Васильев Борис Львович. Иванов катер. Капля за каплей. Не стреляйте белых лебедей. Летят мои кони…

   Курил он долго. Сергей несколько раз заговаривал с ним, но Иван отвечал односложно, и помощник оставил расспросы. Зачалил катер, спустился в кубрик.
   - Что с Иваном?
   - Что? - спросила Еленка.
   - С Иваном что, спрашиваю?
   - А-а. Не знаю.
   Сергей посмотрел на нее, пошел к трапу.
   - А со мной что? - вдруг спросила она. - Не спрашиваешь? Неинтересно?
   - Интересно, - сказал он и полез на палубу.
   Иван сидел сгорбившись, опустив плечи. Сергей окликнул его, но тут послали тянуть воз, и Сергей пошел чалиться и до обеда совсем позабыл про капитана. Вспомнил, когда Еленка крикнула снизу:
   - Обедать!…
   - Обедать?… - переспросил Иван. - Да, да. Иду.
   Он спустился в кубрик, сел на свое место. Еленка поставила перед ним миску, но он отодвинул ее и спросил чаю. Выпив две кружки, впервые поднял на Сергея глаза:
   - Я полежу, а? Справишься один?
   - Конечно! - Сергей метнулся к дивану, раскинул постель. - Что за вопрос, капитан. Отдыхай.
   Он лег, отвернулся к стене и так, не шевелясь, лежал, пока не кончился рабочий день. Слышал, как Сергей чалился, как шепотом уговаривал Еленку идти на занятия, как звенели под их ногами ступени трапа, как наконец затихло все; он остался один. Тогда он вылез на палубу и послал за водкой парнишку, что рыбачил с затопленной баржи.
   Парнишка смотался мигом. Иван спустился вниз, сел к столу, налил полный стакан и заплакал.
   Наутро он с трудом поднялся с постели. Сергей глянул на его серое лицо, свистнул:
   - Лежать, капитан. Лежать пластом. Сам справлюсь.
   Несколько дней он отлеживался, ничего не ел. Еленка бегала за молоком, Сергей раздобыл где-то меду. Отпаивали его, уговаривали, Сергей гнал к врачу - Иван только тряс головой.
   А потом прошло. И ночью Иван сам выбросил за борт поломанный костыль.
   …Утром в диспетчерской Ивану сказали, что его срочно просили зайти к юрисконсульту. Зачем, почему - никто не знал.
   - Видно, насчет ссуды Никифорову, - предположил Иван. - Директор при мне обещал разобраться.
   - Хорошо, если не насчет сена, - тихо сказал Сергей.
   Старшего юрисконсульта Ефима Лазаревича Иван знал с войны: кругленький, седенький, чрезвычайно живой юрист и тогда был точно таким же, как и сейчас.
   - Здравствуйте, Иван Трофимович. - Он обеими руками пожал жесткую руку Ивана, подождал, пока тот сядет. - Оторвал от работы - извините великодушно. Служба, знаете!…
   Он деловито полез в стол. Порывшись, выудил тоненькую папку, раскрыл ее и, нацепив очки, долго читал какие-то бумажки. Иван сидел не шевелясь: в крохотном кабинетике стояла строгая тишина.
   Ефим Лазаревич закрыл папку, снял очки, задумчиво потер переносицу.
   - Как дела у вас, Иван Трофимович? Как "Волгарь" бегает? Вы курите. Курите, бога ради, не стесняйтесь.
   Иван закурил, коротко рассказал новости, упирая больше на то, что положение Федора безнадежно и что в семье - семь ртов. Юрист вздыхал, поддакивал, качал круглой, поросшей седым пушком головой.
   - Да, Иван Трофимович, да. Большое несчастье, очень большое. А как все это случилось? Знаете, с подробностями, если припомните. Очень важно - с подробностями.
   - С подробностями?… - Иван не помнил никаких подробностей, а то, что помнил, считал незначительным. Передал коротко, как рвануло запань, как удалось ему аккуратно сдать воз: благо, случилось все на развороте и плот сам пошел в Старую Мельницу. -…Ну а Федора - как подрезало…
   - Да, - сказал юрист. - Жаль, что подробностей не помните… Значит, у борта стоял Никифоров?
   - У самого борта, - подтвердил Иван. - За плотом следил, знаки мне подавал: мне из рубки назад плохо глядеть, не видно.
   - А по инструкции где должен стоять?
   - По какой инструкции?
   - Ну, есть же инструкция по технике безопасности?
   - А-а… - Иван силился вспомнить, что сказано в инструкции на этот счет. - Ничего там не сказано.
   - Правильно, - почему-то с удовлетворением сказал юрист. - Но, может быть, есть какие-нибудь добавления, приказы?
   - Ничего такого нет, - сказал Иван. - А в чем дело, Ефим Лазаревич?
   - Дело?… - вздохнул юрист. - Дело, дорогой мой, в том, что Никифоров подал иск на возмещение убытков, которые он потерпел.
   - Подал все-таки? - Иван растерянно улыбнулся. - А ведь не хотел…
   Он замолчал. Ефим Лазаревич опять нацепил очки, раскрыл папку, долго перебирал бумаги. Потом снял очки, потер переносицу и откинулся от стола.
   - Иск этот может иметь ход в случае, если вы, лично вы, Иван Трофимович, нарушили соответствующие правила эксплуатации. Поскольку в правилах ничего не сказано, как поступать при прорыве запани, то остается последнее. - Он щелкнул пальцами и опять потер переносицу. - Никифоров, выполняя ваш приказ, находился в опасном, особо оговоренном в инструкции месте. Был такой приказ?
   Иван пожал плечами: слово "приказ" как-то не вязалось с теми отношениями, которые были на катере. Каждый делал свое дело, знал его, не отлынивал, и надобности в приказах никакой не было. Он сказал об этом Ефиму Лазаревичу.
   - Ну, не приказ, Иван Трофимович, не приказ: распоряжение, указание, совет. Устно, разумеется, устно. Вы не сказали, например, Никифорову: "Стой здесь", когда пошел лес?
   - Нет… - неуверенно сказал Иван. - Он сам знал, где стоять. Ведь мне-то из рубки плохо глядеть.
   - Ну, а идея, сама идея плотом перегородить реку кому принадлежит? Кто первый сказал, что надо сдать плот? Вы или Никифоров?
   Иван долго молчал, раздумывая. Идея принадлежала ему, но он боялся, что если скажет об этом, то Федору срежут пенсию или не выплатят ссуду. С другой стороны, дело касалось суда, а к этому органу Иван относился с огромным уважением. Поэтому он сказал дипломатично:
   - Все так решили, Ефим Лазаревич.
   - Все решили? Значит, и ответственность - пополам?
   - Ответственность?… - Иван насторожился. - Нет, Ефим Лазаревич, вся ответственность - на мне. Я - капитан, я - в ответе.
   Юрист улыбнулся.
   - Хороший вы человек, Иван Трофимович. Очень хороший, но не думайте вы о других сейчас, бога ради! Вы думайте, как из неприятности выскочить.
   - Неприятности?
   - Суд - всегда неприятность. По иску Никифорова ответчиком не может быть признано предприятие, поскольку оно не отдавало приказ спасать лес. Дело происходило на катере - объекте, так сказать, экстерриториальном, где вся полнота власти принадлежит капитану. То есть вам, уважаемый Иван Трофимович. И вам следует не его выгораживать, а подумать о себе самом.
   - Так ведь если виноват, что же думать? - тихо сказал Иван. - Виноват - отвечать буду. Как положено.
   - Отвечать… - вздохнул юрист. - За исход суда я не беспокоюсь, но тень он бросит. И не только на вас - на весь коллектив. Мы держим переходящее знамя, рассчитываем на крупные льготы, а тут - это дело. Представляете?… В каких вы отношениях с Никифоровым?
   - Друзьями были.
   - Уговорите его забрать иск назад. Дела он все равно не выиграет, только попортит кровь и себе, и вам, и нам.
   - С сильным, значит, не судись? - тихо спросил Иван.
   - В данном случае - безнадежно: от предприятия мы иск отведем, ну, а с вас что он получит? В лучшем случае - двадцатку в месяц…
   Иван вышел от Ефима Лазаревича в полном смятении. Вначале он почти согласился с ним, что было бы лучше, если бы Федор забрал иск обратно, но упоминание о двадцатке сильно поколебало его. Двадцать рублей были для Федора суммой, и Иван готов был пройти через любой суд, только бы Федор ежемесячно мог получать с него эти деньги. Так было бы справедливо, если бы иск не коснулся при этом и других людей. Хотел этого Федор или нет, но своим иском он лишал их приработка, и Иван, понимая это, никак не мог прийти к какому-либо решению. Потоптавшись, он решительно свернул в отдел кадров.
   У начальника шла летучка. Иван терпеливо дождался конца, ни до чего не додумался, но довольно ловко пересказал все Николаю Николаевичу.
   - Так, - сказал начальник. - А в ведомости у тебя Прасковья дважды в месяц расписываться не забывает?
   - Не забывает, - подтвердил Иван.
   - А о том, что Никифорову пенсию оформили, знаешь?
   - Небольшая она…
   - А единовременное пособие считал? А премиальные, что ты им отдал, учел? А то, что местком пятьдесят процентов ссуды на себя берет, слыхал? Ну-ка, возьми счеты да подсчитай, что выходит. А выходит, - Николай Николаевич смотрел колюче, непримиримо, - выходит, что твой бывший помощник - хапуга и прохвост.
   - Несчастный он, Николай Николаич. Калека.
   - Раз калека, значит, делай, что душа желает? Вали на капитана, дои государство, как бесхозную корову, марай предприятие? Так?
   Иван понуро молчал. Николай Николаевич вылез из-за стола, потирая бок, прошел к графину, запил порошок.
   - Живот третий день горит, спасу нет, - сказал он, заметив внимательный взгляд Ивана. - И так двадцать лет одну кашку ем, а порой совсем невмоготу. Угостил меня фриц знатно: всю жизнь помню. Ты кури, чего жмешься. Окно открыто, выдует все.
   Иван закурил, ладонью старательно разгоняя дым. Николай Николаевич вернулся на место, спросил вдруг:
   - А этот… Прасолов как?
   - Хороший работник, - твердо сказал Иван.
   - Ну-ну, - не без недоверия проворчал начальник. - Мой тебе совет: иди к Федору и поговори начистоту. Пусть поймет, что потеряет, если будет настаивать. От моего имени сказать можешь твердо: Прасковью уволю к чертовой матери. И местком не поможет. Ты слово мое знаешь, Трофимыч.
   - Знаю, - вздохнул Иван. - Ой, неладно получается!…
   У Никифорова дома Иван остановился. Переложил кулек с конфетами в левую руку, правой долго вытирал мокрый лоб: никак не мог решиться постучать в эту до трещинок знакомую дверь.
   - Можно, хозяева? - ненатурально бодро крикнул он, заглянув в маленькие темные сени.
   В доме было тихо. Иван прошел внутрь, нащупал вторую дверь - в комнаты, постучал. Опять никто не ответил, и он открыл эту дверь и еще раз - все так же бодро - спросил:
   - Можно, что ли?
   - Кто? - спросили из-за перегородки.
   - Я, Бурлаков.
   Иван прикрыл дверь и старательно вытирал ноги. Он узнал по голосу Федора, хотя голос этот и показался ему странно приглушенным. Федор больше ничего не говорил, и Иван все тер и тер подошвы о старый, грязный половик. С печи, не мигая, смотрели четыре глаза: старики, не шевелясь, сидели там и молчали, как сычи.
   - Ну входи, раз пришел, - с неудовольствием сказал Федор. - Чего ты там?
   Иван поздоровался со стариками, но они не ответили. Он прошел в комнату: Федор полусидел на кровати, обложенный подушками. На коленях у него лежал лист фанеры, а на нем - пузырек с клеем и стопка исписанных ученических тетрадей. Сбоку, у стены, спал ребенок.
   - Здравствуй, - угрюмо сказал Федор. - Ну, что скажешь?
   - Да вот… - Иван растерянно развел руками. - Навестить решил. Детишкам гостинца…
   - Гостинец?… - Глаза Федора странно блеснули, он даже приподнялся на локтях, стараясь рассмотреть, что именно положил Иван на стол. - А мне гостинца не захватил? Нет?
   - Ты что это, Федя? - с испугом спросил Иван. - Что, худо? Ты лежи, лежи…
   - Восемь пудов поднимал, - задумчиво и спокойно перебил Федор. - Восемь пудов. А теперь - вот!… - Он подкинул в воздух исписанные фиолетовыми каракулями листы. - Вот, видал? Кульки клею. Копейка - кулек. Кто виноват, а? Молчишь?… За славой все гнался. Получил славу? Тебе, хромому черту, хорошо: ты один, здоров как бык. А у меня - семь ртов. А я - кульки клею. Кулечки - малину продавать. Заработок - ровно на "Байкал". И то спасибо, свояк помог. Все занятие, артель "напрасный труд".
   В сенях хлопнула дверь. Федор рванулся.
   - Кто?
   - Да я, я, господи, - устало и безразлично сказала Паша. Вошла в комнату, увидела Ивана, качнулась, прислонилась к косяку и тихо сказала: - Здравствуйте, Иван Трофимыч…
   - Принесла? - заглушив Иванов ответ, нетерпеливо спросил Федор.
   - Принесла, - сказала Паша и достала из кошелки четвертинку. - Вот, Иван Трофимыч, все, что даете мне, на водку уходит. Каждый день требует. Каждый божий день…
   Она опустилась на стул, все еще держа четвертинку в руке.
   - Ну?… Давай, ну?… - зло и беспокойно закричал Федор.
   - А что делать, а? - тихо продолжала Паша, не обратив на него внимания. - Ведь криком кричит от боли, исходит весь. А выпьет - вроде легче.
   - Яд ведь, - сказал Иван. - Губишь ведь, Прасковья, опомнись.
   - Знаю, - покорно согласилась она. - Врач специально предупреждал: ни капли.
   - Ну давай, чего болтаешь?… - грубо закричал Федор.
   - Зачем же ты… - начал Иван.
   - А что делать? - опять спросила она. - Вы крики его послушайте, хоть раз послушайте. Ведь Ольку уже напугал: плачет она ночами, дергается. Ну, что делать, Иван Трофимыч, ну хоть посоветуйте…
   - Давай, - крикнул Федор. - Давай, а то такой концерт устрою…
   Иван нагнулся к столу, взял из рук Паши бутылку, все до капли вылил в большую эмалированную кружку.
   - На!… - Он резко сунул кружку Федору. - Пей!… Ну?…
   Федор взял кружку, но пить не стал. Глядел исподлобья: кружка дрожала в руке, водка выплескивалась на детские тетради.
   - А ведь был мужик, - тихо продолжал Иван. - Восемь пудов поднимал. Характер имел.
   - Раздавило меня… - опустив голову, сказал Федор. - Как червя, раздавило…
   - Гляди, до чего семью довел, гляди, глаза не прячь!… Старики на печке шевельнуться боятся, девчонка по ночам плачет, Паша - тень одна осталась. А ты все куражишься, Федор, все ломаешься, безобразничаешь… - Он закурил, отошел к окну. Крикнул, не оглядываясь: - Ну пей, чего дрожишь? Пей при госте один, если уж и мужика в тебе не осталось!…
   Тишина стояла в доме. Ворохнулся на кровати ребенок, почмокал сладко губами и затих. У стола плакала Паша, а Федор не поднимал головы.
   - Паш, слышь-ко, - вдруг тихо сказал он. - Ты, это… Ты рюмки бы подала, что ли…
   - Федя!… - выкрикнула Паша и, рухнув к ногам мужа, судорожно обняла их. - Федя! Феденька!…
   Федор гладил ее по голове и, шмыгая носом, отворачивался: не хотел, чтобы видели слезы.
   - Ну, что ты? Ну, Паша? Ну, неудобно: гость пришел, а ты… Дай-ка нам рюмочки лучше. Рюмочки, огурчика…
   - Сейчас, Феденька, сейчас, - с торопливой готовностью сказала Паша, вставая.
   Всхлипывая и ладонями вытирая слезы, прошла на кухню. Иван молчал. Федор повозился, то ли устраиваясь поудобнее, то ли от смущения. Сказал:
   - Не сердись, Трофимыч. Не выдержал. Жалко себя стало, силы своей… - Он помолчал. - Ты знаешь… Знаешь, в суд я подал.
   - Знаю.
   - Ну вот… - Федор вздохнул. - Затаскают тебя, поди.
   - Меня-то ладно. - Иван потушил окурок, вернулся к Федору. - Меня-то ладно, Федя. Тут хуже дело получается. Так получается, что работяг ты премии лишишь. Квартальной премии. А ведь они-то ни в чем перед тобой не виноваты.
   - Как?
   - На первое место по району вышли. А если суд, то, сам понимаешь, срежут. Знамя-то еще, может, оставят, а премию…
   Вошла Паша, принесла две рюмки, тарелку с огурцами.
   Мужчины молча чокнулись, несколько торжественно выпили.
   Федор сунул в рот огурец, сказал деловито:
   - Надо, Паша, к Ефиму Лазаревичу сходить и забрать назад то заявление.
   Паша молча посмотрела на Ивана.
   - Это свояк нам затмение устроил, - виновато улыбнулся Федор. - Хорошо, до позора дело не дошло. Сходишь, Паша?
   - Схожу.
   - Ну, молодец, - с облегчением вздохнул Федор. - Умница ты у меня и душа добрая. Будь здоров, капитан, и не сердись: тошно мне, знаешь…
   И вновь Иван уходил со смятением в душе. Шел, глядя под ноги, не узнавая встречных, пытаясь понять, не слишком ли дорогой ценой заплатил он, не пустив в Волгу прорвавшийся лес. Ни до чего он так и не додумался, но твердо понял, что не успокоится, пока хоть мало-мальски не наладит Никифоровым жизнь…
   Володьку Пронина время от времени озаряли идеи. Были они большей частью пустопорожними, касались усовершенствования торжеств или нового способа подачи заявлений, но Пронин брался за них с такой энергией, что уже во второй инстанции истинный смысл их терялся, а еще выше к ним начинали относиться даже с интересом:
   - Инициативный работник.
   - Часы! - крикнул Пронин, когда Иван рассказал ему про Федора. - Часы, товарищ Бурлаков! Дело тихое, чистое: сиди себе да колупайся. И ходить не обязательно.
   - Да не умеет он часы. Сроду с дизелями.
   - Научим. Сегодня же свяжусь с часовой мастерской, попрошу, чтоб прикрепили к нему мастера. Пусть первое время будильники ломает. - Пронин записал что-то на перекидном календаре совсем так, как это делал директор. - Так. Заметано. Что еще?
   - Насчет ссуды. Ссуду бы с него скостить, Володя. Юрий Иваныч дал распоряжение, а по вашей линии…
   - Правильно критикуете: текучка заела. Соберу комитет, провернем. Заметано. Еще?
   - Все, - улыбнулся Иван. - Кипишь ты, Володя, как ведерный самовар.
   - Должность такая, - без ложной скромности согласился Пронин. - Народ раскачивать приходится, идеи бросать. Да, как у вас с новыми обязательствами?
   - Мы старые еще не выполнили.
   - Не надо за старое цепляться. Вы теперь на виду: именные. С вас и спрос другой. Прошу наметить, обсудить с экипажем.
   - Ладно. Ты насчет Никифорова…
   - Заметано! - Володька эффектно подал руку: - Ну, трудовых свершений вам, побед и прочее.
   "Волгарь" по-прежнему бегал по затону, но Иван, занявшись делами Федора, меньше бывал на катере, и Сергей один мотался из конца в конец. Намотавшись за день, вечером аккуратно шел на занятия: кажется, ему даже нравилась эта непомерная нагрузка. Он был общительнее Ивана, быстрее сходился с людьми, и вскоре само собой получилось, что его фамилия стала чаще упоминаться на летучках, чем фамилия законного капитана "Волгаря".
   В субботу Иван побежал в местком: Пронин все тянул с решением о ссуде. С утра катер нарядили тащить воз, и Еленка решила устроить генеральную приборку. Долго мыла кубрик, выколачивала на корме одеяла, морила клопов, которые нет-нет да и появлялись на катере. Сергей посмеивался:
   - Смотри до дыр не промой!
   Еленка сухо глянула - они почти не разговаривали - и принялась за трап. Выскребла каждую ступеньку, начала протирать перила и вдруг остановилась: на перилах химическим карандашом были написаны три имени: "ЛЮСЯ, КЛАВА, ВАЛЯ". Еленка хорошо знала этих девчонок - молоденьких кубометристок с запани. Знала и молву, которая ходила по поселку о трех подружках, зазывно голосивших двусмысленные частушки субботними вечерами. Глянула снизу на широкую спину Сергея, ссутуленную над штурвалом, усмехнулась и перенесла тряпку повыше.
   В воскресенье Иван надел выходной костюм, сказал, ни к кому не обращаясь:
   - К Сашку схожу.
   Полез наверх, налегая на поручни. Сергей догнал его уже на палубе.
   - Когда вернешься?
   - А когда надо?
   - Догадлив ты, капитан, - заулыбался Сергей. - Ну, часам к семи, думаю.
   Иван коротко кивнул и похромал к носу. Сергей последил, как неуклюже перебирался он на затопленную баржу, как, сильно раскачиваясь, шагал к лестнице, ведущей в поселок: по тропинке он больше уже не поднимался.
   Еленка убирала со стола. Сергей помолчал, прикидывая, как начать разговор: отношения были сложными.
   - Как день провести думаешь?
   - Мешаю, что ли? - не оглядываясь, спросила она.
   - Почему мешаешь? Наоборот, предложение имею. - Он замолчал, но она продолжала так же медленно, старательно вытирать стол. - Поедем на острова?
   - Вдвоем?
   - Шестеро поедем. Компанией.
   - Лишняя я в вашей компании. - Еленка прошла в свой закуток, грохнула кастрюлями.
   - Глупая. - Он вдруг шагнул, крепко обнял. Она рванулась, но он не отпустил. Зашептал в ухо: - Разве тебя забудешь?
   - Пусти. - Она мягко высвободилась. - Не надо. Прошу тебя. Пожалуйста.
   В тоне ее было что-то такое, от чего он сразу перестал настаивать.
   - С радостью бы с тобой вдвоем на острова уехал, но - договорился, неудобно. В одиннадцать ребята из рыбнадзора придут. А потом за девчонками заедем. Ну, гуляют ребята с ними, ну, как тут отвертишься?… - Он помолчал. - Поедем?
   - Было бы куда уйти, Сережа, - ушла бы, не оглядываясь…
   Гости прибыли точно. Красный, конопатый капитан катера рыбоохраны нес заботливо упакованную от посторонних глаз выпивку и авоську отборных, еще живых лещей. Быстрый, цыганского вида инспектор притащил завернутый в мешковину предмет:
   - Тебе, Сергей.
   Сергей развернул; это была новая сеть с крестовиной и растяжками: люлька. Мелкоячеистая, почти на три метра.
   - Ну, теперь с рыбкой будем! - радостно сказал Сергей. - Теперь - порядок!
   Девчонок было двое: Люся и Клава. Худенькая, с лисьим личиком и тонкими, как палки, ногами Люся с визгом бросилась на шею краснорожему здоровяку капитану. Сонная, круглая, как арбуз, Клава держалась степенно: подала каждому руку, покивала и уселась на моторный люк, подобрав толстые ноги.
   Сергей гнал катер к островам, мужчины держались в рубке: были они женатыми и, хоть семьи их жили далеко отсюда, все же побаивались молвы.
   У дальнего островка Сергей причалил. Мужчины развели костер на мягком, прогретом солнцем песке. Потом дружно, в шесть ножей, чистили рыбу. За обедом мужчины поили девушек портвейном, много было шуток и смеха. Еленка совсем было оттаяла, но тут угрюмый инспектор начал скучно тискать равнодушную Клаву. Рыжий захохотал, хлопнув вертлявую Люську.
   - Гуляем, девки!…
   Мучительно покраснев, Еленка низко пригнулась, пряча глаза. Сергей встал.
   - Пойдем на катер.
   На катере он наглухо задраил дверь рубки, спустился в кубрик. Еленка плакала, спрятав лицо в ладонях.
   - Ну, чего? - Он тронул ее за плечо. - Брось, дураки они.
   - Не уважают. За что? Ну, за что, Сережа?
   - Глупости все это, мелочь. Они вообще-то ребята не плохие.
   - Ох, как гадко все это, Сережа!…
   Она замолчала. За глухими железными стенами чуть слышался неразборчивый визг Люськи, хохот капитана. Сергей сел рядом.
   - Вытри-ка слезки, улыбнись. Ну, что ты?… Ну, хочешь, бросим их тут, уедем?
   - Хочу.
   - Ну, и бросим. - Он повернул ее к себе, поцеловал. - Эх, Еленка, Еленка…
   - Ты что? - Она рванулась, вскочила. - Ты что это, а?…
   - Дура ненормальная, - со злобой сказал Сергей.
   - Не будет этого. Никогда не будет. Никогда, - как в бреду, повторяла она.
   - Ну и заткнись! - грубо оборвал он. - Тоже цаца выискалась, девочку из себя строит.
   Вылез из кубрика, что есть силы грохнул дверью. Еленка упала на диван, расплакалась в голос, не сдерживаясь.
   Когда успокоилась, голосов уже не было слышно: гости то ли дремали, загорая на песке, то ли ушли в глубь острова. Еленка напряженно прислушивалась, пытаясь угадать, где они сейчас, но в кубрик доносился только плеск воды, шуршащий перекат камыша да резкие крики чаек. Потом грохнули по палубе шаги, и на трапе показался Сергей: он нес бутылку вина и тарелку с конфетами.
   - Подлизываться пришел, - улыбнулся он.
   - Где они?
   - Гуляют. - Он хохотнул, не удержавшись. - Природа, Еленка, своего требует.
   - Женатые ведь.
   - А что им, убудет, что ли?
   - И ты таким будешь, когда женишься?
   - Я-то… - Сергей налил вина, хлебнул. - Это смотря на ком женюсь. Если муж налево свернул, так в том, Еленка, жена виновата.
   - Жена всегда виновата.
   - Ну, не скажи. Вот у меня кореш в Саратове… - Он вдруг замолчал, точно вспомнив что-то. - А ты чего не пьешь? Веселей гляди, матрос! Чего там, мир ведь, а?
   А глаза никак не хотели улыбаться. Холодные и колючие, жили они отдельно от него - шумного, подчеркнуто веселого.
   - Фальшивый ты. - Еленка вздохнула. - Ой, какой же ты фальшивый!
   - Ну, что там - фальшивый, фальшивый. Какой есть…
   Гости вернулись к ужину: усталые, равнодушные, далекие друг от друга. Мужчины держались особняком: капитан усердно скоблил толстую можжевелину с хитро загнутым корнем; инспектор лег в тень, прикрывшись от мух рубахой. Сергей помогал женщинам с готовкой, таинственно подмигивал, ухмылялся. Еленка злилась, но молчала. Улыбалась, пряча злые глаза, все снесла и выпросила-таки крепкую можжевеловую палку.
   - Это - вам, - сказала она Ивану вечером, когда они остались одни в кубрике. - Не знаю, может, коротка.
   Иван взял палку, примерил:
   - В самый раз.
   Равнодушно поставил в угол, начал стелить постель.
   Еленка смотрела в сутулую широкую спину, молила, чтобы повернулся, чтобы спросил о чем-нибудь.
   - Наврала я вам, - тихо, запинаясь на каждом слове, сказала она. - Ни у кого я тогда не была. Просто ревела на берегу до рассвета.
   Иван молча снял пиджак, потащил через голову рубаху.
   - Вы простите меня, Иван Трофимыч, - еле слышно сказала Еленка.
   На секунду он замер, завяз в рубахе. Сказал глухо:
   - Ты бы вышла. Раздеваюсь я.
   Еленка качнулась, прижала руки к груди. Спотыкаясь, взбежала по трапу.
   Иван лег к стене, закрыл глаза. Может, надо было шагнуть к Еленке, шагнуть и обнять, и все бы вернулось, но он сразу же прогнал эту мысль.
   Он отрезал Еленку, отрезал по самому сердцу. Нет, совсем не за то, что она в запальчивости наврала ему, не за ложь - за правду: она просто жалела его.
   Утром встал с глухой, уже привычной головной болью. Поднялся на палубу: на корме Сергей собирал новую люльку. Иван тупо посмотрел на широко раскинутую сеть.
   - Что это?
   - Подарок, - горделиво улыбнулся Сергей. - Кончилась наша кустарщина, капитан.
   - Закона не знаешь?
   - Законы, капитан, для дураков пишут. Для дураков да для судей, когда эти дураки попадаются.
   Иван метнулся в кубрик. Выскочил оттуда, молча отстранил Сергея и полоснул по сети остро отточенным ножом.
   - Ты что?
   - А я - дурак, - запинаясь от ярости, сказал Иван. - Тот дурак, для которого законы пишут.
   И опять широко, уже не примериваясь, резанул сеть.
   - Не смей!… - Сергей, не рассчитав, с силой толкнул капитана.