Великанов Василий. Разбойник и Мишка (рассказы)

   Отстала немного наша рота от своего полка в районе города Дейч-Кроне.
   Вечерело. Наступили сумерки. Наш обоз двигался по лесной дороге. И вдруг застрочили из лесу. Пули - фью-ю, фью-ю... цвик-цвик! Гвардии старший лейтенант Саблин скомандовал: "В ружьё!", а потом: "Цепью в кювет! Ложись! Беглый огонь!"
   Схватились мы за свои автоматы - да с повозок долой. Залегли в кювет и смотрим: где же враги? Не видать их. А они спрятались за деревьями и сыплют: видно только, как огонь из автоматов бьёт. По этим огонькам и повели мы ответный огонь. А обоз, конечно, на дороге остался. Лишившись управления, Разбойник шарахнулся с дороги в сторону, в лес, а Мишка, привязанный сзади за повозку, оборвал повод и лёг на дороге. Увидел Нестеров, что Разбойник мчится в лес, прямо в лапы к врагу, да как крикнет что есть мочи: "Ложись!" Услышал Разбойник повелительный голос своего хозяина и плюхнулся на землю.
   Ведут огонь фашисты со всех сторон, а один из их автоматчиков подполз к Нестеровой повозке и потянул за повод Разбойника. Верблюд ни с места, даже голову не поднял с земли. Хотели мы этого фашиста на мушку взять, да опасались в верблюда попасть. А бандит видит, что верблюд не трогается с места, взял и ткнул его автоматом в морду. Не привык Разбойник к такому обращению: поднял голову и харкнул на врага вонючей жвачкой. Залепил ему всё лицо. И смех и грех! Закричал что-то фашист и ещё сильней ударил Разбойника автоматом. А сам пополз от него. Рассвирепел Разбойник, вскочил с земли и бросился за обидчиком. А тот испугался, вскочил и полоснул очередью в живот верблюду. Взревел Разбойник не своим голосом и присел, но не упал. Двумя прыжками он настиг фашиста, хрупнул его за шею зубами и всем телом рухнул на него...
   Тут раздалась команда нашего командира роты. Выскочили мы из кювета и с криком "ура" повели на ходу огонь из автоматов. Рассеялись фашисты в лесу, оставив на месте убитых и раненых...
   Подошли мы к Разбойнику. Он медленно и тяжело умирал: часто закрывал большие помутневшие глаза и протяжно стонал. Из-под него вытащили мы фашистского налётчика. Он был мёртв. Разбойник переломил ему позвоночник.
   Покачал седой головой наш Матвей Иванович и печально сказал:
   - Ах ты милый мой Разбойник... Не пришлось тебе дойти с нами до логова звериного... И труды мои пропали...
   Жалко и нам было животное, а ещё больше своего друга Нестерова.
   Остался от парной упряжки один Мишка, и, после того как он перестал хромать, пришлось спаровать его с трофейным конём, тяжёлым рыжим брабансоном. Сначала верблюд недовольно косился на коня, но потом привык, и тянули они дружно.
   В первых числах мая сорок пятого года после падения Берлина наша рота двигалась колонной по длинной Франкфуртштрассе. Впереди, верхом на красивом коне, ехал гвардии капитан Саблин, а на первой подводе, запряжённой верблюдом и конём, восседал гвардии старшина Нестеров. На груди у него красовались орден Красной Звезды и две медали "За боевые заслуги". Расчёсанная, аккуратная борода отливала серебром. На длинной шее его питомца Мишки висела красная лента с пышным бантом.
   Глядя на развалины каменных домов, Матвей Иванович сказал:
   - Вот оно, логово-то, какое общипанное...
   На обеденном привале мы кормили голодных немецких детей хлебом, мясным супом и кашей. Накормленные и повеселевшие, они благодарили нас и совали нам в руки открытки берлинских видов. Показывая на снимок канцелярии Гитлера, дети говорили: "Гитлер капут!"
   - Вот именно "капут". Ни с чем остались... И до чего довели народ германский, а... - сокрушался Матвей Иванович.
   В Берлине, на окраине, мы простояли с полгода. Жили в хороших домах, но все очень тосковали по своей земле и своим хатам.
   И Мишка стал что-то хиреть, похудел, холка свалилась набок. Сырой-то климат им вредит.
   - Эх, Мишка, друг мой, - сказал Нестеров, - видно, и тебе чужой климат не по нутру! Домой бы нам теперь, в свою степь-матушку. На сладкий молочай и горячее солнышко...
   Да, ничего нет милее родных мест!
   В конце сорок пятого года Нестерова демобилизовали, и поехал он на родину с Мишкой. Бумагу Нестерову такую выдали, что, дескать, верблюд даётся в подарок от гвардейцев колхозу "Советский труженик".
   ДРУЖОК
   Однажды в какой-то сожжённой деревушке к нам пристал пёс, чёрный, с жёлтыми надглазниками, лохматый и грязный. Был у нас тогда в роте замечательный пулемётчик татарин Абдулла Рафиков, тихий такой, малоразговорчивый, но очень смелый в бою и сердечный человек.
   Так вот Абдулла приласкал беспризорную собаку, накормил её супом с хлебом и даже вымыл в реке. Довольный пёс отряхивался от воды, чихал, доверчиво смотрел на свою заботливую няньку и лизал Рафикову руку. А мы смеялись:
   - Ну, псина-образина, тебе такой уход, наверно, и во сне не снился.
   Все мы очень полюбили этого простого пса, который чем-то напоминал нам мирную сельскую жизнь в родном доме. На фронте это часто бывало: таскают солдаты за собой то собаку, то жеребёнка и в минуты отдыха от боев и походов играют с ними, ласкают и балуют.
   Назвали мы приблудного пса Дружком.
   Быстро свыкся пёс со своим новым положением, обжился в роте и хорошо знал всех бойцов роты, но главным своим хозяином считал Абдуллу Рафикова.
   Но вот как-то раз командир роты и говорит Рафикову:
   - Что он у нас даром хлеб ест? Ты научи его чему-нибудь полезному. Пусть службу несёт.
   И стал Рафиков обучать Дружка военному делу.
   Обмотает его пулемётной лентой, и ходит пёс за ним, носит патроны. А потом стал обучать переползанию. Бросит подальше кусок мяса, ляжет на землю и вместе с собой положит Дружка. Затем сам ползёт и собаке приказывает:
   - Ползи... ползи...
   Пёс сначала вскакивал и хватал мясо, но упрямый дрессировщик выдёргивал кусок из зубов своего любимца и, нажимая ему рукой на спину, настойчиво заставлял ползти.
   Недоверчиво смотрели мы на эти уроки и смеялись над товарищем:
   - Брось, Абдулла, с ним возиться. Это же простая дворняга - ничего из этого не получится. В деревне только лает да ворон пугает.
   А Рафиков упорно стоял на своём:
   - Постой немного. Он учёный будет.
   Так и вышло.
   Смотрим, через некоторое время ползать стал Дружок по одной только команде "ползи". Проползёт немного и сразу же получает от хозяина награду - кусок мяса или сахару.
   И боевую службу стал нести.
   Бывали такие случаи: окопавшись на высотке, лежит Абдулла со своим помощником Васей Королёвым и бьёт из пулемёта по врагу. Недалеко в овраге - патронный пункт. Там Дружок лежит. И вот в самый разгар боя, когда патроны у пулемётчиков на исходе, а поднести к ним из-за сильного огня противника трудно, - посылают Дружка. Получив приказание "ползи", он срывается с места и бежит, а потом ложится на живот, вытягивается и ползёт, плотно прижимаясь к земле.
   Пули кругом него свистят, иногда мины рвутся, а он продвигается всё вперёд и вперёд. Снимут с него пулемётчики патронную ленту и посылают обратно.
   А после боя каждый старался чем-нибудь да угостить Дружка. А Рафиков обижался на озорство товарищей:
   - Не надо портить собаку. А то слушаться не будет...
   Все мы очень довольны были и службой и дружбой этой собаки, но на войне часто теряем мы вдруг то, что нам очень дорого и чего мы никак не хотим терять...
   Однажды во время боя подполз Дружок с патронами к Абдулле, а в это время недалеко разорвалась мина. Рафиков будто нехотя отвалился от пулемёта, и пулемёт замолк. Дружок заскулил и завертелся волчком на месте, хватаясь зубами за раненую ногу.
   После успешной атаки мы поднялись на высотку, где было пулемётное гнездо Рафикова. Недалеко от пулемёта мы подобрали тяжело раненного Васю Королёва - помощника наводчика, а в окопчике навзничь лежал наш славный наводчик и рядом с ним его верный Дружок. Положив на грудь своего хозяина передние лапы, он жалобно скулил...
   Мы похоронили своего боевого товарища на опушке рощи, недалеко от деревни Голубочки. На могиле его поставили маленький деревянный памятник и написали на нём: "Погиб смертью храбрых за Советскую Родину пулемётчик Абдулла Рафиков, год рождения 1912".
   А Дружку перевязали раненую ногу и положили его в повозку. Наша часть отходила. Ночью мы выехали из деревни и к утру, проехав километров десять, вдруг заметили, что Дружка в повозке нет. И куда он делся - никто не знал.
   Дня через два мы снова с боем заняли деревню Голубочки и пошли на могилу товарища. На опушке леса мы остановились: надмогильный деревянный памятник выворочен и разбит, а у могилы лежит Дружок с простреленной головой. От местных жителей мы узнали вот что.
   После нашего ухода из деревни в неё вошли фашисты, и один из автоматчиков, проходя через опушку леса, увидел могилу Рафикова. Он подошёл к ней и ударил ногой по деревянному памятнику. В это время из-за дерева на него набросилась хромая чёрная собака и вцепилась зубами в ногу. Немец сначала испугался, закричал, а потом, придя в себя, оттолкнул собаку прочь и дал автоматную очередь...
   Мы закопали верного Дружка тут же под деревом, около могилы его хозяина - славного пулемётчика Абдуллы Рафикова.
   ПОДВИГ САНИТАРА
   Однажды в наш лазарет привезли раненую собаку. Это был лохматый тёмно-серый пёс, похожий на кавказскую овчарку, ростом с доброго телёнка. И кличка у него была какая-то размашистая - Разливай.
   Мы удалили осколки, и раны стали быстро заживать. У собак хорошо зарастают раны.
   Недели через две, когда собака уже выздоравливала, в лазарет пришёл её хозяин. Был он пожилой, кряжистый, с большим скуластым лицом, выбритым до глянца. Обращаясь ко мне, поднял к козырьку руку и представился:
   - Ефрейтор Ткачук. Вожатый-санитар. Раненых возил. Трёх собак миной уложило, а нас с Разливаем миновала...
   Говорил он легко, без напряжения, и мощный, грудной бас гудел как из бочки. "Вот, наверно, поёт..." - подумал я. Левая рука у него была забинтована и висела на привязи. На левой стороне широкой груди серебристо поблёскивала новенькая медаль "За боевые заслуги".
   - Я сейчас в медсанбате, - продолжал ефрейтор, - в команде выздоравливающих. Хотели меня эвакуировать дальше, да я упросил оставить. Наша дивизия для меня - дом родной.
   Мы сняли Разливая с привязи. Он подошёл к своему хозяину и ткнулся мордой в колени. Собака даже не виляла хвостом.
   - Суровый ваш Разливай... - заметил я.
   - Такой уж у него характер, - пояснил Ткачук, - неразговорчивый. Но хозяина не подведёт. Я его взять хочу. Можно?
   - Пожалуй, можно, но зачем он вам теперь один-то?..
   - Я ему напарников присмотрел в деревне. Буду готовить новую упряжку, а Разливай вожаком будет. Он у меня опытный: школу окончил и пороху понюхал...
   Прощаясь со мной, Ткачук озабоченно сказал:
   - Меня весна беспокоит... Снег скоро сойдёт, а тележки-то у меня нет. На волокуше по земле тяжело.
   Солнце уже пригревало по-весеннему. Снег посинел и осел. Зачернели высотки. В оврагах под снегом накапливалась вода.
   - Приходите к нам в лазарет, - пригласил я, - у нас кузница есть, и кузнец хороший. Может, что-нибудь смастерим...
   - Ладно. Отпрошусь у командира санбата. Приду.
   Наш лазарет располагался в совхозе, в двух километрах от медсанбата. Рабочие были эвакуированы куда-то на восток, и в совхозе мы были полными хозяевами. В конюшнях и коровниках стояли раненые лошади, а в кузнице мы ковали лошадей и чинили повозки. Был у нас замечательный кузнец, Григорий Дёмин, мастер на все руки: он и лошадь подкуёт, и повозку починит, и часы исправит. Встречаются в народе такие таланты.
   Через несколько дней Ткачук пришёл в лазарет, и я его свёл с Дёминым.
   - Надо бы тележку сделать, - сказал Ткачук, - хорошо бы на шариках. Полегче возить собачкам.
   - Не знаю как, - ответил Дёмин, - на шарикоподшипниках я ещё не делал. Подумаем.
   Дёмин не любил много говорить и не давал обещаний, но делал всё добротно. Недалеко от нас, в деревне, стояла автомобильная рота. В этот же день, как пришёл Ткачук, Дёмин съездил в автороту и привёз шариковые подшипники.
   - Шофёры дали от разбитых машин. Попробуем приспособить к тележке...
   Они приступили к работе. Стоял тёплый, солнечный апрель. Снег сошёл, и земля была мокрая, липкая, ещё холодная, а днём под солнышком от неё шёл парок. Кое-где уже пробивалась иголочками изумрудно-зелёная травка. Израненная окопами и воронками земля терпеливо ожидала своего хозяина-труженика.
   Дёмин и Ткачук делали тележку во дворе, около кузницы. Ткачук прикрыл глаза рукой от яркого солнца и вздохнул:
   - Эх, какая благодать!.. Теперь бы на земле поработать, а вот приходится на войну все силы отдавать...
   Рукава у него были засучены по локоть, и могучие руки, смуглые и волосатые, как будто были высечены из дуба. Дёмин, светловолосый и голубоглазый, около кряжистого Ткачука казался тонким, хрупким подростком. Но несмотря на большую разницу в годах, Ткачук слушался Дёмина и охотно помогал ему в работе. Иногда они пели вполголоса "Славное море, священный Байкал", и голос Ткачука гудел густо, а тенорок Дёмина словно вился вокруг баса длинной, тонкой ленточкой. Мне нравилось, как они пели, и я попросил их спеть погромче, в полный голос. На мою просьбу Ткачук ответил:
   - Нельзя мне. Демаскировать буду. Враги услышат...
   Ткачук шутил - мы были в пятнадцати километрах от передовой, но в его шутке была доля правды. Голос у него был необычайной силы.
   За несколько дней они смастерили тележку. Это была колёсно-носилочная "установка" на шарикоподшипниках. На деревянную раму поставили и укрепили санитарные носилки. Они быстро и легко снимались с рамы, и на них можно было нести раненого. Тележка катилась легко. Ткачук был очень доволен и, прощаясь со мной, поблагодарил за помощь:
   - Золотые руки у Дёмина. Хоть бы жив остался. Такой человек в хозяйстве - клад. - Помолчал и добавил: - У меня есть сын вроде Дёмина, Сергей. Где-то под Ленинградом. Давно что-то писем не шлёт...
   Ткачук нахмурился и поник головой.
   Санитар Ткачук увёз свою тележку в медсанбат, и вскоре я увидел его за работой.
   В тележку были впряжены две пары разномастных собак: впереди, справа, серый Разливай, рядом с ним рыжий Барсик, а в коренной паре - чёрный лохматый Жучок и белый Бобик. Все три новые собаки - простые дворняги, малорослые, но с растянутым мускулистым телом, как и подобает быть ездовой собаке. Видно было, что Ткачук подбирал их с умом. Рядом с ними крупный Разливай казался львом. Собаки держали хвосты по-разному: Разливай поленом, Жучок и Бобик - серпом, а Барсик - бубликом.
   От тележки протянуто вперёд канатное дышло - потяг, на котором попарно пристёгнуты собаки. На груди у них плотно прилажены алыки шлейки.
   Когда Ткачук запрягал собак, Барсик зарычал, и шерсть у него на холке вздыбилась щетиной. Позади него Жучок тоже зарычал и прижал уши. Казалось, вот-вот сцепятся.
   Ткачук крикнул:
   - Эй ты, Барсик! Нельзя!
   И ударил злобного зачинщика вдоль спины бичом. Барсик взвизгнул и притих. По команде "вперёд" Разливай натянул потяг и шагнул. За ним пошли и остальные собаки. Оглянувшись назад, Барсик опять зарычал на Жучка и замедлил шаг. Наверно, ему казалось, что Жучок, идя сзади, может на него напасть. Жучок лаял, и это раздражало Барсика.
   Ткачук крикнул:
   - Разливай! Фас! Жучок, тихо!
   Разливай, не замедляя хода, схватил зубами Барсика за шею и тряхнул его. Барсик заскулил, как будто прося пощады, и, поджав хвост, пошёл дальше послушно.
   Ткачук шёл рядом с упряжкой и управлял голосом и жестами. Его команду понимал только Разливай, а другие собаки, глядя на вожака, делали всё так, как делал он. Иногда санитар покрикивал: "Бобик! Бобик!"
   - Этот пёс у меня большой лодырь и хитрец, - сказал Ткачук, обращаясь ко мне, - от хода упряжки не отстаёт и алык не натягивает. А крикнешь тянет.
   Впереди, недалеко от упряжки, шёл солдат с автоматом. Вот он остановился и дал короткую очередь: тра-та-та-та... Дворняжки испугались, взвизгнули и шарахнулись в разные стороны. Ткачук крикнул: "Стой!" Разливай остановился и затормозил всю упряжку. Барсик и Бобик, глядя на вожака, тоже остановились и прижались к Разливаю. А Жучок залез в тележку и, уткнув морду в дно, закрыл глаза. Теперь он в безопасности! Ткачук подошёл к упряжке и тихо сказал: "Спокойно, спокойно". Поглаживая собак по спине, он дал им по кусочку мяса. А на Жучка крикнул:
   - Эй ты, "герой"! Вылезай!
   Жучок нехотя вылез и потянулся к руке вожатого за мясом. Ткачук отвёл руку назад за спину:
   - Не заслужил, пустобрёх и трус. На место!
   Все собаки встали на свои места.
   Невдалеке стояли товарищи Ткачука из команды выздоравливающих и посмеивались:
   - И чего ты, Ткачук, с этими шавками возишься? Грызутся, как собаки, и трусят, как зайцы.
   - Собачья кавалерия! Никакого толку от них не будет...
   На эти насмешки Ткачук сдержанно ответил:
   - Дайте только срок.
   Ткачук приучал их ложиться. Он говорил: "Лежать, лежать". Разливай сразу ложился, а дворняги стояли, не понимая команды. Ткачук брал собаку правой рукой за передние лапы и вытягивал их по земле вперёд, а левой рукой слегка нажимал на спину и приговаривал: "Лежать... лежать..." Собаки ложились.
   После тренировки Ткачук распряг собак и пустил их в загончик, сделанный из прутьев. Потом налил им в корыто супу и покрошил маленькими кусочками варёную конину. Собаки бросились к кормушке и, ворча, торопливо стали глотать кусочки мяса. Ткачук ухмыльнулся:
   - Ничего. Привыкнут в одной кормушке есть и в упряжке дружнее ходить будут.
   Облокотившись на плетёный заборчик, солдаты весело переговаривались:
   - Автомобильно-собачья самоходка! Ты у нас, Иван Тимофеевич, как настоящий цирковой артист-дрессировщик.
   А один из товарищей заметил:
   - Здесь вам не цирк... Как трахнет снарядом, так и разбежится куда попало вся четвероногая команда.
   - Не разбежится, - заверил Ткачук.
   Вскоре ефрейтора Ткачука послали в полк, а через два дня я услышал о его новом подвиге.
   ...Попал Ткачук в третью роту, где не было вожатых-санитаров. Рота сидела в окопах, в обороне. Для раненых была сделана землянка, от которой шли ходы сообщения к главной траншее. По траншее и ходам сообщения санитары-носильщики доставляли раненых в землянку, а оттуда отправляли их на батальонный медицинский пункт. Местность была открытая, противник сидел на командных высотах, и поэтому раненых из роты эвакуировали только в ночное время.
   Ткачук со своей упряжкой пришёл в роту тоже ночью и сразу же выкопал в траншее для каждой собаки нишу. Они залезли туда и сидели, как в норах: надёжное укрытие от снарядов. После этого Ткачук прикорнул немного, а когда рассвело, стал обозревать местность: нет-нет да и выглянет из траншеи и посмотрит то в тыл, а то в сторону противника. Подошёл к нему санинструктор старшина Вилков и строго предупредил:
   - Товарищ ефрейтор, чего голову выставляете? Подсекут снайперы.
   - Местность изучаю, товарищ старшина, путь эвакуации и систему огня противника.
   - Ишь ты, систему огня... - усмехнулся старшина. - Всё равно днём никуда не сунешься. Как трахнет снарядом или миной, так всю твою собачью систему в пух и прах разнесёт.
   Старшина Вилков был опытным санинструктором, но собачьей упряжкой пренебрегал. Он даже командиру роты сказал:
   "И зачем только нам собак прислали? Псиной воняет, а как залают демаскировать будут. Без них обходились..."
   А командир роты капитан Тихомиров уклончиво ответил:
   "Пусть их. Может, пригодятся".
   Часов в двенадцать дня к санитару-вожаку подбежал посыльный и тихо, но тревожно сказал:
   - Ефрейтор Ткачук, к старшине в землянку. Живо!
   Пригибаясь, Ткачук побежал по траншее. В землянке на носилках лежал капитан Тихомиров. Гимнастёрка в крови, грудь забинтована. Лицо бледное, нос заострился. Дышал тяжело, с хрипами. Глаза закрыты.
   Заместитель командира роты старший лейтенант Костерин сказал Ткачуку:
   - Товарищ ефрейтор, капитан ранен тяжело - в грудь. Дотемна ждать нельзя. Нужна срочная операция. Может, вывезете его на своей самоходке до санвзвода?
   - Попробую, - ответил Ткачук и подумал: "Всё как на ладони видно. Трудно будет проскочить..."
   Старший лейтенант угадал сомнения ефрейтора:
   - Не бойтесь. Вас прикроют огнём наши пулемётчики и батареи. Я договорился с комбатом по телефону.
   В это время огонь противника стал затихать. Наступали обеденные часы. "Это хорошо, - подумал Ткачук, - вот я, может, и проскочу, пока они обедают..."
   Старшина Вилков взглянул на собак с досадой:
   - Эх, пеструшки... Демаскировать будут.
   - Не беспокойтесь, товарищ старшина, я их замаскирую, - сказал Ткачук.
   Сзади к раме тележки был привьючен мешок, сапёрная лопата, топор и брезентовое ведро. Ткачук достал из мешка маскхалатики и одел в них собак. Все собаки стали серо-буро-зелёными, под цвет местности. И на себя Ткачук накинул халат такого же цвета.
   Старшина Вилков остался доволен:
   - Вот это, я понимаю, порядок.
   Старшина заметил на ефрейторе две сумки: санитарная висела на правом плече - так положено, а вот на левом висела какая-то другая сумка. Что за новость? Старшина не мог стерпеть такого непорядка:
   - Товарищ ефрейтор, что это? Лишний груз. Снимите.
   - Нельзя снимать, товарищ старшина, тут у меня инструменты и запасы: ножик, шило, дратва и ремни. А ну как что-нибудь в пути приключится?
   - Ну ладно. Давайте скорей.
   Командира роты положили на тележку головой вперёд и, покрыв одеялом, привязали к раме - как бы в пути не выпал. Везти придётся без дорог.
   Старшина Вилков выглянул из траншеи и, показывая рукой, сказал санитару:
   - Держись во-он тех ориентиров... Смотри, кустик, снопы, канавка. Они бинтами обозначены. На полпути в воронке санитар сидит. В случае чего, поможет. Ну, давай.
   Ткачук вылез из траншеи. В маскхалате ползти было трудно. Да и сумки мешали. А тут ещё противогаз и автомат. Всё это тянет, давит и мешает ползти быстрее. Отполз от окопа метров пятьдесят. Спокойно. Противник, видимо, не замечает его.
   Ткачук обернулся и свистнул. Солдаты подняли на руках тележку с раненым и поставили её около траншеи. Собаки выпрыгнули из траншеи и побежали к хозяину. В это время раздался сильный треск пулемётов. Это открыли стрельбу наши пулемётчики, чтобы на себя отвлечь внимание противника.
   Когда упряжка собак достигла своего вожатого, Ткачук, не поднимаясь с земли, взмахнул рукой и приглушённо крикнул: "Вперёд!" Собаки полной рысью промчались мимо хозяина. Ткачук вскочил и, пригибаясь, побежал вслед за упряжкой. Вероятно, немецкий наблюдатель заметил Ткачука и его упряжку. Вон справа упала мина и крякнула взрывом. Вслед за ней слева разорвалась вторая. "В вилку берут", - подумал Ткачук.
   Ткачук заметил впереди серую кучу. На ней белеется обрывок бинта ориентир. Там же рядом, кажется, ровик. Ткачук догнал упряжку и, упав в ровик, крикнул: "Ложись!" Собаки легли и уткнули головы в землю. Все они, кроме Разливая, дрожали, а Бобик нервно, с визгом залаял. "Тихо!" приказал Ткачук, и Бобик умолк.
   Ткачук тяжело дышал. Сердце колотилось сильно, и его удары отдавались в висках.
   Серая куча оказалась прошлогодними снопами. Ткачук пополз к ним, подав команду своей упряжке: "Ползи... ползи..." Собаки поползли вслед за хозяином и медленно потянули за собой тележку. Около снопов прижались к хозяину. Снопы побурели и пахли плесенью. "Не успели убрать..." - с горечью подумал Ткачук.
   Раненый капитан глухо стонал, но в сознание не приходил. "Здесь мы хорошо скрылись, - думал Ткачук, - но долго нельзя задерживаться на месте. Противник пристреляет и эту точку..."
   Немецкий наблюдатель, видимо, потерял из виду человека с собачьей упряжкой. Снаряды стали рваться далеко впереди. Наша батарея открыла огонь, и немецкие позиции закурились дымом. Удобный момент. Теперь надо как можно быстрее добежать до лощинки. Там упряжка скроется от немецких наблюдателей. Не поднимаясь с земли, Ткачук приказал: "Встать! Вперёд!" Первым выскочил Разливай и потянул за собой остальных собак.
   Когда упряжка отбежала от снопов метров на пятьдесят, впереди неё, совсем близко, разорвалась мина. Собаки бросились назад и сбились кучей у тележки. Барсик ткнулся носом в землю и упал на бок. Бобик завизжал и залаял. Ткачук подбежал к упряжке и ножом перерезал шлейку на Барсике: пёс был убит. "Разливай, вперёд!" - крикнул Ткачук.
   Три собаки потянули тележку под уклон к лощине. Бобик прихрамывал, но не отставал. Капитан Тихомиров бормотал в бреду: "Куда вы?.. Куда вы?.. Нельзя отступать!.. Вперёд!.. Вперёд!.." Из всего того, что говорил капитан, собаки понимали лишь одно слово "вперёд" и ускоряли бег. Ткачук побежал вслед за упряжкой. Позади него недалеко разорвался снаряд, и будто топором подсекло правую ногу.
   Вожатый попытался бежать дальше, но правая нога подвернулась, и он упал. По ноге потекло что-то тёплое, липкое. Ткачук почувствовал страшную слабость и головокружение. Он потерял из виду свою упряжку. Потом превозмог слабость, чуть приподнялся и посмотрел вперёд. Его упряжка неслась к лощине. Но вот собаки оглядываются назад и замедляют бег потеряли из виду хозяина. Опасный момент: могут остановиться. Ткачук собрался с силами и громко, во весь голос, крикнул: "Вперёд, Разливай! Вперёд!"
   Противник целил в упряжку: мины рвались впереди, сзади, по сторонам.
   - Направо! Налево! Вперёд! - кричал Ткачук.
   По его команде упряжка бежала зигзагами, и противнику трудно было вести прицельный огонь. "Только бы тележку не завалили..." - мелькнула мысль у Ткачука. Он ничего не замечал вокруг себя, кроме своей упряжки. Недалеко от него, в воронке от снаряда, сидел санитар. Выглядывая из воронки, он громко звал: