Страница:
Стюард тоже переоделся в форму КФМ и выглядел неприлично довольным. Он бы никогда не позволил себе проговориться, но Хонор знала, что он очень переживал по поводу того, как с ней обошелся Флот, и поэтому, в отличие от своего капитана, он с нетерпением ожидал торжественного приема, знаменующего официальную ее реабилитацию. Она хотела строго выговорить ему, но передумала. МакГиннес по возрасту годился ей в отцы и временами относился к хозяйке нежно-покровительственно, что далеко выходило за рамки устава. То есть он слушал с абсолютным вниманием и уважением все, что она говорила… и потом упорно продолжал делать по-своему.
Она встретила его ласковый взгляд и подняла руки, чтобы он застегнул пряжку на ее портупее. К парадному мундиру требовалось прицепить на пояс старинную железяку, которую она всегда считала скорее курьезом, чем оружием. Впрочем, в данном случае она пришла к абсолютному согласию и с МакГиннесом, и с Протектором. Вместо бесполезной парадной шпаги, которую носило большинство мантикорских офицеров, клинок, который только что прикрепил к ее поясу МакГиннес, был смертоносен. Всего четырнадцать месяцев назад это был меч Бёрдеттов. Теперь же восьмисотлетний клинок стал родовым мечом Харрингтонов, и Хонор, едва МакГиннес отступил назад, привычно поправила оружие.
Она повернулась к зеркалу и аккуратно надела на голову черный берет – новенький белый командирский дожидался ее официального вступления на капитанский мостик нового космического корабля. Потом потрогала четыре золотые звезды на груди слева. Каждая означала командование кораблем Королевского флота – и, вопреки всей неопределенности своего положения, Хонор почувствовала удовлетворение при мысли, что вскоре к ним прибавится пятая.
Она рассматривала себя более тщательно, чем обычно. Женщина в зеркале казалась ей почти знакомой. Строгое треугольное лицо было прежним: плотно сжатые губы, высокие скулы и решительный подбородок, но волосы отросли намного длиннее, чем в последний раз, когда в зеркало смотрелась капитан Харрингтон, а глаза… Огромные миндалевидные глаза тоже изменились. Они стали мрачнее и серьезнее, а за решимостью в них проглядывала печаль.
Справлюсь, решительно подумала Хонор и кивнула МакГиннесу.
– Думаю, что вернусь на борт «Натана» сегодня вечером, Мак. Если что-то изменится, я дам знать.
– Да, мэм.
Хонор обернулась и взглянула на Эндрю Лафолле. Тот, в зеленом мундире гвардии Харрингтон, выглядел безукоризненно.
– Джейми и Эдди готовы? – спросила она.
– Так точно, миледи. Они ждут в шлюпочном отсеке.
– Полагаю, у вас был с ними разговор?
– Так точно, миледи. Обещаю, что мы не будем вам мешать.
Хонор посмотрела на него строго, и он ответил ей спокойным взглядом серых глаз. Ей не нужна была связь с Нимицем, чтобы понять, что Лафолле не обманывает. Он был абсолютно искренен в своем обещании, но она понимала, что хотя ее охрана, как и МакГиннес, обрадована, но явно не расположена терпеть всякие глупости.
Замечательно, – подумала она, криво усмехнувшись, – мои ребятишки готовы начать небольшую личную войну, если кому-то из них хотя бы покажется, что кто-то пытается нанести оскорбление Моему Величеству. Надеюсь, этот парадный прием будет менее запоминающимся, чем может оказаться.
Ну что ж… Она сделала все, что в ее силах, чтобы предотвратить неприятности. Нимиц вспрыгнул ей на руки и вскарабкался на плечо, тоже излучая удовольствие – предвкушая ее триумф. Хонор в очередной раз вздохнула.
– Хорошо, Эндрю. Тогда в путь.
Адмирал Георгидес, со своей стороны, казался совершенно спокойным. Хонор никогда не встречалась с ним прежде: когда в прошлый раз она была на борту КСЕВ «Вулкан», ею командовал адмирал Тейер. А Георгидес был ее земляком-сфинксианцем и относился к числу тех редких офицеров, которых, как и Хонор, приручили древесные коты.
Как правило, древесные коты принимали взрослых людей. Выбор ребенка, как в случае с Хонор (и, кстати сказать, с королевой Елизаветой), происходил исключительно редко. Никто в точности не знал почему, но передовые теории утверждали, что древесным котам, для того чтобы установить связь с человеком, нужна необычайно сильная личность с развитой способностью к сопереживанию. Всем котам нравились простые детские эмоции, однако недостаточная сложность личности, находящейся в процессе формирования, казалось, затрудняла им полноценное подключение к переживаниям ребенка. А Хонор могла засвидетельствовать, что гормональные и эмоциональные потрясения, которые испытывает человек во время полового созревания, и подростковые комплексы могут истощить даже ангельское терпение, тогда как у существа, вынужденного постоянно сопереживать связанному с ним человеку, этого самого терпения явно меньше, чем у ангела.
Поскольку Аристофан Георгидес и его спутник Одиссей не были исключением из правил, период учебы в Академии на острове Саганами они провели еще раздельно. Георгидес уже получил чин старшего лейтенанта, когда в его жизни появился Одиссей. Тем не менее это произошло более пятидесяти стандартных лет назад, а сам Одиссей был на несколько сфинксианских лет старше Нимица. Когда Хонор и Георгидес сели вместе во главе стола, она почувствовала, что Одиссей и его человек пребывают в комфорте и излучают комфортность.
– Спасибо, – поблагодарила она стюарда.
Тот коротко поклонился и отошел в сторону, а она сделала первый глоток: дегустация. Грейсонские вина всегда казались ей слишком сладкими, и она с удовольствием покатала на языке объемное и крепкое бургундское с Грифона.
– Вино отличного урожая, сэр, – оценила она. Георгидес обрадовался.
– Мой отец – приверженец старых традиций, миледи, – отозвался он. – Он к тому же романтик и настаивает, что единственный достойный грека напиток – это рецина. note 8Так вот, я уважаю своего отца. Я восхищаюсь его успехами, и он всегда выглядитвполне разумным человеком, – но я не могу понять, как можно пить рецину добровольно. Я храню у себя в винном погребе несколько бутылок этого вина, но мне хотелось бы верить, что мой собственный вкус с годами стал несколько изысканнее.
– Если это вино из вашего погреба, вы совершенно правы, – с улыбкой сказала Хонор. – Вам следует как-нибудь встретиться с моим отцом. Я сама люблю хорошее вино, но папа в этом отношении – настоящий сноб.
– Пожалуйста, миледи, только не «сноб»! Мы предпочитаем называть себя ценителями.
– О, да, – ответила Хонор, усмехнувшись, и адмирал засмеялся.
Она обернулась и посмотрела на два очень высоких стула, не предназначенных для людей. Как почетная гостья, она сидела справа от Георгидеса. Нимиц обычно располагался по правую руку от нее. В этот вечер стулья были поставлены так, что оба кота сидели бок о бок, слева от адмирала, и Нимиц оказался по другую сторону стола. И он, и Одиссей демонстрировали безукоризненные манеры на всем протяжении обеда, но сейчас оба удобно откинулись на спинку стула и жевали по веточке сельдерея, а она едва улавливала сложное взаимодействие между ними. И это удивляло ее – потому что оно происходило на таком глубоком уровне, где раньше ей бывать не приходилось.
За прошедшие три с половиной года они с Нимицем не встречались с древесными котами, зато ее собственная способность воспринимать Нимица резко возросла. Она почему-то никогда не говорила об этом вслух, однако подозревала, что МакГиннес, ее мать, Мика Хенке и Эндрю Лафолле по крайней мере догадываются, как обстоят дела. Она могла сформулировать несколько причин, почему она должна скрывать свою необычную способность: ну, хотя бы потому, что посторонние люди будут беспокоиться, что она читает их эмоции. Но все это пришло ей в голову потом. Она никогда не принимала сознательного решения скрывать двустороннюю эмпатическую связь с Нимицем, – но раз уж так получилось, она нашла рациональные оправдания тому, что ей пришлось так поступить.
Однако когда она выяснила, что такой способностью не обладает никтоиз людей, она вдруг задумалась, не могут ли ее чувства быть подтверждением одной из фантастических теорий о древесных котах. Несмотря на то что их способность сопереживать была принята как данность в течение веков, никто не мог объяснить, как она осуществляется – или как это самое восприятие может служить средством связи с другим котом, а не с человеком. Древесные коты, очевидно, имели намного более сложную связь друг с другом, но традиционная наука утверждала, что это – лишь вариант их связи с людьми. Однако такое заключение всегда казалось Хонор неестественным. Даже сейчас об общественном устройстве племени древесных котов в дикой природе было известно очень немного, и мало кто из не-сфинксианцев понимал, что коты используют людей в качестве своего инструмента.
А Хонор испытала это на себе. Она поняла это еще ребенком, сопровождая Нимица к его родному племени. Об этом не знали даже ее родители – их бы трижды хватил удар, узнай они, что одиннадцатилетняя Хонор забредала в дикие уголки Медных гор в сопровождении одного только древесного кота! – но она всегда с радостью совершала такие путешествия. Они позволили ей глубоко проникнуть в сообщество котов. Она задумалась о том, что теперь, вероятно, она знает о котах больше, чем девяносто девять процентов ее приятелей-сфинксианцев, не говоря уже о жителях других планет, – и она спрашивала себя, как создания с такими ограничениями в разговорном языке умудрились создать то сложное общество, с которым познакомил ее Нимиц.
Разумеется, правильны были самые дикие теории: эти создания попросту не нуждались в разговорном языке, поскольку были телепатами…
Эта мысль волновала ее все долгие годы, проведенные вместе с Нимицем. Вопреки тысячелетним усилиям, никому не удалось достоверно обнаружить телепатию между людьми или даже среди нескольких дюжин иных мыслящих существ, с которыми столкнулось человечество. Сама Хонор всегда считала, что физика не позволяет ничего подобного… но что, если древесные коты, вопреки физике, и впрямь телепаты? Что, если их «способность к сопереживанию» – не более чем эхо, отражение одной маленькой грани внутривидовой способности, сделавшей возможной связь с человечеством?
Хонор нахмурилась, водя пальцем вверх и вниз по ножке бокала и раздумывая над этими выводами. Интересно, на каком расстоянии способна работать эта связь? Насколько чувствительны они друг к другу? Насколько глубоки их личности, мысли, взаимосвязь? И если они действительно телепаты, тогда как мог кто-нибудь вроде Нимица прожить столько лет отдельно от других своих сородичей? Она знала, что Нимиц любит ее с горячей преданностью защитника, так же как и она любит его, однако действительно ли возможность оставаться с ней стоила того, чтобы на многие годы лишиться глубокого сложного общения, которое, судя по всему, в данный момент происходило между ним и Одиссеем?
Нимиц поднял голову и встретился с ней взглядом, его зеленые глаза были спокойны. Он смотрел на Хонор – и к ней текли уверенность и любовь, исходящие от него. Наверное, он ощутил ее внезапный испуг, что общение Нимица и Одиссея приведет к утрате чего-то ценного, может быть, даже уникального. Одиссей тоже перестал жевать сельдерей и в течение нескольких секунд с любопытством смотрел на Нимица, затем перевел взгляд на Хонор, и благодаря своей связи с Нимицем она почувствовала некое заинтересованное удивление старого кота. Тот склонил голову набок, пристально разглядывая ее, и еще одна нить сочувствия присоединилась к утешению Нимица. Она «ощущалась» совершенно иначе, с привкусом ироничного удивления и дружеского гостеприимства, и Хонор моргнула, когда поняла, что оба кота сознательно посылают ей информацию. Впервые кто-то, воспользовавшись ее связью с Нимицем, вступал с ней в контакт, и ее это взволновало.
Она не знала точно, как долго это продолжалось (конечно, не более трех-четырех секунд), но вот Нимиц и Одиссей, явно забавляясь, встряхнули ушами и посмотрели друг на друга, как старые друзья, вспоминая им одним известную шутку. Хонор снова моргнула.
– Хотел бы я знать, что все это значит, – пробормотал Георгидес.
Хонор, оглянувшись на адмирала, обнаружила, что он тоже пристально смотрит на котов. Какое-то время он разглядывал их, а потом пожал плечами и улыбнулся своей гостье.
– Всякий раз, когда я думаю, что наконец-то понял, чего мне ждать от этого маленького черта, он делает все, чтобы доказать мою тупость, – заметил он, криво усмехнувшись.
– Я думаю, это их общая черта, – сочувственно согласилась Хонор.
– В самом деле. Скажите, миледи, правда ли, что самым первым живым существом, которое приняли древесные коты, была одна из ваших прабабушек?
– Ну… – Хонор оглянулась вокруг, убеждаясь, что позади ее стула на достаточно близком расстоянии, чтобы расслышать то, чем делятся только с верными друзьями или доверенными лицами, стоит один Лафолле. – Согласно моим семейным преданиям, это правда. Интересная штука! Если им верить, только это и спасло ей жизнь. Можете назвать меня эгоисткой, но я очень рада, что она выжила.
– Я тоже рад за нее, – тихо сказал Георгидес и протянул руку, чтобы ласково погладить Одиссея. Кот подставил спину для ласки, сверкнув зелеными глазами на своего человека, и адмирал улыбнулся. – Я спросил вас, миледи, потому что, если легенда достоверна, я хочу выразить свою благодарность.
– От имени моей семьи – принимаю, – ответила она с улыбкой.
– А пока мы обсуждаем тему человеческой благодарности, – продолжил Георгидес немного более торжественно, – я также хотел бы поблагодарить вас за то, что вы согласились на это назначение. Я знаю, чем вы пожертвовали на Грейсоне, и ваш добровольный отказ от высокого положения только подтверждает все хорошее, что я слышал о вас. – Хонор покраснела, но адмирал тихо продолжил: – Если «Вулкан» может хоть как-то помочь подготовиться к вашей миссии, скажите мне об этом, пожалуйста.
– Благодарю вас, сэр. Непременно, – заверила она его таким же негромким голосом и снова взяла свой бокал.
Глава 5
Она встретила его ласковый взгляд и подняла руки, чтобы он застегнул пряжку на ее портупее. К парадному мундиру требовалось прицепить на пояс старинную железяку, которую она всегда считала скорее курьезом, чем оружием. Впрочем, в данном случае она пришла к абсолютному согласию и с МакГиннесом, и с Протектором. Вместо бесполезной парадной шпаги, которую носило большинство мантикорских офицеров, клинок, который только что прикрепил к ее поясу МакГиннес, был смертоносен. Всего четырнадцать месяцев назад это был меч Бёрдеттов. Теперь же восьмисотлетний клинок стал родовым мечом Харрингтонов, и Хонор, едва МакГиннес отступил назад, привычно поправила оружие.
Она повернулась к зеркалу и аккуратно надела на голову черный берет – новенький белый командирский дожидался ее официального вступления на капитанский мостик нового космического корабля. Потом потрогала четыре золотые звезды на груди слева. Каждая означала командование кораблем Королевского флота – и, вопреки всей неопределенности своего положения, Хонор почувствовала удовлетворение при мысли, что вскоре к ним прибавится пятая.
Она рассматривала себя более тщательно, чем обычно. Женщина в зеркале казалась ей почти знакомой. Строгое треугольное лицо было прежним: плотно сжатые губы, высокие скулы и решительный подбородок, но волосы отросли намного длиннее, чем в последний раз, когда в зеркало смотрелась капитан Харрингтон, а глаза… Огромные миндалевидные глаза тоже изменились. Они стали мрачнее и серьезнее, а за решимостью в них проглядывала печаль.
Справлюсь, решительно подумала Хонор и кивнула МакГиннесу.
– Думаю, что вернусь на борт «Натана» сегодня вечером, Мак. Если что-то изменится, я дам знать.
– Да, мэм.
Хонор обернулась и взглянула на Эндрю Лафолле. Тот, в зеленом мундире гвардии Харрингтон, выглядел безукоризненно.
– Джейми и Эдди готовы? – спросила она.
– Так точно, миледи. Они ждут в шлюпочном отсеке.
– Полагаю, у вас был с ними разговор?
– Так точно, миледи. Обещаю, что мы не будем вам мешать.
Хонор посмотрела на него строго, и он ответил ей спокойным взглядом серых глаз. Ей не нужна была связь с Нимицем, чтобы понять, что Лафолле не обманывает. Он был абсолютно искренен в своем обещании, но она понимала, что хотя ее охрана, как и МакГиннес, обрадована, но явно не расположена терпеть всякие глупости.
Замечательно, – подумала она, криво усмехнувшись, – мои ребятишки готовы начать небольшую личную войну, если кому-то из них хотя бы покажется, что кто-то пытается нанести оскорбление Моему Величеству. Надеюсь, этот парадный прием будет менее запоминающимся, чем может оказаться.
Ну что ж… Она сделала все, что в ее силах, чтобы предотвратить неприятности. Нимиц вспрыгнул ей на руки и вскарабкался на плечо, тоже излучая удовольствие – предвкушая ее триумф. Хонор в очередной раз вздохнула.
– Хорошо, Эндрю. Тогда в путь.
* * *
Пока стюард адмирала Георгидеса в очередной раз наполнял ее бокал, Хонор успела подумать, что до сих пор все складывается намного лучше, чем она ожидала. Дипломатический корпус присутствовал в полном составе, решив продемонстрировать, что он может с легкостью перенести даже такую неестественную ситуацию. Правда, при всей их решимости, дипломаты явно чувствовали себя немного не в своей тарелке. Они походили на танцоров, не очень уверенно разучивших движения. Кажется, мундир, очевидно доказывавший, что Хонор является капитаномХаррингтон, не соответствовал сложившемуся мысленному образу владелицы имения Харрингтон.Адмирал Георгидес, со своей стороны, казался совершенно спокойным. Хонор никогда не встречалась с ним прежде: когда в прошлый раз она была на борту КСЕВ «Вулкан», ею командовал адмирал Тейер. А Георгидес был ее земляком-сфинксианцем и относился к числу тех редких офицеров, которых, как и Хонор, приручили древесные коты.
Как правило, древесные коты принимали взрослых людей. Выбор ребенка, как в случае с Хонор (и, кстати сказать, с королевой Елизаветой), происходил исключительно редко. Никто в точности не знал почему, но передовые теории утверждали, что древесным котам, для того чтобы установить связь с человеком, нужна необычайно сильная личность с развитой способностью к сопереживанию. Всем котам нравились простые детские эмоции, однако недостаточная сложность личности, находящейся в процессе формирования, казалось, затрудняла им полноценное подключение к переживаниям ребенка. А Хонор могла засвидетельствовать, что гормональные и эмоциональные потрясения, которые испытывает человек во время полового созревания, и подростковые комплексы могут истощить даже ангельское терпение, тогда как у существа, вынужденного постоянно сопереживать связанному с ним человеку, этого самого терпения явно меньше, чем у ангела.
Поскольку Аристофан Георгидес и его спутник Одиссей не были исключением из правил, период учебы в Академии на острове Саганами они провели еще раздельно. Георгидес уже получил чин старшего лейтенанта, когда в его жизни появился Одиссей. Тем не менее это произошло более пятидесяти стандартных лет назад, а сам Одиссей был на несколько сфинксианских лет старше Нимица. Когда Хонор и Георгидес сели вместе во главе стола, она почувствовала, что Одиссей и его человек пребывают в комфорте и излучают комфортность.
– Спасибо, – поблагодарила она стюарда.
Тот коротко поклонился и отошел в сторону, а она сделала первый глоток: дегустация. Грейсонские вина всегда казались ей слишком сладкими, и она с удовольствием покатала на языке объемное и крепкое бургундское с Грифона.
– Вино отличного урожая, сэр, – оценила она. Георгидес обрадовался.
– Мой отец – приверженец старых традиций, миледи, – отозвался он. – Он к тому же романтик и настаивает, что единственный достойный грека напиток – это рецина. note 8Так вот, я уважаю своего отца. Я восхищаюсь его успехами, и он всегда выглядитвполне разумным человеком, – но я не могу понять, как можно пить рецину добровольно. Я храню у себя в винном погребе несколько бутылок этого вина, но мне хотелось бы верить, что мой собственный вкус с годами стал несколько изысканнее.
– Если это вино из вашего погреба, вы совершенно правы, – с улыбкой сказала Хонор. – Вам следует как-нибудь встретиться с моим отцом. Я сама люблю хорошее вино, но папа в этом отношении – настоящий сноб.
– Пожалуйста, миледи, только не «сноб»! Мы предпочитаем называть себя ценителями.
– О, да, – ответила Хонор, усмехнувшись, и адмирал засмеялся.
Она обернулась и посмотрела на два очень высоких стула, не предназначенных для людей. Как почетная гостья, она сидела справа от Георгидеса. Нимиц обычно располагался по правую руку от нее. В этот вечер стулья были поставлены так, что оба кота сидели бок о бок, слева от адмирала, и Нимиц оказался по другую сторону стола. И он, и Одиссей демонстрировали безукоризненные манеры на всем протяжении обеда, но сейчас оба удобно откинулись на спинку стула и жевали по веточке сельдерея, а она едва улавливала сложное взаимодействие между ними. И это удивляло ее – потому что оно происходило на таком глубоком уровне, где раньше ей бывать не приходилось.
За прошедшие три с половиной года они с Нимицем не встречались с древесными котами, зато ее собственная способность воспринимать Нимица резко возросла. Она почему-то никогда не говорила об этом вслух, однако подозревала, что МакГиннес, ее мать, Мика Хенке и Эндрю Лафолле по крайней мере догадываются, как обстоят дела. Она могла сформулировать несколько причин, почему она должна скрывать свою необычную способность: ну, хотя бы потому, что посторонние люди будут беспокоиться, что она читает их эмоции. Но все это пришло ей в голову потом. Она никогда не принимала сознательного решения скрывать двустороннюю эмпатическую связь с Нимицем, – но раз уж так получилось, она нашла рациональные оправдания тому, что ей пришлось так поступить.
Однако когда она выяснила, что такой способностью не обладает никтоиз людей, она вдруг задумалась, не могут ли ее чувства быть подтверждением одной из фантастических теорий о древесных котах. Несмотря на то что их способность сопереживать была принята как данность в течение веков, никто не мог объяснить, как она осуществляется – или как это самое восприятие может служить средством связи с другим котом, а не с человеком. Древесные коты, очевидно, имели намного более сложную связь друг с другом, но традиционная наука утверждала, что это – лишь вариант их связи с людьми. Однако такое заключение всегда казалось Хонор неестественным. Даже сейчас об общественном устройстве племени древесных котов в дикой природе было известно очень немного, и мало кто из не-сфинксианцев понимал, что коты используют людей в качестве своего инструмента.
А Хонор испытала это на себе. Она поняла это еще ребенком, сопровождая Нимица к его родному племени. Об этом не знали даже ее родители – их бы трижды хватил удар, узнай они, что одиннадцатилетняя Хонор забредала в дикие уголки Медных гор в сопровождении одного только древесного кота! – но она всегда с радостью совершала такие путешествия. Они позволили ей глубоко проникнуть в сообщество котов. Она задумалась о том, что теперь, вероятно, она знает о котах больше, чем девяносто девять процентов ее приятелей-сфинксианцев, не говоря уже о жителях других планет, – и она спрашивала себя, как создания с такими ограничениями в разговорном языке умудрились создать то сложное общество, с которым познакомил ее Нимиц.
Разумеется, правильны были самые дикие теории: эти создания попросту не нуждались в разговорном языке, поскольку были телепатами…
Эта мысль волновала ее все долгие годы, проведенные вместе с Нимицем. Вопреки тысячелетним усилиям, никому не удалось достоверно обнаружить телепатию между людьми или даже среди нескольких дюжин иных мыслящих существ, с которыми столкнулось человечество. Сама Хонор всегда считала, что физика не позволяет ничего подобного… но что, если древесные коты, вопреки физике, и впрямь телепаты? Что, если их «способность к сопереживанию» – не более чем эхо, отражение одной маленькой грани внутривидовой способности, сделавшей возможной связь с человечеством?
Хонор нахмурилась, водя пальцем вверх и вниз по ножке бокала и раздумывая над этими выводами. Интересно, на каком расстоянии способна работать эта связь? Насколько чувствительны они друг к другу? Насколько глубоки их личности, мысли, взаимосвязь? И если они действительно телепаты, тогда как мог кто-нибудь вроде Нимица прожить столько лет отдельно от других своих сородичей? Она знала, что Нимиц любит ее с горячей преданностью защитника, так же как и она любит его, однако действительно ли возможность оставаться с ней стоила того, чтобы на многие годы лишиться глубокого сложного общения, которое, судя по всему, в данный момент происходило между ним и Одиссеем?
Нимиц поднял голову и встретился с ней взглядом, его зеленые глаза были спокойны. Он смотрел на Хонор – и к ней текли уверенность и любовь, исходящие от него. Наверное, он ощутил ее внезапный испуг, что общение Нимица и Одиссея приведет к утрате чего-то ценного, может быть, даже уникального. Одиссей тоже перестал жевать сельдерей и в течение нескольких секунд с любопытством смотрел на Нимица, затем перевел взгляд на Хонор, и благодаря своей связи с Нимицем она почувствовала некое заинтересованное удивление старого кота. Тот склонил голову набок, пристально разглядывая ее, и еще одна нить сочувствия присоединилась к утешению Нимица. Она «ощущалась» совершенно иначе, с привкусом ироничного удивления и дружеского гостеприимства, и Хонор моргнула, когда поняла, что оба кота сознательно посылают ей информацию. Впервые кто-то, воспользовавшись ее связью с Нимицем, вступал с ней в контакт, и ее это взволновало.
Она не знала точно, как долго это продолжалось (конечно, не более трех-четырех секунд), но вот Нимиц и Одиссей, явно забавляясь, встряхнули ушами и посмотрели друг на друга, как старые друзья, вспоминая им одним известную шутку. Хонор снова моргнула.
– Хотел бы я знать, что все это значит, – пробормотал Георгидес.
Хонор, оглянувшись на адмирала, обнаружила, что он тоже пристально смотрит на котов. Какое-то время он разглядывал их, а потом пожал плечами и улыбнулся своей гостье.
– Всякий раз, когда я думаю, что наконец-то понял, чего мне ждать от этого маленького черта, он делает все, чтобы доказать мою тупость, – заметил он, криво усмехнувшись.
– Я думаю, это их общая черта, – сочувственно согласилась Хонор.
– В самом деле. Скажите, миледи, правда ли, что самым первым живым существом, которое приняли древесные коты, была одна из ваших прабабушек?
– Ну… – Хонор оглянулась вокруг, убеждаясь, что позади ее стула на достаточно близком расстоянии, чтобы расслышать то, чем делятся только с верными друзьями или доверенными лицами, стоит один Лафолле. – Согласно моим семейным преданиям, это правда. Интересная штука! Если им верить, только это и спасло ей жизнь. Можете назвать меня эгоисткой, но я очень рада, что она выжила.
– Я тоже рад за нее, – тихо сказал Георгидес и протянул руку, чтобы ласково погладить Одиссея. Кот подставил спину для ласки, сверкнув зелеными глазами на своего человека, и адмирал улыбнулся. – Я спросил вас, миледи, потому что, если легенда достоверна, я хочу выразить свою благодарность.
– От имени моей семьи – принимаю, – ответила она с улыбкой.
– А пока мы обсуждаем тему человеческой благодарности, – продолжил Георгидес немного более торжественно, – я также хотел бы поблагодарить вас за то, что вы согласились на это назначение. Я знаю, чем вы пожертвовали на Грейсоне, и ваш добровольный отказ от высокого положения только подтверждает все хорошее, что я слышал о вас. – Хонор покраснела, но адмирал тихо продолжил: – Если «Вулкан» может хоть как-то помочь подготовиться к вашей миссии, скажите мне об этом, пожалуйста.
– Благодарю вас, сэр. Непременно, – заверила она его таким же негромким голосом и снова взяла свой бокал.
Глава 5
Катер Хонор прошел сквозь огромный люк первого грузового отсека вспомогательного крейсера «Пилигрим». Небольшой летательный аппарат был мелкой рыбешкой рядом с громадной пастью створок грузового трюма, испещренного звездами светильников, который легко мог вместить целый эсминец. Рабочие огни создавали ярко освещенные округлые зоны – там бригады строителей верфи выполняли последние доработки. Поскольку атмосфера, способная рассеивать свет, отсутствовала, большая часть пространства внутри корпуса из сверхпрочных сплавов была чернее простирающегося за створками люка космоса.
Заключительный хлопок двигателей малой тяги погасил остаток инерции катера. Кораблик неподвижно застыл в невесомости отсека, и Хонор перевернула лежащего у нее на коленях Нимица, чтобы осмотреть панель управления на его скафандре. После трех лет тренировок кот полностью освоился с маленьким скафандром, изобретенным для него Полом Тэнкерсли, но это не повод рисковать зря – и поэтому она тщательно проверила замки и показания индикаторов.
Нимиц терпеливо перенес осмотр, потому что, как и сама Хонор, хорошо понимал: любая ошибка может привести к роковым последствиям. Все индикаторы светились зеленым светом. Хонор встала на ноги – благодаря внутренней гравитации катера,– подняла кота на плечо и застегнула шлем. Лафолле уже застегнул свой и стоял у люка, выжидая, пока его хозяйка кивнет бортинженеру:
– Мы готовы, старшина.
– Есть, мэм,– ответила старшина и быстро пробежала взглядом по показаниям приборов, а затем связалась с пилотом. – Мы открываем люк.
– Принято,– отозвался пилот, и бортинженер нажала кнопки на панели рядом с выходным люком.
Катер был вспомогательным космическим кораблем, спроектированным специально для причаливания к стыковочным шлюзам более крупных судов. Поэтому его собственный переходный шлюз был небольшим, рассчитанным на одного, максимум на двух человек. Внутренний люк открылся, инженер кивнула своим пассажирам, и Эндрю Лафолле шагнул в крошечную шлюзовую камеру.
Строгие правила этикета предписывали Хонор как старшему офицеру на борту первой сойти с корабля, и в обычных обстоятельствах Лафолле подчинился бы обычаю. Но зловещая темнота огромного отсека вызвала у него инстинктивное беспокойство, которое возобладало над правилами вежливости, и Хонор не стала возражать, когда он закрыл за собой люк и защелкнул замок. Внешний люк открылся, Лафолле выплыл наружу в тридцати метрах над палубой отсека – и включил двигатели скафандра. Они мягко опустили его на палубный настил, и при соприкосновении с палубой силовые вставки подошв его ботинок щелкнули. Он постоял, оглядываясь вокруг, и произнес в микрофон, обращаясь к Хонор:
– Выходите, миледи.
Хонор с Нимицем вошла в шлюз в сопровождении коммандера Франка Шуберта, занимавшегося переоборудованием «Пилигрима». Она держала кота на руках все то время, пока Шуберт запирал шлюз, а затем открывал наружный люк. Почти одновременно с Шубертом она опустилась на палубу рядом с Лафолле, а Нимицу не понравилось неловкое перемещение с помощью «ботинок», и он решил держаться в метре над ее головой. Он легко завис там, плавая в пустоте и перемещаясь при помощи микродвигателей, настроенных на обратную связь с его мышцами; из наушников доносилось его радостное чириканье. Нимиц всегда любил невесомость, и она чувствовала, как он доволен, летая без всяких усилий.
– Только не потеряйся, паршивец. Отсек очень большой,– предупредила она его по интеркому и ощутила молчаливое заверение в послушании.
Мягкий импульс двигателей скафандра плавно опустил кота вниз, Нимиц протянул одетые в перчатки передние лапы, схватился за петлю на плече скафандра Хонор и устроился на привычном месте. Хонор подстроила искусственный левый глаз к слабоосвещенному пространству, чтобы осмотреть отсек, заметила, что по стенам проложены рельсовые пути, похожие на эстакады портальных кранов, и с усмешкой повернула голову к коту. Он в ответ встопорщил усы, а она мысленно послала ему мягкое напоминание: держись поближе.
Теперь все ее внимание сосредоточилось на Шуберте. Адмирал Георгидес заверил ее, что, несмотря на относительно невысокое звание, Шуберт является одним из лучших его офицеров, и все, что она видела до сих пор, подтверждало высокую оценку Георгидеса.
– Добро пожаловать на борт, миледи,– раздался в шлемофоне звучный тенор Шуберта, и она улыбнулась, когда он обвел рукой зияющее пространство отсека – подобно королю, показывающему свои владения.
– Благодарю вас,– ответила Хонор.
Приветствие Шуберта не было простым жестом вежливости, как мог подумать безграмотный штатский. Дело в том, что, пока переоборудование «Пилигрима» не завершено окончательно, он принадлежит станции «Вулкан», а не Хонор. А значит, это корабль Шуберта (если, конечно, неподвижный, лишенный источника питания конгломерат металла мог рассматриваться как «корабль»), а Хонор – лишь гостья на его борту.
– Прошу вас следовать за мной,– продолжал Шуберт.
Хонор, согласно кивнув, нажала кнопку двигателей, а Шуберт грациозно отплыл от нее первым. Лафолле двинулся третьим, удерживаясь у плеча Хонор с такой точностью, будто полжизни провел в мантикорском скафандре. Хонор оглядывалась вокруг с живым интересом, оставив глаз в ночном режиме. Шуберт продолжал говорить с ней по связи через шлемофон.
– Как вы можете заметить, миледи,– сказал он,– первое, с чем пришлось иметь дело, это огромная кубатура. Когда разработчики составили планы для переделки, они думали, что могут извлечь из него выгоду. Основная причина, по которой мы не успеваем сделать все к намеченной дате,– это количество изменений, внесенное в первоначальный проект Бюро кораблестроения.
Три человека и древесный кот стрелой пронеслись через вакуум к одному из островков света, и Шуберт затормозил, описав в пустоте плавную дугу. Остальные последовали за ним. Хонор переключила глаз в режим нормального освещения, когда Шуберт показал на бригаду строителей.
– Это одна из главных направляющих, миледи,– сказал он. – Всего их шесть, они расположены по всей окружности отсека и соединены поперечными путями через каждые двести метров. Таким образом, залп состоит из шести кассет-подвесок, по десять ракет в каждой,– а если противник повредит любую из направляющих, то можно будет перенаправить кассеты по ближайшему поперечному соединению и все равно сбросить их за борт.
– Отлично, коммандер,– промурлыкала Хонор, глядя на рабочих. Они закончили сваривать последние швы и теперь проверяли силовой блок для обеспечения системы энергией.
Она почувствовала невольное восхищение замыслом. Поскольку адмирал Александер не принимал непосредственного участия в проекте «Троянский конь», он сумел дать ей только самое общее представление о планах Бюро кораблестроения, но у Хонор было время для самостоятельного изучения, и она невольно поразилась задумке.
У капитана Харрингтон были свои причины недолюбливать Красного адмирала леди Соню Хэмпхилл. «Кошмариха Хэмпхилл» (как ее называли в некоторых офицерских кругах) была ведущим представителем «jeune ecole» – группировки офицеров флота, которая отвергала «традиционалистские» взгляды офицеров вроде графа Белой Гавани – или, к примеру, леди Харрингтон. Хэмпхилл охотно допускала, что изучение классической стратегии и тактики может принести какую-то незначительную пользу, но она доказывала – и очень страстно, – что эта доктрина зашла в тупик. Вооружение современных кораблей велось на основе постоянного совершенствования старой, сформировавшейся несколько веков назад системы, и вследствие этого тактика использования известного оружия основательно изучена. С точки зрения Хэмпхилл, изученность равнялась деградации, и представители «jeune ecole» предлагали уничтожить «узкое место устаревших теорий» путем разработки принципиально нового оружия. Их идея заключалась в том, чтобы внедрить настолько радикальные технологии вооружения, что любой флот, которому не удастся перенять их, не сможет надеяться на выживание, противостоя тем, кто их освоит.
Хонор в немалой степени симпатизировала и самой идее, и амбициям «молодых» офицеров. Она не верила в волшебные снаряды, но как тактик ненавидела ставший нормой формализм, а как стратег страстно желала участвовать в решительных битвах, а не изнуряющих кампаниях, из которых более слабый противник мог свободно вывести войска и уйти от сражения.
Учитывая пространства, на которых ведутся звездные войны, предпринять молниеносную атаку на какой-нибудь жизненно важный вражеский центр (как система Хевена, например) означало оставить без прикрытия собственный стратегический центр. Тот, кто обладает превосходящими силами, может защищать свои важные территории, одновременно атакуя противника, но в серьезной войне подобное случается редко. Кабинетные стратеги забывают об этом, когда пытаются понять, почему Флот упорно ввязывается в бои за захваченные врагом периферийные системы. Ведь корабли свободно передвигаются по всем просторам космоса и, разумно разработав маршрут, легко могут избежать перехвата по дороге к своей цели, не так ли? В конце концов, Народная Республика за пятьдесят с лишним лет завоевательной войны десятки раз поступала именно так: захватывала центральные планеты, а потом уже прибирала к рукам все остальное.
Но хевениты могли себе это позволить потому, что силы их противников оказались слишком малы для серьезной защиты. Лишь у КФМ хватило сил остановить Народный флот. В войне двух серьезных противников обе стороны понимали, что атаковать сразу центральную систему врага нельзя – не хватит сил. Поэтому никто из них не хотел оставлять без прикрытия жизненно важные объекты. Более того, они содержали в полной боевой готовности те соединения флота и те укрепления, которые, по их расчетам, должны были защищать внутренние территории, и вели активные действия, используя только резервы. А это означало, что атакующие флоты редко бывали достаточно мощными, чтобы произвести решительный удар – чего жаждут дилетанты. Вот почему они ввязывались в войну за звездные системы, лежащие между своей территорией и неприятельской. Намеченные системы обычно выбирались из-за их собственной ценности, но истинная цель заключалась в том, чтобы вынудить врага сражаться за их удержание… и таким образом истрепать его силы до такой степени, чтобы он более не мог одновременно и защищать себя, и нападать на стратегические центры противника. Именно поэтому адмирал Белой Гавани и Шестой флот так настаивали на взятии звезды Тревора. Это не только уменьшило бы угрозу для системы Мантикоры и существенно облегчило проблему материально-технического обеспечения Альянса, но главное, сражения глубоко в пространстве Хевена заставили бы республиканцев перейти в состояние обороны. А это позволило бы Альянсу диктовать им свои условия в войне… и предотвратить дальнейшие попытки противника нанести «решительный удар». Таких попыток было уже две: первый раз в начале войны, а потом еще раз на Ельцине, всего лишь год назад. Дождаться третьей никому в Альянсе не хотелось.
Заключительный хлопок двигателей малой тяги погасил остаток инерции катера. Кораблик неподвижно застыл в невесомости отсека, и Хонор перевернула лежащего у нее на коленях Нимица, чтобы осмотреть панель управления на его скафандре. После трех лет тренировок кот полностью освоился с маленьким скафандром, изобретенным для него Полом Тэнкерсли, но это не повод рисковать зря – и поэтому она тщательно проверила замки и показания индикаторов.
Нимиц терпеливо перенес осмотр, потому что, как и сама Хонор, хорошо понимал: любая ошибка может привести к роковым последствиям. Все индикаторы светились зеленым светом. Хонор встала на ноги – благодаря внутренней гравитации катера,– подняла кота на плечо и застегнула шлем. Лафолле уже застегнул свой и стоял у люка, выжидая, пока его хозяйка кивнет бортинженеру:
– Мы готовы, старшина.
– Есть, мэм,– ответила старшина и быстро пробежала взглядом по показаниям приборов, а затем связалась с пилотом. – Мы открываем люк.
– Принято,– отозвался пилот, и бортинженер нажала кнопки на панели рядом с выходным люком.
Катер был вспомогательным космическим кораблем, спроектированным специально для причаливания к стыковочным шлюзам более крупных судов. Поэтому его собственный переходный шлюз был небольшим, рассчитанным на одного, максимум на двух человек. Внутренний люк открылся, инженер кивнула своим пассажирам, и Эндрю Лафолле шагнул в крошечную шлюзовую камеру.
Строгие правила этикета предписывали Хонор как старшему офицеру на борту первой сойти с корабля, и в обычных обстоятельствах Лафолле подчинился бы обычаю. Но зловещая темнота огромного отсека вызвала у него инстинктивное беспокойство, которое возобладало над правилами вежливости, и Хонор не стала возражать, когда он закрыл за собой люк и защелкнул замок. Внешний люк открылся, Лафолле выплыл наружу в тридцати метрах над палубой отсека – и включил двигатели скафандра. Они мягко опустили его на палубный настил, и при соприкосновении с палубой силовые вставки подошв его ботинок щелкнули. Он постоял, оглядываясь вокруг, и произнес в микрофон, обращаясь к Хонор:
– Выходите, миледи.
Хонор с Нимицем вошла в шлюз в сопровождении коммандера Франка Шуберта, занимавшегося переоборудованием «Пилигрима». Она держала кота на руках все то время, пока Шуберт запирал шлюз, а затем открывал наружный люк. Почти одновременно с Шубертом она опустилась на палубу рядом с Лафолле, а Нимицу не понравилось неловкое перемещение с помощью «ботинок», и он решил держаться в метре над ее головой. Он легко завис там, плавая в пустоте и перемещаясь при помощи микродвигателей, настроенных на обратную связь с его мышцами; из наушников доносилось его радостное чириканье. Нимиц всегда любил невесомость, и она чувствовала, как он доволен, летая без всяких усилий.
– Только не потеряйся, паршивец. Отсек очень большой,– предупредила она его по интеркому и ощутила молчаливое заверение в послушании.
Мягкий импульс двигателей скафандра плавно опустил кота вниз, Нимиц протянул одетые в перчатки передние лапы, схватился за петлю на плече скафандра Хонор и устроился на привычном месте. Хонор подстроила искусственный левый глаз к слабоосвещенному пространству, чтобы осмотреть отсек, заметила, что по стенам проложены рельсовые пути, похожие на эстакады портальных кранов, и с усмешкой повернула голову к коту. Он в ответ встопорщил усы, а она мысленно послала ему мягкое напоминание: держись поближе.
Теперь все ее внимание сосредоточилось на Шуберте. Адмирал Георгидес заверил ее, что, несмотря на относительно невысокое звание, Шуберт является одним из лучших его офицеров, и все, что она видела до сих пор, подтверждало высокую оценку Георгидеса.
– Добро пожаловать на борт, миледи,– раздался в шлемофоне звучный тенор Шуберта, и она улыбнулась, когда он обвел рукой зияющее пространство отсека – подобно королю, показывающему свои владения.
– Благодарю вас,– ответила Хонор.
Приветствие Шуберта не было простым жестом вежливости, как мог подумать безграмотный штатский. Дело в том, что, пока переоборудование «Пилигрима» не завершено окончательно, он принадлежит станции «Вулкан», а не Хонор. А значит, это корабль Шуберта (если, конечно, неподвижный, лишенный источника питания конгломерат металла мог рассматриваться как «корабль»), а Хонор – лишь гостья на его борту.
– Прошу вас следовать за мной,– продолжал Шуберт.
Хонор, согласно кивнув, нажала кнопку двигателей, а Шуберт грациозно отплыл от нее первым. Лафолле двинулся третьим, удерживаясь у плеча Хонор с такой точностью, будто полжизни провел в мантикорском скафандре. Хонор оглядывалась вокруг с живым интересом, оставив глаз в ночном режиме. Шуберт продолжал говорить с ней по связи через шлемофон.
– Как вы можете заметить, миледи,– сказал он,– первое, с чем пришлось иметь дело, это огромная кубатура. Когда разработчики составили планы для переделки, они думали, что могут извлечь из него выгоду. Основная причина, по которой мы не успеваем сделать все к намеченной дате,– это количество изменений, внесенное в первоначальный проект Бюро кораблестроения.
Три человека и древесный кот стрелой пронеслись через вакуум к одному из островков света, и Шуберт затормозил, описав в пустоте плавную дугу. Остальные последовали за ним. Хонор переключила глаз в режим нормального освещения, когда Шуберт показал на бригаду строителей.
– Это одна из главных направляющих, миледи,– сказал он. – Всего их шесть, они расположены по всей окружности отсека и соединены поперечными путями через каждые двести метров. Таким образом, залп состоит из шести кассет-подвесок, по десять ракет в каждой,– а если противник повредит любую из направляющих, то можно будет перенаправить кассеты по ближайшему поперечному соединению и все равно сбросить их за борт.
– Отлично, коммандер,– промурлыкала Хонор, глядя на рабочих. Они закончили сваривать последние швы и теперь проверяли силовой блок для обеспечения системы энергией.
Она почувствовала невольное восхищение замыслом. Поскольку адмирал Александер не принимал непосредственного участия в проекте «Троянский конь», он сумел дать ей только самое общее представление о планах Бюро кораблестроения, но у Хонор было время для самостоятельного изучения, и она невольно поразилась задумке.
У капитана Харрингтон были свои причины недолюбливать Красного адмирала леди Соню Хэмпхилл. «Кошмариха Хэмпхилл» (как ее называли в некоторых офицерских кругах) была ведущим представителем «jeune ecole» – группировки офицеров флота, которая отвергала «традиционалистские» взгляды офицеров вроде графа Белой Гавани – или, к примеру, леди Харрингтон. Хэмпхилл охотно допускала, что изучение классической стратегии и тактики может принести какую-то незначительную пользу, но она доказывала – и очень страстно, – что эта доктрина зашла в тупик. Вооружение современных кораблей велось на основе постоянного совершенствования старой, сформировавшейся несколько веков назад системы, и вследствие этого тактика использования известного оружия основательно изучена. С точки зрения Хэмпхилл, изученность равнялась деградации, и представители «jeune ecole» предлагали уничтожить «узкое место устаревших теорий» путем разработки принципиально нового оружия. Их идея заключалась в том, чтобы внедрить настолько радикальные технологии вооружения, что любой флот, которому не удастся перенять их, не сможет надеяться на выживание, противостоя тем, кто их освоит.
Хонор в немалой степени симпатизировала и самой идее, и амбициям «молодых» офицеров. Она не верила в волшебные снаряды, но как тактик ненавидела ставший нормой формализм, а как стратег страстно желала участвовать в решительных битвах, а не изнуряющих кампаниях, из которых более слабый противник мог свободно вывести войска и уйти от сражения.
Учитывая пространства, на которых ведутся звездные войны, предпринять молниеносную атаку на какой-нибудь жизненно важный вражеский центр (как система Хевена, например) означало оставить без прикрытия собственный стратегический центр. Тот, кто обладает превосходящими силами, может защищать свои важные территории, одновременно атакуя противника, но в серьезной войне подобное случается редко. Кабинетные стратеги забывают об этом, когда пытаются понять, почему Флот упорно ввязывается в бои за захваченные врагом периферийные системы. Ведь корабли свободно передвигаются по всем просторам космоса и, разумно разработав маршрут, легко могут избежать перехвата по дороге к своей цели, не так ли? В конце концов, Народная Республика за пятьдесят с лишним лет завоевательной войны десятки раз поступала именно так: захватывала центральные планеты, а потом уже прибирала к рукам все остальное.
Но хевениты могли себе это позволить потому, что силы их противников оказались слишком малы для серьезной защиты. Лишь у КФМ хватило сил остановить Народный флот. В войне двух серьезных противников обе стороны понимали, что атаковать сразу центральную систему врага нельзя – не хватит сил. Поэтому никто из них не хотел оставлять без прикрытия жизненно важные объекты. Более того, они содержали в полной боевой готовности те соединения флота и те укрепления, которые, по их расчетам, должны были защищать внутренние территории, и вели активные действия, используя только резервы. А это означало, что атакующие флоты редко бывали достаточно мощными, чтобы произвести решительный удар – чего жаждут дилетанты. Вот почему они ввязывались в войну за звездные системы, лежащие между своей территорией и неприятельской. Намеченные системы обычно выбирались из-за их собственной ценности, но истинная цель заключалась в том, чтобы вынудить врага сражаться за их удержание… и таким образом истрепать его силы до такой степени, чтобы он более не мог одновременно и защищать себя, и нападать на стратегические центры противника. Именно поэтому адмирал Белой Гавани и Шестой флот так настаивали на взятии звезды Тревора. Это не только уменьшило бы угрозу для системы Мантикоры и существенно облегчило проблему материально-технического обеспечения Альянса, но главное, сражения глубоко в пространстве Хевена заставили бы республиканцев перейти в состояние обороны. А это позволило бы Альянсу диктовать им свои условия в войне… и предотвратить дальнейшие попытки противника нанести «решительный удар». Таких попыток было уже две: первый раз в начале войны, а потом еще раз на Ельцине, всего лишь год назад. Дождаться третьей никому в Альянсе не хотелось.