Появляется Какаша. Она в бальном платье, совершенно неотразима. Ветер услужливо взвихривает ее подол, напоминая об историческом снимке Мэрилин Монро. Первое время ее не замечают, что дает ей возможность объясниться со зрителями.
   КАКАША
   Ну вот, какая я идиотка! Потеряла шубу, потеряла билет до Москвы через Гонконг и Токио, потеряла все деньги, что мне мужья дали. Выскочила из самолета в последний момент, и вот все эти дела без меня улетели. Надеюсь, что хоть приличной девушке они достанутся.
   Впрочем, может быть, я и не такая уж дура, не глупее других, как с первого взгляда покажется. Шуба, на кой она, если такая весна вдруг разыгралась? Деньги – ну что я их первый раз, что ли, теряю? Как я могу их не терять, если никогда пересчитать не умею – хоть сотню, хоть лимон? Билет – ну как я могу улететь за тыщи миль, когда у меня так интуиция разыгралась, а она говорит мне, что Славка здесь остался, а я ведь интуиции своей всегда верю, и она меня не подводит, ну как?
 
Хочу я верить интуиции,
А не столпам слепых скрижалей!
Пускай китаец чтит Конфуция,
Славянку цепи не сдержали!
 
 
Я верю в воздух древней Греции.
Ахилл в аттической дубраве
Меня заждался. Я в проекции,
Я словно глаз в лесной оправе.
 
   Ну вот, опять – я, я, я! Временами тошнит от бесконечного «я». Прислушаешься, что вокруг звучит – я, я, я. Им что-нибудь рассказывают, а они только ждут, когда рассказ кончится, чтобы взяться за свое: «а вот я», «а вот мне», «а вот у меня». Такова и ваша покорная слуга, беглая рабыня. А между прочим, душа не всегда хочет «я», она нередко страждет по «нему». Соединится с «ним», чтоб не было ни «я», ни «он», чтоб что-то новое возникло, без названия, без слова. Не так ли?
   Ее замечают. Сенсация. Все поняли, что это та, о которой столько было сказано сегодня, из-за которой весь сыр-бор разгорелся. Бросаются. Фэймос впереди на правах старого родственника.
   ФЭЙМОС.
 
Я знал, что ты вернешься, девство!
Европа, свет мне свой прольешь!
К усталому в бессмертье Зевсу
Спиною нежною прильнешь!
 
   КАКАША
   Дайте мне бокал шампанского. О, я вижу, вы люди со вкусом, пьете «Татинже»! Дайте сигарету. Ну а теперь говорите, где он? Кто он? Вы прекрасно знаете, что я ищу только одного – Славку Горелика, и интуиция мне подсказывает, что он где-то здесь. Ну почему же все замялись, и вы, мой Зевс? А почему я не вижу в благородном обществе моих мужей? Не притворяйтесь, ведь вы же все знаете про нас. Вы знаете, что я Какаша.
   ЛИДИ
   (с высокомерной светскостью). Кстати, душка, почему у вас такое странное прозвище?
   КАКАША
   Да это просто детские глупости. Наташа-Какаша.
   ЛИДИ
   (ядовито). А может быть, что-нибудь фрейдистское?
   СОФИ
   Тетя Лида, вы, кажется, попали в цель. Жертва вздрогнула!
   ЛИДИ
   Какая я тебе тетя Лида, нимфоманка несчастная?
   МИМИ
   (подходит к Какаше, словно кавалер). Не слушайте этих глупышек, милочка. Давайте потанцуем. (Подхватывает и кружит Какашу.)
   Вальс «Домино». Сомовские мизансцены и позы.
   СОФИ
   (танцует рядом с Какашей). Я тебя ненавижу, сучка! (Мамму.) Вот кто настоящая психическая – она и Славку заразила, они оба из одного дурдома сбежали.
   МАММ
   (деловито). Значит, из России в Америку?
   КАКАША
   Мими, вы слышали – здесь произнесли его имя! Я знала, он здесь! Сейчас появится своей такой походочкой. Ой, умираю.
   МИМИ
   Напрасно вы, милочка, так волнуетесь из-за мужчин. Они все прохвосты, и ваш Слава не исключение. Расскажите мне что-нибудь из вашего опыта, ведь он у вас, наверное, богат.
   КАКАША
   Я вижу, вы мой друг, поэтому расскажу забавную историю. Однажды я плыла через Атлантический океан на пароходе «Куин Элизабет Ту». Изображала из себя одинокую путешественницу. Постоянно ловила на себе романтические взгляды. Сергунчик, мой пимп, подпустил цену: десять тысяч баксов за встречу. Представьте себе, платили! Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-хах! Ой, я так волнуюсь!
   МИМИ
   Какая дивная история! Как я жалею, что со мной такого не случилось, хотя бы на «Титанике». Да не волнуйтесь вы, моя дорогая, ведь все они таковы.
   В роще приближается решающий момент. Воронцов и Горелик встают к барьеру. Олада вынимает бутылку «Жириновского».
   ОЛАДА
   Ну давай, братва, обогреемся «жириком» напоследок.
   ВОРОНЦОФФ
   Однако без стаканов? Как вы это себе представляете, господа?
   ГОРЕЛИК
   Слабаем горниста. Каждому по три полных глотка. Только не жилить. (Внимательно смотрит, как выпивают его враги, потом сам выпивает и крякает.)
 
Теперь пропой нам, жизни соловей,
То, что ты пел в сиреневом пролете,
Ведь «Жириновский» в нашей голове
Все посильней, чем мистика у Гете!
 
   Жалко, закусона нет.
   ОЛАДА
   Обижаешь. (Вынимает из кармана закуску.) Креветочки. (Жует и смотрит, как компаньоны жуют, вытирает креветкой глаз.) Эх, ребята!
   ГОРЕЛИК
   Давайте кончать! В нашем споре мы на троих не сообразим! К барьеру, граф!
   ВОРОНЦОФФ
   (встает к барьеру). Я понимаю, Слава, что налицо здесь явная несправедливость по отношению к тебе. В отличие от твоих врагов или, лучше сказать, соперников, тебе предстоит двойная дуэль, но… пойми, мы с Ником – это одно целое, мы не переживем друг друга, потому для каждого из нас это тоже двойная дуэль.
   ОЛАДА
   А для меня, может быть, тройная.
   ГОРЕЛИК
   И для меня, наверное, тройная.
   ВОРОНЦОФФ
   Признаюсь, и для меня тоже тройная.
   ОЛАДА
   Три смерти перед каждым из нас. Не слишком ли много, братва? Страшна, однако, не боль, не агония, а то, что мы все там безвозвратно потеряемся.
   ГОРЕЛИК (с раздражением). Где это там? Откуда ты знаешь, что мы там потеряемся?
   ОЛАДА
   Да ведь гигантские же расстояния, миллионы и миллионы световых лет, мириады и мириады звезд…
   ГОРЕЛИК
   (с нарастающим раздражением). Там нет никаких расстояний, никаких мириад, никаких звезд и никаких лет.
   ОЛАДА
   Что же, значит, там и нас быть не может?
   ГОРЕЛИК
   Во всяком случае, там нет нашего воображения, оно исчезает с последним вдохом, равно как и наши слух и зрение отмирают мгновенно со смертью глаз и ушей. Идя на дуэль, черт возьми, надо все-таки представлять себе не жизнь, а не-жизнь, согласен? Отвлекись от видов бытия, подумай о видах не-бытия, то есть об отсутствии видов. Подумай напоследок, потому что потом уже не подумаешь, если я не промажу. Разумно звучит «я мыслю, значит, я существую», но лучше на всякий случай попрощаться с разумом, равно как и со своей драгоценной индивидуальностью, которая станет частью непознаваемого. Итак: «Я не существую, значит, я не мыслю». Если уж что-то от нас и останется, то, может быть, лишь какие-то мимолетности и пронзительности вроде жалости к бродячей собаке, или восторга от запаха травы, или странного щемящего вдохновения, что я испытывал в детстве, когда слышал, как дед поет с еврейским акцентом «И девушка наша в солдатской шинели горящей Каховкой идет»; иными словами, наши личности превратятся в пучки подобных мимолетностей и пронзительностей. И то дай Бог! Вот если бы мы сейчас вдруг отказались от дуэли, но не из-за страха за свои сути, а из-за пронзительной невыносимой жалости друг к другу, быть может, эта жалость бы и осталась от нас навеки. Но мы не откажемся, я первый не откажусь, потому что ревность во мне сильнее жалости, потому что я дерусь за свою девушку, то есть за свою бренную жизнь. И потому от этой дуэли ничего не останется, кроме разлагающегося трупа. Или двух трупов. Или трех трупов.
   ВОРОНЦОФФ
   (накачивается яростью). Откуда ты это все знаешь, нувориш? Что будет, чего не будет, что останется, чего не останется? В каком марксизме ты это прочел? Приезжают всезнайки, отученные от Бога, и начинают нам лекции читать на краю могилы. И девушка это не ваша проходит в шинели, а наша, наша! Пусть вы превратили ее в проститутку, но она наша! Стреляй!
   Два выстрела звучат одновременно. Воронцофф падает. Горелик, пошатнувшись, остается на ногах. К барьеру прыгает Олада.
   Одновременно просвистывают в воздухе два ножа. На этот раз падают оба дуэлянта.
   И на рощу падает мрак. Ярко освещается сцена бала. Все общество танцует свинг. Какаша выкаблучивает вокруг крутящегося в кресле-каталке Фамуса. К ней подтанцовывает Лиди.
   ЛИДИ
   А это правда, душка, что вы одновременно и графиня, и княгиня?
   КАКАША
   (словно подкошенная, падает на пол). Он убит! Вы слышали выстрелы?
   ЛИДИ
   Я слышала не только выстрелы, но и свист ножей.
   КАКАША
   Мой жених убит! И мои мужья убиты! Они все трое убиты!
   Затемняется сцена бала с агонизирующей в центре Какашей. Узенький луч света начинает бродить по роще, где лежат три недвижных тела.
   ВОРОНЦОФФ
   Я убит.
   ОЛАДА
   Я тоже.
   ГОРЕЛИК
   Про себя пока не знаю.
   ОЛАДА
   Славка, у тебя зажигалка еще работает? Подожги одну березку и давайте уходить с молитвой.
   ВСЕ ТРОЕ
   (поют). Господи, прости и помилуй! Во имя Отца и Сына и Духа Святого прими и со святыми упокой, если можешь.
   Все трое неподвижны. Над ними, как свеча, потрескивает в огне березка.
   Снова ярко освещается сцена бала. Вся группа персонажей и гостей, кроме Какаши, неподвижно лежащей на сцене, словно подстреленная чайка, повернулась лицами в сторону снежной горы. Там происходит нечто трудноописуемое – какой-то комок пульсирующей разноцветной энергии стремительно движется вниз.
   МИМИ
   Боже мой, кто это?!
   ФЭЙМОС
   Разве вы не узнаете? Это движется к нам, это стремительно спускается к нам с горы не кто иной, как Бенни Манделл! Настоящий Бенни Манделл, а не тот, что здесь был, не Лжебенни. Тому, Славке Горелику, казалось, что это все он сам тут у нас закрутил или какой-нибудь его автор из «Третьей волны», но нитки были в руках у настоящего Бенни!
 
Того, другого, больше нет,
Но настоящий прибыл к ночи,
Могуч, как древний большевик,
И, как священник, непорочен!
 
   СОФИ.
 
Как он несется! Не пылит!
Сверкают кубики и ромбы!
Техничен, как Жан-Клод Килли,
Непредсказуем, словно Томба!
 
   МИМИ.
 
Теперь я вижу, это демон,
Перед которым ниц пади!
Он не мужчина и не дама,
Он супермен и господин!
 
   НАРД.
 
Он пресечет дурные толки,
Дурное слово пресечет.
Проверит памяти шкатулки,
Введет моральный пересчет!
 
   ЛИДИ.
 
О настоящий Бенни Менделл.
Мой брат, ты жизни режиссер!
Надеюсь, припасешь ты крендель
Для страстных рыженьких сестер?
 
   МАММ.
 
Готов работать при обмене,
В законном браке результат
Предъявлен будет брату Бенни
В законный срок и без затрат.
 
   КАКАША
   (с трудом приподнимается с пола и остается на коленях).
 
Простите, Библия и Тора.
Прости, мой Бенни, стажа нет!
Я выпала из партитуры
И не вписалась я в сюжет.
 
   РЕПОРТЕРЫ.
 
Здесь назревает, без сомненья,
Сюрприз для этих горемык:
Как плод классического семени,
Немейшая из сцен немых.
 
   Тем временем наша массовка, как живая, так и искусственная, приветствует криками и взмахами рук приближающегося Настоящего Бенни Манделла, НБМ. И вот он является, огромный, почти парообразный, переливающийся всеми цветами спектра и за спектром, своего рода индюк, но ногами сродни медведю. Из него исходит какая-то музыка барокко, густая басовитая виола, и под нее же он как бы танцует или, вернее, выступает самовлюбленным гоголем. И напевает! Бар-там-баб-онди-онди-бра. Длинным хлыстиком он ненавязчиво, но не оставляя никаких других шансов, организовывает персонажей в немую сцену.
   КАКАША
   Почему обязательно так? Ведь это уже давно стало клише.
   НБМ
   Клям-био-буран-тиг-лон-тиг-уанти. Трам-био-шар-транти-флинти-просонти.
   Под мышкой у Фэймоса звонит телефон. Несмотря на гипнотическое воздействие НБМ, банкир прикладывает свою мыльницу к уху.
   ФЭЙМОС
   Здравствуй, Лавр Корнилович, здравствуй, ваше высокопревосходительство! Как вы там на Папуа? Считаешь, что можно стреляться? Любой еврей древнее нашего аристократа, ты так считаешь? У них уже Иерусалим стоял, а у нас только волки бегали, я тебя правильно понял? Ну, прощай, родной, нас тут в немую сцену организовывают.
   Настоящий Бенни Манделл, только что деликатно тонким хлыстиком напомнивший Фамусу о действительности, никак не может прервать свое самолюбование, чтобы не сказать самовосхищение. Он пританцовывает, поворачивается вокруг оси, притоптывает, играет ручками.
   НБМ
   Крошти-фрошти-драдж-молфанси, куон-тапира-мезо-прам-сим-дин.
   Немая сцена уже почти организована. Все застыли в своих знаковых позах. Никто уже не открывает рта, кроме Фамуса, который, естественно, расположился рядом с Какашей. Снова звучит телефон.
   ГОЛОС ПОЛКАНА
   Ав! Ав! Ав! Авангард! Ку-Ку-Ку, Кукушкины острова.
   ФЭЙМОС
   (шепотом Какаше). Неужели и ты уже замерзла? Послушай, любовь моя, мы должны бежать, иначе сто лет не выберемся из этого барельефа. Мы найдем трупы твоего Горелика и племянников моих – твоих законных, похороним их и оплачем. А потом – свобода! Вместе!
 
Сбежим на Кипр мы, может статься!
Любимого лишь жеста жду!
Лишь подними волос богатство,
И я тебя освобожу!
 
   Казалось бы, уже окаменевшая, Какаша женственным жестом поднимает волосы и завязывает их в пучок. Взъярившийся любовью Фамус выдергивает ее из немой сцены. Они убегают. НБМ, между тем поглощенный своей красотой, продолжает танцевать перед «барельефом» и напевать полюбившийся мотив Алессандро Марчелло «крошти-фрошти-драдж-молфанси, куон-тапиро-мезо-пром-сим-дин».
   Появляется Слава Горелик. Раны его перевязаны его собственной разодранной рубахой. За собой он тянет неподвижные тела графа Воронцова и князя Олады. Останавливается изумленный при виде «барельефа» и пританцовывающего Настоящего Бенни Манделла.
   ГОРЕЛИК
   Ну вот, что и требовалось доказать – «немая сцена». Какаши нет, друзья мои мертвы, я еле жив, а вся драма перешла под хлыстик Настоящего Бенни Манделла.
 
Таков итог страстей, потех,
Излишеств скромных карнавала.
Утих тревожный треск шутих,
Все стерто мира жерновами.
 
   Безмерно наслаждаясь самим собой, к нему подтанцовывает НБМ и тонким хлыстиком направляет его в строй «немой сцены». Равно и мертвым персонажам надлежит там быть – ненавязчиво, но непреклонно заявляет этот хлыстик. Воронцофф и Олада встают и присоединяются к остывшим. Горелик некоторое время стоит молча. Кровь капает из-под тряпок. Потом обращается к танцующему свой медленный неуклюжий танец НБМ.
   ГОРЕЛИК
   Я понимаю, ты хочешь сказать, что она сбежала со стариком сластеной. Ты приготовил мне какое-то другое место в своей игре. Ну что ж, я все-таки не подчиняюсь, я ухожу своей тропой, и мне все равно, совпадет ли она с твоими замыслами. Разбирайтесь тут со Стасом во всем оставшемся.
   В неподвижной группе вдруг происходит едва заметная вибрация. Доносится голосок юной Софи.
   СОФИ
   Но ты ведь еще вернешься, мой ангел?
   ГОРЕЛИК.
 
Довольно шляться за звездой,
Вдыхать предательства токсин.
Сюда я больше не ездок.
Такси! Подайте мне такси!
 
   (Уходит.)
   НБМ
   Крошти-фрошти-драдж-молфанси, куон-тапиро-мезо-прам-сим-дин.
Занавес

Аврора Горелика
драма в двух актах с 11 монологами

Действующие лица:

   СЛАВА ГОРЕЛИК, авантюрист, 31 год
   СТАРШИЙ ОФИЦИАНТ, 65 лет
   МЛАДШИЙ ОФИЦИАНТ, 20 лет
   КЛЕНСИ ФАУСТ, профессиональный революционер, 29 лет
   ЛОРЕНЦО МГБЕКИ, профессиональный революционер, 29 лет
   МАРТА ЛЕТИК, профессор, 47 лет
   РОЗИ ЯГОДА, ее ассистентка, 20 лет
   УРИЯ МАК-ЧЕСТНЫЙ, кандидат наук, 37 лет
   ХНУМ, демиург
   ПТАХ, демиург
   ИЛЬИЧ ГВАТЕМАЛА, классик циклопического реализма, 75 лет
   НАТАША СВЕТЛЯКОВА, она же КАКАША, его жена, 24 года
   1-й КИЛЛЕР
   2-й КИЛЛЕР
   АВРОРА ГОРЕЛИКА, крейсер
   РАБОЧИЕ с ближайшей стройки
   Девяностые годы XX века. Действие происходит однажды вечером в Лиссабоне.

Акт первый

   Перекресток где-то в районе площади Фигероа в Лиссабоне. В глубине сцены видна конная статуя. Судя по шуму, вокруг нее кружит автомобильная карусель. Монумент виден только наполовину, пьедестал и ноги коня скрыты строительным забором. Временами над забором поднимается ковш экскаватора. То и дело со свистом и грохотом начинают работать компрессоры и перфораторы.
   Вся сцена представляет собой веранду кафе, почти примыкающую к строительству. В просцениуме тоже стоит несколько столиков. Над ними вывеска «Кафе А Лембранса».
   Какими-то средствами – массовкой ли, экранными ли мельканьями, внесением ли всяких чучел и кукол – нужно создать атмосферу шумного перекрестка в центре старинного города. Кроме механического грохота, в звуковом хаосе слышны завывания нищих и уличных музыкантов, голоса гидов.
   Освещение должно подчеркнуть обстановку позднего жаркого дня, пропитанного пылью строительных работ и выхлопными газами. Небо постепенно темнеет. Быстро прогорит закат. Появится яркая и как бы увеличивающаяся звезда. Потом она исчезнет. Ночь на несколько минут очистит панораму. Потом зажгутся уличные огни и сильные фонари на стройке. Пыль станет еще заметнее. Пока что – солнце, жара и шум.
   Появляется Слава Горелик. Он в толстой куртке «бомбовоз-классик», в твидовой кепке козырьком назад, в шарфе. Обременен багажом, среди которого выделяется солидный рюкзак, украшенный долларовыми знаками. Вид у Славы неприглядный, он весь пропитан потом, намокшая фальшивая борода сбилась в сторону. Явно только что прилетел с более высоких и менее жарких широт.
   Проходит по просцениуму, внимательно оглядывая вывески. На веранде появляются Ст. Официант и Мл. Официант.
   Смотрят на потенциального клиента. Горелик не торопится, прогуливается, насвистывает «Айне кляйне Нахтмюзик» и поглядывает то на кафе, то в зрительный зал.
   В глубине веранды появляются профессор Летик и Рози Ягода. Занимают столик поближе к строительному забору, профессор лицом к залу, Рози в профиль. Ст. Официант немедленно приносит им по большому бокалу пива – очевидно, знает заказ наперед.
   ЛЕТИК
   Ах, как я люблю этот предвечерний час. Сидеть здесь с каким-нибудь глупым юным существом, ждать, когда начнут появляться наши. Слышать эти молотки за забором. Тревога и вдохновение. Кажется, вот-вот что-то начнется. Что-то большое, симфоническое.
   РОЗИ
   Марта, у меня опять все лицо запылало.
   ЛЕТИК
   Нечего выдавливать угри!
   РОЗИ
   Купи мне немного пудры.
   ЛЕТИК
   (очень жестко). Мы не употребляем пудры.
   Слава Горелик тем временем вступает в пределы кафе. Маленький и гордый Ст. Официант направляется к нему.
   Ст. ОФИЦИАНТ
   Внутри или снаружи?
   ГОРЕЛИК
   Где лучше?
   Ст. ОФИЦИАНТ
   Внутри кондиционер, снаружи пыль и зрители.
   ГОРЕЛИК
   (поет из Гребенщикова). Мне нож по сердцу там, где хорошо, я дома там, где херово. (Показывает на столик в просцениуме.) Вот здесь я сяду. (Вешает куртку и фальшивую бороду на спинку стула; впоследствии не раз будут этой бородой протирать его столик.)
   Ст. ОФИЦИАНТ
   Деньги-то у вас есть, сэр?
   ГОРЕЛИК
   (показывает на рюкзак). Ты что, не видишь? Денег под завязку! Ладно-ладно, не борзей! Вот тебе моя кредитка, отпечатай ее себе на жопе!
   Ст. ОФИЦИАНТ
   Не очень понятно говорит, но порода чувствуется. Милости просим, сеньор!
   Горелик садится спиной к зрительному залу, стаскивает верхнюю теплую рубашку, потом нижнюю легкую и остается в одной майке без рукавов. Зрители могут видеть на его левой лопатке татуировку бабочки. Иногда он пытается прихлопнуть ее ладонью, но всякий раз безуспешно.
   Мл. Официант приносит ему огромный бокал пива. Он осушает его залпом и изумленно трясет головой.
   ГОРЕЛИК
   Да что это такое, ёкэлэмэнэ? Да я бухой совсем!
   Мл. ОФИЦИАНТ
   Желаете еще?
   ГОРЕЛИК
   Тащи две сразу!
   Ст. ОФИЦИАНТ
   (подходит с меню). Рекомендую на ужин «Ум-Жажанош». Лучшая из лучших в мире португальских рыб. Не удивляйтесь, сэр, кулинары во всем мире вам скажут, что самая добрая, самая холеная рыба плещется тут, у наших берегов!
   ГОРЕЛИК
   Так что же, вы жрете своего доброго холеного соседа? Что же, она там плещется только для того, чтобы вы ее в своем ресторане подавали? Ну-ну, сеньор, не обращайте внимания на мою демагогию. Мы все являемся и хищниками, и жертвами шопенгауэровского кругооборота. В конце концов, и нас ведь жрут муравьи и черви. Тащи своего «Ум-Жажаноша»!
   Ст. ОФИЦИАНТ
   (в сторону). Сколько тут у нас всякой демагогической сволочи сейчас бродит. (Смотрит в ладошку на кредитную карточку.) Слава Гоурелик, звучит не по-человечески. И все, главное, собираются снаружи, поближе к трудящимся. Эх, в прежние-то времена мы знали, как отделять сеньоров от демагогов!
   Панически, буквально задыхаясь от жажды, вбегает Урия Мак-Честный. Он в зажеванных шортиках и в майке не первой свежести, мягко говоря. Явно с сильного похмелья. Останавливается, борясь с головокружением, потом замечает профессора Летик и бросается.
   МАК-ЧЕСТНЫЙ
   Профессор! Рози! Вы зря вчера ушли так рано! К середине ночи возникла совершенно уникальная обстановка. (Щелкает пальцами официанту: дескать, тащите, тащите пива!) Пели, все пели до утра, как в двадцатые годы певали деды движения!
   ЛЕТИК
   От вас пахнет отторгнутыми массами, Урия. (Делает жест официанту, чтобы принесли не большую, а маленькую.)
   МАК-ЧЕСТНЫЙ
   (поражен размерами принесенного бокала, выпивает его одним духом и тут же щелкает пальцами: еще, еще!). Эти ночи, полные подъема, такого специфического вдохновения, всегда оставляют какую-то странную, едва ли не духовную жажду.
   Пока происходит этот нервный обмен фразами, жестикуляцией и взглядами, из зала в просцениум вылезают долговязый Кленси Фауст и маленький мускулистый Лоренцо Мгбеки, на одном штаны «фатиг», на другом куртка «фатиг», на одной голове шапка «фатиг», на другой ничего. Сверившись с какой-то бумажкой, входят в кафе и молча подходят к столику профессора Летик.
   МАК-ЧЕСТНЫЙ
   (восторженно). Ребята, как вы точны! Марта, Рози, посмотрите, как они точны, – явились минута в минуту! Вот что значит настоящий профессионализм!
   ЛЕТИК
   Урия, что это за неуместная театральщина? Кто это такие?
   МАК-ЧЕСТНЫЙ
   (обескураженно). Ну я же вам говорил еще неделю назад… (свистящим шепотом)… это ребята от Аффи Арра… ну, я их встретил у Амма Эйна… ну, вы еще сказали, чтобы я… ну вот, опять я в лужу…
   ЛЕТИК
   Увы, мой друг, вы погрязли в театральщине. (Вежливо новоприбывшим.) Присаживайтесь, товарищи. Кажется, мы встречались на семинарах по скользящей экономике в Аахене, не так ли? Рози, займись товарищами, пожалуйста.
   Рози вынимает из портфельчика какие-то бумаги, дает новоприбывшим расписаться, вручает им конверты. Официанты подносят бокалы с пивом и закуски. Все встают с бокалами. Хором поют «Дивизию на марше».
 
Проходят века и века,
Но поступью тысячелетий
Дивизия тянет быка
На сгибах рабочих предплечий!
 
 
Река, как всегда, глубока,
Но в небе сияет нам глетчер!
 
 
Чтоб жизнь наша сделалась краше,
Дивизия крепнет на марше!
Во имя высокой мечты
Втыкай вдохновляющий штык!
 
 
Пред нами поля и луга,
И сине-зеленое море,
И тактики наш ураган,
И вихри мятежных теорий,
И бык наш вздымает рога,
И шапка пылает на воре!
Чтоб жизнь наша сделалась краше,
Дивизия крепнет на марше!
Во имя высокой мечты
Втыкай вдохновляющий штык!
 
   К этому моменту в просцениуме оба официанта подвозят Горелику на колесиках несколько дымящихся блюд и бутылок вина. Действие в глубине сцены приглушается, доносится только общий «мурмур» улицы, стройки, музыки (противное мяуканье группы Spice Girls) и ресторанной террасы, на которой стол профессора Летик продолжает обрастать «нашими».
   ГОРЕЛИК
   Папаша, я этого всего не заказывал. Вы, наверное, ошиблись. Это, должно быть, для вон того банкета, папаша.
   Ст. ОФИЦИАНТ
   Во-первых, я вам не папаша. Вы откуда приехали – из Оклахомы или из Миссури?
   ГОРЕЛИК
   Я сейчас прямым рейсом из Иркутска. Нас всю дорогу пельменями кормили. Апофеоз патриотизма!
   Ст. ОФИЦИАНТ
   Это меня не касается, во-вторых. Так у нас подают «Ум-Жажаноша» с тысяча восемьсот двенадцатого года. Сейчас мне придется вас научить этикету, чтобы вы хотя бы почувствовали приближение к сеньорам Лиссабона. Этим молоточком вы разбиваете спинку вот этому крабу. Этим крючком вытаскиваете мясо из лап. Этой ложкой вычерпываете внутренности. Делаете два хороших глотка белого вина. Засим последуют ракушки. Каждую погружаете в соус. Постоянно освежайтесь красным вином. Третий акт – бобы с креветками. После них вы употребляете добрую чарку водки, кабальеро из Иркутска. Залпом, сеньор Гоурэлли! Браво, браво, вот эта ваша манера крякать после водки обличает в вас знатное происхождение.