Страница:
* * *
В три ноль семь Верещагин проснулся.Снаружи бумкали минометы. Но это был не бой, а бессистемный обстрел, злость за позавчерашнее. И не это его разбудило.
Бросив взгляд на свои старые «Командирские», надсотник увидел именно это:
03.07.
Через полчаса начнет светать. Через час – рассветет совсем. Димка ушел в полночь. Если через двадцать минут они не вернутся – значит, их нет.
За столом спал, положив голову на руки, Пашка. Едва надсотник пошевелился, как вестовой вскинулся и сел прямо.
– Спи, – сказал Верещагин, подсаживаясь к столу и пододвигая блокнот.
– Не, я не хочу, – сипло и обиженно ответил Зубков. В упор посмотрел на Верещагина и сказал: – Зря вы меня не послали.
– Ты не местный, Паш, – сказал Верещагин, начиная от руки линовать рапортичку. – А Димка местный.
– Местный, – фыркнул Пашка. – Он стрелять-то умеет?
– А ему и не нужно стрелять, – усмехнулся Верещагин. – Если разведчик начал стрелять – значит, плохи дела.
– Он вернется, – вдруг сказал Пашка. – Вы не беспокойтесь, он вернется, время еще есть. Вы не волнуйтесь.
– Не волноваться? – Верещагин тщательно провел линию. – А я и не волнуюсь. Зачем мне волноваться за чужого мальчишку? – Он хмыкнул. – Просто я когда-то не сдал два экзамена – первый по прощению, второй – по любви… Вот и все.
– Не волнуйтесь, – повторил Пашка.
И почти тут же в коридоре что-то бумкнуло, кто-то засмеялся – и стремительно вошедший Басаргин выдохнул:
– Вернулись.
– Почему во множественном числе?.. – непонимающе пробормотал Верещагин, сам не замечая, как встает из-за столика.
Лицо Пашки расплылось в улыбке.
– Запускать? – Басаргин тоже улыбался.
– Скорее! – крикнул Верещагин.
И в его «кабинет» ввалились трое (трое?!) чумазых, оборванных, синхронно и широко лыбящихся мальчишек.
– Мы втроем ходили… – сказал Димка виновато, но в то же время буквально светясь. – Это вот Влад… вы его тогда видели, когда я вам сигареты подарил… а это Пашка…
– Мне было мало одного, – сказал Верещагин сухо, покосившись на своего вестового (он сидел на прежнем месте с видом «Я же говорил!!!»). – А вот посылал я как раз одного.
– Ну… – Димка потупился.
– Он один здрыснул идти, – заявил Влад. – В ногах у нас валялся, чтобы мы тоже пошли.
– Докладывайте, – так же сухо (чтобы не захохотать, не расплакаться – не дай бог! – или не наделать еще каких-нибудь глупостей) приказал Верещагин.
В мальчишках словно выключили тормоз. Все трое сунулись ближе к столу – и начался дикий галдеж:
– …а мы ползком, а там собаки – рррр…
– …а я рукой прямо в говно…
– …а там кирпич – бум, и как заорут…
– …а пушки стоят – самоходки, десять штук…
– …а Пашка говорит: «Давайте что-нибудь напишем»…
– …а мы в том месте тогда еще сигареты покупали, и в дырку – нырьк…
– …нам как два пальца об асфальт, а они огроменные, да еще в снаряге…
– …бздынь! Бздынь! У меня очко – жим-жим…
– …вот, я на руке записал…
– …гляжу – мина…
– …а они бла-бла-бла по-своему, я вот, на диктофон записал, может, важное что…
– …много – охер…ть…
Это был не доклад. Даже не его подобие. Это был просто веселый и беспорядочный гомон. Но Верещагин не прерывал его. Он еще расспросит всех троих – как следует и о том, о чем нужно. А пока…
Пока он просто стоял и улыбался, слушая, как галдят мальчишки.
* * *
Бла-бла-бла на чудом работающем в побитой «Нокии» диктофоне оказалось трепом двух часовых-янки – о бабах. Но, что интересно – янки. Значит, морскую пехоту не отвели в тыл. К чему бы это?Верещагин отложил диктофон и с удовлетворением посмотрел на карту, испещренную обозначениями. Был практически полностью разведан квартал между улицами Владимира Невского, Жукова, Лизюкова. И это сделали трое тринадцатилетних пацанов! Эх, Клим, Клим…
Жестокая, свирепая улыбка прорезала лицо надсотника. Институт искусств – а в нем штаб польско-хорватской бригады… Верещагин посмотрел на часы. Пашка на своем скутере уехал в штаб десять минут назад. Ну, погодите, братья-славяне, предатели хреновы – через полчасика на ваши головы ухнут 203-миллиметровые фугасы двух резервных «Пионов». Тогда вы – если уцелеете – поймете, каково тем несчастным рядовым, которых вы гоните на наши стволы во славу своих заморских хозяев. Надеюсь, вы не сдохнете сразу, а помучаетесь с оторванными руками-ногами…
– Кто? – поднял он голову, услышав шаги – слишком осторожные для дружинника. – Кто там?
– Я… можно?
Мальчишеский голос… Со света Верещагин не сразу различил лицо, но голос узнал сразу.
– Заходи, Дим, – сказал он, ногой выдвигая стул, на котором обычно сидел Пашка.
Но вошедший мальчишка покачал головой. Верещагину показалось, что он очень взволнован – и уж точно бледен.
– Что случилось? Что-то с мамой?!
– Нет… – вновь помотал головой мальчишка. – Я хотел… – он очень смутился, тяжело задышал. – Я хотел…
– Да не волнуйся ты так! – надсотник вдруг понял, что забеспокоился, и удивился тому, что еще может это – беспокоиться из-за одного человека. – Что случилось? Говори спокойно.
– Я прочитал книгу… – Димка выложил на стол растрепанный томик. – Вот…
– О-о-о… – лицо Верещагина вдруг стало таким, как будто он повстречал старого знакомого. Надсотник взял книгу, покачал ее на ладони. – «О вас, ребята!». Я ее очень любил. И издание было точно такое…
– Правда?! – обрадовался Димка. – Ну, тогда… – он опять сбился, раздраженно мотнул головой и решительно продолжил: – Я тут в одну комнату пролез, там стена рухнула… тут, в школе. Там разная пионерская атрибутика… – непринужденно употребил он это слово. – Ну, и книги… Вот я ее прочитал. Я читать люблю… И еще я нашел… – он полез под куртку-ветровку с надписью «Mongoos» и достал…
Надсотник ошалело моргнул, не веря своим глазам.
В руках у мальчишки был красный галстук – неожиданно яркий в свете керосинки.
– Это пионерский галстук, я теперь знаю… – сказал Димка. – Они там. В ящике в одном. Я… – он опять сбился. Надсотник молчал, держа руку на книге, лежащей на столе – как будто собирался в чем-то клясться на Библии. – Я хочу… – мальчишка выталкивал слова, как через узкое стеклянное горлышко – звенящие и редкие. – Я хочу, чтобы… чтобы я не просто так был… а чтобы…
– Я понял, – сказал Верещагин. В глазах его – широко распахнутых, в красных прожилках недосыпа и страшной усталости – было недоверие, изумление и… и еще что-то. Может быть – восторг? Или даже преклонение?
– Вы же были пионером? – спросил облегченно Димка.
– Я был плохим пионером, – покачал головой Верещагин. – Вернее… никаким.
– Ну… пусть, – Димка шагнул вперед, протягивая галстук на вытянутых руках. – Вот… пожалуйста.
Надсотник закашлялся, встал, провел рукой по коротко стриженным седым волосам. Подтянулся. Взял галстук. Димка, не сводя с мужчины глаз, вжикнул «молнией» ветровки, повыше раскатал горло тонкой водолазки цвета хаки.
– Я что-то должен сказать, да? – спросил он. – Там же была… какая-то клятва?
– Была, – кивнул Верещагин. – Но я ее не помню, Дим. Мы все давно забыли свои клятвы… Я не знаю слов…
– Пусть… – шепнул Димка. Глаза его стали упрямыми. – Тогда вы… вы просто придумайте, что мне сказать. Чтобы была клятва. Вы ведь можете. Вы до войны книги писали. Я узнал…
– Хорошо, – и надсотник вдруг вырос и построжал. – Я придумаю клятву. Повторяй за мной. Я, Дмитрий Медведев…
– Я, Дмитрий Медведев… – отозвался мальчишка, вытянувшись с прижатыми к бедрам кулаками.
– …вступая в ряды пионерской организации России…
– …вступая в ряды пионерской организации России…
– …и осознавая взятый на себя долг…
– …и осознавая взятый на себя долг…
– …торжественно клянусь…
– …торжественно клянусь… – мальчишка коротко выдохнул.
– …быть верным Родине, мужественным и честным… – звучал мужской голос.
– …быть верным Родине, мужественным и честным… – повторял голос мальчишки.
– …защищать то, что нуждается в защите, в дни войны и дни мира…
– …защищать то, что нуждается в защите, в дни войны и дни мира…
– …ни словом, ни делом, ни мыслью не изменять Родине…
– …ни словом, ни делом, ни мыслью не изменять Родине…
– …а если понадобится – отдать за нее свою жизнь.
– …а если понадобится… – мальчишка на миг запнулся, но договорил твердо: – …отдать за нее свою жизнь.
– Пусть будут свидетелями моей клятвы живые и погибшие защитники России и моя совесть.
– Пусть будут свидетелями моей клятвы живые и погибшие защитники России и моя совесть.
Надсотник повязал галстук на шею Димке. Побитые, перепачканные гарью пальцы мужчины сделали «пионерский» узел автоматически, заученно, и он невольно улыбнулся.
– Почему вы улыбаетесь? – строго спросил, поднимая голову, Димка.
– Узел, – сказал Верещагин. – Я научу тебя, как его правильно завязывать.
* * *
Он успел уснуть снова, но сон опять нарушили. Зевающий Земцов привел какую-то немолодую женщину, явно не знавшую, как себя вести, и старика – вполне бодрого, подтянутого.– К тебе, – сообщил Сергей, уходя досыпать.
– Садитесь, – предложил Верещагин. – Хотите чаю?
– Спасибо, – поблагодарил старик, подождал, пока сядет его спутница, но дальше говорила именно она:
– Видите ли… я была директором этой школы. Станислав Степанович, – старик кивнул, – ветеран войны, он работал консьержем в одном доме… – Женщина откашлялась. – Вам не кажется, что это неправильно, происходящее сейчас? – Увидев, что Верещагин иронично улыбнулся, женщина поправилась: – Я конкретно о ситуации с гражданским населением. Дети не учатся…
– Это даже не главное, – перебил ее, извинившись взглядом, Станислав Степанович. – Я вот присмотрелся… вы воюете очень храбро, что говорить. Я не ожидал, что мы еще можем так воевать… – В голосе старика прозвучала гордость, он кашлянул и продолжил: – Но вы воюете как бы сами по себе, понимаете? А ведь люди готовы помогать. Я со многими говорил, не только с пожилыми… И у многих есть навыки – например, можно делать мины, чинить форму, да мало ли что? Есть врачи, есть медсестры, повара… Кроме того, гражданских надо отселить поближе к морю, это нетрудно…
Верещагин придвинул к себе блокнот и открыл его.
– Я писал докладную о чем-то подобном генерал-лейтенанту Ромашову, – медленно сказал он. – Но в общих чертах… А теперь давайте с вами поговорим подробно. И начнем – извините, Станислав Степанович! – все-таки с детей.
– Олег! – рассерженный Земцов вошел в комнату. – Извините… Что к тебе за делегации?! Эти пришли, которые… – он покосился на женщину. – Выйди.
– Я сейчас, – кивнул Верещагин, поднимаясь.
В коридоре переминались с ноги на ногу Влад и Пашка – друзья Димки. Пашка угрюмо молчал. Влад, глядя на офицера, сказал:
– Вообще-то это охренеть нечестно.
– Это ты о чем? – спокойно спросил Верещагин, мысленно посмеиваясь и не веря происходящему.
– А о том. Ходили вместе, и вообще вместе… А тут он приходит, гордый, как будто его орденом Сутулова наградили, с закруткой на спине…
– Погоди, – оборвал его Пашка. Звонким от обиды голосом сказал: – Мы что, выходит, недостойны?
– А зачем вам это надо? – спросил Верещагин, про себя подумав: ни разу ни он, ни мальчишки не сказали, о чем идет речь – и так понимают…
– Значит – надо, – упрямо ответил не Пашка – Влад. – Так что, нам валить? Правда, недостойны?
– Несите галстуки, – сказал наконец надсотник. – Нет, постойте. Утром. Через три часа. Во-первых, у меня дело. А во-вторых, чтобы вы подумали. Попросите Димку. Пусть почитает вам, как мальчишек на таких вот галстуках вешали. И, если не передумаете – через три часа у меня…
… – Извините, – сказал надсотник, садясь к столу и придвигая к себе блокнот. – Ну что ж. Давайте вместе составлять проект – как жить дальше. Воевать будем мы. А вот жить придется вместе…
Суд горящей земли
Ливень обрушился на Воронеж утром. Такой, какого еще не было за весь месяц осады – тропически-бурный, теплый, мгновенно наполнивший все канавы, все взревевшие трубы, все бетонные желоба, проложенные к водохранилищу с улиц обоих берегов.
Там, где набережная Буденного утыкается в пригородный лес, из развалин большого дома выскочили и с хохотом, криками стали носиться по лужам не меньше двадцати мальчишек и девчонок лет семи-десяти. Они прыгали по воде, что-то кричали, поднимали руки и смеющиеся лица к небу, гонялись друг за другом и даже падали в теплые, вспененные сотнями пузырей лужи, играли в салки вокруг трех выжженных, давно остывших «Кугуаров» с развороченными жуткими дырами в корпусах.
В десяти шагах от них, в широком бетонном желобе водоотвода, грудой лежали больше ста тел в черной форме – те, кто был убит ополченцами и казаками во время вчерашней попытки пройти набережной к ВоГРЭСовскому мосту, те, кто сдался в плен и был убит чуть позже.
Они лежали мертво и неподвижно – наемники знаменитых сетевых кондотьеров ХХI века – «Blackwaters», «Beni Tal», «Close quarters protection association», «Defence systems limited», «Military professional resources incorporated», «Saladin security», «Vantage systems», «Grey areas international», «Dynocorp», «Rubicon international», «Sayeret group», «Global studies group incorporated», польстившиеся, подобно своим предкам, на щедрую добычу, они получили не ее, а – как те же предки четыреста и двести лет назад – свинец в живот; не пять тысяч пятьсот «зелени» в месяц, а нелепую и ненужную им смерть непонятно за что.
Они грудой лежали в водоотводе, и бурлящий поток шевелил их, придавая телам некое подобие жизни – жизни, которой они, молодые и сильные, обученные и уверенные в себе, не сумели распорядиться, и теплый ливень колотил по драной черной форме, по запрокинутым к небу лицам, по толстой зеленой пачке, втиснутой в чей-то оскаленный рот, по надписи, вырезанной на чьем-то белом лбу ножом и уже почерневшей:
ЗА ЧЕМ ПРИДЕШЬ – ТО И НАЙДЕШЬ!
Наверху, над водоотводом, смеялись и шлепали по лужам дети.
РЖАВЫЙ ТОЛЕГ
Грохот канонады сюда почти не доносился. Пожалуй, подвалы офиса могли бы выдержать прямое попадание «Томагавка», а уж от обычных обстрелов представляли собой вполне надежную защиту. Четыре бензиновые лампы с мощными рефлекторами, направленными в разные стороны, стояли в центре круглого стола, за которым когда-то заседал совет директоров – «в прошлой жизни», как сейчас любили говорить. В данный момент за ним заседал совет председателей пионерских отрядов города Воронежа – в помещении, специально выделенном генерал-лейтенантом Ромашовым под координационный центр организации. На стене висела здоровенная карта города.
– Ну и давайте глянем, что у кого, – черноволосый мальчишка лет пятнадцати с глубоким свежим шрамом через всю левую сторону лица положил на стол крепкие худые кулаки и слегка исподлобья осмотрел всех присутствующих – председателей советов двух других отрядов, заведующих пионерскими мастерскими, складом продуктов, госпиталем и детским садом, редактора ежедневника «Русское знамя». – Давай, Димон, – он кивнул светловолосому худенькому пареньку, одетому в ушитую штатовскую куртку, с трофейным «кольтом» на поясе.
– У нас на сегодняшний день в отрядах сто двадцать семь человек, – сказал тот. – На попечении – семьсот сорок три штуки мелочи и триста одиннадцать инвалидов и стариков. Это последние данные, может, будут еще коррективы. – Он пожал плечами: – Капля в море. По моим данным, в городе еще не меньше двадцати тысяч человек так или иначе нуждаются в нашей помощи.
– Медицина? – кивнул черноволосый.
– По-прежнему нехватка всего на свете, – угрюмо доложил рослый блондин, больше похожий на героя боевика о подростках. – Стираные бинты… Вчера принесли упаковку промедола – двести доз. Я на ней сплю, – последнее заявление вызвало некоторое безадресное волнение. – Я на ней сплю! – с нажимом, повысив голос, повторил блондин, воинственно поглядев кругом. – Потому что я точно знаю минимум про троих – колются! И могу назвать имена, фамилии, сказать, у кого они… Ладно. Из наших в госпитале раненых трое. Один умирает – множественные ожоги, бутылки с коктейлем лопнули над головой… Семнадцать больных. Я вас прошу, черти, возвращайте сбежавших! Позавчера сбежал один – с температурой сорок… Вы знаете, кто и к кому! Верните добром, или с температурным бредом я его уже не приму. У меня все.
– Продукты? – продолжал темноволосый.
Поднялась худенькая, коротко остриженная девчонка, похожая на молодой вариант Хадакамы, в первый же день войны оперативно смывшейся в Японию. В подвале наступила опасливая тишина, даже сам спрашивавший как-то стушевался.
– Украли две пачки сухого крема, – индифферентно-неприятным голосом сообщила девчонка. – Украли, размешали с водой и съели. Нагло. Прямо за углом склада. И я знаю, кто это сделал, Золотце.
– М-м? – подняла золотистую бровь умопомрачительно красивая девчонка с лицом карающего ангела – еще в конце мая этого года известная всей области как «Мисс Воронеж Тин» года. – Ты хочешь сказать, что крем съела я? У меня диета.
– Не ты, но твои сопливые подопечные, – по-прежнему равнодушно уточнила стриженая. – Это саранча, а не дети.
– Растет смена, оперяется, – заметили из полутьмы.
В другом конце захрюкали от сдерживаемого смеха. Еще кто-то потребовал:
– Позитив давай, Лерка, позитив!
– Вот вам позитив. НЗ в кои-то веки укомплектован. Холодильная камера работает, так что с продуктами все будет в порядке.
– То есть их никто не получит, – уточнил блондин-«медик». – Ты бы хоть бульонные кубики на госпиталь отстегнула.
– Перетопчетесь, – отрезала «Хадакама». – У меня все.
– Детский сад? – продолжал темноволосый.
Золотце неспешно поднялась и оперлась о стол кончиками расставленных пальцев:
– Во-первых, я прошу возвращать всех младших, которые убегают «на линию». Чтоб ни единого там не было. Иначе буду скандалить вплоть до рукоприкладства. Дальше. Крем они правда съели, и я знаю, кто съел – они мне признались. Но не скажу. Еще. Проблема с игрушками. В городе полно игрушечных магазинов. Добывайте, где хотите, когда хотите – но чтоб игрушки были. Не хочу, чтобы малышня играла гильзами. И так от их «бу-бух, падай, убит, сбил!» сердце щемит.
– М-ммм… – промычал кто-то.
– Слушай, парнокопытное! – взорвалась Золотце. – Двенадцатилетние играют в войнушку с настоящими автоматами – я с этим смирилась, раз уж взрослые охерели до такой степени! Но у маленьких должно быть детство! Даже здесь! Особенно здесь! И еще – бумага и цветные карандаши, – уже спокойно добавила она. – И ночные горшки.
– Каски подойдут? – деловито спросил Димка. – Вернее, шлемы. Эй-си-эйч. С бумагой посмотрим.
– Подойдут. А с бумагой не смотреть, делать надо. И еще – пусть найдут моющее средство, какое угодно. А так у меня все.
– Техника и оружие? – подбадривал черноволосый.
Встал худощавый мальчишка в кожаной безрукавке. Сунув большие пальцы в брючные петли, он сообщил:
– Оружия и боеприпасов – полно. Любого. Если командующий захочет – танк пригоним.
– Не захочет, – нетерпеливо сказал черноволосый.
– Как хочет, – невозмутимо произнес «безрукавый». Среди пионеров царило оживление – благодаря в немалой степени их действиям добровольцы из гражданских получали трофейное оружие и достаточно боеприпасов, а обороняющиеся могли почти всегда восполнять потери. – Теперь о горючке. Дизтопливо почти все забрали военные. Если бы забирали бензин – я бы и слова не сказал, его больше, чем надо. Но у меня три дизеля – холодильник, операционка, резерв. Как без дизельного-то?.. Велосипеды. Износ в среднем – пятьдесят процентов. Даже у резервных – их у меня шестьдесят семь штук. За прошедший отчетный период, так сказать, накрылось пять машин, еще две откопали где-то и пригнали, итого – минус четыре. Ребята раскопали турмагазин, там полно снаряжения. Можно получать, кому что нужно. Все.
– «Русское знамя»? – кивнул черноволосый.
Встал печальный мальчишка с каштановой челкой над большими очками, за которыми грустили карие глаза. И душераздирающе вздохнул, прежде чем начать говорить, чем вызвал волну таких же вздохов вокруг стола.
– Не смешно, – грустно заметил очкарик. – У меня нет проблем. Еще нет бумаги и краски к принтерам. Предлагаю голосованием меня снять с должности и отправить в связисты или разведчики. А? – В голосе его прозвучала искренняя надежда.
– Будут тебе и краска, и бумага, – пообещал черноволосый.
– Только не в ущерб мне, – предупредила Золотце.
– Не в ущерб, не в ущерб… У тебя все?
– Нет, – заявил очкарик. – Мне батарейки нужны. И скажите Мазуте, чтобы не отключал резервный, когда мы работаем.
– А я отключал?! – истошно заорал «безрукавый». – И вообще – какая скотина «крокодильчики» к кабелю подкусывает?! Поймаю – кастрирую на хер!
Участники совещания захохотали…
– Ты к своим, в «Старт»? – спросил Медведев, притормаживая ногой.
Черноволосый Сержант поправил галстук под джинсовой курткой, покачал головой:
– Не… Сначала попробую опять домой. Деда с бабкой уговаривать.
– Не уходят? – Димка вздохнул.
– Не… Бараны старые, – выругался Сержант. – Я им говорю – накроет вас бомбой или снарядом в вашей халупе – и ага. А дед в меня ковшом для воды… Ладно, поехал.
– Давай, – Димка оттолкнулся от бордюра. – Привет твоим!
Ходили слухи, что откуда-то с неведомых складов Ромашову все-таки перебросили больше пятидесяти новеньких «мигарей», и они, взлетая с Авиастроителей, остановили «эфы» над Волгой, не дав им прорваться. Ребята выспались выше крыши, а под вечер принесли несколько ящиков с продуктами – пакеты риса, томатная паста, консервы из баранины… Все было иранское. В одном ящике нашли записку, безграмотно написанную по-русски печатными буквами – учащиеся какого-то медресе писали, что восхищаются нашим беспримерным героизмом, молят Аллаха покарать агрессоров и посылают нам продукты, купленные на собранные деньги. Девчонки начали хлюпать, а Леньке почему-то было смешно…
…В подвалах все было как весь последний месяц. Большинство раскладывалось спать. В дальнем углу шло родительское собрание. Любовь Тимофеевна на него не пошла и проверяла тетрадки своих младшеклассников. Лизка, собрав вокруг себя мелких, читала им про домовенка Кузьку. Еще две девчонки, сидя на открытых ящиках, вяло спорили, сколько банок открывать на завтрак. За арочным проходом, завешенным шторами, стонали и матерились, металлически позвякивало – шли операции…
Ввалился Сержант. Лихач не ожидал, что он вернется сегодня – наверное, дед с бабкой в очередной раз отказались покинуть свой дом и снова расплевались с внуком. Но куда удивительней было, что Сержант волок за руку Генку Ропшина. Да еще в каком виде – грязного, волосы дыбом, одежда чем-то перемазана и порвана. Лихач просто офигел – ему казалось, что уж Ропшины-то точно давно на каких-нибудь Багамах или Канарах! Вспомнилось, как Колька хвастался загранпаспортом…
… – Посмотрите на это чудо! – объявил Сержант (все посмотрели; Генка тоже смотрел. Но не на окружающих, а куда-то мимо).
– Иду через парк, а он там сидит под кустами… Думал – позавчера попал под бомбежку, крышу сорвало, вот и прячется. Взял его за руку, поволок домой, а у них там полторы стены, да и те дымятся. Ну, я его сюда… Оксидик, цветочек мой аленький, посмотри, что у него с руками.
– Трепло, – сказала Оксана, дернула плечом и пошла за своей сумкой.
Лихач проводил ее взглядом и пихнул локтем плюхнувшегося рядом Сержанта:
– Не заедайся к ней, понял? В морду дам.
– Дашь, – тихо ответил Сержант. – Потом. Ты давай, не сиди… Сейчас десантура сказала – идут, гады. Минут через десять будут…
… – Ты где себе так руки изуродовал? Ты же их сжег начисто! – Оксана бинтовала ладони безропотно сидящего Генки. – Ты чего молчишь, дубина?!
– Он по привычке пирожки прямо из духовки таскал, – сказал кто-то, и вокруг заржали.
Генка посмотрел немного осмысленней, улыбнулся странной улыбкой и неожиданно тонким, но очень ясным голосом сказал:
– Не… Там мама горела и кричала. В доме. Я хотел ее откопать и не смог…
Стало очень тихо. Ленька увидел, как Любовь Тимофеевна подняла голову и вдруг взялась за виски, стиснула их так, что побелели пальцы. А потом в этой тишине родился и врезался в мозги тонким буравом вой сирены…
Там, где набережная Буденного утыкается в пригородный лес, из развалин большого дома выскочили и с хохотом, криками стали носиться по лужам не меньше двадцати мальчишек и девчонок лет семи-десяти. Они прыгали по воде, что-то кричали, поднимали руки и смеющиеся лица к небу, гонялись друг за другом и даже падали в теплые, вспененные сотнями пузырей лужи, играли в салки вокруг трех выжженных, давно остывших «Кугуаров» с развороченными жуткими дырами в корпусах.
В десяти шагах от них, в широком бетонном желобе водоотвода, грудой лежали больше ста тел в черной форме – те, кто был убит ополченцами и казаками во время вчерашней попытки пройти набережной к ВоГРЭСовскому мосту, те, кто сдался в плен и был убит чуть позже.
Они лежали мертво и неподвижно – наемники знаменитых сетевых кондотьеров ХХI века – «Blackwaters», «Beni Tal», «Close quarters protection association», «Defence systems limited», «Military professional resources incorporated», «Saladin security», «Vantage systems», «Grey areas international», «Dynocorp», «Rubicon international», «Sayeret group», «Global studies group incorporated», польстившиеся, подобно своим предкам, на щедрую добычу, они получили не ее, а – как те же предки четыреста и двести лет назад – свинец в живот; не пять тысяч пятьсот «зелени» в месяц, а нелепую и ненужную им смерть непонятно за что.
Они грудой лежали в водоотводе, и бурлящий поток шевелил их, придавая телам некое подобие жизни – жизни, которой они, молодые и сильные, обученные и уверенные в себе, не сумели распорядиться, и теплый ливень колотил по драной черной форме, по запрокинутым к небу лицам, по толстой зеленой пачке, втиснутой в чей-то оскаленный рот, по надписи, вырезанной на чьем-то белом лбу ножом и уже почерневшей:
ЗА ЧЕМ ПРИДЕШЬ – ТО И НАЙДЕШЬ!
Наверху, над водоотводом, смеялись и шлепали по лужам дети.
* * *
Еще два месяца назад их не пустили бы сюда на порог – не то что в подвалы, в святая святых воронежского офиса ведущей энергокомпании РФ. Но те времена давно прошли, не было возле выбитых дверей охраны, да и самого офиса не было на две трети высоты, а его хозяин, по слухам, то ли сидел в американской тюрьме (где из него вышибали номера счетов), то ли был убит во время бомбежки Москвы, то ли растерзан толпой беженцев в Шереметьево около своего самолета… Единственное, что о нем напоминало, – большой цветной портрет, в котором торчали два дротика от «дартс», финский нож и который пересекала безграмотная надпись:РЖАВЫЙ ТОЛЕГ
Грохот канонады сюда почти не доносился. Пожалуй, подвалы офиса могли бы выдержать прямое попадание «Томагавка», а уж от обычных обстрелов представляли собой вполне надежную защиту. Четыре бензиновые лампы с мощными рефлекторами, направленными в разные стороны, стояли в центре круглого стола, за которым когда-то заседал совет директоров – «в прошлой жизни», как сейчас любили говорить. В данный момент за ним заседал совет председателей пионерских отрядов города Воронежа – в помещении, специально выделенном генерал-лейтенантом Ромашовым под координационный центр организации. На стене висела здоровенная карта города.
– Ну и давайте глянем, что у кого, – черноволосый мальчишка лет пятнадцати с глубоким свежим шрамом через всю левую сторону лица положил на стол крепкие худые кулаки и слегка исподлобья осмотрел всех присутствующих – председателей советов двух других отрядов, заведующих пионерскими мастерскими, складом продуктов, госпиталем и детским садом, редактора ежедневника «Русское знамя». – Давай, Димон, – он кивнул светловолосому худенькому пареньку, одетому в ушитую штатовскую куртку, с трофейным «кольтом» на поясе.
– У нас на сегодняшний день в отрядах сто двадцать семь человек, – сказал тот. – На попечении – семьсот сорок три штуки мелочи и триста одиннадцать инвалидов и стариков. Это последние данные, может, будут еще коррективы. – Он пожал плечами: – Капля в море. По моим данным, в городе еще не меньше двадцати тысяч человек так или иначе нуждаются в нашей помощи.
– Медицина? – кивнул черноволосый.
– По-прежнему нехватка всего на свете, – угрюмо доложил рослый блондин, больше похожий на героя боевика о подростках. – Стираные бинты… Вчера принесли упаковку промедола – двести доз. Я на ней сплю, – последнее заявление вызвало некоторое безадресное волнение. – Я на ней сплю! – с нажимом, повысив голос, повторил блондин, воинственно поглядев кругом. – Потому что я точно знаю минимум про троих – колются! И могу назвать имена, фамилии, сказать, у кого они… Ладно. Из наших в госпитале раненых трое. Один умирает – множественные ожоги, бутылки с коктейлем лопнули над головой… Семнадцать больных. Я вас прошу, черти, возвращайте сбежавших! Позавчера сбежал один – с температурой сорок… Вы знаете, кто и к кому! Верните добром, или с температурным бредом я его уже не приму. У меня все.
– Продукты? – продолжал темноволосый.
Поднялась худенькая, коротко остриженная девчонка, похожая на молодой вариант Хадакамы, в первый же день войны оперативно смывшейся в Японию. В подвале наступила опасливая тишина, даже сам спрашивавший как-то стушевался.
– Украли две пачки сухого крема, – индифферентно-неприятным голосом сообщила девчонка. – Украли, размешали с водой и съели. Нагло. Прямо за углом склада. И я знаю, кто это сделал, Золотце.
– М-м? – подняла золотистую бровь умопомрачительно красивая девчонка с лицом карающего ангела – еще в конце мая этого года известная всей области как «Мисс Воронеж Тин» года. – Ты хочешь сказать, что крем съела я? У меня диета.
– Не ты, но твои сопливые подопечные, – по-прежнему равнодушно уточнила стриженая. – Это саранча, а не дети.
– Растет смена, оперяется, – заметили из полутьмы.
В другом конце захрюкали от сдерживаемого смеха. Еще кто-то потребовал:
– Позитив давай, Лерка, позитив!
– Вот вам позитив. НЗ в кои-то веки укомплектован. Холодильная камера работает, так что с продуктами все будет в порядке.
– То есть их никто не получит, – уточнил блондин-«медик». – Ты бы хоть бульонные кубики на госпиталь отстегнула.
– Перетопчетесь, – отрезала «Хадакама». – У меня все.
– Детский сад? – продолжал темноволосый.
Золотце неспешно поднялась и оперлась о стол кончиками расставленных пальцев:
– Во-первых, я прошу возвращать всех младших, которые убегают «на линию». Чтоб ни единого там не было. Иначе буду скандалить вплоть до рукоприкладства. Дальше. Крем они правда съели, и я знаю, кто съел – они мне признались. Но не скажу. Еще. Проблема с игрушками. В городе полно игрушечных магазинов. Добывайте, где хотите, когда хотите – но чтоб игрушки были. Не хочу, чтобы малышня играла гильзами. И так от их «бу-бух, падай, убит, сбил!» сердце щемит.
– М-ммм… – промычал кто-то.
– Слушай, парнокопытное! – взорвалась Золотце. – Двенадцатилетние играют в войнушку с настоящими автоматами – я с этим смирилась, раз уж взрослые охерели до такой степени! Но у маленьких должно быть детство! Даже здесь! Особенно здесь! И еще – бумага и цветные карандаши, – уже спокойно добавила она. – И ночные горшки.
– Каски подойдут? – деловито спросил Димка. – Вернее, шлемы. Эй-си-эйч. С бумагой посмотрим.
– Подойдут. А с бумагой не смотреть, делать надо. И еще – пусть найдут моющее средство, какое угодно. А так у меня все.
– Техника и оружие? – подбадривал черноволосый.
Встал худощавый мальчишка в кожаной безрукавке. Сунув большие пальцы в брючные петли, он сообщил:
– Оружия и боеприпасов – полно. Любого. Если командующий захочет – танк пригоним.
– Не захочет, – нетерпеливо сказал черноволосый.
– Как хочет, – невозмутимо произнес «безрукавый». Среди пионеров царило оживление – благодаря в немалой степени их действиям добровольцы из гражданских получали трофейное оружие и достаточно боеприпасов, а обороняющиеся могли почти всегда восполнять потери. – Теперь о горючке. Дизтопливо почти все забрали военные. Если бы забирали бензин – я бы и слова не сказал, его больше, чем надо. Но у меня три дизеля – холодильник, операционка, резерв. Как без дизельного-то?.. Велосипеды. Износ в среднем – пятьдесят процентов. Даже у резервных – их у меня шестьдесят семь штук. За прошедший отчетный период, так сказать, накрылось пять машин, еще две откопали где-то и пригнали, итого – минус четыре. Ребята раскопали турмагазин, там полно снаряжения. Можно получать, кому что нужно. Все.
– «Русское знамя»? – кивнул черноволосый.
Встал печальный мальчишка с каштановой челкой над большими очками, за которыми грустили карие глаза. И душераздирающе вздохнул, прежде чем начать говорить, чем вызвал волну таких же вздохов вокруг стола.
– Не смешно, – грустно заметил очкарик. – У меня нет проблем. Еще нет бумаги и краски к принтерам. Предлагаю голосованием меня снять с должности и отправить в связисты или разведчики. А? – В голосе его прозвучала искренняя надежда.
– Будут тебе и краска, и бумага, – пообещал черноволосый.
– Только не в ущерб мне, – предупредила Золотце.
– Не в ущерб, не в ущерб… У тебя все?
– Нет, – заявил очкарик. – Мне батарейки нужны. И скажите Мазуте, чтобы не отключал резервный, когда мы работаем.
– А я отключал?! – истошно заорал «безрукавый». – И вообще – какая скотина «крокодильчики» к кабелю подкусывает?! Поймаю – кастрирую на хер!
Участники совещания захохотали…
* * *
До поворота на Циолковского Димка и Сержант ехали вместе, синхронно крутя педали. После дневного дождя было свежо, но небо уже очистилось полностью.– Ты к своим, в «Старт»? – спросил Медведев, притормаживая ногой.
Черноволосый Сержант поправил галстук под джинсовой курткой, покачал головой:
– Не… Сначала попробую опять домой. Деда с бабкой уговаривать.
– Не уходят? – Димка вздохнул.
– Не… Бараны старые, – выругался Сержант. – Я им говорю – накроет вас бомбой или снарядом в вашей халупе – и ага. А дед в меня ковшом для воды… Ладно, поехал.
– Давай, – Димка оттолкнулся от бордюра. – Привет твоим!
* * *
…Прошлой ночью «писькоделы» не прилетали, и Лихач (в недавнем далеком прошлом Ленька Лихачев) вопреки всему начал надеяться, что и в эту их тоже не будет.Ходили слухи, что откуда-то с неведомых складов Ромашову все-таки перебросили больше пятидесяти новеньких «мигарей», и они, взлетая с Авиастроителей, остановили «эфы» над Волгой, не дав им прорваться. Ребята выспались выше крыши, а под вечер принесли несколько ящиков с продуктами – пакеты риса, томатная паста, консервы из баранины… Все было иранское. В одном ящике нашли записку, безграмотно написанную по-русски печатными буквами – учащиеся какого-то медресе писали, что восхищаются нашим беспримерным героизмом, молят Аллаха покарать агрессоров и посылают нам продукты, купленные на собранные деньги. Девчонки начали хлюпать, а Леньке почему-то было смешно…
…В подвалах все было как весь последний месяц. Большинство раскладывалось спать. В дальнем углу шло родительское собрание. Любовь Тимофеевна на него не пошла и проверяла тетрадки своих младшеклассников. Лизка, собрав вокруг себя мелких, читала им про домовенка Кузьку. Еще две девчонки, сидя на открытых ящиках, вяло спорили, сколько банок открывать на завтрак. За арочным проходом, завешенным шторами, стонали и матерились, металлически позвякивало – шли операции…
Ввалился Сержант. Лихач не ожидал, что он вернется сегодня – наверное, дед с бабкой в очередной раз отказались покинуть свой дом и снова расплевались с внуком. Но куда удивительней было, что Сержант волок за руку Генку Ропшина. Да еще в каком виде – грязного, волосы дыбом, одежда чем-то перемазана и порвана. Лихач просто офигел – ему казалось, что уж Ропшины-то точно давно на каких-нибудь Багамах или Канарах! Вспомнилось, как Колька хвастался загранпаспортом…
… – Посмотрите на это чудо! – объявил Сержант (все посмотрели; Генка тоже смотрел. Но не на окружающих, а куда-то мимо).
– Иду через парк, а он там сидит под кустами… Думал – позавчера попал под бомбежку, крышу сорвало, вот и прячется. Взял его за руку, поволок домой, а у них там полторы стены, да и те дымятся. Ну, я его сюда… Оксидик, цветочек мой аленький, посмотри, что у него с руками.
– Трепло, – сказала Оксана, дернула плечом и пошла за своей сумкой.
Лихач проводил ее взглядом и пихнул локтем плюхнувшегося рядом Сержанта:
– Не заедайся к ней, понял? В морду дам.
– Дашь, – тихо ответил Сержант. – Потом. Ты давай, не сиди… Сейчас десантура сказала – идут, гады. Минут через десять будут…
… – Ты где себе так руки изуродовал? Ты же их сжег начисто! – Оксана бинтовала ладони безропотно сидящего Генки. – Ты чего молчишь, дубина?!
– Он по привычке пирожки прямо из духовки таскал, – сказал кто-то, и вокруг заржали.
Генка посмотрел немного осмысленней, улыбнулся странной улыбкой и неожиданно тонким, но очень ясным голосом сказал:
– Не… Там мама горела и кричала. В доме. Я хотел ее откопать и не смог…
Стало очень тихо. Ленька увидел, как Любовь Тимофеевна подняла голову и вдруг взялась за виски, стиснула их так, что побелели пальцы. А потом в этой тишине родился и врезался в мозги тонким буравом вой сирены…