Вебер Дэвид Марк. Короткая победоносная война

   – Вот в этом вы правы, – сказала Палмер-Леви. – Все, что нам нужно сейчас, – это короткая победоносная война… и я думаю, все мы знаем, где ее найти, не правда ли?

Глава 1

   Леди Хонор Харрингтон бросила на землю длинный сверток и сняла шляпу, которая на Старой Земле два тысячелетия назад называлась бы боливаром. Носовым платком она вытерла кожаную ленту внутри шляпы и со вздохом облегчения опустилась на выщербленный дождем и ветром каменный выступ скалы, положив шляпу рядом. Панорама перед ней открывалась великолепная.
   Ветер – достаточно холодный, чтобы с благодарностью вспомнить о кожаной куртке, – растрепал ее мокрые от пота волосы, которые отросли за время болезни. Они по-прежнему оставались гораздо короче, чем того требовала мода, но Хонор провела пальцами по отросшим кудрям со странным чувством вины. Она всегда стриглась коротко из-за шлемов и невесомости и давно забыла, как приятно ощущать под рукой этот вьющийся шелк.
   Она опустила руки и пристально вгляделась в бесконечные просторы океана Таннермана. Даже здесь, на высоте тысячи метров над его серебристо-голубой, покрытой рябью поверхностью, она чувствовала в холодном ветре запах соли. Этот запах она помнила с рождения, но всякий раз как бы заново открывала его для себя. Может быть, потому что она провела на Сфинксе слишком мало времени за те двадцать девять земных лет, что служила в космофлоте.
   Хонор повернула голову и посмотрела вниз, вниз, вниз – туда, откуда она начала свой подъем. Небольшое ярко-зеленое пятно резко выделялось посреди золотисто-красной и желтой, тронутой осенью травы, и сокращение мышц в левой глазнице перевело глаз в режим приближения – чему она научилась во время бесконечных месяцев лечения.
   Мгновение легкой дезориентации, иллюзия движения в пространстве, несмотря на то что она сидела совершенно неподвижно, – и зеленое пятно увеличилось. Она замигала, поскольку до сих пор не привыкла к этому фокусу, и напомнила себе, что надо больше тренировать новый глаз. Но мысль эта была далекой и почти рассеянной, поскольку телескопическая система протеза навела резкость и стала видна сплошная зеленая листва под прозрачными крышами оранжерей, со всех сторон окружавших дом.
   Крыша дома вздымалась крутым пиком: орбита Сфинкса находилась слишком далеко от «зоны комфорта», и только высокая концентрация углекислоты делала его пригодным для жизни. Холодный мир, с гигантскими ледниковыми шапками, годом продолжительностью в шестьдесят три земных месяца и долгими, томительными сменами сезонов. Даже здесь, на сорок пятой параллели, местные жители измеряли количество выпавшего снега в метрах, а дети, рожденные осенью – как и сама Хонор, – к приходу весны уже умели ходить.
   Обитателей других планет, стоило им представить себе зиму на Сфинксе, бросало в дрожь. Под нажимом они признавали, конечно, что на Мантикоре-Б IV, известной как Грифон, климат еще более жуткий, но там было все же теплее, да и год заметно короче. По крайней мере, зима проходила в три раза быстрее… Большинство мантикорцев непоколебимо верили, что каждый, живущий круглый год на Сфинксе по своей воле, непременно должен быть сумасшедшим.
   Рассматривая каменный дом, в котором появились на свет двадцать поколений Харрингтонов, Хонор с улыбкой подумала, что это утверждение недалеко от истины. Климат и сила тяжести делали жителей Сфинкса выносливыми и независимыми. Не безумными, конечно, но самостоятельными и упрямыми, пожалуй даже упертыми.
   Зашуршала листва. Хонор повернула голову навстречу быстрому движению пятна кремово-серого меха, выскользнувшего из-за псевдолаврового дерева за ее спиной. Шестилапые древесные коты водились в Сторожевых лесах, растущих много ниже, но и здесь, в Медных горах, Нимиц чувствовал себя как дома. Недаром он столько времени бродил с ней по этим склонам, когда она была еще ребенком.
   Кот быстро перебрался через голую скалу, и Хонор напрягла мышцы, когда он прыгнул к ней на колени. Его приземление сопровождалось тяжелым глухим ударом: вместо обычных девяти килограммов кот сейчас весил почти двенадцать с половиной. Хонор укоризненно выдохнула.
   Кот и ухом не повел. Встав на задние лапы, он положил передние ей на плечи. Ей в лицо уставились светлые, цвета зеленой травы, глаза. Существо с почти человеческим интеллектом рассматривало Хонор совершенно нечеловеческими глазами. Затем кот дотронулся до ее левой щеки длинными пальцами и удовлетворенно вздохнул, когда кожа от прикосновения вздрогнула.
   – Уже чувствую, – сказала она, погладив его пушистый мех.
   Он снова вздохнул, на этот раз с нескрываемым удовольствием, и с урчанием соскользнул вниз. Бедром она ощутила его мягкую, теплую тяжесть, и ей передалось удовольствие, которое он испытывал. Она всегда знала, что он разделяет ее эмоции, но сама порой задумывалась: она и в самом деле способна чувствовать его – или ей это только кажется? Год назад кот неопровержимо доказал: да, способна, и теперь Хонор, лаская рукой мохнатую спину, воспринимала его наслаждение, как собственное.
   Тишина, окутавшая ее, была неподвластна порывам холодного, пронизывающего ветра, и Хонор, сидя на выступе скалы – совсем как в детстве, хозяйкой всего, что видела с высоты, – позволила ей наполнить свою душу, задавшись вопросом: кто же я на самом деле?
   Капитан Харрингтон, дама Хонор, графиня Харрингтон, кавалер ордена короля Роджера. Когда она одевалась по всей форме, на ее черном мундире сияли орденские ленты Мантикорского Креста, Звезды Грейсона, ордена «За особые заслуги», медали «За отвагу», кроваво-красный шеврон Монаршей Благодарности с двумя метками^[3], две нашивки за ранения… Список можно было продолжать и продолжать. Было время, когда она страстно желала наград как подтверждения своих достижений и способностей. Она гордилась ими даже сейчас, но они больше не были для нее предметом мечтаний. Она слишком хорошо знала, какова цена этих ленточек.
   Нимиц^[4] поднял голову и осторожно кольнул ее сквозь штанину кончиками когтей, дав понять, что недоволен ходом ее мыслей. В качестве извинения она потрепала его по ушам, но неприятные мысли продолжали крутиться в голове. Именно они заставили ее в течение четырех часов карабкаться по горам в убежище полузабытого детства. Нимиц несколько мгновений вслушивался, затем облегченно вздохнул и снова опустил подбородок на передние лапы, предоставив Хонор самой себе.
   Она ощупала левую половину лица и напрягла щеку. Ей понадобилось больше восьми сфинксианских месяцев – почти полный земной год – восстановительной хирургии и терапии, чтобы снова научиться делать это. Отец Хонор был одним из лучших мантикорских нейрохирургов, но рана, которую нанес ей выстрел раптора, стала испытанием даже для его искусства, ибо Хонор принадлежала к тому несчастному меньшинству человечества, чьи организмы не поддавались регенерации.
   При восстановлении нейронов без регенерационной терапии всегда наблюдается потеря некоторых жизненных функций. В ее случае потери были необыкновенно тяжелыми, к тому же натуральные трансплантаты постоянно отторгались. Две попытки пересадки нейронов не увенчались успехом. В конце концов врачи были вынуждены остановиться на искусственных нейронах с мощными усилителями. А затем были бесконечные хирургические операции, повторяющиеся неудачи – и долгое мучительное лечение, во время которого она сражалась за контроль над протезами, сделанными по последнему слову техники, и едва не потерпела поражение. Даже сейчас в работе искусственных нервов ощущалась какая-то чужеродная, режущая странность. Чувствовать правильно не получалось – будто ей имплантировали набор плохо настроенных датчиков, – а неповрежденные нервы другой половины лица, казалось, только усиливали контраст восприятия. Хонор сомневалась, что когда-либо сможет по-настоящему привыкнуть к этому.
   Она снова посмотрела на далекий дом и задумалась о том, сколько тоски проросло из этих месяцев напряжения и страданий. Их невозможно было пережить быстро и просто, и не раз она засыпала, обессилев от рыданий, а лицо ее трескалось от невидимого огня. На нем не осталось рубцов от множества сложнейших операций – по крайней мере, заметных глазу, – вернулось чувство осязания, мышцы снова были послушны ей почти так же, как прежде. Но только почти. Она могла объяснить, в чем различие: глядя в зеркало, она видела, как левый уголок рта слегка запаздывает в движениях; она слышала, как из-за этого отставания порой смазываются отдельные слова; даже в том, как ветер ласкал ее лицо, она ощущала странную асимметрию.
   А глубоко в душе, там, где никто не мог их увидеть, остались и другие шрамы.
   Сны теперь снились реже, но оставались по-прежнему холодными и горькими. Слишком много людей погибло, подчиняясь ее приказам… или потому, что ее не оказалось на месте, чтобы сохранить им жизнь. Сны заставляли ее усомниться в себе. Сможет ли она когда-нибудь снова взять на себя командование? А даже если сможет, доверит ли ей Флот чужие жизни?
   Нимиц зашевелился и снова встал на задние лапы, положив ей на плечи истинные руки. Он смотрел в ее шоколадно-карие глаза – один настоящий, а другой – из композитов и макромолекулярных соединений, и она чувствовала излучаемые им поддержку и любовь.
   Хонор взяла кота на руки и спрятала замерзшее под ветром лицо в мягкий мех, вбирая физическое тепло друга как дорогое сокровище, и кот мурлыкал ей что-то, пока она снова не опустила его на землю и глубоко-глубоко вздохнула.
   Она наполнила легкие свежим воздухом, вбирая в себя ранний холод, до тех пор пока не заломило грудь, а затем исторгла долгий, бесконечный выдох, который унес… нечто. Хонор не могла дать этому названия, однако почувствовала, как оно ушло, а на его место явилось нечто другое, будто пробудившись от долгого сна.
   Слишком долго она была межпланетным скитальцем. И она больше не принадлежала своим любимым горам, хотя и глядела с высоты вниз сквозь хрустально-чистый воздух на дом, где родилась. Впервые за очень долгое время она ощутила зов звезд не как вызов (она боялась, что больше никогда не услышит его), но как давнюю потребность быть ближе к ним. Она ощутила перемену в настроении Нимица: он разделял ее чувства.
   – Ладно, паршивец, можешь перестать беспокоиться, – сказала она ему, и кот замурлыкал живее и громче. Его цепкий хвост свился в кольцо, когда кот коснулся ее носа своим, и она засмеялась, крепко обнимая шестилапого.
   Еще не все кончено. Теперь она знает. По крайней мере, она поняла, что ей делать, чтобы ночные кошмары остались в прошлом.
   – Вот так, – сказала она древесному коту. – Я полагаю, настало время перестать жалеть себя, не так ли?
   Нимиц еще сильнее замахал хвостом в знак согласия.
   – И пришло время возвращаться на капитанский мостик, – добавила она. – Если, конечно, власть предержащие позволят мне вернуться.
   На этот раз кот не отразил новой вспышки боли, и она улыбнулась в знак признательности.
   – А пока что, – сказала она веселее, – пора нам с тобой полетать.
   Хонор встала, усадила Нимица на скалу и склонилась над длинным свертком. Быстро развязала скреплявшие его веревки и принялась ловкими, умелыми пальцами собирать трубчатую раму. Детали, щелкая, послушно становились на места. Очень давно, когда ей было двенадцать земных лет, они с Нимицем открыли для себя неукротимую радость полета на знаменитых ветрах Медных гор, и кот одобрительно урчал, пока она натягивала на раму исключительно прочную тонкую ткань.
   Ей потребовалось менее получаса, чтобы собрать дельтаплан и дважды проверить каждый узел. Она пристегнула стропы, дополненные специальными ремнями безопасности для Нимица, а кот вскарабкался ей на спину и вцепился в подставленные плечи. Хонор ощутила его восторг и предвкушение полета. В ее душе бурлили те же чувства, и уцелевший глаз сверкнул, когда она взялась за перекладину.
   – Давай держись! – крикнула она коту и, оттолкнувшись от края, с воплем наслаждения устремилась в долгий, долгий, долгий полет.
   Когда Хонор легла на последний круг, солнце превратилось в гаснущий оранжево-красный краешек, видневшийся за пиками Медных гор. Она летела, как сфинксианский альбатрос, в пяти километрах от берега, и ее глаза широко открылись от изумления, когда в глубоких сумерках у подножия гор она увидела яркие брызги света. Усадьба Харрингтонов сверкала в темноте переливающимися огнями. Ее стюард – очевидно, считавший, что четырехчасовой пеший подъем в горы и последовавший затем трехчасовой полет на планере несколько превышают нагрузку, допустимую для недавнего инвалида, – не оставил своему капитану никаких шансов промахнуться мимо места посадки.
   Она с нежностью усмехнулась и покачала головой. На Сфинксе полеты на дельтапланах были всепланетной страстью, но старший стюард МакГиннес родился в столице метрополии, на Мантикоре, и, следовательно, считал всех сфинксианцев (включая саму Хонор) сумасшедшими, нуждающимися в постоянном присмотре. МакГиннес лез вон из кожи, железной рукой налаживая ее жизнь. Он ни за что не позволил бы себе поверить, что ей это нравится, а Хонор ни за что не призналась бы ему, что он попал в точку. Уже тридцать лет назад она могла считать себя опытным планеристом. Но сейчас, едва увидев посадочные огни, она почувствовала себя дома, и это означало, что ей придется кротко вынести почтительные упреки стюарда.
   Хонор мчалась над морем, балансируя всем телом и выравнивая угол снижения, а земля приближалась с захватывающей дыхание быстротой. Затем сверкающие огни оказались прямо перед ней, она вытянула ноги, а Нимиц задрожал от удовольствия, когда она побежала по земле, гася скорость и ликующе смеясь.
   Потом она опустилась на одно колено и сбросила раму планера в золотисто-красную траву перед домом. Холодный нос и торчащие усы ткнулись ей в правое ухо – Нимиц словно лучился от удовольствия. Она отстегнула ремни безопасности, и кот легко спрыгнул на землю. Он посидел, глядя, как она отстегивает ремни крепления, и, потянувшись, встал. Затем в несколько доведенных до автоматизма движений она разобрала планер – не полностью, только чтобы удобнее было нести – и, взяв под мышку, направилась к дому.
   – Вы опять оставили комм дома, мэм, – произнес почтительный, но слегка укоризненный голос, когда она поднялась на застекленную от непогоды террасу.
   – Правда? – с невинным видом спросила Хонор. – Как легкомысленно с моей стороны. Должно быть, у меня просто выскочило из головы.
   – Конечно, выскочило, – согласился МакГиннес, и она обернулась, чтобы одарить его сверкающей улыбкой.
   Он улыбнулся в ответ, но в его глазах читалась тщательно скрываемая печаль. Левый уголок рта капитана все еще был менее пластичным и подвижным, и это придавало ее улыбке легкую асимметричность, почти не видимую глазом, но ощутимую.
   – Факт тот, что, если бы вам кто-нибудь позвонил, он ничего не смог бы добиться, – добавил он, и Хонор хихикнула.
   – А, не важно, – сказала она и переступила через порог, чтобы поставить в угол разобранный планер.
   – Именно так и случилось: я пытался связаться с вами, мэм, – через секунду сказал МакГиннес более серьезным тоном. – Сегодня в полдень вам пришло письмо из Адмиралтейства.
   На секунду Хонор замерла, затем принялась укладывать планер с заботливой точностью движений. Обычно Адмиралтейство использовало электронную почту, официальные письма рассылались только в особых случаях. Она постаралась придать лицу спокойное выражение, подавила в себе внезапный приступ волнения, прежде чем повернуться, и, подняв бровь, спросила:
   – Где оно?
   – Рядом с вашей тарелкой, мэм. – МакГиннес бросил взгляд на часы. – Ужин ждет вас, – добавил он. Рот Хонор снова дернулся в улыбке.
   – Хорошо, – пробормотала она. – Ладно, позволь мне умыться, и тогда я займусь и тем, и другим, Мак.
   – Как вам будет угодно, мэм, – произнес МакГиннес без тени торжества в голосе.
   Хонор заставила себя неторопливо пройти в столовую. Ее тихий старый дом был надежной защитой. Она была еще ребенком, когда родители получили квартиру неподалеку от места работы в Дювалье-сити, почти в сотне километров к северу отсюда. За исключением выходных, они редко бывали «у себя», и родной дом всегда казался ей немного пустым без них. Странно. Где бы она ни находилась, она всегда воображала их здесь, как будто они с домом были неделимым целым, оберегающей тенью ее детства.
   Пока она усаживалась в кресло, МакГиннес ждал, аккуратно накинув на руку салфетку. Одной из привилегий капитана первого ранга было право иметь в своем распоряжении постоянного стюарда. Хонор не вполне понимала, как МакГиннес оказался на этой службе. Таков был порядок, и он заботился о ней, как мать-волчица, устанавливая при этом собственные железные правила Они включали положение о том, что никакая решительная битва даже намеком не должна мешать трапезе капитана Харрингтон. Стоило ей протянуть руку к архаичному конверту, покрытому множеством печатей, и МакГиннес закашлялся. Хонор подняла взгляд на стюарда, тот подчеркнутым движением снял крышку с поданного блюда.
   – Не сейчас, Мак, – пробормотала она, срывая печать.
   Он вздохнул и вернул крышку на место. Нимиц, забавляясь, наблюдал за ужимками людей со своего места на другом конце длинного стола; стюард ответил ему хмурым взглядом.
   Хонор вскрыла конверт и вынула два листа пергамента. Они громко захрустели, и глаза ее – настоящий и кибернетический – широко открылись при виде отпечатанных слов приказа на первой странице. МакГиннес замер у ее плеча, а она громко вздохнула и перечитала еще раз. Затем, взглянув на второй лист, подняла голову и встретилась взглядом со стюардом.
   – Полагаю, Мак, настало время открыть бутылку приличного вина, – медленно произнесла она – Что ты думаешь по поводу «Делакур» двадцать седьмого года?
   – «Делакур», мэм?
   – Я думаю, папа не будет возражать… в данных обстоятельствах.
   – Понимаю. Смею предположить, что новость хорошая, мэм?
   – Более чем! – Она откашлялась и почти благоговейно провела рукой по бумаге. – Мне кажется, Мак, что медкомиссия в ее бесконечной мудрости снова признала меня годной к военной службе и адмирал Кортес нашел для меня корабль. – С внезапной ослепительной улыбкой она оторвалась наконец от листков с приказом. – Мак, он отдает мне «Нику»!
   Обычно невозмутимый МакГиннес, разинув рот, вытаращил глаза. Мантикорский линейный крейсер Ее Величества «Ника» был не просто строевым линейным крейсером. Это был корабль, которого страстно добивались, самая престижная награда, о которой мечтал любой капитан. Во Флоте всегда была «Ника»; это имя, овеянное боевой славой, переходило от корабля к кораблю со времен Эдуарда Саганами, создателя Королевского Флота Мантикоры. Теперешняя «Ника» была новейшим, самым мощным крейсером во всем Флоте.
   Хонор громко рассмеялась и хлопнула рукой по второму листку пергамента.
   – Согласно приказу, в среду мы поднимаемся на борт корабля, – сказала она. – Готов к службе в космосе, Мак?
   МакГиннес встретился с ней глазами, встряхнулся, и широкая улыбка осветила его лицо.
   – Да, мэм. Думаю, я справлюсь. И сегодня действительно самое время для «Делакур».

Глава 2

   Внутрисистемный шаттл опустился в стыковочном отсеке космической станции Ее Величества «Гефест». Хонор, нажав на клавишу сохранения данных, выключила планшет и поднялась из кресла.
   Ее лицо ничем не выдавало глубоко скрытого восторга, когда она вытаскивала из-под левого погона белый берет командира космического корабля. Она лишь в воображении состроила гримасу, надевая его, потому что не носила берет почти целый стандартный год, а такие длинные волосы она не позволяла себе отращивать никогда в жизни. Для офицера Королевского Флота Мантикоры было плохой приметой сменить свой первый белый берет, и она подумала, что теперь придется либо остричь волосы, либо расставить головной убор.
   Она протянула руки к Нимицу. Кот взобрался на подставленное плечо, с ласковым урчанием аккуратно распределил свой вес и расслабился, по-хозяйски похлопав по белому берету. Хонор сдержала улыбку, которая вряд ли соответствовала неприступности капитанского чина, и Нимиц снисходительно фыркнул. Он знал, как много значит для нее этот символ, и не видел абсолютно никакого смысла в том, что Хонор тщательно это скрывала.
   Собственно, Хонор вынуждена была признать, что ей еще рано «блюсти капитанское лицо», поскольку на корабле ни один человек, кроме МакГиннеса, не знал, кто она и зачем здесь находится. Однако следовало потренироваться. После долгой разлуки с капитанским мостиком даже шаттл ощущался как-то необычно, а самым важным теперь было сделать первый шаг в новой команде с правой ноги. Кроме того…
   Хонор решительно оборвала рассеянные мысли и вернулась к реальности. Нельзя сказать, что она чувствовала себя странно; преобладала тревога, и за восторгом от возвращения в космос скрывался мелкий трепет: будто в груди трахались бабочки. Она провела все отпущенное ей время между операциями и восстановительным лечением, вкалывая на полетных компьютерных тренажерах, но этого было недостаточно. К сожалению, трудно спорить с доктором, если он к тому же твой отец. Но даже если бы доктор Харрингтон пошел у нее на поводу, тренажеры все равно слишком далеки от действительности. «Ника» была самым мощным из всех ее кораблей – восемьсот восемьдесят тысяч тонн, экипаж более двух тысяч человек, – одного этого достаточно, чтобы заставить нервничать после долгого пребывания на суше любого, занимался он на тренажерах или нет.
   А еще она понимала, что продолжительный отпуск по болезни не единственная причина для беспокойства. Ее назначение на «Нику» было признанием ее профессионализма, особенно если учесть, что она никогда прежде не командовала линейным крейсером. Помимо всего прочего, оно было и завуалированным одобрением ее действий в качестве командира на предыдущем корабле (противоречившее ее собственным смешанным чувствам) и недвусмысленным намеком на то, что Адмиралтейство готовит ей повышение. Но была и другая сторона медали. Власть влекла за собой ответственность… и возрастающую вероятность провала.
   Она глубоко вздохнула, расправила плечи, потрогала три золотые звезды, вышитые на мундире, и в глубине души расхохоталась. Каждая звезда соответствовала гиперкораблю которым она командовала, и на каждом из них она прошла почти одинаковый цикл. Нынешнее назначение отличалось от прежних, но ведь различия существуют всегда, а истина, лежащая в основе всего, не меняется. Больше всего на свете ей хотелось командовать кораблем… и больше всего на свете она боялась не справиться с назначением.
   Нимиц снова тихо замурлыкал ей в ухо. Звук был успокаивающим, даже ворчливым, и она оглянулась на кота. Вежливый зевок обнажил острые, как иглы, белые клыки в ленивом и самоуверенном оскале хищника. Хонор, с усмешкой прищурив глаза, почесала Нимица за ухом и направилась к выходному люку. МакГиннес следовал за ней по пятам.
   Служебный туннель вывел их к стапели на внешнем корпусе «Гефеста». Всякий раз, когда Хонор видела космическую станцию, она казалась ей все больше… а может, так оно и было на самом деле. «Гефест» был главной верфью Королевского Флота Мантикоры, и постоянное наращивание строительных программ флота выражалось в неуклонном росте размеров станции. Она имела более сорока километров в длину и являла собой нестройное, неуклюжее, неописуемое смешение строительных и ремонтных корпусов, производственных мастерских, космических металлургических цехов и жилых кварталов для тысяч и тысяч рабочих.
   Шагая вместе с МакГиннесом по стыковочному туннелю, Хонор смотрела сквозь прозрачный армированный пластик внешней стены космического дока. Ей понадобилось все самообладание, чтобы не таращиться, как таращится гардемарин на первое в его жизни судно. Изящный, могущественный корабль покоился в швартовочных механизмах строительных стапелей. Он словно призывал ее остановиться, чтобы жадно и пристально рассмотреть его сквозь бронепластик.
   Строительство КЕВ «Ника» было почти закончено. Рабочие и их телеуправляемые манипуляторы сновали вокруг корабля, ползали вверх и вниз, как фанатично трудолюбивые муравьи, а стальной корпус, похожий по форме на веретено, ожидал последнего слоя краски. Жерла пусковых ракетных установок пока что пусты, но из открытых орудийных портов уже торчат тупые рыльца лазеров и гразеров. Автоматы вылизывали обшивку узлов кормовых двигателей. До контрольных испытаний еще две, максимум три недели, подумала Хонор. Всего лишь двадцать земных лет назад этот процесс затянулся бы надолго, с конструкторскими испытаниями, предварительными предполигонными тестами, – и только потом корабль передали бы военным для независимой оценки. Сейчас на все это не хватало времени. Темп строительства был жуткий, и причина, сделавшая необходимой эту бешеную гонку, могла напугать кого угодно.