Страница:
Дэвид Вебер
Пепел победы
Предисловие редактора
Вы, уважаемые читатели, наверняка заметили самое бросающееся в глаза исправление из сделанных мною. Переводчики этой замечательной серии переименовали главную героиню в Викторию, а я «вернул» ей собственное имя: Хонор. Проблема в том, что, в отличие от Веры, Надежды и Любви, нет русского имени Честь. note 1Хонор превратили в Викторию явно под воздействием первой книги («Космическая станция Василиск»). Да, вполне подходящее имя для той, кто способна буквально вырвать победу. Однако, во-первых, ее боевой путь — не есть цепочка блестящих побед. Было разное, в том числе и плен, о чем вы уже прочитали. Единственное, что ей никогда не изменит — это Честь. И, во-вторых, большая часть книг серии имеет в названии игру слов, которую, к сожалению, невозможно адекватно передать по-русски и в которой обыгрывается значение имени Хонор.
Д.Г.
Глава 1
Адмирал леди Хонор Харрингтон стояла в причальной галерее «Фарнезе», флагмана Елисейского космического флота, и старалась не допустить, чтобы бушевавший вокруг беззвучный ураган эмоций заставил ее пошатнуться.
Прижавшись лбом к бронепласту шлюпочного отсека, она искала защиты от этой бури в стерильной безмятежности вакуума. Защита была сомнительной. По крайней мере утешало одно: ей приходилось терпеть этот бедлам не в одиночку. Здоровый уголок рта изогнулся в улыбке, когда шестилапый древесный кот, ощущавший тот же вихрь, прижал уши и заерзал в висевшей на спине Хонор переноске. Как и прочие представители его вида, он воспринимал чужие эмоции гораздо острее, чем его человек, и сейчас разрывался между желанием укрыться от водопада чувств и своеобразной эйфорией, порожденной избытком эндорфина в мозгу людей.
Впрочем, напомнила себе Хонор, у них с Нимицем было время попрактиковаться. Три стандартных недели назад ее люди в полном ошеломлении обнаружили, что склепанный на коленке из поврежденных при захвате трофейных кораблей флот, чуть ли не в насмешку названный Елисейским космофлотом, полностью уничтожил вражескую оперативную группу и завладел транспортами, позволившими всем желающим покинуть тюремную планету Аид. Тогда ей казалось, что никакое чувство не сравнится с ликованием, охватившим экипаж корабля, прежде принадлежавшего хевам, а затем ставшего ее флагманом, однако нынешний эмоциональный накал, похоже, достиг более высоких температур. И не без причины. В конце концов, Хонор с ее соратниками удалось совершить побег из тюрьмы, которую власти Народной Республики считали самым надежным местом заточения в истории человечества. Некоторым из бежавших, например капитану Гарриет Бенсон, командиру корабля «Кутузов», не доводилось дышать воздухом свободы более шестидесяти лет. Эти люди уже не могли вернуться к жизни, оставшейся позади, но мысли об открывающихся перспективах и созидании новой жизни полыхали в них неистовым пламенем. А вот бывшим пленникам, попавшим в лапы Комитета общественного спасения сравнительно недавно, не терпелось поскорее увидеть своих близких и связать заново нити судеб, которые казались им разорванными навеки. В отличие от тех, кому пришлось провести на планете, прозванной Адом, десятилетия, у них оставалась надежда на возвращение к прежней жизни.
Эмоциональный подъем был столь силен, что даже окрашивался оттенком иррационального сожаления. К осознанию того, что все они вошли в легенду, примешивалось печальное понимание: об их подвигах будут рассказывать снова и снова, многократно преувеличивая и приукрашивая… но даже самые невероятные истории непременно заканчиваются.
Чтобы оказаться здесь, в этой причальной галерее и в этой звездной системе, им пришлось совершить немыслимое и преодолеть неодолимые препятствия. И они знали, что все украшения будущих пересказов — в том числе и их собственные — будут несущественными относительно главного. Ерунда. Мелочь.
Люди сожалели о неизбежном расставании с боевыми товарищами. Разумеется, память о том, кем они были и что совершили, останется с ними до конца дней, однако воспоминания, увы, — лишь далекое эхо реальности. Той реальности, которая, когда схлынул способный остановить сердце ужас, стала для них наивысшей жизненной ценностью.
Все это вместе и порождало тот эмоциональный шторм, что бушевал вокруг… и фокусировался на Хонор Харрингтон. Ибо она была их вождем, а значит, символом их ликования и средоточием светлой печали.
Это смущало само по себе. А тот факт, что никто не знал о ее способности улавливать чужие эмоции, усугублял смущение. Ей казалось, что она прячется у них под окнами, прислушиваясь к разговорам, для ее ушей совершенно не предназначенным. И хотя у нее не было выбора — она просто не могла отгородиться от этого бурлящего котла, — это почему-то лишь усугубляло чувство вины.
Однако больше всего ее беспокоило, что она никогда не сможет достойно вознаградить их за эту победу. Люди искренне приписывали честь свершенного ей, но они ошибались. Именно они сделали все (нет, намного, намного больше того!), о чем она могла их просить и чего вправе была ожидать. Многие ее нынешние подчиненные когда-то принадлежали к вооруженным силам десятков звездных государств, которые хевы считали давно выброшенными на свалку истории. И вот, восстав из небытия, они нанесли Народной Республике, возможно, самое сокрушительное поражение, какое ей когда-либо довелось испытать. Масштаб этого поражения определялся не тоннажем уничтоженных кораблей или захваченными звездными системами, но чем-то иным, нематериальным, но оттого гораздо более важным. Смертельный удар, нанесенный Хевену бежавшими пленниками, обратил в прах устойчивое представление о всемогуществе внушавшего ужас Бюро государственной безопасности.
И они сделали это! Она пыталась хотя бы отчасти донести до них свою благодарность, но, увы, это было невозможно. Им недоставало присущей ей способности различать за невыразительными словами подлинные, глубинные чувства. И все ее усилия ни на йоту не сократили водопад преданности изливавшийся на нее.
Вот если бы…
Мелодичный звук гонга — негромкий, но пронзительный — ворвался в ее мысли, когда первый бот начал заход к причалу. За ним следовали и другие малые суда, включая десятки ботов трех тяжелых эскадр вышедших навстречу «Фарнезе» и более десятка пассажирских шаттлов с планеты Сан-Мартин. Они выстроились позади головного бота, и при виде этой очереди она едва сумела сдержать вздох облегчения. Ей и ее старпому Уорнеру Кэслету удалось набить «Фарнезе» под завязку, и точно так же были набиты людьми все прочие корабли Елисейского флота. К счастью, системы жизнеобеспечения военных кораблей создаются со значительным резервом: они выдержали, хотя работали на пределе возможностей и теперь нуждались в серьезном ремонте. Да и на людях, набившихся на борт как сельди в бочку, скученность сказывалась далеко не лучшим образом. Прибывшим пассажирским челнокам предстояло переправить людей Хонор на гористую поверхность Сан-Мартина. Планету со столь сильным тяготением едва ли можно назвать курортом, но там, по крайней мере, хватало места, а после двадцати четырех стандартных дней, проведенных чуть ли не друг у друга на голове, двойное увеличение веса казалось не столь уж высокой платой за роскошь свободного пространства. Как это здорово, если можно потянуться, не рискуя ткнуть кому-нибудь в глаз!
Но при всей важности скорейшей эвакуации людей основное внимание Хонор было приковано к головному боту, ибо она знала, кому он принадлежит. Этого человека она не видела более двух лет. Она думала, она надеялась, что те сомнительные чувства, которые она некогда испытывала по отношению к нему, растаяли за это время без следа. Однако теперь стало ясно, что она ошибалась: ее собственные эмоции вихрились, бурлили и клокотали чуть ли не сильнее, чем чувства окружающих.
Линейный крейсер класса «Полководец» выглядел внушительно. Он обладал грациозной стройностью, свойственной крейсерам, хотя по размеру превосходил корабли Королевского флота, относившиеся к классу «Уверенный». Разумеется, в сравнении с флагманским супердредноутом самого графа корабль был невелик, но объективно представлял собой мощную боевую единицу. Белая Гавань знал характеристики «Полководцев», читал подробные разведывательные рапорты относительно данного класса, а корабли под его командованием уничтожали «Полководцев» в бою, однако увидеть сам крейсер вблизи ему довелось впервые. По правде сказать, он и не думал, что ему выпадет в жизни такой случай: разве что в отдаленном грядущем, когда в Галактике вновь воцарится мир.
«Впрочем, — мрачно напомнил себе граф, — мир воцарится очень не скоро. И даже будь у меня какие-либо сомнения на сей счет, достаточно бросить один взгляд на „Фарнезе“, чтобы развеять их без остатка».
Пилот бота, повинуясь приказу адмирала, зашел к крейсеру с правого борта, и граф стиснул зубы. Повреждения с этой стороны были ужасны: мощная, многослойная броня покоробилась, все сенсоры, все противоракетные лазерные кластеры были разворочены или снесены. На этом борту едва ли осталось хоть какое-то действующее оружие, а генераторы защитного поля работали еле-еле, если вообще работали.
«Как раз в ее стиле, — хмуро и чуть ли не сердито подумал граф. — Ну почему, ради Христа, эта женщина никогда не возвращается на целом, неповрежденном корабле? Что за дьявол заставляет ее…»
Он заставил себя мысленно заткнуться, и его губы изогнулись в сардонической усмешке. Не подобает распускаться флотоводцу его ранга. Совсем недавно (всего семь часов двадцать три минуты назад) граф, как и весь Мантикорский альянс, был уверен, что Хонор Харрингтон мертва. Как и все остальные, он видел голографическую запись ее казни и даже сейчас поежился, вспомнив, как открылся люк виселицы и тело Хонор…
Адмирал вышвырнул из головы эту картину и зажмурился. Ноздри его затрепетали, поскольку перед внутренним взором предстала другая картина, появившаяся на дисплее менее восьми часов назад. Наполовину парализованное, но волевое, четко очерченное лицо. Лицо, которое он уже не чаял увидеть снова.
Граф заморгал и глубоко вздохнул. В его голове теснились мириады вопросов, и он прекрасно знал, что отнюдь не один такой любопытный. Каждый журналист в пространстве Альянса — и, без сомнения, половина из пространства Лиги, — пойдет на что угодно — посулы, взятки, мольбы, угрозы, — лишь бы разузнать малейшие подробности этого поразительного спасения. Но любые вопросы, пусть они и не давали покоя самому графу Белой Гавани, все же были второстепенными, почти несущественными в сравнении с тем простым фактом, что она жива.
И не только потому, что эта женщина была одним из лучших флотоводцев своего поколения, и таким образом Альянс вновь обрел блистательного стратега, буквально восставшего из могилы.
Обогнув по дуге корпус «Фарнезе», адмиральский бот подошел к причалу и мягко качнулся, захваченный причальными лучами. Хэмиш Александер усилием воли взял себя в руки. Один раз он уже натворил бед, позволив себе увидеть в леди Харрингтон, которой он протежировал на протяжении десяти с лишним лет, не только прекрасного офицера, но и прекрасную женщину. Граф по-прежнему не имел ни малейшего представления, чем и как он себя выдал, однако твердо знал, что это произошло. Он ощутил возникшую между ними неловкость и понял, что Хонор поспешила приступить к исполнению служебных обязанностей именно по этой причине. Вот уже два года он жил, твердо зная, что не вернись она в космос так рано, ей не пришлось бы отправиться с тем эскортом, а стало быть, она не попала бы в плен к хевам… и не была бы приговорена к смертной казни.
Эта мысль терзала и жгла его, ибо виновником смерти Хонор Харрингтон адмирал считал только себя. Он не мог простить себя, однако же весть о ее кончине избавила его от необходимости разбираться в своих чувствах к ней. Теперь, после чудесного воскрешения, эта необходимость не только возникла снова, но и усугубилась.
Граф не имел права любить женщину, годившуюся ему по возрасту в дочери и никогда не выказывавшую по отношению к нему ни малейшего романтического интереса. К тому же он был женат, и жену свою, хотя она уже почти пятьдесят стандартных лет была прикована к креслу жизнеобеспечения, продолжал любить искренне и преданно. Ни один мужчина, если он человек чести, не должен был дозволять этому случится. Но он дозволил и был достаточно честен с самим собой, чтобы это признать.
«Ну конечно, — мысленно сказал себе Белая Гавань, в то время как тяги подтаскивали бот к причалу, — тебе хочется считать, что ты честен с самим собой. Правда, чтобы эта пресловутая честность пробудилась, тебе пришлось дождаться известия о ее смерти!» Но ведь пробудилась же она, черт побери!
Бот уже швартовался, и граф дал себе молчаливый обет: какие бы чувства ни одолевали его, он сделает все, чтобы Хонор — вот уж воистину человек чести! — ничего о них не узнала. Это пока еще в его силах.
Бот сел на опоры, был зафиксирован причальными захватами, и как только к нему подвели переходной рукав, Хэмиш рывком встал с удобного сиденья и всмотрелся в свое отражение в бронепластовом иллюминаторе. Потом он улыбнулся, удивившись, как естественно выглядела эта улыбка, кивнул отражению, расправил плечи и повернулся к люку.
Поймав себя на размышлении о том, что одну руку и за спиной-то держать мудрено, поскольку держаться не за что, она вышвырнула этот вздор из головы и кивнула майору Чезно. Командир бортового отряда морской пехоты «Фарнезе» кивнул в ответ и развернулся на каблуках лицом к почетному караулу.
— Смирно! — скомандовал он. — На кар-р-раул!
Бывшие пленные синхронно вскинули трофейные импульсные ружья. У Хонор, наблюдавшей за ними с гордостью собственника, не возникло даже искушения улыбнуться. Да, мужчины и женщины, набившиеся в корабль, как в переполненную ночлежку, и намеревавшиеся расстаться, едва только доберутся до места назначения, в течение всего полета находили нужным тратить время на строевую подготовку и ружейные приемы, и кому-то это обстоятельство, несомненно, показалось бы полнейшей нелепицей. Зато экипажу «Фарнезе» оно нелепым не казалось… и Хонор Харрингтон тоже.
«Пожалуй, — мысленно сказала она, — это наш способ объявить всему миру, кто мы и что собой представляем. Мы не несчастные робкие овечки, сбившиеся в кучу, чтобы сбежать от волков. Нет, черт возьми, „волки“ здесь как раз мы — и пусть все об этом знают!» При этой мысли Хонор усмехнулась, но усмешка относилась не к морпехам, а к ней самой. Если ее подчиненными овладела гордыня, то не ее ли в том вина?
Почетный караул замер в ожидании: по переходному туннелю поплыл первый гость. Хонор глубоко вздохнула и постаралась взять себя в руки. По традиции Королевского флота старший по званию офицер последним поднимался на борт катера и первым с него сходил, так что она знала, кого ей предстоит увидеть, задолго до того, как высокий широкоплечий мужчина в безукоризненном черном с золотом мундире адмирала Королевского флота Мантикоры взялся за поручень и перескочил из невесомости в зону нормального тяготения.
Зазвучали боцманские дудки (этот устаревший ритуал был данью уважения традиционалистам, каковых, по понятным причинам, в Елисейском флоте насчитывалось немало), и адмирал отдал честь стоявшему во главе протокольной группы старпому «Фарнезе». Несмотря на выработанное за шестьдесят лет флотской службы самообладание, он не сумел скрыть изумления, и Хонор едва ли могла его за это упрекнуть. Другое дело, что ей с трудом удалось сдержать озорную усмешку. Во время переговоров с командным пунктом сил обороны звезды Тревора она намеренно не назвала своего первого помощника. В конце концов, граф заслужил несколько сюрпризов. Он был готов ко многому, но никак не ожидал, что первым на борту этого корабля его будет приветствовать офицер в мундире Народного флота.
Взгляд адмирала пробежал по радужной пестроте мундиров выстроившихся за спиной хева людей. Боцманские дудки настолько забивали сознание, что адмирал не сразу сообразил, что означает представшая перед ним какофония цветов. Но сообразил достаточно быстро — и понял вдруг, что одобрительно кивает. Возможно, на Аиде многое было в дефиците, но сырья для производства тканей и красителей, равно как умелых ткачей и портных, все же хватило. Стоявшие на галерее люди были облачены в военную форму тех государств, которым служили до того, как по воле хевов оказались в «надежнейшей тюрьме Галактики, побег откуда невозможен». Смешение цветов, фасонов, разнообразие галунов и головных уборов, со строго военной точки зрения, могло показаться чрезмерным, но что с того? Некоторые из этих флотов и армий прекратили свое существование более полувека назад. Даже те, кто сопротивлялся до последнего, были смяты и сокрушены неодолимой мощью Народной Республики, но, опять же, что с того? Люди, надевшие эти мундиры, заслужили право возродить свои уничтоженные Вооруженные силы, а если что-то в деталях не вполне соответствовало требованиям давно забытых уставов, к этому вряд ли стоило придираться.
Дудки наконец смолкли, и адмирал опустил руку от берета.
— Прошу позволения подняться на борт, сэр, — обратился он, согласно церемониала, к старшему помощнику.
— Добро пожаловать на «Фарнезе», адмирал Белая Гавань, — ответил тот, отступая в сторону с вежливым жестом приглашения.
— Благодарю вас, коммандер, — отозвался граф столь же невозмутимо любезным тоном.
Голубые глаза Хэмиша светились ледяным спокойствием, и никому не дано было знать, какое пламя обожгло его душу, когда взгляд адмирала, пройдя мимо хева, остановился на стоявшей позади почетного караула рослой однорукой женщине.
Он смотрел — и не мог отвести от нее глаз: наверное, так же люди смотрели на воскресшего Лазаря.
«Выглядит она жутко и… она прекрасна», — думал адмирал, оглядев синий грейсонский адмиральский мундир, надетый ею вместо униформы мантикорского коммодора. Тому, что она облачилась в соответствии с грейсонским званием, граф радовался по сугубо личной причине. Ее ранг в ГКФ превосходил даже его собственный, ибо она являлась вторым по старшинству флотоводцем в этом стремительно растущем военном формировании. А значит, он вправе был говорить с нею на равных, забыв о дистанции, разделяющей адмирала и простого коммодора.
Да и мундир сидит на ней великолепно, отметил про себя граф, отдавая должное мастерству неизвестного портного.
Но как ни был хорош мундир, взгляд приковывали обрубок руки и парализованная половина лица. Ее искусственный глаз был мертв, и адмирал ощутил жгучую волну ярости. Хевы не убили ее, но, похоже, изувечили и едва не убили.
В который раз!
«Пора бы ей с этим завязывать, — доверительно шепнул Хэмишу внутренний голос. — В конце концов, всему есть предел… даже способности оставаться в живых, танцуя на лезвии бритвы».
Правда, граф понимал, что его советы не будут приняты во внимание. Точно так же, случись им двоим поменяться ролями, оставил бы уговоры без внимания и он сам. Впрочем, даже с этим допущением, граф осознавал существовавшие между ними различия. Он командовал в сражениях эскадрами, оперативными соединениями и флотами, одерживая почти непрерывную череду побед. Он видел, как разлетаются на части взорванные корабли, и не раз ощущал содрогание палубы, когда вражеский огонь прорывал защиту его флагмана. Как минимум дважды он оказывался в нескольких шагах от смерти. Однако за все время своей службы адмирал ни разу не был ранен в бою и ни разу не встречался с противником лицом к лицу. Не сходился с ним врукопашную. Его всегда отделяли от врага световые минуты и секунды, он воевал с помощью лазеров, гразеров и ядерных боеголовок. В уважении и доверии своих подчиненных граф мог быть уверен, но он никогда не был для них кумиром.
Таким, каким являлась для своих людей Хонор Харрингтон. Окрестив ее «Саламандрой», журналисты в кои-то веки попали в точку: она словно притягивала к себе самый жаркий огонь. Ей, сравнительно молодой женщине, довелось участвовать в не менее масштабных битвах, чем графу Белой Гавани, и к тому же она обладала личным магнетизмом, побуждавшим подчиненных, не дрогнув, идти за ней в самое пекло. Но в отличие от графа она порой сталкивалась с людьми, желавшими ее смерти, настолько близко, что видела их глаза и ощущала запах их пота. Господь ведает, при каких обстоятельствах она лишилась руки! Конечно, довольно скоро он об этом узнает, но не станет ли это знание еще одним поводом для тревоги? Страха, что такое может повториться снова? И ведь нельзя сказать, что она, как могло показаться со стороны, нарочно ищет смерти. Просто…
Спохватившись, адмирал Александер понял, что застыл в неподвижности на миг дольше, чем следовало, и, уже ловя на себе недоуменные взоры, выдавил улыбку. Он не мог допустить, чтобы люди догадались о его потаенных мыслях.
— Добро пожаловать домой, леди Харрингтон, — сказал граф, протянув ей руку, и почувствовал, как длинные изящные пальцы сжали его ладонь с осторожной силой, характерной для уроженцев миров с высоким тяготением.
Пожимая протянутую руку, она слышала эти слова, но они показались ей прозвучавшими издалека, с другого конца неустойчивой линии коммуникатора. Его низкий, звучный голос был именно таким, каким она его запомнила (может быть, запомнила куда более отчетливо, чем ей бы того хотелось), и вместе с тем казался совершенно новым, словно был услышан впервые. Видимо, потому, что она воспринимала услышанное на нескольких уровнях. Ее способность к восприятию чувств окружающих возросла: раньше она лишь подозревала это, но теперь знала точно. Впрочем, не исключено, что ее особая восприимчивость относилась в первую очередь к его эмоциям. Такая вероятность существовала, и это внушало тревогу. Однако независимо от причины Хонор воспринимала не просто слова или даже мысли, передававшиеся улыбающимися голубыми глазами. Нет, она слышала все, чего он не сказал. То, что ему хотелось сказать, но он сдержался, призвав на помощь все свое самообладание.
Промолчал, не зная, что все равно выдал себя, как если бы прокричал о самом сокровенном во все горло.
На одно мгновение Хонор позволила себе поддаться слабости и окунуться в головокружительный вихрь скрытых за его холодной улыбкой чувств. Она знала, что ему страстно хочется заключить ее в объятия, но за неистовостью этого желания ощущалось отчетливое понимание невозможности и недопустимости подобного жеста.
Итак, все обстоит еще хуже, чем она опасалась. На миг эта мысль омрачила радость встречи. Хонор знала, что Хэмиш всегда с ней, в ее мыслях и сердце. Теперь ей стало ясно, что и он не расставался с ней в чувствах и помыслах, но никогда не позволит себе в этом признаться.
За все на свете надо платить… и чем значительнее дар, тем выше цена. В глубине души Хонор Харрингтон всегда знала это, а за последние два года поняла, что такова плата, причитающаяся с нее за единение с Нимицем. Но то, что давала ей эта глубочайшая неразрывная связь, стоило любой платы.
Даже такой, сказала себе Хонор. Даже уверенности в том, что Хэмиш Александер любит ее, и что будь мироздание устроено справедливей, все могло бы сложиться по-другому. Он никогда не признается ей в своих чувствах, так же как и она ему, но в отличие от него, ей все известно. Понять бы еще, что для нее это знание — счастье или проклятье.
— Благодарю вас, милорд, — сказала леди Хонор Харрингтон, и ее прохладное, чистое, как вешние воды, сопрано лишь слегка исказилось из-за наполовину неподвижных губ. — Вернуться домой — это большая радость.
Прижавшись лбом к бронепласту шлюпочного отсека, она искала защиты от этой бури в стерильной безмятежности вакуума. Защита была сомнительной. По крайней мере утешало одно: ей приходилось терпеть этот бедлам не в одиночку. Здоровый уголок рта изогнулся в улыбке, когда шестилапый древесный кот, ощущавший тот же вихрь, прижал уши и заерзал в висевшей на спине Хонор переноске. Как и прочие представители его вида, он воспринимал чужие эмоции гораздо острее, чем его человек, и сейчас разрывался между желанием укрыться от водопада чувств и своеобразной эйфорией, порожденной избытком эндорфина в мозгу людей.
Впрочем, напомнила себе Хонор, у них с Нимицем было время попрактиковаться. Три стандартных недели назад ее люди в полном ошеломлении обнаружили, что склепанный на коленке из поврежденных при захвате трофейных кораблей флот, чуть ли не в насмешку названный Елисейским космофлотом, полностью уничтожил вражескую оперативную группу и завладел транспортами, позволившими всем желающим покинуть тюремную планету Аид. Тогда ей казалось, что никакое чувство не сравнится с ликованием, охватившим экипаж корабля, прежде принадлежавшего хевам, а затем ставшего ее флагманом, однако нынешний эмоциональный накал, похоже, достиг более высоких температур. И не без причины. В конце концов, Хонор с ее соратниками удалось совершить побег из тюрьмы, которую власти Народной Республики считали самым надежным местом заточения в истории человечества. Некоторым из бежавших, например капитану Гарриет Бенсон, командиру корабля «Кутузов», не доводилось дышать воздухом свободы более шестидесяти лет. Эти люди уже не могли вернуться к жизни, оставшейся позади, но мысли об открывающихся перспективах и созидании новой жизни полыхали в них неистовым пламенем. А вот бывшим пленникам, попавшим в лапы Комитета общественного спасения сравнительно недавно, не терпелось поскорее увидеть своих близких и связать заново нити судеб, которые казались им разорванными навеки. В отличие от тех, кому пришлось провести на планете, прозванной Адом, десятилетия, у них оставалась надежда на возвращение к прежней жизни.
Эмоциональный подъем был столь силен, что даже окрашивался оттенком иррационального сожаления. К осознанию того, что все они вошли в легенду, примешивалось печальное понимание: об их подвигах будут рассказывать снова и снова, многократно преувеличивая и приукрашивая… но даже самые невероятные истории непременно заканчиваются.
Чтобы оказаться здесь, в этой причальной галерее и в этой звездной системе, им пришлось совершить немыслимое и преодолеть неодолимые препятствия. И они знали, что все украшения будущих пересказов — в том числе и их собственные — будут несущественными относительно главного. Ерунда. Мелочь.
Люди сожалели о неизбежном расставании с боевыми товарищами. Разумеется, память о том, кем они были и что совершили, останется с ними до конца дней, однако воспоминания, увы, — лишь далекое эхо реальности. Той реальности, которая, когда схлынул способный остановить сердце ужас, стала для них наивысшей жизненной ценностью.
Все это вместе и порождало тот эмоциональный шторм, что бушевал вокруг… и фокусировался на Хонор Харрингтон. Ибо она была их вождем, а значит, символом их ликования и средоточием светлой печали.
Это смущало само по себе. А тот факт, что никто не знал о ее способности улавливать чужие эмоции, усугублял смущение. Ей казалось, что она прячется у них под окнами, прислушиваясь к разговорам, для ее ушей совершенно не предназначенным. И хотя у нее не было выбора — она просто не могла отгородиться от этого бурлящего котла, — это почему-то лишь усугубляло чувство вины.
Однако больше всего ее беспокоило, что она никогда не сможет достойно вознаградить их за эту победу. Люди искренне приписывали честь свершенного ей, но они ошибались. Именно они сделали все (нет, намного, намного больше того!), о чем она могла их просить и чего вправе была ожидать. Многие ее нынешние подчиненные когда-то принадлежали к вооруженным силам десятков звездных государств, которые хевы считали давно выброшенными на свалку истории. И вот, восстав из небытия, они нанесли Народной Республике, возможно, самое сокрушительное поражение, какое ей когда-либо довелось испытать. Масштаб этого поражения определялся не тоннажем уничтоженных кораблей или захваченными звездными системами, но чем-то иным, нематериальным, но оттого гораздо более важным. Смертельный удар, нанесенный Хевену бежавшими пленниками, обратил в прах устойчивое представление о всемогуществе внушавшего ужас Бюро государственной безопасности.
И они сделали это! Она пыталась хотя бы отчасти донести до них свою благодарность, но, увы, это было невозможно. Им недоставало присущей ей способности различать за невыразительными словами подлинные, глубинные чувства. И все ее усилия ни на йоту не сократили водопад преданности изливавшийся на нее.
Вот если бы…
Мелодичный звук гонга — негромкий, но пронзительный — ворвался в ее мысли, когда первый бот начал заход к причалу. За ним следовали и другие малые суда, включая десятки ботов трех тяжелых эскадр вышедших навстречу «Фарнезе» и более десятка пассажирских шаттлов с планеты Сан-Мартин. Они выстроились позади головного бота, и при виде этой очереди она едва сумела сдержать вздох облегчения. Ей и ее старпому Уорнеру Кэслету удалось набить «Фарнезе» под завязку, и точно так же были набиты людьми все прочие корабли Елисейского флота. К счастью, системы жизнеобеспечения военных кораблей создаются со значительным резервом: они выдержали, хотя работали на пределе возможностей и теперь нуждались в серьезном ремонте. Да и на людях, набившихся на борт как сельди в бочку, скученность сказывалась далеко не лучшим образом. Прибывшим пассажирским челнокам предстояло переправить людей Хонор на гористую поверхность Сан-Мартина. Планету со столь сильным тяготением едва ли можно назвать курортом, но там, по крайней мере, хватало места, а после двадцати четырех стандартных дней, проведенных чуть ли не друг у друга на голове, двойное увеличение веса казалось не столь уж высокой платой за роскошь свободного пространства. Как это здорово, если можно потянуться, не рискуя ткнуть кому-нибудь в глаз!
Но при всей важности скорейшей эвакуации людей основное внимание Хонор было приковано к головному боту, ибо она знала, кому он принадлежит. Этого человека она не видела более двух лет. Она думала, она надеялась, что те сомнительные чувства, которые она некогда испытывала по отношению к нему, растаяли за это время без следа. Однако теперь стало ясно, что она ошибалась: ее собственные эмоции вихрились, бурлили и клокотали чуть ли не сильнее, чем чувства окружающих.
* * *
Командующий Восьмым флотом, Зеленый адмирал КФМ Хэмиш Александер, тринадцатый граф Белой Гавани, напрягал все силы, сохраняя невозмутимое выражение лица, пока бот «Бенджамина Великого» приближался к линейному крейсеру ЕКФ «Фарнезе». Стараясь отвлечься, граф принялся размышлять о том, что вообще может обозначать аббревиатура «ЕКФ». «Надо будет спросить», — отметил он про себя, присматриваясь к кораблю. Тот неподвижно висел на фоне ярких звезд, достаточно далеко от Сан-Мартина, чтобы никто лишний не узнал о нем и его хевенитском происхождении. «Придет время признать его существование, но не сейчас», — подумал граф глядя через иллюминатор на корабль, по логике никак не могущий находится здесь. Нет, не сейчас.Линейный крейсер класса «Полководец» выглядел внушительно. Он обладал грациозной стройностью, свойственной крейсерам, хотя по размеру превосходил корабли Королевского флота, относившиеся к классу «Уверенный». Разумеется, в сравнении с флагманским супердредноутом самого графа корабль был невелик, но объективно представлял собой мощную боевую единицу. Белая Гавань знал характеристики «Полководцев», читал подробные разведывательные рапорты относительно данного класса, а корабли под его командованием уничтожали «Полководцев» в бою, однако увидеть сам крейсер вблизи ему довелось впервые. По правде сказать, он и не думал, что ему выпадет в жизни такой случай: разве что в отдаленном грядущем, когда в Галактике вновь воцарится мир.
«Впрочем, — мрачно напомнил себе граф, — мир воцарится очень не скоро. И даже будь у меня какие-либо сомнения на сей счет, достаточно бросить один взгляд на „Фарнезе“, чтобы развеять их без остатка».
Пилот бота, повинуясь приказу адмирала, зашел к крейсеру с правого борта, и граф стиснул зубы. Повреждения с этой стороны были ужасны: мощная, многослойная броня покоробилась, все сенсоры, все противоракетные лазерные кластеры были разворочены или снесены. На этом борту едва ли осталось хоть какое-то действующее оружие, а генераторы защитного поля работали еле-еле, если вообще работали.
«Как раз в ее стиле, — хмуро и чуть ли не сердито подумал граф. — Ну почему, ради Христа, эта женщина никогда не возвращается на целом, неповрежденном корабле? Что за дьявол заставляет ее…»
Он заставил себя мысленно заткнуться, и его губы изогнулись в сардонической усмешке. Не подобает распускаться флотоводцу его ранга. Совсем недавно (всего семь часов двадцать три минуты назад) граф, как и весь Мантикорский альянс, был уверен, что Хонор Харрингтон мертва. Как и все остальные, он видел голографическую запись ее казни и даже сейчас поежился, вспомнив, как открылся люк виселицы и тело Хонор…
Адмирал вышвырнул из головы эту картину и зажмурился. Ноздри его затрепетали, поскольку перед внутренним взором предстала другая картина, появившаяся на дисплее менее восьми часов назад. Наполовину парализованное, но волевое, четко очерченное лицо. Лицо, которое он уже не чаял увидеть снова.
Граф заморгал и глубоко вздохнул. В его голове теснились мириады вопросов, и он прекрасно знал, что отнюдь не один такой любопытный. Каждый журналист в пространстве Альянса — и, без сомнения, половина из пространства Лиги, — пойдет на что угодно — посулы, взятки, мольбы, угрозы, — лишь бы разузнать малейшие подробности этого поразительного спасения. Но любые вопросы, пусть они и не давали покоя самому графу Белой Гавани, все же были второстепенными, почти несущественными в сравнении с тем простым фактом, что она жива.
И не только потому, что эта женщина была одним из лучших флотоводцев своего поколения, и таким образом Альянс вновь обрел блистательного стратега, буквально восставшего из могилы.
Обогнув по дуге корпус «Фарнезе», адмиральский бот подошел к причалу и мягко качнулся, захваченный причальными лучами. Хэмиш Александер усилием воли взял себя в руки. Один раз он уже натворил бед, позволив себе увидеть в леди Харрингтон, которой он протежировал на протяжении десяти с лишним лет, не только прекрасного офицера, но и прекрасную женщину. Граф по-прежнему не имел ни малейшего представления, чем и как он себя выдал, однако твердо знал, что это произошло. Он ощутил возникшую между ними неловкость и понял, что Хонор поспешила приступить к исполнению служебных обязанностей именно по этой причине. Вот уже два года он жил, твердо зная, что не вернись она в космос так рано, ей не пришлось бы отправиться с тем эскортом, а стало быть, она не попала бы в плен к хевам… и не была бы приговорена к смертной казни.
Эта мысль терзала и жгла его, ибо виновником смерти Хонор Харрингтон адмирал считал только себя. Он не мог простить себя, однако же весть о ее кончине избавила его от необходимости разбираться в своих чувствах к ней. Теперь, после чудесного воскрешения, эта необходимость не только возникла снова, но и усугубилась.
Граф не имел права любить женщину, годившуюся ему по возрасту в дочери и никогда не выказывавшую по отношению к нему ни малейшего романтического интереса. К тому же он был женат, и жену свою, хотя она уже почти пятьдесят стандартных лет была прикована к креслу жизнеобеспечения, продолжал любить искренне и преданно. Ни один мужчина, если он человек чести, не должен был дозволять этому случится. Но он дозволил и был достаточно честен с самим собой, чтобы это признать.
«Ну конечно, — мысленно сказал себе Белая Гавань, в то время как тяги подтаскивали бот к причалу, — тебе хочется считать, что ты честен с самим собой. Правда, чтобы эта пресловутая честность пробудилась, тебе пришлось дождаться известия о ее смерти!» Но ведь пробудилась же она, черт побери!
Бот уже швартовался, и граф дал себе молчаливый обет: какие бы чувства ни одолевали его, он сделает все, чтобы Хонор — вот уж воистину человек чести! — ничего о них не узнала. Это пока еще в его силах.
Бот сел на опоры, был зафиксирован причальными захватами, и как только к нему подвели переходной рукав, Хэмиш рывком встал с удобного сиденья и всмотрелся в свое отражение в бронепластовом иллюминаторе. Потом он улыбнулся, удивившись, как естественно выглядела эта улыбка, кивнул отражению, расправил плечи и повернулся к люку.
* * *
Увидев над причальной трубой зеленый огонек индикатора, свидетельствующий о безупречной герметизации и выровненном давлении, Хонор заложила руку за спину. Люк галереи плавно открылся.Поймав себя на размышлении о том, что одну руку и за спиной-то держать мудрено, поскольку держаться не за что, она вышвырнула этот вздор из головы и кивнула майору Чезно. Командир бортового отряда морской пехоты «Фарнезе» кивнул в ответ и развернулся на каблуках лицом к почетному караулу.
— Смирно! — скомандовал он. — На кар-р-раул!
Бывшие пленные синхронно вскинули трофейные импульсные ружья. У Хонор, наблюдавшей за ними с гордостью собственника, не возникло даже искушения улыбнуться. Да, мужчины и женщины, набившиеся в корабль, как в переполненную ночлежку, и намеревавшиеся расстаться, едва только доберутся до места назначения, в течение всего полета находили нужным тратить время на строевую подготовку и ружейные приемы, и кому-то это обстоятельство, несомненно, показалось бы полнейшей нелепицей. Зато экипажу «Фарнезе» оно нелепым не казалось… и Хонор Харрингтон тоже.
«Пожалуй, — мысленно сказала она, — это наш способ объявить всему миру, кто мы и что собой представляем. Мы не несчастные робкие овечки, сбившиеся в кучу, чтобы сбежать от волков. Нет, черт возьми, „волки“ здесь как раз мы — и пусть все об этом знают!» При этой мысли Хонор усмехнулась, но усмешка относилась не к морпехам, а к ней самой. Если ее подчиненными овладела гордыня, то не ее ли в том вина?
Почетный караул замер в ожидании: по переходному туннелю поплыл первый гость. Хонор глубоко вздохнула и постаралась взять себя в руки. По традиции Королевского флота старший по званию офицер последним поднимался на борт катера и первым с него сходил, так что она знала, кого ей предстоит увидеть, задолго до того, как высокий широкоплечий мужчина в безукоризненном черном с золотом мундире адмирала Королевского флота Мантикоры взялся за поручень и перескочил из невесомости в зону нормального тяготения.
Зазвучали боцманские дудки (этот устаревший ритуал был данью уважения традиционалистам, каковых, по понятным причинам, в Елисейском флоте насчитывалось немало), и адмирал отдал честь стоявшему во главе протокольной группы старпому «Фарнезе». Несмотря на выработанное за шестьдесят лет флотской службы самообладание, он не сумел скрыть изумления, и Хонор едва ли могла его за это упрекнуть. Другое дело, что ей с трудом удалось сдержать озорную усмешку. Во время переговоров с командным пунктом сил обороны звезды Тревора она намеренно не назвала своего первого помощника. В конце концов, граф заслужил несколько сюрпризов. Он был готов ко многому, но никак не ожидал, что первым на борту этого корабля его будет приветствовать офицер в мундире Народного флота.
* * *
Когда старший помощник «Фарнезе» приветствовал его ответным салютом, Александер уже ухитрился вернуть лицу невозмутимое выражение. Никак, впрочем, не соответствующее внутреннему состоянию. Хев? Здесь? Хэмиш понимал, что выдал свое изумление, но не думал, что его за это осудят. Во всяком случае, в данных обстоятельствах.Взгляд адмирала пробежал по радужной пестроте мундиров выстроившихся за спиной хева людей. Боцманские дудки настолько забивали сознание, что адмирал не сразу сообразил, что означает представшая перед ним какофония цветов. Но сообразил достаточно быстро — и понял вдруг, что одобрительно кивает. Возможно, на Аиде многое было в дефиците, но сырья для производства тканей и красителей, равно как умелых ткачей и портных, все же хватило. Стоявшие на галерее люди были облачены в военную форму тех государств, которым служили до того, как по воле хевов оказались в «надежнейшей тюрьме Галактики, побег откуда невозможен». Смешение цветов, фасонов, разнообразие галунов и головных уборов, со строго военной точки зрения, могло показаться чрезмерным, но что с того? Некоторые из этих флотов и армий прекратили свое существование более полувека назад. Даже те, кто сопротивлялся до последнего, были смяты и сокрушены неодолимой мощью Народной Республики, но, опять же, что с того? Люди, надевшие эти мундиры, заслужили право возродить свои уничтоженные Вооруженные силы, а если что-то в деталях не вполне соответствовало требованиям давно забытых уставов, к этому вряд ли стоило придираться.
Дудки наконец смолкли, и адмирал опустил руку от берета.
— Прошу позволения подняться на борт, сэр, — обратился он, согласно церемониала, к старшему помощнику.
— Добро пожаловать на «Фарнезе», адмирал Белая Гавань, — ответил тот, отступая в сторону с вежливым жестом приглашения.
— Благодарю вас, коммандер, — отозвался граф столь же невозмутимо любезным тоном.
Голубые глаза Хэмиша светились ледяным спокойствием, и никому не дано было знать, какое пламя обожгло его душу, когда взгляд адмирала, пройдя мимо хева, остановился на стоявшей позади почетного караула рослой однорукой женщине.
Он смотрел — и не мог отвести от нее глаз: наверное, так же люди смотрели на воскресшего Лазаря.
«Выглядит она жутко и… она прекрасна», — думал адмирал, оглядев синий грейсонский адмиральский мундир, надетый ею вместо униформы мантикорского коммодора. Тому, что она облачилась в соответствии с грейсонским званием, граф радовался по сугубо личной причине. Ее ранг в ГКФ превосходил даже его собственный, ибо она являлась вторым по старшинству флотоводцем в этом стремительно растущем военном формировании. А значит, он вправе был говорить с нею на равных, забыв о дистанции, разделяющей адмирала и простого коммодора.
Да и мундир сидит на ней великолепно, отметил про себя граф, отдавая должное мастерству неизвестного портного.
Но как ни был хорош мундир, взгляд приковывали обрубок руки и парализованная половина лица. Ее искусственный глаз был мертв, и адмирал ощутил жгучую волну ярости. Хевы не убили ее, но, похоже, изувечили и едва не убили.
В который раз!
«Пора бы ей с этим завязывать, — доверительно шепнул Хэмишу внутренний голос. — В конце концов, всему есть предел… даже способности оставаться в живых, танцуя на лезвии бритвы».
Правда, граф понимал, что его советы не будут приняты во внимание. Точно так же, случись им двоим поменяться ролями, оставил бы уговоры без внимания и он сам. Впрочем, даже с этим допущением, граф осознавал существовавшие между ними различия. Он командовал в сражениях эскадрами, оперативными соединениями и флотами, одерживая почти непрерывную череду побед. Он видел, как разлетаются на части взорванные корабли, и не раз ощущал содрогание палубы, когда вражеский огонь прорывал защиту его флагмана. Как минимум дважды он оказывался в нескольких шагах от смерти. Однако за все время своей службы адмирал ни разу не был ранен в бою и ни разу не встречался с противником лицом к лицу. Не сходился с ним врукопашную. Его всегда отделяли от врага световые минуты и секунды, он воевал с помощью лазеров, гразеров и ядерных боеголовок. В уважении и доверии своих подчиненных граф мог быть уверен, но он никогда не был для них кумиром.
Таким, каким являлась для своих людей Хонор Харрингтон. Окрестив ее «Саламандрой», журналисты в кои-то веки попали в точку: она словно притягивала к себе самый жаркий огонь. Ей, сравнительно молодой женщине, довелось участвовать в не менее масштабных битвах, чем графу Белой Гавани, и к тому же она обладала личным магнетизмом, побуждавшим подчиненных, не дрогнув, идти за ней в самое пекло. Но в отличие от графа она порой сталкивалась с людьми, желавшими ее смерти, настолько близко, что видела их глаза и ощущала запах их пота. Господь ведает, при каких обстоятельствах она лишилась руки! Конечно, довольно скоро он об этом узнает, но не станет ли это знание еще одним поводом для тревоги? Страха, что такое может повториться снова? И ведь нельзя сказать, что она, как могло показаться со стороны, нарочно ищет смерти. Просто…
Спохватившись, адмирал Александер понял, что застыл в неподвижности на миг дольше, чем следовало, и, уже ловя на себе недоуменные взоры, выдавил улыбку. Он не мог допустить, чтобы люди догадались о его потаенных мыслях.
— Добро пожаловать домой, леди Харрингтон, — сказал граф, протянув ей руку, и почувствовал, как длинные изящные пальцы сжали его ладонь с осторожной силой, характерной для уроженцев миров с высоким тяготением.
* * *
— Добро пожаловать домой, леди Харрингтон.Пожимая протянутую руку, она слышала эти слова, но они показались ей прозвучавшими издалека, с другого конца неустойчивой линии коммуникатора. Его низкий, звучный голос был именно таким, каким она его запомнила (может быть, запомнила куда более отчетливо, чем ей бы того хотелось), и вместе с тем казался совершенно новым, словно был услышан впервые. Видимо, потому, что она воспринимала услышанное на нескольких уровнях. Ее способность к восприятию чувств окружающих возросла: раньше она лишь подозревала это, но теперь знала точно. Впрочем, не исключено, что ее особая восприимчивость относилась в первую очередь к его эмоциям. Такая вероятность существовала, и это внушало тревогу. Однако независимо от причины Хонор воспринимала не просто слова или даже мысли, передававшиеся улыбающимися голубыми глазами. Нет, она слышала все, чего он не сказал. То, что ему хотелось сказать, но он сдержался, призвав на помощь все свое самообладание.
Промолчал, не зная, что все равно выдал себя, как если бы прокричал о самом сокровенном во все горло.
На одно мгновение Хонор позволила себе поддаться слабости и окунуться в головокружительный вихрь скрытых за его холодной улыбкой чувств. Она знала, что ему страстно хочется заключить ее в объятия, но за неистовостью этого желания ощущалось отчетливое понимание невозможности и недопустимости подобного жеста.
Итак, все обстоит еще хуже, чем она опасалась. На миг эта мысль омрачила радость встречи. Хонор знала, что Хэмиш всегда с ней, в ее мыслях и сердце. Теперь ей стало ясно, что и он не расставался с ней в чувствах и помыслах, но никогда не позволит себе в этом признаться.
За все на свете надо платить… и чем значительнее дар, тем выше цена. В глубине души Хонор Харрингтон всегда знала это, а за последние два года поняла, что такова плата, причитающаяся с нее за единение с Нимицем. Но то, что давала ей эта глубочайшая неразрывная связь, стоило любой платы.
Даже такой, сказала себе Хонор. Даже уверенности в том, что Хэмиш Александер любит ее, и что будь мироздание устроено справедливей, все могло бы сложиться по-другому. Он никогда не признается ей в своих чувствах, так же как и она ему, но в отличие от него, ей все известно. Понять бы еще, что для нее это знание — счастье или проклятье.
— Благодарю вас, милорд, — сказала леди Хонор Харрингтон, и ее прохладное, чистое, как вешние воды, сопрано лишь слегка исказилось из-за наполовину неподвижных губ. — Вернуться домой — это большая радость.
Глава 2
Бот графа Белой Гавани в отличие от остальных малых судов отчалил почти пустым. Хонор и Хэмиш Александер в соответствии с их рангом заняли места у самого выхода. Вокруг сам собой возник островок уединения: сопровождающие разместились поодаль. Эндрю Лафолле, личный телохранитель леди Харрингтон, сел позади них, а лейтенант Робардс, флаг-адъютант графа Белой Гавани, на два ряда дальше. Еще дальше рассредоточились летевшие тем же ботом Уорнер Кэслет, Карсон Клинкскейлс, Соломон Маршан, Джаспер Мэйхью, Скотти Тремэйн и главстаршина Горацио Харкнесс. Алистер МакКеон должен был лететь с ними, однако остался с заместителем Хонор по эскадре Хесусом Рамиресом, чтобы помочь тому организовать переправку «елисейцев» на поверхность планеты.