- Пашка, спой про графа, - попросила рыжая девчонка в форме пионервожатой. Парень с гитарой, кивнув, перебрал струны, ударил по ним…
- Все начиналось просто:
Граф опустил ладони на карту -
Реками стали вены,
Впали вены в моря,
В кузнице пахло небом,
Искорки бились в кожаный фартук,
Ехал Пятьсот Веселый
Поперек сентября…
Девочка, зря ты плачешь - здесь, в сентябре, без этого сыро,
Там, куда Граф твой едет, вовсе уж ни к чему.
Счастье из мыльных опер - жалкий эрзац для третьего мира,
Только Пятьсот Веселый нынче нужен ему…
Слушали молча, покачивая головами. А парень пел. Глядя в небо и чему-то улыбаясь:
- Ветер метет перроны, поезд отходит через минуту,
Точно по расписанью - х..ли ж им, поездам.
В грустный мотив разлуки что-то еще вплетается, будто
Пуля в аккордеоне катится по ладам.
И вот ты одна под крышей, свечи сгорели, сердце разбито,
Что-то уж больно долго Граф тебе не звонит.
Только Пятьсот Веселый, шаткий от контрабандного спирта,
Знает к нему дорогу - этим и знаменит.
На рубеже столетий всё в ожидании, чет или нечет,
И Граф твой не хуже прочих знает, как грань тонка,
Что-то ему обломно - водка не в кайф, и бабы не лечат -
Мечется волком в клетке, ждет твоего звонка.
Верь в то, что всё, как надо, нынче судьба к нему благосклонна,
Нынче портянки в клетку, устрицы на обед,
Под акварельным небом, сидя на палубе бателона,
Пьет золотое пиво, думает о тебе.
Девочка, ждать готовься - вряд ли разлука кончится скоро,
Вряд ли отпустит Графа певчий гравий дорог,
Ты открываешь карту, и вслед за беспечной птичкой курсора
Шаткий Пятьсот Веселый движется поперек.
Ты не кляни разлуку - мир без разлуки неинтересен,
Брось отмечать недели, вытри слезы и жди,
Верь в то, что ваша встреча - сказка всех сказок, песня всех песен,
Новый мотив разлуки - все еще впереди.
Хоп! (1.)
1. Слова О.Медведева.
- Бессонов, Пашка! - окликнул Верещагин. Гитарист опустил голову и улыбнулся, соскакивая с парапета:
- Олег Николаевич, вы тоже приехали, здравствуйте!
- Здравствуй, Пашка, - кивнул Верещагин. - Здравствуй.
- А где другой Пашка? - Ларионов снова закурил, опираясь спиной на ограждение.
- А, вестовой мой… - Верещагин улыбнулся. - А ты хочешь верь, хочешь нет - он занялся политикой. В армии служить не стал, а добился того, что его выбрали городским головой. В девятнадцать лет!
- Иди ты! - вырвалось у Ларионова по-мальчишески. - У вас в Кирсанове?!
- Я и говорю. Как метлой город вымел. Чисто. Тихо. Порядок. И на службу пешком ходит, а своё законное авто детскому саду отдал.
По набережной всё чаще и чаще двигались колонны - пионеры, кадеты, военные, просто люди под флагами, с портретами и лозунгами. Слышался непрерывный шум, почти перекрывавший репродукторы.
- Вообще-то нам повезло, - задумчиво сказал Верещагин.
- В чём? - поинтересовался Ларионов, глядя, как к берегу интенсивно гребёт стая уток.
- В том, что всё так сложилось, - бывший офицер оперся спиной о парапет. - Смотри сам: до сих пор весь мир кипит.
- Это да, - согласился Ларионов.
Это было правдой. В расколовшихся на два десятка кусков США шла бесконечная гражданская война между дюжиной негосударственных организаций (судя по всему, через пять-шесть лет победа должна была достаться Гражданской Гвардии и Бьюкенену; в перспективе они могли даже восстановить целостность страны. Но эти люди явно не испытывали желания вмешиваться в дела других стран, заранее объявив, что США станут заниматься внутренним развитием, как завещали предки…) Ещё недавно могучий Китай рассыпался на глазах, потеряв за последний год три четверти населения в основном от забушевавших внезапно эпидемий. Индо-иранский и пакистано-саудовский альянсы, поддержанные расколовшимся от Японии до Алжира мусульманско-восточным миром, нанеся друг по другу около сорока ядерных ударов, сейчас занимались классическим самоистреблением при помощи холодного оружия и старых "калашниковых". Африка южнее Чада, окончательно охваченная дичайшим трайбализмом, вымирала от многочисленных пандемий, людоедства и непрекращающихся племенных войн (исключением была, пожалуй, ЮАР, где буры, деловито и беспощадно перебив практически всё "чёрное и цветное" население, выставили на границах прочные кордоны.) Относительно спокойно дела обстояли в Южной Америке, но правившие там "угоисты" к России относили традиционно дружелюбно, да и были прочно заняты обустройством своего континента (и внутренними разборками - тоже…). Остатки беженцев из Израиля тыкались то туда, то сюда, но, судя по всему, никому нужны не были и в данный момент кочевали чудовищным табором где-то по Мавритании… Ну а хитрая "старушка" Европа, почти не пострадавшая от войны, как в "старые добрые времена", полностью зависела от русских нефти и газа и вообще не считала, что за последние годы произошло что-то страшное. Скорее наоборот - лидеры пришедших в большинстве европейских стран к власти партий и организаций, объединённых под общим условным названием "Национальный Фронт", в немалой степени были России благодарны за избавление от американского прессинга и возможность выселить из своих чистеньких стран-домов сильно, надо сказать, пакостившее там "заезже-натурализованное" население. Благодарность была настолько большой, что Европа ни словом не заикнулась о протесте в связи с восстановлением СССР - Союза Социалистических Славянских Республик, включившего в себя не только территорию СССР-91, но и Югославию с Болгарией и Словакией. Недовольны были разве что успевшие вкусить НАТОвских прелестей "восточные западники", потерявшие в войне огромное количество людей и средств и почти на этом разорившиеся - Польша, Венгрия, Чехия, Румыния… Впрочем, их мнение, как обычно, никого не интересовало в принципе.
Короче говоря, России очень и очень повезло. Нельзя было не понимать, что даже сейчас - сыщись в мире достаточно мощная сила - и огромная территория СССР, населённая поредевшим населением, со здорово разрушенной инфраструктурой, с трудом восстанавливающаяся - стала бы её добычей.
Но судьба как всегда пощадила Россию за мужество её народа.
- За прошлый год - три миллиона чистого прироста населения, - сказал Ларионов. Верещагин хмыкнул:
- Общая цифра?
- Цифра прироста русского народа, - ответил Ларионов с улыбкой. - Вообще ещё больше.
- Ты там, в кругах, вращаешься, - лениво начал Верещагин, - а сколько всего сейчас людей в СССР? Или не знаешь?
- Да ради бога, - так же лениво сказал Ларионов (в глазах плясали бесенята). - Всего славян - сто пятьдесят два с половиной миллиона. Русских 137 миллионов, из них - 97 миллионов великороссов, 32 миллиона украинцев, 8 миллионов белорусов. Ещё пятнадцать с половиной миллионов югославов - 9 миллионов сербов, 4,5 миллиона хорватов, полмиллиона черногорцев, полтора миллиона македонцев. Плюс 8 миллионов болгар, 5,5 миллионов словаков. И неславянских народностей - 47 миллионов. В СССР живут итого примерно 200 миллионов человек. Второе место в мире после того, что сейчас называется Китаем. Если у них там пойдёт так дальше - скоро будем на первом.
- Силё-он… - протянул Верещагин. - Наизусть шпаришь! - и добавил уже печально. - Половина. Ополовинили славян…
- Чернуха, но не так уж страшно, - возразил Ларионов неожиданно жёстко. Две трети погибших - население мегаполисов. А среди северян, казаков и сибиряков уцелело большинство. Генофонд цел. Кстати, и на планете попросторней стало.
- Насколько? - с непонятной интонацией уточнил Верещагин.
- На три миллиарда, - с такой же интонацией ответил Ларионов. - За пять лет - вовсе неплохо… Правда, через пару лет ожидаем пандемию чумы на всём юге. Но учёные говорят, что теперь справимся легко. Через границы не пустим.
- А ты вообще где? - спохватился Верещагин. - В отставке, это понятно. А так?
- А так - я глава комиссии по реституции, - сказал Ларионов. И, увидев недоумённый взгляд Верещагина, пояснил с улыбкой: - Да нет. это не разные там склянки-картинки делить. Это возвращение нашей главное ценности - русских детей.
- Ещё не все?.. - Верещагин помрачнел.
- Не все, - кивнул Ларионов. - Кто просто не может выехать. Кого не выпускают. А кто уже и забыл, что русский… Я ведь всего три дня назад был на пропускнике в Уэлене… Бррр! - он передёрнулся. - Из Аляски толпы ломятся… "бывжиг". Сперва от нас удрали в Штаты, а теперь оттуда бегут сюда. На Аляске-то относительный порядок, вот они туда и ползут. Жуть. С детьми, вопят, деньги тычут… - лицо Ларионова стало недобрым. - Ну, я тишину установил, - он показал, как стреляют в потолок, - и говорю: "Никого из взрослых я не пущу. Вы курвы - так и сказал - курвами и останетесь. Родину бросили, когда было плохо. И Америку так же бросаете. Проходить будут только дети до шестнадцати." Так что ты думаешь? Две трети просто повернулись, детей бросили и обратно ломанулись. Я потом расспрашивал - это в основном и не их дети были, откуда у их б…дей дети? В детдомах, в клиниках русских детишек покупали - там же сейчас жуть что творится, власти никакой - и за своих выдавали - на жалость бить собирались. А как увидели, что их так и так не пустят - дёрнули обратно…
- И не пустил? - спросил Верещагин.
- Не пустил, - жёстко ответил Ларионов. - Кто предал раз - предаст и два. Детей собрали и увезли. А эти пусть подыхают в Америке. Тем более, что американцам они тоже не нужны. Мне майор-штатовец с КПП сказал, что даже обратно в Уэллс, в город их не выпустит, пусть в пропускнике хоть дохнут, хоть вешаются. Мол, Америке нужны матери и солдаты, а не шлюхи обоего пола. А какие знаменитые рожи я там видел! - Ларионов подмигнул. - Сатирики-юмористы, певички-актриски, исследователи-последователи… Аж душа запела!
- Смотри, мы почти до Чернавского моста дошли, - кивнул Верещагин. - А это там что? Памятник?
- Памятник, - тихо ответил Ларионов. - Пошли. Посмотришь.
- Здравствуй, Димка, - тихо сказал Верещагин. Так тихо, что не услышали, кажется, даже стоявшие по обе стороны от небольшой кирпичной пирамидки пионеры почётного караула. А ветер с водохранилища, рвавший, словно языки пламени - казалось, что горит всё вокруг - тысячи пионерских галстуков на металлических распорках, похожих на дуги колючей проволоки - и вовсе сделал слова неслышными.
На фоне изогнувшегося гигантским полукольцом Мемориала, его полированного чёрного камня, белокаменных фигур в вечном карауле памятник Димке Медведеву казался особенно крохотным. Но… но странно. Пирамидка не терялась, не казалась жалкой. Возникало странное ощущение. Как будто гигантские сильные руки - Мемориал - с обеих сторон обнимают младшего товарища, стремясь защитить того, кто вышел вперёд, кто уже шагнул навстречу врагу…
- Здравствуй, Димка, - повторил Верещагин.
- Вот так, - сказал, подходя следом Ларионов.
- Иногда я думаю… - спокойным, но странным голосом сказал Верещагин. - Иногда я думаю - если бы не он - мы бы не победили. Я знаю, что это смешно, но я так думаю иногда. Что с него всё и началось.
- Кто знает? - задумчиво ответил Ларионов.
- У меня был друг, - сказал Верещагин. - Офицер моей дружины, Игорь Басаргин… Вот мы с ним как-то - за неделю, что ли, до того, как я с Димкой познакомился - сидели и говорили. Я его спросил - не пробовал ли он молиться. А он помолчал и вдруг говорит зло: "Бог не поможет сволочам, которые продали свою страну!" Как ударил, я даже отшатнулся… А теперь думаю ещё… - Верещагин усмехнулся. - Может быть, бог всё-таки есть. И он нас всех пожалел ради одного мальчишки, у которого было большое и чистое сердце. Понимаешь, не ради наших танков и наших автоматов, не ради лозунгов и дружин РНВ. Просто ради мальчишки, который оставался мужественным до конца.
- Кто знает? - серьёзно повторил Ларионов. - Знаешь, сколько было споров? Строить или нет… Людям жить негде… А Ромашов тогда сказал: "Без жилья люди выживут. А без памяти они так - стадо…"
Если честно, парад Верещагин не очень запомнил, хотя близнецы на его плечах выражали свой восторг весьма бурно. Только когда в самом конце пошли БМСы - боевые машины сопровождения, заменившие в новой армии архаичные танки и самоходки - и грянул марш:
- Не надо нас пугать - бахвалиться спесиво!
Не стоит нам грозить и вновь с огнём играть!
А если враг рискнёт
Проверить нашу силу -
Его мы навсегда
Отучим проверять! - Верещагин словно бы очнулся. И увидел, что за "оборотнями" и "рысями" начинают выходить пионерские отряды.
- Первый пионерские отряд города Воронежа - отряд имени Дмитрия Самойлова! - говорил диктор. - Созданный почти в самом начале блокады, этот отряд…
- Знаю. Всё знаю, - прошептал Верещагин, ссаживая бурно запротестовавших мальчишек на руки матери и явно к ним привязавшейся Катьке. Ему внезапно очень захотелось остаться одному - и он начал потихоньку выбираться из толпы. Ларионов спросил, оглядываясь:
- Куда собрался-то?
- Прогуляюсь, - ответил Верещагин через плечо. - Я сейчас.
Спустившийся на Воронеж летний вечер был тёплым и тихим - тихим, так сказать, от природы, потому что праздник не утихал, переместившись с центральных улиц на концертные площадки, в Дома Культуры и просто в квартиры. Уложив младших - с ними изъявили готовность остаться Юрка со Светкой - в доме Ларионовых (Ларионов-старший как бы автоматически считал, что Верещагины остановятся у него, начисто забыв, что дом Елены целёхонек), остальные отправились в город, но Серёжка с Димкой опять тихо "слиняли", на этот раз прихватив с собой и Катьку. А двое мужчин и две женщины оказались около всё того же Мемориала, где уже была возведена большая временная эстрада и собрались тысячи людей.
Эстрада была не освещена. Но потом вдруг откуда-то сверху ударил поток необычайно тёплого, золотистого света, выхватившего из темноты фигуру очень красивой девушки в легком платье, с пышной, небрежно уложенной копной волос искристого, металлического цвета. Шагнув к краю эстрады, девушка подняла руку свободным жестом и звонко, громко отчеканила…
- Вечная
Слава
Героям!
Вечная слава!
Вечная слава!
Вечная
Слава
Героям!
Слава героям!
Слава!!!
…Что-то шевельнулось в темноте - с левого края эстрады. Все скорей угадали, чем увидел - чёрный сгусток, имевший форму человеческого силуэта. Странно холодный, безликий, но сильный голос прозвучал из тьмы:
- Но зачем она им, эта слава - мёртвым?
Для чего она им, эта слава, - павшим?
Всё живое - спасшим.
Себя - не спасшим.
Для чего она им, эта слава, - мёртвым?..
Если молнии в тучах заплещутся жарко и огромное небо от грома оглохнет, если крикнут все люди земного шара, - ни один из погибших даже не вздрогнет.
Знаю: солнце в пустые глазницы не брызнет.
Знаю: слава тяжёлых могил не откроет…
…Резкий взмах во тьме - словно махнуло чёрное крыло. И девушка, ломаясь в поясе, упала на колени и спрятала в ладонях лицо. Круг золотистого тёплого света начал сужаться, тускнеть…
Но вдруг - тьму полоснула золотая дорога! Раздались чёткие, уверенные шаги. Чернота брызнула в разные стороны, и человек в форме РНВ, подойдя, поднял с колен и обнял девушку, с надеждой повернувшую к нему лицо - и в тишину упали слова сильного юного голоса, в котором звенел металл:
- …Но от имени сердца,
От имени жизни повторяю:
Вечная!
Слава!
Героям!
И голос девушки вновь зазвучал:
- И бессмертные гимны, прощальные гимны над бессонной Россией плывут величаво…
Пусть не все герои, - те, кто погибли, - павшим
Вечная слава!
Вечная слава!..
…Свет погас совсем. В темноте прозвучал звук колокола - размеренный и странный. Потом мужской голос, похожий на голос диктора ради военного времени, отчеканил:
- Вспомним всех поимённо, горем вспомним своим…
Это нужно - не мёртвым!
Это надо - живым!
Вспомним гордо и прямо погибших в борьбе…
Есть великое право: забывать о себе!
Есть высокое право: пожелать и посметь!..
Стала
Вечною Славой мгновенная смерть!
Колокол умолк. Зажглись круги холодного голубоватого света. В них стояли люди в разной форме - чэзэбэшники, регулярные военные старой армии, ополченцы, интернационалисты, казаки… Молодые мужчины и женщины, юноши и девушки. Мальчишки и девчонки… Но форма лишь просвечивала сквозь накидки, похожие на саваны, и головы стоящих были опущены.
Потом они разом подняли лица. Губы их не шевелились - но один за другим начинали звучать горькие, недоумённые голоса - казалось, над эстрадой, сталкиваясь, бьются людские мысли…
- Разве погибнуть ты нам завещала,
Родина?! - горько спрашивал молодой мужчина.
- Жизнь обещала, любовь обещала,
Родина… - тихо сказал девичий голос.
- Разве для смерти рождаются дети,
Родина?! - звоном взорвался крик мальчишки.
- Разве хотела ты нашей смерти,
Родина? - хрипловато произнёс ещё кто-то.
…Страшный грохот заставил всех вздрогнуть. Голубоватый свет погас; его сменило сплошное кровавое свечение, и на заднем плане всплыли зубчатые руины города. Верещагин почувствовал, как по коже побежал мороз, на миг он подумал: боги, неужели всё заново?! Елена сжала руку мужа.
Саваны полетели прочь. И зазвучали уже живые, настоящие голоса…
- Помнишь - ударило пламя в небо слепое,
Родина?! - спросил почти яростно парень.
- Тихо сказала:
"Вставайте на помощь…", -
Родина! - почти прошептала девушка.
- Славы никто у тебя не выпрашивал,
Родина! - запальчиво и гордо сказал мальчишка.
- Просто был выбор у каждого: я или
Родина?.. - спокойно и уверенно подытожил немолодой мужчина.
Золотые, серебряные и голубые лучи побежали по развалинам, стирая их вместе с тьмой и алым светом. Вновь появились девушка и тот парень, и они читали попеременно:
- Самое лучшее и дорогое -
Родина!
- Горе твоё - это наше горе,
Родина!
- Правда твоя - это наша правда,
Родина!
- Слава твоя - это наша слава,
Родина!
Тишина лопнула и разлетелась в куски. Каждый в огромной толпе принял всё сказанное, как обращение лично к себе.
- Старые стихи… - сказал Верещагин, когда шум вокруг утих - словно волны откатились обратно в море. - Кажется, Роберта Рождественского.
- Ничего. Напишут ещё новые - и о нас. Уже пишут.
- Да… Мне знаешь что жаль только?
- Что?
- Что люди забудут о Великой Отечественной… Я даже чувствую себя виноватым… перед ветеранами…
Ларионов-старший не ответил. На сцене уже разыгрывалась постановка, посвящённая славянским странам, вошедшим в СССР. На фоне белорусского флага кряжистый усатый мужик пел под гитару - а сбоку от него мелькали кадры хроники времён войны - защита Минска, пограничное сражение, взятие Люблина…
- На русском поле "Беларусь" Пахал и пил взахлеб соляру, Давал на сенокосах жару… Но в бак ему залили грусть. Потом в застенках гаража На скатах спущенных держали. Скребла его когтями ржа. И под капотом кони ржали. И сотни лошадиных сил Рвались на русские просторы. Он слышал дальние моторы И каплю топлива просил. Без плуга корчилась земля. Без урожая чахла пашня. Двуглавый герб-мутант на башнях Венчал двуличие Кремля.
И, окружив славянский дом, Пылили натовские танки. Глобальной газовой атакой На Минск надвинулся "Бушпром". И встал мужик не с той ноги, Ко всем чертям отбросил стопку, Заправил "Беларусь" под пробку. К рулю качнулись рычаги. Советский гимн запел движок (Его другому не учили), И, повернув колеса чинно, Он небо выхлопом обжег. И через ноздри клапанов Втянув убитой пашни запах, Он, вздыбившись, повел на Запад Ряды железных табунов. И понеслись в последний бой Все "Беларуси" - белороссы.
На подвиг малые колеса Вели большие за собой. И странно было всей Руси, Великой некогда и смелой, Вставать за малой Русью - Белой И верить: Господи, спаси! И через поле, через мать… Опять сошлись надежды в Бресте, Где сроду с Беларусью вместе России славу добывать. И честью пахаря клянусь, Что, на бинты порвав портянки, Тараном в натовские танки Влетит горящий "Беларусь".
Люди зашумели.
- Лука-а-а-а!!! - орал кто-то одурело. - Батько-о-о-о!!!
Верещагин сказал:
- А что ни говори, а воевали мы его оружием. По крайней мере - вначале. Жаль, что не его избрали Вождём.
- Говорят, он сам отказался, - ответил Ларионов. - Смотри, Боже Васоевич. Сам приехал.
Юный глава югославской Скупщины, смущённо улыбаясь, поднятой рукой пытался успокоить людское ликование.
- Я буду говорить по-русски, - сказал он. - В конце концов, это заслуга русских - что есть моя страна, что у меня, в конце концов, целы ноги. Здравствуйте, братья…
Где-то уже шумела стройка.
По предрассветной почти пустой улице ветер гнал клочок бумаги.
От водохранилища тянуло речной водой.
Сидя на скамейке, Верещагин слушал Пашку Бессонова.
- Ты знаешь - мне приснился странный сон.
Смешной и страшный, путаный и длинный…
Как будто я был вылеплен из глины
И с жизнью человечьей разлучён…
Как будто я нездешний, неземной,
И будто крови нет во мне ни грамма,
И будто кто-то гонится за мной,
И будто нет тебя на свете, мама…
Как будто бы чужую чью-то роль,
Заставили играть в чужой квартире,
А из всего, что было в этом мире,
Остались одиночество и боль…
И я не знал, где мне тебя искать…
Но я искал, слезу сглотнув упрямо…
Не страшно даже камню кровь отдать,
Чтоб только ты ко мне вернулась, мама…
И не пойму - во сне иль наяву
Мне на плечи твоя рука ложится.
Взаправдашние утренние птицы
Вдруг радостно рванулись в синеву… (1.) - певец прихлопнул струны исцарапанной ладонью, покрытой ещё не сошедшим с лета загаром и тихо сказал, ни на кого не глядя:
- Стихи В.Крапивина.
Не бойся. Это сон. Это неправда…
- Пашка, - спросил Верещагин, - скажи мне ты. Всё то, что мы потеряли. Все те, кто погиб. Это было не зря?
- Димка верил, что не зря, - Пашка встал. - А значит - не зря, Олег Николаевич… Ну, я пойду. Хоть пару часов посплю. Вы заходите в отряд, он там же, только не в подвале, конечно.
- Зайду, - сказал Верещагин и, откинувшись на спинку скамьи, закрыл глаза.
А теперь я хочу обратиться к своим читателям. Я получил немало откликов (фу, какой казённый стиль…), где мне предлагалось превратить этот цикл рассказов в роман. Делать этого я не хочу. Не потому, что не могу, а потому, что - не хочу, и всё. Но я отдаю эту тему и её героев всем, кому пришлись по душе мои рассказы. Почти три года войны, в течении которой я описал лишь два десятка дней из первых восьми месяцев - это благодатный и обширный материал. Условие лишь одно: происходящее должно соответствовать концовке - вот этому рассказу. А так - если у кого-то вдруг появится желание - я ничего не буду иметь против. Если же ни у кого такого желания не появится - я тоже не обижусь. Мне вполне достаточно того, что эти рассказы читали…
С ДНЁМ ПОБЕДЫ!!!
Стихи Дмитрия Ляляева.
Вот и Лондон подорвали. Доигрались в Тамерланов,
Отрыгнулись пирамиды человеческих костей.
Мафиозные разборки превращают вас в баранов,
Ставших минною добычей для непрошеных гостей.
Пустозвонных манифестов лицемерие обрыдло,
Кровь невинных не замоешь рвотной патокой речей.
Вы Россию растоптали. Вы считали нас за быдло
И, сочтя себя богами, превратились в палачей.
Ну и кто теперь поможет? Кто удержит злые орды,
Кто щитом меж рас враждебных вас укроет от беды?
Вы - хозяева планеты, вы напыщенны и горды,
И лихих своих деяний пожинаете плоды.
Что ж, воюй, надменный Запад! Позабудь свою нирвану,
Средь музейных экспонатов отыщи свою пищаль
И в пустыне раскалённой вспомни русского Ивана,
Что с казённым автоматом твою шкуру защищал.
От фашистского Берлина до душманского Герата,
В просолённой гимнастёрке, с сухарями в вещмешке.
Призрак бродит по Европе. Призрак русского солдата
Со спасённой юной немкой в обнимающей руке.
- Все начиналось просто:
Граф опустил ладони на карту -
Реками стали вены,
Впали вены в моря,
В кузнице пахло небом,
Искорки бились в кожаный фартук,
Ехал Пятьсот Веселый
Поперек сентября…
Девочка, зря ты плачешь - здесь, в сентябре, без этого сыро,
Там, куда Граф твой едет, вовсе уж ни к чему.
Счастье из мыльных опер - жалкий эрзац для третьего мира,
Только Пятьсот Веселый нынче нужен ему…
Слушали молча, покачивая головами. А парень пел. Глядя в небо и чему-то улыбаясь:
- Ветер метет перроны, поезд отходит через минуту,
Точно по расписанью - х..ли ж им, поездам.
В грустный мотив разлуки что-то еще вплетается, будто
Пуля в аккордеоне катится по ладам.
И вот ты одна под крышей, свечи сгорели, сердце разбито,
Что-то уж больно долго Граф тебе не звонит.
Только Пятьсот Веселый, шаткий от контрабандного спирта,
Знает к нему дорогу - этим и знаменит.
На рубеже столетий всё в ожидании, чет или нечет,
И Граф твой не хуже прочих знает, как грань тонка,
Что-то ему обломно - водка не в кайф, и бабы не лечат -
Мечется волком в клетке, ждет твоего звонка.
Верь в то, что всё, как надо, нынче судьба к нему благосклонна,
Нынче портянки в клетку, устрицы на обед,
Под акварельным небом, сидя на палубе бателона,
Пьет золотое пиво, думает о тебе.
Девочка, ждать готовься - вряд ли разлука кончится скоро,
Вряд ли отпустит Графа певчий гравий дорог,
Ты открываешь карту, и вслед за беспечной птичкой курсора
Шаткий Пятьсот Веселый движется поперек.
Ты не кляни разлуку - мир без разлуки неинтересен,
Брось отмечать недели, вытри слезы и жди,
Верь в то, что ваша встреча - сказка всех сказок, песня всех песен,
Новый мотив разлуки - все еще впереди.
Хоп! (1.)
1. Слова О.Медведева.
- Бессонов, Пашка! - окликнул Верещагин. Гитарист опустил голову и улыбнулся, соскакивая с парапета:
- Олег Николаевич, вы тоже приехали, здравствуйте!
- Здравствуй, Пашка, - кивнул Верещагин. - Здравствуй.
***
- А где другой Пашка? - Ларионов снова закурил, опираясь спиной на ограждение.
- А, вестовой мой… - Верещагин улыбнулся. - А ты хочешь верь, хочешь нет - он занялся политикой. В армии служить не стал, а добился того, что его выбрали городским головой. В девятнадцать лет!
- Иди ты! - вырвалось у Ларионова по-мальчишески. - У вас в Кирсанове?!
- Я и говорю. Как метлой город вымел. Чисто. Тихо. Порядок. И на службу пешком ходит, а своё законное авто детскому саду отдал.
По набережной всё чаще и чаще двигались колонны - пионеры, кадеты, военные, просто люди под флагами, с портретами и лозунгами. Слышался непрерывный шум, почти перекрывавший репродукторы.
- Вообще-то нам повезло, - задумчиво сказал Верещагин.
- В чём? - поинтересовался Ларионов, глядя, как к берегу интенсивно гребёт стая уток.
- В том, что всё так сложилось, - бывший офицер оперся спиной о парапет. - Смотри сам: до сих пор весь мир кипит.
- Это да, - согласился Ларионов.
Это было правдой. В расколовшихся на два десятка кусков США шла бесконечная гражданская война между дюжиной негосударственных организаций (судя по всему, через пять-шесть лет победа должна была достаться Гражданской Гвардии и Бьюкенену; в перспективе они могли даже восстановить целостность страны. Но эти люди явно не испытывали желания вмешиваться в дела других стран, заранее объявив, что США станут заниматься внутренним развитием, как завещали предки…) Ещё недавно могучий Китай рассыпался на глазах, потеряв за последний год три четверти населения в основном от забушевавших внезапно эпидемий. Индо-иранский и пакистано-саудовский альянсы, поддержанные расколовшимся от Японии до Алжира мусульманско-восточным миром, нанеся друг по другу около сорока ядерных ударов, сейчас занимались классическим самоистреблением при помощи холодного оружия и старых "калашниковых". Африка южнее Чада, окончательно охваченная дичайшим трайбализмом, вымирала от многочисленных пандемий, людоедства и непрекращающихся племенных войн (исключением была, пожалуй, ЮАР, где буры, деловито и беспощадно перебив практически всё "чёрное и цветное" население, выставили на границах прочные кордоны.) Относительно спокойно дела обстояли в Южной Америке, но правившие там "угоисты" к России относили традиционно дружелюбно, да и были прочно заняты обустройством своего континента (и внутренними разборками - тоже…). Остатки беженцев из Израиля тыкались то туда, то сюда, но, судя по всему, никому нужны не были и в данный момент кочевали чудовищным табором где-то по Мавритании… Ну а хитрая "старушка" Европа, почти не пострадавшая от войны, как в "старые добрые времена", полностью зависела от русских нефти и газа и вообще не считала, что за последние годы произошло что-то страшное. Скорее наоборот - лидеры пришедших в большинстве европейских стран к власти партий и организаций, объединённых под общим условным названием "Национальный Фронт", в немалой степени были России благодарны за избавление от американского прессинга и возможность выселить из своих чистеньких стран-домов сильно, надо сказать, пакостившее там "заезже-натурализованное" население. Благодарность была настолько большой, что Европа ни словом не заикнулась о протесте в связи с восстановлением СССР - Союза Социалистических Славянских Республик, включившего в себя не только территорию СССР-91, но и Югославию с Болгарией и Словакией. Недовольны были разве что успевшие вкусить НАТОвских прелестей "восточные западники", потерявшие в войне огромное количество людей и средств и почти на этом разорившиеся - Польша, Венгрия, Чехия, Румыния… Впрочем, их мнение, как обычно, никого не интересовало в принципе.
Короче говоря, России очень и очень повезло. Нельзя было не понимать, что даже сейчас - сыщись в мире достаточно мощная сила - и огромная территория СССР, населённая поредевшим населением, со здорово разрушенной инфраструктурой, с трудом восстанавливающаяся - стала бы её добычей.
Но судьба как всегда пощадила Россию за мужество её народа.
- За прошлый год - три миллиона чистого прироста населения, - сказал Ларионов. Верещагин хмыкнул:
- Общая цифра?
- Цифра прироста русского народа, - ответил Ларионов с улыбкой. - Вообще ещё больше.
- Ты там, в кругах, вращаешься, - лениво начал Верещагин, - а сколько всего сейчас людей в СССР? Или не знаешь?
- Да ради бога, - так же лениво сказал Ларионов (в глазах плясали бесенята). - Всего славян - сто пятьдесят два с половиной миллиона. Русских 137 миллионов, из них - 97 миллионов великороссов, 32 миллиона украинцев, 8 миллионов белорусов. Ещё пятнадцать с половиной миллионов югославов - 9 миллионов сербов, 4,5 миллиона хорватов, полмиллиона черногорцев, полтора миллиона македонцев. Плюс 8 миллионов болгар, 5,5 миллионов словаков. И неславянских народностей - 47 миллионов. В СССР живут итого примерно 200 миллионов человек. Второе место в мире после того, что сейчас называется Китаем. Если у них там пойдёт так дальше - скоро будем на первом.
- Силё-он… - протянул Верещагин. - Наизусть шпаришь! - и добавил уже печально. - Половина. Ополовинили славян…
- Чернуха, но не так уж страшно, - возразил Ларионов неожиданно жёстко. Две трети погибших - население мегаполисов. А среди северян, казаков и сибиряков уцелело большинство. Генофонд цел. Кстати, и на планете попросторней стало.
- Насколько? - с непонятной интонацией уточнил Верещагин.
- На три миллиарда, - с такой же интонацией ответил Ларионов. - За пять лет - вовсе неплохо… Правда, через пару лет ожидаем пандемию чумы на всём юге. Но учёные говорят, что теперь справимся легко. Через границы не пустим.
- А ты вообще где? - спохватился Верещагин. - В отставке, это понятно. А так?
- А так - я глава комиссии по реституции, - сказал Ларионов. И, увидев недоумённый взгляд Верещагина, пояснил с улыбкой: - Да нет. это не разные там склянки-картинки делить. Это возвращение нашей главное ценности - русских детей.
- Ещё не все?.. - Верещагин помрачнел.
- Не все, - кивнул Ларионов. - Кто просто не может выехать. Кого не выпускают. А кто уже и забыл, что русский… Я ведь всего три дня назад был на пропускнике в Уэлене… Бррр! - он передёрнулся. - Из Аляски толпы ломятся… "бывжиг". Сперва от нас удрали в Штаты, а теперь оттуда бегут сюда. На Аляске-то относительный порядок, вот они туда и ползут. Жуть. С детьми, вопят, деньги тычут… - лицо Ларионова стало недобрым. - Ну, я тишину установил, - он показал, как стреляют в потолок, - и говорю: "Никого из взрослых я не пущу. Вы курвы - так и сказал - курвами и останетесь. Родину бросили, когда было плохо. И Америку так же бросаете. Проходить будут только дети до шестнадцати." Так что ты думаешь? Две трети просто повернулись, детей бросили и обратно ломанулись. Я потом расспрашивал - это в основном и не их дети были, откуда у их б…дей дети? В детдомах, в клиниках русских детишек покупали - там же сейчас жуть что творится, власти никакой - и за своих выдавали - на жалость бить собирались. А как увидели, что их так и так не пустят - дёрнули обратно…
- И не пустил? - спросил Верещагин.
- Не пустил, - жёстко ответил Ларионов. - Кто предал раз - предаст и два. Детей собрали и увезли. А эти пусть подыхают в Америке. Тем более, что американцам они тоже не нужны. Мне майор-штатовец с КПП сказал, что даже обратно в Уэллс, в город их не выпустит, пусть в пропускнике хоть дохнут, хоть вешаются. Мол, Америке нужны матери и солдаты, а не шлюхи обоего пола. А какие знаменитые рожи я там видел! - Ларионов подмигнул. - Сатирики-юмористы, певички-актриски, исследователи-последователи… Аж душа запела!
- Смотри, мы почти до Чернавского моста дошли, - кивнул Верещагин. - А это там что? Памятник?
- Памятник, - тихо ответил Ларионов. - Пошли. Посмотришь.
***
- Здравствуй, Димка, - тихо сказал Верещагин. Так тихо, что не услышали, кажется, даже стоявшие по обе стороны от небольшой кирпичной пирамидки пионеры почётного караула. А ветер с водохранилища, рвавший, словно языки пламени - казалось, что горит всё вокруг - тысячи пионерских галстуков на металлических распорках, похожих на дуги колючей проволоки - и вовсе сделал слова неслышными.
На фоне изогнувшегося гигантским полукольцом Мемориала, его полированного чёрного камня, белокаменных фигур в вечном карауле памятник Димке Медведеву казался особенно крохотным. Но… но странно. Пирамидка не терялась, не казалась жалкой. Возникало странное ощущение. Как будто гигантские сильные руки - Мемориал - с обеих сторон обнимают младшего товарища, стремясь защитить того, кто вышел вперёд, кто уже шагнул навстречу врагу…
- Здравствуй, Димка, - повторил Верещагин.
- Вот так, - сказал, подходя следом Ларионов.
- Иногда я думаю… - спокойным, но странным голосом сказал Верещагин. - Иногда я думаю - если бы не он - мы бы не победили. Я знаю, что это смешно, но я так думаю иногда. Что с него всё и началось.
- Кто знает? - задумчиво ответил Ларионов.
- У меня был друг, - сказал Верещагин. - Офицер моей дружины, Игорь Басаргин… Вот мы с ним как-то - за неделю, что ли, до того, как я с Димкой познакомился - сидели и говорили. Я его спросил - не пробовал ли он молиться. А он помолчал и вдруг говорит зло: "Бог не поможет сволочам, которые продали свою страну!" Как ударил, я даже отшатнулся… А теперь думаю ещё… - Верещагин усмехнулся. - Может быть, бог всё-таки есть. И он нас всех пожалел ради одного мальчишки, у которого было большое и чистое сердце. Понимаешь, не ради наших танков и наших автоматов, не ради лозунгов и дружин РНВ. Просто ради мальчишки, который оставался мужественным до конца.
- Кто знает? - серьёзно повторил Ларионов. - Знаешь, сколько было споров? Строить или нет… Людям жить негде… А Ромашов тогда сказал: "Без жилья люди выживут. А без памяти они так - стадо…"
***
Если честно, парад Верещагин не очень запомнил, хотя близнецы на его плечах выражали свой восторг весьма бурно. Только когда в самом конце пошли БМСы - боевые машины сопровождения, заменившие в новой армии архаичные танки и самоходки - и грянул марш:
- Не надо нас пугать - бахвалиться спесиво!
Не стоит нам грозить и вновь с огнём играть!
А если враг рискнёт
Проверить нашу силу -
Его мы навсегда
Отучим проверять! - Верещагин словно бы очнулся. И увидел, что за "оборотнями" и "рысями" начинают выходить пионерские отряды.
- Первый пионерские отряд города Воронежа - отряд имени Дмитрия Самойлова! - говорил диктор. - Созданный почти в самом начале блокады, этот отряд…
- Знаю. Всё знаю, - прошептал Верещагин, ссаживая бурно запротестовавших мальчишек на руки матери и явно к ним привязавшейся Катьке. Ему внезапно очень захотелось остаться одному - и он начал потихоньку выбираться из толпы. Ларионов спросил, оглядываясь:
- Куда собрался-то?
- Прогуляюсь, - ответил Верещагин через плечо. - Я сейчас.
***
Спустившийся на Воронеж летний вечер был тёплым и тихим - тихим, так сказать, от природы, потому что праздник не утихал, переместившись с центральных улиц на концертные площадки, в Дома Культуры и просто в квартиры. Уложив младших - с ними изъявили готовность остаться Юрка со Светкой - в доме Ларионовых (Ларионов-старший как бы автоматически считал, что Верещагины остановятся у него, начисто забыв, что дом Елены целёхонек), остальные отправились в город, но Серёжка с Димкой опять тихо "слиняли", на этот раз прихватив с собой и Катьку. А двое мужчин и две женщины оказались около всё того же Мемориала, где уже была возведена большая временная эстрада и собрались тысячи людей.
Эстрада была не освещена. Но потом вдруг откуда-то сверху ударил поток необычайно тёплого, золотистого света, выхватившего из темноты фигуру очень красивой девушки в легком платье, с пышной, небрежно уложенной копной волос искристого, металлического цвета. Шагнув к краю эстрады, девушка подняла руку свободным жестом и звонко, громко отчеканила…
- Вечная
Слава
Героям!
Вечная слава!
Вечная слава!
Вечная
Слава
Героям!
Слава героям!
Слава!!!
…Что-то шевельнулось в темноте - с левого края эстрады. Все скорей угадали, чем увидел - чёрный сгусток, имевший форму человеческого силуэта. Странно холодный, безликий, но сильный голос прозвучал из тьмы:
- Но зачем она им, эта слава - мёртвым?
Для чего она им, эта слава, - павшим?
Всё живое - спасшим.
Себя - не спасшим.
Для чего она им, эта слава, - мёртвым?..
Если молнии в тучах заплещутся жарко и огромное небо от грома оглохнет, если крикнут все люди земного шара, - ни один из погибших даже не вздрогнет.
Знаю: солнце в пустые глазницы не брызнет.
Знаю: слава тяжёлых могил не откроет…
…Резкий взмах во тьме - словно махнуло чёрное крыло. И девушка, ломаясь в поясе, упала на колени и спрятала в ладонях лицо. Круг золотистого тёплого света начал сужаться, тускнеть…
Но вдруг - тьму полоснула золотая дорога! Раздались чёткие, уверенные шаги. Чернота брызнула в разные стороны, и человек в форме РНВ, подойдя, поднял с колен и обнял девушку, с надеждой повернувшую к нему лицо - и в тишину упали слова сильного юного голоса, в котором звенел металл:
- …Но от имени сердца,
От имени жизни повторяю:
Вечная!
Слава!
Героям!
И голос девушки вновь зазвучал:
- И бессмертные гимны, прощальные гимны над бессонной Россией плывут величаво…
Пусть не все герои, - те, кто погибли, - павшим
Вечная слава!
Вечная слава!..
…Свет погас совсем. В темноте прозвучал звук колокола - размеренный и странный. Потом мужской голос, похожий на голос диктора ради военного времени, отчеканил:
- Вспомним всех поимённо, горем вспомним своим…
Это нужно - не мёртвым!
Это надо - живым!
Вспомним гордо и прямо погибших в борьбе…
Есть великое право: забывать о себе!
Есть высокое право: пожелать и посметь!..
Стала
Вечною Славой мгновенная смерть!
Колокол умолк. Зажглись круги холодного голубоватого света. В них стояли люди в разной форме - чэзэбэшники, регулярные военные старой армии, ополченцы, интернационалисты, казаки… Молодые мужчины и женщины, юноши и девушки. Мальчишки и девчонки… Но форма лишь просвечивала сквозь накидки, похожие на саваны, и головы стоящих были опущены.
Потом они разом подняли лица. Губы их не шевелились - но один за другим начинали звучать горькие, недоумённые голоса - казалось, над эстрадой, сталкиваясь, бьются людские мысли…
- Разве погибнуть ты нам завещала,
Родина?! - горько спрашивал молодой мужчина.
- Жизнь обещала, любовь обещала,
Родина… - тихо сказал девичий голос.
- Разве для смерти рождаются дети,
Родина?! - звоном взорвался крик мальчишки.
- Разве хотела ты нашей смерти,
Родина? - хрипловато произнёс ещё кто-то.
…Страшный грохот заставил всех вздрогнуть. Голубоватый свет погас; его сменило сплошное кровавое свечение, и на заднем плане всплыли зубчатые руины города. Верещагин почувствовал, как по коже побежал мороз, на миг он подумал: боги, неужели всё заново?! Елена сжала руку мужа.
Саваны полетели прочь. И зазвучали уже живые, настоящие голоса…
- Помнишь - ударило пламя в небо слепое,
Родина?! - спросил почти яростно парень.
- Тихо сказала:
"Вставайте на помощь…", -
Родина! - почти прошептала девушка.
- Славы никто у тебя не выпрашивал,
Родина! - запальчиво и гордо сказал мальчишка.
- Просто был выбор у каждого: я или
Родина?.. - спокойно и уверенно подытожил немолодой мужчина.
Золотые, серебряные и голубые лучи побежали по развалинам, стирая их вместе с тьмой и алым светом. Вновь появились девушка и тот парень, и они читали попеременно:
- Самое лучшее и дорогое -
Родина!
- Горе твоё - это наше горе,
Родина!
- Правда твоя - это наша правда,
Родина!
- Слава твоя - это наша слава,
Родина!
Тишина лопнула и разлетелась в куски. Каждый в огромной толпе принял всё сказанное, как обращение лично к себе.
- Старые стихи… - сказал Верещагин, когда шум вокруг утих - словно волны откатились обратно в море. - Кажется, Роберта Рождественского.
- Ничего. Напишут ещё новые - и о нас. Уже пишут.
- Да… Мне знаешь что жаль только?
- Что?
- Что люди забудут о Великой Отечественной… Я даже чувствую себя виноватым… перед ветеранами…
Ларионов-старший не ответил. На сцене уже разыгрывалась постановка, посвящённая славянским странам, вошедшим в СССР. На фоне белорусского флага кряжистый усатый мужик пел под гитару - а сбоку от него мелькали кадры хроники времён войны - защита Минска, пограничное сражение, взятие Люблина…
- На русском поле "Беларусь" Пахал и пил взахлеб соляру, Давал на сенокосах жару… Но в бак ему залили грусть. Потом в застенках гаража На скатах спущенных держали. Скребла его когтями ржа. И под капотом кони ржали. И сотни лошадиных сил Рвались на русские просторы. Он слышал дальние моторы И каплю топлива просил. Без плуга корчилась земля. Без урожая чахла пашня. Двуглавый герб-мутант на башнях Венчал двуличие Кремля.
И, окружив славянский дом, Пылили натовские танки. Глобальной газовой атакой На Минск надвинулся "Бушпром". И встал мужик не с той ноги, Ко всем чертям отбросил стопку, Заправил "Беларусь" под пробку. К рулю качнулись рычаги. Советский гимн запел движок (Его другому не учили), И, повернув колеса чинно, Он небо выхлопом обжег. И через ноздри клапанов Втянув убитой пашни запах, Он, вздыбившись, повел на Запад Ряды железных табунов. И понеслись в последний бой Все "Беларуси" - белороссы.
На подвиг малые колеса Вели большие за собой. И странно было всей Руси, Великой некогда и смелой, Вставать за малой Русью - Белой И верить: Господи, спаси! И через поле, через мать… Опять сошлись надежды в Бресте, Где сроду с Беларусью вместе России славу добывать. И честью пахаря клянусь, Что, на бинты порвав портянки, Тараном в натовские танки Влетит горящий "Беларусь".
Люди зашумели.
- Лука-а-а-а!!! - орал кто-то одурело. - Батько-о-о-о!!!
Верещагин сказал:
- А что ни говори, а воевали мы его оружием. По крайней мере - вначале. Жаль, что не его избрали Вождём.
- Говорят, он сам отказался, - ответил Ларионов. - Смотри, Боже Васоевич. Сам приехал.
Юный глава югославской Скупщины, смущённо улыбаясь, поднятой рукой пытался успокоить людское ликование.
- Я буду говорить по-русски, - сказал он. - В конце концов, это заслуга русских - что есть моя страна, что у меня, в конце концов, целы ноги. Здравствуйте, братья…
***
Где-то уже шумела стройка.
По предрассветной почти пустой улице ветер гнал клочок бумаги.
От водохранилища тянуло речной водой.
Сидя на скамейке, Верещагин слушал Пашку Бессонова.
- Ты знаешь - мне приснился странный сон.
Смешной и страшный, путаный и длинный…
Как будто я был вылеплен из глины
И с жизнью человечьей разлучён…
Как будто я нездешний, неземной,
И будто крови нет во мне ни грамма,
И будто кто-то гонится за мной,
И будто нет тебя на свете, мама…
Как будто бы чужую чью-то роль,
Заставили играть в чужой квартире,
А из всего, что было в этом мире,
Остались одиночество и боль…
И я не знал, где мне тебя искать…
Но я искал, слезу сглотнув упрямо…
Не страшно даже камню кровь отдать,
Чтоб только ты ко мне вернулась, мама…
И не пойму - во сне иль наяву
Мне на плечи твоя рука ложится.
Взаправдашние утренние птицы
Вдруг радостно рванулись в синеву… (1.) - певец прихлопнул струны исцарапанной ладонью, покрытой ещё не сошедшим с лета загаром и тихо сказал, ни на кого не глядя:
- Стихи В.Крапивина.
Не бойся. Это сон. Это неправда…
- Пашка, - спросил Верещагин, - скажи мне ты. Всё то, что мы потеряли. Все те, кто погиб. Это было не зря?
- Димка верил, что не зря, - Пашка встал. - А значит - не зря, Олег Николаевич… Ну, я пойду. Хоть пару часов посплю. Вы заходите в отряд, он там же, только не в подвале, конечно.
- Зайду, - сказал Верещагин и, откинувшись на спинку скамьи, закрыл глаза.
***
А теперь я хочу обратиться к своим читателям. Я получил немало откликов (фу, какой казённый стиль…), где мне предлагалось превратить этот цикл рассказов в роман. Делать этого я не хочу. Не потому, что не могу, а потому, что - не хочу, и всё. Но я отдаю эту тему и её героев всем, кому пришлись по душе мои рассказы. Почти три года войны, в течении которой я описал лишь два десятка дней из первых восьми месяцев - это благодатный и обширный материал. Условие лишь одно: происходящее должно соответствовать концовке - вот этому рассказу. А так - если у кого-то вдруг появится желание - я ничего не буду иметь против. Если же ни у кого такого желания не появится - я тоже не обижусь. Мне вполне достаточно того, что эти рассказы читали…
С ДНЁМ ПОБЕДЫ!!!
***
Стихи Дмитрия Ляляева.
Вот и Лондон подорвали. Доигрались в Тамерланов,
Отрыгнулись пирамиды человеческих костей.
Мафиозные разборки превращают вас в баранов,
Ставших минною добычей для непрошеных гостей.
Пустозвонных манифестов лицемерие обрыдло,
Кровь невинных не замоешь рвотной патокой речей.
Вы Россию растоптали. Вы считали нас за быдло
И, сочтя себя богами, превратились в палачей.
Ну и кто теперь поможет? Кто удержит злые орды,
Кто щитом меж рас враждебных вас укроет от беды?
Вы - хозяева планеты, вы напыщенны и горды,
И лихих своих деяний пожинаете плоды.
Что ж, воюй, надменный Запад! Позабудь свою нирвану,
Средь музейных экспонатов отыщи свою пищаль
И в пустыне раскалённой вспомни русского Ивана,
Что с казённым автоматом твою шкуру защищал.
От фашистского Берлина до душманского Герата,
В просолённой гимнастёрке, с сухарями в вещмешке.
Призрак бродит по Европе. Призрак русского солдата
Со спасённой юной немкой в обнимающей руке.