Страница:
— Неврюй.
— Тёмник Неврюй, — тихо пояснил Сбыслав. — Любимец Бату-хана. Велит следовать за ним.
— А дары?
— Он просит поручить доставку даров твоему человеку. Куда и как доставлять, скажет его человек.
— Доставишь дары, Савка, — сказал князь. — Поясни Неврюю, что Савка — мой оруженосец. И что мы готовы предстать перед ханом.
Неврюй, улыбнувшись, что-то сказал.
— Ты забыл меч, князь Невский, — буквально перевёл Сбыслав. — Должно быть, оружие охране сдавать положено.
У входа их ждали кони. Не свои, а монгольские, по-иному подседланные, с наборными уздечками. Каждого коня держал под уздцы коновод-татарин, пока Невский, Неврюй и Сбыслав садились в седла. Неврюй первым тронул своего коня, за ним последовали князь и Сбыслав, а татары-коноводы замыкали кавалькаду.
Ехали шагом мимо беспорядочного нагромождения юрт, которому ещё только предстояло стать столицей Золотой Орды Сараем. Пока это был огромный стан без улиц и переулков, наполненный гамом, собачьим лаем, блеянием овец и детской беготнёй. Но все как-то вдруг расступилось, и они выехали на просторную площадь, окружённую юртами куда более светлого оттенка, чем юрты на окраине. В центре площади возвышался вполне европейского типа шатёр, покрытый золототкаными коврами, а не привычным войлоком, возле входа в который стояла рослая, хорошо вооружённая охрана. Неврюй подъехал к расположенной поодаль коновязи, спешился, бросил поводья коноводу и жестом указал князю Александру на золотой шатёр.
— Хан Бату ждёт.
Невский и Сбыслав последовали за ним. Стража, пропустив тёмника, решительно скрестила копья перед князем, но Неврюй что-то резко сказал, и путь был мгновенно открыт.
— Он сказал: пропустить с оружием, — шепнул Сбыслав, благоразумно оставивший свою саблю в юрте. — Не споткнись о порог.
Оба полотнища входа из плотного шелка золотистого цвета были подняты, и Александр успел заметить, что никакого порога нет, а вместо этого натянут шнур того же золотистого цвета. И старательно переступил через него, высоко задирая длинные ноги.
В шатре было достаточно светло. В центре его стоял самый настоящий золочёный трон, на котором восседал сам Бату, справа от него — тоже в европейском кресле, но пониже — массивный старик в скромном халате, а слева в таком же кресле — молодой человек с коротко подстриженной чёрной бородкой, в богато расшитом золотом темно-зеленом кафтане. Все это вместе успел схватить напряжённый до предела взгляд Невского, едва он переступил через шнур. Сбыслав тут же, подавая пример, упал на колени, но князь, на мгновение задержавшись, вдруг понял, что вся эта троица ждёт сейчас, как поступит он, победитель шведских рыцарей. И встал на одно колено, двумя руками сняв шлем и низко склонив голову.
— Приблизься, князь Невский, — негромко сказал Бату-хан.
Невский поднялся с колена и пошёл, глядя только в глаза Батыя. Успел подивиться их холодной голубизне и остановился за три шага до трона.
— Ты поступил разумно, без промедления исполнив моё повеление. — Бату-хан говорил медленно, чтобы Сбыслав успевал перевести его слова. — Мне известно, что тебе нелегко было это сделать, потому что западные рыцари предприняли новый поход против твоих земель.
— Я сам перешёл в наступление, великий хан…
Бату коротко рассмеялся:
— Я ещё не великий хан и ты ещё — не великий князь. Но как знать, как знать. Враги почувствовали твою силу?
— Я копьём взял их крепость Копорье, повесил изменников и привёл пленных рыцарей в Новгород.
— У тебя большие потери?
— Один раненый.
— Один раненый?.. — Бату не смог скрыть удивления. — Это — пример для тебя, Сартак. Достойный и славный пример. Садись рядом с моим сыном, князь. Вы — ровесники, а ровесникам всегда есть о чем поговорить. Неврюй, подай кресло князю Невскому.
Тёмник молча принёс кресло. Невский поклонился хану, прошёл к креслу и сел рядом с царевичем. Они посмотрели друг на друга, и Сартак первым широко и дружелюбно улыбнулся.
Сбыслав тут же перешёл за князем, став за его плечом. Он старался переводить не только слова, но и интонации. Безукоризненность его языка не могла не обратить внимания Батыя.
— Твой толмач говорит на нашем языке правильнее, чем многие из моих монголов. Он заслужил, чтобы ты представил его мне.
— Он не только толмач, хан Бату, он — мой друг и доверенное лицо. В битве на Неве он отличился дважды, за что я пожаловал ему золотую цепь. Зовут же его Фёдором. Он — сын знаменитого воеводы Яруна, скрестившего свой меч с саблей великого полководца Субедей-багатура в битве на реке Калке.
Тяжеловесный старик, сидевший по правую руку хана, довольно крякнул, и Александр понял, что не ошибся. Он уже догадался, кто может сидеть на столь почётном месте, и говорил больше для него, чем для Батыя, помня особые наставления своих дядек-советников.
— Великий Субедей-багатур перед тобой, князь.
Невский стремительно встал, прижал руку к сердцу и низко поклонился могучему старику.
— Молодость пролетает как стрела, пущенная туго натянутой тетивой, — сказал Субедей-багатур. — Но эта стрела редко попадает в цель, потому что молодость не знает своей цели. Я прожил длинную жизнь, но впервые вижу молодую стрелу, которая дважды поразила цель. И я очень рад, что дожил до этого дня.
Невский ещё раз встал, чтобы поклониться старому полководцу, но стремительность его на сей раз была столь велика, что меч ударил Сартака по колену.
— У тебя тяжёлый меч, — улыбнулся царевич, потирая ушибленное место.
— Этот меч был со мной в Невской битве, — мгновенно нашёлся Александр. — Именно им я поразил ярла Биргера в лицо во время нашего поединка. — Он отстегнул меч и двумя руками протянул его Сартаку. — Позволь подарить его тебе, царевич Сартак, в знак нашего знакомства и, надеюсь, нашей прочной дружбы.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
1
2
3
— Тёмник Неврюй, — тихо пояснил Сбыслав. — Любимец Бату-хана. Велит следовать за ним.
— А дары?
— Он просит поручить доставку даров твоему человеку. Куда и как доставлять, скажет его человек.
— Доставишь дары, Савка, — сказал князь. — Поясни Неврюю, что Савка — мой оруженосец. И что мы готовы предстать перед ханом.
Неврюй, улыбнувшись, что-то сказал.
— Ты забыл меч, князь Невский, — буквально перевёл Сбыслав. — Должно быть, оружие охране сдавать положено.
У входа их ждали кони. Не свои, а монгольские, по-иному подседланные, с наборными уздечками. Каждого коня держал под уздцы коновод-татарин, пока Невский, Неврюй и Сбыслав садились в седла. Неврюй первым тронул своего коня, за ним последовали князь и Сбыслав, а татары-коноводы замыкали кавалькаду.
Ехали шагом мимо беспорядочного нагромождения юрт, которому ещё только предстояло стать столицей Золотой Орды Сараем. Пока это был огромный стан без улиц и переулков, наполненный гамом, собачьим лаем, блеянием овец и детской беготнёй. Но все как-то вдруг расступилось, и они выехали на просторную площадь, окружённую юртами куда более светлого оттенка, чем юрты на окраине. В центре площади возвышался вполне европейского типа шатёр, покрытый золототкаными коврами, а не привычным войлоком, возле входа в который стояла рослая, хорошо вооружённая охрана. Неврюй подъехал к расположенной поодаль коновязи, спешился, бросил поводья коноводу и жестом указал князю Александру на золотой шатёр.
— Хан Бату ждёт.
Невский и Сбыслав последовали за ним. Стража, пропустив тёмника, решительно скрестила копья перед князем, но Неврюй что-то резко сказал, и путь был мгновенно открыт.
— Он сказал: пропустить с оружием, — шепнул Сбыслав, благоразумно оставивший свою саблю в юрте. — Не споткнись о порог.
Оба полотнища входа из плотного шелка золотистого цвета были подняты, и Александр успел заметить, что никакого порога нет, а вместо этого натянут шнур того же золотистого цвета. И старательно переступил через него, высоко задирая длинные ноги.
В шатре было достаточно светло. В центре его стоял самый настоящий золочёный трон, на котором восседал сам Бату, справа от него — тоже в европейском кресле, но пониже — массивный старик в скромном халате, а слева в таком же кресле — молодой человек с коротко подстриженной чёрной бородкой, в богато расшитом золотом темно-зеленом кафтане. Все это вместе успел схватить напряжённый до предела взгляд Невского, едва он переступил через шнур. Сбыслав тут же, подавая пример, упал на колени, но князь, на мгновение задержавшись, вдруг понял, что вся эта троица ждёт сейчас, как поступит он, победитель шведских рыцарей. И встал на одно колено, двумя руками сняв шлем и низко склонив голову.
— Приблизься, князь Невский, — негромко сказал Бату-хан.
Невский поднялся с колена и пошёл, глядя только в глаза Батыя. Успел подивиться их холодной голубизне и остановился за три шага до трона.
— Ты поступил разумно, без промедления исполнив моё повеление. — Бату-хан говорил медленно, чтобы Сбыслав успевал перевести его слова. — Мне известно, что тебе нелегко было это сделать, потому что западные рыцари предприняли новый поход против твоих земель.
— Я сам перешёл в наступление, великий хан…
Бату коротко рассмеялся:
— Я ещё не великий хан и ты ещё — не великий князь. Но как знать, как знать. Враги почувствовали твою силу?
— Я копьём взял их крепость Копорье, повесил изменников и привёл пленных рыцарей в Новгород.
— У тебя большие потери?
— Один раненый.
— Один раненый?.. — Бату не смог скрыть удивления. — Это — пример для тебя, Сартак. Достойный и славный пример. Садись рядом с моим сыном, князь. Вы — ровесники, а ровесникам всегда есть о чем поговорить. Неврюй, подай кресло князю Невскому.
Тёмник молча принёс кресло. Невский поклонился хану, прошёл к креслу и сел рядом с царевичем. Они посмотрели друг на друга, и Сартак первым широко и дружелюбно улыбнулся.
Сбыслав тут же перешёл за князем, став за его плечом. Он старался переводить не только слова, но и интонации. Безукоризненность его языка не могла не обратить внимания Батыя.
— Твой толмач говорит на нашем языке правильнее, чем многие из моих монголов. Он заслужил, чтобы ты представил его мне.
— Он не только толмач, хан Бату, он — мой друг и доверенное лицо. В битве на Неве он отличился дважды, за что я пожаловал ему золотую цепь. Зовут же его Фёдором. Он — сын знаменитого воеводы Яруна, скрестившего свой меч с саблей великого полководца Субедей-багатура в битве на реке Калке.
Тяжеловесный старик, сидевший по правую руку хана, довольно крякнул, и Александр понял, что не ошибся. Он уже догадался, кто может сидеть на столь почётном месте, и говорил больше для него, чем для Батыя, помня особые наставления своих дядек-советников.
— Великий Субедей-багатур перед тобой, князь.
Невский стремительно встал, прижал руку к сердцу и низко поклонился могучему старику.
— Молодость пролетает как стрела, пущенная туго натянутой тетивой, — сказал Субедей-багатур. — Но эта стрела редко попадает в цель, потому что молодость не знает своей цели. Я прожил длинную жизнь, но впервые вижу молодую стрелу, которая дважды поразила цель. И я очень рад, что дожил до этого дня.
Невский ещё раз встал, чтобы поклониться старому полководцу, но стремительность его на сей раз была столь велика, что меч ударил Сартака по колену.
— У тебя тяжёлый меч, — улыбнулся царевич, потирая ушибленное место.
— Этот меч был со мной в Невской битве, — мгновенно нашёлся Александр. — Именно им я поразил ярла Биргера в лицо во время нашего поединка. — Он отстегнул меч и двумя руками протянул его Сартаку. — Позволь подарить его тебе, царевич Сартак, в знак нашего знакомства и, надеюсь, нашей прочной дружбы.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
1
Батый задержал Александра Невского ровно на три дня. Уже в первый день начались послеполуденные пиры, на которых перед князем непременнейшим образом ставили серебряный кувшин с вином, но Невский столь же непременнейшим образом поднимал первую чашу с кумысом, желая здоровья и благополучия хозяевам, и лишь после этого переходил к вину. Поступал он так не из лести, а из желания убедить Батыя в своём искреннем уважении к обычаям грозных владык степей, которым вынужден был, равно как и его отец, платить обременительную десятину с дыма и стад, с лесов и рек. Но твёрдо решил ни о чем не просить, отлично понимая, что просящий всегда сгибает спину. Он ждал деловых переговоров, на которых вполне могла бы появиться возможность намекнуть на трудности разорённых земель, вынужденных вести тяжёлую войну с могучим Ливонским орденом. Но вместо переговоров шли беседы о битвах и воинском мастерстве, о русских и татарских обычаях, об оружии и лошадях, о степях и лесах.
На вторую ночь ударил ощутимый мороз: гроза, которую пережидали в походном шатре Александр со Сбыславом, оказалась прощальной. На степь надвигалась зима, первый ночной морозец положил травы, и Сартак с разрешения Бату-хана пригласил Невского на охоту.
— Не целься в молодых птиц, — предупредил Сбыслав.
Он и тёмник Неврюй — как выяснилось, друг детства Сартака — были приглашены тоже, но ехали чуть позади князя и царевича, соблюдая дворцовый этикет. За ними на почтительном расстоянии следовали ловчие, слуги и небольшая отборная охрана.
В отличие от молчаливого отца Сартак был весьма разговорчив, а главное, на редкость искренен. Ему чрезвычайно нравился Невский — ровесник, добившийся похвалы самого Субедей-багатура! — а потому он болтал, расписывая красоты прижатой морозом степи. Александр понимал лишь отдельные слова, которые его заставил вызубрить Сбыслав. Это ставило князя в зависимое положение, чего он совершенно не выносил, а потому и спросил вдруг разболтавшегося царевича:
— Ты говоришь по-кыпчакски?
Он имел в виду половецкий язык, но сознательно назвал половцев их родовым, а не русским именем (русские называли этих пришлых степняков половцами за цвет их волос, напоминающий полову), чтобы не поминать монгольских врагов всуе.
— Говорю! — с радостным удивлением сказал Сартак. — Его понимают все татары, а мне приходится отдавать им повеления.
— Вот и давай беседовать на их языке.
— Откуда ты его знаешь, князь Александр?
— Моей бабкой была половчанка. В наших землях шла тогда большая смута, каждый князь воевал только за себя и за свой удел. Потому-то и брали в жены половчанок, чтобы заручиться поддержкой сильных половецких ханов.
— И вера во Всемогущего Бога не препятствовала этому? — спросил, помолчав, Сартак.
Невский сразу уловил тон, каким царевич произнёс эти слова: в нем прозвучало христианское почтение. И не удержался от удивлённого взгляда. Сартак поймал его, положил руку на колено Александра, сказал приглушённо:
— Я — сторонник несторианского учения. Мы считаем православных еретиками, но тебя, Александр, это не касается. Ты — пример для меня не только потому, что так сказал мой отец.
— Постараюсь оправдать, царевич…
— Никаких царевичей и никаких князей! — решительно перебил Сартак. — Я — Сартак, ты — Александр. Мы — ровесники и друзья.
И поскакал вперёд, застеснявшись внезапного взрыва искренности. Невский догнал его, некоторое время ехали молча.
— В Ясе твоего великого прадеда сказано об уважении ко всем богам. А наши церкви и монастыри обложены десятиной.
— Я — чингисид и чту Ясу превыше Библии. Эта досадная ошибка будет исправлена. Церкви, монастыри и все священнослужители будут освобождены от всех налогов.
Сартак говорил, строго глядя перед собой и ни разу не назвав князя просто Александром. Невский понял, что он все ещё ощущает досаду от своего искреннего порыва. А может быть, не досаду, а сожаление? Как бы там ни было, а пока следовало помолчать, предоставив царевича собственным размышлениям.
Но молча ехать, по счастью, пришлось недолго. То ли Сартак чересчур углубился в собственные думы, то ли князь оказался более внимательным, но именно он первым заметил тяжёлый взлёт двух взрослых, откормленных дроф. И требовательно протянул руку:
— Лук! Лук и стрелу!
Несколько обескураженный царевич безропотно исполнил просьбу. Александр наложил стрелу, вскинул лук, прицелился и натянул лук по-монгольски…
— Отец! — восторженно закричал Сартак, вбегая в шатёр. — Александр Невский умеет стрелять по-нашему! Он одной стрелой поразил дрофу!..
В шатре в ожидании молодёжи сидели Бату и Субедей-багатур. Радостно взволнованный царевич умчался снимать охотничье снаряжение и готовиться к пиру.
— Ты был прав, учитель, посоветовав поближе познакомиться с Невским, — сказал Бату, тёплой улыбкой проводив сына. — Каждый день мы открываем в нем новые и весьма приятные черты.
— Постарайся прожить подольше, хан, — с неожиданной угрюмостью проворчал Субедей-багатур.
— Ты опять заговорил загадками.
— Я всегда говорил тебе правду. И сейчас скажу, хотя эта правда тебе очень не понравится.
— Так говори.
— Невский очень умен, — основательно подумав, сказал Субедей-багатур. — Если бы он был монголом, к его имени непременно добавили бы прозвище сэчэн. Александр-сэчэн.
Советник замолчал. Молчал и Бату: «сэчэн» по-монгольски означало «мудрый», и здесь было, над чем призадуматься.
— Ты ещё не закончил разговор, учитель.
— Горячую кость обгладывают неторопливо, хан. Сартак отважен, искренен, порывист, но — простоват. Александр-сэчэн уже объездил его, осталось лишь перехватить поводья. Так что живи подольше, хан Бату.
Бату долго молчал, хмуро сдвинув брови. Сказал, спрятав вздох:
— Я не властен над собственной смертью, учитель. Я властен над жизнью и смертью любого из моих подданных. Если в этом твоя загадка…
— Не в этом! — с неожиданной резкостью перебил старый полководец. — Ты спешишь по проторённой дороге, это легко, но бессмысленно. Тебе нужно искать друзей рядом с собой, пока враги далеко. Да, в твоей власти убить Невского, но я ничего глупее не слышал за всю свою долгую жизнь. За Невского поднимется вся Русь, и ты окажешься меж двух жерновов, которые сотрут тебя в пыль. Ответь мне, кто не смеет выдернуть поводьев из чужих рук?
— Сын у отца, — неуверенно сказал Бату.
— Сын у отца, — подтвердил Субедей-багатур. — Вот загадка, которую придётся решать.
— Как?! — выкрикнул Бату, подавшись вперёд. — Как, старик, можно решить загадку, которую решить невозможно?
— Невский мудр, но не способен на хитрость, потому что выше любой хитрости. Рассудителен, потому что понимает, куда именно клонит собеседник уже в начале беседы. Благодарен, потому что слишком горд для того, чтобы просить. Исполнен искреннего почтения к старшим, потому что очень силён сам.
Бату насторожённо молчал.
— Наконец, он очень любит своего отца.
— Все сыновья любят своих отцов, — проворчал хан. — Это естественно, но какой вывод должен сделать я?
— Оскорбление отца больше личного оскорбления. Благоразумно было бы не унижать князя Ярослава повелением прибыть с изъявлением рабской покорности.
— Мои рабы не должны знать исключений! — резко сказал Бату.
— Сделай вид, что ты про него забыл, — осторожно подсказал Субедей-багатур. — Он удивится, встревожится и приедет на поклон сам.
Бату, размышляя, медленно кивал головой.
На вторую ночь ударил ощутимый мороз: гроза, которую пережидали в походном шатре Александр со Сбыславом, оказалась прощальной. На степь надвигалась зима, первый ночной морозец положил травы, и Сартак с разрешения Бату-хана пригласил Невского на охоту.
— Не целься в молодых птиц, — предупредил Сбыслав.
Он и тёмник Неврюй — как выяснилось, друг детства Сартака — были приглашены тоже, но ехали чуть позади князя и царевича, соблюдая дворцовый этикет. За ними на почтительном расстоянии следовали ловчие, слуги и небольшая отборная охрана.
В отличие от молчаливого отца Сартак был весьма разговорчив, а главное, на редкость искренен. Ему чрезвычайно нравился Невский — ровесник, добившийся похвалы самого Субедей-багатура! — а потому он болтал, расписывая красоты прижатой морозом степи. Александр понимал лишь отдельные слова, которые его заставил вызубрить Сбыслав. Это ставило князя в зависимое положение, чего он совершенно не выносил, а потому и спросил вдруг разболтавшегося царевича:
— Ты говоришь по-кыпчакски?
Он имел в виду половецкий язык, но сознательно назвал половцев их родовым, а не русским именем (русские называли этих пришлых степняков половцами за цвет их волос, напоминающий полову), чтобы не поминать монгольских врагов всуе.
— Говорю! — с радостным удивлением сказал Сартак. — Его понимают все татары, а мне приходится отдавать им повеления.
— Вот и давай беседовать на их языке.
— Откуда ты его знаешь, князь Александр?
— Моей бабкой была половчанка. В наших землях шла тогда большая смута, каждый князь воевал только за себя и за свой удел. Потому-то и брали в жены половчанок, чтобы заручиться поддержкой сильных половецких ханов.
— И вера во Всемогущего Бога не препятствовала этому? — спросил, помолчав, Сартак.
Невский сразу уловил тон, каким царевич произнёс эти слова: в нем прозвучало христианское почтение. И не удержался от удивлённого взгляда. Сартак поймал его, положил руку на колено Александра, сказал приглушённо:
— Я — сторонник несторианского учения. Мы считаем православных еретиками, но тебя, Александр, это не касается. Ты — пример для меня не только потому, что так сказал мой отец.
— Постараюсь оправдать, царевич…
— Никаких царевичей и никаких князей! — решительно перебил Сартак. — Я — Сартак, ты — Александр. Мы — ровесники и друзья.
И поскакал вперёд, застеснявшись внезапного взрыва искренности. Невский догнал его, некоторое время ехали молча.
— В Ясе твоего великого прадеда сказано об уважении ко всем богам. А наши церкви и монастыри обложены десятиной.
— Я — чингисид и чту Ясу превыше Библии. Эта досадная ошибка будет исправлена. Церкви, монастыри и все священнослужители будут освобождены от всех налогов.
Сартак говорил, строго глядя перед собой и ни разу не назвав князя просто Александром. Невский понял, что он все ещё ощущает досаду от своего искреннего порыва. А может быть, не досаду, а сожаление? Как бы там ни было, а пока следовало помолчать, предоставив царевича собственным размышлениям.
Но молча ехать, по счастью, пришлось недолго. То ли Сартак чересчур углубился в собственные думы, то ли князь оказался более внимательным, но именно он первым заметил тяжёлый взлёт двух взрослых, откормленных дроф. И требовательно протянул руку:
— Лук! Лук и стрелу!
Несколько обескураженный царевич безропотно исполнил просьбу. Александр наложил стрелу, вскинул лук, прицелился и натянул лук по-монгольски…
— Отец! — восторженно закричал Сартак, вбегая в шатёр. — Александр Невский умеет стрелять по-нашему! Он одной стрелой поразил дрофу!..
В шатре в ожидании молодёжи сидели Бату и Субедей-багатур. Радостно взволнованный царевич умчался снимать охотничье снаряжение и готовиться к пиру.
— Ты был прав, учитель, посоветовав поближе познакомиться с Невским, — сказал Бату, тёплой улыбкой проводив сына. — Каждый день мы открываем в нем новые и весьма приятные черты.
— Постарайся прожить подольше, хан, — с неожиданной угрюмостью проворчал Субедей-багатур.
— Ты опять заговорил загадками.
— Я всегда говорил тебе правду. И сейчас скажу, хотя эта правда тебе очень не понравится.
— Так говори.
— Невский очень умен, — основательно подумав, сказал Субедей-багатур. — Если бы он был монголом, к его имени непременно добавили бы прозвище сэчэн. Александр-сэчэн.
Советник замолчал. Молчал и Бату: «сэчэн» по-монгольски означало «мудрый», и здесь было, над чем призадуматься.
— Ты ещё не закончил разговор, учитель.
— Горячую кость обгладывают неторопливо, хан. Сартак отважен, искренен, порывист, но — простоват. Александр-сэчэн уже объездил его, осталось лишь перехватить поводья. Так что живи подольше, хан Бату.
Бату долго молчал, хмуро сдвинув брови. Сказал, спрятав вздох:
— Я не властен над собственной смертью, учитель. Я властен над жизнью и смертью любого из моих подданных. Если в этом твоя загадка…
— Не в этом! — с неожиданной резкостью перебил старый полководец. — Ты спешишь по проторённой дороге, это легко, но бессмысленно. Тебе нужно искать друзей рядом с собой, пока враги далеко. Да, в твоей власти убить Невского, но я ничего глупее не слышал за всю свою долгую жизнь. За Невского поднимется вся Русь, и ты окажешься меж двух жерновов, которые сотрут тебя в пыль. Ответь мне, кто не смеет выдернуть поводьев из чужих рук?
— Сын у отца, — неуверенно сказал Бату.
— Сын у отца, — подтвердил Субедей-багатур. — Вот загадка, которую придётся решать.
— Как?! — выкрикнул Бату, подавшись вперёд. — Как, старик, можно решить загадку, которую решить невозможно?
— Невский мудр, но не способен на хитрость, потому что выше любой хитрости. Рассудителен, потому что понимает, куда именно клонит собеседник уже в начале беседы. Благодарен, потому что слишком горд для того, чтобы просить. Исполнен искреннего почтения к старшим, потому что очень силён сам.
Бату насторожённо молчал.
— Наконец, он очень любит своего отца.
— Все сыновья любят своих отцов, — проворчал хан. — Это естественно, но какой вывод должен сделать я?
— Оскорбление отца больше личного оскорбления. Благоразумно было бы не унижать князя Ярослава повелением прибыть с изъявлением рабской покорности.
— Мои рабы не должны знать исключений! — резко сказал Бату.
— Сделай вид, что ты про него забыл, — осторожно подсказал Субедей-багатур. — Он удивится, встревожится и приедет на поклон сам.
Бату, размышляя, медленно кивал головой.
2
Вечером был прощальный пир, а на утренней заре Невский выехал домой. Его провожали Сартак с Неврюем и сотней гвардейской стражи Бату-хана. И опять князь с царевичем ехали впереди, опять Сартак болтал ни о чем, а Александр лишь поддерживал беседу, недоумевая, до какого же предела их решили провожать с таким почётом.
Рубежом оказались две новые юрты из серого армейского войлока, расположенные прямо подле дороги. Перед той, что была побогаче и повместительнее, стоял бунчук с соловым конским хвостом. Четыре дня назад, когда Александр проезжал по этим местам, никаких юрт здесь не было, и это его удивило.
— Отец повелел продолжить ямской путь до стольного города великого князя Ярослава, — улыбнулся Сартак. — На каждом перегоне гонцы смогут менять коней, а посольства и торговые караваны укрываться от непогоды. Это ещё более сблизит нас, Александр.
— По твоей просьбе, Сартак? Прими мою благодарность.
— Гонец, исполняющий мою просьбу, обгоняет тебя на три перегона, и ты узнаешь о ней по приезде. Мысль о ямской дороге подсказал отцу Субедей-багатур. Такому полководцу, как князь Невский, не следует терять время попусту, сказал он.
— Я воспользуюсь этой дорогой, как только вышвырну ливонских рыцарей из наших земель.
— Буду ждать тебя с победой. — Сартак опять улыбнулся, но на этот раз с некоторым смущением. — Федор научил меня двум русским словам. До свидания, Александр.
Прощальные слова Сартак произнёс по-русски с немыслимым акцентом. И Невский повторил их:
— До свидания, Сартак.
На этом они тогда и расстались. Сбыслав получил от Неврюя богато отделанную саблю, а Сартак лично надел князю на безымянный палец дорогой перстень с изумрудом. Это Александра несколько расстроило, потому что оружие он любил несравненно больше драгоценностей, но Сбыслав все объяснил:
— Ты же вручил ему боевой меч, князь.
— Ну и что? Вполне естественно отдарить меня тем же.
— Естественно для нас, но не для монголов. Обмен оружием — начало обряда побратимства.
Обратный путь проделали куда быстрее, потому что не связывал обоз. Пустые телеги плелись, как могли, а князь со Сбыславом, Савкой и небольшой охраной гнали, сколько выдерживали кони, потому что ямской путь ещё не достиг Владимира. Здесь уже стояла зима, на поля лёг снег, и, въехав в родные места, все придержали коней и торжественно перекрестились.
— Заедем к отцу, попаримся — и в Новгород.
— Даже сына не навестишь?
— Недосуг мне, Сбыслав, — вздохнул Невский. — Этой зимой Псков брать надо.
Князь Ярослав настолько обрадовался благополучному возвращению сына, что и от слезы не удержался. Смахнул её с бороды ладонью, улыбнулся смущённо:
— Старею, сын. Что сперва — баню или пир?
— Баню, батюшка. Грехи смыть.
— А может, потом попаришься? — В глазах великого князя светилось что-то радостное, уже не имевшее отношения к возвращению сына. — Есть за что полные кубки поднять.
— Что-нибудь из Новгорода? — оживился Александр.
— В Новгороде вроде все в порядке, но не оттуда нежданные вести пришли. От Батыя два гонца друг за другом пожаловали.
— Ну, с этим и обождать можно. Гони нас в баньку, отец!
Баня ждала: как раз с этого дня Ярослав велел топить её круглосуточно. Парились долго, с огромным удовольствием, поддавая парку и нещадно хлеща друг друга вениками. Но как ни шумно, как ни весело было, Александр все время думал о странной радостной искорке, которая светилась в глазах отца, гадая, с чем приятным мог прислать гонцов хан Батый.
Все разъяснилось на пиру. Подняв первый кубок, как положено, за счастливое возвращение, Ярослав тут же велел заново наполнить их, с долей добродушного лукавства поглядев на сына.
— А ты не зря в Орду съездил.
— Не томи, батюшка.
— Два гонца — два известия. С какого начинать?
— В том порядке, в каком гонцы приезжали.
Невскому нужна была последовательность явно приятных новостей, чтобы попытаться понять ход мыслей Батыя. Этим он хотел проверить свою собственную способность вести государственные переговоры, которые, кстати сказать, вёл впервые в жизни, и опыт мог пригодиться.
— Хан Батый освободил мои и твои земли от десятины на все время войны с ливонцами! — торжественно возвестил Ярослав. — Так что, сыны мои дорогие… — Великий князь запнулся, но никто и бровью не повёл, приняв это обращение, как обращение старшего к младшим. — Не зря вы, значит, к самому дьяволу в пасть залезли. Вот за вас и выпьем до дна кубки свои!
И, подавая пример, лихо, как в молодости, осушил кубок до дна да ещё и перевернул его.
— Добрая новость, батюшка, — улыбнулся Александр, подумав, что о ней совсем не следует знать новгородцам, а особенно — Совету господ. — Ну а вторая в чем?
— Закуси сперва, — усмехнулся Ярослав. — За это время кубки наполнят. Сбыслав, ты что это на капусту навалился? Мясо, мясо молодому есть надо, плечи для меча крепить!
— Мясом нас татары обкормили, — сказал Сбыслав. — А вот капустки у них нет, великий князь.
— И второй гонец с доброй новостью прискакал. — Ярослав поднял заново наполненный кубок. — С повелением Батыя освободить церкви, монастыри и всех священнослужителей от всяческих поборов.
— Сартак! — неожиданно для самого себя громко сказал Невский. — Вот, стало быть, каков подарок его… Мы на этом подарке, батюшка, не только Церковь поднимем, но и к себе привяжем покрепче. И будет стоять Русь православная, как утёс в море, и никакая буря ей не страшна станет!..
Рубежом оказались две новые юрты из серого армейского войлока, расположенные прямо подле дороги. Перед той, что была побогаче и повместительнее, стоял бунчук с соловым конским хвостом. Четыре дня назад, когда Александр проезжал по этим местам, никаких юрт здесь не было, и это его удивило.
— Отец повелел продолжить ямской путь до стольного города великого князя Ярослава, — улыбнулся Сартак. — На каждом перегоне гонцы смогут менять коней, а посольства и торговые караваны укрываться от непогоды. Это ещё более сблизит нас, Александр.
— По твоей просьбе, Сартак? Прими мою благодарность.
— Гонец, исполняющий мою просьбу, обгоняет тебя на три перегона, и ты узнаешь о ней по приезде. Мысль о ямской дороге подсказал отцу Субедей-багатур. Такому полководцу, как князь Невский, не следует терять время попусту, сказал он.
— Я воспользуюсь этой дорогой, как только вышвырну ливонских рыцарей из наших земель.
— Буду ждать тебя с победой. — Сартак опять улыбнулся, но на этот раз с некоторым смущением. — Федор научил меня двум русским словам. До свидания, Александр.
Прощальные слова Сартак произнёс по-русски с немыслимым акцентом. И Невский повторил их:
— До свидания, Сартак.
На этом они тогда и расстались. Сбыслав получил от Неврюя богато отделанную саблю, а Сартак лично надел князю на безымянный палец дорогой перстень с изумрудом. Это Александра несколько расстроило, потому что оружие он любил несравненно больше драгоценностей, но Сбыслав все объяснил:
— Ты же вручил ему боевой меч, князь.
— Ну и что? Вполне естественно отдарить меня тем же.
— Естественно для нас, но не для монголов. Обмен оружием — начало обряда побратимства.
Обратный путь проделали куда быстрее, потому что не связывал обоз. Пустые телеги плелись, как могли, а князь со Сбыславом, Савкой и небольшой охраной гнали, сколько выдерживали кони, потому что ямской путь ещё не достиг Владимира. Здесь уже стояла зима, на поля лёг снег, и, въехав в родные места, все придержали коней и торжественно перекрестились.
— Заедем к отцу, попаримся — и в Новгород.
— Даже сына не навестишь?
— Недосуг мне, Сбыслав, — вздохнул Невский. — Этой зимой Псков брать надо.
Князь Ярослав настолько обрадовался благополучному возвращению сына, что и от слезы не удержался. Смахнул её с бороды ладонью, улыбнулся смущённо:
— Старею, сын. Что сперва — баню или пир?
— Баню, батюшка. Грехи смыть.
— А может, потом попаришься? — В глазах великого князя светилось что-то радостное, уже не имевшее отношения к возвращению сына. — Есть за что полные кубки поднять.
— Что-нибудь из Новгорода? — оживился Александр.
— В Новгороде вроде все в порядке, но не оттуда нежданные вести пришли. От Батыя два гонца друг за другом пожаловали.
— Ну, с этим и обождать можно. Гони нас в баньку, отец!
Баня ждала: как раз с этого дня Ярослав велел топить её круглосуточно. Парились долго, с огромным удовольствием, поддавая парку и нещадно хлеща друг друга вениками. Но как ни шумно, как ни весело было, Александр все время думал о странной радостной искорке, которая светилась в глазах отца, гадая, с чем приятным мог прислать гонцов хан Батый.
Все разъяснилось на пиру. Подняв первый кубок, как положено, за счастливое возвращение, Ярослав тут же велел заново наполнить их, с долей добродушного лукавства поглядев на сына.
— А ты не зря в Орду съездил.
— Не томи, батюшка.
— Два гонца — два известия. С какого начинать?
— В том порядке, в каком гонцы приезжали.
Невскому нужна была последовательность явно приятных новостей, чтобы попытаться понять ход мыслей Батыя. Этим он хотел проверить свою собственную способность вести государственные переговоры, которые, кстати сказать, вёл впервые в жизни, и опыт мог пригодиться.
— Хан Батый освободил мои и твои земли от десятины на все время войны с ливонцами! — торжественно возвестил Ярослав. — Так что, сыны мои дорогие… — Великий князь запнулся, но никто и бровью не повёл, приняв это обращение, как обращение старшего к младшим. — Не зря вы, значит, к самому дьяволу в пасть залезли. Вот за вас и выпьем до дна кубки свои!
И, подавая пример, лихо, как в молодости, осушил кубок до дна да ещё и перевернул его.
— Добрая новость, батюшка, — улыбнулся Александр, подумав, что о ней совсем не следует знать новгородцам, а особенно — Совету господ. — Ну а вторая в чем?
— Закуси сперва, — усмехнулся Ярослав. — За это время кубки наполнят. Сбыслав, ты что это на капусту навалился? Мясо, мясо молодому есть надо, плечи для меча крепить!
— Мясом нас татары обкормили, — сказал Сбыслав. — А вот капустки у них нет, великий князь.
— И второй гонец с доброй новостью прискакал. — Ярослав поднял заново наполненный кубок. — С повелением Батыя освободить церкви, монастыри и всех священнослужителей от всяческих поборов.
— Сартак! — неожиданно для самого себя громко сказал Невский. — Вот, стало быть, каков подарок его… Мы на этом подарке, батюшка, не только Церковь поднимем, но и к себе привяжем покрепче. И будет стоять Русь православная, как утёс в море, и никакая буря ей не страшна станет!..
3
В Новгороде их ожидали тоже добрые новости. Гаврила Олексич с княжеской дружиной Невского отбил Изборск, Домаш Твердиславич с новгородцами взял Тесов, а Миша с только что сколоченной из псковичей, ладожан, ижорцев и новгородских добровольцев второй дружиной гонял разрозненные ливонские отряды, рассудив, что бои, стычки да преследования, лучший способ обучения. Об этом с радостью доложил Домаш, потому что Олексич был чем-то явно озабочен и особого оживления не выказывал.
Как ни странно, князя скорее озадачила, чем обрадовала эта череда приятных известий. Он не был суеверным, но странная пассивность ливонцев его насторожила. «Значит, к Пскову стягиваются, — думал он. — Там кулак соберут, чтобы меня под стенами встретить и потрепать перед решающей битвой». Но о своих соображениях никому не сказал, решив сначала все разузнать у Якова Полочанина в личной беседе.
— Обоз с оружием, что в Копорье отбили, в Новгород пришёл?
— Пришёл, Ярославич, — сказал Домаш. — А с обозом — семь десятков чуди под командой Урхо. Миша их в свою дружину забрал.
— Не зря, значит, я ему поверил, — усмехнулся Александр. — Вели, Домаш, пир готовить.
На пиру Невский рассказал о поездке в ставку Батыя, а Домаш — о подробностях битвы за Тесов. Гаврила Олексич о взятии Изборска говорил мало и без особой охоты. Но было шумно и весело, поздравляли друг друга с удачами, и озабоченность Олексича заметил только Сбыслав. Встревожился и, выбрав удобную минуту, спросил с глазу на глаз:
— Что с Марфушей?
— Пока ничего, но… — Гаврила вздохнул. — Похоже, в монастырь пожитки собирает. Может, оно и к лучшему. Не знаю пока. Сам ещё не разобрался.
— Обидел её? — нахмурился Сбыслав.
— Нет. — Олексич помолчал, прикидывая, стоит ли рассказывать, но поделиться хотелось. — В Изборске ливонцы заложников держали. И среди них — вдова боярская с дочерью: мужа у неё рыцари на кресте распяли, когда он в их веру перекрещиваться отказался. На глазах у жены и дочери. Псы — одно слово. Ну, я их решил к Марфуше отвезти: усадьбу у них спалили, родных нет, достатка тоже. И страшного натерпелись превыше сил человеческих. — Он вздохнул. — А зима, бездорожье, путь неблизкий, и… — Он вдруг улыбнулся. — Легла мне на сердце дочь боярская, Сбыслав. Худа была, одни глазищи в поллица. И улыбаться разучилась, думал, что навсегда. А при расставании улыбнулась вдруг, и будто теплом меня обдало. Только от Марфуши ничего не скроешь. Я — обратно, в Изборск. Отряд там организовал для самообороны, два десятка дружинников оставил и — назад, в Новгород с пленными и захваченным оружием. И — сразу домой. Глянул: оттаяла моя Несмеяна. И порозовела, и улыбается. А вечером мне Марфуша и говорит: «Вот твоя половиночка, братец ты мой дорогой. Сыграем свадебку, и уйду я в монастырь с лёгкой душой. Грех свой великий замаливать…»
— Грех?.. Какой грех, какой? — с отчаянием спросил Сбыслав.
— Неужто не знаешь? — искренне удивился Олексич. — Так ведь любовь у них была с князем Александром. А ему отец на Брячиславне Полоцкой жениться велел…
Этот разговор состоялся, когда Невский уже ушёл, а пир замирал, увядая в хмелю. Вместе с князем ушли и Ярун с Чогдаром, сославшись на усталость, а на самом-то деле, чтобы побеседовать с Александром по душам. Доложили, что ополчение готово и уже обучается, что лучшие стрелки из лука отобраны придирчивым Чогдаром. А потом потребовали, чтобы князь подробно рассказал о каждом дне в ставке Батыя, не упуская никаких мелочей.
— Выходит, выделили тебя с великим князем Ярославом из всех удельных князей, — сказал Ярун с явной озабоченностью. — И десятину отменили, и Церковь особо отметили. Почему так сделано, анда? Чингисиды зазря и в глаза-то не глянут. Может, стравить нас с другими князьями да княжатами хотят?
— Говоришь, с мечом тебя к Бату-хану пропустили? — ещё раз уточнил Чогдар.
— Я хотел в юрте его оставить, но тёмник Неврюй напомнил мне, чтоб непременно меч с собой взял.
— Значит, это заранее решено было. Такая честь оказывается только особо уважаемым полководцам, — продолжал неспешно размышлять Чогдар. — И огнями при входе не очищали?
— Нет, прямо в шатёр провели. Шатёр Батый из Венгрии привёз. Шатёр и трон венгерского короля. И даже вино предложили, но я по твоему совету, дядька Чогдар, с кумыса начал.
— Правильно сделал. Монголы любят, когда гость уважает их обычаи. Чингисхан требовал ссорить между собой покорённые народы, а Субедей-багатур делать это умеет. Нет, похоже, что здесь — другой замысел. Похоже, что Бату-хан очень нуждается сейчас в союзниках. А это может означать, что…
Чогдар неожиданно замолчал. Невский и Ярун выжидательно молчали тоже, отлично понимая, что только Чогдар знает таинственную душу завоевателей и может дать наиболее верное толкование всей цепочке их неожиданных поступков.
— Много юрт вокруг ханского шатра? — неожиданно спросил Чогдар.
— Очень много. Стоят кое-как, будто их из горсти высыпали, — сказал Невский. — Ни улиц, ни проулков, а народу — тьма.
— Будут там и улицы, и проулки, — усмехнулся Чогдар. — Думается мне, что Бату отводит свои войска из западных стран, несмотря на приказ великого хана Угедея пробиваться в глубь Европы. А неисполнение повеления великого хана карается смертью, от которой не спасает даже родство с самим Чингисханом. В каком случае можно рискнуть и не исполнить повеления великого хана? Только в одном: когда великого хана уже нет в живых.
— Ну, это только предположение, Чогдар, — усомнился Ярун. — Тут ещё бабушка надвое сказала.
— Вероятное предположение, весьма вероятное, — сказа! Невский. — Батый собирает вокруг себя все свои силы. С какой целью он так делает, Чогдар?
— Если Угедей и вправду умер, то через пять лет на курултае будет избран новый великий хан. Бату — любимый внук Чингисхана, но его отца Джучи не любила армия, и в конце концов ему сломали хребет. И сделано это было по настоянию тех самых ветеранов, которые подпирают трон великого хана в Каракоруме. Они не позволят провозгласить Бату новым великим ханом, потому что боятся за собственные жизни. Смерть отца должна быть отмщена. Что тогда делать Бату? Искать союзников, что он и начал делать. Я размышлял, идя от конца к началу, от следствий к причине, и тебе, князь Александр, судить, насколько мне это удалось.
Как ни странно, князя скорее озадачила, чем обрадовала эта череда приятных известий. Он не был суеверным, но странная пассивность ливонцев его насторожила. «Значит, к Пскову стягиваются, — думал он. — Там кулак соберут, чтобы меня под стенами встретить и потрепать перед решающей битвой». Но о своих соображениях никому не сказал, решив сначала все разузнать у Якова Полочанина в личной беседе.
— Обоз с оружием, что в Копорье отбили, в Новгород пришёл?
— Пришёл, Ярославич, — сказал Домаш. — А с обозом — семь десятков чуди под командой Урхо. Миша их в свою дружину забрал.
— Не зря, значит, я ему поверил, — усмехнулся Александр. — Вели, Домаш, пир готовить.
На пиру Невский рассказал о поездке в ставку Батыя, а Домаш — о подробностях битвы за Тесов. Гаврила Олексич о взятии Изборска говорил мало и без особой охоты. Но было шумно и весело, поздравляли друг друга с удачами, и озабоченность Олексича заметил только Сбыслав. Встревожился и, выбрав удобную минуту, спросил с глазу на глаз:
— Что с Марфушей?
— Пока ничего, но… — Гаврила вздохнул. — Похоже, в монастырь пожитки собирает. Может, оно и к лучшему. Не знаю пока. Сам ещё не разобрался.
— Обидел её? — нахмурился Сбыслав.
— Нет. — Олексич помолчал, прикидывая, стоит ли рассказывать, но поделиться хотелось. — В Изборске ливонцы заложников держали. И среди них — вдова боярская с дочерью: мужа у неё рыцари на кресте распяли, когда он в их веру перекрещиваться отказался. На глазах у жены и дочери. Псы — одно слово. Ну, я их решил к Марфуше отвезти: усадьбу у них спалили, родных нет, достатка тоже. И страшного натерпелись превыше сил человеческих. — Он вздохнул. — А зима, бездорожье, путь неблизкий, и… — Он вдруг улыбнулся. — Легла мне на сердце дочь боярская, Сбыслав. Худа была, одни глазищи в поллица. И улыбаться разучилась, думал, что навсегда. А при расставании улыбнулась вдруг, и будто теплом меня обдало. Только от Марфуши ничего не скроешь. Я — обратно, в Изборск. Отряд там организовал для самообороны, два десятка дружинников оставил и — назад, в Новгород с пленными и захваченным оружием. И — сразу домой. Глянул: оттаяла моя Несмеяна. И порозовела, и улыбается. А вечером мне Марфуша и говорит: «Вот твоя половиночка, братец ты мой дорогой. Сыграем свадебку, и уйду я в монастырь с лёгкой душой. Грех свой великий замаливать…»
— Грех?.. Какой грех, какой? — с отчаянием спросил Сбыслав.
— Неужто не знаешь? — искренне удивился Олексич. — Так ведь любовь у них была с князем Александром. А ему отец на Брячиславне Полоцкой жениться велел…
Этот разговор состоялся, когда Невский уже ушёл, а пир замирал, увядая в хмелю. Вместе с князем ушли и Ярун с Чогдаром, сославшись на усталость, а на самом-то деле, чтобы побеседовать с Александром по душам. Доложили, что ополчение готово и уже обучается, что лучшие стрелки из лука отобраны придирчивым Чогдаром. А потом потребовали, чтобы князь подробно рассказал о каждом дне в ставке Батыя, не упуская никаких мелочей.
— Выходит, выделили тебя с великим князем Ярославом из всех удельных князей, — сказал Ярун с явной озабоченностью. — И десятину отменили, и Церковь особо отметили. Почему так сделано, анда? Чингисиды зазря и в глаза-то не глянут. Может, стравить нас с другими князьями да княжатами хотят?
— Говоришь, с мечом тебя к Бату-хану пропустили? — ещё раз уточнил Чогдар.
— Я хотел в юрте его оставить, но тёмник Неврюй напомнил мне, чтоб непременно меч с собой взял.
— Значит, это заранее решено было. Такая честь оказывается только особо уважаемым полководцам, — продолжал неспешно размышлять Чогдар. — И огнями при входе не очищали?
— Нет, прямо в шатёр провели. Шатёр Батый из Венгрии привёз. Шатёр и трон венгерского короля. И даже вино предложили, но я по твоему совету, дядька Чогдар, с кумыса начал.
— Правильно сделал. Монголы любят, когда гость уважает их обычаи. Чингисхан требовал ссорить между собой покорённые народы, а Субедей-багатур делать это умеет. Нет, похоже, что здесь — другой замысел. Похоже, что Бату-хан очень нуждается сейчас в союзниках. А это может означать, что…
Чогдар неожиданно замолчал. Невский и Ярун выжидательно молчали тоже, отлично понимая, что только Чогдар знает таинственную душу завоевателей и может дать наиболее верное толкование всей цепочке их неожиданных поступков.
— Много юрт вокруг ханского шатра? — неожиданно спросил Чогдар.
— Очень много. Стоят кое-как, будто их из горсти высыпали, — сказал Невский. — Ни улиц, ни проулков, а народу — тьма.
— Будут там и улицы, и проулки, — усмехнулся Чогдар. — Думается мне, что Бату отводит свои войска из западных стран, несмотря на приказ великого хана Угедея пробиваться в глубь Европы. А неисполнение повеления великого хана карается смертью, от которой не спасает даже родство с самим Чингисханом. В каком случае можно рискнуть и не исполнить повеления великого хана? Только в одном: когда великого хана уже нет в живых.
— Ну, это только предположение, Чогдар, — усомнился Ярун. — Тут ещё бабушка надвое сказала.
— Вероятное предположение, весьма вероятное, — сказа! Невский. — Батый собирает вокруг себя все свои силы. С какой целью он так делает, Чогдар?
— Если Угедей и вправду умер, то через пять лет на курултае будет избран новый великий хан. Бату — любимый внук Чингисхана, но его отца Джучи не любила армия, и в конце концов ему сломали хребет. И сделано это было по настоянию тех самых ветеранов, которые подпирают трон великого хана в Каракоруме. Они не позволят провозгласить Бату новым великим ханом, потому что боятся за собственные жизни. Смерть отца должна быть отмщена. Что тогда делать Бату? Искать союзников, что он и начал делать. Я размышлял, идя от конца к началу, от следствий к причине, и тебе, князь Александр, судить, насколько мне это удалось.