И действительно, в голове бушмена зашевелилась одна, сначала весьма неопределенная, идея, мало-помалу она стала приобретать все более четкие очертания. Сэр Джон слышал, как он разговаривал сам с собой, задавал сам себе вопросы и сам себе отвечал. Видел, как, опустив ружье и не обращая внимания на авансы, которые ему делала пернатая или четвероногая дичь, охотник застывал в неподвижности, уходя в себя точно так же, как это делал Николай Паландер в своих поисках логарифмической ошибки. Но сэр Джон с уважением отнесся к этой работе ума и отнюдь не хотел отрывать своего спутника от столь важного занятия.
Раза два-три в течение дня Мокум подходил к сэру Джону и говорил ему:
— Значит, ваша милость думают, что полковник Эверест и Матвей Струкс так и не смогут прийти к согласию?
На этот вопрос сэр Джон неизменно отвечал, что такое согласие кажется ему труднодостижимым и что приходится опасаться раскола между англичанами и русскими.
Вечером, когда они были уже в нескольких милях от лагеря, Мокум в последний раз задал этот вопрос и получил тот же ответ. Но теперь он добавил:
— Что ж, пусть ваша милость успокоится, я нашел способ удовлетворить наших ученых, обоих сразу!
— Это правда, достойный охотник? — спросил в ответ сэр Джон, немало удивившись.
— Да, я утверждаю это, сэр Джон! Еще до завтрашнего утра у полковника Эвереста и господина Струкса не будет предлога для споров, если ветер окажется благоприятным.
— Что вы хотите этим сказать, Мокум?
— Я знаю — что, сэр Джон.
— Ну так сделайте это, Мокум! Вы окажете большую услугу ученому миру Европы, и ваше имя будет занесено в анналы[178] науки!
— Это слишком большая честь для меня, сэр Джон, — ответил бушмен и, вероятно, обдумывая свой план, не проронил больше ни слова.
Сэр Джон не стал требовать от бушмена никаких объяснений, хотя никак не мог взять в толк, каким образом его компаньон собирался примирить двух упрямцев, которые так нелепо мешали успеху всего предприятия.
Охотники вернулись в лагерь около пяти часов вечера. Вопрос не продвинулся ни на шаг, а спор между русским и англичанином еще больше обострился. Неоднократные вмешательства Михаила Цорна и Вильяма Эмери не привели ни к какому результату. Личные оскорбления, которыми во множестве обменялись оба противника, досадные выпады, сделанные как с одной, так и с другой стороны, делали теперь всякое примирение невозможным. Участники экспедиции стали опасаться, как бы дело не кончилось вызовом. Судьба триангулирования оказалась под вопросом, разделение экспедиции на две части представлялось неминуемым, а такая перспектива весьма печалила двух молодых людей, очень привязавшихся друг к другу.
Сэр Джон понял, что происходит у них в душе, но, не желая напрасно обнадеживать своих молодых друзей, он не стал передавать им слова, сказанные охотником. А тот за весь вечер ни в чем не изменил своих обычных занятий, делая, по обыкновению, обход лагеря, проверяя, правильно ли расставлены повозки, одним словом, обеспечивая безопасность каравана.
Сэр Джон даже решил, что охотник забыл о своем обещании. Перед тем как уйти отдыхать, он захотел немного прощупать настроение полковника Эвереста относительно русского астронома. Чувствуя себя правым и твердо стоя на своем, полковник заявил, что в случае, если Матвей Струкс не уступит, англичане и русские расстанутся, ввиду того, «что есть вещи, которые нельзя потерпеть даже от коллеги». На этом сэр Джон Муррэй, очень встревоженный, отправился спать и, страшно устав за день, проведенный на охоте, моментально уснул.
Около одиннадцати часов вечера он вдруг проснулся. Его разбудили туземцы, которые в необычном волнении метались взад и вперед по лагерю. Сэр Джон тотчас встал и обнаружил, что все его товарищи уже давно на ногах.
Лес оказался охваченным пламенем.
Какое это было зрелище! В темноте ночи, на фоне черного неба огненный занавес, казалось, поднимался до самых небес. В один миг пожар распространился на несколько миль.
Сэр Джон посмотрел на Мокума, который неподвижно стоял возле него. Мокум отвел взгляд. Сэр Джон сразу все понял. Дорогу ученым сквозь этот многовековой лес проложит огонь.
Ветер, дувший с юга, благоприятствовал замыслу бушмена. Воздух накачивался туда словно вентилятором, раздувая пожар и насыщая кислородом этот гигантский костер. Он вздымал пламя, подхватывал головешки, горящие ветки, раскаленные уголья и нес их дальше, в густую чащу, которая тотчас становилась новым очагом пожара. Площадь огня расширялась, все больше и больше уходя вглубь. Сильный жар достигал даже лагеря. Сухие деревья, корежась под почерневшей листвой, звонко трещали. Иногда в языках пламени раздавались оглушительные выстрелы, в то же мгновение к небу взметался столб огня. Это были хвойные деревья, горевшие словно факелы. То слышалась настоящая пальба, как из пищали[179], то потрескивания, то громкий треск — в зависимости от пород деревьев, а еще — звуки разрывов, подобных бомбовым, производимые старыми стволами «железного дерева». Гигантское зарево отражалось в небе. Тучи ярко-красного цвета, казалось, тоже были готовы воспламениться, если пожар вздыбится до небес. Снопы искр усеяли черный небосвод, поднимаясь вместе с клубами густого дыма.
И вот со всех концов охваченного пожаром леса стали слышаться вой, рев и мычание животных. Мелькали тени, испуганные стада метались во всех направлениях, возникали вдруг большие темные силуэты, которых из общей массы бегущих выделяло жуткое рычание. Невыносимый страх гнал всех этих гиен, буйволов, львов, слонов, гнал отсюда в темную даль.
Пожар длился всю ночь, весь следующий день и еще одну ночь. А когда настало утро четырнадцатого августа, взору открылось огромное пространство, опустошенное огнем, открывшее дорогу в лес на несколько миль. Путь по меридиану был проложен, а судьба триангуляции на этот раз спасена рискованным поступком охотника Мокума.
Глава XIV
Глава XV
Раза два-три в течение дня Мокум подходил к сэру Джону и говорил ему:
— Значит, ваша милость думают, что полковник Эверест и Матвей Струкс так и не смогут прийти к согласию?
На этот вопрос сэр Джон неизменно отвечал, что такое согласие кажется ему труднодостижимым и что приходится опасаться раскола между англичанами и русскими.
Вечером, когда они были уже в нескольких милях от лагеря, Мокум в последний раз задал этот вопрос и получил тот же ответ. Но теперь он добавил:
— Что ж, пусть ваша милость успокоится, я нашел способ удовлетворить наших ученых, обоих сразу!
— Это правда, достойный охотник? — спросил в ответ сэр Джон, немало удивившись.
— Да, я утверждаю это, сэр Джон! Еще до завтрашнего утра у полковника Эвереста и господина Струкса не будет предлога для споров, если ветер окажется благоприятным.
— Что вы хотите этим сказать, Мокум?
— Я знаю — что, сэр Джон.
— Ну так сделайте это, Мокум! Вы окажете большую услугу ученому миру Европы, и ваше имя будет занесено в анналы[178] науки!
— Это слишком большая честь для меня, сэр Джон, — ответил бушмен и, вероятно, обдумывая свой план, не проронил больше ни слова.
Сэр Джон не стал требовать от бушмена никаких объяснений, хотя никак не мог взять в толк, каким образом его компаньон собирался примирить двух упрямцев, которые так нелепо мешали успеху всего предприятия.
Охотники вернулись в лагерь около пяти часов вечера. Вопрос не продвинулся ни на шаг, а спор между русским и англичанином еще больше обострился. Неоднократные вмешательства Михаила Цорна и Вильяма Эмери не привели ни к какому результату. Личные оскорбления, которыми во множестве обменялись оба противника, досадные выпады, сделанные как с одной, так и с другой стороны, делали теперь всякое примирение невозможным. Участники экспедиции стали опасаться, как бы дело не кончилось вызовом. Судьба триангулирования оказалась под вопросом, разделение экспедиции на две части представлялось неминуемым, а такая перспектива весьма печалила двух молодых людей, очень привязавшихся друг к другу.
Сэр Джон понял, что происходит у них в душе, но, не желая напрасно обнадеживать своих молодых друзей, он не стал передавать им слова, сказанные охотником. А тот за весь вечер ни в чем не изменил своих обычных занятий, делая, по обыкновению, обход лагеря, проверяя, правильно ли расставлены повозки, одним словом, обеспечивая безопасность каравана.
Сэр Джон даже решил, что охотник забыл о своем обещании. Перед тем как уйти отдыхать, он захотел немного прощупать настроение полковника Эвереста относительно русского астронома. Чувствуя себя правым и твердо стоя на своем, полковник заявил, что в случае, если Матвей Струкс не уступит, англичане и русские расстанутся, ввиду того, «что есть вещи, которые нельзя потерпеть даже от коллеги». На этом сэр Джон Муррэй, очень встревоженный, отправился спать и, страшно устав за день, проведенный на охоте, моментально уснул.
Около одиннадцати часов вечера он вдруг проснулся. Его разбудили туземцы, которые в необычном волнении метались взад и вперед по лагерю. Сэр Джон тотчас встал и обнаружил, что все его товарищи уже давно на ногах.
Лес оказался охваченным пламенем.
Какое это было зрелище! В темноте ночи, на фоне черного неба огненный занавес, казалось, поднимался до самых небес. В один миг пожар распространился на несколько миль.
Сэр Джон посмотрел на Мокума, который неподвижно стоял возле него. Мокум отвел взгляд. Сэр Джон сразу все понял. Дорогу ученым сквозь этот многовековой лес проложит огонь.
Ветер, дувший с юга, благоприятствовал замыслу бушмена. Воздух накачивался туда словно вентилятором, раздувая пожар и насыщая кислородом этот гигантский костер. Он вздымал пламя, подхватывал головешки, горящие ветки, раскаленные уголья и нес их дальше, в густую чащу, которая тотчас становилась новым очагом пожара. Площадь огня расширялась, все больше и больше уходя вглубь. Сильный жар достигал даже лагеря. Сухие деревья, корежась под почерневшей листвой, звонко трещали. Иногда в языках пламени раздавались оглушительные выстрелы, в то же мгновение к небу взметался столб огня. Это были хвойные деревья, горевшие словно факелы. То слышалась настоящая пальба, как из пищали[179], то потрескивания, то громкий треск — в зависимости от пород деревьев, а еще — звуки разрывов, подобных бомбовым, производимые старыми стволами «железного дерева». Гигантское зарево отражалось в небе. Тучи ярко-красного цвета, казалось, тоже были готовы воспламениться, если пожар вздыбится до небес. Снопы искр усеяли черный небосвод, поднимаясь вместе с клубами густого дыма.
И вот со всех концов охваченного пожаром леса стали слышаться вой, рев и мычание животных. Мелькали тени, испуганные стада метались во всех направлениях, возникали вдруг большие темные силуэты, которых из общей массы бегущих выделяло жуткое рычание. Невыносимый страх гнал всех этих гиен, буйволов, львов, слонов, гнал отсюда в темную даль.
Пожар длился всю ночь, весь следующий день и еще одну ночь. А когда настало утро четырнадцатого августа, взору открылось огромное пространство, опустошенное огнем, открывшее дорогу в лес на несколько миль. Путь по меридиану был проложен, а судьба триангуляции на этот раз спасена рискованным поступком охотника Мокума.
Глава XIV
ОБЪЯВЛЕНИЕ ВОЙНЫ
Работа возобновилась в тот же день. Повод ко всякому спору исчез. Полковник Эверест и Матвей Струкс не простили друг друга, но вместе принялись за проведение геодезических операций.
С левой стороны широкой просеки, проделанной пожаром, на расстоянии примерно пяти миль подымалась хорошо различимая возвышенность. Ее верхняя точка могла быть использована как визир и послужить вершиной нового треугольника. Угол, который она образовывала с последним ориентиром, был, таким образом, тотчас измерен, и на следующий день весь караван двинулся вперед через сожженный лес.
Перед ним открылась дорога, сплошь покрытая головешками. Земля была еще горячей; там и сям дымились пни и отовсюду поднимались шипящие струи пара. Во многих местах валялись обуглившиеся трупы животных, застигнутых пожаром в своих укрытиях и не успевших спастись от разбушевавшегося пламени. Черный дым, клубившийся кое-где, указывал на то, что отдельные очаги огня еще остались. Казалось, пожар не стих насовсем и под воздействием ветра, который может задуть с новой силой, в конце концов, поглотит весь лес целиком.
А потому научная комиссия ускорила продвижение вперед. Караван, зажатый кольцом огня, неминуемо погиб бы. Поэтому он поспешил быстрее миновать пожарище, последние очаги которого по краям не потухали. Мокум постарался удвоить рвение погонщиков повозок, и уже к середине дня отряд добрался до подножия зафиксированной с помощью теодолита горки, где и был разбит лагерь. На вершине этого холма лежала масса каменных глыб; казалось, их нагромоздила рука человека. Это и в самом деле был дольмен[180] — скопище друидических[181] камней, которое удивило бы археолога[182], встреть он их в этом месте. Высокий конусообразный столб из песчаника возвышался над скоплением огромных камней, довершая этот первобытный памятник, должно быть, являвшийся африканским алтарем[183].
Два молодых астронома и сэр Джон Муррэй пожелали осмотреть поближе это странное сооружение. По одному из склонов горки они поднялись на верхнюю площадку. Бушмен сопровождал их. Экскурсанты находились уже не более чем в двадцати шагах от дольмена, как вдруг из-за одного из камней выглянул человек, который тотчас скатился вниз, что называется, на мягком месте, и поспешно скрылся в густой чаще, пощаженной огнем.
Бушмен видел этого человека всего лишь секунду, но и секунды было достаточно, чтобы он узнал его.
— Маколол! — вскрикнул он и кинулся вслед за беглецом.
Увлекаемый охотничьим инстинктом, сэр Джон Муррэй последовал за своим другом. Но туземец, достигнув леса, бесследно исчез. И никакой, даже самый ловкий преследователь не смог бы догнать его в лесной чаще, где ему с детства знакомо каждое дерево.
Полковник Эверест, как только ему сообщили о случившемся, призвал к себе бушмена и подробно расспросил обо всем. Кто был этот туземец? Что он делал возле лагеря? И почему охотник бросился по следам беглеца?
— Это маколол, полковник, — ответил Мокум, — выходец из северных племен, которые часто появляются на притоках Замбези. Это враг не только бушменов, но и разбойник, опасный для всякого путешественника, который рискнет пробраться в центр Южной Африки. Этот человек выслеживал нас, и мы, быть может, когда-нибудь пожалеем, что не сумели схватить его.
— Но, бушмен, — возразил полковник Эверест, — что нам бояться какой-то банды грабителей? Разве нас недостаточно, чтобы оказать сопротивление?
— Пока достаточно, — сказал в ответ бушмен, — но если этот маколол — шпион, что кажется мне несомненным, то скоро нам придется встретиться с несколькими сотнями разбойников, и, когда они явятся сюда, я и ломаного гроша не дам за ваши треугольники!
Полковника Эвереста сильно встревожила эта встреча. Он знал, что бушмен не такой человек, чтобы преувеличивать опасность, и что следует считаться с его словами. Намерения неизвестного туземца были явно подозрительными. Внезапное появление этого человека и поспешное бегство явно говорили о том, что его застали за слежкой. Таким образом, теперь представлялось очевидным, что о присутствии англо-русской экспедиции известно северным племенам. Поэтому было решено с большей тщательностью вести разведку на пути следования каравана.
Работы по триангуляции продолжались. Семнадцатого августа был получен третий градус меридиана. Всего, начиная с крайней точки южного базиса, астрономы построили двадцать два треугольника.
Сверившись с картой, ученые определили, что в сотне миль к северо-востоку от меридиана расположено селение Колобенг. Собравшись на совет, они решили остановиться на несколько дней в этой деревне, в которой могли бы отдохнуть и, возможно, получить какие-то вести из Европы. Прошло почти шесть месяцев, как караван покинул берега реки Оранжевой и, затерявшись в просторах Южной Африки, был совершенно оторван от цивилизованного мира. В Колобенге, довольно крупном селении и основной резиденции[184] миссионеров, они надеялись восстановить прервавшуюся связь между ними и Европой, а также пополнить запасы продовольствия.
Громадный камень, послуживший точкой визирования во время последнего наблюдения, был принят за конечный пункт первой части геодезических работ. С этой зафиксированной вехи должны были начаться дальнейшие работы. Ее широта была старательно определена. Убедившись в правильности замера, полковник Эверест дал сигнал к отправлению, и караван направился к Колобенгу.
Европейцы прибыли в эту деревню двадцать второго августа, «совершив переход без всяких приключений. Колобенг оказался всего лишь горсткой туземных хижин, над которыми возвышался дом миссионеров. Деревня эта, указанная на некоторых картах как Литубаруба, раньше называлась Лепелоте. Именно здесь в 1843 году доктор Дэвид Ливингстон обосновался на несколько месяцев и близко познакомился с нравами бечуанов.
Миссионеры очень радушно приняли членов научной комиссии. Они провели в этих краях уже немало лет. Им довелось еще увидеть дом Ливингстона — таким, каким он был, когда его посетил охотник Болдвин, то есть разрушенным и разоренным, ибо буры не пощадили его во время своего вторжения в 1852 году[185].
Как только астрономы устроились в доме преподобных отцов, они справились о вестях из Европы, но те не смогли удовлетворить их любопытство. Никакой почты в продолжение шести месяцев в миссию не поступало. Правда, через несколько дней ожидали туземца — доставщика газет и телеграмм, так как было известно, что несколько недель назад он появился на берегах Верхней Замбези. Прибытие этого курьера ожидали не позднее чем через неделю. Как раз столько времени астрономы собирались посвятить отдыху, и все семь дней они провели в полном «ничегонеделании», а Николай Паландер воспользовался им, чтобы еще раз просмотреть свои расчеты. Не изменил своим привычкам и нелюдимый Матвей Струкс, держась в стороне от английских коллег, а Вильям Эмери и Михаил Цорн, как всегда наслаждаясь обществом друг друга, проводили время в прогулках по окрестностям Колобенга.
Тридцатого августа долгожданный гонец, наконец, явился. Это был уроженец Кильмяны — города, расположенного в устье Замбези. Коммерческое судно с острова Мориса, осуществлявшее торговлю камедью и слоновой костью, пришвартовалось в той части восточного побережья в первых числах июля, привезя и почту, которую туземец доставил миссионерам Колобенги. Таким образом, почта эта была более чем двухмесячной давности, ибо доставщик не менее четырех недель потратил на то, чтобы подняться вверх по Замбези.
Тотчас же по прибытии почтальона глава миссии передал полковнику Эвересту связку европейских газет. Члены экспедиции собрались в просторном помещении миссии, и полковник Эверест, развязав кипу газет, взял номер «Дейли ньюс» от тринадцатого мая 1854 года, чтобы прочесть его своим коллегам. Но едва он пробежал глазами заголовок первой статьи, как он внезапно изменился в лице, брови его поползли вверх, а газетный лист задрожал в руках. Через несколько секунд полковник Эверест сумел взять себя в руки и обрести свое обычное спокойствие.
Тут встал Джон Муррэй и, обратившись к полковнику Эвересту, спросил его:
— Что такое вы прочли в газете?
— Серьезные новости, господа, — ответил полковник Эверест, — очень серьезные новости, сейчас я вам их сообщу!
Полковник все еще держал в руке номер «Дейли ньюс». Коллеги, устремившие на него взоры, никак не могли понять его поведения. Они нетерпеливо ждали, когда он заговорит.
Полковник поднялся с места. К большому удивлению всех, а особенно того, к кому он направился, он подошел к Матвею Струксу.
— Прежде чем сообщить новости, содержащиеся в этой газете, господин Струкс, я хотел бы вам кое-что сказать.
— Я готов выслушать вас, — ответил русский астроном.
— До сих пор, господин Струкс, нас разделяло соперничество, больше личного, чем научного характера, и оно делало сложным наше сотрудничество в работе, которую мы предприняли ради общих интересов. Я думаю, такое состояние вещей следует приписать исключительно тому обстоятельству, что обоих нас поставили во главе этой экспедиции. Такое положение порождало постоянный антагонизм[186] между нами. В любом предприятии, каковым бы оно ни было, нужно иметь лишь одного руководителя. Вы того же мнения?
Матвей Струкс кивнул головой в знак согласия.
— Господин Струкс, — продолжал полковник, — вследствие новых обстоятельств эта ситуация, тягостная для нас обоих, скоро изменится. Но прежде позвольте мне сказать вам, господин Струкс, что я питаю к вам глубочайшее уважение, которое вы несомненно заслуживаете, занимая высокое положение в научном мире. Так что прошу вас поверить, что я сожалею обо всем том, что произошло между нами.
Эти слова были произнесены полковником Эверестом с большим достоинством и даже с какой-то особой гордостью. Не чувствовалось никакого унижения в его добровольном признании, выраженном столь благородным образом. Но ни Матвей Струкс, ни его коллеги не могли понять, куда клонит полковник Эверест. Русский астроном был менее расположен забыть о своей личной неприязни, однако он преодолел свою антипатию и ответил в следующих выражениях:
Полковник, я, как и вы, думаю, что наше соперничество, источник которого я отнюдь не хочу искать, ни в коем случае не должно отразиться на той научной работе, которая нам поручена. Я также испытываю к вам уважение, которого заслуживают ваши таланты, и, насколько это будет от меня зависеть, сделаю так, что впредь мои личные обиды не будут мешать нашим отношениям. Но вы сказали о каком-то изменении в нашем общем положении. Я не понимаю...
— Сейчас вы все поймете, господин Струкс, — ответил полковник Эверест тоном, в котором послышались печальные нотки. — Но прежде дайте мне вашу руку.
— Вот она, — ответил Матвей Струкс, сумев преодолеть некоторое, едва заметное, колебание.
Два астронома пожали друг другу руки, не прибавив больше ни слова.
— Наконец-то! — воскликнул сэр Джон Муррэй. — Вот вы и друзья!
— Нет, сэр Джон! — ответил полковник Эверест, отпуская руку русского астронома. — Отныне мы — враги! Враги, разделенные целой пропастью! Враги, которые не должны больше встречаться друг с другом даже на почве науки!
Потом, обратившись к своим коллегам, он добавил:
— Господа, между Англией и Россией объявлена война[187]. Вот английские, русские и французские газеты, которые говорят о ее объявлении!
Последние слова полковника Эвереста произвели эффект разорвавшейся бомбы. Англичане и русские, у которых на редкость развито чувство национального достоинства, все вдруг вскочили. Одних только слов «Объявлена война!» оказалось достаточно. Это уже больше не были товарищи, коллеги, ученые, объединившиеся для выполнения научной работы, это были враги, мерившие друг друга взглядами, — настолько овладевает душами людей вражда одной нации с другой! Каким-то инстинктивным движением европейцы отшатнулись друг от друга. Николай Паландер — и тот поддался общему настроению. Только Вильям Эмери и Михаил Цорн еще смотрели друг на друга скорее с грустью, чем с враждебностью, сожалея о том, что не успели пожать друг другу руки в последний раз перед тем, как полковник Эверест сделал свое сообщение.
Не было произнесено ни одного слова. Отдав друг другу поклоны, русские и англичане разошлись.
Так русские и английские астрономы узнали о начале войны 1854 года. Англичане в союзе с французами и турками сражались у Севастополя. Восточный вопрос решался пушечными выстрелами на Черном море.
Однако разделение экспедиции на две части не должно было прервать геодезические измерения. Это понимал каждый из ее членов, и в интересах своей страны хотел продолжить начатую операцию. Теперь измерения начнутся на двух разных меридианах. Матвей Струкс и полковник Эверест на специальной встрече обсудили все детали нового этапа работ. Судьбе было угодно, чтобы русские начали его на уже пройденном меридиане. Англичане же должны были выбрать другую дугу в шестидесяти — восьмидесяти милях западнее, которую они свяжут с первой серией вспомогательных треугольников; потом они продолжат свою триангуляцию до двадцатой параллели.
Все вопросы были согласованы между двумя учеными и, надо сказать, не вызвали никаких осложнений. Их личное соперничество померкло перед большим соперничеством наций. Матвей Струкс и полковник Эверест не обменялись ни единым резким словом и держались в рамках неукоснительной вежливости.
Что касается каравана, то его решили разделить на два отряда, каждый из которых будет иметь свое снаряжение. Тут судьба благоприятствовала русским в обладании самоходной баркой, которую никак невозможно было поделить. Шестеро английских матросов, составлявших половину экипажа судна «Королева и Царь», естественно, последовали за своим начальством, и если самоходная барка осталась в распоряжении русских, то брезентовая лодка, вполне пригодная для преодоления обычных водных потоков, явилась частью снаряжения англичан.
Мокум, очень привязавшийся к англичанам и особенно к сэру Джону, сохранил за собой руководство английским караваном. Во главе русского каравана поставили «форелопера», человека также очень опытного и сведущего. При этом повозки поделили согласно характеру продовольствия, которое они содержали. Таким образом пропитание обоих караванов и даже их комфорт были обеспечены. А вот туземцы, прежде составлявшие отряд, возглавляемый бравым охотником Мокумом, разделились на две группы не без труда, всем своим видом показывая, что это им не по нраву. Быть может, они были правы с точки зрения общей безопасности. Эти бушмены видели, что их уводят далеко от знакомых мест, от пастбищ и источников, которыми они привыкли пользоваться, в северные края, где кочуют враждебные им племена, и в этих условиях им не стоило бы распылять свои силы. Но, в конце концов, с помощью охотника и «форелопера» они согласились на раздел каравана на два отряда, которые, впрочем (и это был резон, более всего подействовавший на них), должны действовать на расстоянии относительно близком один от другого, в одном и том же районе.
Каждая сторона оставила себе свои инструменты, равно как и реестр, существовавший в двух экземплярах, куда до сих пор заносились цифровые результаты измерений.
Тридцать первого августа члены бывшей международной комиссии расстались. Англичане отправились первыми, с тем чтобы соединить с последним ориентиром свой новый меридиан. Они покинули Колобенг в восемь часов утра, поблагодарив преподобных отцов за гостеприимство. И если бы за несколько минут до отправления англичан один из этих миссионеров зашел в комнату Михаила Цорна, он увидел бы там Вильяма Эмери, пожимавшего руку своего некогда друга, а теперь врага — волею их величеств королевы и царя!
С левой стороны широкой просеки, проделанной пожаром, на расстоянии примерно пяти миль подымалась хорошо различимая возвышенность. Ее верхняя точка могла быть использована как визир и послужить вершиной нового треугольника. Угол, который она образовывала с последним ориентиром, был, таким образом, тотчас измерен, и на следующий день весь караван двинулся вперед через сожженный лес.
Перед ним открылась дорога, сплошь покрытая головешками. Земля была еще горячей; там и сям дымились пни и отовсюду поднимались шипящие струи пара. Во многих местах валялись обуглившиеся трупы животных, застигнутых пожаром в своих укрытиях и не успевших спастись от разбушевавшегося пламени. Черный дым, клубившийся кое-где, указывал на то, что отдельные очаги огня еще остались. Казалось, пожар не стих насовсем и под воздействием ветра, который может задуть с новой силой, в конце концов, поглотит весь лес целиком.
А потому научная комиссия ускорила продвижение вперед. Караван, зажатый кольцом огня, неминуемо погиб бы. Поэтому он поспешил быстрее миновать пожарище, последние очаги которого по краям не потухали. Мокум постарался удвоить рвение погонщиков повозок, и уже к середине дня отряд добрался до подножия зафиксированной с помощью теодолита горки, где и был разбит лагерь. На вершине этого холма лежала масса каменных глыб; казалось, их нагромоздила рука человека. Это и в самом деле был дольмен[180] — скопище друидических[181] камней, которое удивило бы археолога[182], встреть он их в этом месте. Высокий конусообразный столб из песчаника возвышался над скоплением огромных камней, довершая этот первобытный памятник, должно быть, являвшийся африканским алтарем[183].
Два молодых астронома и сэр Джон Муррэй пожелали осмотреть поближе это странное сооружение. По одному из склонов горки они поднялись на верхнюю площадку. Бушмен сопровождал их. Экскурсанты находились уже не более чем в двадцати шагах от дольмена, как вдруг из-за одного из камней выглянул человек, который тотчас скатился вниз, что называется, на мягком месте, и поспешно скрылся в густой чаще, пощаженной огнем.
Бушмен видел этого человека всего лишь секунду, но и секунды было достаточно, чтобы он узнал его.
— Маколол! — вскрикнул он и кинулся вслед за беглецом.
Увлекаемый охотничьим инстинктом, сэр Джон Муррэй последовал за своим другом. Но туземец, достигнув леса, бесследно исчез. И никакой, даже самый ловкий преследователь не смог бы догнать его в лесной чаще, где ему с детства знакомо каждое дерево.
Полковник Эверест, как только ему сообщили о случившемся, призвал к себе бушмена и подробно расспросил обо всем. Кто был этот туземец? Что он делал возле лагеря? И почему охотник бросился по следам беглеца?
— Это маколол, полковник, — ответил Мокум, — выходец из северных племен, которые часто появляются на притоках Замбези. Это враг не только бушменов, но и разбойник, опасный для всякого путешественника, который рискнет пробраться в центр Южной Африки. Этот человек выслеживал нас, и мы, быть может, когда-нибудь пожалеем, что не сумели схватить его.
— Но, бушмен, — возразил полковник Эверест, — что нам бояться какой-то банды грабителей? Разве нас недостаточно, чтобы оказать сопротивление?
— Пока достаточно, — сказал в ответ бушмен, — но если этот маколол — шпион, что кажется мне несомненным, то скоро нам придется встретиться с несколькими сотнями разбойников, и, когда они явятся сюда, я и ломаного гроша не дам за ваши треугольники!
Полковника Эвереста сильно встревожила эта встреча. Он знал, что бушмен не такой человек, чтобы преувеличивать опасность, и что следует считаться с его словами. Намерения неизвестного туземца были явно подозрительными. Внезапное появление этого человека и поспешное бегство явно говорили о том, что его застали за слежкой. Таким образом, теперь представлялось очевидным, что о присутствии англо-русской экспедиции известно северным племенам. Поэтому было решено с большей тщательностью вести разведку на пути следования каравана.
Работы по триангуляции продолжались. Семнадцатого августа был получен третий градус меридиана. Всего, начиная с крайней точки южного базиса, астрономы построили двадцать два треугольника.
Сверившись с картой, ученые определили, что в сотне миль к северо-востоку от меридиана расположено селение Колобенг. Собравшись на совет, они решили остановиться на несколько дней в этой деревне, в которой могли бы отдохнуть и, возможно, получить какие-то вести из Европы. Прошло почти шесть месяцев, как караван покинул берега реки Оранжевой и, затерявшись в просторах Южной Африки, был совершенно оторван от цивилизованного мира. В Колобенге, довольно крупном селении и основной резиденции[184] миссионеров, они надеялись восстановить прервавшуюся связь между ними и Европой, а также пополнить запасы продовольствия.
Громадный камень, послуживший точкой визирования во время последнего наблюдения, был принят за конечный пункт первой части геодезических работ. С этой зафиксированной вехи должны были начаться дальнейшие работы. Ее широта была старательно определена. Убедившись в правильности замера, полковник Эверест дал сигнал к отправлению, и караван направился к Колобенгу.
Европейцы прибыли в эту деревню двадцать второго августа, «совершив переход без всяких приключений. Колобенг оказался всего лишь горсткой туземных хижин, над которыми возвышался дом миссионеров. Деревня эта, указанная на некоторых картах как Литубаруба, раньше называлась Лепелоте. Именно здесь в 1843 году доктор Дэвид Ливингстон обосновался на несколько месяцев и близко познакомился с нравами бечуанов.
Миссионеры очень радушно приняли членов научной комиссии. Они провели в этих краях уже немало лет. Им довелось еще увидеть дом Ливингстона — таким, каким он был, когда его посетил охотник Болдвин, то есть разрушенным и разоренным, ибо буры не пощадили его во время своего вторжения в 1852 году[185].
Как только астрономы устроились в доме преподобных отцов, они справились о вестях из Европы, но те не смогли удовлетворить их любопытство. Никакой почты в продолжение шести месяцев в миссию не поступало. Правда, через несколько дней ожидали туземца — доставщика газет и телеграмм, так как было известно, что несколько недель назад он появился на берегах Верхней Замбези. Прибытие этого курьера ожидали не позднее чем через неделю. Как раз столько времени астрономы собирались посвятить отдыху, и все семь дней они провели в полном «ничегонеделании», а Николай Паландер воспользовался им, чтобы еще раз просмотреть свои расчеты. Не изменил своим привычкам и нелюдимый Матвей Струкс, держась в стороне от английских коллег, а Вильям Эмери и Михаил Цорн, как всегда наслаждаясь обществом друг друга, проводили время в прогулках по окрестностям Колобенга.
Тридцатого августа долгожданный гонец, наконец, явился. Это был уроженец Кильмяны — города, расположенного в устье Замбези. Коммерческое судно с острова Мориса, осуществлявшее торговлю камедью и слоновой костью, пришвартовалось в той части восточного побережья в первых числах июля, привезя и почту, которую туземец доставил миссионерам Колобенги. Таким образом, почта эта была более чем двухмесячной давности, ибо доставщик не менее четырех недель потратил на то, чтобы подняться вверх по Замбези.
Тотчас же по прибытии почтальона глава миссии передал полковнику Эвересту связку европейских газет. Члены экспедиции собрались в просторном помещении миссии, и полковник Эверест, развязав кипу газет, взял номер «Дейли ньюс» от тринадцатого мая 1854 года, чтобы прочесть его своим коллегам. Но едва он пробежал глазами заголовок первой статьи, как он внезапно изменился в лице, брови его поползли вверх, а газетный лист задрожал в руках. Через несколько секунд полковник Эверест сумел взять себя в руки и обрести свое обычное спокойствие.
Тут встал Джон Муррэй и, обратившись к полковнику Эвересту, спросил его:
— Что такое вы прочли в газете?
— Серьезные новости, господа, — ответил полковник Эверест, — очень серьезные новости, сейчас я вам их сообщу!
Полковник все еще держал в руке номер «Дейли ньюс». Коллеги, устремившие на него взоры, никак не могли понять его поведения. Они нетерпеливо ждали, когда он заговорит.
Полковник поднялся с места. К большому удивлению всех, а особенно того, к кому он направился, он подошел к Матвею Струксу.
— Прежде чем сообщить новости, содержащиеся в этой газете, господин Струкс, я хотел бы вам кое-что сказать.
— Я готов выслушать вас, — ответил русский астроном.
— До сих пор, господин Струкс, нас разделяло соперничество, больше личного, чем научного характера, и оно делало сложным наше сотрудничество в работе, которую мы предприняли ради общих интересов. Я думаю, такое состояние вещей следует приписать исключительно тому обстоятельству, что обоих нас поставили во главе этой экспедиции. Такое положение порождало постоянный антагонизм[186] между нами. В любом предприятии, каковым бы оно ни было, нужно иметь лишь одного руководителя. Вы того же мнения?
Матвей Струкс кивнул головой в знак согласия.
— Господин Струкс, — продолжал полковник, — вследствие новых обстоятельств эта ситуация, тягостная для нас обоих, скоро изменится. Но прежде позвольте мне сказать вам, господин Струкс, что я питаю к вам глубочайшее уважение, которое вы несомненно заслуживаете, занимая высокое положение в научном мире. Так что прошу вас поверить, что я сожалею обо всем том, что произошло между нами.
Эти слова были произнесены полковником Эверестом с большим достоинством и даже с какой-то особой гордостью. Не чувствовалось никакого унижения в его добровольном признании, выраженном столь благородным образом. Но ни Матвей Струкс, ни его коллеги не могли понять, куда клонит полковник Эверест. Русский астроном был менее расположен забыть о своей личной неприязни, однако он преодолел свою антипатию и ответил в следующих выражениях:
Полковник, я, как и вы, думаю, что наше соперничество, источник которого я отнюдь не хочу искать, ни в коем случае не должно отразиться на той научной работе, которая нам поручена. Я также испытываю к вам уважение, которого заслуживают ваши таланты, и, насколько это будет от меня зависеть, сделаю так, что впредь мои личные обиды не будут мешать нашим отношениям. Но вы сказали о каком-то изменении в нашем общем положении. Я не понимаю...
— Сейчас вы все поймете, господин Струкс, — ответил полковник Эверест тоном, в котором послышались печальные нотки. — Но прежде дайте мне вашу руку.
— Вот она, — ответил Матвей Струкс, сумев преодолеть некоторое, едва заметное, колебание.
Два астронома пожали друг другу руки, не прибавив больше ни слова.
— Наконец-то! — воскликнул сэр Джон Муррэй. — Вот вы и друзья!
— Нет, сэр Джон! — ответил полковник Эверест, отпуская руку русского астронома. — Отныне мы — враги! Враги, разделенные целой пропастью! Враги, которые не должны больше встречаться друг с другом даже на почве науки!
Потом, обратившись к своим коллегам, он добавил:
— Господа, между Англией и Россией объявлена война[187]. Вот английские, русские и французские газеты, которые говорят о ее объявлении!
Последние слова полковника Эвереста произвели эффект разорвавшейся бомбы. Англичане и русские, у которых на редкость развито чувство национального достоинства, все вдруг вскочили. Одних только слов «Объявлена война!» оказалось достаточно. Это уже больше не были товарищи, коллеги, ученые, объединившиеся для выполнения научной работы, это были враги, мерившие друг друга взглядами, — настолько овладевает душами людей вражда одной нации с другой! Каким-то инстинктивным движением европейцы отшатнулись друг от друга. Николай Паландер — и тот поддался общему настроению. Только Вильям Эмери и Михаил Цорн еще смотрели друг на друга скорее с грустью, чем с враждебностью, сожалея о том, что не успели пожать друг другу руки в последний раз перед тем, как полковник Эверест сделал свое сообщение.
Не было произнесено ни одного слова. Отдав друг другу поклоны, русские и англичане разошлись.
Так русские и английские астрономы узнали о начале войны 1854 года. Англичане в союзе с французами и турками сражались у Севастополя. Восточный вопрос решался пушечными выстрелами на Черном море.
Однако разделение экспедиции на две части не должно было прервать геодезические измерения. Это понимал каждый из ее членов, и в интересах своей страны хотел продолжить начатую операцию. Теперь измерения начнутся на двух разных меридианах. Матвей Струкс и полковник Эверест на специальной встрече обсудили все детали нового этапа работ. Судьбе было угодно, чтобы русские начали его на уже пройденном меридиане. Англичане же должны были выбрать другую дугу в шестидесяти — восьмидесяти милях западнее, которую они свяжут с первой серией вспомогательных треугольников; потом они продолжат свою триангуляцию до двадцатой параллели.
Все вопросы были согласованы между двумя учеными и, надо сказать, не вызвали никаких осложнений. Их личное соперничество померкло перед большим соперничеством наций. Матвей Струкс и полковник Эверест не обменялись ни единым резким словом и держались в рамках неукоснительной вежливости.
Что касается каравана, то его решили разделить на два отряда, каждый из которых будет иметь свое снаряжение. Тут судьба благоприятствовала русским в обладании самоходной баркой, которую никак невозможно было поделить. Шестеро английских матросов, составлявших половину экипажа судна «Королева и Царь», естественно, последовали за своим начальством, и если самоходная барка осталась в распоряжении русских, то брезентовая лодка, вполне пригодная для преодоления обычных водных потоков, явилась частью снаряжения англичан.
Мокум, очень привязавшийся к англичанам и особенно к сэру Джону, сохранил за собой руководство английским караваном. Во главе русского каравана поставили «форелопера», человека также очень опытного и сведущего. При этом повозки поделили согласно характеру продовольствия, которое они содержали. Таким образом пропитание обоих караванов и даже их комфорт были обеспечены. А вот туземцы, прежде составлявшие отряд, возглавляемый бравым охотником Мокумом, разделились на две группы не без труда, всем своим видом показывая, что это им не по нраву. Быть может, они были правы с точки зрения общей безопасности. Эти бушмены видели, что их уводят далеко от знакомых мест, от пастбищ и источников, которыми они привыкли пользоваться, в северные края, где кочуют враждебные им племена, и в этих условиях им не стоило бы распылять свои силы. Но, в конце концов, с помощью охотника и «форелопера» они согласились на раздел каравана на два отряда, которые, впрочем (и это был резон, более всего подействовавший на них), должны действовать на расстоянии относительно близком один от другого, в одном и том же районе.
Каждая сторона оставила себе свои инструменты, равно как и реестр, существовавший в двух экземплярах, куда до сих пор заносились цифровые результаты измерений.
Тридцать первого августа члены бывшей международной комиссии расстались. Англичане отправились первыми, с тем чтобы соединить с последним ориентиром свой новый меридиан. Они покинули Колобенг в восемь часов утра, поблагодарив преподобных отцов за гостеприимство. И если бы за несколько минут до отправления англичан один из этих миссионеров зашел в комнату Михаила Цорна, он увидел бы там Вильяма Эмери, пожимавшего руку своего некогда друга, а теперь врага — волею их величеств королевы и царя!
Глава XV
ЕЩЕ ОДИН ГРАДУС
Разделение произошло, и астрономы теперь несли гораздо большую нагрузку, но сами операции не должны были пострадать от этого. Трое англичан исполнились решимости соблюдать ту же точность, ту же тщательность при измерении нового меридиана, какой они придерживались до сих пор. Перепроверки будут делаться с тем же старанием. Конечно, они теперь будут не так быстро продвигаться вперед, но национальное самолюбие должно было помочь им при выполнении долгой и трудной задачи. Трое операторов оказались теперь перед необходимостью осуществлять работу за шестерых. А отсюда — необходимость всецело и ежечасно посвящать себя предприятию. По крайней мере, Вильяму Эмери придется оставить свои мечтания, а сэру Джону Муррэю — оставить ружье и мир диких зверей Южной Африки.
Незамедлительно была разработана новая программа, по которой каждому из трех астрономов отводилась часть работы. Сэр Джон и полковник взяли на себя зенитные измерения и геодезические работы. Вильям Эмери заменил Николая Паландера. Выбор ориентиров, расположения точек визирования решался сообща, и больше не приходилось опасаться, что какие-то разногласия вдруг возникнут между этими тремя учеными. Бравый Мокум оставался, как и прежде, охотником и проводником каравана.
Незамедлительно была разработана новая программа, по которой каждому из трех астрономов отводилась часть работы. Сэр Джон и полковник взяли на себя зенитные измерения и геодезические работы. Вильям Эмери заменил Николая Паландера. Выбор ориентиров, расположения точек визирования решался сообща, и больше не приходилось опасаться, что какие-то разногласия вдруг возникнут между этими тремя учеными. Бравый Мокум оставался, как и прежде, охотником и проводником каравана.