Вмешивается простофиля Гвоздик, который богат деньгами, но беден умом. Он влюбляется в Наполеону и желает на ней жениться. И вот мать, прельстившись богатством, собирается отдать ему дочь.
Положение становится полным захватывающего интереса. Жирофль не может открыть рта, чтобы не сказать какой-нибудь глупости. Он очень смешон, неловок и всюду суется со своим длинным носом. А когда он является со свадебными подарками, гримасничающим Джоном Буллем и Жако, единственным говорящим в пьесе артистом, то все зрители покатываются со смеху.
Но вскоре этот смех смолкает перед глубокой скорбью двух молодых людей, которые могут видеться лишь украдкой.
Наконец наступает день свадьбы. Наполеона наряжается в свой лучший наряд, но она в отчаянии и заливается слезами! Да и действительно жаль, что такую красотку отдают такому уроду.
Действие разыгрывается на площади перед церковью. Колокол звонит, церковные двери открыты, остается лишь войти. Сандр стоит на ступенях портика!.. В церковь войдут лишь через его труп!.. Ну бывает ли что-нибудь более раздирающее?..
Вдруг появляется молодой военный. Это — Жан, родной брат несчастной невесты. Он возвращается с войны, где победил врагов, — враги обыкновенно варьируются, смотря по месту представления: в Америке — англичане, в Германии — французы, русские или турки и т. д.
Храбрый и симпатичный Жан является как раз вовремя. Он сумеет повернуть все по-своему. Он узнает, что Сандр любит Наполеону, а Наполеона любит Сандра. Сильной рукой он отталкивает Жирофля и вызывает его на дуэль, но этот жалкий трус так перепугался, что спешит отказаться от свадьбы.
Какое художественное произведение и как переплетаются все положения!.. Но это еще не конец.
Действительно, пока ищут Корнелию, которой Гвоздик хочет вернуть ее слово, оказывается, что она исчезла!.. Ищут, ищут, но ее нет!..
Вдруг в соседнем лесу слышатся крики. Сандр узнал голос Корнелии, и хотя дело касается его будущей тещи, он не колеблется и бежит к ней на помощь… Очевидно, эту высокомерную даму похитили разбойники из шайки Фракассара, а быть может, и сам Фракассар, знаменитый атаман шайки разбойников Черного леса.
Так и есть. Пока Жан охраняет свою сестру, Гвоздик звонит в колокол и зовет на помощь. Раздается выстрел… Публика задыхается от волнения, потому что такие потрясающие моменты вряд ли еще где встречаются.
В эту минуту Каскабель, в калабрийском костюме страшного Фракассара, появляется на сцене в сопровождении своих сообщников, которые влекут за собой сопротивляющуюся Корнелию… Но героический молодой человек приводит с собой целую бригаду жандармов, вооруженных с ног до головы… Теща освобождена, разбойники схвачены, и влюбленный Сандр женится на своей невесте Наполеоне.
Надо заметить, что ввиду малочисленности персонала труппы ни бандиты, ни жандармы никогда на сцене не появлялись. На Гвоздике лежала обязанность подражать их крикам за кулисами, и он доводил это до полной иллюзии. Что касается Фракассара, то есть Каскабеля, то ему приходилось самому надевать себе на руки кандалы. Но это ничего не значило; все равно зритель мог себе представить, как это было бы, если бы жандармы действительно присутствовали на сцене.
Такова была пьеса, созданная Каскабелем. Если только артисты окажутся на высоте своей задачи, то и здесь, в Перми, пьеса будет иметь обычный шумный успех.
Роли были распределены прекрасно. Каскабель был очень свиреп, Корнелия гордилась своим происхождением и богатством, Жану шла его рыцарская роль, Сандр был замечательно симпатичен. Наполеона необыкновенно трогательна. Но надо сознаться, что в этот день всей семье было не до веселья. Все были очень печальны. Это должно было отразиться и на игре. Выражение лица и реплики должны были быть не особенно точными… Еще слезы сойдут хорошо, но смеха им сегодня не возбудить.
Когда в полдень все сели завтракать и место Сергея Васильевича осталось не занятым, — что еще больше напомнило о предстоящей разлуке, — то общая печаль увеличилась. Никому кусок не шел в горло. Все сидели точно в воду опущенные.
Что же касается самого директора труппы, то он ел за четверых. Когда завтрак окончился, он с неудовольствием вскричал:
— Кончится ли это наконец?.. Что за вытянутые физиономии?.. Начиная с тебя, Корнелия, и кончая Наполеоной!.. Один Гвоздик похож на самого себя!.. Черт возьми!.. Это мне совсем не нравится!.. Я желаю, чтобы все были веселы и весело играли!.. Потрудитесь все эти охи и вздохи оставить за кулисами, иначе… Сто тысяч чертей!..
Когда Каскабель употреблял это выражение, никто не смел ему прекословить. Оставалось повиноваться — и все повиновались.
Впрочем, этому изобретательному человеку пришла в голову прекрасная идея, как это с ним бывало в особенно важных обстоятельствах.
Он решил дополнить свою пьесу, то есть увеличить число персонажей, и вот каким образом.
До сих пор ни жандармов, ни разбойников публика не видала. Но хотя Каскабель разыгрывал свою роль так чудесно, что никому в голову не приходило жаловаться на отсутствие тех и других, все-таки он решил, вполне справедливо, что для большего эффекта следовало бы, чтобы при развязке все действующие лица фигурировали на сцене.
Поэтому ему пришла мысль пригласить для этого несколько статистов. К тому же у него под рукою были Ортик и Киршев. Не откажутся же эти честные моряки исполнить роли разбойников!
Вставая из-за стола, Каскабель объяснил Ортику, в чем дело, и сказал:
— Не примете ли вы участие в представлении как статисты? Этим вы оказали бы мне большую услугу, друзья мои!
— С удовольствием, — отвечал Ортик.
Так как им надо было оставаться в самых лучших отношениях с семейством Каскабель, то понятно, что они поторопились изъявить свое согласие.
— Отлично, друзья мои, отлично! — отвечал Каскабель. — Вам придется лишь появиться в тот момент, когда я появлюсь на сцене, то есть при развязке!.. Вы войдете со мной и лишь повторяйте то же, что буду делать и я: вращайте пострашнее глазами, размахивайте руками и рычите от бешенства!.. Вы увидите, это совсем не трудно, и я вам гарантирую полный успех!
Потом, подумав немного, добавил:
— Только я думаю, что двух разбойников все-таки мало, — сказал он. — Да, мало!.. Ведь у Фракассара целая шайка. Если бы я мог прибавить к вам еще пять-шесть человек, то эффект был бы полный!.. Не поищете ли вы здесь несколько человек, у которых нет работы и которые не испугались бы бутылки водки и полтинника?
Переглянувшись с Киршевым, Ортик отвечал:
— Это вполне возможно, господин Каскабель. Вчера в кабачке мы познакомились с полудюжиной вполне подходящих молодцов…
— Приведите их, Ортик, приведите вечером, и я даю вам слово, что развязка у нас будет великолепная!
— Хорошо, господин Каскабель.
— Отлично, друзья мои!.. Нет, какое представление мы преподнесем публике!.. Надеюсь, она останется довольна!
Но как только матросы вышли, Каскабеля охватил такой приступ смеха, что пояс его не выдержал и лопнул. Корнелия испугалась.
— Что с тобой, Цезарь? После еды вредно так смеяться, — говорила она.
— Я?.. Смеюсь?.. Что с тобой, моя милая?.. Мне не до смеха!.. Мне плакать хочется!.. Подумать только, что уже час, а месье Серж все еще не вернулся!.. И он не будет участвовать в представлении и показывать фокусы!.. Какая неудача!..
Корнелия взялась опять за костюмы, а он вышел, говоря, что у него есть еще кое-какие дела.
Представление должно было начаться в четыре часа. Это позволяло сэкономить на освещении, которое в цирке отсутствовало. К тому же Наполеона обладала прекрасным цветом лица, да и Корнелия настолько «сохранилась», что не боялась дневного света.
Можно себе представить, какой фурор произвела афиша Каскабеля! Помимо этого Гвоздик целый час ходил по улицам с барабаном, извлекая из него самые невероятные звуки. Не только Пермь, но вся Россия могла подняться на ноги!
Час спустя перед цирком стояла толпа народа. Приехали посмотреть на заезжую труппу губернатор с семьей, несколько чиновников, офицеры местного гарнизона, несколько крупных коммерсантов, торговцы, прибывшие на ярмарку и, наконец, громадное количество других зрителей.
У дверей цирка играл оркестр: Сандр, Наполеона, Гвоздик и Корнелия играли на корнет-а-пистоне, тромбоне, барабане. Музыка была, если не особенно стройная, то, во всяком случае, громкая.
Каскабель громко зазывал публику, довольно чисто выговаривая по-русски:
— Входите!.. Входите, messieurs et mesdames!.. Плата сорок копеек за место!.. Места ненумерованные!.. Входите!..
Как только «messieurs et mesdames» заняли места на скамейках цирка, оркестр замолк, и артисты ушли выполнять программу представления.
Первое отделение прошло отлично. Наполеона танцевала на проволоке, Сандр превзошел себя в разных прыжках и акробатических упражнениях; собаки, обезьяна и попугай, супруги Каскабель в своих парфорсных [53]упражнениях — все имели колоссальный успех. Достались аплодисменты и на долю Жана, хотя опытному глазу было бы заметно, что рука его не так тверда, и глаз не так верен, как следовало бы, но публика ничего не заметила.
Человеческая пирамида произвела впечатление, и публика заставила ее повторить.
Сам Каскабель был неподражаемо весел, любезен, говорлив. Он представлял своих артистов публике, просил быть снисходительными и не скупиться на аплодисменты, и вообще покорил все сердца. Еще ни разу до сих пор этот достойный артист не показывал так наглядно, насколько энергичный человек может взять себя в руки и не дать заметить, что у него на душе. Честь семьи Каскабель была спасена. Это имя русские долго будут вспоминать с восторгом и уважением.
Но если публика следила с интересом за первым отделением программы, то второе она ждала с нетерпением. В антракте только об этом и говорили.
По прошествии десяти минут, которые позволили публике освежиться, все возвратились на свои места. Цирк был битком набит.
Час тому назад Ортик и Киршев вернулись, приведя с собою шесть статистов. Конечно, это были их прежние товарищи, с которыми они встретились в ущелье Урала.
Каскабель внимательно осмотрел своих новых актеров.
— Ничего, — сказал он. — Хотя лица их добродушны, и вид у них честный, так что, пожалуй, для выполнения ролей разбойников они и не подходят, но с помощью взъерошенных париков и каких-нибудь ужасных бород я им придам должный вид.
Так как сам Каскабель появлялся лишь в конце пьесы, то у него было достаточно времени, чтобы приготовить новых рекрутов, одеть их, причесать и вообще сделать из них настоящих разбойников.
Наконец Гвоздик постучал три раза.
Обыкновенно после этих стуков в театре поднимается занавес при заключительных аккордах оркестра. Но здесь занавеса не было, потому что в цирке его не бывает.
Были лишь декорации, то есть, вернее, намек на декорации. Налево стоял шкаф, на котором был намалеван крест; это изображало церковь, или, скорее, часовню, колокольня которой была за кулисами; посредине была деревенская площадь, — само собой разумеется, ее заменяла арена; направо несколько кустов, воткнутых в ящики и искусно расставленных, довольно наглядно изображали Черный лес.
Пьеса началась среди глубокого молчания. Наполеона была очень мила в своей полосатой, немного полинявшей юбочке и в хорошеньком чепчике на белокурых волосах; но в особенности был очарователен ее наивный и нежный вид. Ее возлюбленный — Сандр, в оранжевом полинявшем трико, ухаживал за ней и так пламенно объяснялся жестами ей в любви, что все было понятно и без слов. Но вот входит Гвоздик. На голове у него ярко-желтый парик, вид у него самый дурацкий, длинные ноги заплетаются, на длинном носу очки. Он старается придать своей особе как можно больше важности. Но Жако так трещит, а Джон Булль так потешно его передразнивает, что публика хохочет до слез.
Появляется Корнелия. Она ужасна в роли тещи. Она отказывает Сандру от руки Наполеоны. Так и чувствуется, что под мишурой ее костюма бьется сердце знатной дамы средних веков.
Большой успех имеет Жан в костюме итальянского карабинера. [54]У бедного малого кошки скребут на сердце, и ему не до роли. Он предпочел бы играть роль Сандра, чтобы Кайета была его невестой! Им и так осталось немного пробыть вместе, а тут еще приходится терять драгоценные минуты на игру!
Но в конце концов драматизм положения увлек артиста. Да было бы и немыслимо не развернуть своего таланта в такой роли! Брат, возвращающийся с войны, одетый карабинером и принимающий на себя защиту сестры против высокомерия матери и смешных притязаний дурака! Что может быть драматичнее?..
Сцена вызова Жаном Гвоздика была исполнена великолепно! Этот дурак так трясся, что зубы у него стучали, как в лихорадке, и нос от страха вытягивался еще длиннее.
Вдруг, за кулисами, раздаются страшные крики — на этот раз они были действительно страшные, — молодой Сандр бросается туда, быть может, желая найти там смерть, и скрывается в чаще леса, растущего в ящиках. Слышна яростная борьба и выстрелы.
Минуту спустя появляется Фракассар, атаман шайки разбойников. Он ужасен в своем розовом трико и с громадной черной бородой. Его окружают разбойники, среди которых фигурируют Ортик, Киршев, неузнаваемые в париках и лохмотьях. Сандр бросается на выручку Корнелии, которую захватил атаман шайки, но кажется, что на этот раз развязка будет не такая, как прежде.
Действительно, когда Каскабель изображал своей единственной персоной всю шайку Черного леса, Жан, Сандр, мать, сестра и Гвоздик могли задержать свирепого разбойника до прихода жандармов, которые даже и не выходили из-за кулис. На этот раз Фракассар был во главе восьми бандитов — живых, настоящих… Как же теперь сделать, чтобы арест их вышел правдоподобным?..
Вдруг на арене появился отряд казаков. Выход совсем неожиданный.
Каскабель ничего не пожалел, чтобы только это представление было экстраординарным, и все его статисты были налицо. Жандармы или казаки — это уж безразлично. В одно мгновение Ортик, Киршев и их шесть товарищей были связаны и закованы в кандалы, тем более, что по ходу пьесы они должны были позволить связать себя…
Вдруг раздался крик:
— Нет, господа казаки, меня не надо вязать! Их сколько угодно! А меня… разве для смеха!
Кто так говорит? Это — Фракассар, или, скорее, Каскабель, который приподнялся и начал освобождать свои руки, в то время, как все статисты были в руках казаков.
Это-то и была идея достойного Цезаря Каскабеля! Попросив Ортика и его сообщников разыграть роли разбойников, он пошел в полицию и рассказал, в чем дело. Этим и объясняется появление отряда казаков в конце пьесы.
Да! Штука удалась! Ортик и компания славно попались!
Но Ортик, понявший, что все погибло, воскликнул вдруг, указывая начальнику взвода на Каскабеля:
— Берите и его! Этот человек привез с собою политического ссыльного! Ты выдал меня, проклятый циркач, я тоже выдаю тебя!
— Выдавай, торопись, дружок! — отвечал, подмигнув, Каскабель.
— Этот политический ссыльный, бежавший из Якутска, — граф Наркин.
— Именно он! — кивнул головою Каскабель.
Корнелия с детьми и прибежавшая Кайета стояли в изумлении.
В эту минуту поднялся один из зрителей. Это был граф Наркин.
— Вот он, держите его! — крикнул Ортик.
— Да, я граф Наркин, — подтвердил Сергей Васильевич.
— И к тому же помилованный! — воскликнул сияющий Каскабель.
Какой эффект это произвело на публику! Действительность перемещалась с выдумкой, — это потрясет хоть кого! Кажется, многие зрители так и остались при убеждении, что у «Разбойников Черного леса» никогда иного конца и не было.
Вот как было дело.
С той поры, когда семья Каскабель подобрала Сергея Васильевича раненым на границе Аляски, он тринадцать месяцев не получал известий из России. Не могли же они достичь хижин индейцев по берегу Юкона или туземцев островов Ляхова! Таким образом, Сергей Васильевич не знал, что еще шесть месяцев назад царь Александр II издал указ, в котором объявлялась амнистия тем из политических ссыльных, которые находились в одинаковом положении с графом Наркиным. Старик отец написал ему, что теперь он может вернуться в Россию, но, за ненахождением адресата, письмо вернулось в Вальское. Можно представить себе, как беспокоился старый граф Наркин, не получая так долго писем от своего сына. Отец считал его погибшим, думал, что он умер в изгнании. Здоровье старика пошатнулось, и ему было очень плохо, но в это время Сергей Васильевич явился домой. Какая это была радость! Отчаиваться, страдать — и вдруг узнать, что сын жив, здоров и свободен! Да, свободен, и больше ему нечего бояться властей!
Застав отца совсем больным, Сергей Васильевич не захотел с ним сейчас же расставаться и послал Каскабелю письмо, в котором все объяснил ему, предупредив, что будет вечером в цирке на представлении.
Тут-то и пришла Каскабелю в голову его замечательная идея передать разом всех преступников в руки полиции.
Публика узнала все подробности случившегося. Это был настоящий триумф для Каскабеля. Громовые «ура» потрясали цирк в тот момент, когда казаки уводили разбойников, на этот раз не мнимых, а настоящих.
Тотчас же рассказали Сергею Васильевичу, как все произошло, как Кайета узнала о заговоре против него и семьи Каскабель, как с опасностью для жизни она выследила предателей в ночь на шестое июля, как она рассказала все Каскабелю и как тот решил ничего не говорить ни Наркину, ни своей жене.
— Тайна от меня, Цезарь? — сказала с упреком Корнелия.
— Первая и последняя, дорогая женушка! — сказал смиренно Каскабель.
Глава пятнадцатая
Положение становится полным захватывающего интереса. Жирофль не может открыть рта, чтобы не сказать какой-нибудь глупости. Он очень смешон, неловок и всюду суется со своим длинным носом. А когда он является со свадебными подарками, гримасничающим Джоном Буллем и Жако, единственным говорящим в пьесе артистом, то все зрители покатываются со смеху.
Но вскоре этот смех смолкает перед глубокой скорбью двух молодых людей, которые могут видеться лишь украдкой.
Наконец наступает день свадьбы. Наполеона наряжается в свой лучший наряд, но она в отчаянии и заливается слезами! Да и действительно жаль, что такую красотку отдают такому уроду.
Действие разыгрывается на площади перед церковью. Колокол звонит, церковные двери открыты, остается лишь войти. Сандр стоит на ступенях портика!.. В церковь войдут лишь через его труп!.. Ну бывает ли что-нибудь более раздирающее?..
Вдруг появляется молодой военный. Это — Жан, родной брат несчастной невесты. Он возвращается с войны, где победил врагов, — враги обыкновенно варьируются, смотря по месту представления: в Америке — англичане, в Германии — французы, русские или турки и т. д.
Храбрый и симпатичный Жан является как раз вовремя. Он сумеет повернуть все по-своему. Он узнает, что Сандр любит Наполеону, а Наполеона любит Сандра. Сильной рукой он отталкивает Жирофля и вызывает его на дуэль, но этот жалкий трус так перепугался, что спешит отказаться от свадьбы.
Какое художественное произведение и как переплетаются все положения!.. Но это еще не конец.
Действительно, пока ищут Корнелию, которой Гвоздик хочет вернуть ее слово, оказывается, что она исчезла!.. Ищут, ищут, но ее нет!..
Вдруг в соседнем лесу слышатся крики. Сандр узнал голос Корнелии, и хотя дело касается его будущей тещи, он не колеблется и бежит к ней на помощь… Очевидно, эту высокомерную даму похитили разбойники из шайки Фракассара, а быть может, и сам Фракассар, знаменитый атаман шайки разбойников Черного леса.
Так и есть. Пока Жан охраняет свою сестру, Гвоздик звонит в колокол и зовет на помощь. Раздается выстрел… Публика задыхается от волнения, потому что такие потрясающие моменты вряд ли еще где встречаются.
В эту минуту Каскабель, в калабрийском костюме страшного Фракассара, появляется на сцене в сопровождении своих сообщников, которые влекут за собой сопротивляющуюся Корнелию… Но героический молодой человек приводит с собой целую бригаду жандармов, вооруженных с ног до головы… Теща освобождена, разбойники схвачены, и влюбленный Сандр женится на своей невесте Наполеоне.
Надо заметить, что ввиду малочисленности персонала труппы ни бандиты, ни жандармы никогда на сцене не появлялись. На Гвоздике лежала обязанность подражать их крикам за кулисами, и он доводил это до полной иллюзии. Что касается Фракассара, то есть Каскабеля, то ему приходилось самому надевать себе на руки кандалы. Но это ничего не значило; все равно зритель мог себе представить, как это было бы, если бы жандармы действительно присутствовали на сцене.
Такова была пьеса, созданная Каскабелем. Если только артисты окажутся на высоте своей задачи, то и здесь, в Перми, пьеса будет иметь обычный шумный успех.
Роли были распределены прекрасно. Каскабель был очень свиреп, Корнелия гордилась своим происхождением и богатством, Жану шла его рыцарская роль, Сандр был замечательно симпатичен. Наполеона необыкновенно трогательна. Но надо сознаться, что в этот день всей семье было не до веселья. Все были очень печальны. Это должно было отразиться и на игре. Выражение лица и реплики должны были быть не особенно точными… Еще слезы сойдут хорошо, но смеха им сегодня не возбудить.
Когда в полдень все сели завтракать и место Сергея Васильевича осталось не занятым, — что еще больше напомнило о предстоящей разлуке, — то общая печаль увеличилась. Никому кусок не шел в горло. Все сидели точно в воду опущенные.
Что же касается самого директора труппы, то он ел за четверых. Когда завтрак окончился, он с неудовольствием вскричал:
— Кончится ли это наконец?.. Что за вытянутые физиономии?.. Начиная с тебя, Корнелия, и кончая Наполеоной!.. Один Гвоздик похож на самого себя!.. Черт возьми!.. Это мне совсем не нравится!.. Я желаю, чтобы все были веселы и весело играли!.. Потрудитесь все эти охи и вздохи оставить за кулисами, иначе… Сто тысяч чертей!..
Когда Каскабель употреблял это выражение, никто не смел ему прекословить. Оставалось повиноваться — и все повиновались.
Впрочем, этому изобретательному человеку пришла в голову прекрасная идея, как это с ним бывало в особенно важных обстоятельствах.
Он решил дополнить свою пьесу, то есть увеличить число персонажей, и вот каким образом.
До сих пор ни жандармов, ни разбойников публика не видала. Но хотя Каскабель разыгрывал свою роль так чудесно, что никому в голову не приходило жаловаться на отсутствие тех и других, все-таки он решил, вполне справедливо, что для большего эффекта следовало бы, чтобы при развязке все действующие лица фигурировали на сцене.
Поэтому ему пришла мысль пригласить для этого несколько статистов. К тому же у него под рукою были Ортик и Киршев. Не откажутся же эти честные моряки исполнить роли разбойников!
Вставая из-за стола, Каскабель объяснил Ортику, в чем дело, и сказал:
— Не примете ли вы участие в представлении как статисты? Этим вы оказали бы мне большую услугу, друзья мои!
— С удовольствием, — отвечал Ортик.
Так как им надо было оставаться в самых лучших отношениях с семейством Каскабель, то понятно, что они поторопились изъявить свое согласие.
— Отлично, друзья мои, отлично! — отвечал Каскабель. — Вам придется лишь появиться в тот момент, когда я появлюсь на сцене, то есть при развязке!.. Вы войдете со мной и лишь повторяйте то же, что буду делать и я: вращайте пострашнее глазами, размахивайте руками и рычите от бешенства!.. Вы увидите, это совсем не трудно, и я вам гарантирую полный успех!
Потом, подумав немного, добавил:
— Только я думаю, что двух разбойников все-таки мало, — сказал он. — Да, мало!.. Ведь у Фракассара целая шайка. Если бы я мог прибавить к вам еще пять-шесть человек, то эффект был бы полный!.. Не поищете ли вы здесь несколько человек, у которых нет работы и которые не испугались бы бутылки водки и полтинника?
Переглянувшись с Киршевым, Ортик отвечал:
— Это вполне возможно, господин Каскабель. Вчера в кабачке мы познакомились с полудюжиной вполне подходящих молодцов…
— Приведите их, Ортик, приведите вечером, и я даю вам слово, что развязка у нас будет великолепная!
— Хорошо, господин Каскабель.
— Отлично, друзья мои!.. Нет, какое представление мы преподнесем публике!.. Надеюсь, она останется довольна!
Но как только матросы вышли, Каскабеля охватил такой приступ смеха, что пояс его не выдержал и лопнул. Корнелия испугалась.
— Что с тобой, Цезарь? После еды вредно так смеяться, — говорила она.
— Я?.. Смеюсь?.. Что с тобой, моя милая?.. Мне не до смеха!.. Мне плакать хочется!.. Подумать только, что уже час, а месье Серж все еще не вернулся!.. И он не будет участвовать в представлении и показывать фокусы!.. Какая неудача!..
Корнелия взялась опять за костюмы, а он вышел, говоря, что у него есть еще кое-какие дела.
Представление должно было начаться в четыре часа. Это позволяло сэкономить на освещении, которое в цирке отсутствовало. К тому же Наполеона обладала прекрасным цветом лица, да и Корнелия настолько «сохранилась», что не боялась дневного света.
Можно себе представить, какой фурор произвела афиша Каскабеля! Помимо этого Гвоздик целый час ходил по улицам с барабаном, извлекая из него самые невероятные звуки. Не только Пермь, но вся Россия могла подняться на ноги!
Час спустя перед цирком стояла толпа народа. Приехали посмотреть на заезжую труппу губернатор с семьей, несколько чиновников, офицеры местного гарнизона, несколько крупных коммерсантов, торговцы, прибывшие на ярмарку и, наконец, громадное количество других зрителей.
У дверей цирка играл оркестр: Сандр, Наполеона, Гвоздик и Корнелия играли на корнет-а-пистоне, тромбоне, барабане. Музыка была, если не особенно стройная, то, во всяком случае, громкая.
Каскабель громко зазывал публику, довольно чисто выговаривая по-русски:
— Входите!.. Входите, messieurs et mesdames!.. Плата сорок копеек за место!.. Места ненумерованные!.. Входите!..
Как только «messieurs et mesdames» заняли места на скамейках цирка, оркестр замолк, и артисты ушли выполнять программу представления.
Первое отделение прошло отлично. Наполеона танцевала на проволоке, Сандр превзошел себя в разных прыжках и акробатических упражнениях; собаки, обезьяна и попугай, супруги Каскабель в своих парфорсных [53]упражнениях — все имели колоссальный успех. Достались аплодисменты и на долю Жана, хотя опытному глазу было бы заметно, что рука его не так тверда, и глаз не так верен, как следовало бы, но публика ничего не заметила.
Человеческая пирамида произвела впечатление, и публика заставила ее повторить.
Сам Каскабель был неподражаемо весел, любезен, говорлив. Он представлял своих артистов публике, просил быть снисходительными и не скупиться на аплодисменты, и вообще покорил все сердца. Еще ни разу до сих пор этот достойный артист не показывал так наглядно, насколько энергичный человек может взять себя в руки и не дать заметить, что у него на душе. Честь семьи Каскабель была спасена. Это имя русские долго будут вспоминать с восторгом и уважением.
Но если публика следила с интересом за первым отделением программы, то второе она ждала с нетерпением. В антракте только об этом и говорили.
По прошествии десяти минут, которые позволили публике освежиться, все возвратились на свои места. Цирк был битком набит.
Час тому назад Ортик и Киршев вернулись, приведя с собою шесть статистов. Конечно, это были их прежние товарищи, с которыми они встретились в ущелье Урала.
Каскабель внимательно осмотрел своих новых актеров.
— Ничего, — сказал он. — Хотя лица их добродушны, и вид у них честный, так что, пожалуй, для выполнения ролей разбойников они и не подходят, но с помощью взъерошенных париков и каких-нибудь ужасных бород я им придам должный вид.
Так как сам Каскабель появлялся лишь в конце пьесы, то у него было достаточно времени, чтобы приготовить новых рекрутов, одеть их, причесать и вообще сделать из них настоящих разбойников.
Наконец Гвоздик постучал три раза.
Обыкновенно после этих стуков в театре поднимается занавес при заключительных аккордах оркестра. Но здесь занавеса не было, потому что в цирке его не бывает.
Были лишь декорации, то есть, вернее, намек на декорации. Налево стоял шкаф, на котором был намалеван крест; это изображало церковь, или, скорее, часовню, колокольня которой была за кулисами; посредине была деревенская площадь, — само собой разумеется, ее заменяла арена; направо несколько кустов, воткнутых в ящики и искусно расставленных, довольно наглядно изображали Черный лес.
Пьеса началась среди глубокого молчания. Наполеона была очень мила в своей полосатой, немного полинявшей юбочке и в хорошеньком чепчике на белокурых волосах; но в особенности был очарователен ее наивный и нежный вид. Ее возлюбленный — Сандр, в оранжевом полинявшем трико, ухаживал за ней и так пламенно объяснялся жестами ей в любви, что все было понятно и без слов. Но вот входит Гвоздик. На голове у него ярко-желтый парик, вид у него самый дурацкий, длинные ноги заплетаются, на длинном носу очки. Он старается придать своей особе как можно больше важности. Но Жако так трещит, а Джон Булль так потешно его передразнивает, что публика хохочет до слез.
Появляется Корнелия. Она ужасна в роли тещи. Она отказывает Сандру от руки Наполеоны. Так и чувствуется, что под мишурой ее костюма бьется сердце знатной дамы средних веков.
Большой успех имеет Жан в костюме итальянского карабинера. [54]У бедного малого кошки скребут на сердце, и ему не до роли. Он предпочел бы играть роль Сандра, чтобы Кайета была его невестой! Им и так осталось немного пробыть вместе, а тут еще приходится терять драгоценные минуты на игру!
Но в конце концов драматизм положения увлек артиста. Да было бы и немыслимо не развернуть своего таланта в такой роли! Брат, возвращающийся с войны, одетый карабинером и принимающий на себя защиту сестры против высокомерия матери и смешных притязаний дурака! Что может быть драматичнее?..
Сцена вызова Жаном Гвоздика была исполнена великолепно! Этот дурак так трясся, что зубы у него стучали, как в лихорадке, и нос от страха вытягивался еще длиннее.
Вдруг, за кулисами, раздаются страшные крики — на этот раз они были действительно страшные, — молодой Сандр бросается туда, быть может, желая найти там смерть, и скрывается в чаще леса, растущего в ящиках. Слышна яростная борьба и выстрелы.
Минуту спустя появляется Фракассар, атаман шайки разбойников. Он ужасен в своем розовом трико и с громадной черной бородой. Его окружают разбойники, среди которых фигурируют Ортик, Киршев, неузнаваемые в париках и лохмотьях. Сандр бросается на выручку Корнелии, которую захватил атаман шайки, но кажется, что на этот раз развязка будет не такая, как прежде.
Действительно, когда Каскабель изображал своей единственной персоной всю шайку Черного леса, Жан, Сандр, мать, сестра и Гвоздик могли задержать свирепого разбойника до прихода жандармов, которые даже и не выходили из-за кулис. На этот раз Фракассар был во главе восьми бандитов — живых, настоящих… Как же теперь сделать, чтобы арест их вышел правдоподобным?..
Вдруг на арене появился отряд казаков. Выход совсем неожиданный.
Каскабель ничего не пожалел, чтобы только это представление было экстраординарным, и все его статисты были налицо. Жандармы или казаки — это уж безразлично. В одно мгновение Ортик, Киршев и их шесть товарищей были связаны и закованы в кандалы, тем более, что по ходу пьесы они должны были позволить связать себя…
Вдруг раздался крик:
— Нет, господа казаки, меня не надо вязать! Их сколько угодно! А меня… разве для смеха!
Кто так говорит? Это — Фракассар, или, скорее, Каскабель, который приподнялся и начал освобождать свои руки, в то время, как все статисты были в руках казаков.
Это-то и была идея достойного Цезаря Каскабеля! Попросив Ортика и его сообщников разыграть роли разбойников, он пошел в полицию и рассказал, в чем дело. Этим и объясняется появление отряда казаков в конце пьесы.
Да! Штука удалась! Ортик и компания славно попались!
Но Ортик, понявший, что все погибло, воскликнул вдруг, указывая начальнику взвода на Каскабеля:
— Берите и его! Этот человек привез с собою политического ссыльного! Ты выдал меня, проклятый циркач, я тоже выдаю тебя!
— Выдавай, торопись, дружок! — отвечал, подмигнув, Каскабель.
— Этот политический ссыльный, бежавший из Якутска, — граф Наркин.
— Именно он! — кивнул головою Каскабель.
Корнелия с детьми и прибежавшая Кайета стояли в изумлении.
В эту минуту поднялся один из зрителей. Это был граф Наркин.
— Вот он, держите его! — крикнул Ортик.
— Да, я граф Наркин, — подтвердил Сергей Васильевич.
— И к тому же помилованный! — воскликнул сияющий Каскабель.
Какой эффект это произвело на публику! Действительность перемещалась с выдумкой, — это потрясет хоть кого! Кажется, многие зрители так и остались при убеждении, что у «Разбойников Черного леса» никогда иного конца и не было.
Вот как было дело.
С той поры, когда семья Каскабель подобрала Сергея Васильевича раненым на границе Аляски, он тринадцать месяцев не получал известий из России. Не могли же они достичь хижин индейцев по берегу Юкона или туземцев островов Ляхова! Таким образом, Сергей Васильевич не знал, что еще шесть месяцев назад царь Александр II издал указ, в котором объявлялась амнистия тем из политических ссыльных, которые находились в одинаковом положении с графом Наркиным. Старик отец написал ему, что теперь он может вернуться в Россию, но, за ненахождением адресата, письмо вернулось в Вальское. Можно представить себе, как беспокоился старый граф Наркин, не получая так долго писем от своего сына. Отец считал его погибшим, думал, что он умер в изгнании. Здоровье старика пошатнулось, и ему было очень плохо, но в это время Сергей Васильевич явился домой. Какая это была радость! Отчаиваться, страдать — и вдруг узнать, что сын жив, здоров и свободен! Да, свободен, и больше ему нечего бояться властей!
Застав отца совсем больным, Сергей Васильевич не захотел с ним сейчас же расставаться и послал Каскабелю письмо, в котором все объяснил ему, предупредив, что будет вечером в цирке на представлении.
Тут-то и пришла Каскабелю в голову его замечательная идея передать разом всех преступников в руки полиции.
Публика узнала все подробности случившегося. Это был настоящий триумф для Каскабеля. Громовые «ура» потрясали цирк в тот момент, когда казаки уводили разбойников, на этот раз не мнимых, а настоящих.
Тотчас же рассказали Сергею Васильевичу, как все произошло, как Кайета узнала о заговоре против него и семьи Каскабель, как с опасностью для жизни она выследила предателей в ночь на шестое июля, как она рассказала все Каскабелю и как тот решил ничего не говорить ни Наркину, ни своей жене.
— Тайна от меня, Цезарь? — сказала с упреком Корнелия.
— Первая и последняя, дорогая женушка! — сказал смиренно Каскабель.
Глава пятнадцатая
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Путешествие семьи Каскабель было окончено. «Красотке» оставалось проехать Россию, Германию и северную Францию, чтобы попасть в родную Нормандию. Конечно, этот путь был не маленький. Но в сравнении с переездом в десять тысяч километров, которые остались позади, это была уже простая прогулка, или, как выражался Каскабель, «один конец только на извозчике».
Да, путешествие было окончено. И закончилось оно гораздо лучше, чем на это можно было надеяться. Никогда еще и нигде не было такой счастливой развязки, — даже в замечательной пьесе «Разбойники Черного леса», где все закончилось к общему удовольствию публики и артистов, за исключением Ортика с Киршевым и их приятелей. Несколько недель спустя этих разбойников повесили, а их сообщников сослали на вечное поселение в Сибирь.
Теперь стал на очереди вопрос о разлуке. Как она произойдет?
Все вышло очень просто.
В тот же вечер, когда весь персонал труппы собрался в «Красотке», Наркин сказал:
— Друзья мои, я знаю, чем вам обязан, и я был бы неблагодарным, если бы забыл это когда-либо! Что я могу сделать для вас? У меня сжимается сердце при мысли о разлуке! Подумайте! Нельзя ли вам остаться в России навсегда и жить в имении моего отца?
Каскабель, не ожидавший такого предложения, задумался и немного погодя ответил:
— Граф…
— Если хотите доставить мне удовольствие, — прервал его Наркин, — зовите меня по-прежнему месье Серж.
— Хорошо! Месье Серж, мы все очень тронуты. Ваше предложение доказывает ваше расположение ко всем нам… Мы все очень благодарны… но там… вы это понимаете?
— Я понимаю вас, — отвечал Наркин. — Да, я вас понимаю. А так как вы хотите вернуться во Францию, в вашу Нормандию, то я буду счастлив знать, что вы там хорошо устроились, в хорошеньком домике, с хозяйством и землей вокруг. Там вы могли бы отдохнуть от ваших долгих путешествий.
— Не думайте, что мы устали, месье Серж! — воскликнул Каскабель.
— Послушайте, друг мой, будьте откровенны! Очень вы дорожите вашим ремеслом?
— Надо же чем-нибудь жить!
— Вы не хотите меня понять, — возразил Наркин, — и этим меня огорчаете! Неужели вы не позволите мне сделать что-нибудь для вас?..
— Мы просим одного, месье Серж, — обратилась к нему Корнелия, — не забывайте нас, как и мы никогда не забудем вас и Кайету…
— Матушка!.. — вскричала девушка.
— Я не могу быть твоею матерью, милое дитя!
— Отчего же нет? — возразил месье Серж.
— Но каким образом?..
— Как жена вашего сына она станет вашей дочерью!
Эти слова Наркина произвели такой эффект, какого еще ни разу не вызывал Каскабель за всю свою блестящую карьеру.
Жан сходил с ума от счастья. Итак, Кайета станет женою Жана, оставаясь в то же время приемной дочерью графа! Могла ли чета Каскабель ожидать лучшего для своего сына? Что же касается чего-нибудь другого, то, кроме дружбы, они ничего не хотят взять от графа. У них есть свое ремесло, и они будут продолжать его…
В эту минуту Сандр вмешался в разговор. Глаза его сверкали, и голос дрожал:
— Продолжать ремесло нам не к чему, отец. Мы богаты, и у нас есть на что жить!
И мальчик торжественно вынул из кармана самородок, который он нашел в лесах Карибу.
— Откуда это у тебя? — спросил Сергей Васильевич, беря драгоценный самородок в руки.
Сандр рассказал, как он нашел этот камень.
— И ты ничего нам не сказал? — воскликнула Корнелия. — Ты мог так долго молчать?..
— О, мама!.. Правда, это было мне очень трудно, но мне хотелось сделать вам сюрприз и объявить о нашем богатстве по приезде во Францию!
— Ах ты, мой дорогой мальчик! — вскричал Каскабель. — Это богатство нам очень кстати!.. Посмотрите, месье Серж!.. Это действительно самородок!.. Действительно золото!.. Остается лишь разменять его…
Наркин взял камень, тщательно осмотрел его, и, вглядываясь в сверкающие искорки, взвесил его на руке:
— Да, это золото. И его здесь около четырех килограммов.
— Что оно стоит?.. — спросил Каскабель.
— Двадцать тысяч рублей!..
— Двадцать тысяч рублей?..
— Да, но при условии обменять его сейчас… видите? Вот так!
И месье Серж, достойный ученик Цезаря Каскабеля, проделал ловкий фокус, обменяв самородок на портфель, очутившийся в руках Сандра.
— Ловко! — вскричал Каскабель. — Я вам говорил, что у вас удивительные способности…
— А что в этом портфеле? — спросила Корнелия.
— Цена самородка! — отвечал Сергей Васильевич.
Действительно, там лежал чек на двадцать тысяч рублей на банкирский дом братьев Ротшильд, в Париже.
Что стоил этот самородок? Был ли это действительно кусок золота или простой булыжник, который Сандр тщательно хранил все это время? Это обстоятельство так никогда и не было выяснено. Во всяком случае, Каскабель поверил на слово графу Наркину.
Семейство Каскабель пробыло около месяца в России. Конечно, теперь не было и речи о ярмарках в Перми или Нижнем Новгороде. Разве могли отец, мать, брат и сестра не присутствовать на свадьбе Жана и Кайеты, которая была торжественно отпразднована в имении графов Наркиных. Кажется, это была самая счастливая на свете молодая чета.
— Послушай, Цезарь, ну кто бы мог поверить всему этому? — сказала Корнелия своему мужу, когда свадебная церемония была окончена.
— Я!.. — ответил просто Каскабель.
Возвращение семьи Каскабель в Нормандию было большим событием. Они приобрели хорошее имение вблизи Понторсона, и у них еще осталось кое-что на приданое для Наполеоны и Сандра. Граф Наркин и его секретарь Жан с Кайетой, счастливейшей из женщин, приезжали каждый год навестить их, и гостей встречали в «замке» с распростертыми объятиями.
Да, путешествие было окончено. И закончилось оно гораздо лучше, чем на это можно было надеяться. Никогда еще и нигде не было такой счастливой развязки, — даже в замечательной пьесе «Разбойники Черного леса», где все закончилось к общему удовольствию публики и артистов, за исключением Ортика с Киршевым и их приятелей. Несколько недель спустя этих разбойников повесили, а их сообщников сослали на вечное поселение в Сибирь.
Теперь стал на очереди вопрос о разлуке. Как она произойдет?
Все вышло очень просто.
В тот же вечер, когда весь персонал труппы собрался в «Красотке», Наркин сказал:
— Друзья мои, я знаю, чем вам обязан, и я был бы неблагодарным, если бы забыл это когда-либо! Что я могу сделать для вас? У меня сжимается сердце при мысли о разлуке! Подумайте! Нельзя ли вам остаться в России навсегда и жить в имении моего отца?
Каскабель, не ожидавший такого предложения, задумался и немного погодя ответил:
— Граф…
— Если хотите доставить мне удовольствие, — прервал его Наркин, — зовите меня по-прежнему месье Серж.
— Хорошо! Месье Серж, мы все очень тронуты. Ваше предложение доказывает ваше расположение ко всем нам… Мы все очень благодарны… но там… вы это понимаете?
— Я понимаю вас, — отвечал Наркин. — Да, я вас понимаю. А так как вы хотите вернуться во Францию, в вашу Нормандию, то я буду счастлив знать, что вы там хорошо устроились, в хорошеньком домике, с хозяйством и землей вокруг. Там вы могли бы отдохнуть от ваших долгих путешествий.
— Не думайте, что мы устали, месье Серж! — воскликнул Каскабель.
— Послушайте, друг мой, будьте откровенны! Очень вы дорожите вашим ремеслом?
— Надо же чем-нибудь жить!
— Вы не хотите меня понять, — возразил Наркин, — и этим меня огорчаете! Неужели вы не позволите мне сделать что-нибудь для вас?..
— Мы просим одного, месье Серж, — обратилась к нему Корнелия, — не забывайте нас, как и мы никогда не забудем вас и Кайету…
— Матушка!.. — вскричала девушка.
— Я не могу быть твоею матерью, милое дитя!
— Отчего же нет? — возразил месье Серж.
— Но каким образом?..
— Как жена вашего сына она станет вашей дочерью!
Эти слова Наркина произвели такой эффект, какого еще ни разу не вызывал Каскабель за всю свою блестящую карьеру.
Жан сходил с ума от счастья. Итак, Кайета станет женою Жана, оставаясь в то же время приемной дочерью графа! Могла ли чета Каскабель ожидать лучшего для своего сына? Что же касается чего-нибудь другого, то, кроме дружбы, они ничего не хотят взять от графа. У них есть свое ремесло, и они будут продолжать его…
В эту минуту Сандр вмешался в разговор. Глаза его сверкали, и голос дрожал:
— Продолжать ремесло нам не к чему, отец. Мы богаты, и у нас есть на что жить!
И мальчик торжественно вынул из кармана самородок, который он нашел в лесах Карибу.
— Откуда это у тебя? — спросил Сергей Васильевич, беря драгоценный самородок в руки.
Сандр рассказал, как он нашел этот камень.
— И ты ничего нам не сказал? — воскликнула Корнелия. — Ты мог так долго молчать?..
— О, мама!.. Правда, это было мне очень трудно, но мне хотелось сделать вам сюрприз и объявить о нашем богатстве по приезде во Францию!
— Ах ты, мой дорогой мальчик! — вскричал Каскабель. — Это богатство нам очень кстати!.. Посмотрите, месье Серж!.. Это действительно самородок!.. Действительно золото!.. Остается лишь разменять его…
Наркин взял камень, тщательно осмотрел его, и, вглядываясь в сверкающие искорки, взвесил его на руке:
— Да, это золото. И его здесь около четырех килограммов.
— Что оно стоит?.. — спросил Каскабель.
— Двадцать тысяч рублей!..
— Двадцать тысяч рублей?..
— Да, но при условии обменять его сейчас… видите? Вот так!
И месье Серж, достойный ученик Цезаря Каскабеля, проделал ловкий фокус, обменяв самородок на портфель, очутившийся в руках Сандра.
— Ловко! — вскричал Каскабель. — Я вам говорил, что у вас удивительные способности…
— А что в этом портфеле? — спросила Корнелия.
— Цена самородка! — отвечал Сергей Васильевич.
Действительно, там лежал чек на двадцать тысяч рублей на банкирский дом братьев Ротшильд, в Париже.
Что стоил этот самородок? Был ли это действительно кусок золота или простой булыжник, который Сандр тщательно хранил все это время? Это обстоятельство так никогда и не было выяснено. Во всяком случае, Каскабель поверил на слово графу Наркину.
Семейство Каскабель пробыло около месяца в России. Конечно, теперь не было и речи о ярмарках в Перми или Нижнем Новгороде. Разве могли отец, мать, брат и сестра не присутствовать на свадьбе Жана и Кайеты, которая была торжественно отпразднована в имении графов Наркиных. Кажется, это была самая счастливая на свете молодая чета.
— Послушай, Цезарь, ну кто бы мог поверить всему этому? — сказала Корнелия своему мужу, когда свадебная церемония была окончена.
— Я!.. — ответил просто Каскабель.
Граф Наркин и Жан с Кайетой приезжали каждый год.
Неделю спустя Каскабель с женой, Сандром, Наполеоной и Гвоздиком, про которого не надо забывать, потому что он тоже член семьи, распростились с графом Наркиным. Они поехали во Францию, но уже не в повозке, а по железной дороге, увозя с собой «Красотку», которая тоже ехала в товарном вагоне поезда большой скорости.Возвращение семьи Каскабель в Нормандию было большим событием. Они приобрели хорошее имение вблизи Понторсона, и у них еще осталось кое-что на приданое для Наполеоны и Сандра. Граф Наркин и его секретарь Жан с Кайетой, счастливейшей из женщин, приезжали каждый год навестить их, и гостей встречали в «замке» с распростертыми объятиями.