Робин оставался за старшего – большая часть гвардейцев полегла вместе с Изельде, напоровшись на стайку безумных летучих мышей, которые плевались молниями; люди, что еще остались в живых, тянулись за ним, чуя ореол вожака, – однако на то, чтобы отдавать хоть какое-то подобие приказов, ни сил, ни времени не оставалось. Самое большее, что мог еще делать Лох-Лей – и делал, другого выхода не было, – так это указывать мечом в нужном направлении. Избегать ловушек подземелья ему покуда удавалось. Чутье на опасность, которое столько раз уже выручало всю лесную вольницу, пока не оставляло Робина. Пока.
От усталости сводило все на свете, люди только что на ходу не засыпали, а те, кто заснул – не просыпались, съеденные во сне собственными кошмарами. Схватившись с какой-то огромной сколопендрой, погиб Ротт. Тромм был жив, однако драться больше не мог – перебитая правая рука висела плетью. Йэн с трудом еще что-то вокруг себя различал: все та же сколопендра, хлестнув хвостом, прошлась ему по физиономии; глаза чудом остались невредимы, но заплыли почти полностью. Сам Робин едва ковылял, одна Марион пока оставалась цела, потому что почти не ввязывалась в ближний бой. Уцелело десять гвардейцев, но сражаться – не в полную силу, хоть как-нибудь – могли только шестеро.
Наконец строй Козлов рассыпался и люди прорвались в следующую пещеру, где перекрыли проход несколькими плитами, камнями и брусьями – судя по всему, именно для этого их и предназначали, у Козлов тут было что-то вроде склада. Пока удары тяжелых орудий не сокрушили преграду, можно было оторваться от преследования. Но для этого неплохо бы сперва узнать, куда идти в этих Богом проклятых подземельях…
Особого выбора, впрочем, не имелось. Перевели дух – и двинулись по проходу, что уводил куда-то на север, если это что-либо значило…
Временами на стенах попадались зеленовато-желтые отметки, которые светились сами собой. Никакого колдовства, «фосфоресценция» – всякий, кто в шахтах бывал, такое знает. Разбирать сами метки ни у кого не возникало желания, но когда число их возросло настолько, что в факелах больше не было нужды, Робин сообразил: впереди ждет весьма важное для Козлов место, если, конечно, отметки эти сделаны ими. Атаман разбойников дал команду «приготовиться», и попросил Марион и одного из гвардейцев поздоровее сходить и проверить, только потише
Девушка вернулась почти сразу.
– Что-то вроде храма. Зал, жертвенник, большая такая наковальня, и в ней торчит меч. Стража не шибко большая… можем пробиться. Хорст в укрытии, следит.
– Меч в наковальне? – немного оживился Тромм. – А не артуров ли это Экскалибур?
– У Артура камень был, помнится, – отозвался Йэн. – «Тот, кто достанет сей меч из камня, есть король Логрии по праву рождения», вроде бы так пророчество звучало… Хотя я давненько эти сказки слышал, мог и напутать чего.
– Если это и впрямь Экскалибур, – отрешенно сказал Робин, – какой Козел с ним совладает, а?
Надежда сверкнула в темноте как молния и пробежала по кругу измотанных, полудохлых от ран и усталости людей. И молния эта придала им достаточно сил, чтобы встать и сделать несколько шагов к тому, что Козлы по им одним ведомой причине превратили в храм. А что из пришедших в подземелье никто по праву рождения не является не то что королем Логрии – даже принцем, даже герцогом, даже наследником подобного титула, – к великому счастью, эта мысль так и не возникла.
И когда стражи-Козлы, изрубленные, рухнули к подножью жертвенника, а вместе с ними один из солдат, Донал, – Робин Лох-Лей с уверенностью, которой никогда доселе не ощущал, потянул руку к крестовидному эфесу из тусклой бронзы.
Ударил гром.
Возникни при этом из ниоткуда колонна яркого дневного света, в середине которой оказались бы наковальня, меч и Робин, – не осталось бы никаких сомнений, что разбойничий атаман – Избранник Неба, и сей меч, Экскалибур он там или нет, вручен ему во исполнение священной миссии – очистить тристрамские подземелья от нечистой силы в целом и нечисти в частности. После чего, конечно, все раны и усталость у спутников героя исчезли бы как по мановению руки, а успешное окончание похода стало бы значительно более простой задачей, чем его начало.
Света, увы, не появилось. Зато сквозь разверзшиеся своды подземелья рухнули две фигуры, которые непонятно каким чудом приземлились на ноги, да еще и не разбились при падении. Вздрогнув, Робин вырвал меч из железных ножен наковальни, готовясь к бою; но вначале он понял, что никакого боя не будет, потому что пришельцами оказались капитан Ангус и Алан-менестрель, и только потом – сообразил, ЧТО сделал.
Возгласы радости и изумления стихли, когда Робин воздел над головой длинный меч. В торжественном молчании он осмотрел клинок – оно конечно, волшебному оружию положено быть острым подобно алмазу и всегда готовым к битве, однако волшебства-то он как раз никакого и не чувствовал, меч как меч. Стальное лезвие действительно оказалось отточенным, пускай и не до бритвенной остроты, а как боевому клинку и положено – чтобы мясо и кости рубил, но и об железо шлема и брони не выщербился, разве только об такой же вражеский клинок; рукоять из темной бронзы, без никаких там завитушек и самоцветов, тоже была рукоятью настоящего, боевого оружия. На широком бороздчатом клинке у самого эфеса плясали мелкие письмена.
– I-N-V–I-C-T-U-S, – по буквам прочел, сощурившись, Тромм. – Непобежденный.
– Меч Тристрама, если ничего не путаю, – заявил Алан. – Удачная находка, атаман, клянусь святой Бригиттой!
Двое из его спутников кивнули. Четвертый не соизволил сделать и этого – просто всадил посох в край взрыхленного пятна и медленно, прощупывая каждый ноготь пространства впереди, начал разведку. Мысль его обшаривала все подозрительные уголки в поисках отпечатков определенного рода, а поскольку таких отпечатков имелось много больше, чем необходимо, работа продвигалась небыстро. Ну да торопиться, несмотря на «сверхсрочность» порученного дела, чародей все равно не намеревался. Цель ждала двадцать лет, подождет еще полдня.
Почувствовав постороннее присутствие, первый обернулся. Возникшую на краю леса женщину он не знал. Точнее, он не знал ее имени: ЧТО она собой представляет, вопроса как раз не было. Ведьма, и не из последних, причем не Ведающая, но Знающая. В чистом могуществе она, конечно, им не ровня, однако недооценивать таких «знахарок» чародеи отучаются в самом начале своего Пути, будучи зелеными учениками. Тех, кто не отучился, ждала участь удобрения для разных там лоз-цветочков-травок, которые необходимы знахарке для работы.
Хотя их и было больше, она здесь находилась на своей земле. Начинать разговор надлежало гостям.
«Специальная группа, Спектр, Грауторм,» – передал первый.
«Имена?» – последовал мысленный же вопрос.
Подразумевались, конечно же, не имена, а прозвища. Чародеи редко хранят в памяти, как их нарекли при первом рождении, зато хорошо помнят, какое имя-прозвание получили после первой смерти и вторичного рождения, на одном из начальных Испытаний. Имя это не всегда имеет аналог на всяком из земных языков, и поэтому может и не звучать осмысленно для не ведающих наречий иных миров.
У многих чародеев существует и третье имя, то, под которым они становятся известны после окончательной смерти; имя, служащее как бы кратким жизненным итогом. Однако речь здесь шла явно не о таких именах… пока.
«Варгон, Киана, Т'ранг, Эмфей.»
«Адрея, – представилась ведьма. – Цель?»
«Десцентио менталис и локация.»
«ЦЕЛЬ.» – Это уже был не вопрос, а приказ отвечать.
Эмфей знал, что полагается переправить такой вопрос старшему, Варгону то есть, но поскольку тот все еще был погружен в исследования, решил сказать сам. Тем более, в Серой Башне все знали и о цели этого предприятия, и о полной его открытости, даже для заклятых врагов из Malleus Maleficorum.
«Экстерминация ренегата Лазаруса.»
«Не смею мешать. – Слегка наклонив голову, Адрея отступила на шаг. – Сведения требуются?»
– Да. – Это уже произнес Варгон, на книжной латыни, – пренебрегая правилами, что запрещали общаться вслух там, где могли обретаться посторонние. – Сколько еще ВНИЗУ?…
– Живых – было десятка четыре.
– Я не об ушедших. Я о живущих ТАМ.
Ведьма покачала головой.
– Без меня, Варгон. Я не хочу иметь ничего общего с прошлым, с ТЕМ прошлым. А ВНИЗУ – его осколки…
– Всякий, кто забывает свое прошлое… – «…обречен пережить его вновь», наверняка хотел сказать чародей, но не успел.
– Это не МОЕ прошлое, Адепт! Ваше – пусть, но не мое.
– Ты можешь и ошибаться.
– Могу, но это – моя ошибка и мое право. Что-нибудь еще?
– Кто ушел ВНИЗ? – сдался Варгон.
Выслушав полный список имен с необходимыми пояснениями, Адепт из Башни Темного Стекла, что расположена где-то в Дальнем Загорье, глубоко задумался.
– Тут два входа, – наконец объявил он.
– Значительно больше, – вздохнула Адрея. – С двумя я бы справилась, и не дошло бы до такого…
– Я неправильно выразился: тут два… НИЗА, что ли. Нижний Мир, Mundus Infernus – и Gehennah. Причем это не ларец с двойным дном, здесь не один под другим и не один внутри другого, – я бы сказал, они существуют вместе, причем в одном и том же месте…
«Я немного знаю математику, незачем еще раз объяснять мне эту теорию. Конвергентные континуумы, разделенные прослойками Aethera interrealis…»
«Устаревшая концепция, – без спросу встряла в разговор Киана, что доселе молчала. – Хотя факторы темпоральных пертурбаций Mythos в нашей модели и присутствуют, однако в выкладках не учтены ни вероятностные воздействия темы chaos aeternum, ни causalia congruentis телеогонической конструкции…»
– Киана, без рыжих как-нибудь обойдемся, – резко и даже грубо прервал Варгон. – Займись ориентирами и Якорем. Эмфей, ставь запасной Якорь. Т'ранг…
– Учитель, я должен идти ВНИЗ!
– Я это и хотел предложить… да, Адрея, что не так?
Ведьма решительно шагнула между Адептом и молодыми чародеями.
– Подождите еще несколько часов, хотя бы до полуночи. Изучать – изучайте, разведывайте что нужно, ставьте зацепки и разметку, а силой ВНИЗ не суйтесь. Рано.
– Промедление может стоить жизни многим, сама знаешь.
– Здесь, в Тристраме, они уже достали всех, кого могли достать. Вся округа в выходах… но только округа, в другие места здешней нежити ходу нет. А вот если вы пройдете ВНИЗ сейчас – те, у кого пока есть шанс выбраться, точно погибнут.
– Ну и что? – скептически промолвил Т'ранг. – Мы никого не просили соваться вперед батьки в пекло, как у нас говорят.
– Я – просила.
Варгон степенно кивнул.
– Пусть так. Перерыв до полуночи. Т'ранг, отдых. Эмфей, Киана – полный осмотр территории, разведка всех слабых мест в Поле Сил. Карту проанализировать и доложить.
Вот именно за это люди и недолюбливали чародеев вообще и их оплот в частности – Grau Thurm, Серую Башню (что было не только и не столько названием старинной каменной постройки где-то в южном Данмерке). Малефики никогда не считали, что что-либо кому-либо должны, и признавали лишь закон силы. Не помня (точнее, не желая, не позволяя себе помнить), что одолевает-то обыкновенно не сила, а слабость. Потому что слабый всегда знает, что он слаб, и ищет иных путей, позволивших бы ему взять верх над сильными.
Справедливости ради Адрея могла бы добавить, что хотя слабость, умная слабость, и одолевает когда-нибудь в грядущем, в настоящем победу одерживает всегда сила. Умная, если наличествует ум, либо равноценная его замена; в противном случае – сила глупая. Мозгов, впрочем, чародеям было не занимать.
Могла бы сказать так, да не стала. И сама она, и малефики об этом знали, а говорить единственно ради того, чтобы нарушить молчание, было не в обычае Адреи.
Но даже лучшие из чародеев старались не заглядывать в будущее и жили только настоящим. Потому что в будущем – и ЭТО ведьма знала отнюдь не понаслышке – для них сгущалась темнота, из которой когда-то в незапамятные времена вырвался Путь. То, что было сутью и самих малефиков, и их действий.
Однако вот эту самую суть Адрея не принимала. Обходилась и без нее. Так, по крайней мере, можно было жить, а не ожидать падающей на голову черной звезды. Или молнии возмездия, посланной Высшими Силами, – образ своего конца каждый из чародеев выбирал самостоятельно, от чего сей конец не выглядел ни на йоту привлекательнее любого другого. Лично для нее, ведьмы, которая намеренно ограничила себя этим миром и в иные заглядывала только в той степени, в какой это требовалось для познания чего-либо «здесь и сейчас», а не «где-то там, полтысячи лет назад».
…Варгон из Загорья, черная твоя душа, нет и не будет тебе ни на этой земле, ни под ней – ни покоя, ни счастья: сам выбрал свой Путь, сам замкнулся в ящик из темного вулканического стекла-обсидиана, а теперь даже и пожелай выбраться – ничего не выйдет. Знаешь это, чародей, все ты хорошо знаешь, но не оставляешь борьбы – все ищешь средство, ищешь верный способ, желаешь стать чем-то большим, не утратив себя. Авось и найдешь, многое в мире есть, что ни одному мудрецу присниться не может. А цена всего этого какова будет?…
– И ты.
– Моя задача – тебя убрать со сцены.
– Я вернусь, и будет все на этот раз иначе.
– Ты ощутил лишь власти терпкий вкус… Но горечь отступленья и измены ты не познал еще.
– Мой замкнут круг – а значит, мне и выйти на Арену.
– Смотри не ошибись, мой юный друг…
Охрана была приставлена к сооружению, которое сильно напоминало пилон из голубого металла, отполированного до блеска, но металл этот отражал куда меньше света, чем должно бы. Вершина сооружения терялась в темноте, тонкая линия обрисовывала дверь, в которую человек мог пройти, хотя и не без труда, а вот большинство здешних bestia gehennae – ни за что. Немного поколдовав над дверью («поколдовав» в смысле «приложив к делу мозги», а не «швыряя в дверь молниями и ругательно-неразборчивыми словами»), девушка наконец заставила ее открыться. Прямой угрозы не ощущалось, так что она рискнула проскользнуть внутрь.
Скрестив ноги, над матово светящейся золотой плитой парила мумия, замотанная в остатки желтовато-серой мантии. В глубокие провалы глазниц кто-то вставил крупные топазы, а на коленях мертвеца лежал футляр для свитков из пожелтевшей слоновой кости. Тело медленно вращалось, и когда открылась его спина, Ривке увидела торчавший промеж лопаток кинжал с обгоревшей роговой рукояткой.
– Легенды в таких случаях вроде как советуют испросить позволения и одолжить у умершего все, что тебе нужно, – заметил с порога Вильфрид. – Как, попробуешь?
– Знать бы еще, кто он и что мне нужно, – отозвалась девушка.
И коснулась прохладной слоновой кости.
В желтых самоцветах блеснули искорки, высохшие губы разомкнулись. Рыцарь с коротким проклятьем рванулся вперед, занося топор, но мумия лишь повернула левую руку ладонью вверх – и Вильфрид как в стену врезался.
Ривке повернула футляр, прочла надпись на арамейском, перевела взгляд на мумию. Мертвец молчал, считая слова недостойными произнесения. Девушка тоже ничего не стала говорить. Просто взяла футляр, аккуратно открыла его и извлекла свиток пергамента – прочного, очень тонкого и оттого почти не поврежденного временем.
Возникшего вокруг нее голубовато-золотого сияния она не видела, погруженная в зрелище, что открывалось в свитке. Именно зрелище: хотя пергамент содержал не картинки, а буквы, взгляд Ривке словно проникал СКВОЗЬ текст, сразу различая то, о чем писал автор, не читая его собственных слов, которые столь грубо отражали реальные картины. Да, реальные, а то, что зритель счел бы их полной фантасмагорией – так много ли он разумеет в высших сферах, тот зритель?…
…Две исполинские фигуры Существ в искрящихся ледяной чернотой вихрях багряного пламени – ежесекундно изменяют форму, сливаясь со своим изменчивым окружением, в бешеном темпе обмениваются ударами, способными стереть в порошок мир-другой с той же легкостью, с какой шестилетний мальчишка сбивает ивовым прутом седые головки одуванчиков. Одно из Существ, более приземистое и массивное (если к нему. бесплотному, применимо подобное слово), все время загоняет противника к колючему клубку ядовитой зелени, что скользит в пустоте промеж вечных и бесстрастных звезд, временами лениво уворачиваясь от таких вот стычек. Второе Существо, несколько превосходящее ростом и проворством, старается увильнуть от захвата и заставить противника самого очутиться в хватке зеленых колючек.
Выведенный из равновесия, клубок выворачивается наизнанку. Существа оказываются в центре сферы, из которой внутрь торчат миллионы влажно поблескивающих шипов. Черно-багряный вихрь еще больше ускоряет свое вращение, мечась между зелеными шипами сферы, что смертельно медленно сжимается, и наконец оба противника оказываются пришпиленными к колючим стенам. Мирный темно-зеленый клубок вновь катится по безвестным просторам пустоты.
Затем появляется рука – пятипалая, человеческая; кожа кое-где покрыта ссадинами и старыми ожогами, ногти в мелких белых пятнышках коротко обрезаны – и жестоко стискивает зеленый клубок, словно это персик, из которого надлежит выдавить побольше сока. Черно-зеленая жидкость наполняет возникший в пустоте хрустальный бокал примерно на две трети и иссякает. Брезгливо отброшенный прочь смятый комок поблекшей зелени крутится поблизости еще некоторое время, а потом продолжает свой путь из ниоткуда в никуда.
Вторая рука возникает из пустоты рядом с первой и смыкается на ножке бокала. Лаская хрустальные стенки, руки медленно подносят бокал к возникшему в пустоте рту со щербатой ухмылкой. Дымящаяся жидкость беззвучно переливается в горло, и в пустоте вслед за ухмылкой проявляется лицо. Вполне человеческое, узкое, властное, с высоким лбом, полускрытым капюшоном белой накидки. На щеках – остатки седой щетины. Точнее, некогда седой, потому что седые пятна быстро растворяются в темной рыжине в который раз возвращенной молодости. Глаза хищно вспыхивают зеленым золотом, ухмылка превращается в ласковый оскал волка, который завидел добычу.
Человек шагает вперед, теперь он виден целиком – от расшитого золотой нитью белого капюшона до прочных светлых башмаков с золотыми пряжками. В руках его вспыхивает яркая полоса зеленовато-белого свечения, превращаясь в витой, вычурный посох немногим выше его роста; немалого роста, человек кажется уже гигантом, стоящим вровень со звездами.
– Vade retro, Lazarus! – раздается из ниоткуда.
Человек в ответ только заливается смехом. Радостным, искренним, словно ничего более смешного в жизни не слышал.
– Однажды Ты уже мне говорил: «Лазар! поди вон!» Тогда воспротивиться я не мог, Ты был куда сильнее. Что ж… теперь моя очередь. Благодарю за то, что оградил меня от смерти, Господи; обещаю, что сделаю для Тебя то же самое. – Человек вновь хохочет, но глаза его не становятся теплее. – Я не Сын Божий, я всего только брат двух святых, Мириам и Марты. Но сил и знаний моих достанет, чтобы сделать то, что должно.
Лазар – или Лазарус – делает еще шаг вперед, с головы до пят залитый нестерпимо-белым светом.
– Ave Domini, immortalis te salutat!
С ними ушли также Малыш Йэн – силенки-то у гэла еще оставались, однако брел он на ощупь, заплывшие глаза не отличали свет от темноты, – и Тромм, у которого худо-бедно работала только левая рука. Остались Робин и Алан, остался последний из телохранителей Изельде – Большой Хорст. И – Марион, которая напрочь отказалась выходить из схватки, пока была еще в состоянии спускать тетиву. Кроме того, заявила девушка, она всю эту «операцию» изначально затеяла, и да отринет святая богородица всех тех, кто полагает, будто заканчивать следует кому-то другому.
Когда отступила предельная усталость и исчезла ответственность за раненых, которых надо прикрывать от опасности, – продвигаться стало значительно проще. Да и противников – Козлов, летучих мышей с замашками бешеных драконов и прочих тварей, порожденных похмельной фантазией творца этих подземелий (в то, что творцом этим не мог быть никто иной, кроме Создателя, людям решительно не верилось) – попадалось, как ни странно, значительно меньше, чем раньше. Алан подумал в какой-то миг, что Адрея, говоря: «победить все равно дано лишь одному, чем больше у него спутников – тем больше врагов им будет противостоять», имела в виду как раз то, что сказала. Однако вскоре вспомнил, что ведьмы, колдуны и прочие малефики всегда держат второй, третий и двадцатый смысл своих фраз глубоко за пазухой, ибо полагают Слово намного сильней оружия, а посему не размениваются на мелочи вроде камня или кинжала…
А подземные проходы, где уже исчезли сырость и затхлость, становились все шире и выше, и не уступали, пожалуй, коридорам и палатам лучших дворцов Европы. Ну разве только драгоценных украшений на стенах не имелось; но впрочем, если считать драгоценной отделку из всех пород мрамора, с вкраплениями яшмы, агата и иных камней, кое-какие из них люди вообще видели впервые в жизни – эти подземелья с чистой совестью можно было назвать достойными чертогами для властителя Нижнего Мира. Даже если отнести этот титул к самому Князю Тьмы.
И когда в широком боковом ответвлении блеснули доспехи и короткие копья стражников, это было воспринято как должное. Стражники – здоровенные детины, самое малое четырех с половиной локтей росту, с головы до пят закованы в броню, отделанную красной эмалью, – также не атаковали незваных пришельцев. Ограничились тем, что мирно окружили их, и один, с самым развесистым плюмажем на шлеме, что-то прорычал с вопросительно-угрожающей интонацией.
– Не понимаю, – сказал Лох-Лей на языке Альмейна, хотя имелось в виду, был уверен, нечто вроде: «какого черта вам тут надо и кто вы такие?» – что же еще обычно-то охранники говорят?
Последовал еще один вопрос. Робин снова покачал головой и повторил «не понимаю» на гэльском. Алан попробовал диалект франков, вспомнил также речь Швица и италийский. Предводитель стражников неразборчиво хрюкнул и наконец выдал более-менее понятную фразу на архаичной латыни.
– Ищете вы чего?
– Разгадки, – честно ответил бывший атаман разбойников.
Подлинной речи Средиземноморской Империи Робин, разумеется, никогда в жизни не изучал, но Latina vulgata – дело иное, этот язык много кто знал. Понять его охранники поймут, ну а ораторствовать о высоком он и без того особенно не собирался.
– Ищете вы у Бессмертного Лазаруса чего?
Почему Лазаруса назвали «бессмертным», Робин не очень-то понял. Он вообще поначалу не сообразил, кто такой этот Лазарус. Но потом вспомнил – и еле сумел сдержаться.
– Проведите нас к нему, – попросил он. – Есть поручение СВЕРХУ. – Лох-Лей специально выделил последнее слово, чтобы не подумали, будто их прислали какие-то Козлы.
Стражники переглянулись.
– Следуйте за, – прогудел наконец один из них.
С некоторым сомнением поглядывая на вожака, люди все же подчинились. Пока шли, Робин вкратце поведал (на гэльском, разумеется, дабы охранники не поняли разговора) то, что запомнил из истории Огдена, вкратце коснулся некоторых намеков Адреи, особенно – увиденного в ведьмином котле.
От усталости сводило все на свете, люди только что на ходу не засыпали, а те, кто заснул – не просыпались, съеденные во сне собственными кошмарами. Схватившись с какой-то огромной сколопендрой, погиб Ротт. Тромм был жив, однако драться больше не мог – перебитая правая рука висела плетью. Йэн с трудом еще что-то вокруг себя различал: все та же сколопендра, хлестнув хвостом, прошлась ему по физиономии; глаза чудом остались невредимы, но заплыли почти полностью. Сам Робин едва ковылял, одна Марион пока оставалась цела, потому что почти не ввязывалась в ближний бой. Уцелело десять гвардейцев, но сражаться – не в полную силу, хоть как-нибудь – могли только шестеро.
Наконец строй Козлов рассыпался и люди прорвались в следующую пещеру, где перекрыли проход несколькими плитами, камнями и брусьями – судя по всему, именно для этого их и предназначали, у Козлов тут было что-то вроде склада. Пока удары тяжелых орудий не сокрушили преграду, можно было оторваться от преследования. Но для этого неплохо бы сперва узнать, куда идти в этих Богом проклятых подземельях…
Особого выбора, впрочем, не имелось. Перевели дух – и двинулись по проходу, что уводил куда-то на север, если это что-либо значило…
Временами на стенах попадались зеленовато-желтые отметки, которые светились сами собой. Никакого колдовства, «фосфоресценция» – всякий, кто в шахтах бывал, такое знает. Разбирать сами метки ни у кого не возникало желания, но когда число их возросло настолько, что в факелах больше не было нужды, Робин сообразил: впереди ждет весьма важное для Козлов место, если, конечно, отметки эти сделаны ими. Атаман разбойников дал команду «приготовиться», и попросил Марион и одного из гвардейцев поздоровее сходить и проверить, только потише
Девушка вернулась почти сразу.
– Что-то вроде храма. Зал, жертвенник, большая такая наковальня, и в ней торчит меч. Стража не шибко большая… можем пробиться. Хорст в укрытии, следит.
– Меч в наковальне? – немного оживился Тромм. – А не артуров ли это Экскалибур?
– У Артура камень был, помнится, – отозвался Йэн. – «Тот, кто достанет сей меч из камня, есть король Логрии по праву рождения», вроде бы так пророчество звучало… Хотя я давненько эти сказки слышал, мог и напутать чего.
– Если это и впрямь Экскалибур, – отрешенно сказал Робин, – какой Козел с ним совладает, а?
Надежда сверкнула в темноте как молния и пробежала по кругу измотанных, полудохлых от ран и усталости людей. И молния эта придала им достаточно сил, чтобы встать и сделать несколько шагов к тому, что Козлы по им одним ведомой причине превратили в храм. А что из пришедших в подземелье никто по праву рождения не является не то что королем Логрии – даже принцем, даже герцогом, даже наследником подобного титула, – к великому счастью, эта мысль так и не возникла.
И когда стражи-Козлы, изрубленные, рухнули к подножью жертвенника, а вместе с ними один из солдат, Донал, – Робин Лох-Лей с уверенностью, которой никогда доселе не ощущал, потянул руку к крестовидному эфесу из тусклой бронзы.
Ударил гром.
Возникни при этом из ниоткуда колонна яркого дневного света, в середине которой оказались бы наковальня, меч и Робин, – не осталось бы никаких сомнений, что разбойничий атаман – Избранник Неба, и сей меч, Экскалибур он там или нет, вручен ему во исполнение священной миссии – очистить тристрамские подземелья от нечистой силы в целом и нечисти в частности. После чего, конечно, все раны и усталость у спутников героя исчезли бы как по мановению руки, а успешное окончание похода стало бы значительно более простой задачей, чем его начало.
Света, увы, не появилось. Зато сквозь разверзшиеся своды подземелья рухнули две фигуры, которые непонятно каким чудом приземлились на ноги, да еще и не разбились при падении. Вздрогнув, Робин вырвал меч из железных ножен наковальни, готовясь к бою; но вначале он понял, что никакого боя не будет, потому что пришельцами оказались капитан Ангус и Алан-менестрель, и только потом – сообразил, ЧТО сделал.
Возгласы радости и изумления стихли, когда Робин воздел над головой длинный меч. В торжественном молчании он осмотрел клинок – оно конечно, волшебному оружию положено быть острым подобно алмазу и всегда готовым к битве, однако волшебства-то он как раз никакого и не чувствовал, меч как меч. Стальное лезвие действительно оказалось отточенным, пускай и не до бритвенной остроты, а как боевому клинку и положено – чтобы мясо и кости рубил, но и об железо шлема и брони не выщербился, разве только об такой же вражеский клинок; рукоять из темной бронзы, без никаких там завитушек и самоцветов, тоже была рукоятью настоящего, боевого оружия. На широком бороздчатом клинке у самого эфеса плясали мелкие письмена.
– I-N-V–I-C-T-U-S, – по буквам прочел, сощурившись, Тромм. – Непобежденный.
– Меч Тристрама, если ничего не путаю, – заявил Алан. – Удачная находка, атаман, клянусь святой Бригиттой!
* * *
Здесь, молча сказал первый.Двое из его спутников кивнули. Четвертый не соизволил сделать и этого – просто всадил посох в край взрыхленного пятна и медленно, прощупывая каждый ноготь пространства впереди, начал разведку. Мысль его обшаривала все подозрительные уголки в поисках отпечатков определенного рода, а поскольку таких отпечатков имелось много больше, чем необходимо, работа продвигалась небыстро. Ну да торопиться, несмотря на «сверхсрочность» порученного дела, чародей все равно не намеревался. Цель ждала двадцать лет, подождет еще полдня.
Почувствовав постороннее присутствие, первый обернулся. Возникшую на краю леса женщину он не знал. Точнее, он не знал ее имени: ЧТО она собой представляет, вопроса как раз не было. Ведьма, и не из последних, причем не Ведающая, но Знающая. В чистом могуществе она, конечно, им не ровня, однако недооценивать таких «знахарок» чародеи отучаются в самом начале своего Пути, будучи зелеными учениками. Тех, кто не отучился, ждала участь удобрения для разных там лоз-цветочков-травок, которые необходимы знахарке для работы.
Хотя их и было больше, она здесь находилась на своей земле. Начинать разговор надлежало гостям.
«Специальная группа, Спектр, Грауторм,» – передал первый.
«Имена?» – последовал мысленный же вопрос.
Подразумевались, конечно же, не имена, а прозвища. Чародеи редко хранят в памяти, как их нарекли при первом рождении, зато хорошо помнят, какое имя-прозвание получили после первой смерти и вторичного рождения, на одном из начальных Испытаний. Имя это не всегда имеет аналог на всяком из земных языков, и поэтому может и не звучать осмысленно для не ведающих наречий иных миров.
У многих чародеев существует и третье имя, то, под которым они становятся известны после окончательной смерти; имя, служащее как бы кратким жизненным итогом. Однако речь здесь шла явно не о таких именах… пока.
«Варгон, Киана, Т'ранг, Эмфей.»
«Адрея, – представилась ведьма. – Цель?»
«Десцентио менталис и локация.»
«ЦЕЛЬ.» – Это уже был не вопрос, а приказ отвечать.
Эмфей знал, что полагается переправить такой вопрос старшему, Варгону то есть, но поскольку тот все еще был погружен в исследования, решил сказать сам. Тем более, в Серой Башне все знали и о цели этого предприятия, и о полной его открытости, даже для заклятых врагов из Malleus Maleficorum.
«Экстерминация ренегата Лазаруса.»
«Не смею мешать. – Слегка наклонив голову, Адрея отступила на шаг. – Сведения требуются?»
– Да. – Это уже произнес Варгон, на книжной латыни, – пренебрегая правилами, что запрещали общаться вслух там, где могли обретаться посторонние. – Сколько еще ВНИЗУ?…
– Живых – было десятка четыре.
– Я не об ушедших. Я о живущих ТАМ.
Ведьма покачала головой.
– Без меня, Варгон. Я не хочу иметь ничего общего с прошлым, с ТЕМ прошлым. А ВНИЗУ – его осколки…
– Всякий, кто забывает свое прошлое… – «…обречен пережить его вновь», наверняка хотел сказать чародей, но не успел.
– Это не МОЕ прошлое, Адепт! Ваше – пусть, но не мое.
– Ты можешь и ошибаться.
– Могу, но это – моя ошибка и мое право. Что-нибудь еще?
– Кто ушел ВНИЗ? – сдался Варгон.
Выслушав полный список имен с необходимыми пояснениями, Адепт из Башни Темного Стекла, что расположена где-то в Дальнем Загорье, глубоко задумался.
– Тут два входа, – наконец объявил он.
– Значительно больше, – вздохнула Адрея. – С двумя я бы справилась, и не дошло бы до такого…
– Я неправильно выразился: тут два… НИЗА, что ли. Нижний Мир, Mundus Infernus – и Gehennah. Причем это не ларец с двойным дном, здесь не один под другим и не один внутри другого, – я бы сказал, они существуют вместе, причем в одном и том же месте…
«Я немного знаю математику, незачем еще раз объяснять мне эту теорию. Конвергентные континуумы, разделенные прослойками Aethera interrealis…»
«Устаревшая концепция, – без спросу встряла в разговор Киана, что доселе молчала. – Хотя факторы темпоральных пертурбаций Mythos в нашей модели и присутствуют, однако в выкладках не учтены ни вероятностные воздействия темы chaos aeternum, ни causalia congruentis телеогонической конструкции…»
– Киана, без рыжих как-нибудь обойдемся, – резко и даже грубо прервал Варгон. – Займись ориентирами и Якорем. Эмфей, ставь запасной Якорь. Т'ранг…
– Учитель, я должен идти ВНИЗ!
– Я это и хотел предложить… да, Адрея, что не так?
Ведьма решительно шагнула между Адептом и молодыми чародеями.
– Подождите еще несколько часов, хотя бы до полуночи. Изучать – изучайте, разведывайте что нужно, ставьте зацепки и разметку, а силой ВНИЗ не суйтесь. Рано.
– Промедление может стоить жизни многим, сама знаешь.
– Здесь, в Тристраме, они уже достали всех, кого могли достать. Вся округа в выходах… но только округа, в другие места здешней нежити ходу нет. А вот если вы пройдете ВНИЗ сейчас – те, у кого пока есть шанс выбраться, точно погибнут.
– Ну и что? – скептически промолвил Т'ранг. – Мы никого не просили соваться вперед батьки в пекло, как у нас говорят.
– Я – просила.
Варгон степенно кивнул.
– Пусть так. Перерыв до полуночи. Т'ранг, отдых. Эмфей, Киана – полный осмотр территории, разведка всех слабых мест в Поле Сил. Карту проанализировать и доложить.
Вот именно за это люди и недолюбливали чародеев вообще и их оплот в частности – Grau Thurm, Серую Башню (что было не только и не столько названием старинной каменной постройки где-то в южном Данмерке). Малефики никогда не считали, что что-либо кому-либо должны, и признавали лишь закон силы. Не помня (точнее, не желая, не позволяя себе помнить), что одолевает-то обыкновенно не сила, а слабость. Потому что слабый всегда знает, что он слаб, и ищет иных путей, позволивших бы ему взять верх над сильными.
Справедливости ради Адрея могла бы добавить, что хотя слабость, умная слабость, и одолевает когда-нибудь в грядущем, в настоящем победу одерживает всегда сила. Умная, если наличествует ум, либо равноценная его замена; в противном случае – сила глупая. Мозгов, впрочем, чародеям было не занимать.
Могла бы сказать так, да не стала. И сама она, и малефики об этом знали, а говорить единственно ради того, чтобы нарушить молчание, было не в обычае Адреи.
Но даже лучшие из чародеев старались не заглядывать в будущее и жили только настоящим. Потому что в будущем – и ЭТО ведьма знала отнюдь не понаслышке – для них сгущалась темнота, из которой когда-то в незапамятные времена вырвался Путь. То, что было сутью и самих малефиков, и их действий.
Однако вот эту самую суть Адрея не принимала. Обходилась и без нее. Так, по крайней мере, можно было жить, а не ожидать падающей на голову черной звезды. Или молнии возмездия, посланной Высшими Силами, – образ своего конца каждый из чародеев выбирал самостоятельно, от чего сей конец не выглядел ни на йоту привлекательнее любого другого. Лично для нее, ведьмы, которая намеренно ограничила себя этим миром и в иные заглядывала только в той степени, в какой это требовалось для познания чего-либо «здесь и сейчас», а не «где-то там, полтысячи лет назад».
…Варгон из Загорья, черная твоя душа, нет и не будет тебе ни на этой земле, ни под ней – ни покоя, ни счастья: сам выбрал свой Путь, сам замкнулся в ящик из темного вулканического стекла-обсидиана, а теперь даже и пожелай выбраться – ничего не выйдет. Знаешь это, чародей, все ты хорошо знаешь, но не оставляешь борьбы – все ищешь средство, ищешь верный способ, желаешь стать чем-то большим, не утратив себя. Авось и найдешь, многое в мире есть, что ни одному мудрецу присниться не может. А цена всего этого какова будет?…
* * *
– Ты проиграл.– И ты.
– Моя задача – тебя убрать со сцены.
– Я вернусь, и будет все на этот раз иначе.
– Ты ощутил лишь власти терпкий вкус… Но горечь отступленья и измены ты не познал еще.
– Мой замкнут круг – а значит, мне и выйти на Арену.
– Смотри не ошибись, мой юный друг…
* * *
Секира врубилась в бок зыбкой кучи плоти, что чересчур старательно изображала стража и за это поплатилась. Вынырнув из-за спины рыцаря, Ривке метнула в другого стража две бело-голубых искры и одну темно-зеленую; убить это его не убило, но ошарашило настолько, что Вильфрид успел разрубить стража на шесть частей, прежде чем до того дошло, что тут объявились те, кого надлежит со всей возможной тщательностью изничтожать. То бишь – разумные, мыслящие самостоятельно.Охрана была приставлена к сооружению, которое сильно напоминало пилон из голубого металла, отполированного до блеска, но металл этот отражал куда меньше света, чем должно бы. Вершина сооружения терялась в темноте, тонкая линия обрисовывала дверь, в которую человек мог пройти, хотя и не без труда, а вот большинство здешних bestia gehennae – ни за что. Немного поколдовав над дверью («поколдовав» в смысле «приложив к делу мозги», а не «швыряя в дверь молниями и ругательно-неразборчивыми словами»), девушка наконец заставила ее открыться. Прямой угрозы не ощущалось, так что она рискнула проскользнуть внутрь.
Скрестив ноги, над матово светящейся золотой плитой парила мумия, замотанная в остатки желтовато-серой мантии. В глубокие провалы глазниц кто-то вставил крупные топазы, а на коленях мертвеца лежал футляр для свитков из пожелтевшей слоновой кости. Тело медленно вращалось, и когда открылась его спина, Ривке увидела торчавший промеж лопаток кинжал с обгоревшей роговой рукояткой.
– Легенды в таких случаях вроде как советуют испросить позволения и одолжить у умершего все, что тебе нужно, – заметил с порога Вильфрид. – Как, попробуешь?
– Знать бы еще, кто он и что мне нужно, – отозвалась девушка.
И коснулась прохладной слоновой кости.
В желтых самоцветах блеснули искорки, высохшие губы разомкнулись. Рыцарь с коротким проклятьем рванулся вперед, занося топор, но мумия лишь повернула левую руку ладонью вверх – и Вильфрид как в стену врезался.
Ривке повернула футляр, прочла надпись на арамейском, перевела взгляд на мумию. Мертвец молчал, считая слова недостойными произнесения. Девушка тоже ничего не стала говорить. Просто взяла футляр, аккуратно открыла его и извлекла свиток пергамента – прочного, очень тонкого и оттого почти не поврежденного временем.
Возникшего вокруг нее голубовато-золотого сияния она не видела, погруженная в зрелище, что открывалось в свитке. Именно зрелище: хотя пергамент содержал не картинки, а буквы, взгляд Ривке словно проникал СКВОЗЬ текст, сразу различая то, о чем писал автор, не читая его собственных слов, которые столь грубо отражали реальные картины. Да, реальные, а то, что зритель счел бы их полной фантасмагорией – так много ли он разумеет в высших сферах, тот зритель?…
…Две исполинские фигуры Существ в искрящихся ледяной чернотой вихрях багряного пламени – ежесекундно изменяют форму, сливаясь со своим изменчивым окружением, в бешеном темпе обмениваются ударами, способными стереть в порошок мир-другой с той же легкостью, с какой шестилетний мальчишка сбивает ивовым прутом седые головки одуванчиков. Одно из Существ, более приземистое и массивное (если к нему. бесплотному, применимо подобное слово), все время загоняет противника к колючему клубку ядовитой зелени, что скользит в пустоте промеж вечных и бесстрастных звезд, временами лениво уворачиваясь от таких вот стычек. Второе Существо, несколько превосходящее ростом и проворством, старается увильнуть от захвата и заставить противника самого очутиться в хватке зеленых колючек.
Выведенный из равновесия, клубок выворачивается наизнанку. Существа оказываются в центре сферы, из которой внутрь торчат миллионы влажно поблескивающих шипов. Черно-багряный вихрь еще больше ускоряет свое вращение, мечась между зелеными шипами сферы, что смертельно медленно сжимается, и наконец оба противника оказываются пришпиленными к колючим стенам. Мирный темно-зеленый клубок вновь катится по безвестным просторам пустоты.
Затем появляется рука – пятипалая, человеческая; кожа кое-где покрыта ссадинами и старыми ожогами, ногти в мелких белых пятнышках коротко обрезаны – и жестоко стискивает зеленый клубок, словно это персик, из которого надлежит выдавить побольше сока. Черно-зеленая жидкость наполняет возникший в пустоте хрустальный бокал примерно на две трети и иссякает. Брезгливо отброшенный прочь смятый комок поблекшей зелени крутится поблизости еще некоторое время, а потом продолжает свой путь из ниоткуда в никуда.
Вторая рука возникает из пустоты рядом с первой и смыкается на ножке бокала. Лаская хрустальные стенки, руки медленно подносят бокал к возникшему в пустоте рту со щербатой ухмылкой. Дымящаяся жидкость беззвучно переливается в горло, и в пустоте вслед за ухмылкой проявляется лицо. Вполне человеческое, узкое, властное, с высоким лбом, полускрытым капюшоном белой накидки. На щеках – остатки седой щетины. Точнее, некогда седой, потому что седые пятна быстро растворяются в темной рыжине в который раз возвращенной молодости. Глаза хищно вспыхивают зеленым золотом, ухмылка превращается в ласковый оскал волка, который завидел добычу.
Человек шагает вперед, теперь он виден целиком – от расшитого золотой нитью белого капюшона до прочных светлых башмаков с золотыми пряжками. В руках его вспыхивает яркая полоса зеленовато-белого свечения, превращаясь в витой, вычурный посох немногим выше его роста; немалого роста, человек кажется уже гигантом, стоящим вровень со звездами.
– Vade retro, Lazarus! – раздается из ниоткуда.
Человек в ответ только заливается смехом. Радостным, искренним, словно ничего более смешного в жизни не слышал.
– Однажды Ты уже мне говорил: «Лазар! поди вон!» Тогда воспротивиться я не мог, Ты был куда сильнее. Что ж… теперь моя очередь. Благодарю за то, что оградил меня от смерти, Господи; обещаю, что сделаю для Тебя то же самое. – Человек вновь хохочет, но глаза его не становятся теплее. – Я не Сын Божий, я всего только брат двух святых, Мириам и Марты. Но сил и знаний моих достанет, чтобы сделать то, что должно.
Лазар – или Лазарус – делает еще шаг вперед, с головы до пят залитый нестерпимо-белым светом.
– Ave Domini, immortalis te salutat!
* * *
Наивный… Ты хочешь знать смысл
Вселенной движущих сил?
Ты хочешь угасшую мысль
оставить в тиши могил?
Ты хочешь о смерти и жизни
кричать на все восемь сторон?
Кричи – и зарей Катаклизма
окрасится твой горизонт.
Жизнь – от рожденья до смерти.
Смерть же – не миг, не час:
Времени нет на свете
для тех, кто ушел от нас.
И нету смысла иного
в этом коротком пути,
Кроме лишь голоса крови —
«дальше, несчастный, иди!»
Жизнь – от рожденья до смерти.
А дальше? Нам знать не дано.
Разные есть ответы —
но тех, кто пошел на дно,
Уж более не видали;
те же, кто всплыл – ушли
В иные, нам чуждые дали,
оставив следы в пыли.
Там, где слова бессильны,
там, где окончен Путь —
Жизнь и Смерть едины,
ибо едина их суть.
И нету иного смысла
для нас, обреченных идти
Тропою угасшей мысли
по миру, где нет Пути…
* * *
После долгих споров и увещеваний многие наконец порешили вернуться. Ангус порывался было остаться, но в конце концов согласился: наверх ведь не просто так – пробиваться придется, а из бойцов он самый лучший, без него просто не дойдут. Не упоминая уж о впечатанном в ладонь капитана Ключе, без которого выбраться, может, и удастся, но это наверняка будет труднее.С ними ушли также Малыш Йэн – силенки-то у гэла еще оставались, однако брел он на ощупь, заплывшие глаза не отличали свет от темноты, – и Тромм, у которого худо-бедно работала только левая рука. Остались Робин и Алан, остался последний из телохранителей Изельде – Большой Хорст. И – Марион, которая напрочь отказалась выходить из схватки, пока была еще в состоянии спускать тетиву. Кроме того, заявила девушка, она всю эту «операцию» изначально затеяла, и да отринет святая богородица всех тех, кто полагает, будто заканчивать следует кому-то другому.
Когда отступила предельная усталость и исчезла ответственность за раненых, которых надо прикрывать от опасности, – продвигаться стало значительно проще. Да и противников – Козлов, летучих мышей с замашками бешеных драконов и прочих тварей, порожденных похмельной фантазией творца этих подземелий (в то, что творцом этим не мог быть никто иной, кроме Создателя, людям решительно не верилось) – попадалось, как ни странно, значительно меньше, чем раньше. Алан подумал в какой-то миг, что Адрея, говоря: «победить все равно дано лишь одному, чем больше у него спутников – тем больше врагов им будет противостоять», имела в виду как раз то, что сказала. Однако вскоре вспомнил, что ведьмы, колдуны и прочие малефики всегда держат второй, третий и двадцатый смысл своих фраз глубоко за пазухой, ибо полагают Слово намного сильней оружия, а посему не размениваются на мелочи вроде камня или кинжала…
А подземные проходы, где уже исчезли сырость и затхлость, становились все шире и выше, и не уступали, пожалуй, коридорам и палатам лучших дворцов Европы. Ну разве только драгоценных украшений на стенах не имелось; но впрочем, если считать драгоценной отделку из всех пород мрамора, с вкраплениями яшмы, агата и иных камней, кое-какие из них люди вообще видели впервые в жизни – эти подземелья с чистой совестью можно было назвать достойными чертогами для властителя Нижнего Мира. Даже если отнести этот титул к самому Князю Тьмы.
И когда в широком боковом ответвлении блеснули доспехи и короткие копья стражников, это было воспринято как должное. Стражники – здоровенные детины, самое малое четырех с половиной локтей росту, с головы до пят закованы в броню, отделанную красной эмалью, – также не атаковали незваных пришельцев. Ограничились тем, что мирно окружили их, и один, с самым развесистым плюмажем на шлеме, что-то прорычал с вопросительно-угрожающей интонацией.
– Не понимаю, – сказал Лох-Лей на языке Альмейна, хотя имелось в виду, был уверен, нечто вроде: «какого черта вам тут надо и кто вы такие?» – что же еще обычно-то охранники говорят?
Последовал еще один вопрос. Робин снова покачал головой и повторил «не понимаю» на гэльском. Алан попробовал диалект франков, вспомнил также речь Швица и италийский. Предводитель стражников неразборчиво хрюкнул и наконец выдал более-менее понятную фразу на архаичной латыни.
– Ищете вы чего?
– Разгадки, – честно ответил бывший атаман разбойников.
Подлинной речи Средиземноморской Империи Робин, разумеется, никогда в жизни не изучал, но Latina vulgata – дело иное, этот язык много кто знал. Понять его охранники поймут, ну а ораторствовать о высоком он и без того особенно не собирался.
– Ищете вы у Бессмертного Лазаруса чего?
Почему Лазаруса назвали «бессмертным», Робин не очень-то понял. Он вообще поначалу не сообразил, кто такой этот Лазарус. Но потом вспомнил – и еле сумел сдержаться.
– Проведите нас к нему, – попросил он. – Есть поручение СВЕРХУ. – Лох-Лей специально выделил последнее слово, чтобы не подумали, будто их прислали какие-то Козлы.
Стражники переглянулись.
– Следуйте за, – прогудел наконец один из них.
С некоторым сомнением поглядывая на вожака, люди все же подчинились. Пока шли, Робин вкратце поведал (на гэльском, разумеется, дабы охранники не поняли разговора) то, что запомнил из истории Огдена, вкратце коснулся некоторых намеков Адреи, особенно – увиденного в ведьмином котле.