Жюль Верн
Кловис Дардантор
ГЛАВА I,
в которой герой нашей истории еще не будет представлен читателю.
Оказавшись с Жаном Таконна в Сете, куда их доставил поезд «Париж — Средиземное море», Марсель Лориан спросил спутника:
— А чем мы займемся до отплытия парохода?
— Да ничем, — ответил тот.
— А ты обратил внимание, что в путеводителе сказано, будто этот город довольно любопытен, хоть и построен позже, чем его порт в устье лангедокского[1] канала, проложенного еще при Людовике Четырнадцатом[2]...
— Да, обратил. А канал, пожалуй, — самое полезное из того, что сделал сей великий правитель за время своего царствования. Видать, Людовик Четырнадцатый заранее предвидел, что мы прибудем сюда двадцать седьмого апреля тысяча восемьсот восемьдесят пятого года...
— Оставь свои шуточки. Жан, не забывай, нас слышит Южная Франция! И коли уж мы здесь, то, думаю, неплохо бы пройтись по Сету, полюбоваться на его бассейны, каналы, морской вокзал, протянувшиеся на двенадцать километров набережные, бульвар с газонами, орошаемыми кристальной водой из акведука[3]...
— Может, хватит цитировать «Путеводитель» Жоанна?
— Этот город, — не унимался Марсель, — мог бы стать Венецией...
— Но удовлетворился ролью маленького Марселя!
— Да, ты прав, мой друг. Сет — достойный соперник славного провансальского[4] города, второй после него свободный порт Средиземноморья, экспортирующий винно-водочные изделия, соль масло, химикаты...
— И зануд вроде тебя, — добавил Жан.
— А также невыделанные шкуры, шерсть из Ла-Платы[5], муку фрукты, треску, дубовые клепки, металлы...
— Довольно, довольно! — воскликнул молодой человек, пытаясь уклониться от потока информации.
— Сет импортирует товары общим весом двести семьдесят три тысячи тонн и экспортирует двести тридцать пять тысяч тонн, — неумолимо продолжал Марсель. — В городе имеются предприятия по засолке анчоусов и сардин, а также солеварни, дающие ежегодно от двенадцати до четырнадцати тысяч тонн соли. Кроме того, развито бочарное производство, в котором занято две тысячи рабочих, изготавливающих двести тысяч бочек...
— В которые мне хотелось бы законопатить тебя двести тысяч раз, болтливый мой приятель! И, ради Бога, объясни, чем могут подобные достижения промышленности заинтриговать двух бравых молодцов, направляющихся в Оран, чтобы завербоваться в Седьмой африканский стрелковый полк?
— В путешествии все интересно, даже то, что таковым на первый взгляд не кажется, — заявил Марсель.
— А скажи-ка, хватит ли в Сете ваты, чтобы заткнуть мне уши.
— Узнаем об этом во время прогулки.
— «Аржелес» снимается с якоря через два часа, — заметил Жан, — и, я думаю, разумнее всего направиться прямиком к судну и подняться на борт.
Пожалуй, он был прав. Много ли пользы от двухчасовой прогулки по постоянно растущему городу? Ведь среди достопримечательностей — и такие, как пруд, выкопанный неподалеку от канала, и одиноко возвышающаяся между прудом и морем известковая гора, именуемая Столпом Сен-Клера, на склоне которой и расположился амфитеатром Сет, рискующий в будущем утонуть в зелени пока еще молодого соснового бора. Разве туристу не стоит специально задержаться хотя бы на несколько дней в этой юго-восточной морской столице, связанной Южным каналом с Атлантическим океаном и Бокэрским — с внутренними районами страны, не говоря уже о двух железнодорожных линиях, одна из которых ведет в Бордо[6], а другая — в центральную область Франции?
Марсель, умолкнув наконец, послушно последовал за Жаном и носильщиком, толкавшим впереди тележку с багажом.
Вскоре приятели дошли до старой гавани, где уже собрались пассажиры, следовавшие тем же маршрутом, что и молодые люди. Зевак, всегда толпящихся на пристани в ожидании отплытия судна, было, по-видимому, с добрую сотню, и это при общей-то численности населения города в тридцать шесть тысяч человек!
Регулярное пароходное сообщение связывало Сет с Алжиром, Ораном, Марселем, Ниццей, Генуей и Барселоной. Очевидно, многие проявляли обоснованную предусмотрительность, предпочитая морской путь железнодорожному, как наименее опасный, поскольку пролегал он поблизости от берегов Испании и Балеарских островов. В этот день на не очень большом, водоизмещением 800—900 тонн, судне «Аржелес», возглавлявшемся капитаном Бюгарашем, собирались отплыть около сотни человек.
Пароход, в недрах которого уже гудели топки, стоял на якоре у дамбы Фронтиньян, расположенной в восточной части старой гавани, и извергал из трубы клубы черного дыма. На севере виднелась новая треугольная гавань, напротив — батарея, защищавшая порт и мол Сен-Луи. Между этим молом и дамбой проходил Достаточно удобный фарватер, позволявший судам проходить к старой гавани.
В то время как пассажиры поднимались на борт «Аржелеса», грузы под личным наблюдением капитана размещались прямо палубе и накрывались брезентом. Что же касается трюма, там уже не оставалось свободного места от каменного угля, дубовых клепок, оливкового масла, солений и виноградных вин, есть от всего того, что ранее хранилось на складах Сета и предназначалось на экспорт.
На палубе, покуривая трубки и переминаясь с ноги на ногу, словно при качке, беседовали бывалые моряки, с загорелыми, обветренными лицами и блестящими глазами под густыми кустистыми бровями. То, о чем они говорили, могло заинтересовать только тех пассажиров, которых тревожил предстоявший тридцатишестичасовой морской вояж.
— Отличная погода, — утверждал один.
— Судя по всему, — добавлял другой, — северо-восточный бриз стихнет не скоро.
— А около Балеар, должно быть, свежо, — предположил третий выбивая пепел из погасшей трубки.
— При хорошем ветре «Аржелес» запросто даст одиннадцать узлов[7], — уверенно заявил боцман, собираясь занять свой пост на борту судна. — А впрочем, с капитаном Бюгарашем нечего бояться: попутный ветер у него в фуражке, и стоит только ему ее снять, как тут же настанет штиль!
Речи морских волков звучали успокаивающе. Но кто же не знает матросской поговорки: «Захочется врать, трави о погоде!»
Наши молодые люди не очень-то вслушивались во все эти предсказания, тем более что состояние моря и прочие мелочи морского перехода их мало волновали. Однако многие пассажиры были не столь спокойны и не так философски настроены, как эти друзья. Некоторые из них, еще не ступив на судно, уже испытывали головокружение и тошноту.
Жан как раз обратил внимание своего приятеля на некое семейство, входившее в число подобных людей и состоявшее из трех явных дебютантов, впервые собиравшихся выступить на сцене средиземноморского театра, всегда так богатого острыми сюжетами и неожиданными развязками.
Возглавлял троицу человек лет пятидесяти пяти, с физиономией судейского — хотя он никогда не служил ни в суде, ни в прокуратуре, — обрамленной пышными, слегка посеребренными бакенбардами, с узким лбом, вполне упитанной фигурой и ростом в пять футов[8] два дюйма[9], да и то благодаря высоким каблукам, — в общем, из пузатеньких коротышек, именуемых обычно «кубышечками». Тело его облегал костюм из плотной диагоналевой ткани поседевшей голове красовался картуз с наушниками, с одной руке свисал зонтик в матерчатом, поблескивавшем на солнце чехле, в другой — стянутый двойным ремнем скатанный дорожный плед в полоску.
Супруга толстячка — сухощавая, долговязая, словно виноградная тычина, женщина в подбитой беличьим мехом коричневой шерстяной ротонде[10], с высокомерным взглядом, плотно сжатым ртом и гладкими густыми волосами, которые своим ровным черным цветом, маловероятным для особы под пятьдесят лет, навевали мысль о красителях, — была на несколько сантиметров выше мужа, что возможно, и обуславливало надменное выражение, никогда не сходившее с желчного, в болезненно красных пятнах, лица.
Их дитя, полгода тому назад отметившее свое совершеннолетие, выглядело более чем заурядно: несоразмерно вытянутая фигура, огромные руки и ноги, мешавшие, казалось, их хозяину, хотя молодой человек и обучался изящным манерам и искусству держать себя на людях, невыразительная физиономия, длинная шея — нередкий признак врожденной тупости, пустые глаза, близоруко щурившиеся из-за стекол очков, едва пробивавшиеся белесые усики, вялый, как у жвачных животных, вид. Короче, юноша принадлежал к тем ничем не примечательным, никчемным болванам, перед которыми, говоря языком математики, следовало бы ставить знак «минус».
Эта скучная мелкобуржуазная семейка вполне сносно существовала на двенадцать тысяч франков годового дохода, приносимого двумя полученными ею наследствами. Рантье ничего не делали такого, что могло бы привести к сокращению или росту капитала. Уроженцы Перпиньяна[11], они безвыездно проживали в старом доме на улице Попиньер, протянувшейся вдоль реки Тет. Когда в префектуре или налоговом управлении докладывали о приходе сих бюргеров, то произносили: «Месье и мадам Дезирандель!» — а также: «Господин Агафокл Дезирандель!»
Прибыв на пристань, троица остановилась перед трапом, ведшим на борт «Аржелеса», не в силах решить весьма серьезный вопрос: сразу подняться на корабль или же в ожидании часа отплытия прогуляться не спеша?
— Мы пришли слишком рано, месье Дезирандель, — недовольным тоном проговорила дама. — Вы всегда так...
— Попридержали бы свои упреки, мадам Дезирандель! — ответил ей муж в том же тоне.
Не только при посторонних, но и наедине супруги обращались друг к другу не иначе, как «месье» или «мадам», что представлялось им аристократической изысканностью.
— Давайте устраиваться на судне, — предложил месье Дезирандель.
— За целый час до отплытия! — возмутилась мадам Дезирандель. — Нам и без того придется пробыть тридцать с лишним часов на борту парохода, который уже и сейчас ведет себя словно качели!
И правда, хотя море внешне было спокойно, «Аржелес» как бы приплясывал на зыби, от которой не смог защитить старую гавань даже волнорез длиною в пятьсот метров, возведенный в нескольких кабельтовых[12] от входа в бухту.
— Если мы даже на суше боимся морской болезни, — стоял на своем супруг, — то лучше уж вообще отказаться от путешествия!
— Неужто, месье Дезирандель, вы полагаете, что я согласилась бы на него, если бы не Агафокл!..
— Но раз уж согласились...
— То это вовсе не значит, что нужно забираться на судно раньше времени.
— Но ведь надо еще разместить багаж, устроиться в каюте и занять места в ресторане, как советовал Дардантор...
— А где он, этот ваш Дардантор? — сухо заявила супруга. — Его что-то до сих пор не видно!
Дама выпрямилась, окидывая взглядом дамбу Фронтиньян, но человека по имени Дардантор так и не обнаружила.
— Ну вы же знаете, — воскликнул месье Дезирандель, — он не может иначе!.. И появится здесь, как всегда, в самый последний момент! А то и вовсе опоздает!
— Неужели так случится и на сей раз? — встревожилась мадам Дезирандель.
— Все возможно.
— А почему он ушел из отеля раньше нас?
— Дардантор сказал, что хотел повидать своего приятеля, богача Пигорена, и обещал присоединиться к нам на судне. Держу пари, как только он окажется тут, то не станет топтаться на набережной, а сразу поднимется на палубу.
— Но пока его не видать...
— Надеюсь, наш друг все-таки не замедлит явиться, — высказал свое мнение месье Дезирандель, размеренным шагом направляясь к трапу.
— А как ты думаешь, Агафокл? — обратилась мадам Дезирандель к сыну.
Но ее возлюбленное чадо об этом ничего не думало — по той простой причине, что вообще ни о чем и никогда не размышляло. Да и к чему ему вся эта мореходная кутерьма: погрузка товаров, столпотворение на берегу, всегда предшествующее отплытию корабля, посадка пассажиров? Предпринять морское путешествие и повидать чужие края — такая перспектива не вызывала у бездельника радости, что было бы вполне естественно для его возраста. Ко всему безразличный, всему чуждый, апатичный, лишенный и воображения, и ума, Агафокл мог только плыть по течению. И когда отец сообщил ему о предстоящем путешествии в Оран, балбес только промычал в ответ «А!». Так же односложно ответил увалень и на сообщение матери о том, что месье Дардантор обещал сопровождать их в пути. То же самое «А!» протянул этот молодец, и узнав, что семья поживет несколько недель у мадам Элиссан и ее дочери, которых он не видел с тех давних пор, когда они останавливались проездом в Перпиньяне. Обычно междометие «а» может выражать радость, боль, восторг, сожаление или нетерпение. Но трудно было понять, что же оно означает в устах оболтуса — глупость ничтожества или ничтожество глупости?
В ту минуту, когда месье Дезирандель поставил ногу на трап, мать собралась спросить у Агафокл а, не останется ли он вместе с нею на набережной, но тот последовал за отцом, и мадам Дезирандель ничего не оставалось, как, смирившись, тоже подняться на борт.
Оба молодых друга, посмеиваясь, уже успели устроиться на юте[13]. Все это шумное оживление их очень забавляло.
Близился час отплытия. Наконец раздался резкий гудок, из трубы повалил более густой дым, матросы зачехлили желтоватой тканью грот-мачту[14].
Большинство пассажиров «Аржелеса» составляли французы, в частности солдаты, возвращавшиеся в свою часть, размещенную в Алжире. Было также несколько направлявшихся в Оран арабов и марокканцев, которые сразу же, как поднялись на борт, пошли занимать места второго класса. На корме же собрались ехавшие первым классом. Им — и только им — предоставлялись ют, салон и ресторан в средней части парохода, куда вел красивый светлый коридор. Пассажирские каюты, примыкавшие к этим помещениям, освещались иллюминаторами с двояковыпуклыми стеклами. «Аржелес», понятно, не мог предложить такой же роскоши и комфорта, как суда Трансатлантической компании или Компании морского сообщения. Например, пароходы, идущие из Марселя в Алжир, обладают большим водоизмещением, большей скоростью и лучшим оборудованием. Но какие могут быть претензии, если речь идет о столь коротком плавании? И действительно, рейсы между Сетом и Ораном, при их не очень высокой стоимости, привлекали многих путешественников, которым к тому же разрешалось везти с собой солидные грузы.
На баке[15] устроилось человек шестьдесят, а число разместившихся на корме, похоже, не превышало двух-трех десятков. На склянках пробило половину третьего. Через полчаса «Аржелес» отдаст швартовы[16].
— Ого, нас уже качает! — не удержалась от возгласа мадам Дезирандель, едва ступив на палубу.
Месье ничего не ответил. Сейчас для него куда важней было разыскать трехместную каюту и успеть занять три места за общим столом поближе к буфетной: отсюда разносят еду, так что можно будет первым выбрать самые лакомые кусочки.
Каюта под номером девятнадцать пришлась месье по душе. Она находилась ближе к середине судна, и в результате килевая качка здесь ощущалась не столь болезненно. Что же касается бортовой, то спастись от нее невозможно: она одинаково чувствуется что на юте, что на баке и довольно неприятна для пассажиров, у которых нет вкуса к этим убаюкивающим покачиваниям.
Когда ручная кладь была разложена, месье Дезирандель, предоставив супруге полную свободу обустраиваться как душе угодно, направился вместе с Агафоклом в ресторан. Поскольку буфетная располагалась в левой стороне, то они туда и направились — закрепить за собой три места за столом.
Метрдотель и официанты готовились к обеду, назначенному на пять часов вечера. Одно из заветных мест было уже занято каким-то пассажиром. По всей вероятности, он давно им завладел и даже положил свою визитную карточку в складки салфетки, прикрывавшей тарелку, украшенную монограммой «Аржелеса», и, явно опасаясь, что какой-нибудь супостат посягнет на такое славное местечко, видимо, решил сидеть перед своим прибором до отплытия судна.
Месье Дезирандель бросил на захватчика косой взгляд и встретил в ответ точно такой же. Проходя, он успел прочесть два слова, отпечатанные на визитной карточке: «Эсташ Орьянталь». Закрепив за собой три места напротив этого господина, глава семейства в сопровождении сына покинул ресторан и поднялся на ют.
До отплытия оставалось двенадцать минут, и опаздывавшие могли еще услышать последние гудки. Капитан Бюгараш ходил взад-вперед по мостику. А в это время на баке его помощник распоряжался подготовкой к снятию с якоря.
Беспокойство месье Дезиранделя все возрастало:
— Что же он не идет? Почему опаздывает? Чем он может сейчас заниматься? Отлично знает, что быть здесь нужно ровно в три!.. Ведь не попадет на судно! Агафокл!
— Ну что еще? — промямлил сын, явно не понимая, с чего бы это папаша разволновался так.
— Ты не видел месье Дардантора?
— Разве он не пришел?..
— Нет, не пришел... Что случилось, как ты думаешь? Но Агафокл не думал ни о чем.
Месье Дезирандель ходил туда-сюда по юту, бросая беспокойный взгляд то на дамбу Фронтиньян, то на набережную на той стороне гавани. Ведь опоздавший мог появиться и оттуда: шлюпка доставила бы его на борт парохода.
Но никого нигде не было.
— Что скажет мадам Дезирандель! — воскликнул в отчаянии месье. — Дардантор нарушает все ее планы! Что будет, если этот дьявол не явится сюда через пять минут?
Тем временем Марсель и Жан забавлялись, наблюдая за взбудораженным простаком.
Вода клокотала в котлах, из пароотводной трубки вырывались белые завитки, судно, покачиваясь, ударялось о причальные баллоны, механик, запустив двигатель, проверял, хорошо ли вращается винт. Было очевидно, что «Аржелес» вот-вот снимется с якоря, и, если капитана не удастся уговорить подождать предусмотренные милосердным обычаем четверть часа, корабль отправится в путь без месье Дардантора.
На юте появилась мадам Дезирандель, еще более сухая и бледная, чем обычно. Она ни за что не вышла бы из каюты за все время плавания, если бы не сильное беспокойство. Зная, что месье Дардантора нет на борту, эта женщина надеялась, что капитан Бюгараш согласится задержать ненадолго отплытие.
— Ну как? — обратилась она к мужу.
— Все так же.
— Но не можем же мы отправиться без него...
— И тем не менее...
— Так потолкуйте с капитаном, месье Дезирандель! Вы же видите, у меня нет никаких сил!
Бюгараш отдавал распоряжение за распоряжением, касавшиеся и тех, кто находился на баке, и тех, кто был на корме, и выглядел человеком исключительно занятым и неприступным. Рядом с ним на мостике стоял рулевой и уже держал руки на штурвале, ожидая команду, чтобы привести в движение штуртрос[17]. Сейчас было совсем некстати отвлекать капитана от дела. И, тем не менее, не желая лишний раз перечить супруге, месье Дезирандель с трудом одолел железную лесенку и, ухватившись за поручни мостика, обтянутые белой парусиной, обратился к командиру судна:
— Будьте так любезны...
— Что вам? — грубым голосом, прозвучавшим, словно гром из тучи, оборвало его «второе лицо после Господа Бога».
— Вы сейчас отчалите?..
— Ровно в три, через минуту.
— Но один из наших спутников опаздывает...
— Тем хуже для него!
— А вы не могли бы подождать его немного?..
— Ни секунды.
— Но ведь речь идет о месье Дарданторе!..
Месье Дезирандель не сомневался, что капитан Бюгараш, услышав это имя, обнажит голову и отвесит поклон.
— А кто такой этот ваш Дардантор?
— Месье Кловис Дардантор... из Перпиньяна...
— Ну что ж, если он не появится здесь через сорок секунд, «Аржелес» отправится без него!
Скатившись с лесенки, месье Дезирандель пошел обратно на ют.
— Как там, отправляемся? — спросила мадам Дезирандель, и щеки ее на миг побагровели от гнева.
— Капитан мне нагрубил!.. Он ничего не хочет слушать и ждать не собирается!
— Тогда давай сейчас же сойдем!..
— Но, мадам Дезирандель, это невозможно! Наш багаж уже в трюме!
— А я вам говорю — сойдем!
— Но ведь мы уже заплатили за проезд!
При мысли о потере такой суммы мадам Дезирандель мертвенно побледнела.
— Наша матрона, кажется, выбрасывает белый флаг! — заметил Жан.
— Точно, сдается! — заключил Марсель.
Мадам Дезирандель и вправду отказалась от своей затеи, но зато облегчила душу бессмысленными упреками.
— Ох уж этот Дардантор! Совершенно неисправим! Никогда не является туда, где должен быть! Вместо того чтобы отправиться на пароход, идет к какому-то Пигорену! Спрашивается, зачем? А теперь вот... что мы будем делать в Оране одни? — причитала дама.
— Вероятно, дождемся его у мадам Элиссан, — ответил месье Дезирандель. — Дардантор же прибудет туда следующим пароходом. Возможно, сядет на него в Марселе!
— Ну и Дардантор!.. Ну и Дардантор! — повторяла женщина. — О, если бы речь шла не о нашем сыне!.. Не о счастье Агафокла...
Но беспокоился ли о своей судьбе этот ничтожный малый? Нет, он не давал никакого повода для подобных предположений. Треволнения родителей явно не трогали его.
Что же касается мадам Дезирандель, то от усиливавшейся качки у нее едва достало сил со стоном вымолвить только два слова:
— В каюту!..
Матросы убрали трап. Отвалив от парапета, пароход, перед тем как взять курс в открытое море, описал небольшую дугу. Винт сделал первые обороты, и на поверхности старой гавани закипела белая пена. Раздались резкие гудки, возвещавшие о выходе парохода из гавани, с тем чтобы избежать случайного столкновения с встречным судном.
В последний раз месье Дезирандель окинул безнадежным взором провожавших, а затем взглянул на дальний край дамбы Фронтиньян.
— В каюту... в каюту! — бормотала мадам Дезирандель угасшим голосом.
Ее муж, крайне раздраженный случившимся, уставший от толкотни, охотно послал бы подальше месье Дардантора, а заодно и свою дражайшую половину. И все же он решил первым делом увести несчастную женщину в каюту и уговорить ее никуда оттуда не выходить.
Месье Дезирандель приподнял жену со скамьи, на которой та обессиленно распростерлась, и, обхватив за талию, помог ей при помощи горничной спуститься с юта на палубу для пассажиров. Наконец, протащившись мимо ресторана, супруги добрались до своей каюты, где бедняжку раздели, уложили и укрыли одеялами, чтобы она согрелась.
Завершив сию нелегкую операцию, месье Дезирандель вернулся на ют и гневным взором окинул побережье старой гавани.
Дардантора там не было, а если бы и оказался, то ничего уже не смог бы сделать, разве что бить себя в грудь, вопя: «Меа culpa!»[18]
«Аржелес», ловко лавируя, дошел под приветственные возгласы зевак, толпившихся на краю дамбы и на молу Сен-Луи, до середины пролива, затем отклонился несколько левее, пропуская шхуну, направлявшуюся в гавань, и, наконец, оставил горловину позади. Капитан вновь развернул судно, чтобы пройти севернее волнореза и на малом ходу обогнуть мыс Сет.
— А чем мы займемся до отплытия парохода?
— Да ничем, — ответил тот.
— А ты обратил внимание, что в путеводителе сказано, будто этот город довольно любопытен, хоть и построен позже, чем его порт в устье лангедокского[1] канала, проложенного еще при Людовике Четырнадцатом[2]...
— Да, обратил. А канал, пожалуй, — самое полезное из того, что сделал сей великий правитель за время своего царствования. Видать, Людовик Четырнадцатый заранее предвидел, что мы прибудем сюда двадцать седьмого апреля тысяча восемьсот восемьдесят пятого года...
— Оставь свои шуточки. Жан, не забывай, нас слышит Южная Франция! И коли уж мы здесь, то, думаю, неплохо бы пройтись по Сету, полюбоваться на его бассейны, каналы, морской вокзал, протянувшиеся на двенадцать километров набережные, бульвар с газонами, орошаемыми кристальной водой из акведука[3]...
— Может, хватит цитировать «Путеводитель» Жоанна?
— Этот город, — не унимался Марсель, — мог бы стать Венецией...
— Но удовлетворился ролью маленького Марселя!
— Да, ты прав, мой друг. Сет — достойный соперник славного провансальского[4] города, второй после него свободный порт Средиземноморья, экспортирующий винно-водочные изделия, соль масло, химикаты...
— И зануд вроде тебя, — добавил Жан.
— А также невыделанные шкуры, шерсть из Ла-Платы[5], муку фрукты, треску, дубовые клепки, металлы...
— Довольно, довольно! — воскликнул молодой человек, пытаясь уклониться от потока информации.
— Сет импортирует товары общим весом двести семьдесят три тысячи тонн и экспортирует двести тридцать пять тысяч тонн, — неумолимо продолжал Марсель. — В городе имеются предприятия по засолке анчоусов и сардин, а также солеварни, дающие ежегодно от двенадцати до четырнадцати тысяч тонн соли. Кроме того, развито бочарное производство, в котором занято две тысячи рабочих, изготавливающих двести тысяч бочек...
— В которые мне хотелось бы законопатить тебя двести тысяч раз, болтливый мой приятель! И, ради Бога, объясни, чем могут подобные достижения промышленности заинтриговать двух бравых молодцов, направляющихся в Оран, чтобы завербоваться в Седьмой африканский стрелковый полк?
— В путешествии все интересно, даже то, что таковым на первый взгляд не кажется, — заявил Марсель.
— А скажи-ка, хватит ли в Сете ваты, чтобы заткнуть мне уши.
— Узнаем об этом во время прогулки.
— «Аржелес» снимается с якоря через два часа, — заметил Жан, — и, я думаю, разумнее всего направиться прямиком к судну и подняться на борт.
Пожалуй, он был прав. Много ли пользы от двухчасовой прогулки по постоянно растущему городу? Ведь среди достопримечательностей — и такие, как пруд, выкопанный неподалеку от канала, и одиноко возвышающаяся между прудом и морем известковая гора, именуемая Столпом Сен-Клера, на склоне которой и расположился амфитеатром Сет, рискующий в будущем утонуть в зелени пока еще молодого соснового бора. Разве туристу не стоит специально задержаться хотя бы на несколько дней в этой юго-восточной морской столице, связанной Южным каналом с Атлантическим океаном и Бокэрским — с внутренними районами страны, не говоря уже о двух железнодорожных линиях, одна из которых ведет в Бордо[6], а другая — в центральную область Франции?
Марсель, умолкнув наконец, послушно последовал за Жаном и носильщиком, толкавшим впереди тележку с багажом.
Вскоре приятели дошли до старой гавани, где уже собрались пассажиры, следовавшие тем же маршрутом, что и молодые люди. Зевак, всегда толпящихся на пристани в ожидании отплытия судна, было, по-видимому, с добрую сотню, и это при общей-то численности населения города в тридцать шесть тысяч человек!
Регулярное пароходное сообщение связывало Сет с Алжиром, Ораном, Марселем, Ниццей, Генуей и Барселоной. Очевидно, многие проявляли обоснованную предусмотрительность, предпочитая морской путь железнодорожному, как наименее опасный, поскольку пролегал он поблизости от берегов Испании и Балеарских островов. В этот день на не очень большом, водоизмещением 800—900 тонн, судне «Аржелес», возглавлявшемся капитаном Бюгарашем, собирались отплыть около сотни человек.
Пароход, в недрах которого уже гудели топки, стоял на якоре у дамбы Фронтиньян, расположенной в восточной части старой гавани, и извергал из трубы клубы черного дыма. На севере виднелась новая треугольная гавань, напротив — батарея, защищавшая порт и мол Сен-Луи. Между этим молом и дамбой проходил Достаточно удобный фарватер, позволявший судам проходить к старой гавани.
В то время как пассажиры поднимались на борт «Аржелеса», грузы под личным наблюдением капитана размещались прямо палубе и накрывались брезентом. Что же касается трюма, там уже не оставалось свободного места от каменного угля, дубовых клепок, оливкового масла, солений и виноградных вин, есть от всего того, что ранее хранилось на складах Сета и предназначалось на экспорт.
На палубе, покуривая трубки и переминаясь с ноги на ногу, словно при качке, беседовали бывалые моряки, с загорелыми, обветренными лицами и блестящими глазами под густыми кустистыми бровями. То, о чем они говорили, могло заинтересовать только тех пассажиров, которых тревожил предстоявший тридцатишестичасовой морской вояж.
— Отличная погода, — утверждал один.
— Судя по всему, — добавлял другой, — северо-восточный бриз стихнет не скоро.
— А около Балеар, должно быть, свежо, — предположил третий выбивая пепел из погасшей трубки.
— При хорошем ветре «Аржелес» запросто даст одиннадцать узлов[7], — уверенно заявил боцман, собираясь занять свой пост на борту судна. — А впрочем, с капитаном Бюгарашем нечего бояться: попутный ветер у него в фуражке, и стоит только ему ее снять, как тут же настанет штиль!
Речи морских волков звучали успокаивающе. Но кто же не знает матросской поговорки: «Захочется врать, трави о погоде!»
Наши молодые люди не очень-то вслушивались во все эти предсказания, тем более что состояние моря и прочие мелочи морского перехода их мало волновали. Однако многие пассажиры были не столь спокойны и не так философски настроены, как эти друзья. Некоторые из них, еще не ступив на судно, уже испытывали головокружение и тошноту.
Жан как раз обратил внимание своего приятеля на некое семейство, входившее в число подобных людей и состоявшее из трех явных дебютантов, впервые собиравшихся выступить на сцене средиземноморского театра, всегда так богатого острыми сюжетами и неожиданными развязками.
Возглавлял троицу человек лет пятидесяти пяти, с физиономией судейского — хотя он никогда не служил ни в суде, ни в прокуратуре, — обрамленной пышными, слегка посеребренными бакенбардами, с узким лбом, вполне упитанной фигурой и ростом в пять футов[8] два дюйма[9], да и то благодаря высоким каблукам, — в общем, из пузатеньких коротышек, именуемых обычно «кубышечками». Тело его облегал костюм из плотной диагоналевой ткани поседевшей голове красовался картуз с наушниками, с одной руке свисал зонтик в матерчатом, поблескивавшем на солнце чехле, в другой — стянутый двойным ремнем скатанный дорожный плед в полоску.
Супруга толстячка — сухощавая, долговязая, словно виноградная тычина, женщина в подбитой беличьим мехом коричневой шерстяной ротонде[10], с высокомерным взглядом, плотно сжатым ртом и гладкими густыми волосами, которые своим ровным черным цветом, маловероятным для особы под пятьдесят лет, навевали мысль о красителях, — была на несколько сантиметров выше мужа, что возможно, и обуславливало надменное выражение, никогда не сходившее с желчного, в болезненно красных пятнах, лица.
Их дитя, полгода тому назад отметившее свое совершеннолетие, выглядело более чем заурядно: несоразмерно вытянутая фигура, огромные руки и ноги, мешавшие, казалось, их хозяину, хотя молодой человек и обучался изящным манерам и искусству держать себя на людях, невыразительная физиономия, длинная шея — нередкий признак врожденной тупости, пустые глаза, близоруко щурившиеся из-за стекол очков, едва пробивавшиеся белесые усики, вялый, как у жвачных животных, вид. Короче, юноша принадлежал к тем ничем не примечательным, никчемным болванам, перед которыми, говоря языком математики, следовало бы ставить знак «минус».
Эта скучная мелкобуржуазная семейка вполне сносно существовала на двенадцать тысяч франков годового дохода, приносимого двумя полученными ею наследствами. Рантье ничего не делали такого, что могло бы привести к сокращению или росту капитала. Уроженцы Перпиньяна[11], они безвыездно проживали в старом доме на улице Попиньер, протянувшейся вдоль реки Тет. Когда в префектуре или налоговом управлении докладывали о приходе сих бюргеров, то произносили: «Месье и мадам Дезирандель!» — а также: «Господин Агафокл Дезирандель!»
Прибыв на пристань, троица остановилась перед трапом, ведшим на борт «Аржелеса», не в силах решить весьма серьезный вопрос: сразу подняться на корабль или же в ожидании часа отплытия прогуляться не спеша?
— Мы пришли слишком рано, месье Дезирандель, — недовольным тоном проговорила дама. — Вы всегда так...
— Попридержали бы свои упреки, мадам Дезирандель! — ответил ей муж в том же тоне.
Не только при посторонних, но и наедине супруги обращались друг к другу не иначе, как «месье» или «мадам», что представлялось им аристократической изысканностью.
— Давайте устраиваться на судне, — предложил месье Дезирандель.
— За целый час до отплытия! — возмутилась мадам Дезирандель. — Нам и без того придется пробыть тридцать с лишним часов на борту парохода, который уже и сейчас ведет себя словно качели!
И правда, хотя море внешне было спокойно, «Аржелес» как бы приплясывал на зыби, от которой не смог защитить старую гавань даже волнорез длиною в пятьсот метров, возведенный в нескольких кабельтовых[12] от входа в бухту.
— Если мы даже на суше боимся морской болезни, — стоял на своем супруг, — то лучше уж вообще отказаться от путешествия!
— Неужто, месье Дезирандель, вы полагаете, что я согласилась бы на него, если бы не Агафокл!..
— Но раз уж согласились...
— То это вовсе не значит, что нужно забираться на судно раньше времени.
— Но ведь надо еще разместить багаж, устроиться в каюте и занять места в ресторане, как советовал Дардантор...
— А где он, этот ваш Дардантор? — сухо заявила супруга. — Его что-то до сих пор не видно!
Дама выпрямилась, окидывая взглядом дамбу Фронтиньян, но человека по имени Дардантор так и не обнаружила.
— Ну вы же знаете, — воскликнул месье Дезирандель, — он не может иначе!.. И появится здесь, как всегда, в самый последний момент! А то и вовсе опоздает!
— Неужели так случится и на сей раз? — встревожилась мадам Дезирандель.
— Все возможно.
— А почему он ушел из отеля раньше нас?
— Дардантор сказал, что хотел повидать своего приятеля, богача Пигорена, и обещал присоединиться к нам на судне. Держу пари, как только он окажется тут, то не станет топтаться на набережной, а сразу поднимется на палубу.
— Но пока его не видать...
— Надеюсь, наш друг все-таки не замедлит явиться, — высказал свое мнение месье Дезирандель, размеренным шагом направляясь к трапу.
— А как ты думаешь, Агафокл? — обратилась мадам Дезирандель к сыну.
Но ее возлюбленное чадо об этом ничего не думало — по той простой причине, что вообще ни о чем и никогда не размышляло. Да и к чему ему вся эта мореходная кутерьма: погрузка товаров, столпотворение на берегу, всегда предшествующее отплытию корабля, посадка пассажиров? Предпринять морское путешествие и повидать чужие края — такая перспектива не вызывала у бездельника радости, что было бы вполне естественно для его возраста. Ко всему безразличный, всему чуждый, апатичный, лишенный и воображения, и ума, Агафокл мог только плыть по течению. И когда отец сообщил ему о предстоящем путешествии в Оран, балбес только промычал в ответ «А!». Так же односложно ответил увалень и на сообщение матери о том, что месье Дардантор обещал сопровождать их в пути. То же самое «А!» протянул этот молодец, и узнав, что семья поживет несколько недель у мадам Элиссан и ее дочери, которых он не видел с тех давних пор, когда они останавливались проездом в Перпиньяне. Обычно междометие «а» может выражать радость, боль, восторг, сожаление или нетерпение. Но трудно было понять, что же оно означает в устах оболтуса — глупость ничтожества или ничтожество глупости?
В ту минуту, когда месье Дезирандель поставил ногу на трап, мать собралась спросить у Агафокл а, не останется ли он вместе с нею на набережной, но тот последовал за отцом, и мадам Дезирандель ничего не оставалось, как, смирившись, тоже подняться на борт.
Оба молодых друга, посмеиваясь, уже успели устроиться на юте[13]. Все это шумное оживление их очень забавляло.
Близился час отплытия. Наконец раздался резкий гудок, из трубы повалил более густой дым, матросы зачехлили желтоватой тканью грот-мачту[14].
Большинство пассажиров «Аржелеса» составляли французы, в частности солдаты, возвращавшиеся в свою часть, размещенную в Алжире. Было также несколько направлявшихся в Оран арабов и марокканцев, которые сразу же, как поднялись на борт, пошли занимать места второго класса. На корме же собрались ехавшие первым классом. Им — и только им — предоставлялись ют, салон и ресторан в средней части парохода, куда вел красивый светлый коридор. Пассажирские каюты, примыкавшие к этим помещениям, освещались иллюминаторами с двояковыпуклыми стеклами. «Аржелес», понятно, не мог предложить такой же роскоши и комфорта, как суда Трансатлантической компании или Компании морского сообщения. Например, пароходы, идущие из Марселя в Алжир, обладают большим водоизмещением, большей скоростью и лучшим оборудованием. Но какие могут быть претензии, если речь идет о столь коротком плавании? И действительно, рейсы между Сетом и Ораном, при их не очень высокой стоимости, привлекали многих путешественников, которым к тому же разрешалось везти с собой солидные грузы.
На баке[15] устроилось человек шестьдесят, а число разместившихся на корме, похоже, не превышало двух-трех десятков. На склянках пробило половину третьего. Через полчаса «Аржелес» отдаст швартовы[16].
— Ого, нас уже качает! — не удержалась от возгласа мадам Дезирандель, едва ступив на палубу.
Месье ничего не ответил. Сейчас для него куда важней было разыскать трехместную каюту и успеть занять три места за общим столом поближе к буфетной: отсюда разносят еду, так что можно будет первым выбрать самые лакомые кусочки.
Каюта под номером девятнадцать пришлась месье по душе. Она находилась ближе к середине судна, и в результате килевая качка здесь ощущалась не столь болезненно. Что же касается бортовой, то спастись от нее невозможно: она одинаково чувствуется что на юте, что на баке и довольно неприятна для пассажиров, у которых нет вкуса к этим убаюкивающим покачиваниям.
Когда ручная кладь была разложена, месье Дезирандель, предоставив супруге полную свободу обустраиваться как душе угодно, направился вместе с Агафоклом в ресторан. Поскольку буфетная располагалась в левой стороне, то они туда и направились — закрепить за собой три места за столом.
Метрдотель и официанты готовились к обеду, назначенному на пять часов вечера. Одно из заветных мест было уже занято каким-то пассажиром. По всей вероятности, он давно им завладел и даже положил свою визитную карточку в складки салфетки, прикрывавшей тарелку, украшенную монограммой «Аржелеса», и, явно опасаясь, что какой-нибудь супостат посягнет на такое славное местечко, видимо, решил сидеть перед своим прибором до отплытия судна.
Месье Дезирандель бросил на захватчика косой взгляд и встретил в ответ точно такой же. Проходя, он успел прочесть два слова, отпечатанные на визитной карточке: «Эсташ Орьянталь». Закрепив за собой три места напротив этого господина, глава семейства в сопровождении сына покинул ресторан и поднялся на ют.
До отплытия оставалось двенадцать минут, и опаздывавшие могли еще услышать последние гудки. Капитан Бюгараш ходил взад-вперед по мостику. А в это время на баке его помощник распоряжался подготовкой к снятию с якоря.
Беспокойство месье Дезиранделя все возрастало:
— Что же он не идет? Почему опаздывает? Чем он может сейчас заниматься? Отлично знает, что быть здесь нужно ровно в три!.. Ведь не попадет на судно! Агафокл!
— Ну что еще? — промямлил сын, явно не понимая, с чего бы это папаша разволновался так.
— Ты не видел месье Дардантора?
— Разве он не пришел?..
— Нет, не пришел... Что случилось, как ты думаешь? Но Агафокл не думал ни о чем.
Месье Дезирандель ходил туда-сюда по юту, бросая беспокойный взгляд то на дамбу Фронтиньян, то на набережную на той стороне гавани. Ведь опоздавший мог появиться и оттуда: шлюпка доставила бы его на борт парохода.
Но никого нигде не было.
— Что скажет мадам Дезирандель! — воскликнул в отчаянии месье. — Дардантор нарушает все ее планы! Что будет, если этот дьявол не явится сюда через пять минут?
Тем временем Марсель и Жан забавлялись, наблюдая за взбудораженным простаком.
Вода клокотала в котлах, из пароотводной трубки вырывались белые завитки, судно, покачиваясь, ударялось о причальные баллоны, механик, запустив двигатель, проверял, хорошо ли вращается винт. Было очевидно, что «Аржелес» вот-вот снимется с якоря, и, если капитана не удастся уговорить подождать предусмотренные милосердным обычаем четверть часа, корабль отправится в путь без месье Дардантора.
На юте появилась мадам Дезирандель, еще более сухая и бледная, чем обычно. Она ни за что не вышла бы из каюты за все время плавания, если бы не сильное беспокойство. Зная, что месье Дардантора нет на борту, эта женщина надеялась, что капитан Бюгараш согласится задержать ненадолго отплытие.
— Ну как? — обратилась она к мужу.
— Все так же.
— Но не можем же мы отправиться без него...
— И тем не менее...
— Так потолкуйте с капитаном, месье Дезирандель! Вы же видите, у меня нет никаких сил!
Бюгараш отдавал распоряжение за распоряжением, касавшиеся и тех, кто находился на баке, и тех, кто был на корме, и выглядел человеком исключительно занятым и неприступным. Рядом с ним на мостике стоял рулевой и уже держал руки на штурвале, ожидая команду, чтобы привести в движение штуртрос[17]. Сейчас было совсем некстати отвлекать капитана от дела. И, тем не менее, не желая лишний раз перечить супруге, месье Дезирандель с трудом одолел железную лесенку и, ухватившись за поручни мостика, обтянутые белой парусиной, обратился к командиру судна:
— Будьте так любезны...
— Что вам? — грубым голосом, прозвучавшим, словно гром из тучи, оборвало его «второе лицо после Господа Бога».
— Вы сейчас отчалите?..
— Ровно в три, через минуту.
— Но один из наших спутников опаздывает...
— Тем хуже для него!
— А вы не могли бы подождать его немного?..
— Ни секунды.
— Но ведь речь идет о месье Дарданторе!..
Месье Дезирандель не сомневался, что капитан Бюгараш, услышав это имя, обнажит голову и отвесит поклон.
— А кто такой этот ваш Дардантор?
— Месье Кловис Дардантор... из Перпиньяна...
— Ну что ж, если он не появится здесь через сорок секунд, «Аржелес» отправится без него!
Скатившись с лесенки, месье Дезирандель пошел обратно на ют.
— Как там, отправляемся? — спросила мадам Дезирандель, и щеки ее на миг побагровели от гнева.
— Капитан мне нагрубил!.. Он ничего не хочет слушать и ждать не собирается!
— Тогда давай сейчас же сойдем!..
— Но, мадам Дезирандель, это невозможно! Наш багаж уже в трюме!
— А я вам говорю — сойдем!
— Но ведь мы уже заплатили за проезд!
При мысли о потере такой суммы мадам Дезирандель мертвенно побледнела.
— Наша матрона, кажется, выбрасывает белый флаг! — заметил Жан.
— Точно, сдается! — заключил Марсель.
Мадам Дезирандель и вправду отказалась от своей затеи, но зато облегчила душу бессмысленными упреками.
— Ох уж этот Дардантор! Совершенно неисправим! Никогда не является туда, где должен быть! Вместо того чтобы отправиться на пароход, идет к какому-то Пигорену! Спрашивается, зачем? А теперь вот... что мы будем делать в Оране одни? — причитала дама.
— Вероятно, дождемся его у мадам Элиссан, — ответил месье Дезирандель. — Дардантор же прибудет туда следующим пароходом. Возможно, сядет на него в Марселе!
— Ну и Дардантор!.. Ну и Дардантор! — повторяла женщина. — О, если бы речь шла не о нашем сыне!.. Не о счастье Агафокла...
Но беспокоился ли о своей судьбе этот ничтожный малый? Нет, он не давал никакого повода для подобных предположений. Треволнения родителей явно не трогали его.
Что же касается мадам Дезирандель, то от усиливавшейся качки у нее едва достало сил со стоном вымолвить только два слова:
— В каюту!..
Матросы убрали трап. Отвалив от парапета, пароход, перед тем как взять курс в открытое море, описал небольшую дугу. Винт сделал первые обороты, и на поверхности старой гавани закипела белая пена. Раздались резкие гудки, возвещавшие о выходе парохода из гавани, с тем чтобы избежать случайного столкновения с встречным судном.
В последний раз месье Дезирандель окинул безнадежным взором провожавших, а затем взглянул на дальний край дамбы Фронтиньян.
— В каюту... в каюту! — бормотала мадам Дезирандель угасшим голосом.
Ее муж, крайне раздраженный случившимся, уставший от толкотни, охотно послал бы подальше месье Дардантора, а заодно и свою дражайшую половину. И все же он решил первым делом увести несчастную женщину в каюту и уговорить ее никуда оттуда не выходить.
Месье Дезирандель приподнял жену со скамьи, на которой та обессиленно распростерлась, и, обхватив за талию, помог ей при помощи горничной спуститься с юта на палубу для пассажиров. Наконец, протащившись мимо ресторана, супруги добрались до своей каюты, где бедняжку раздели, уложили и укрыли одеялами, чтобы она согрелась.
Завершив сию нелегкую операцию, месье Дезирандель вернулся на ют и гневным взором окинул побережье старой гавани.
Дардантора там не было, а если бы и оказался, то ничего уже не смог бы сделать, разве что бить себя в грудь, вопя: «Меа culpa!»[18]
«Аржелес», ловко лавируя, дошел под приветственные возгласы зевак, толпившихся на краю дамбы и на молу Сен-Луи, до середины пролива, затем отклонился несколько левее, пропуская шхуну, направлявшуюся в гавань, и, наконец, оставил горловину позади. Капитан вновь развернул судно, чтобы пройти севернее волнореза и на малом ходу обогнуть мыс Сет.
ГЛАВА II,
в которой герой нашей истории будет представлен читателю без всяких околичностей.
— Вот и поплыли, — заметил Марсель, — навстречу...
— Неведомому, — подхватил Жан, — чтобы мы могли изучить его и открыть, как сказал Бодлер[19], что-то для себя новое!
— Неужто ты и в самом деле рассчитываешь на встречу с неведомым во время самого что ни на есть тривиального переезда из Франции в Африку, из Сета в Оран?..
— Не спорю, во время нашего тридцатишестичасового плавания первым и, возможно, единственным пунктом, который мы посетим, будет Оран. Но, отправляясь в путь, всегда ли знаешь, куда попадешь?..
— Разумеется, особенно когда тебя везут по заданному маршруту! Разве что на море несчастье случится...
— Да я же не об этом! — снисходительно произнес Жан. — К чему заранее настраиваться на столкновения судов, взрывы котлов или такое хорошенькое дельце, как двадцатилетняя робинзонада на безлюдном острове! Речь совсем о другом. Неизведанность, кстати, меня не пугающая, — это тот фон, на котором протекает наше существование, извечная тайна, начертанная в далекие античные времена на шкуре козы Амалтеи[20] и записанная в великой небесной книге, недоступной для прочтения даже в самых сильных очках. Неизведанность — это ковчег, где хранятся наши предназначения, извлекаемые рукой судьбы наугад...
— Неведомому, — подхватил Жан, — чтобы мы могли изучить его и открыть, как сказал Бодлер[19], что-то для себя новое!
— Неужто ты и в самом деле рассчитываешь на встречу с неведомым во время самого что ни на есть тривиального переезда из Франции в Африку, из Сета в Оран?..
— Не спорю, во время нашего тридцатишестичасового плавания первым и, возможно, единственным пунктом, который мы посетим, будет Оран. Но, отправляясь в путь, всегда ли знаешь, куда попадешь?..
— Разумеется, особенно когда тебя везут по заданному маршруту! Разве что на море несчастье случится...
— Да я же не об этом! — снисходительно произнес Жан. — К чему заранее настраиваться на столкновения судов, взрывы котлов или такое хорошенькое дельце, как двадцатилетняя робинзонада на безлюдном острове! Речь совсем о другом. Неизведанность, кстати, меня не пугающая, — это тот фон, на котором протекает наше существование, извечная тайна, начертанная в далекие античные времена на шкуре козы Амалтеи[20] и записанная в великой небесной книге, недоступной для прочтения даже в самых сильных очках. Неизведанность — это ковчег, где хранятся наши предназначения, извлекаемые рукой судьбы наугад...