Страница:
К лету Катька уже все знала, по словечку вытянув из пацанов. Кто такая? Что за Миледи? Как зовут без погонялова? Что вообще за дела такие? Разложила в уме по полочкам, до остального сама доперла. Генерал же все реже встречался с Таней.
Вероятно, если бы все шло своим чередом, их своеобразный роман скоро иссяк бы естественным образом, а сохранились бы деловые отношения — как знать?
Так или иначе, а взятая с поличным Катька сдала Таню со злорадным удовольствием, дабы эта сучка от ответственности не ушла.
Генералу это было впадло. Да и на зоне за такое опетушат в два счета. Взял такую линию: да, богатую квартиру они отследили давно, да, выждали, когда уедут хозяева, и проникли в квартиру с самодельными дубликатами ключей. С чего сделали дубликаты? Так очень просто, гражданин начальник, попасли несколько раз хозяйкину дочку от дома до школы, а как-то утречком лично Генерал под видом папаши прошел в гардероб и вынул из кармана хозяйской дочки ключики, одни срисовал, с других слепочек сделал, а через пару часиков тем же манером положил на место. Номер, местоположение, внешний вид школы? Всегда пожалуйста… Откуда план квартиры? Дык нарисовал, когда вошел…
Когда Генералу предъявили Танину фотографию и ознакомили с показаниями гражданки Краузе и ее соседей по площадке. Генерал заявил, что это его личная жизнь, которая ни малейшего отношения к делу не имеет, и на все дальнейшие вопросы по поводу Тани отвечать отказывается.
Таню без труда отыскали в Ялте — в компании ничего пока не знающих потерпевших! При таком раскладе старший следователь Иванов, ведший дело об ограблении, отменил свое решение о немедленном задержании несовершеннолетней гражданки Захаржевской и решил ни о чем пока что не информировать ни потерпевших, ни, естественно, семью вышеупомянутой гражданки — в интересах следствия. С делом об ограбленной квартире в общем-то все ясно, но нужно еще отработать вполне вероятную связь этого дела с громкими в кругу специалистов зимними еще «глухарями» с комиссионкой и с «волгой» Московского УВД. Пока что эта связь строится только на показаниях арестованной Екатерины Мальцевой, причем совершенно голословных. Рецидивист Генералов упрямо гнул свою линию, которую косвенно и невольно подтвердили оба малолетних сообщника.
Короче, все зависело от показаний самой Захаржевской. Судя по всему, эта школьница — та еще штучка, и чтобы что-то от нее получить, нужно создать благоприятный психологический фон. Все взвесив, Иванов остановился на таком варианте — дать ей спокойно догулять в Крыму и предельно тихо брать в тот момент, когда она расстанется с Ясногородскими: о ее роли в неудавшемся ограблении квартиры потерпевшие, по замыслу Иванова, должны будут узнать только на очной ставке. Их поведение и ответная реакция Захаржевской могут быть весьма интересны. Обвинение следует предъявить сразу, но от допросов недельку-другую воздержаться, чтобы подозреваемая дозрела в общей камере до нужной кондиции.
Ясногородские довезли Таню до дома, и едва она успела войти и поцеловать Аду, пришли опера в штатском и забрали ее, разрешив взять две смены белья, теплые носки и тапочки. Такого оборота не ожидала. Рванулась, хотела бежать. Все ходы перекрыты. Крепкие дяденьки присматривали за сборами. Один у окна. Другой у двери. Кранты. Собираясь, взяла себя в руки и бледная, с почерневшими кругами под глазами, кинула на прощание остолбеневшей Аде:
— Это все не так! Срочно позвони дяде Коке!
Мозг лихорадочно работал. Она ухватилась за первое, что пришло на ум: надо воспользоваться знакомствами.
Дядя Кока, тот самый Адин друг, был известным ленинградским адвокатом, специалистом по хозяйственным делам, со сложившимися крепкими связями. К счастью, он оказался в городе, выслушал сбивчивый Адин рассказ и немедленно включился в работу.
Уже к вечеру он имел полную информацию, и в целом она его не очень порадовала. С одной стороны, единственная пока улика против Тани — злополучный план, начертанный ее рукой и сохранивший отпечатки ее пальцев. Все остальное — слова, слова… И умственные построения, основанные на цепочке совпадений, истолковать которые можно по-всякому. Как опытный адвокат, дядя Кока почти автоматически отбрасывал все размышления о том, виновен или нет его клиент на самом деле, и сосредотачивался на технических деталях. Но интуиция подсказывала ему, что во всей истории с квартирой Таня сыграла решающую роль. Конечно, если бы дело попало на суд сейчас, оправдательный приговор был бы обеспечен. Однако, судя по всему, за этой феноменальной Адиной дочкой непременно должны быть и другие делишки, до которых дотошный Иванов рано или поздно докопается, уцепившись за показания Мальцевой, которым в глубине души адвокат склонен был верить. В торжестве справедливости дядя Кока не был заинтересован нисколько. Главное — вытащить девчонку и вытащить немедленно, пока Иванов ничего нового не нарыл! На это сил самого дяди Коки было явно недостаточно. Он знал только одного человека, который мог бы это сделать. Важно, чтобы захотел. Дядя Кока нутром чувствовал, что захочет.
Дядя Кока протянул руку к телефону, набрал код Москвы и номер.
— Слушаю, — раздался мелодичный и бесстрастный женский голос.
— Вадима Ахметовича будьте любезны.
— Его нет на месте. Что ему передать?
— Передайте, пожалуйста, что звонил Переяславлев из Ленинграда по особенному делу.
— Будьте добры перезвонить через час, если не затруднит.
— Отнюдь, — сказал дядя Кока. — Перезвоню непременно.
Через пятнадцать минут ему позвонили.
— Кокочка, здравствуй, дорогой, — произнес весьма знакомый голос. — Что за особенное дело?
— Надо помочь одной барышне. Думаю, тебе это будет интересно.
— Вот как? Что ж, помогать барышням в беде — мой рыцарский долг. Мне подъехать?
— Ого! Даже так? Я сам собирался вылететь к тебе, все рассказать, а там бы решили.
— Интересный был бы полет! Через три квартала.
— Так ты в Питере?
— В данный момент. А вообще у себя на ранчо. Мне Джаба сюда позвонил.
— Тогда подскочи, если не трудно.
Прокуренная жердь в бордовом перманенте и сержантских погонах подтолкнула Таню в спину и с лязгом затворила за ней дверь. И тут же на Таню стало на паучьих ножках надвигаться нечто человекообразное с сиротской стрижкой, почти без носа, зато в сплошных прыщах. Следом за существом подгребало еще двое — квадратная во всех измерениях чувырла и смазливая цыгановатая смуглянка, оскалившая кривозубый рот.
— Ой, бля, щас обосрусь, какая куколка к нам на прописочку пришла! — прогундосило человекообразное, шевеля корявыми пальцами. — А скажи-ка нам, принцессочка, будешь со стола мыло кушать или…
Договорить ей не пришлось. Таня, не раздумывая, схватила по счастью нетяжелую табуретку и с маху приложилась по стриженой голове. Человекообразное упало.
А Таня отскочила в угол и пнула ногой закрытую парашу. Содержимое разлилось по полу.
— Кто Прасковью опрокинул, сикорахи?! — звонко крикнула Таня. — Вон девка навернулась, башку расшибла!
Цыганочка хлопнула в ладоши, а квадратная чувырла забарабанила в дверь:
— Эй, дубаки, в сто седьмой авария! Брезгливо обойдя лужу, Таня остановилась возле лежащей в моче уродины, лучезарно улыбнулась и ангельским голосочком произнесла:
— Стол не мыльница, параша не хлебница…
Через четыре часа, когда Таня лежала на нижней шконке у окна и задумчиво водила пальцем по наколкам примостившейся рядом Цыганочки, со скрежетом отворилась дверь, и Захаржевскую кликнули на выход.
В общих чертах Таня представляла себе, что скажет следователю, и догадывалась, что скажет ей он. Однако через пару коридоров и три поста ей приказали встать лицом к стене. Звякнули ключи, заскрипела петлями дверь, и Таню опять легонько подтолкнули в спину. Она вошла и огляделась. Деревянный пол, большое окно с ажурной решеточкой и занавеской, обои в цветочек, полочка с эмалированной кружкой и чайником, чистое белье на кровати типа больничной, столик, покрытый клеенкой, рядом — стул с мягким сиденьем, а на столе — раскрытая книга. Таня присела, стала читать. Пушкин. Через некоторое время щелкнуло, открываясь, окошечко в двери, и Таня приняла сеточку с яблоками, печеньем и даже пачкой «Варны» и коробком спичек. Есть контакт! Дядя Кока запустил свою машину.
Человек в темно-синем прокурорском мундире с большими звездами отодвинул в сторону бумаги и нажал кнопку звонка.
— Пригласите Иванова!
Вошел невысокий круглолицый средних лет гражданин в отутюженном сером костюме с толстой картонной папкой под мышкой.
— Вызывали, Петр Алексеевич?
— Садись, Геннадий Генрихович, в ногах правды нет… Ну, что у тебя по делу Генералова? Принес?
— Так точно! — Иванов положил папку перед человеком в мундире.
— Меня Фомичев с твоим рапортом ознакомил. Молодец, хорошо копаешь.
Интересно, понимаешь, получается, очень интересно. Целый пучок «глухарей» можно одним махом раскрутить. Можешь рассчитывать на полную поддержку. Только, понимаешь, особо не увлекайся, у тебя ж еще четыре дела, не запускай. Как у тебя по ним?
Иванов начал рассказывать, а человек в мундире слушал, изредка вставляя вопросы и замечания, при этом листая папку и пробегая глазами бумаги.
— Значится так, Геннадий Генрихович: это я у тебя до десяти ноль-ноль забираю на ознакомление. И чтобы, понимаешь, ночью не корпел. Теперь слушай приказ — домой, ужинать и спать! И чтобы до десяти ноль-ноль ноги твоей на службе не было! Мне, понимаешь, работники нужны, которые без износу! Понял?
— Так точно!
— Свободен!
Иванов вышел, и тут же из другой двери, расположенной позади начальственного стола, показались двое — седой и импозантный адвокат Николай Николаевич Переяславлев и его московский друг Вадим Ахметович Шеров, поджарый, довольно молодой и по-своему не менее, а то и более импозантный. При взгляде на его лицо сразу вспоминался портрет Юлия Цезаря.
— Ну, ты, Петр Алексеевич, не начальник, а прямо отец родной, — улыбнулся Переяславлев, а Шеров молча сел в хозяйское кресло и перевернул папку на первую страницу.
— Стараемся, понимаешь, проявляем заботу о людях, — сказал человек в мундире. — Вы, значится, располагайтесь, изучайте, а я пока пойду, отпущу Марусю, а кофейком лично займусь. Годится?
— Годится, — сказал Переяславлев.
Шеров тем временем проглядывал страницы и время от времени записывал что-то в свой блокнот. Переяславлев пристроился рядом и стал изучать те листы, с которыми уже ознакомился Шеров. Хозяин большого кабинета принес поднос с двумя кофейными чашечками, поставил и извлек из шкафчика рюмки и початую бутылку армянского коньяку.
— А себе-то что же? — спросил, поднимая глаза, Переяславлев.
— Я, понимаешь, кофе не пью. Сердце. Так что только коньячку за компанию.
— А я — только кофе, — сказал Шеров. И истинное положение дел, и русло, в которое следует направить расследование, было в принципе понятно всем троим.
Оставалось выработать тактику. Хозяин кабинета и адвокат смотрели на московского гостя, ожидая, что предложит он.
— Хороший у вас работник Иванов, — серьезно сказал Шеров, не отрываясь от бумаг. — Надо бы его поощрить. И желательно скорее. У вас, Петр Алексеевич, есть по этому поводу соображения?
— Так, так… — задумчиво произнес Петр Алексеевич, — Что-то такое было…
Он поднялся, вышел в приемную и стал рыться в одном из шкафов. Шеров вновь обратился к папке и принялся с большим вниманием изучать. Что-то Ахметыч там явно высмотрел. Закончив чтение, Шеров впервые за все пребывание здесь улыбнулся, захлопнул папку и с наслаждением потянулся, не вставая с кресла.
Похоже, он нашел то, что искал.
Человек в мундире вернулся из приемной и положил перед Шеровым пожелтевший листок.
— Академия и в столице есть, — сказал Шеров, прочитав листок. — Я из задней комнатки позвоню, если позволите. Городской который?
— Белый, — сказал хозяин кабинета, почему-то вытянувшись во фрунт.
— И неплохо бы еще кофе, — сказал Шеров, закрывая за собою дверь.
Человек в мундире направился в закуток к заграничной кофеварке, а Переяславлев задумчиво налил себе вторую рюмку. Оба прислушивались к чуть слышному голосу из задней комнатки.
— Ого! — сказал Петр Алексеевич.
— Ага! — подтвердил Переяславлев.
— Петр Алексеевич, возьмите там трубочку, — окликнул Шеров. — С вами будут говорить.
Человек в мундире почтительно снял трубку двумя пальцами.
— Повезло Иванову, — с улыбкой прокомментировал Переяславлев.
Дочитать «Онегина» Тане не пришлось. На следующий день около полудня ее отвели куда-то вниз, вернули поясок, ключи и сумочку с кошельком, дали расписаться в какой-то бумажке и препоручили молчаливой Аде и улыбающемуся дяде Коке.
Домой ехали на «жигулях» дяди Коки.
— Ясногородские ничего не знают, — без особого тепла сказала Ада. — В школе, естественно, тоже. Я всем сказала, что ты уехала к Никите в Москву.
— Зачем? — спокойно ответила Таня. — Будет суд, все равно узнают. Дядя Кока, нам надо все заранее обдумать.
— А что обдумывать? — спросил дядя Кока. — Никакого суда не будет. В смысле, для тебя. Таня устала. Мать это понимала. Сегодня девочке надо дать отдохнуть. Такой кошмар пережила. Камера! Притомилась от переживаний и сама. Поправила сбитое одеяло. Дочь не слышала. Спала крепко, но беспокойно. Ада покачала головой и вышла.
А снился Тане кошмар. С глазами Ады. Неотступными, следующими за ней всюду.
Не то чтобы упрек в этом взгляде, а просто слежка какая-то. Прячется Таня в уголок за шкафом, слышит шорох. Глядит в щелку приоткрытой двери. Видит, мать идет. Она навстречу бежит и на ходу соображает — не Адочка это вовсе. Пожилая черноволосая женщина, голова чуть тронута сединой. Патлы кудряво свисают. Нос крючковатый. Губы шепчут что-то, а под седыми бровями пронизывающий взгляд.
Тянет руки, пальцы как шкворни сухие, корявые. В руке свеча, в другой ладанка.
Ужас охватывает Таню. Хочет остановиться, а ноги сами собой бегут. Вдруг падает и просыпается. Это всего только сон, говорит она себе, и кошмар продолжается…
Встала утром как избитая. Вяло пожевала. Мать подкладывала оладьи с вареньем.
— Как же это все? — тревожно спросила Ада.
— Объяснений не будет, — сквозь зубы процедила Таня, будто мать в чем-то была виновата.
Ушла к себе. Покурила и завалилась снова спать. Ничего не хотелось.
В десять ноль-ноль старший следователь Иванов, явившийся к начальству забрать дело Генералова, получил неожиданное предписание в трехдневный срок прибыть в Москву для прохождения обучения на двухгодичных курсах при Генеральной прокуратуре, согласно его же рапорту трехгодичной давности, а текущие дела сдать следователю Никитенко. Ошалевший от радости Иванов зажил совершенно иными мыслями, в которых никаким Генераловым и Захаржевским уже не было места.
Новый следователь повел дело в совершенно новом русле. Начал он с того, что устроил очную ставку Генерала с Катькой. Заперев их в своем кабинете, он спустился вниз за сигаретами, а попутно завернул выпить кружечку кваса. Когда он вернулся, зареванная Катька сделала важное заявление. Она призналась, что дала ложные показания против Татьяны Захаржевской, выгораживая себя, поскольку навела на квартиру и выкрала ключи у Лилии Ясногородской именно она. Саму же Захаржевскую она видела только на фотографии в квартире гражданки Краузе, куда приходила к своему любовнику Генералову, и приняла ее за свою счастливую соперницу — со всеми вытекающими. Что же до комиссионного магазина и истории с милицейской «волгой», то о них говорит весь город, а Катька приплела их сюда для пущей убедительности. Сурово отчитав ее, следователь велел ей подписать протокол и вызвал конвой.
Оставшись с Генералом один на один, Никитенко резко сменил тон, распорядился принести в кабинет чаю с лимоном и вынул из портфеля бутерброды с ветчиной и домашнюю ватрушку, которыми щедро поделился с Генералом. Они быстро пришли к полному взаимопониманию и выработали джентльменское соглашение.
Показания Генералова по самому факту квартирной кражи являются исчерпывающими и чрезвычайно помогли следствию. Это будет учтено на суде. Однако в его показаниях относительно подготовки преступления есть элемент не правды, вызванный, следует заметить, благородным побуждением взять на себя часть вины своей сожительницы Мальцевой, бывшей, как следует из ее же показаний, истинным организатором преступления, в котором всем остальным отводилась роль простых исполнителей. За это выгодное для самого же Генерала изменение показаний следователь изымает из дела все гипотезы своего несколько увлекшегося предшественника, как построенные на заведомо ложных измышлениях гражданки Мальцевой. Далее, ни с какой Татьяной Захаржевской Генералов не знаком, а только видел ее фотографию у гражданки Краузе. Слова «Таня — это мое личное дело» следователь из протокола попросту вычеркнул. Потом они согласовали тексты малявок, которые будут переданы Фиме, водиле, Фургону и Вобле. А потом, на новом листочке, Генерал перерисовал план квартиры Ясногородских по образцу того, что находился в деле, после чего оригинал был изъят, а новый план приобщен к делу. На прощание Генерал, глядя следователю прямо в глаза, спросил:
— А письмо-то прощальное можно написать?
— Кому?
— Ну, как это — кому? Той, кого знаю только по фото.
— До завтра советую воздержаться, — сухо сказал следователь. — Я вызову вас для дачи письменных показаний.
Новый следователь не поленился съездить на Гражданку и душевно поговорить с Марией Францевной Краузе. Сначала Маша перепугалась, потом обрадовалась, что ее Танечка, оказывается, ни в чем не виновата, а лишь была оболгана беспочвенно взревновавшей воровкой. Потом разговор вообще перешел в неслужебное русло, и следователь вместе с протоколом, в котором, в частности, говорилось, что квартира была сдана гражданину Генералову после непродолжительного уличного знакомства, увез с собой записочку с Машиным домашним и служебным телефонами и пометкой «Завтра в шесть у „Баррикады“».
Дело довольно быстро передали в суд. Учитывая чистосердечное признание всех обвиняемых, их активную помощь следствию и отсутствие гражданского иска, суд проявил большую гуманность. Гражданка Мальцева, как организатор преступления, была приговорена к четырем годам лишения свободы. Гражданин Генералов получил три года, увы, строгого режима как рецидивист. Такой же срок схлопотали и прочие исполнители (Фургон с Воблой — условно, как ранее не судимые несовершеннолетние), а водила, которого научили выставить себя полнейшим идиотом, пожелавшим подзаработать на перевозке утренних туристов, и вовсе отделался какими-то исправительными работами с удержанием двадцати процентов.
А вместо Тани в места не столь отдаленные отправилась… мадам Ясногородская. Это был самый гениальный ход следствия. Александра Марковна, то ли по жадности, то ли по глупости, то ли из расстроенных чувств, признала своими все предъявленные ей вещи, включая и валюту. Возник большой конфуз. Презумпция невиновности на данный случай не распространялась, поскольку наличие инвалюты в личной собственности гражданина СССР уже содержит состав преступления. Свыше ста рублей по курсу — срок автоматически. Следователь Никитенко, препроводив потерпевшую в КПЗ, направил несколько орлов в управление торговли — пошуршать бумажками и поговорить с людьми. Сослуживцы, справедливо опасаясь за собственное благополучие, продали мадам Ясногородскую с потрохами, попутно навесив на нее и несколько собственных собак. Обыск, как-то миновавший квартиру Краузе, был с блеском проведен в квартире Ясногородских. При этом было вскрыто еще два тайника с ценностями.
На заседания суда потерпевшую приводили под конвоем, и ничего вразумительного она сказать не могла. Через полтора месяца суд в том же составе заслушал дело Ясногородской и на сей раз проявил принципиальность и строгость.
Александре Марковне влепили двенадцать лет с полной конфискацией имущества.
Отобрали и квартиру. Лиля, не ходившая в школу с начала учебного года, с одним обшарпанным чемоданчиком уехала к тетке на север. Никитенко получил повышение и благодарность с занесением в личное дело.
— Ах, Адочка, вы не меня благодарите, — экспансивно заявил после пятой или шестой, а может быть, и десятой рюмки дядя Кока. — Вы вот его благодарите, он ваш истинный благодетель. Это ж гений, премудрый змий… Ахметыч, улыбнись!
— Не слушайте его, Ариадна Сергеевна, — сказал Шеров, все же улыбнувшись. — Я никакой не змий, а самый обыкновенный советский человек, разве что привык смотреть на вещи трезво.
Они вчетвером сидели за отменно сервированным столом в гостиной Захаржевских. Раскрасневшаяся Ада, ни на полрюмки не отстававшая от дяди Коки, с обожанием смотрела на него блестящими глазами. Таня, перехватившая из ослабевших маминых ручек жезл хозяйки, проворно меняла приборы, уносила опустевшие блюда и бутылки и приносила с кухни новые — салаты, закуски, горячее… В промежутках она садилась и молча слушала, потягивая шампанское.
Шеров вкушал медленно, с достоинством, на виски, коньяк и вино особенно не налегал и в разговор вступал не слишком часто. Тане он показался человеком интересным.
После жаркого Ада поднялась, грациозно покачиваясь, и заявила, что приготовлением кофе займется сама, поскольку только она знает секрет, способный сделать этот напиток совершенно божественным. Дядя Кока немедленно вызвался ей помогать.
Таня осталась с Шеровым один на один. Взгляды их встретились.
— Таня, — сказал Шеров. — У меня для вас есть письмо. От Генералова. Если очень хотите, можете его взять и прочесть.
— Зачем? — сказала Таня. — С этим, скорей всего, покончено.
Шеров одобрительно кивнул.
— Вы, Таня, поразительно умная девушка. Если в юности не научиться сбрасывать с себя груз прошлого, с годами это становится все труднее, поверьте мне.
Он встал и пружинистой походкой подошел к окну.
— Лето проходит, — задумчиво произнес он. — Сейчас, должно быть, очень хорошо где-нибудь на природе…
— Вадим Ахметович, — тихо и твердо сказала Таня. — Я вам обязана очень многим. Переяславлев уверяет Аду, что вы поступили так исключительно из дружеских побуждений и совершенно бескорыстно. Так не бывает. Назовите вашу цену. Я вполне платежеспособна.
Шеров смотрел на нее, не говоря ни слова.
— Десяти тысяч хватит? — настаивала Таня. Он пожал плечами.
— Наверное. И как скоро вы можете со мной… расплатиться?
— Когда вам будет угодно.
— Тогда жду вас завтра в одиннадцать утра на выходе из метро «Парк Победы».
Успеете?
— Да. — Только постарайтесь не опаздывать. У меня много дел… О, вот и кофе.
Какой аромат! Ариадна Сергеевна, вы просто волшебница…
Вечером Таня созвонилась с Машей Краузе, с утречка заехала к ней на Гражданку и забрала кой-какие свои вещички, попросив Машу убрать в кладовку остальное — свое и Генерала. Без одной минуты одиннадцать она сошла с эскалатора на станции «Парк Победы». Шеров стоял у разменных автоматов с журналом в руках.
— Вы точны, — сказал он. — Пойдемте.
— Куда? — спросила Таня.
— В мою машину. Там нам никто не помешает. Надо же… принять сумму. — Он усмехнулся.
Шагах в тридцати от входа стояла голубая «волга» с чуть тонированными стеклами. Когда до нее оставалось шагов десять, из машины вышел огромный, мощный мужчина с нерусским, непроницаемым лицом. Он напомнил Тане Гойко Митича в роли Чингачгука — только постарше и помассивней. Мужчина распахнул перед ними заднюю дверцу, а когда они сели, обошел машину кругом и уселся на водительское место.
— Здесь вообще-то стоять не полагается, — сказал Шеров. — Джабочка, отъедем немножко.
Машина остановилась в тихом переулке. Шеров повернулся к Тане и протянул руку:
— Давайте!
Он вскрыл все четыре пачки и тщательно пересчитал все купюры. Таня с улыбкой следила за ним. Возможно, она в нем ошиблась. Такое крохоборство не вписывалось в ее представления о Шерове.
Тот отсчитал последнюю купюру, аккуратно вложил деньги в надорванные банковские упаковки, достал из кармашка переднего сиденья плотный пластиковый пакет, положил в него деньги… и протянул пакет Тане. Она отвела его руку.
— Это все ваше, — сказала она.
— Мое, — согласился Шеров. — И из своих денег я выплачиваю вам аванс.
— За что?
— За ответственную и перспективную работу, которая, не сомневаюсь, придется вам по вкусу.
— Мне, знаете ли, не хочется повторять прошлых ошибок.
Маленький недоверчивый зверек в ней хотел огрызнуться. Но теперь она была осторожнее. Нельзя кусать спасающую руку. Но бросаться в омут тоже не намерена.
Мало ли чего взамен своей доброты потребует?
Шеров улыбнулся:
— Неужели я похож на Володю Генералова?
— Нет.
— В отличие от гражданина Генералова, я чту уголовный кодекс и того же ожидаю от своих людей.
— Я уже ваш человек?
— Для меня — да… Джабочка, поехали!
— Куда? — спросила Таня. Она его пока изучала.
— Хочу показать вам ваше будущее рабочее место и подробно обсудить с вами наше… трудовое соглашение.
«Волга» покатила на юг, а потом на восток по проспекту Славы.
Вероятно, если бы все шло своим чередом, их своеобразный роман скоро иссяк бы естественным образом, а сохранились бы деловые отношения — как знать?
Так или иначе, а взятая с поличным Катька сдала Таню со злорадным удовольствием, дабы эта сучка от ответственности не ушла.
Генералу это было впадло. Да и на зоне за такое опетушат в два счета. Взял такую линию: да, богатую квартиру они отследили давно, да, выждали, когда уедут хозяева, и проникли в квартиру с самодельными дубликатами ключей. С чего сделали дубликаты? Так очень просто, гражданин начальник, попасли несколько раз хозяйкину дочку от дома до школы, а как-то утречком лично Генерал под видом папаши прошел в гардероб и вынул из кармана хозяйской дочки ключики, одни срисовал, с других слепочек сделал, а через пару часиков тем же манером положил на место. Номер, местоположение, внешний вид школы? Всегда пожалуйста… Откуда план квартиры? Дык нарисовал, когда вошел…
Когда Генералу предъявили Танину фотографию и ознакомили с показаниями гражданки Краузе и ее соседей по площадке. Генерал заявил, что это его личная жизнь, которая ни малейшего отношения к делу не имеет, и на все дальнейшие вопросы по поводу Тани отвечать отказывается.
Таню без труда отыскали в Ялте — в компании ничего пока не знающих потерпевших! При таком раскладе старший следователь Иванов, ведший дело об ограблении, отменил свое решение о немедленном задержании несовершеннолетней гражданки Захаржевской и решил ни о чем пока что не информировать ни потерпевших, ни, естественно, семью вышеупомянутой гражданки — в интересах следствия. С делом об ограбленной квартире в общем-то все ясно, но нужно еще отработать вполне вероятную связь этого дела с громкими в кругу специалистов зимними еще «глухарями» с комиссионкой и с «волгой» Московского УВД. Пока что эта связь строится только на показаниях арестованной Екатерины Мальцевой, причем совершенно голословных. Рецидивист Генералов упрямо гнул свою линию, которую косвенно и невольно подтвердили оба малолетних сообщника.
Короче, все зависело от показаний самой Захаржевской. Судя по всему, эта школьница — та еще штучка, и чтобы что-то от нее получить, нужно создать благоприятный психологический фон. Все взвесив, Иванов остановился на таком варианте — дать ей спокойно догулять в Крыму и предельно тихо брать в тот момент, когда она расстанется с Ясногородскими: о ее роли в неудавшемся ограблении квартиры потерпевшие, по замыслу Иванова, должны будут узнать только на очной ставке. Их поведение и ответная реакция Захаржевской могут быть весьма интересны. Обвинение следует предъявить сразу, но от допросов недельку-другую воздержаться, чтобы подозреваемая дозрела в общей камере до нужной кондиции.
Ясногородские довезли Таню до дома, и едва она успела войти и поцеловать Аду, пришли опера в штатском и забрали ее, разрешив взять две смены белья, теплые носки и тапочки. Такого оборота не ожидала. Рванулась, хотела бежать. Все ходы перекрыты. Крепкие дяденьки присматривали за сборами. Один у окна. Другой у двери. Кранты. Собираясь, взяла себя в руки и бледная, с почерневшими кругами под глазами, кинула на прощание остолбеневшей Аде:
— Это все не так! Срочно позвони дяде Коке!
Мозг лихорадочно работал. Она ухватилась за первое, что пришло на ум: надо воспользоваться знакомствами.
Дядя Кока, тот самый Адин друг, был известным ленинградским адвокатом, специалистом по хозяйственным делам, со сложившимися крепкими связями. К счастью, он оказался в городе, выслушал сбивчивый Адин рассказ и немедленно включился в работу.
Уже к вечеру он имел полную информацию, и в целом она его не очень порадовала. С одной стороны, единственная пока улика против Тани — злополучный план, начертанный ее рукой и сохранивший отпечатки ее пальцев. Все остальное — слова, слова… И умственные построения, основанные на цепочке совпадений, истолковать которые можно по-всякому. Как опытный адвокат, дядя Кока почти автоматически отбрасывал все размышления о том, виновен или нет его клиент на самом деле, и сосредотачивался на технических деталях. Но интуиция подсказывала ему, что во всей истории с квартирой Таня сыграла решающую роль. Конечно, если бы дело попало на суд сейчас, оправдательный приговор был бы обеспечен. Однако, судя по всему, за этой феноменальной Адиной дочкой непременно должны быть и другие делишки, до которых дотошный Иванов рано или поздно докопается, уцепившись за показания Мальцевой, которым в глубине души адвокат склонен был верить. В торжестве справедливости дядя Кока не был заинтересован нисколько. Главное — вытащить девчонку и вытащить немедленно, пока Иванов ничего нового не нарыл! На это сил самого дяди Коки было явно недостаточно. Он знал только одного человека, который мог бы это сделать. Важно, чтобы захотел. Дядя Кока нутром чувствовал, что захочет.
Дядя Кока протянул руку к телефону, набрал код Москвы и номер.
— Слушаю, — раздался мелодичный и бесстрастный женский голос.
— Вадима Ахметовича будьте любезны.
— Его нет на месте. Что ему передать?
— Передайте, пожалуйста, что звонил Переяславлев из Ленинграда по особенному делу.
— Будьте добры перезвонить через час, если не затруднит.
— Отнюдь, — сказал дядя Кока. — Перезвоню непременно.
Через пятнадцать минут ему позвонили.
— Кокочка, здравствуй, дорогой, — произнес весьма знакомый голос. — Что за особенное дело?
— Надо помочь одной барышне. Думаю, тебе это будет интересно.
— Вот как? Что ж, помогать барышням в беде — мой рыцарский долг. Мне подъехать?
— Ого! Даже так? Я сам собирался вылететь к тебе, все рассказать, а там бы решили.
— Интересный был бы полет! Через три квартала.
— Так ты в Питере?
— В данный момент. А вообще у себя на ранчо. Мне Джаба сюда позвонил.
— Тогда подскочи, если не трудно.
Прокуренная жердь в бордовом перманенте и сержантских погонах подтолкнула Таню в спину и с лязгом затворила за ней дверь. И тут же на Таню стало на паучьих ножках надвигаться нечто человекообразное с сиротской стрижкой, почти без носа, зато в сплошных прыщах. Следом за существом подгребало еще двое — квадратная во всех измерениях чувырла и смазливая цыгановатая смуглянка, оскалившая кривозубый рот.
— Ой, бля, щас обосрусь, какая куколка к нам на прописочку пришла! — прогундосило человекообразное, шевеля корявыми пальцами. — А скажи-ка нам, принцессочка, будешь со стола мыло кушать или…
Договорить ей не пришлось. Таня, не раздумывая, схватила по счастью нетяжелую табуретку и с маху приложилась по стриженой голове. Человекообразное упало.
А Таня отскочила в угол и пнула ногой закрытую парашу. Содержимое разлилось по полу.
— Кто Прасковью опрокинул, сикорахи?! — звонко крикнула Таня. — Вон девка навернулась, башку расшибла!
Цыганочка хлопнула в ладоши, а квадратная чувырла забарабанила в дверь:
— Эй, дубаки, в сто седьмой авария! Брезгливо обойдя лужу, Таня остановилась возле лежащей в моче уродины, лучезарно улыбнулась и ангельским голосочком произнесла:
— Стол не мыльница, параша не хлебница…
Через четыре часа, когда Таня лежала на нижней шконке у окна и задумчиво водила пальцем по наколкам примостившейся рядом Цыганочки, со скрежетом отворилась дверь, и Захаржевскую кликнули на выход.
В общих чертах Таня представляла себе, что скажет следователю, и догадывалась, что скажет ей он. Однако через пару коридоров и три поста ей приказали встать лицом к стене. Звякнули ключи, заскрипела петлями дверь, и Таню опять легонько подтолкнули в спину. Она вошла и огляделась. Деревянный пол, большое окно с ажурной решеточкой и занавеской, обои в цветочек, полочка с эмалированной кружкой и чайником, чистое белье на кровати типа больничной, столик, покрытый клеенкой, рядом — стул с мягким сиденьем, а на столе — раскрытая книга. Таня присела, стала читать. Пушкин. Через некоторое время щелкнуло, открываясь, окошечко в двери, и Таня приняла сеточку с яблоками, печеньем и даже пачкой «Варны» и коробком спичек. Есть контакт! Дядя Кока запустил свою машину.
Человек в темно-синем прокурорском мундире с большими звездами отодвинул в сторону бумаги и нажал кнопку звонка.
— Пригласите Иванова!
Вошел невысокий круглолицый средних лет гражданин в отутюженном сером костюме с толстой картонной папкой под мышкой.
— Вызывали, Петр Алексеевич?
— Садись, Геннадий Генрихович, в ногах правды нет… Ну, что у тебя по делу Генералова? Принес?
— Так точно! — Иванов положил папку перед человеком в мундире.
— Меня Фомичев с твоим рапортом ознакомил. Молодец, хорошо копаешь.
Интересно, понимаешь, получается, очень интересно. Целый пучок «глухарей» можно одним махом раскрутить. Можешь рассчитывать на полную поддержку. Только, понимаешь, особо не увлекайся, у тебя ж еще четыре дела, не запускай. Как у тебя по ним?
Иванов начал рассказывать, а человек в мундире слушал, изредка вставляя вопросы и замечания, при этом листая папку и пробегая глазами бумаги.
— Значится так, Геннадий Генрихович: это я у тебя до десяти ноль-ноль забираю на ознакомление. И чтобы, понимаешь, ночью не корпел. Теперь слушай приказ — домой, ужинать и спать! И чтобы до десяти ноль-ноль ноги твоей на службе не было! Мне, понимаешь, работники нужны, которые без износу! Понял?
— Так точно!
— Свободен!
Иванов вышел, и тут же из другой двери, расположенной позади начальственного стола, показались двое — седой и импозантный адвокат Николай Николаевич Переяславлев и его московский друг Вадим Ахметович Шеров, поджарый, довольно молодой и по-своему не менее, а то и более импозантный. При взгляде на его лицо сразу вспоминался портрет Юлия Цезаря.
— Ну, ты, Петр Алексеевич, не начальник, а прямо отец родной, — улыбнулся Переяславлев, а Шеров молча сел в хозяйское кресло и перевернул папку на первую страницу.
— Стараемся, понимаешь, проявляем заботу о людях, — сказал человек в мундире. — Вы, значится, располагайтесь, изучайте, а я пока пойду, отпущу Марусю, а кофейком лично займусь. Годится?
— Годится, — сказал Переяславлев.
Шеров тем временем проглядывал страницы и время от времени записывал что-то в свой блокнот. Переяславлев пристроился рядом и стал изучать те листы, с которыми уже ознакомился Шеров. Хозяин большого кабинета принес поднос с двумя кофейными чашечками, поставил и извлек из шкафчика рюмки и початую бутылку армянского коньяку.
— А себе-то что же? — спросил, поднимая глаза, Переяславлев.
— Я, понимаешь, кофе не пью. Сердце. Так что только коньячку за компанию.
— А я — только кофе, — сказал Шеров. И истинное положение дел, и русло, в которое следует направить расследование, было в принципе понятно всем троим.
Оставалось выработать тактику. Хозяин кабинета и адвокат смотрели на московского гостя, ожидая, что предложит он.
— Хороший у вас работник Иванов, — серьезно сказал Шеров, не отрываясь от бумаг. — Надо бы его поощрить. И желательно скорее. У вас, Петр Алексеевич, есть по этому поводу соображения?
— Так, так… — задумчиво произнес Петр Алексеевич, — Что-то такое было…
Он поднялся, вышел в приемную и стал рыться в одном из шкафов. Шеров вновь обратился к папке и принялся с большим вниманием изучать. Что-то Ахметыч там явно высмотрел. Закончив чтение, Шеров впервые за все пребывание здесь улыбнулся, захлопнул папку и с наслаждением потянулся, не вставая с кресла.
Похоже, он нашел то, что искал.
Человек в мундире вернулся из приемной и положил перед Шеровым пожелтевший листок.
— Академия и в столице есть, — сказал Шеров, прочитав листок. — Я из задней комнатки позвоню, если позволите. Городской который?
— Белый, — сказал хозяин кабинета, почему-то вытянувшись во фрунт.
— И неплохо бы еще кофе, — сказал Шеров, закрывая за собою дверь.
Человек в мундире направился в закуток к заграничной кофеварке, а Переяславлев задумчиво налил себе вторую рюмку. Оба прислушивались к чуть слышному голосу из задней комнатки.
— Ого! — сказал Петр Алексеевич.
— Ага! — подтвердил Переяславлев.
— Петр Алексеевич, возьмите там трубочку, — окликнул Шеров. — С вами будут говорить.
Человек в мундире почтительно снял трубку двумя пальцами.
— Повезло Иванову, — с улыбкой прокомментировал Переяславлев.
Дочитать «Онегина» Тане не пришлось. На следующий день около полудня ее отвели куда-то вниз, вернули поясок, ключи и сумочку с кошельком, дали расписаться в какой-то бумажке и препоручили молчаливой Аде и улыбающемуся дяде Коке.
Домой ехали на «жигулях» дяди Коки.
— Ясногородские ничего не знают, — без особого тепла сказала Ада. — В школе, естественно, тоже. Я всем сказала, что ты уехала к Никите в Москву.
— Зачем? — спокойно ответила Таня. — Будет суд, все равно узнают. Дядя Кока, нам надо все заранее обдумать.
— А что обдумывать? — спросил дядя Кока. — Никакого суда не будет. В смысле, для тебя. Таня устала. Мать это понимала. Сегодня девочке надо дать отдохнуть. Такой кошмар пережила. Камера! Притомилась от переживаний и сама. Поправила сбитое одеяло. Дочь не слышала. Спала крепко, но беспокойно. Ада покачала головой и вышла.
А снился Тане кошмар. С глазами Ады. Неотступными, следующими за ней всюду.
Не то чтобы упрек в этом взгляде, а просто слежка какая-то. Прячется Таня в уголок за шкафом, слышит шорох. Глядит в щелку приоткрытой двери. Видит, мать идет. Она навстречу бежит и на ходу соображает — не Адочка это вовсе. Пожилая черноволосая женщина, голова чуть тронута сединой. Патлы кудряво свисают. Нос крючковатый. Губы шепчут что-то, а под седыми бровями пронизывающий взгляд.
Тянет руки, пальцы как шкворни сухие, корявые. В руке свеча, в другой ладанка.
Ужас охватывает Таню. Хочет остановиться, а ноги сами собой бегут. Вдруг падает и просыпается. Это всего только сон, говорит она себе, и кошмар продолжается…
Встала утром как избитая. Вяло пожевала. Мать подкладывала оладьи с вареньем.
— Как же это все? — тревожно спросила Ада.
— Объяснений не будет, — сквозь зубы процедила Таня, будто мать в чем-то была виновата.
Ушла к себе. Покурила и завалилась снова спать. Ничего не хотелось.
В десять ноль-ноль старший следователь Иванов, явившийся к начальству забрать дело Генералова, получил неожиданное предписание в трехдневный срок прибыть в Москву для прохождения обучения на двухгодичных курсах при Генеральной прокуратуре, согласно его же рапорту трехгодичной давности, а текущие дела сдать следователю Никитенко. Ошалевший от радости Иванов зажил совершенно иными мыслями, в которых никаким Генераловым и Захаржевским уже не было места.
Новый следователь повел дело в совершенно новом русле. Начал он с того, что устроил очную ставку Генерала с Катькой. Заперев их в своем кабинете, он спустился вниз за сигаретами, а попутно завернул выпить кружечку кваса. Когда он вернулся, зареванная Катька сделала важное заявление. Она призналась, что дала ложные показания против Татьяны Захаржевской, выгораживая себя, поскольку навела на квартиру и выкрала ключи у Лилии Ясногородской именно она. Саму же Захаржевскую она видела только на фотографии в квартире гражданки Краузе, куда приходила к своему любовнику Генералову, и приняла ее за свою счастливую соперницу — со всеми вытекающими. Что же до комиссионного магазина и истории с милицейской «волгой», то о них говорит весь город, а Катька приплела их сюда для пущей убедительности. Сурово отчитав ее, следователь велел ей подписать протокол и вызвал конвой.
Оставшись с Генералом один на один, Никитенко резко сменил тон, распорядился принести в кабинет чаю с лимоном и вынул из портфеля бутерброды с ветчиной и домашнюю ватрушку, которыми щедро поделился с Генералом. Они быстро пришли к полному взаимопониманию и выработали джентльменское соглашение.
Показания Генералова по самому факту квартирной кражи являются исчерпывающими и чрезвычайно помогли следствию. Это будет учтено на суде. Однако в его показаниях относительно подготовки преступления есть элемент не правды, вызванный, следует заметить, благородным побуждением взять на себя часть вины своей сожительницы Мальцевой, бывшей, как следует из ее же показаний, истинным организатором преступления, в котором всем остальным отводилась роль простых исполнителей. За это выгодное для самого же Генерала изменение показаний следователь изымает из дела все гипотезы своего несколько увлекшегося предшественника, как построенные на заведомо ложных измышлениях гражданки Мальцевой. Далее, ни с какой Татьяной Захаржевской Генералов не знаком, а только видел ее фотографию у гражданки Краузе. Слова «Таня — это мое личное дело» следователь из протокола попросту вычеркнул. Потом они согласовали тексты малявок, которые будут переданы Фиме, водиле, Фургону и Вобле. А потом, на новом листочке, Генерал перерисовал план квартиры Ясногородских по образцу того, что находился в деле, после чего оригинал был изъят, а новый план приобщен к делу. На прощание Генерал, глядя следователю прямо в глаза, спросил:
— А письмо-то прощальное можно написать?
— Кому?
— Ну, как это — кому? Той, кого знаю только по фото.
— До завтра советую воздержаться, — сухо сказал следователь. — Я вызову вас для дачи письменных показаний.
Новый следователь не поленился съездить на Гражданку и душевно поговорить с Марией Францевной Краузе. Сначала Маша перепугалась, потом обрадовалась, что ее Танечка, оказывается, ни в чем не виновата, а лишь была оболгана беспочвенно взревновавшей воровкой. Потом разговор вообще перешел в неслужебное русло, и следователь вместе с протоколом, в котором, в частности, говорилось, что квартира была сдана гражданину Генералову после непродолжительного уличного знакомства, увез с собой записочку с Машиным домашним и служебным телефонами и пометкой «Завтра в шесть у „Баррикады“».
Дело довольно быстро передали в суд. Учитывая чистосердечное признание всех обвиняемых, их активную помощь следствию и отсутствие гражданского иска, суд проявил большую гуманность. Гражданка Мальцева, как организатор преступления, была приговорена к четырем годам лишения свободы. Гражданин Генералов получил три года, увы, строгого режима как рецидивист. Такой же срок схлопотали и прочие исполнители (Фургон с Воблой — условно, как ранее не судимые несовершеннолетние), а водила, которого научили выставить себя полнейшим идиотом, пожелавшим подзаработать на перевозке утренних туристов, и вовсе отделался какими-то исправительными работами с удержанием двадцати процентов.
А вместо Тани в места не столь отдаленные отправилась… мадам Ясногородская. Это был самый гениальный ход следствия. Александра Марковна, то ли по жадности, то ли по глупости, то ли из расстроенных чувств, признала своими все предъявленные ей вещи, включая и валюту. Возник большой конфуз. Презумпция невиновности на данный случай не распространялась, поскольку наличие инвалюты в личной собственности гражданина СССР уже содержит состав преступления. Свыше ста рублей по курсу — срок автоматически. Следователь Никитенко, препроводив потерпевшую в КПЗ, направил несколько орлов в управление торговли — пошуршать бумажками и поговорить с людьми. Сослуживцы, справедливо опасаясь за собственное благополучие, продали мадам Ясногородскую с потрохами, попутно навесив на нее и несколько собственных собак. Обыск, как-то миновавший квартиру Краузе, был с блеском проведен в квартире Ясногородских. При этом было вскрыто еще два тайника с ценностями.
На заседания суда потерпевшую приводили под конвоем, и ничего вразумительного она сказать не могла. Через полтора месяца суд в том же составе заслушал дело Ясногородской и на сей раз проявил принципиальность и строгость.
Александре Марковне влепили двенадцать лет с полной конфискацией имущества.
Отобрали и квартиру. Лиля, не ходившая в школу с начала учебного года, с одним обшарпанным чемоданчиком уехала к тетке на север. Никитенко получил повышение и благодарность с занесением в личное дело.
— Ах, Адочка, вы не меня благодарите, — экспансивно заявил после пятой или шестой, а может быть, и десятой рюмки дядя Кока. — Вы вот его благодарите, он ваш истинный благодетель. Это ж гений, премудрый змий… Ахметыч, улыбнись!
— Не слушайте его, Ариадна Сергеевна, — сказал Шеров, все же улыбнувшись. — Я никакой не змий, а самый обыкновенный советский человек, разве что привык смотреть на вещи трезво.
Они вчетвером сидели за отменно сервированным столом в гостиной Захаржевских. Раскрасневшаяся Ада, ни на полрюмки не отстававшая от дяди Коки, с обожанием смотрела на него блестящими глазами. Таня, перехватившая из ослабевших маминых ручек жезл хозяйки, проворно меняла приборы, уносила опустевшие блюда и бутылки и приносила с кухни новые — салаты, закуски, горячее… В промежутках она садилась и молча слушала, потягивая шампанское.
Шеров вкушал медленно, с достоинством, на виски, коньяк и вино особенно не налегал и в разговор вступал не слишком часто. Тане он показался человеком интересным.
После жаркого Ада поднялась, грациозно покачиваясь, и заявила, что приготовлением кофе займется сама, поскольку только она знает секрет, способный сделать этот напиток совершенно божественным. Дядя Кока немедленно вызвался ей помогать.
Таня осталась с Шеровым один на один. Взгляды их встретились.
— Таня, — сказал Шеров. — У меня для вас есть письмо. От Генералова. Если очень хотите, можете его взять и прочесть.
— Зачем? — сказала Таня. — С этим, скорей всего, покончено.
Шеров одобрительно кивнул.
— Вы, Таня, поразительно умная девушка. Если в юности не научиться сбрасывать с себя груз прошлого, с годами это становится все труднее, поверьте мне.
Он встал и пружинистой походкой подошел к окну.
— Лето проходит, — задумчиво произнес он. — Сейчас, должно быть, очень хорошо где-нибудь на природе…
— Вадим Ахметович, — тихо и твердо сказала Таня. — Я вам обязана очень многим. Переяславлев уверяет Аду, что вы поступили так исключительно из дружеских побуждений и совершенно бескорыстно. Так не бывает. Назовите вашу цену. Я вполне платежеспособна.
Шеров смотрел на нее, не говоря ни слова.
— Десяти тысяч хватит? — настаивала Таня. Он пожал плечами.
— Наверное. И как скоро вы можете со мной… расплатиться?
— Когда вам будет угодно.
— Тогда жду вас завтра в одиннадцать утра на выходе из метро «Парк Победы».
Успеете?
— Да. — Только постарайтесь не опаздывать. У меня много дел… О, вот и кофе.
Какой аромат! Ариадна Сергеевна, вы просто волшебница…
Вечером Таня созвонилась с Машей Краузе, с утречка заехала к ней на Гражданку и забрала кой-какие свои вещички, попросив Машу убрать в кладовку остальное — свое и Генерала. Без одной минуты одиннадцать она сошла с эскалатора на станции «Парк Победы». Шеров стоял у разменных автоматов с журналом в руках.
— Вы точны, — сказал он. — Пойдемте.
— Куда? — спросила Таня.
— В мою машину. Там нам никто не помешает. Надо же… принять сумму. — Он усмехнулся.
Шагах в тридцати от входа стояла голубая «волга» с чуть тонированными стеклами. Когда до нее оставалось шагов десять, из машины вышел огромный, мощный мужчина с нерусским, непроницаемым лицом. Он напомнил Тане Гойко Митича в роли Чингачгука — только постарше и помассивней. Мужчина распахнул перед ними заднюю дверцу, а когда они сели, обошел машину кругом и уселся на водительское место.
— Здесь вообще-то стоять не полагается, — сказал Шеров. — Джабочка, отъедем немножко.
Машина остановилась в тихом переулке. Шеров повернулся к Тане и протянул руку:
— Давайте!
Он вскрыл все четыре пачки и тщательно пересчитал все купюры. Таня с улыбкой следила за ним. Возможно, она в нем ошиблась. Такое крохоборство не вписывалось в ее представления о Шерове.
Тот отсчитал последнюю купюру, аккуратно вложил деньги в надорванные банковские упаковки, достал из кармашка переднего сиденья плотный пластиковый пакет, положил в него деньги… и протянул пакет Тане. Она отвела его руку.
— Это все ваше, — сказала она.
— Мое, — согласился Шеров. — И из своих денег я выплачиваю вам аванс.
— За что?
— За ответственную и перспективную работу, которая, не сомневаюсь, придется вам по вкусу.
— Мне, знаете ли, не хочется повторять прошлых ошибок.
Маленький недоверчивый зверек в ней хотел огрызнуться. Но теперь она была осторожнее. Нельзя кусать спасающую руку. Но бросаться в омут тоже не намерена.
Мало ли чего взамен своей доброты потребует?
Шеров улыбнулся:
— Неужели я похож на Володю Генералова?
— Нет.
— В отличие от гражданина Генералова, я чту уголовный кодекс и того же ожидаю от своих людей.
— Я уже ваш человек?
— Для меня — да… Джабочка, поехали!
— Куда? — спросила Таня. Она его пока изучала.
— Хочу показать вам ваше будущее рабочее место и подробно обсудить с вами наше… трудовое соглашение.
«Волга» покатила на юг, а потом на восток по проспекту Славы.