– В них бывает жемчуг? – спросила она вдруг.
– Нет, кажется, – рассеянно сказал я, – это в речных жемчужницах… Но у нас их давно не осталось.
– Ну здесь-то, может, есть? – предположила Танюшка, и я вздохнул.
– Да я забыл, что мы… Может, и есть.
– Олег, а почему мы ушли с опушки? Кого ты увидел?
– Никого, – равнодушно отозвался я. – Просто не хотел торчать там. На всякий случай. Не сами же по себе те ребята погибли?
– Ну, это давно было… – успокоенно протянула Танюшка. – А вот интересно – откуда тут англичане? Или они американцы?
– Или кто угодно, говоривший по-английски, – дополнил я. – Кто их знает, откуда. Мы тут вообще ничего не знаем.
– Завтра дойдем, Олег? – спросила она.
Я пожал плечами:
– Ну, сорок миль завтра кончатся точно. А там посмотрим – знать бы еще, что мы ищем?
– Ход домой, что же еще? – твердо и уверенно удивилась Танька.
Меня просто убила эта ее уверенность. Даже ответа не нашлось, да я его и не искал. Разве что мне подумалось, что разочарование Танюшки при такой уверенности будет тяжелым. Вдруг она его не перенесет?! Чокнется или еще что…
– Тань! – вырвалось у меня.
– Что? – спокойно удивилась она, отряхивая ладонь о джинсину.
– Да ничего, – так же спокойно ответил я. – Просто – Тань-нь-нь… Колокольчик звенит, слышишь?
Она почему-то смутилась – опустила голову, стрельнула зелеными искрами из-под волос. Сказала:
– Хватит тебе. Ты что, в любви признаешься?
Теперь уже я опустил глаза. И, рассматривая куртку у себя на груди, ответил:
– А если так? То что?
– Да ничего. – Танюшка поворошила угли в костре. – А помнишь, как первого июня мы были в Чутановке, у Вадима на даче?
– Когда вечером разожгли «пионерский» костер и я у тебя спрашивал, не больно ли кусаются комары? – усмехнулся я.
– Очень тактично и участливо спрашивал, – уточнила Танюшка.
– Видимо, тебе это доставляло удовольствие? – Я кивнул и получил в лоб веточкой, а девчонка продолжала: – Но я не про это… И не про костер… Помнишь, как мы шли со станции? И ты ухитрялся одновременно поддерживать меня под руку, отгонять комаров, тащить на себе свой и мой рюкзаки, опираться на деревянную шпагу и трепаться со мной?
– Помню, – кивнул я, действительно с удовольствием вспоминая эти совсем недавние события. – А ребята вечером напали на нас из-за кустов…
– Придурки, – сердито вставила Танюшка, – я так испугалась… И ты с ними дрался и всех заколол.
– Их и было всего трое, – уточнил я.
– Все равно… Было так… – Она покрутила рукой в воздухе. – По-настоящему…
– Я на будущий год могу выиграть первенство город – район по рапире, – сказал я. – Ты придешь за меня болеть?
– Конечно, приду, – закивала Танюшка. Я приподнялся на локтях:
– Тань, а это правда, что ты говорила про школу? Что ты перешла в нашу школу?
– Правда, конечно, – она смотрела на меня через огонь, и я не мог различить выражения ее глаз. Странно. Огонь должен освещать. Но он прячет, делая лица одинаковыми. Около огня невозможно разглядеть, какое у человека выражение глаз, улыбается он или насмехается… Но сейчас я знал, что Танюшка говорит правду.
– А почему, Тань? – тихо спросил я. И подумал, что мы уже долго знакомы. И много раз уже сидели вот так у самых разных костров. Но такого разговора у нас еще не было. – Почему ты так решила?
– Потому что… – Она замялась и жалобно попросила: – Не надо, Олег, я же все равно…
Я увидел – даже в свете костра! – как она покраснела. И засмеялся от внезапно заполнившего меня – как ситро заполняет кружку! – пузыристого, шипящего чувства радости. Причем для этой радости у меня не было ни слов, ни даже мыслей.
– Знаешь, я удивился, когда ты согласилась идти к нашим, – вместо продолжения разговора сказал я. – Думал, ты испугаешься.
– Как Ленка Власенкова? – вспомнила Танюшка. – Ленка потом, помнишь, рассказывала, что сперва, как к нам в штаб попала, хотела сразу удрать. Думала – притон какой-то… Нет, я сразу сообразила, что и ребята, и девчонки у вас хорошие… А вот я удивилась, когда знаешь что? Когда ты к нам домой пришел. До сих пор не знаю, как ты мой адрес разыскал?
– В клубе собачников, – признался я. – Твоего Черныша там хорошо знают… Туда-то я пришел, а вот около твоего дома минут сорок ходил. Если бы мне твой отец открыл, я бы, наверное, сбежал.
– А открыла я, – задумчиво сказала Танька. – Знаешь, Черныш, наверное, не ест. Он не любит, когда меня долго нет.
– Кузя тоже, – вспомнил я своего пса. Танюшка засопела. Серьезно так, с претензией на слезы, и я поспешил попросить: – Тань, может быть, ты споешь опять?
– Ты меня отвлечь хочешь, – вздохнула она.
Я кивнул:
– Ага. И сам хочу отвлечься, угадала. Спой какую-нибудь нашу.
– Сейчас. – Она села прямее и склонила голову набок… Но прежде чем начать петь, сказала вдруг: – Помнишь, как твой Сергей говорит? «Насильно слушать у костра вранье никого не заставишь – это не у телевизора…» Слушай, Олег.
Я проснулся от стремительного ощущения падения – и схватился обеими руками за края кровати, а на самом деле – за широкий сук, на котором лежал верхней частью тела. Говорят, что такое снится, когда во сне растешь, и я, еще толком не очнувшись, вроде бы даже вспомнил свой сон.
Но тут же забыл его. Какой тут сон, когда наяву творились вещи почуднее!
Сперва мне показалось, что за деревьями мельтешат светлячки – только какие-то разноцветные и излишне активные. Но это потому, что я еще до конца не проснулся. В следующий миг до меня дошло, что это на самом деле очень далеко – километров за тридцать, не меньше! – и никакие это не светлячки.
Трассирующие пули, как в кино про войну, – вот что это такое. Только не так густо, как показывают в фильмах; то тут, то там, реденько.
Честно – я обалдел. Так, сидя, и остолбенел, даже рот приоткрыл, наблюдая за бесшумным – расстояние было точно большим – полетом цветных точек. Это могло значить одно – люди тут есть…
Точнее, это еще значило, что у этих людей имеется оружие посерьезнее мечей. Неясным оставалось лишь одно: что это за люди. А это-то как раз и было самым важным, если честно.
Стрельба продолжалась совсем недолго. Кроме того, она не могла меня разбудить. Так от чего же я проснулся?
Все это время я лежал неподвижно, повинуясь какому-то инстинкту, появившемуся внезапно и очень кстати.
Потом внизу, там, где мы жгли костер, зашуршал пепел. Хрустнули полусгоревшие ветви. И уже беззвучно проплыли куда-то в сторону тени.
Раз. Два. Три… Семь. Восемь… Двенадцать.
Страх отпустил меня не сразу, оставив после себя унизительный холодный пот, спазмы в желудке и кислятину во рту. Я не знаю, кого видел, даже очертаний толком не различил. Знаю, что избежал смертельной опасности. Каким-то чудом…
Мне пришлось пересилить себя, чтобы спуститься с дерева, – да и то я выждал чуть ли не полчаса, не опасаясь, что усну. Страх не давал… Подсвечивая зажигалкой, всмотрелся в пепел.
Он был истоптан. В нескольких местах отпечатались следы. Не звериные… но и не очень похожие на людские. Какие-то нечеткие, словно оставлявшие их были обуты в бесформенную обувь.
Мне вновь стало страшно, и я, погасив зажигалку, долго не мог влезть на дерево, холодея каждый раз, когда срывалась нога. Мне казалось, что вот-вот кто-то вцепится в плечи и поволочет в темноту. Мне в сознательном возрасте ни разу не доводилось надуть в штаны, но сейчас я был близок к этому и наверх вскарабкался в полнейшем изнеможении, весь дрожа.
Танюшка спала, и я даже разозлился на нее. Но сопение девчонки действовало успокаивающе; я устроился, скорчившись у нее в ногах, сунул руки под мышки и… сам не заметил, как все-таки уснул.
В голосе Танюшки было потрясение. Надо сказать, я ее понимал.
Мы стояли внизу голого каменного откоса. Не помню, чтобы я видел такой в нашем мире в этих местах, да это и не важно. Откос уходил влево и вправо, словно огромный нож вспорол в этом месте лес на несколько километров, вывернув вал перемешанной с галькой земли. Конечно, это было не так. Но похоже.
Однако не этот геоморфологический памятник нас удивил. Нам хотелось есть, до природных ли тут недоразумений? А вот на этом валу – в сотне метров справа от нас – лежал большой серый валун.
И это был не просто валун.
Когда-то чья-то рука придала валуну очертания лежащего человека. Он опирался щекой на кулак левой руки, а правой придерживал рукоять меча, вытянутого вдоль ноги. Черты лица были только намечены, но все же хорошо различалось, что неведомый скульптор изобразил подростка – с правильным лицом, с упавшей на щеку прядью волос.
– Пошли. – Я потянул Таньку за плечо. – По-моему, мы добрались.
Танюшка стрельнула в меня взглядом – недоверчивым и обрадованным, – и я понял, что для нее путь закончился.
А у меня такого чувства не было.
Не было – и все тут.
Мы подошли к каменной глыбе. Она оказалась в три раза больше человека, и, подойдя вплотную, я увидел, что скульптура старая. Старше надписей, которые мы видели тут.
– Ну вот, Тань. – Я вытер лоб и незаметно оперся на камень, пережидая короткий приступ головокружения. – Пришли. Что дальше?
Она вновь взглянула на меня:
– Ты не веришь? – тихо спросила она. Я покачал головой. – И с самого начала не верил? – Я снова покачал головой. – Но, может, мы просто не сюда попали, может, эта статуя никакого отношения…
– Может быть, – устало прервал ее я. – Но я, Тань, не знаю, куда нам еще идти. Вот мы пришли, сорок миль кончились или вот-вот кончатся. Я не знаю, куда мы должны были прийти. И вообще… – Я махнул рукой и присел на край камня. Голова не переставала противно кружиться. То ли от голода, то ли давление резко упало – больше года уже не было со мной такой фигни… Наверное, и на лице это как-то отразилось, потому что Танюшка посмотрела на меня с испугом и тронула за плечо:
– Ты чего?
– Ничего, ничего, – поспешил успокоить ее я и рывком поднялся. – Понимаешь, Тань, для них – ну, для тех, кто надписи оставлял, – этот памятник мог что-то значить. А вообще – нечего киснуть. Это место ничем не хуже любого другого.
– Я домой хочу. – Губы у Танюшки вдруг поехали, задрожали. – И есть… – Она справилась с собой, но отвернулась и начала водить пальцем по камню.
– Есть мы добудем. – Я заставил себя собраться. – Обязательно добудем, что ты… И домой выберемся, погоди только, Тань…
Мне очень-очень хотелось зареветь. Оказывается, и я на что-то надеялся. Вопреки всему надеялся… Но реветь не имело смысла, и я решительно взялся за Танькино плечо под ковбойкой:
– Тань, вставай. Пошли. Нам вообще нельзя на одном месте сидеть.
Она не спросила – почему. Вместо этого с надеждой посмотрела на меня:
– А давай вокруг походим немного, а, Олег? Вдруг что-то найдем, а?
– Давай, – согласился я. Без особой надежды, просто для успокоения – даже не своего, а Танюшки…
…Форт мы нашли через десять минут.
– Это английский гербовый лев, – определил я. – Тань, я тебя подсажу, а ты попробуй открыть дверь.
– Угу. – При виде форта она вновь резко оживилась. – Давай.
Я, сцепив руки в замок, подкинул ее к двери, и Танюшка ловко вцепилась в какие-то выбоинки. Нетерпеливо вытянула ко мне руку, я перебросил ей открытый нож. Наверху скрипнуло, хрустнуло, посыпалась сырая деревянная труха, и Танюшка соскочила обратно. Указала вверх подбородком с гордым видом.
Дверь была открыта – отошла на полметра. В щели проглядывал свет.
– Подсади опять, я посмотрю.
Я принял от нее нож и покачал головой:
– Лучше я, мало ли что…
– Я же тебя не подниму, – улыбнулась она. – Давай, Олег.
– Эххх… – Я неохотно, но сноровисто подсадил ее и приготовился ждать. Но буквально через минуту Танюшка с ошарашенным видом свесилась обратно. Она, кажется, лежала на животе и обеими руками отводила волосы от лица. Глаза у нее были ошалелые:
– Олег, тут оружейный склад, – сказала она.
– Дай руку, – выкинул я вверх ладонь.
Рассказ второй
Нет, что бы Танюшка ни говорила, но это ничуть не походило на оружейный склад. По крайней мере как я их себе всегда представлял – строгие ряды стоек с оружием. (В жизни я их – складов – все равно не видел.) Скорее это напоминало оружейную башню из повести Крапивина «В ночь Большого Прилива», где вооружался главный герой Сережка, – эту книжку я очень любил…
Было еще одно сходство – пожалуй, более верное, только очень уж неприятное, поэтому я и не подумал о нем сразу. Если я что-то понимаю, то люди свалят оружие так – одной большой, остро-расползающейся кучей – в одном случае.
Если сдаются. Перед моими глазами встала картинка из фильма (или, может быть, я ее сам выдумал): люди проходят между двумя рядами других людей и складывают, почти бросают, оружие в конце этого живого коридора. С лязгом и шорохом выползают из ножен потерявшие хозяев клинки…
Все как здесь. А где хозяева? Я даже огляделся с неприятным холодком, почти ожидая увидеть где-нибудь у стены скелеты.
Конечно, там ничего не было.
– Странненько, – сказала вдруг Танюшка, и я вздрогнул. Девчонка задумчиво смотрела на эту кучу. – Их как будто… бросили. Потому что не нужны.
– Это еще не самое странное. – Я почему-то ощутил нервную дрожь. – Странней то, что все оружие здесь – боевое.
– А? – Танюшка посмотрела на меня, сведя густые брови. – Это как?
– Мы с тобой тут уже долго, но не видели ни одного человека, – задумчиво сказал я. Когда говоришь вслух, мысли легче оформляются. И иногда сам удивляешься тому, что говоришь. Пока думал, все выглядело не так… – А тут все оружие именно… ну, античеловеческое, понимаешь? Никто же не ходит на медведя или волка со шпагой или саблей. Топор там нужен. Рогатина какая-нибудь. А тут нет оружия на зверя. Только на человека.
– Ну… – Танюшка вообще-то не спорщица, но сейчас, наверное, почувствовала, как мне хочется, чтобы меня опровергли. И начала опровергать. – Может, его потому и бросили, что оно тут не нужно. А всякие топоры с собой унесли.
Мне стало смешно. Не очень хорошее это было веселье, истеричненькое. Мне представилось, как некие люди входят сюда, сваливают мушкетерскую снарягу, затыкают за пояса топоры и уходят. Д’Артаньян, переквалифицировавшийся в кержака-раскольника… Но какой-то резон в Танюшкиных словах все-таки был. Я подошел к оружейной куче.
– Не, Таньк, – медленно и уверенно сказал я. – Этими штуками пользовались. И за ними ухаживали, смотри.
Действительно, оружие ничуть не походило на брошенное за ненадобностью. Кромки клинков все еще сохраняли голубовато-серебристую заточенность, а остальное полотно, наоборот, было серым и выщербленным. Не музейного вида было оружие. Не лакированное, понимаете? Если в книжках пишут правду – с таким хозяин расстается только вместе с жизнью.
Я почувствовал, как во мне разрастается любопытство и восхищение этим оружием. Руки буквально зудели, тянулись к клинкам.
– Танюшка, я, наверное, кое-что возьму, – разыгрывая неуверенность, сказал я.
Танюшка вздохнула:
– Игрушки нашел?
– Все-таки… защита. – Я опустился на корточки. – Ого!
– Я тоже покопаюсь, может, найду что поинтереснее. Одеяло, например, – сообщила она, обходя оружейную свалку.
– Не порежься, – машинально сказал я.
Среди клинков преобладали прямые шпаги и их производные. Я считал себя спецом по холодному оружию и всегда испытывал к нему слабость как к оружию благородному, но сейчас у меня просто разбегались глаза. Я брал новые и новые образцы, выдвигал и рассматривал клинки, касался разнообразных гард и ножен, тянул, пробуя на прочность, потрескавшиеся широкие перевязи… Выбрать было очень трудно как раз из-за невероятного обилия, и скоро я понял, что ничего не выберу – как тот осел, который сдох с голоду между двумя кучами моркови. Поэтому я просто закрыл глаза, встал, сделал два оборота и на ощупь поднял то, что попалось под руку.
– Выбрал? – насмешливо спросила Танюшка. Она сидела на корточках со своей стороны кучи, держа на коленях какой-то кинжал.
– Угу… – отозвался я, разглядывая то, что мне досталось.
Мне повезло. Наверное – в награду за решимость. Ножны оружия оказались простые, обтянутые черной кожей со стальными скрепами. Рукоять тоже не восхищала – покрытая шероховатой кожей же (ее обвивала прочно впрессованная металлическая нить), с навершием в виде шляпки гвоздя, защищенная ребристой гардой-раковиной и нехитрым плетением толстой проволоки (бронзовая, почему-то подумал я, хотя не знал точно). Лезвие – шириной в три пальца у основания, без выборок, гладкое – имело в длину сантиметров девяносто, не меньше, и к концу сбегало до двух пальцев ширины.
Поднявшись на ноги, я провел несколько фраз. Танюшка смотрела без насмешки – она видела меня на дорожке и знала, что это серьезно.
– Возьмешь эту шпагу? – спросила она.
– Это не шпага, – ответил я, любуясь оружием. – Это палаш. У шпаги обе стороны заточены на всю длину, а лезвие в сечении – ромб или линза. А тут лезвие – клин, и обух заточен только на треть от острия.
– Спасибо за лекцию, – поблагодарила она. – Так ты его берешь?
– Беру, – кивнул я. – Правда, он, Танька, тяжелый. Раза в три, если не больше, тяжелее рапиры, а я к ней привык. Смотри, как у меня медленно все получается… и инерция какая. – Я вновь показал несколько фраз.
– По-моему, все нормально, – критически всматриваясь, сообщила Танюшка.
– Это тебе кажется, – вздохнул я. – У меня вся сила в скорости… А, беру его!
Ножны крепились на широкой перевязи. Причем на лопасти было место для второго клинка, а на груди – еще один чехол. Я повздыхал и зарылся в кучу под ироничным взглядом Таньки, объяснив:
– Место же есть, а пустое – некрасиво.
Я больше ничего не успел найти. Танька, бесшумно что-то там раскладывавшая, подала голос:
– Ого, смотри!
Она протягивала мне арбалет. Вернее, мне сперва показалось, что арбалет – винтовочное ложе, покрытое поцарапанной лакировкой, короткий лук с толстой тетивой, металлический кованый спуск – красивое и не очень тяжелое оружие. Я подержал его в руках и поднял глаза на девчонку.
– Может, мне этот арбалет взять? – задумчиво спросила она.
– Это не арбалет, – ответил я. – Это аркебуза.
– Ты меня за неграмотную не считай, – холодно заметила она, опасно сверкнув глазами. – Я даже картинку помню в учебнике. Аркебуза – это ружье. С фитилем.
– Да нет, Тань, – не стал смеяться я. – То есть правильно все, это аркебуза. Но вот такие штуки – самострелы, которые стреляют не стрелами, а пулями, – тоже называются аркебузами. Ты посмотри, там стрелы есть?
– Сейчас… вот, – она подняла в руке кожаный мешочек с завязкой, судя по всему, тяжеленький. – Ты прав, как всегда. Стрел нет, а это?.. – Она раздернула завязку и удивленно сказала: – Олег, это же подшипники!
Я принял мешочек – да, он весил о-го-го. А внутри и правда оказались никелированные подшипники.
Ну что ж. Отличные пули. Но тоже наводит на мысли…
– Бери, – посоветовал я. – Метров на сто он бьет наверняка, и не хуже пистолета.
– А как им пользоваться?
Вопрос был коварный. Но я не мог ударить в грязь лицом и, высокомерно хмыкнув, заявил:
– Ну, это просто. Смотри…
Это в самом деле оказалось «просто». Аркебуза имела странно современную конструкцию. Почти автоматный затвор отводился назад до упора, в отверстие наверху ложа вкладывалась пуля, затвор отпускали, и он чуть продвигался вперед, фиксируя ее в стволе. После этого аркебузу можно было вертеть как угодно – пуля не выкатывалась. Правда, и разрядить оружие становилось возможно лишь выстрелом. Танюшка несколько раз вхолостую щелкнула спуском, кивнула и продолжила поиски – похоже, и она увлеклась. За год нашего знакомства она набралась от меня немало, в том числе – и любви к оружию.
Я смотрел, как она копается с решительным видом, по временам сдувая с носа прядь русых волос, и, поймав себя на том, что широко улыбаюсь, поспешно вернулся к поискам.
Почти тут же я нашел еще один клинок – как подгадал, в пару к палашу. Это был ромбический в сечении кинжал в полруки длиной, с широко разведенными и выгнутыми по сторонам клинка длинными усами гарды. Удобную насеченную рукоять венчал солидный конический набалдашник. Прикинув оружие в руке, я закрепил кинжал во второй петле лопасти – он подошел идеально. Я даже подумал, что отсюда он и выпал.
Танюшка тоже нашла себе один клинок – широкий, в ладонь, плоский кинжал длиной сантиметров тридцать, с простой, но удобной пожелтевшей костяной рукояткой в мелких выемках. На одной стороне лезвия – в две трети длины где-то – шла пилка, и я уже настроился приколоться, что девчонки даже в оружии видят инструмент… но передумал. Пилка в самом деле могла оказаться полезней моего палаша.
Под руку мне попались три цельнометаллических кованых ножа с широкими концами – метательные, и я задумался. Олег Фирсов и Игорь Басаргин, которые постоянно тренировались метать ножи, учили и меня, но я оказался бездарным учеником… Правда, ножи мне понравились, и я сунул их – влезли хорошо – в чехол на груди, после чего встал, сожалеющим взглядом окинув кучу, которую приходилось оставлять.
Рядом с Танькой, кроме арбалета, пуль в мешочке и кинжала, к которому она подобрала ножны, лежала широкая перевязь в мелких клепках и короткий прямой нож. Сейчас она увлеченно тянула что-то из кучи – какой-то ремень. Я решил заняться поисками шпаги для нее, но меня остановил удивленный возглас Танюшки:
– Олег, пистолет!
Она держала этот самый ремень в руке – патронташ с большой кобурой. В гнездах ремня тускло поблескивали патроны – штук двадцать. Они походили то ли на толстые сигареты, то ли на тонкие тюбики губной помады. Заполнены была половина гнезд.
– Это револьвер, – я открыл кобуру (заметив, что в гнездах под крышкой есть еще семь патронов) и достал оружие. – Наган, семизарядный.
– Ты умеешь с ним обращаться?
– Теоретически, – признался я в ответ на вопрос девчонки.
– Я и теоретически не умею… Забирай и благодари за находку.
– Спасибо! – пылко и искренне ответил я, тут же перепоясываясь и подгоняя ремень по себе. Я прижал им перевязь – чтобы не болталась – и поймал брошенный на меня задумчивый взгляд Танюшки. – Я смешно выгляжу?
– Знаешь, нет, – медленно ответила она. И не договорила: – Вообще наоборот… – а потом тряхнула головой: – Теперь медведи нам не страшны!
– Да нет, – огорчил я ее. – Из нагана медведя не убить. Это опять-таки против человека оружие… Вернее его завалить из твоей аркебузы.
– Ага, значит, на медведей ты предоставляешь охотиться мне?! – возмутилась Танька. – Это по-джентльменски!
– Давай лучше тебе что-нибудь еще найдем. – Я присел было, но уткнулся палашом в пол и под насмешливым взглядом Танюшки вынужден был неловко поправить оружие. Да, кажется, надо привыкать… Пока что с оружием на поясе я ощущал себя скорее странно, чем по-мушкетерски. Но вот зато клинок Татьяне отыскался сразу.
– А чего он такой длинный? – критически спросила она. Я вытащил из ножен – мягких, красной кожи – действительно почти метровый, чуть изогнутый остроконечный клинок, заточенный с одной стороны, с овальной маленькой гардой, защищавшей рукоять под две руки. Клинок был тонкий и гибкий.
– Нет, кажется, – рассеянно сказал я, – это в речных жемчужницах… Но у нас их давно не осталось.
– Ну здесь-то, может, есть? – предположила Танюшка, и я вздохнул.
– Да я забыл, что мы… Может, и есть.
– Олег, а почему мы ушли с опушки? Кого ты увидел?
– Никого, – равнодушно отозвался я. – Просто не хотел торчать там. На всякий случай. Не сами же по себе те ребята погибли?
– Ну, это давно было… – успокоенно протянула Танюшка. – А вот интересно – откуда тут англичане? Или они американцы?
– Или кто угодно, говоривший по-английски, – дополнил я. – Кто их знает, откуда. Мы тут вообще ничего не знаем.
– Завтра дойдем, Олег? – спросила она.
Я пожал плечами:
– Ну, сорок миль завтра кончатся точно. А там посмотрим – знать бы еще, что мы ищем?
– Ход домой, что же еще? – твердо и уверенно удивилась Танька.
Меня просто убила эта ее уверенность. Даже ответа не нашлось, да я его и не искал. Разве что мне подумалось, что разочарование Танюшки при такой уверенности будет тяжелым. Вдруг она его не перенесет?! Чокнется или еще что…
– Тань! – вырвалось у меня.
– Что? – спокойно удивилась она, отряхивая ладонь о джинсину.
– Да ничего, – так же спокойно ответил я. – Просто – Тань-нь-нь… Колокольчик звенит, слышишь?
Она почему-то смутилась – опустила голову, стрельнула зелеными искрами из-под волос. Сказала:
– Хватит тебе. Ты что, в любви признаешься?
Теперь уже я опустил глаза. И, рассматривая куртку у себя на груди, ответил:
– А если так? То что?
– Да ничего. – Танюшка поворошила угли в костре. – А помнишь, как первого июня мы были в Чутановке, у Вадима на даче?
– Когда вечером разожгли «пионерский» костер и я у тебя спрашивал, не больно ли кусаются комары? – усмехнулся я.
– Очень тактично и участливо спрашивал, – уточнила Танюшка.
– Видимо, тебе это доставляло удовольствие? – Я кивнул и получил в лоб веточкой, а девчонка продолжала: – Но я не про это… И не про костер… Помнишь, как мы шли со станции? И ты ухитрялся одновременно поддерживать меня под руку, отгонять комаров, тащить на себе свой и мой рюкзаки, опираться на деревянную шпагу и трепаться со мной?
– Помню, – кивнул я, действительно с удовольствием вспоминая эти совсем недавние события. – А ребята вечером напали на нас из-за кустов…
– Придурки, – сердито вставила Танюшка, – я так испугалась… И ты с ними дрался и всех заколол.
– Их и было всего трое, – уточнил я.
– Все равно… Было так… – Она покрутила рукой в воздухе. – По-настоящему…
– Я на будущий год могу выиграть первенство город – район по рапире, – сказал я. – Ты придешь за меня болеть?
– Конечно, приду, – закивала Танюшка. Я приподнялся на локтях:
– Тань, а это правда, что ты говорила про школу? Что ты перешла в нашу школу?
– Правда, конечно, – она смотрела на меня через огонь, и я не мог различить выражения ее глаз. Странно. Огонь должен освещать. Но он прячет, делая лица одинаковыми. Около огня невозможно разглядеть, какое у человека выражение глаз, улыбается он или насмехается… Но сейчас я знал, что Танюшка говорит правду.
– А почему, Тань? – тихо спросил я. И подумал, что мы уже долго знакомы. И много раз уже сидели вот так у самых разных костров. Но такого разговора у нас еще не было. – Почему ты так решила?
– Потому что… – Она замялась и жалобно попросила: – Не надо, Олег, я же все равно…
Я увидел – даже в свете костра! – как она покраснела. И засмеялся от внезапно заполнившего меня – как ситро заполняет кружку! – пузыристого, шипящего чувства радости. Причем для этой радости у меня не было ни слов, ни даже мыслей.
– Знаешь, я удивился, когда ты согласилась идти к нашим, – вместо продолжения разговора сказал я. – Думал, ты испугаешься.
– Как Ленка Власенкова? – вспомнила Танюшка. – Ленка потом, помнишь, рассказывала, что сперва, как к нам в штаб попала, хотела сразу удрать. Думала – притон какой-то… Нет, я сразу сообразила, что и ребята, и девчонки у вас хорошие… А вот я удивилась, когда знаешь что? Когда ты к нам домой пришел. До сих пор не знаю, как ты мой адрес разыскал?
– В клубе собачников, – признался я. – Твоего Черныша там хорошо знают… Туда-то я пришел, а вот около твоего дома минут сорок ходил. Если бы мне твой отец открыл, я бы, наверное, сбежал.
– А открыла я, – задумчиво сказала Танька. – Знаешь, Черныш, наверное, не ест. Он не любит, когда меня долго нет.
– Кузя тоже, – вспомнил я своего пса. Танюшка засопела. Серьезно так, с претензией на слезы, и я поспешил попросить: – Тань, может быть, ты споешь опять?
– Ты меня отвлечь хочешь, – вздохнула она.
Я кивнул:
– Ага. И сам хочу отвлечься, угадала. Спой какую-нибудь нашу.
– Сейчас. – Она села прямее и склонила голову набок… Но прежде чем начать петь, сказала вдруг: – Помнишь, как твой Сергей говорит? «Насильно слушать у костра вранье никого не заставишь – это не у телевизора…» Слушай, Олег.
В школьное окно смотрят облака,
Бесконечным кажется урок,
Слышно, как скрипит перышко слегка
И ложатся строчки на листок.
Первая любовь, юные года,
В лужах голубых – стекляшки льда…
Не повторяется, не повторяется,
Не повторяется такое никогда…
Песенка дождя катится ручьем,
Шелестят зеленые ветра…
Ревность без причин, споры ни о чем —
Это было будто бы вчера.
Мимолетный взгляд удивленных глаз
И слова – туманные чуть-чуть.
После этих слов в самый первый раз
Хочется весь мир перевернуть.
Первая любовь, снег на проводах,
В небе – промелькнувшая звезда…
Не повторяется, не повторяется,
Не повторяется такое никогда…[3]
* * *
Спокойной ночи у нас не получилось. Вернее – не получилось у меня.Я проснулся от стремительного ощущения падения – и схватился обеими руками за края кровати, а на самом деле – за широкий сук, на котором лежал верхней частью тела. Говорят, что такое снится, когда во сне растешь, и я, еще толком не очнувшись, вроде бы даже вспомнил свой сон.
Но тут же забыл его. Какой тут сон, когда наяву творились вещи почуднее!
Сперва мне показалось, что за деревьями мельтешат светлячки – только какие-то разноцветные и излишне активные. Но это потому, что я еще до конца не проснулся. В следующий миг до меня дошло, что это на самом деле очень далеко – километров за тридцать, не меньше! – и никакие это не светлячки.
Трассирующие пули, как в кино про войну, – вот что это такое. Только не так густо, как показывают в фильмах; то тут, то там, реденько.
Честно – я обалдел. Так, сидя, и остолбенел, даже рот приоткрыл, наблюдая за бесшумным – расстояние было точно большим – полетом цветных точек. Это могло значить одно – люди тут есть…
Точнее, это еще значило, что у этих людей имеется оружие посерьезнее мечей. Неясным оставалось лишь одно: что это за люди. А это-то как раз и было самым важным, если честно.
Стрельба продолжалась совсем недолго. Кроме того, она не могла меня разбудить. Так от чего же я проснулся?
Все это время я лежал неподвижно, повинуясь какому-то инстинкту, появившемуся внезапно и очень кстати.
Потом внизу, там, где мы жгли костер, зашуршал пепел. Хрустнули полусгоревшие ветви. И уже беззвучно проплыли куда-то в сторону тени.
Раз. Два. Три… Семь. Восемь… Двенадцать.
Страх отпустил меня не сразу, оставив после себя унизительный холодный пот, спазмы в желудке и кислятину во рту. Я не знаю, кого видел, даже очертаний толком не различил. Знаю, что избежал смертельной опасности. Каким-то чудом…
Мне пришлось пересилить себя, чтобы спуститься с дерева, – да и то я выждал чуть ли не полчаса, не опасаясь, что усну. Страх не давал… Подсвечивая зажигалкой, всмотрелся в пепел.
Он был истоптан. В нескольких местах отпечатались следы. Не звериные… но и не очень похожие на людские. Какие-то нечеткие, словно оставлявшие их были обуты в бесформенную обувь.
Мне вновь стало страшно, и я, погасив зажигалку, долго не мог влезть на дерево, холодея каждый раз, когда срывалась нога. Мне казалось, что вот-вот кто-то вцепится в плечи и поволочет в темноту. Мне в сознательном возрасте ни разу не доводилось надуть в штаны, но сейчас я был близок к этому и наверх вскарабкался в полнейшем изнеможении, весь дрожа.
Танюшка спала, и я даже разозлился на нее. Но сопение девчонки действовало успокаивающе; я устроился, скорчившись у нее в ногах, сунул руки под мышки и… сам не заметил, как все-таки уснул.
* * *
– Смотри, Олег.В голосе Танюшки было потрясение. Надо сказать, я ее понимал.
Мы стояли внизу голого каменного откоса. Не помню, чтобы я видел такой в нашем мире в этих местах, да это и не важно. Откос уходил влево и вправо, словно огромный нож вспорол в этом месте лес на несколько километров, вывернув вал перемешанной с галькой земли. Конечно, это было не так. Но похоже.
Однако не этот геоморфологический памятник нас удивил. Нам хотелось есть, до природных ли тут недоразумений? А вот на этом валу – в сотне метров справа от нас – лежал большой серый валун.
И это был не просто валун.
Когда-то чья-то рука придала валуну очертания лежащего человека. Он опирался щекой на кулак левой руки, а правой придерживал рукоять меча, вытянутого вдоль ноги. Черты лица были только намечены, но все же хорошо различалось, что неведомый скульптор изобразил подростка – с правильным лицом, с упавшей на щеку прядью волос.
– Пошли. – Я потянул Таньку за плечо. – По-моему, мы добрались.
Танюшка стрельнула в меня взглядом – недоверчивым и обрадованным, – и я понял, что для нее путь закончился.
А у меня такого чувства не было.
Не было – и все тут.
Мы подошли к каменной глыбе. Она оказалась в три раза больше человека, и, подойдя вплотную, я увидел, что скульптура старая. Старше надписей, которые мы видели тут.
– Ну вот, Тань. – Я вытер лоб и незаметно оперся на камень, пережидая короткий приступ головокружения. – Пришли. Что дальше?
Она вновь взглянула на меня:
– Ты не веришь? – тихо спросила она. Я покачал головой. – И с самого начала не верил? – Я снова покачал головой. – Но, может, мы просто не сюда попали, может, эта статуя никакого отношения…
– Может быть, – устало прервал ее я. – Но я, Тань, не знаю, куда нам еще идти. Вот мы пришли, сорок миль кончились или вот-вот кончатся. Я не знаю, куда мы должны были прийти. И вообще… – Я махнул рукой и присел на край камня. Голова не переставала противно кружиться. То ли от голода, то ли давление резко упало – больше года уже не было со мной такой фигни… Наверное, и на лице это как-то отразилось, потому что Танюшка посмотрела на меня с испугом и тронула за плечо:
– Ты чего?
– Ничего, ничего, – поспешил успокоить ее я и рывком поднялся. – Понимаешь, Тань, для них – ну, для тех, кто надписи оставлял, – этот памятник мог что-то значить. А вообще – нечего киснуть. Это место ничем не хуже любого другого.
– Я домой хочу. – Губы у Танюшки вдруг поехали, задрожали. – И есть… – Она справилась с собой, но отвернулась и начала водить пальцем по камню.
– Есть мы добудем. – Я заставил себя собраться. – Обязательно добудем, что ты… И домой выберемся, погоди только, Тань…
Мне очень-очень хотелось зареветь. Оказывается, и я на что-то надеялся. Вопреки всему надеялся… Но реветь не имело смысла, и я решительно взялся за Танькино плечо под ковбойкой:
– Тань, вставай. Пошли. Нам вообще нельзя на одном месте сидеть.
Она не спросила – почему. Вместо этого с надеждой посмотрела на меня:
– А давай вокруг походим немного, а, Олег? Вдруг что-то найдем, а?
– Давай, – согласился я. Без особой надежды, просто для успокоения – даже не своего, а Танюшки…
…Форт мы нашли через десять минут.
* * *
Кто-то сложил башню-шестигранник из мощных каменных глыб, невесть как и когда сюда попавших. Она была не очень высокой – в три моих роста, не больше, но широкой. По верхнему краю шли узкие бойницы. Когда-то эту башню ромбом окружал деревянный частокол, но большинство здоровенных бревен перегнили в земле и валялись рядом в беспорядке, остальные накренились, и только одно-два стояли прямо. К башне примыкал приземистый блокгауз. Провалившуюся крышу и накренившиеся внутрь стены покрывал мох. Никаких следов штурма или хотя бы пожара видно не было, зато над входом – плотно сбитой из досок дверью, расположенной на уровне моей головы, – был нарисован белой краской идущий лев с поднятой передней лапой, как на гербе. Краска стерлась и смылась, но в неровности камня въелась, и на расстоянии рисунок оставался отчетливым.– Это английский гербовый лев, – определил я. – Тань, я тебя подсажу, а ты попробуй открыть дверь.
– Угу. – При виде форта она вновь резко оживилась. – Давай.
Я, сцепив руки в замок, подкинул ее к двери, и Танюшка ловко вцепилась в какие-то выбоинки. Нетерпеливо вытянула ко мне руку, я перебросил ей открытый нож. Наверху скрипнуло, хрустнуло, посыпалась сырая деревянная труха, и Танюшка соскочила обратно. Указала вверх подбородком с гордым видом.
Дверь была открыта – отошла на полметра. В щели проглядывал свет.
– Подсади опять, я посмотрю.
Я принял от нее нож и покачал головой:
– Лучше я, мало ли что…
– Я же тебя не подниму, – улыбнулась она. – Давай, Олег.
– Эххх… – Я неохотно, но сноровисто подсадил ее и приготовился ждать. Но буквально через минуту Танюшка с ошарашенным видом свесилась обратно. Она, кажется, лежала на животе и обеими руками отводила волосы от лица. Глаза у нее были ошалелые:
– Олег, тут оружейный склад, – сказала она.
– Дай руку, – выкинул я вверх ладонь.
Рассказ второй
Старые друзья
А наш огонь никогда не гас,
А что невелик – ничего…
Не так уж много на свете нас,
Чтоб нам не хватило его!
А. Макаревич
Нет, что бы Танюшка ни говорила, но это ничуть не походило на оружейный склад. По крайней мере как я их себе всегда представлял – строгие ряды стоек с оружием. (В жизни я их – складов – все равно не видел.) Скорее это напоминало оружейную башню из повести Крапивина «В ночь Большого Прилива», где вооружался главный герой Сережка, – эту книжку я очень любил…
Было еще одно сходство – пожалуй, более верное, только очень уж неприятное, поэтому я и не подумал о нем сразу. Если я что-то понимаю, то люди свалят оружие так – одной большой, остро-расползающейся кучей – в одном случае.
Если сдаются. Перед моими глазами встала картинка из фильма (или, может быть, я ее сам выдумал): люди проходят между двумя рядами других людей и складывают, почти бросают, оружие в конце этого живого коридора. С лязгом и шорохом выползают из ножен потерявшие хозяев клинки…
Все как здесь. А где хозяева? Я даже огляделся с неприятным холодком, почти ожидая увидеть где-нибудь у стены скелеты.
Конечно, там ничего не было.
– Странненько, – сказала вдруг Танюшка, и я вздрогнул. Девчонка задумчиво смотрела на эту кучу. – Их как будто… бросили. Потому что не нужны.
– Это еще не самое странное. – Я почему-то ощутил нервную дрожь. – Странней то, что все оружие здесь – боевое.
– А? – Танюшка посмотрела на меня, сведя густые брови. – Это как?
– Мы с тобой тут уже долго, но не видели ни одного человека, – задумчиво сказал я. Когда говоришь вслух, мысли легче оформляются. И иногда сам удивляешься тому, что говоришь. Пока думал, все выглядело не так… – А тут все оружие именно… ну, античеловеческое, понимаешь? Никто же не ходит на медведя или волка со шпагой или саблей. Топор там нужен. Рогатина какая-нибудь. А тут нет оружия на зверя. Только на человека.
– Ну… – Танюшка вообще-то не спорщица, но сейчас, наверное, почувствовала, как мне хочется, чтобы меня опровергли. И начала опровергать. – Может, его потому и бросили, что оно тут не нужно. А всякие топоры с собой унесли.
Мне стало смешно. Не очень хорошее это было веселье, истеричненькое. Мне представилось, как некие люди входят сюда, сваливают мушкетерскую снарягу, затыкают за пояса топоры и уходят. Д’Артаньян, переквалифицировавшийся в кержака-раскольника… Но какой-то резон в Танюшкиных словах все-таки был. Я подошел к оружейной куче.
– Не, Таньк, – медленно и уверенно сказал я. – Этими штуками пользовались. И за ними ухаживали, смотри.
Действительно, оружие ничуть не походило на брошенное за ненадобностью. Кромки клинков все еще сохраняли голубовато-серебристую заточенность, а остальное полотно, наоборот, было серым и выщербленным. Не музейного вида было оружие. Не лакированное, понимаете? Если в книжках пишут правду – с таким хозяин расстается только вместе с жизнью.
Я почувствовал, как во мне разрастается любопытство и восхищение этим оружием. Руки буквально зудели, тянулись к клинкам.
– Танюшка, я, наверное, кое-что возьму, – разыгрывая неуверенность, сказал я.
Танюшка вздохнула:
– Игрушки нашел?
– Все-таки… защита. – Я опустился на корточки. – Ого!
– Я тоже покопаюсь, может, найду что поинтереснее. Одеяло, например, – сообщила она, обходя оружейную свалку.
– Не порежься, – машинально сказал я.
Среди клинков преобладали прямые шпаги и их производные. Я считал себя спецом по холодному оружию и всегда испытывал к нему слабость как к оружию благородному, но сейчас у меня просто разбегались глаза. Я брал новые и новые образцы, выдвигал и рассматривал клинки, касался разнообразных гард и ножен, тянул, пробуя на прочность, потрескавшиеся широкие перевязи… Выбрать было очень трудно как раз из-за невероятного обилия, и скоро я понял, что ничего не выберу – как тот осел, который сдох с голоду между двумя кучами моркови. Поэтому я просто закрыл глаза, встал, сделал два оборота и на ощупь поднял то, что попалось под руку.
– Выбрал? – насмешливо спросила Танюшка. Она сидела на корточках со своей стороны кучи, держа на коленях какой-то кинжал.
– Угу… – отозвался я, разглядывая то, что мне досталось.
Мне повезло. Наверное – в награду за решимость. Ножны оружия оказались простые, обтянутые черной кожей со стальными скрепами. Рукоять тоже не восхищала – покрытая шероховатой кожей же (ее обвивала прочно впрессованная металлическая нить), с навершием в виде шляпки гвоздя, защищенная ребристой гардой-раковиной и нехитрым плетением толстой проволоки (бронзовая, почему-то подумал я, хотя не знал точно). Лезвие – шириной в три пальца у основания, без выборок, гладкое – имело в длину сантиметров девяносто, не меньше, и к концу сбегало до двух пальцев ширины.
Поднявшись на ноги, я провел несколько фраз. Танюшка смотрела без насмешки – она видела меня на дорожке и знала, что это серьезно.
– Возьмешь эту шпагу? – спросила она.
– Это не шпага, – ответил я, любуясь оружием. – Это палаш. У шпаги обе стороны заточены на всю длину, а лезвие в сечении – ромб или линза. А тут лезвие – клин, и обух заточен только на треть от острия.
– Спасибо за лекцию, – поблагодарила она. – Так ты его берешь?
– Беру, – кивнул я. – Правда, он, Танька, тяжелый. Раза в три, если не больше, тяжелее рапиры, а я к ней привык. Смотри, как у меня медленно все получается… и инерция какая. – Я вновь показал несколько фраз.
– По-моему, все нормально, – критически всматриваясь, сообщила Танюшка.
– Это тебе кажется, – вздохнул я. – У меня вся сила в скорости… А, беру его!
Ножны крепились на широкой перевязи. Причем на лопасти было место для второго клинка, а на груди – еще один чехол. Я повздыхал и зарылся в кучу под ироничным взглядом Таньки, объяснив:
– Место же есть, а пустое – некрасиво.
Я больше ничего не успел найти. Танька, бесшумно что-то там раскладывавшая, подала голос:
– Ого, смотри!
Она протягивала мне арбалет. Вернее, мне сперва показалось, что арбалет – винтовочное ложе, покрытое поцарапанной лакировкой, короткий лук с толстой тетивой, металлический кованый спуск – красивое и не очень тяжелое оружие. Я подержал его в руках и поднял глаза на девчонку.
– Может, мне этот арбалет взять? – задумчиво спросила она.
– Это не арбалет, – ответил я. – Это аркебуза.
– Ты меня за неграмотную не считай, – холодно заметила она, опасно сверкнув глазами. – Я даже картинку помню в учебнике. Аркебуза – это ружье. С фитилем.
– Да нет, Тань, – не стал смеяться я. – То есть правильно все, это аркебуза. Но вот такие штуки – самострелы, которые стреляют не стрелами, а пулями, – тоже называются аркебузами. Ты посмотри, там стрелы есть?
– Сейчас… вот, – она подняла в руке кожаный мешочек с завязкой, судя по всему, тяжеленький. – Ты прав, как всегда. Стрел нет, а это?.. – Она раздернула завязку и удивленно сказала: – Олег, это же подшипники!
Я принял мешочек – да, он весил о-го-го. А внутри и правда оказались никелированные подшипники.
Ну что ж. Отличные пули. Но тоже наводит на мысли…
– Бери, – посоветовал я. – Метров на сто он бьет наверняка, и не хуже пистолета.
– А как им пользоваться?
Вопрос был коварный. Но я не мог ударить в грязь лицом и, высокомерно хмыкнув, заявил:
– Ну, это просто. Смотри…
Это в самом деле оказалось «просто». Аркебуза имела странно современную конструкцию. Почти автоматный затвор отводился назад до упора, в отверстие наверху ложа вкладывалась пуля, затвор отпускали, и он чуть продвигался вперед, фиксируя ее в стволе. После этого аркебузу можно было вертеть как угодно – пуля не выкатывалась. Правда, и разрядить оружие становилось возможно лишь выстрелом. Танюшка несколько раз вхолостую щелкнула спуском, кивнула и продолжила поиски – похоже, и она увлеклась. За год нашего знакомства она набралась от меня немало, в том числе – и любви к оружию.
Я смотрел, как она копается с решительным видом, по временам сдувая с носа прядь русых волос, и, поймав себя на том, что широко улыбаюсь, поспешно вернулся к поискам.
Почти тут же я нашел еще один клинок – как подгадал, в пару к палашу. Это был ромбический в сечении кинжал в полруки длиной, с широко разведенными и выгнутыми по сторонам клинка длинными усами гарды. Удобную насеченную рукоять венчал солидный конический набалдашник. Прикинув оружие в руке, я закрепил кинжал во второй петле лопасти – он подошел идеально. Я даже подумал, что отсюда он и выпал.
Танюшка тоже нашла себе один клинок – широкий, в ладонь, плоский кинжал длиной сантиметров тридцать, с простой, но удобной пожелтевшей костяной рукояткой в мелких выемках. На одной стороне лезвия – в две трети длины где-то – шла пилка, и я уже настроился приколоться, что девчонки даже в оружии видят инструмент… но передумал. Пилка в самом деле могла оказаться полезней моего палаша.
Под руку мне попались три цельнометаллических кованых ножа с широкими концами – метательные, и я задумался. Олег Фирсов и Игорь Басаргин, которые постоянно тренировались метать ножи, учили и меня, но я оказался бездарным учеником… Правда, ножи мне понравились, и я сунул их – влезли хорошо – в чехол на груди, после чего встал, сожалеющим взглядом окинув кучу, которую приходилось оставлять.
Рядом с Танькой, кроме арбалета, пуль в мешочке и кинжала, к которому она подобрала ножны, лежала широкая перевязь в мелких клепках и короткий прямой нож. Сейчас она увлеченно тянула что-то из кучи – какой-то ремень. Я решил заняться поисками шпаги для нее, но меня остановил удивленный возглас Танюшки:
– Олег, пистолет!
Она держала этот самый ремень в руке – патронташ с большой кобурой. В гнездах ремня тускло поблескивали патроны – штук двадцать. Они походили то ли на толстые сигареты, то ли на тонкие тюбики губной помады. Заполнены была половина гнезд.
– Это револьвер, – я открыл кобуру (заметив, что в гнездах под крышкой есть еще семь патронов) и достал оружие. – Наган, семизарядный.
– Ты умеешь с ним обращаться?
– Теоретически, – признался я в ответ на вопрос девчонки.
– Я и теоретически не умею… Забирай и благодари за находку.
– Спасибо! – пылко и искренне ответил я, тут же перепоясываясь и подгоняя ремень по себе. Я прижал им перевязь – чтобы не болталась – и поймал брошенный на меня задумчивый взгляд Танюшки. – Я смешно выгляжу?
– Знаешь, нет, – медленно ответила она. И не договорила: – Вообще наоборот… – а потом тряхнула головой: – Теперь медведи нам не страшны!
– Да нет, – огорчил я ее. – Из нагана медведя не убить. Это опять-таки против человека оружие… Вернее его завалить из твоей аркебузы.
– Ага, значит, на медведей ты предоставляешь охотиться мне?! – возмутилась Танька. – Это по-джентльменски!
– Давай лучше тебе что-нибудь еще найдем. – Я присел было, но уткнулся палашом в пол и под насмешливым взглядом Танюшки вынужден был неловко поправить оружие. Да, кажется, надо привыкать… Пока что с оружием на поясе я ощущал себя скорее странно, чем по-мушкетерски. Но вот зато клинок Татьяне отыскался сразу.
– А чего он такой длинный? – критически спросила она. Я вытащил из ножен – мягких, красной кожи – действительно почти метровый, чуть изогнутый остроконечный клинок, заточенный с одной стороны, с овальной маленькой гардой, защищавшей рукоять под две руки. Клинок был тонкий и гибкий.