Вересов Дмитрий. У Терека два берега (Кавказские пленники - 2)

   - Я плакала тогда, товарищ капитан.
   - Почему?
   - Вы же этой жене врага народа в любви признавались, а я вас сама любила, - опять заревела Ксюша, едва успев утереть курносый нос. - Я и теперь вас люблю.
   - Так я же, товарищ младший сержант, сам теперь враг народа. Тифозную вошь, если она не сдается... Что с ней делают? А вы, выходит, меня спасаете. Так?
   - Так. Сама предала, а теперь спасаю, - Ксюша громко высморкалась в маленький, как все у нее, платочек.
   В глазах Горелова сверкнул бесовский огонек.
   - Ну, Ксюша, раз такое дело, спасай своего любимого!
   - А как? - уставилась на него девушка удивленно.
   - Как! Раздевайся!
   - Как раздеваться?!
   - Ты же спасать меня собралась? Я тебя правильно понял? Говоришь, спасать буду, а сама - в кусты? Раздевайся!
   - Полностью?
   - А ты как думаешь? Разве меня можно спасти наполовину?
   Девушка, еще до конца не понимая, чего от нее хотят, но женским нутром чувствуя, что наступает ее пусть не час, так хотя бы минутка, встала с табуретки. Набираясь смелости, тряхнула головой, точно приглашала капитан Горелова на танец, положила на стол ремень и стала расстегивать шинель...
   - Все. Достаточно, - остановил ее Горелов. - Уже спасла.
   Ксюша растерянно опустила руки, но вдруг бросилась к нему, обхватила его за сильную шею.
   - Я же все для тебя, Женя, - заговорила она, тычась в него губами. - Я же так тебя люблю! Возьми меня! Возьми меня...
   - С собой? - устало спросил Горелов.
   - Как с собой? - не поняла Ксюша. - Я не в том... Я это имела...
   - А! Ты в том смысле! Ладно, Ксюша, спасибо тебе, - он поднялся, прошел мимо застывшей в центре комнаты девушки, взял шапку, дотронулся зачем-то рукой до кровати. - Холодная... Спасибо тебе, Ксюша. Спасла так спасла! Скоро рассвет, а мне еще следы заметать. Как думаешь, полезет ушастый ежик за мной в горы? Я вот думаю, что не полезет. Так что давай прощаться, по-военному - на скорую руку.
   - А как же я, Женя? Как же я без тебя?
   - Ксюша! Я теперь кто? Враг народа. Зачем мне в горах радиостанция? Вражеские голоса слушать?..
   Он поднимался вверх по склону. Голенища сапог загребали снег, а деревья сыпали хлопья ему за шиворот. Евгений Горелов не стряхивал их, а шел себе и шел, почему-то радостно дожидаясь, когда снег растает и скользнет глубже. Хоть такое легкое наказание за то, что обидел курносую девчонку.
   Что она еще сказала ему на прощанье? Да, что аул Дойзал-юрт заселять русскими переселенцами не будут. Такой пришел приказ. Не будут так не будут. Зачем она ему это сказала? Чтобы он потом вернулся, когда войска НКВД уйдут, и пожил еще в нормальном доме, а не замерзал бы где-нибудь в горных лесах, под кустом. Какая теперь разница?
   На заснеженной полянке он остановился. Вот и все. У него больше не было наград, звания, стажа, дела, друзей, близких, любимых женщин, у него не было больше Родины. Горелов приложил ладони ко рту и издал какой-то странный вой не вой, крик не крик. Для волчьего слишком высоковат. Может, это крик шакала?
   * * *
   Ранним утром, когда Айсет еще спала, приехали Зелимхан со своим братом Султаном. Айсет проснулась от скрипа открываемых ворот - это мужчины загоняли во двор большой зеленый "Рейндж-ровер".
   Айсет проснулась и долго лежала с открытыми глазами, глядя, как по потолку бегают солнечные блики. Она лежала и думала, что приезд гонцов от дяди означает крутые перемены в ее судьбе.
   В дверь постучали. Это была тетя Алия.
   - Айсет, вставай, мужчины хотят с тобой говорить, спустись вниз...
   Айсет поднялась с постели.
   Стянула через голову полотняную "роб де нюи", надела трусики, на вытянутых руках разглядела свои джинсы - единственное, что удалось отвоевать от западной цивилизации...
   Последовательно, левой, а потом и правой ногами влезла в американский коттон... Лифчик, кофточка, платок на голову, еще один платок на талию, поверх джинсов...
   Все! Восточная женщина выходит на мужскую половину! Ловите!
   Братья сидели возле телевизора.
   - Ты молилась ли? - спросил Зелимхан. Айсет молча кивнула.
   - Нужно молиться пять раз в день, - назидательно продолжил Зелимхан, не отрывая глаз от экрана.
   Айсет-то знала, что в советское время Зелимхан учился в Высшем военно-политическом училище строительных войск в Симферополе, то есть, готовился к карьере замполита в стройбат... Не успел - перестройка началась, потом приватизация, потом первая Чеченская война... Вот он, замполит, теперь ей и читает политинформацию о том, сколько раз на дню правоверная мусульманка должна становиться на колени лицом к Мекке.
   - Собирайся, сейчас чаю попьем, да и поедем, - подытожил Зелимхан.
   - Куда? - спросила Айсет, едва сдерживая волнение.
   Она уж знала ответ. После того как дядины прихвостни покопались в ее компьютере, они, конечно же, ознакомили босса с его содержимым, и боссу оно едва ли понравилось, и теперь он послал за ней, чтобы учинить серьезную разборку... Что ж, она готова. Готова к большому, очень неприятному разговору. Она все ему выскажет, все-все. Что он, в конце концов, с ней сделает? Проклянет, откажет от дома, лишит отцовского наследства? Да пусть забирает все, до последней копеечки, ей ничего не надо. Она вернется в Лондон, найдет какую-нибудь работу. Ее студенческая виза действительна еще полтора года, а за это время что-нибудь образуется... Ну, не убьет же ее родной дядя?.. А если убьет? Может, у них, у дикарей, женское ослушание карается смертью, даже если эта женщина - родная племянница?.. Ну и пусть убивает, лучше смерть, чем такая жизнь - в страхе и принуждении...
   - Там увидишь, - уклончиво ответил Зелимхан. - В общем, дядя велел перевезти тебя в новый офис нашего информационного отделения " Кавказ-центр".
   - И все же, куда? В Москву? - надтреснутым голосом спросила Айсет.
   - В Париж! - передразнил ее Султан. - В Лондон сейчас тебя на машине отвезем...
   Айсет позвала Эльзу, чтобы та помогла ей собраться. Улучив минутку, она достала заложенный между страницами толстого домашнего Корана конверт и показала девочке.
   - Запомни, где лежит. Если со мной что-нибудь случится, достанешь его и отправишь по почте...
   Глаза Эльзы округлились.
   - Ой! - Служанка прикрыла рот ладошкой, горячо зашептала: - Что говоришь, госпожа? Что случится?
   - Скорей всего, ничего не случится. - Айсет ободряюще улыбнулась. - Но если вдруг... Адрес там написан. Запомнила?
   - Запомнила, госпожа.
   Девочка часто-часто заморгала и вдруг порывисто обняла Айсет.
   - Все хорошо, все хорошо будет... - Айсет погладила Эльзу по головке. Все, ступай. И никому ни слова...
   - Никому...
   Наверное, Зелимхан с Султаном подсыпали что-то ей в чай, потому что, несмотря на взвинченное, лихорадочное состояние, в машине она уснула.
   И ей приснились высокие, широко раскрытые каменные ворота, за которыми как на ладони виден был горный склон, усеянный маленькими домиками с двухскатными крышами, ослепительно сверкающими на солнце.
   "Малхиста", - вспомнила Айсет.
   От каменного столба ворот отделилась высокая фигура в бурке и папахе и двинулась ей навстречу.
   "Здравствуй, дочка", - тихо и печально проговорил темноликий джигит голосом Доку Бароева.
   "Здравствуй, папа..."
   "Я ждал тебя... Но не ждал так скоро..."
   "Мы теперь всегда будем вместе?"
   "Только до ворот. Дальше ты пойдешь одна".
   "А ты? Ворота открыты, войти может каждый".
   "Но не я. Слишком много грехов... А ты иди - и не бойся ничего. Там хорошо. Там Свет".
   "Я останусь с тобой".
   "Нельзя. А там ты встретишь маму. Поклонись ей от меня... Может быть, когда-нибудь и я буду с вами. Замолви за меня словечко. Малхи прислушаются к чистой душе..."
   "А моя душа - чистая?"
   "Как горный родник..."
   Отец взял ее за руку, и они медленно, молча пошли к воротам...
   Ее убили на сороковом километре федеральной дороги А-140...
   Всего три километра не доезжая до станицы Калашниковская. Как только проехали последний блокпост и как только выехали из Чечни... Чтобы это было в России, как велел дядя... В расстрелянной машине, рядом с мертвой Айсет, оставили труп водителя и еще одного - из местных, того, что сотрудничал с кадыровской милицией. А рядом с Айсет положили сумку с видеокассетами.
   Глава 18
   Да, меня влекут вершины гор,
   Каждый выступ их остроконечный.
   Пусть во мне тоска, разлад, раздор, 
   Вверх стремлюсь, всему наперекор...
   Пусть порой бывает невтерпеж:
   Синий мрак, где Путь мерцает Млечный,
   Так на цель заветную похож, 
   И спешишь, срываешься, ползешь...
   В этом - жизнь, и это любишь вечно.
   Тевфик Фикрет
   Перед председателем армейской фильтрационной комиссии Мурадымовым лежал приказ начальника войск НКВД третьего Украинского фронта. Мурадымову приказывалось "...всех карачаевцев, чеченцев, ингушей и бал Карцев направить в распоряжение отделов спецпоселенцев НКВД Казахской ССР в Алма-Ату". За те несколько дней, когда комиссия развернула активную работу по выявлению представителей этих национальностей во фронтовых частях, председатель стал специалистом, как сам он себя почему-то называл, антропологом. Ему казалось, что он уже запросто угадывает по чертам лица национальную принадлежность очередного горца.
   Вот и сегодня, посмотрев на этого высокого, статного старшину, он тут же отнес его к четвертой группе, то есть к балкарцам. Надо сказать, что, от нечего делать, он вел свою собственную статистику и отмечал цифрами представителей этих народностей, которых отсылал по назначению. Пока больше всего было чеченцев, хотя Мурадымов загадал на балкарцев. Если этих самых балкарцев окажется больше других, то весной он получит очередное звание, и вообще все в его жизни будет хорошо.
   Поэтому этот горец ему сразу понравился.
   - Где его документы? - спросил он сопровождающего, но, не заглядывая в них, спросил для самопроверки: - Балкарец, конечно?
   - Чеченец, - ответил статный горец.
   Настроение у председателя сразу испортилось. Еще один чеченец! Тринадцатый чеченец! И число еще такое несчастливое. Что за народ эти балкарцы? Что-то их маловато на этом участке фронта. Всего то два человека. Нет, не видать ему весной очередного звания. И все из-за проклятых чеченцев! Что тут с ним разговаривать!
   - Старшина, вы отправляетесь в распоряжение отдела НКВД по Казахстану. Пока будете находиться в спецприемнике, ждать, когда сформируется ваша команда и придет соответствующее распоряжение. Все...
   - Как все? - изумился чеченец. - Товарищ майор, я - разведчик, я воевал, я столько раз ходил за линию фронта...
   Нет, балкарец так бы не вел себя, и карачаевец, наверное, тоже.
   - Старшина, я все понимаю. Все воевали, все ходили за линию фронта... Ты - военный человек. А приказы... что?.. не обсуждаются. Свободен...
   - Товарищ майор, - не унимался чеченец, - меня зовут Салман Бейбулатов...
   Какие все-таки эти чечены навязчивые!
   - Ну и что?
   - Я же - Герой Советского Союза.
   - Брось трепаться, старшина, в твоих документах ничего такого нет. Ордена, медали вижу. Герой! Да! Но не Советского Союза. Так что при всем моем к тебе уважении... Печать и подпись я поставил. Шагом марш!
   - Я не шучу, - твердо сказал чеченец. - Слушай, разве такими вещами шутят? Я - Салман Бейбулатов, Герой Советского Союза. Клянусь тебе...
   Может, и вправду какая-то неувязка? А насчет Героев Советского Союза никаких распоряжений Мурадымов не получал. Как бы не вляпаться впопыхах.
   - Когда же ты Героя получил?
   - Два дня назад ...Только еще не получил. Командир только сказал. Понимаешь, майор. Убили моего командира бандеровцы.
   - Ладно, старшина. Не переживай. Еще раз проверим. Пока отдохнешь тут у нас, отоспишься.
   И закрутилась прифронтовая бюрократия. Зазвенели телефоны в штабах, помчались связные, зашуршали папками чиновники в погонах. Салман Бейбулатов? Представлен к Герою, все совершенно правильно. Начальник политотдела фронта поехал с проверкой по частям, заодно и Звезду повез в коробочке. Сам решил вручить, лично. Даже шутку уже заготовил, спеть решил:
   Бейбулат удалой,
   Бедна сакля твоя.
   Золотою Звездой
   Награжу я тебя...
   Он у нас вообще остряк. Слышали, как он на последнем банкете по случаю освобождения... Что? Чеченец? А в штабе думали, что он - дагестанец или черкес какой-нибудь. Да и не думали почти. Такое дело провернул! Целую школу Абвера в документах из разведки притащил! Когда такое было? Может, приостановить вручение? Так начальник политотдела фронта уже в пути. А где Бейбулатов? Высылать? Вообще всех чеченцев приказано без исключения. Ничего себе казус!
   Только на мгновение сбилась бюрократическая машина. Что-то в ней щелкнуло, хрустнуло. Но тут же выправилась она, опять сцепились шестеренки. Застучало, зазвонило, зашуршало... Решили Бейбулатова отправить назад, по месту службы, чтобы вручить ему высокую награду. А потом рассмотреть его дело отдельно.
   Председатель фильтрационной комиссии НКВД майор Мурадымов переправил "тринадцать" на "двенадцать" и задумался. Не понимал он, о чем там наверху думали. Дают этим националам бронь - отсылают их с фронта в Среднюю Азию дыни кушать, сладкие, сочные, ароматные... Эх! Вот он бы их так не отпустил. Собрал бы всех в одну "Дикую дивизию", дал бы им кинжалы, которые они так любят, и послал бы эту орду фронт прорывать. Сзади поставить заградотряд. И все решение национальной проблемы! Ну, а если кому повезет, в живых останется, тогда можно и в Казахстан. Четвертый год войны идет, а кадры мы ценить так и не научились.
   - Ну, рядовой, ты, конечно, чеченец? - спросил Мурадымов очередного доставленного ему кадра. - Нет? Балкарец?.. Это хорошо, что ты - балкарец. Случайно, не Герой Советского Союза?.. Не Герой? Молодец, солдат!..
   А старшину Бейбулатова к месту вручения ему Звезды Героя сопровождал автоматчик. Кто знает этих чеченцев? Когда-то до революции они из всех наград признавали только крест с джигитом на коне, то есть Георгия Победоносца. Может, и сейчас ему Золотая Звезда без надобности. Повесит ее барану на курдюк, чтобы звякала.
   Те из офицеров НКВД, кто сомневался в надежности Бейбулатова и приставил к нему автоматчика, были правы. Только вот автоматчиков ему в сопровождение надо было отрядить не менее взвода. А так ничего из этой затеи не получилось. Парнишку этого нашли у дороги, придушенным, но не до смерти, а до легкого обморока. Автомат же чеченец забрал, оставив взамен Золотую Звезду.
   Салман Бейбулатов много раз ходил по тылам врага, а теперь он совершал глубокий рейд по тылам наших войск. Разницы никакой не было, ведь так же он опасался патрулей, милиции, вообще людей в форме. Про себя разведчик отмечал, что порядка в наших тылах было куда меньше, чем в немецких, если вообще он тут был.
   Перемещался Салман по ночам, особенно, когда шел степями. Днем спал в лесах, в развалинах домов, в сожженных деревнях, разоренных колхозах. Он видел крайнюю нищету и запустение, поселившиеся на этих бескрайних и плодороднейших землях. Первое время привычка разведчика брала свое, и Салман ловил себя на том, что хищно выслеживает больших военных чинов. Приходилось одергивать себя, напоминать, что задача у него теперь совсем другая, для разведчика его уровня простейшая, - дойти до родных мест, узнать, что там такое происходит, помочь своей семье и возлюбленной невесте Айшат. Никого не надо резать, преследовать, душить, связывать, тащить на себе. Вот только надо добывать еду. Так много ли ему требуется?
   Как-то раз Салман решил, что на этот раз ему нужно подкрепиться основательно. На одних мерзлых зернах, помороженной картошке долго не протянешь. Только в третьем селе услышал он петушиные крики. Здесь и полез под плетень по-пластунски, как под проволочные заграждения. Затаился, наблюдал, соображал. На войне как на войне. В доме никого, кроме толстой бабы-хохлушки. Собаки на дворе нет. Но домашнюю птицу баба каким-то чудом сохранила. И петух был, и курицы, вернее, одна курица.
   В темноте подобрался к сараю. Нащупал деревянную заслонку. Потянул, дверь не поддалась. Сильнее - ни с места. Провел рукой сверху и снизу никаких запоров не обнаружил. Разозлился... Что же это такое? Дивизионный разведчик! Столько часовых снял, патрулей уничтожил, а тут сарай не открыть. Дернул дверь на себя резко, с настроением. Дверь распахнулась, и тут на него полетели жерди, палки, какой-то хозяйственный крестьянский инвентарь на длинных ручках. Петух всполошился, а тут еще сверху что-то посыпалось. Хитра баба оказалась! Ловушку какую соорудила подручными средствами! Умнее Абвера!
   А вот и сама она уже бежит с топором. А визжит так, как дырявая бочка, с самолета фрицами сброшенная. Внутри все переворачивается. Одной рукой Салман нащупал курицу, другой перехватил топор. Обнял бабу, с удивлением отметив, что руки его не сошлись на ее могучей спине, поцеловал ее крепко в губы и опрометью кинулся со двора в ночную тьму.
   - Подожди, солдат! - услышал он за спиной бабий крик. - Может, столкуемся, так и петуха тогда заберешь!..
   Грешен, чуть не вернулся. Но рисковать он сейчас не мог. Не та была цена. Не в петухе дело, да и не в бабе этой необъятной. На родину он шел, туда, где горы было не объять ни взглядом, ни мыслью. Он шел к той, стан которой мог охватить одними пальцами, но любовь к которой не мог измерить петухами или Золотыми Звездами.
   Чем ближе он подходил к дому, тем меньше попадалось разоренных населенных пунктов. Салман обратил внимание, что селения кавказских народностей, как правило, стояли почти нетронутые войной.
   Родные горы встретили его теплым и сухим ветром. Как верный пес, узнавший хозяина, вставший на задние лапы, ветер дохнул ему в лицо, узнал, заволновался. Воздушный поток усилился, пошел под горку, на радостях завалив в нескольких метрах от Бейбулатова сухое дерево. Снег таял прямо на глазах, и под утро на деревьях показались ранние почки. Но к вечеру пошел в контратаку влажный долинный ветер, как бы подгоняя путника вверх, в горы, поближе к родной долине, к домашнему очагу, отменяя мелкие победы ранней весны, вымораживая набухшие за два дня почки.
   Салман шел длинной дорогой через горы. Вообще-то он был уже дома и просто переходил с одного лесного склона на другой, как из одной комнаты в другую. Правда, одно ущелье совсем рядом с родным аулом он не признал, то ли весенние оползни изменили лицо горного обрыва, то ли противолежащий слишком густо зарос за четыре года, но Салман даже свернул с тропы, чтобы спуститься в так изменившееся ущелье.
   Нет, даже горы меняются. Все изменяется на свете. Все видимое меняет очертанья. На снегу Салман увидел аккуратную цепочку следов и, радуясь чему-то, пошел по звериной тропе. Он узнал маленькую когтистую лапу и вспомнил, как в детстве они с Дутой и Азизом караулили нору. Как на рассвете они задремали, а проснулись от дикого визга и шипения и бросились бежать без оглядки, так и не поняв, кто обратил их в позорное бегство.
   Он узнал заросший обломок скалы, небольшое отверстие у самой земли. Из отверстия поднимался едва заметный парок. Кто-то дышал, маленький и теплый. Салман улыбнулся и присел на корточки неподалеку. Он готов был сидеть целые сутки, ждать неизвестно чего. Но по дыханию маленького существа он понял, что хозяин норы забеспокоился. Сейчас, сейчас он выскочит, маленький, когтистый, замечательно отважный.
   И действительно, послышалось глухое ворчанье, и из норы выскочил дикий лесной кот. Был он в густой зимней шубе дымчатого цвета, лукавые глаза его расширились при виде большого и смелого противника. Кот тут же упал на спину и ударил по воздуху когтистой лапой. Чеченец молча любовался красивым животным. Ему нравилось это дикое существо, которое не надо было ласкать, трогать, убивать. Оно жило само по себе, по своим лесным законам. Никому не мешая жить...
   Это было первое живое существо, которое увидел Салман на родине. Кот шипел и тянул к нему когтистую лапу... Ну, вот Салман и дома.
   Дойзал-юрт, как и до войны, сбегал вниз по горному склону, чтобы остановиться над горной речкой, которая была дорогой в долину. Был светлый весенний день, но аул был безмолвен, как ночью. Собаки не лаяли, людей и животных было не видно и не слышно. Салман еще не вошел в аул, а ему было уже все понятно. Никого он там не найдет, всех уже давно увезли.
   Он зашел в дом на краю села, где жили Саадаевы. Ведь у Азиза жена русская, может, ее не тронули? Никого. У Эдиевых тоже пусто. Везде одно и то же. Везде следы поспешного сбора, туши убитых животных, не освежеванных, с отрезанными как попало мясными кусками, разбросанная одежда, узлы с вещами, видимо, не разрешенными в дорогу, и застреленные собаки.
   Перед тем, как войти в свой дом, Салман пошел на двор Мидоевых. Его тянуло в комнату Айшат, хотелось дотронуться хотя бы до ее вещей, может, подобрать ее платок. Подходя к дому, он будто бы увидел за закрытыми ставнями дрожащий свет. Может, какой-нибудь отблеск, отсвет? Это за закрытыми ставнями? Салман взял автомат на изготовку. Вспомнил скрипучую входную дверь в доме Мидоевых. Поэтому быстро рванул ее и, не теряя времени, ворвался в помещение. На ходу он почувствовал тепло отапливаемою помещения. Свет был в женской половине. Разведчик толкнул дверь ногой, сразу же отпрянул в сторону от предполагаемого выстрела, но с тайной надеждой в сердце увидеть великое чудо - сидящую у лампадки Айшат...
   На него из угла испуганно смотрел человек в бурке. Лицо у него было совсем не чеченское и, что особенно удивительно, совсем не русское.
   - Руки вверх! - приказал Салман, а увидев, что под упавшей буркой были лохмотья немецкой формы, добавил: - Хенде хох!
   - Гитлер капут, - ответил тот с готовностью и даже радостью в голосе.
   Немец действительно заулыбался, стал тыкать себе в грудь, а потом показывать на Салмана, что-то быстро заговорил, опять засмеялся. Сумасшедший?
   - Плен, плен, - говорил немец. - Клаус Штайнер... Жить... Терек... Кавказ... Плен, плен...
   И туг Салман узнал его. Лето сорок второго года. Жаркая, дымящаяся от зноя степь. Та самая мутная речка с камышами, где потом погибнет Азиз Саадаев. Развалившиеся на берегу горные стрелки. Мелькающий в руках верный кинжал. Перерезанные глотки. Срезанный с эмблемы цветок. Немецкий солдат, которого он тащил через камыши, через минное поле.
   Как он сюда попал? Что он делает в доме его невесты? Что вообще происходит на этом свете?
   - Плен, плен, - радостно твердил немец, словно птица. - Жить, жить...
   * * *
   Об Айсет ей сообщила Астрид. Позвонила ей на мобильный.
   - Знаешь, - сказала она, - ты можешь оставить ту картину себе. Ведь я не выполнила своей части договора. Пусть картина напоминает тебе об Айсет...
   Софи-Катрин поехала на вокзал, достала картину из ячейки камеры хранения, взяла такси и поехала на Чистые пруды.
   Астрид открыла дверь и молча впустила гостью в квартиру.
   Астрид была в черном. И в комнатах не светились вечным огнем привычные телеэкраны.
   Они прошли в спальню. Астрид поставила картину на мольберт. Присели на краешек кровати. Выпили молча.
   - Давай поедем к художнику, - первой нарушила молчание Астрид.
   - Давай...
   Модест Матвеевич был у себя в мастерской.
   - Это муж Лики и мой друг, - отрекомендовала его Астрид.
   - Я догадалась, - сказала Софи-Катрин без улыбки, протягивая руку Модесту Матвеевичу.
   Догадаться было несложно - повсюду на полотнах была та девушка. Тоненькая девушка, что в спальне Астрид теперь вечно снимала свой белый ажурный чулок.
   - Модест, - обратилась к художнику Астрид, - ты мог бы написать портрет по фотографии или даже лучше, по видеофильму?
   - Портрет твоей подруги? - спросил художник.
   - Портрет нашей подруги, - уточнила Астрид, - она погибла позавчера.
   Модест молча подошел к бару. Достал бутылку виски и три стакана.
   Софи-Катрин сидела согнувшись, подтянув коленки к самому подбородку. Астрид в прострации глядела куда-то в сторону.
   - Оставьте кассеты и фото, - сказал Модест, - я погляжу...
   Они тихонечко нализались в тот вечер, но каждый отправился спать в свою постель. И каждый, засыпая, думал о своем. О том, что не смог помочь, не смог защитить, спасти...
   Модест думал о Лике.
   Софи-Катрин думала об Айсет.
   А Астрид думала о себе, вернее о том, что не смогла она спасти свою душу. Себя спасти.
   Джон увидал репортаж из России, когда они с Мэгги собирали вещи, собираясь снова тронуться в путь.
   - Мы показываем вам репортаж, подготовленный директором нашего московского отделения Астрид Грановски...
   С экрана телевизора на Джона глядела Айсет.
   - Московская редакция потеряла одного из своих лучших сотрудников, говорил голос за кадром, - а лично я потеряла подругу, и как мне теперь кажется, лучшую подругу, потеря, которая в жизни уже никогда не восполнится...
   С экрана на Джона глядела Айсет.
   - Мы покажем сегодня ее фильм, тот ее фильм, который она не успела доснять, с кассетами которого ее так и нашли в расстрелянной бандитами автомашине на сороковом километре федеральной дороги А-140...
   Джон молча присел на край кровати.
   - Что? Опять в России кого-то убили? - крикнула из душа Мэгги.
   - Помолчи, дура, - огрызнулся Джон, доставая сигарету...
   Из Шербура в Сен-Назер машину вела Мэгги. Джон сидел на заднем сиденье с ноутбуком на коленях и писал.
   Он писал электронный мейл своему другу, который работал в офисе фирмы "Юнайтед Артисте".
   "Боб, сделай мне одолжение, черт тебя дери, а то
   всегда по жизни одолжения тебе делал я. Мне нужно, чтоб