— Милосердный Боже! — вскричал Николай. — Да здесь, в этой пустыне, я никогда не получу места!
— Милый друг, — сказала Надя, — вам надо ехать вместе с нами в Иркутск.
— Да, действительно, надо ехать! — отвечал Николай. — Телеграф еще должен действовать между Удинском и Иркутском и там… Так едем, что ли, батюшка?
— Подождем до завтра, — отвечал Михаил.
— Правда твоя, — сказал Николай. — Ведь я забыл, что нам надо переправляться через Енисей, а теперь темно, ничего не увидишь!
— Ничего не увидишь! — прошептала Надя, думая о своем слепом товарище.
Николай услышал ее.
— Прости, батюшка, — сказал он, обращаясь к Михаилу. — Я совсем забыл, что для тебя ведь все равно, что день, что ночь!
— Не извиняйся, — отвечал Михаил, проведя рукою по глазам. — С таким проводником, как ты, я еще могу действовать. Тебе только следует отдохнуть, да и Наде тоже. Завтра наступит день!
Им недолго пришлось искать себе места для отдыха. Первый же дом, к которому они подошли, был не заперт и совершенно пуст. Около дома лежала небольшая куча сухих листьев. За неимением лучшего, лошадь должна была довольствоваться и этой скудной пищей. Что же касается до съестных припасов кибитки, то они еще не были истреблены, и наши путешественники не замедлили подкрепить свои силы. Затем после краткой молитвы перед висевшим на стене образом с еще не потухнувшей лампадой, Николай и молодая девушка легли спать. Михаил же не спал всю ночь, его мучила бессонница. На следующий день, 26 августа, еще задолго до рассвета, они сидели уже в своей бричке и ехали через березовый парк к реке. Михаил Строгов был весь погружен в свои думы. Каким образом переправиться через реку, если — а это было очень возможно — все барки, плоты и паромы истреблены нарочно, с целью задержать нападение татар? Он хорошо знал Енисей, так как ему несколько раз приходилось переправляться через него. Он знал, что ширина его очень значительна, что течение очень быстро, в особенности в том месте, где русло реки раздваивается.
— А все-таки я перееду! — говорил Михаил Строгов.
Когда кибитка подъехала к левому берегу реки, к тому самому месту, где оканчивалась одна из больших аллей парка, стало светать.
В этом месте берег подымался на сто футов от уровня реки, и Енисей был виден на далекое пространство.
— Не видать парома? — спросил Михаил, перенося машинально, по старой привычке, свои потухшие глаза с одной стороны на другую.
— Теперь только начинает светать, — отвечала Надя. — Над рекой стоит еще густой туман, ничего нельзя разобрать!
— Но я слышу плеск воды, — продолжал Михаил.
Действительно, сквозь туман слышалось глухое рокотание волн — то сталкивались два противоположных течения.
Вода в это время года была всегда очень высока, течение же страшно быстро и сильно.
Все трое стояли и ждали, когда рассеется туман. Солнце быстро поднималось над горизонтом, и его первые лучи не замедлили рассеять предутреннюю мглу.
— Ну что же? — спросил Михаил.
— Туман проходит, брат, — отвечала Надя.
— Ты еще не видишь поверхности реки, сестра?
— Нет, еще не вижу.
— Будь немножко терпелив, батюшка, — сказал Николай. — Все это исчезнет! Да вот, смотри! Подул ветер, туман начинает рассеиваться. Вот на правом берегу показались и высокие холмы, покрытые лесом! Все проходит, все улетучивается! Ах, как все это прекрасно, бедный ты мой, какое это для тебя несчастье, что ты не можешь любоваться таким чудным зрелищем!
— Ты не видишь лодки? — спросил Михаил.
— Не вижу никакой, — отвечал Николай.
— Посмотри хорошенько на этом берегу и на том, смотри так далеко, как только можешь! Нет ли где барки, лодки, хоть душегубки какой-нибудь?
Николай и Надя, держась руками за ветки берез, растущих на краю берега, почти повисли над рекой. Глазам их представилась необъятная даль. Енисей в этом месте имел полторы версты в ширину и разделялся на два неравных рукава. Между этими рукавами лежало несколько островов, густо заросших ивой, ольхой и тополем. На той стороне громоздились высокие холмы правого берега, увенчанные лесами, верхушки которых казались пурпуровыми при свете восходящего солнца.
Верховье и низовье Енисея совсем терялось из виду. Вся эта чудная панорама раскинулась на пятьдесят верст кругом. Но ни на правом, ни на левом берегу, ни около островов — нигде не было ни одного судна. Все было или увезено, или истреблено по приказанию.
— Я припоминаю, — сказал Михаил Строгов, — там выше, сейчас за городом, есть маленькая пристань. Там всегда останавливались плоты. Друг мой, — обратился он к Николаю, — поднимись наверх, посмотри, нет ли где на берегу забытой лодки.
Николай бросился бежать по указанному направлению. Надя взяла за руку Михаила и повела его туда же.
Если бы нашлась барка, простая лодка, где могла бы поместиться кибитка с лошадью или, в крайнем случае, только они сами, и Михаил Строгов не задумался бы пуститься в дальнейший путь.
Минут двадцать спустя все трое пришли на маленькую пристань. По берегу реки лепились небольшие домики; это была в своем роде деревенька, приютившаяся у подножия Красноярска. Но на песчаном берегу не оказалось никакого гребного судна, ни одной лодочки, даже ничего такого, из чего можно было бы соорудить хоть какой-нибудь плот для перевозки троих людей.
— Как-нибудь да переправимся, — сказал Михаил Строгов.
И поиски продолжались. Они обшарили несколько домов, стоявших на берегу и пустовавших так же, как пустовали и все дома в Красноярске. То были хижины бедных людей. Николай зашел в одну, Надя обежала другую, даже Михаил и тот входил поочередно в каждый дом и шарил рукою по всем углам, стараясь найти хоть что-нибудь полезное для себя. Поиски Николая и молодой девушки оказались напрасны, они не нашли ничего и готовы были уже вернуться назад, как вдруг услышали зовущий их голос Михаила. Они вышли на берег и увидели слепого, стоявшего в дверях одной из хижин.
— Ступайте сюда! — кричал он им.
Николай и Надя поспешили к нему и следом за ним вошли в дом.
— Что это такое? — спросил Михаил, трогая рукой какие-то разнообразные предметы, сваленные в кучу в углу чулана.
— Бурдюки, — отвечал Николай, — да их, пожалуй, наберется тут с полдюжины.
— Они наполнены чем-нибудь?
— Да, наполнены кумысом. Это, в сущности, хорошо, кумыс обновит нашу провизию.
Кумыс — это особое питье, приготовляемое из молока кобылицы или верблюдицы, питье, подкрепляющее организм, даже немного опьяняющее, и Николай мог только поздравить себя с подобною находкой.
— Отложи один бурдюк в сторону, — сказал ему Михаил, — а из остальных вылей вон кумыс.
— Сейчас, батюшка.
— Вот что поможет нам переправиться через Енисей.
— А плот?
— Плотом будет бричка. Она достаточно легка, чтобы держаться на воде. К тому же мы подвяжем под нее и под лошадь эти бурдюки.
— Хорошая выдумка! — воскликнул Николай. — С Божьей помощью мы переправимся на тот берег… может быть, нас отнесет немножко в сторону, ведь течение здесь страшно быстро!
— Что ж из этого? — отвечал Михаил. — Только бы переправиться, а там уж мы сумеем найти дорогу в Иркутск.
— Итак, за работу! — сказал Николай, начиная опорожнивать бурдюки и переносить их в кибитку.
— Ты не боишься, Надя? — спросил Михаил.
— Нисколько, брат, — отвечала молодая девушка.
— А ты, дружище?
— Я?! — воскликнул Николай. — Напротив, я радуюсь, что наконец-то осуществляется моя мечта: плыть в бричке!
Берег в этом месте был довольно отлогий и потому удобный для спуска телеги. Лошадь вошла в воду, и вскоре аппарат и его двигатель уже плыли по поверхности реки. Что же касается до Серко, то он смело бросился вплавь.
Путешественники ехали, стоя в телеге и предварительно разувшись, но, благодаря бурдюкам, эта предосторожность оказалась совсем лишней, так как вода не доходила им даже до щиколоток. Михаил Строгов держал в руках вожжи и сообразно с указаниями Николая правил лошадью, стараясь всячески щадить ее силы, чтобы животное в борьбе с течением не надорвалось. Пока бричка плыла по течению, все шло хорошо, и через несколько минут набережная Красноярска уже осталась позади них. Но вот их понесло все более и более на север. Если бы течение было правильно, то переправа через Енисей, даже и на таком примитивном аппарате, совершилась бы без особых трудностей. Но к несчастью, на реке было много водоворотов, и вскоре, несмотря на все усилия Михаила Строгова направить кибитку помимо них, ее понесло как раз на них. Тогда наступила серьезная опасность. Кибитку стало крутить на одном месте с неимоверной быстротой. Она все более и более накренялась на сторону, и вода грозила залить ее. Лошадь, выбившись из сил, совсем задыхалась. Серко из чувства самосохранения уцепился за край брички.
Михаил Строгов понял, что происходило кругом. Он чувствовал, что их кружит, вертит и тянет все глубже и глубже в бурлящий омут, откуда выйти нет возможности. Но он молчал. О, как желал бы он видеть воочию эту грозящую им опасность! Тогда он лучше сумел бы избежать ее! Увы! Он был слеп! Надя тоже молчала. Ухватившись обеими руками за край кибитки, она думала только о том, как бы сохранить равновесие и не упасть в воду. Что же касается Николая, то трудно было сразу определить его настроение. Понимал ли он всю важность их теперешнего положения или нет? Была ли это простая флегматичность с его стороны, или он хотел показать свое презрение к опасности? Была ли это храбрость или только равнодушие?
Итак, кибитка вертелась в водовороте, а лошадь выбивалась из сил, как вдруг Михаил Строгов, сняв с себя верхнее платье, бросился в воду, схватил лошадь под уздцы и изо всей силы дернул ее в сторону. Лошадь вынырнула из заколдованного круга, и кибитка, подхваченная быстрым течением, понеслась еще быстрее.
— Ура! — закричал Николай.
Прошло два часа, как они отъехали от маленькой пристани в Красноярске. Кибитка переплыла уже через главный рукав реки и приближалась теперь к берегу небольшого островка, лежавшего в шести верстах от места их отправления. Лошадь вытащила кибитку на землю, и храброму животному был дан целый час отдыха. Затем, переехав через остров, они снова въехали в воду. На этот раз переправа совершилась гораздо легче. В этом втором рукаве водоворотов совсем не было, но зато течение было так быстро, что их отнесло еще на пять верст в сторону. В общем, они уклонились от прямого пути на целых одиннадцать верст! Эти громадные сибирские реки, через которые еще не построено никаких мостов, составляют серьезное препятствие для путей сообщения. Все они более или менее были роковыми для Михаила Строгова! На Иртыше паром, на котором переправлялся он с Надей, был атакован татарами. На Оби под ними убили лошадь и он спасся только каким-то чудом от преследовавших его кавалеристов. В сущности, переправа через Енисей могла считаться всех менее несчастной.
ГЛАВА VIII. ЗАЯЦ, ПЕРЕБЕГАЮЩИЙ ДОРОГУ
— Милый друг, — сказала Надя, — вам надо ехать вместе с нами в Иркутск.
— Да, действительно, надо ехать! — отвечал Николай. — Телеграф еще должен действовать между Удинском и Иркутском и там… Так едем, что ли, батюшка?
— Подождем до завтра, — отвечал Михаил.
— Правда твоя, — сказал Николай. — Ведь я забыл, что нам надо переправляться через Енисей, а теперь темно, ничего не увидишь!
— Ничего не увидишь! — прошептала Надя, думая о своем слепом товарище.
Николай услышал ее.
— Прости, батюшка, — сказал он, обращаясь к Михаилу. — Я совсем забыл, что для тебя ведь все равно, что день, что ночь!
— Не извиняйся, — отвечал Михаил, проведя рукою по глазам. — С таким проводником, как ты, я еще могу действовать. Тебе только следует отдохнуть, да и Наде тоже. Завтра наступит день!
Им недолго пришлось искать себе места для отдыха. Первый же дом, к которому они подошли, был не заперт и совершенно пуст. Около дома лежала небольшая куча сухих листьев. За неимением лучшего, лошадь должна была довольствоваться и этой скудной пищей. Что же касается до съестных припасов кибитки, то они еще не были истреблены, и наши путешественники не замедлили подкрепить свои силы. Затем после краткой молитвы перед висевшим на стене образом с еще не потухнувшей лампадой, Николай и молодая девушка легли спать. Михаил же не спал всю ночь, его мучила бессонница. На следующий день, 26 августа, еще задолго до рассвета, они сидели уже в своей бричке и ехали через березовый парк к реке. Михаил Строгов был весь погружен в свои думы. Каким образом переправиться через реку, если — а это было очень возможно — все барки, плоты и паромы истреблены нарочно, с целью задержать нападение татар? Он хорошо знал Енисей, так как ему несколько раз приходилось переправляться через него. Он знал, что ширина его очень значительна, что течение очень быстро, в особенности в том месте, где русло реки раздваивается.
— А все-таки я перееду! — говорил Михаил Строгов.
Когда кибитка подъехала к левому берегу реки, к тому самому месту, где оканчивалась одна из больших аллей парка, стало светать.
В этом месте берег подымался на сто футов от уровня реки, и Енисей был виден на далекое пространство.
— Не видать парома? — спросил Михаил, перенося машинально, по старой привычке, свои потухшие глаза с одной стороны на другую.
— Теперь только начинает светать, — отвечала Надя. — Над рекой стоит еще густой туман, ничего нельзя разобрать!
— Но я слышу плеск воды, — продолжал Михаил.
Действительно, сквозь туман слышалось глухое рокотание волн — то сталкивались два противоположных течения.
Вода в это время года была всегда очень высока, течение же страшно быстро и сильно.
Все трое стояли и ждали, когда рассеется туман. Солнце быстро поднималось над горизонтом, и его первые лучи не замедлили рассеять предутреннюю мглу.
— Ну что же? — спросил Михаил.
— Туман проходит, брат, — отвечала Надя.
— Ты еще не видишь поверхности реки, сестра?
— Нет, еще не вижу.
— Будь немножко терпелив, батюшка, — сказал Николай. — Все это исчезнет! Да вот, смотри! Подул ветер, туман начинает рассеиваться. Вот на правом берегу показались и высокие холмы, покрытые лесом! Все проходит, все улетучивается! Ах, как все это прекрасно, бедный ты мой, какое это для тебя несчастье, что ты не можешь любоваться таким чудным зрелищем!
— Ты не видишь лодки? — спросил Михаил.
— Не вижу никакой, — отвечал Николай.
— Посмотри хорошенько на этом берегу и на том, смотри так далеко, как только можешь! Нет ли где барки, лодки, хоть душегубки какой-нибудь?
Николай и Надя, держась руками за ветки берез, растущих на краю берега, почти повисли над рекой. Глазам их представилась необъятная даль. Енисей в этом месте имел полторы версты в ширину и разделялся на два неравных рукава. Между этими рукавами лежало несколько островов, густо заросших ивой, ольхой и тополем. На той стороне громоздились высокие холмы правого берега, увенчанные лесами, верхушки которых казались пурпуровыми при свете восходящего солнца.
Верховье и низовье Енисея совсем терялось из виду. Вся эта чудная панорама раскинулась на пятьдесят верст кругом. Но ни на правом, ни на левом берегу, ни около островов — нигде не было ни одного судна. Все было или увезено, или истреблено по приказанию.
— Я припоминаю, — сказал Михаил Строгов, — там выше, сейчас за городом, есть маленькая пристань. Там всегда останавливались плоты. Друг мой, — обратился он к Николаю, — поднимись наверх, посмотри, нет ли где на берегу забытой лодки.
Николай бросился бежать по указанному направлению. Надя взяла за руку Михаила и повела его туда же.
Если бы нашлась барка, простая лодка, где могла бы поместиться кибитка с лошадью или, в крайнем случае, только они сами, и Михаил Строгов не задумался бы пуститься в дальнейший путь.
Минут двадцать спустя все трое пришли на маленькую пристань. По берегу реки лепились небольшие домики; это была в своем роде деревенька, приютившаяся у подножия Красноярска. Но на песчаном берегу не оказалось никакого гребного судна, ни одной лодочки, даже ничего такого, из чего можно было бы соорудить хоть какой-нибудь плот для перевозки троих людей.
— Как-нибудь да переправимся, — сказал Михаил Строгов.
И поиски продолжались. Они обшарили несколько домов, стоявших на берегу и пустовавших так же, как пустовали и все дома в Красноярске. То были хижины бедных людей. Николай зашел в одну, Надя обежала другую, даже Михаил и тот входил поочередно в каждый дом и шарил рукою по всем углам, стараясь найти хоть что-нибудь полезное для себя. Поиски Николая и молодой девушки оказались напрасны, они не нашли ничего и готовы были уже вернуться назад, как вдруг услышали зовущий их голос Михаила. Они вышли на берег и увидели слепого, стоявшего в дверях одной из хижин.
— Ступайте сюда! — кричал он им.
Николай и Надя поспешили к нему и следом за ним вошли в дом.
— Что это такое? — спросил Михаил, трогая рукой какие-то разнообразные предметы, сваленные в кучу в углу чулана.
— Бурдюки, — отвечал Николай, — да их, пожалуй, наберется тут с полдюжины.
— Они наполнены чем-нибудь?
— Да, наполнены кумысом. Это, в сущности, хорошо, кумыс обновит нашу провизию.
Кумыс — это особое питье, приготовляемое из молока кобылицы или верблюдицы, питье, подкрепляющее организм, даже немного опьяняющее, и Николай мог только поздравить себя с подобною находкой.
— Отложи один бурдюк в сторону, — сказал ему Михаил, — а из остальных вылей вон кумыс.
— Сейчас, батюшка.
— Вот что поможет нам переправиться через Енисей.
— А плот?
— Плотом будет бричка. Она достаточно легка, чтобы держаться на воде. К тому же мы подвяжем под нее и под лошадь эти бурдюки.
— Хорошая выдумка! — воскликнул Николай. — С Божьей помощью мы переправимся на тот берег… может быть, нас отнесет немножко в сторону, ведь течение здесь страшно быстро!
— Что ж из этого? — отвечал Михаил. — Только бы переправиться, а там уж мы сумеем найти дорогу в Иркутск.
— Итак, за работу! — сказал Николай, начиная опорожнивать бурдюки и переносить их в кибитку.
— Ты не боишься, Надя? — спросил Михаил.
— Нисколько, брат, — отвечала молодая девушка.
— А ты, дружище?
— Я?! — воскликнул Николай. — Напротив, я радуюсь, что наконец-то осуществляется моя мечта: плыть в бричке!
Берег в этом месте был довольно отлогий и потому удобный для спуска телеги. Лошадь вошла в воду, и вскоре аппарат и его двигатель уже плыли по поверхности реки. Что же касается до Серко, то он смело бросился вплавь.
Путешественники ехали, стоя в телеге и предварительно разувшись, но, благодаря бурдюкам, эта предосторожность оказалась совсем лишней, так как вода не доходила им даже до щиколоток. Михаил Строгов держал в руках вожжи и сообразно с указаниями Николая правил лошадью, стараясь всячески щадить ее силы, чтобы животное в борьбе с течением не надорвалось. Пока бричка плыла по течению, все шло хорошо, и через несколько минут набережная Красноярска уже осталась позади них. Но вот их понесло все более и более на север. Если бы течение было правильно, то переправа через Енисей, даже и на таком примитивном аппарате, совершилась бы без особых трудностей. Но к несчастью, на реке было много водоворотов, и вскоре, несмотря на все усилия Михаила Строгова направить кибитку помимо них, ее понесло как раз на них. Тогда наступила серьезная опасность. Кибитку стало крутить на одном месте с неимоверной быстротой. Она все более и более накренялась на сторону, и вода грозила залить ее. Лошадь, выбившись из сил, совсем задыхалась. Серко из чувства самосохранения уцепился за край брички.
Михаил Строгов понял, что происходило кругом. Он чувствовал, что их кружит, вертит и тянет все глубже и глубже в бурлящий омут, откуда выйти нет возможности. Но он молчал. О, как желал бы он видеть воочию эту грозящую им опасность! Тогда он лучше сумел бы избежать ее! Увы! Он был слеп! Надя тоже молчала. Ухватившись обеими руками за край кибитки, она думала только о том, как бы сохранить равновесие и не упасть в воду. Что же касается Николая, то трудно было сразу определить его настроение. Понимал ли он всю важность их теперешнего положения или нет? Была ли это простая флегматичность с его стороны, или он хотел показать свое презрение к опасности? Была ли это храбрость или только равнодушие?
Итак, кибитка вертелась в водовороте, а лошадь выбивалась из сил, как вдруг Михаил Строгов, сняв с себя верхнее платье, бросился в воду, схватил лошадь под уздцы и изо всей силы дернул ее в сторону. Лошадь вынырнула из заколдованного круга, и кибитка, подхваченная быстрым течением, понеслась еще быстрее.
— Ура! — закричал Николай.
Прошло два часа, как они отъехали от маленькой пристани в Красноярске. Кибитка переплыла уже через главный рукав реки и приближалась теперь к берегу небольшого островка, лежавшего в шести верстах от места их отправления. Лошадь вытащила кибитку на землю, и храброму животному был дан целый час отдыха. Затем, переехав через остров, они снова въехали в воду. На этот раз переправа совершилась гораздо легче. В этом втором рукаве водоворотов совсем не было, но зато течение было так быстро, что их отнесло еще на пять верст в сторону. В общем, они уклонились от прямого пути на целых одиннадцать верст! Эти громадные сибирские реки, через которые еще не построено никаких мостов, составляют серьезное препятствие для путей сообщения. Все они более или менее были роковыми для Михаила Строгова! На Иртыше паром, на котором переправлялся он с Надей, был атакован татарами. На Оби под ними убили лошадь и он спасся только каким-то чудом от преследовавших его кавалеристов. В сущности, переправа через Енисей могла считаться всех менее несчастной.
ГЛАВА VIII. ЗАЯЦ, ПЕРЕБЕГАЮЩИЙ ДОРОГУ
Наконец-то Михаил Строгов мог успокоиться! Дорога в Иркутск была свободна. Он опередил татар, задержанных в Томске, и когда те явятся в Красноярск, то найдут пустой, брошенный город. Через Енисей переправы никакой. Покуда они построят мост или паром, пройдет несколько дней, а они, верно, и не ожидают, что в Красноярске готовится для них новая задержка!
Первый раз со времени своей несчастной встречи с Иваном Огаревым в Омске царский курьер мог вздохнуть свободно. У него явилась надежда, что теперь до самого Иркутска уже ничто не помешает осуществлению его тайной цели.
Выехав на прямую дорогу, длинной лентой пропадавшей в степи, кибитка пустилась снова в путь. Дорога была недурна, собственно, эта часть пути между Красноярском и Иркутском считается даже самым лучшим местом на всем расстоянии. Она была не так тряска, не так колеиста, тени было достаточно, иногда на целые сотни верст по бокам ее тянулись сосновые и кедровые леса. Необъятная степь, где круговая линия земли сливается на горизонте с небом, уже кончилась. Но и эта богатая страна была пустынна. Деревни, села, города — все, казалось, вымерло.
Наступал сентябрь; дни становились короче. Хотя эта часть Сибири и лежит ниже пятьдесят пятой параллели, той самой, на которой стоят Эдинбург и Копенгаген, но осень там отличается своей непродолжительностью. Случается даже, что вслед за летом непосредственно наступает зима. Эти ранние зимы поражают своей суровостью: бывают такие сильные морозы, что ртуть в термометре падает до точки замерзания (около 42° ниже нуля). Мороз в 20° ниже нуля считается сносной температурой.
Итак, погода благоприятствовала нашим путешественникам, не дождливая и не бурная, жара умеренная, ночи холодные. Надя и Михаил Строгов чувствовали себя довольно хорошо. С тех пор как они покинули Томск, силы их восстановились и утомление совсем прошло. Что же касается до Николая Пигасова, то он никогда еще, кажется, не чувствовал себя так хорошо, как в эти дни. Это путешествие было для него настоящей прогулкой, приятным развлечением, и он от души наслаждался свободой, выпавшей на долю его «чиновника без места».
— Положительно, — говорил он, — это гораздо лучше, чем двенадцать часов в сутки сидеть согнувшись на своем стуле и возиться с аппаратом!
Между тем Михаилу Строгову удалось сделать так, что их добродушный возница стал подгонять свою лошадь, и они ехали теперь быстрее. Он рассказал Николаю, что они с Надей догоняют своего отца, сосланного в Иркутск, и страшно спешат туда приехать. Николай боялся надорвать свою лошадь, справедливо рассуждая, что другой лошади им не найти, и потому берег ее. Но с частыми роздыхами, например, через каждые пятнадцать верст, она могла совершенно свободно пробежать верст шестьдесят в сутки. Лошадь была сильная и здоровая и по самой породе своей способная переносить продолжительную усталость. В сочном корме недостатку для нее не было — по обеим сторонам дороги росла густая и высокая трава.
Николай вполне понял нетерпение своих спутников. Положение молодых людей, собиравшихся разделить изгнание своего отца, чрезвычайно тронуло его, и он с улыбкой говорил Наде:
— Милосердный Боже! Вот обрадуется-то ваш батюшка, когда увидит вас! Вот будет целовать да обнимать! Если я поеду с вами до Иркутска (а теперь мне кажется это очень возможным), вы мне позволите присутствовать при вашей встрече? Ведь да, не правда ли? — И тут же, ударяя себя по лбу, он прибавлял: — Но воображаю себе, как страшно будет он огорчен, когда увидит, что его старший сын слепой! Ах, как все на этом свете перемешано между собой! Где радость, там и горе!
Результатом всех этих разговоров было то, что они ехали теперь скорее и, по расчету Михаила Строгова, делали от десяти до двенадцати верст в час.
Михаил Строгов имел полное право надеяться, что через восемь, самое большое десять дней, он увидит великого князя. Когда они выезжали из Бирюзинска, перед ними, шагах в тридцати от кибитки, пробежал заяц через дорогу.
— Ах! — воскликнул Николай.
— Что с тобой, милый друг? — с участием спросил его Строгов.
— Ты не видел? — спросил Николай, и лицо его потемнело. — Ах да, ведь я опять забыл, что ты не можешь видеть. Ну, счастье твое, батюшка, что ты не видел!
— Но и я тоже ничего не видела, — сказала Надя.
— Тем лучше! .. Тем лучше! .. Но я… я видел! ..
— Что же это было? — спросил Михаил.
— Заяц перебежал нам дорогу, — с ужасом отвечал Николай.
В России существует народное поверье, что если заяц перебежит путешественнику дорогу, то это значит, что в близком будущем его ожидает какое-нибудь несчастье. Николай, суеверный, как и большинство русских малообразованных людей, остановил лошадь. Михаил Строгов понял его смущение, хотя и не разделял с ним его страхов, и стал его успокаивать.
— Нечего бояться, дружище, — сказал он ему.
— Для тебя да для нее нечего бояться, батюшка, я знаю, я боюсь за себя! Это судьба, — прибавил он немного погодя и пустил лошадь рысью.
Между тем, вопреки дурному предсказанию, этот день прошел без всяких приключений. На следующий день, 6 сентября, в полдень, кибитка остановилась в местечке Алсачевске, таком же пустынном, как и все, соседние с ним, окрестности. Там, на крыльце одного из домов, Надя нашла два ножика с твердыми лезвиями, какие носят обыкновенно сибирские охотники. Один она отдала Михаилу, другой — спрятала себе. До Нижнеудинска оставалось не более семидесяти пяти верст. В эти два дня обычно веселое настроение духа совершенно покинуло Николая. Трудно поверить, какое сильное впечатление произвела на него эта дурная примета. Он, до сих пор не могший и минуты посидеть молча, теперь впадал в какое-то мрачно-безмолвное, длившееся целыми часами настроение.
Надя и Михаил чувствовали, что возница их не жалеет больше своей лошади и что он сам теперь торопится приехать в Иркутск. Несмотря на полную покорность судьбе, он верил все-таки, что в стенах Иркутска его ожидает безопасность. Между тем многие замечания, сделанные им и проверенные Надей и Михаилом, позволяли думать, что не все еще испытания кончены для них. Действительно, если дорога после Красноярска не носила на себе никаких следов неприятеля, то зато теперь леса были выжжены, луга и поля вытравлены, дома частью сожжены, частью разрушены, в стенах зияли пробитые пулями дыры. За тридцать верст до Нижнеудинска следы разрушения были до такой степени еще свежи, что присутствие поблизости неприятеля уже не могло быть более отрицаемо; приписать же это разрушение кому-либо, кроме татар, было невозможно.
Легко понять, как все это беспокоило Михаила. Он уже не сомневался, что по этой самой дороге только что перед ними прошел какой-то татарский отряд. Но что это был за отряд? Солдаты эмира? Нет, они бы не могли опередить наших беглецов, не будучи ими замечены. Но тогда кто же были эти новые завоеватели и какими окольными путями в степи достигли они большой иркутской дороги? С какими еще новыми врагами придется столкнуться царскому курьеру? Не желая тревожить Надю и Николая, Михаил Строгов ничего не сообщил им о своих опасениях. К тому же между ними решено было заранее не сворачивать с большой дороги до тех пор, пока не явится к тому какое-нибудь серьезное препятствие. Тогда он будет знать, что делать и как поступить.
На следующий день наши путешественники на каждом шагу встречали все новые и новые следы, свидетельствовавшие о недавнем прохождении по этой дороге значительного отряда конных и пеших солдат. На горизонте показался дым. Кибитка ехала тихо, с осторожностью. Некоторые встречные села и деревни еще горели; очевидно, что пожар там начался не более как за сутки.
Наконец 8 сентября кибитка вдруг остановилась. Лошадь не хотела идти дальше. Серко жалобно завыл.
— Что там такое? — спросил Михаил Строгов.
— Труп! — отвечал Николай, выскакивая из кибитки.
Это был труп мужика, страшно изувеченный и уже застывший. Николай набожно перекрестился. С помощью Михаила он перенес этот труп подальше от дороги. Ему хотелось отдать несчастному последний христианский долг и поглубже зарыть его в землю, чтобы коршуны или хищные звери не растерзали его бренные останки, но Михаил Строгов помешал ему.
— Едем дальше, едем! — вскричал он. — Нам нельзя запаздывать ни на час!
И кибитка поехала дальше. В самом деле, если бы Николай пожелал отдавать последний долг всем, попадавшимся им теперь на большой дороге, мертвецам, то у него не хватило бы ни сил на это, ни времени. Чем ближе подъезжали они к Нижнеудинску, тем больше трупов попадалось им навстречу — убитые валялись по земле целыми десятками. А между тем сворачивать с дороги без крайней на то необходимости наши путешественники не решались и продолжали ехать все вперед, встречая с каждой новой деревней новые опустошения и новые развалины. В этот день, около четырех часов вечера, Николай указал своим спутникам на высокие колокольни церквей Нижнеудинска, виднеющиеся на горизонте и окутанные густыми темными облаками, но то не были обыкновенные облака. Николай с Надей внимательно смотрели в открывавшуюся перед их глазами темнеющую даль и сообщали о своих наблюдениях Михаилу. Надо было решить, что делать. Если Нижнеудинск был тоже покинут жителями, то они могли спокойно проехать через него, если же он был занят татарами, то надо было объехать его.
— Поедем осторожно вперед, — сказал Михаил Строгов, — но только вперед!
Они проехали еще одну версту.
— Это не облака, это дым! — вскричала Надя. — Брат, Нижнеудинск горит!
Действительно, это был пожар. Сквозь черные клубы дыма вырывались огненные языки. Дым становился все гуще и гуще и черным столбом поднимался к небу. Но нигде ни одного спасающегося от пожара человека. Наверное, поджигатели нашли город пустым и зажгли его. Но были ли это татары? Были ли русские, действовавшие так по приказу великого князя? Было ли это желание самого государя, чтобы нигде, начиная от Красноярска до Иркутска, ни одно селение, ни один город не могли бы служить местом отдыха для солдат эмира? И наконец, что было делать нашим беглецам: остановиться или ехать дальше? Они колебались. Однако, взвесив обстоятельно все «за» и «против», Михаил Строгов решил, что, как ни утомительна будет езда через степь, необходимо свернуть с большой дороги, иначе они могут вторично попасть в руки татар. Но только что сообщил он свое решение Николаю, как справа от них раздался выстрел. Просвистела пуля, и лошадь с пробитой навылет головой упала мертвая. В ту же минуту человек двенадцать кавалеристов выскочили на дорогу и окружили кибитку. Михаил Строгов, Надя и Николай не успели и опомниться, как их взяли в плен и потащили в город. Однако, несмотря на неожиданность такого скорого нападения, Михаил Строгов не потерял присутствия духа. Будучи слепым, он не мог и думать о сопротивлении. Да если бы глаза его даже и видели, то все равно он не решился бы вступить с ними в битву: это значило идти на верную смерть. Но если он не видел ничего, то зато слышал и понимал их разговор.
Вот в общих чертах что узнал Михаил Строгов из обрывков долетавшего до него разговора. Это были татары, шедшие впереди армии завоевателей, но они не находились под прямым начальством эмира бухарского, задержанного сзади при переправе через Енисей, а составляли часть третьей колонны, состоящей преимущественно из татар кокандского и кундузского ханств, с которыми армия Феофара должна была сойтись под Иркутском.
Итак, Михаил Строгов узнал две важные новости: во-первых, появление под Иркутском третьей колонны татар, во-вторых, соединение ее в недалеком будущем с солдатами эмира и Ивана Огарева. Вопрос о покорении и разрушении Иркутска был, таким образом, только вопросом времени. Легко понять, какие мысли теснили теперь голову Михаила! Кто удивится после этого, что надежда и смелость покинули его, наконец? А между тем ничего подобного не случилось, и губы его по-прежнему шептали:
— Я дойду!
Полчаса спустя после нападения татарских кавалеристов Михаил Строгов, Николай и Надя въезжали в Нижнеудинск. Верная собака следовала за ними издалека. Город был весь в пламени, и потому татары не останавливались там. Пленников посадили на лошадей и повлекли за собой. Николай, по обыкновению, был сдержанно молчалив, Надя и на этот раз не утратила своей веры в Михаила, а Михаил, спокойный и хладнокровный на вид, только и думал о том, как бы найти случай снова бежать.
Татары сейчас же заметили, что один из пленников был слеп, и не замедлили сделать себе из него игрушку. Ехали быстро. Лошадь Михаила, не управляемая никем, бежала наугад, часто отклонялась в сторону, спотыкалась, наталкивалась на деревья и вообще производила беспорядок. Солдаты бранились, били лошадь и бедного всадника и позволяли себе всякие грубости с ним. Сердце молодой девушки обливалось кровью. Николай оскорблялся в душе, но что могли они сделать? Они не умели говорить по-татарски, и их заступничество не повело бы ни к чему. Татарам, казалось, и этого было мало. Кому-то пришла в голову мысль, что русский, может быть, и видит, да только представляется слепым, и вот, чтоб испытать Михаила Строгова, отыскали слепую лошадь. Это случилось между селами Татанским и Чибарлинским, шестьдесят верст за Нижнеудинском. Михаила пересадили на слепую лошадь и, в насмешку над ним, дали в руки повода. Затем ударами хлыста, швырянием камней, дикими криками татары пустили лошадь в галоп. Несчастное животное то кидалось в сторону от дороги, то наталкивалось на дерево, то спотыкалось о камень и падало на землю. Михаил Строгов не сопротивлялся и не жаловался. Если его лошадь падала, он ждал, когда ее поднимут. Ее поднимали, и жестокая игра снова продолжалась. Николай не мог долее сдерживать себя. Он поехал на помощь Михаилу, но его схватили и стали крепко держать. Игра эта, к великому удовольствию татар, продолжалась бы еще долго, если бы не случилось более важное обстоятельство. 10 сентября лошадь Михаила вдруг взбесилась, свернула с дороги и понесла прямо в овраг. Николай хотел вырваться и поскакать на помощь, но его опять удержали. Лошадь, не сдерживаемая никем, полетела вместе с всадником в овраг, глубиной в тридцать или сорок футов. Надя и Николай вскрикнули от ужаса. Им представилось, что Михаил убился при падении. Когда солдаты вытащили его, то оказалось, что Михаил, успевший выпрыгнуть из седла, остался жив и невредим, а бедное животное переломало себе и ноги и спину. Его бросили умирать, не пристрелив даже из жалости, а Михаила Строгова привязали к седлу и заставили идти пешком. И опять ни одной жалобы, ни одного жеста сопротивления! Он шел так скоро, что даже не чувствовал связывавшей его с седлом веревки. Это был все тот же «железный человек», о котором генерал Кисов говорил государю.
Первый раз со времени своей несчастной встречи с Иваном Огаревым в Омске царский курьер мог вздохнуть свободно. У него явилась надежда, что теперь до самого Иркутска уже ничто не помешает осуществлению его тайной цели.
Выехав на прямую дорогу, длинной лентой пропадавшей в степи, кибитка пустилась снова в путь. Дорога была недурна, собственно, эта часть пути между Красноярском и Иркутском считается даже самым лучшим местом на всем расстоянии. Она была не так тряска, не так колеиста, тени было достаточно, иногда на целые сотни верст по бокам ее тянулись сосновые и кедровые леса. Необъятная степь, где круговая линия земли сливается на горизонте с небом, уже кончилась. Но и эта богатая страна была пустынна. Деревни, села, города — все, казалось, вымерло.
Наступал сентябрь; дни становились короче. Хотя эта часть Сибири и лежит ниже пятьдесят пятой параллели, той самой, на которой стоят Эдинбург и Копенгаген, но осень там отличается своей непродолжительностью. Случается даже, что вслед за летом непосредственно наступает зима. Эти ранние зимы поражают своей суровостью: бывают такие сильные морозы, что ртуть в термометре падает до точки замерзания (около 42° ниже нуля). Мороз в 20° ниже нуля считается сносной температурой.
Итак, погода благоприятствовала нашим путешественникам, не дождливая и не бурная, жара умеренная, ночи холодные. Надя и Михаил Строгов чувствовали себя довольно хорошо. С тех пор как они покинули Томск, силы их восстановились и утомление совсем прошло. Что же касается до Николая Пигасова, то он никогда еще, кажется, не чувствовал себя так хорошо, как в эти дни. Это путешествие было для него настоящей прогулкой, приятным развлечением, и он от души наслаждался свободой, выпавшей на долю его «чиновника без места».
— Положительно, — говорил он, — это гораздо лучше, чем двенадцать часов в сутки сидеть согнувшись на своем стуле и возиться с аппаратом!
Между тем Михаилу Строгову удалось сделать так, что их добродушный возница стал подгонять свою лошадь, и они ехали теперь быстрее. Он рассказал Николаю, что они с Надей догоняют своего отца, сосланного в Иркутск, и страшно спешат туда приехать. Николай боялся надорвать свою лошадь, справедливо рассуждая, что другой лошади им не найти, и потому берег ее. Но с частыми роздыхами, например, через каждые пятнадцать верст, она могла совершенно свободно пробежать верст шестьдесят в сутки. Лошадь была сильная и здоровая и по самой породе своей способная переносить продолжительную усталость. В сочном корме недостатку для нее не было — по обеим сторонам дороги росла густая и высокая трава.
Николай вполне понял нетерпение своих спутников. Положение молодых людей, собиравшихся разделить изгнание своего отца, чрезвычайно тронуло его, и он с улыбкой говорил Наде:
— Милосердный Боже! Вот обрадуется-то ваш батюшка, когда увидит вас! Вот будет целовать да обнимать! Если я поеду с вами до Иркутска (а теперь мне кажется это очень возможным), вы мне позволите присутствовать при вашей встрече? Ведь да, не правда ли? — И тут же, ударяя себя по лбу, он прибавлял: — Но воображаю себе, как страшно будет он огорчен, когда увидит, что его старший сын слепой! Ах, как все на этом свете перемешано между собой! Где радость, там и горе!
Результатом всех этих разговоров было то, что они ехали теперь скорее и, по расчету Михаила Строгова, делали от десяти до двенадцати верст в час.
Михаил Строгов имел полное право надеяться, что через восемь, самое большое десять дней, он увидит великого князя. Когда они выезжали из Бирюзинска, перед ними, шагах в тридцати от кибитки, пробежал заяц через дорогу.
— Ах! — воскликнул Николай.
— Что с тобой, милый друг? — с участием спросил его Строгов.
— Ты не видел? — спросил Николай, и лицо его потемнело. — Ах да, ведь я опять забыл, что ты не можешь видеть. Ну, счастье твое, батюшка, что ты не видел!
— Но и я тоже ничего не видела, — сказала Надя.
— Тем лучше! .. Тем лучше! .. Но я… я видел! ..
— Что же это было? — спросил Михаил.
— Заяц перебежал нам дорогу, — с ужасом отвечал Николай.
В России существует народное поверье, что если заяц перебежит путешественнику дорогу, то это значит, что в близком будущем его ожидает какое-нибудь несчастье. Николай, суеверный, как и большинство русских малообразованных людей, остановил лошадь. Михаил Строгов понял его смущение, хотя и не разделял с ним его страхов, и стал его успокаивать.
— Нечего бояться, дружище, — сказал он ему.
— Для тебя да для нее нечего бояться, батюшка, я знаю, я боюсь за себя! Это судьба, — прибавил он немного погодя и пустил лошадь рысью.
Между тем, вопреки дурному предсказанию, этот день прошел без всяких приключений. На следующий день, 6 сентября, в полдень, кибитка остановилась в местечке Алсачевске, таком же пустынном, как и все, соседние с ним, окрестности. Там, на крыльце одного из домов, Надя нашла два ножика с твердыми лезвиями, какие носят обыкновенно сибирские охотники. Один она отдала Михаилу, другой — спрятала себе. До Нижнеудинска оставалось не более семидесяти пяти верст. В эти два дня обычно веселое настроение духа совершенно покинуло Николая. Трудно поверить, какое сильное впечатление произвела на него эта дурная примета. Он, до сих пор не могший и минуты посидеть молча, теперь впадал в какое-то мрачно-безмолвное, длившееся целыми часами настроение.
Надя и Михаил чувствовали, что возница их не жалеет больше своей лошади и что он сам теперь торопится приехать в Иркутск. Несмотря на полную покорность судьбе, он верил все-таки, что в стенах Иркутска его ожидает безопасность. Между тем многие замечания, сделанные им и проверенные Надей и Михаилом, позволяли думать, что не все еще испытания кончены для них. Действительно, если дорога после Красноярска не носила на себе никаких следов неприятеля, то зато теперь леса были выжжены, луга и поля вытравлены, дома частью сожжены, частью разрушены, в стенах зияли пробитые пулями дыры. За тридцать верст до Нижнеудинска следы разрушения были до такой степени еще свежи, что присутствие поблизости неприятеля уже не могло быть более отрицаемо; приписать же это разрушение кому-либо, кроме татар, было невозможно.
Легко понять, как все это беспокоило Михаила. Он уже не сомневался, что по этой самой дороге только что перед ними прошел какой-то татарский отряд. Но что это был за отряд? Солдаты эмира? Нет, они бы не могли опередить наших беглецов, не будучи ими замечены. Но тогда кто же были эти новые завоеватели и какими окольными путями в степи достигли они большой иркутской дороги? С какими еще новыми врагами придется столкнуться царскому курьеру? Не желая тревожить Надю и Николая, Михаил Строгов ничего не сообщил им о своих опасениях. К тому же между ними решено было заранее не сворачивать с большой дороги до тех пор, пока не явится к тому какое-нибудь серьезное препятствие. Тогда он будет знать, что делать и как поступить.
На следующий день наши путешественники на каждом шагу встречали все новые и новые следы, свидетельствовавшие о недавнем прохождении по этой дороге значительного отряда конных и пеших солдат. На горизонте показался дым. Кибитка ехала тихо, с осторожностью. Некоторые встречные села и деревни еще горели; очевидно, что пожар там начался не более как за сутки.
Наконец 8 сентября кибитка вдруг остановилась. Лошадь не хотела идти дальше. Серко жалобно завыл.
— Что там такое? — спросил Михаил Строгов.
— Труп! — отвечал Николай, выскакивая из кибитки.
Это был труп мужика, страшно изувеченный и уже застывший. Николай набожно перекрестился. С помощью Михаила он перенес этот труп подальше от дороги. Ему хотелось отдать несчастному последний христианский долг и поглубже зарыть его в землю, чтобы коршуны или хищные звери не растерзали его бренные останки, но Михаил Строгов помешал ему.
— Едем дальше, едем! — вскричал он. — Нам нельзя запаздывать ни на час!
И кибитка поехала дальше. В самом деле, если бы Николай пожелал отдавать последний долг всем, попадавшимся им теперь на большой дороге, мертвецам, то у него не хватило бы ни сил на это, ни времени. Чем ближе подъезжали они к Нижнеудинску, тем больше трупов попадалось им навстречу — убитые валялись по земле целыми десятками. А между тем сворачивать с дороги без крайней на то необходимости наши путешественники не решались и продолжали ехать все вперед, встречая с каждой новой деревней новые опустошения и новые развалины. В этот день, около четырех часов вечера, Николай указал своим спутникам на высокие колокольни церквей Нижнеудинска, виднеющиеся на горизонте и окутанные густыми темными облаками, но то не были обыкновенные облака. Николай с Надей внимательно смотрели в открывавшуюся перед их глазами темнеющую даль и сообщали о своих наблюдениях Михаилу. Надо было решить, что делать. Если Нижнеудинск был тоже покинут жителями, то они могли спокойно проехать через него, если же он был занят татарами, то надо было объехать его.
— Поедем осторожно вперед, — сказал Михаил Строгов, — но только вперед!
Они проехали еще одну версту.
— Это не облака, это дым! — вскричала Надя. — Брат, Нижнеудинск горит!
Действительно, это был пожар. Сквозь черные клубы дыма вырывались огненные языки. Дым становился все гуще и гуще и черным столбом поднимался к небу. Но нигде ни одного спасающегося от пожара человека. Наверное, поджигатели нашли город пустым и зажгли его. Но были ли это татары? Были ли русские, действовавшие так по приказу великого князя? Было ли это желание самого государя, чтобы нигде, начиная от Красноярска до Иркутска, ни одно селение, ни один город не могли бы служить местом отдыха для солдат эмира? И наконец, что было делать нашим беглецам: остановиться или ехать дальше? Они колебались. Однако, взвесив обстоятельно все «за» и «против», Михаил Строгов решил, что, как ни утомительна будет езда через степь, необходимо свернуть с большой дороги, иначе они могут вторично попасть в руки татар. Но только что сообщил он свое решение Николаю, как справа от них раздался выстрел. Просвистела пуля, и лошадь с пробитой навылет головой упала мертвая. В ту же минуту человек двенадцать кавалеристов выскочили на дорогу и окружили кибитку. Михаил Строгов, Надя и Николай не успели и опомниться, как их взяли в плен и потащили в город. Однако, несмотря на неожиданность такого скорого нападения, Михаил Строгов не потерял присутствия духа. Будучи слепым, он не мог и думать о сопротивлении. Да если бы глаза его даже и видели, то все равно он не решился бы вступить с ними в битву: это значило идти на верную смерть. Но если он не видел ничего, то зато слышал и понимал их разговор.
Вот в общих чертах что узнал Михаил Строгов из обрывков долетавшего до него разговора. Это были татары, шедшие впереди армии завоевателей, но они не находились под прямым начальством эмира бухарского, задержанного сзади при переправе через Енисей, а составляли часть третьей колонны, состоящей преимущественно из татар кокандского и кундузского ханств, с которыми армия Феофара должна была сойтись под Иркутском.
Итак, Михаил Строгов узнал две важные новости: во-первых, появление под Иркутском третьей колонны татар, во-вторых, соединение ее в недалеком будущем с солдатами эмира и Ивана Огарева. Вопрос о покорении и разрушении Иркутска был, таким образом, только вопросом времени. Легко понять, какие мысли теснили теперь голову Михаила! Кто удивится после этого, что надежда и смелость покинули его, наконец? А между тем ничего подобного не случилось, и губы его по-прежнему шептали:
— Я дойду!
Полчаса спустя после нападения татарских кавалеристов Михаил Строгов, Николай и Надя въезжали в Нижнеудинск. Верная собака следовала за ними издалека. Город был весь в пламени, и потому татары не останавливались там. Пленников посадили на лошадей и повлекли за собой. Николай, по обыкновению, был сдержанно молчалив, Надя и на этот раз не утратила своей веры в Михаила, а Михаил, спокойный и хладнокровный на вид, только и думал о том, как бы найти случай снова бежать.
Татары сейчас же заметили, что один из пленников был слеп, и не замедлили сделать себе из него игрушку. Ехали быстро. Лошадь Михаила, не управляемая никем, бежала наугад, часто отклонялась в сторону, спотыкалась, наталкивалась на деревья и вообще производила беспорядок. Солдаты бранились, били лошадь и бедного всадника и позволяли себе всякие грубости с ним. Сердце молодой девушки обливалось кровью. Николай оскорблялся в душе, но что могли они сделать? Они не умели говорить по-татарски, и их заступничество не повело бы ни к чему. Татарам, казалось, и этого было мало. Кому-то пришла в голову мысль, что русский, может быть, и видит, да только представляется слепым, и вот, чтоб испытать Михаила Строгова, отыскали слепую лошадь. Это случилось между селами Татанским и Чибарлинским, шестьдесят верст за Нижнеудинском. Михаила пересадили на слепую лошадь и, в насмешку над ним, дали в руки повода. Затем ударами хлыста, швырянием камней, дикими криками татары пустили лошадь в галоп. Несчастное животное то кидалось в сторону от дороги, то наталкивалось на дерево, то спотыкалось о камень и падало на землю. Михаил Строгов не сопротивлялся и не жаловался. Если его лошадь падала, он ждал, когда ее поднимут. Ее поднимали, и жестокая игра снова продолжалась. Николай не мог долее сдерживать себя. Он поехал на помощь Михаилу, но его схватили и стали крепко держать. Игра эта, к великому удовольствию татар, продолжалась бы еще долго, если бы не случилось более важное обстоятельство. 10 сентября лошадь Михаила вдруг взбесилась, свернула с дороги и понесла прямо в овраг. Николай хотел вырваться и поскакать на помощь, но его опять удержали. Лошадь, не сдерживаемая никем, полетела вместе с всадником в овраг, глубиной в тридцать или сорок футов. Надя и Николай вскрикнули от ужаса. Им представилось, что Михаил убился при падении. Когда солдаты вытащили его, то оказалось, что Михаил, успевший выпрыгнуть из седла, остался жив и невредим, а бедное животное переломало себе и ноги и спину. Его бросили умирать, не пристрелив даже из жалости, а Михаила Строгова привязали к седлу и заставили идти пешком. И опять ни одной жалобы, ни одного жеста сопротивления! Он шел так скоро, что даже не чувствовал связывавшей его с седлом веревки. Это был все тот же «железный человек», о котором генерал Кисов говорил государю.