Наступила ночь. Вновь астрономы вооружились подзорной трубой. Один или два раза им казалось, что они видят свет фонаря, но скоро убеждались, что этим светом была подернутая дымкой звезда на горизонте.
Первого марта есть уже стало нечего. Вероятно, привыкнув в последние дни к малому количеству пищи, члены экспедиции легче перенесли ее абсолютное отсутствие, чем сами предполагали, но, если Провидение[216] не придет им на помощь, завтрашний день обещает жестокую пытку.
И Провидение не оставило их. Второго марта сэр Джон и Мокум, мучимые голодом, с блуждающими глазами бродили по вершине Скорцефа. Страшный голод терзал им внутренности. Не дойдут ли они до того, что начнут есть траву, которую топчут ногами, как об этом говорил полковник Эверест?!
— Вот если бы у нас были желудки жвачных животных! — повторял бедный сэр Джон. — Каким бы подспорьем стало для нас это пастбище! А то ведь никакого зверья, никакой птицы!
Говоря это, сэр Джон обращал взоры к огромному озеру, которое расстилалось под ним. Там матросы «Королевы и Царя» пытались поймать какую-нибудь рыбу, но тщетно, а водоплавающие птицы, летавшие стаями над поверхностью его спокойных вод, никого не подпускали к себе близко.
Тем временем сэр Джон и его спутник, которых ходьба вскоре чрезвычайно утомила, прилегли на траве, у подножия земляного пригорка высотою в пять-шесть футов. Тяжелый сон, скорее — забытье, затуманил им мозг, глаза непроизвольно закрылись. Понемногу они впали в состояние какого-то оцепенения. Пустота, которую они ощущали внутри, мучила их. А оцепенение могло на какое-то мгновение прекратить испытываемые муки, и они поддались ему. Сколько времени длилось это сонное состояние, ни бушмен, ни сэр Джон сказать не могли, но час спустя сэр Джон почувствовал, что его разбудили какие-то неприятные покалывания. Он встряхнулся, постарался снова заснуть, но покалывания продолжались, и, потеряв терпение, он открыл глаза.
По его одежде бегали полчища белых муравьев. Ими были покрыто все лицо и руки. Нашествие насекомых заставило его вскочить, словно внутри у него развернулась пружина. От этого резкого движения проснулся бушмен, лежавший с ним рядом. Мокум тоже был весь покрыт белыми муравьями. Но, к величайшему удивлению сэра Джона, Мокум, вместо того чтобы прогнать насекомых, стал брать их горстями, подносить ко рту и с жадностью есть.
— Тьфу! Какая гадость, Мокум! — произнес сэр Джон с отвращением.
— Ешьте! Ешьте! Делайте как я! — ответил охотник, не переставая жевать. — Ешьте! Это бушменский рис!..
Мокум действительно назвал насекомых так, как их называют туземцы. Бушмены охотно питаются этими муравьями, их существует два вида — белые муравьи и черные муравьи. Белые муравьи, по их мнению, более лакомое блюдо, в котором, правда, есть один недостаток: их надо съесть очень много. А потому африканцы обычно смешивают белых муравьев с соком мимозы. Но мимозы на вершине Скорцефа не было, и Мокум удовольствовался тем, что ел свой рис «в натуральном виде».
Сэр Джон, понукаемый голодом, который от вида жующего бушмена еще больше усилился, преодолев отвращение, решил последовать его примеру. Муравьи миллиардами выползали из своего огромного муравейника, чем и являлся на самом деле тот пригорок, у которого прикорнули двое спящих. Сэр Джон взял их целую пригоршню и поднес к губам. В самом деле, эта масса ему понравилась. Он нашел, что у муравьев очень приятный кисловатый вкус, и почувствовал, как боль в желудке стала понемногу стихать.
Между тем Мокум не забыл и о своих товарищах по несчастью. Он сбегал в крепость и привел сюда весь гарнизон. Матросы без всяких колебаний набросились на эту странную пищу. Пожалуй, Матвей Струкс и Паландер сомневались какое-то мгновение, но пример сэра Джона Муррэя подействовал на них, и бедные ученые, полуживые от недоедания, по крайней мере, перехитрили голод, поглотив огромное количество белых муравьев. И тут произошло нечто неожиданное.
Чтобы запастись впрок вкусными насекомыми, Мокум возымел идею разрушить одну сторону гигантского муравейника, который представлял собою пригорок конической формы с несколькими конусами меньшего размера по бокам, расположенными вокруг основного. Вооружившись топором, охотник уже нанес несколько ударов по большому сооружению, как вдруг странный звук привлек его внимание. Похоже было, что внутри муравейника кто-то ворчит. Бушмен прервал свою разрушительную работу и прислушался. Его компаньоны смотрели на него, не произнося ни слова. Он сделал несколько новых ударов топором. Послышалось более отчетливое ворчанье.
Бушмен стал молча потирать руки, глаза его заблестели. Топор снова обрушился на стенку и проделал в ней широкую, примерно с фут, дыру. Со всех сторон ее хлынули муравьи, но охотник не обращал на них внимания, предоставив матросам заниматься их сбором.
Вдруг в образовавшемся проеме появилось странное существо. Это было четвероногое животное с длинной мордой, маленьким ртом, вытягивающимся из него языком, прямыми ушами, длинным заостренным хвостом. Серая с красноватым оттенком шерсть покрывала его слегка приплюснутое тело, а короткие лапы имели устрашающий вид благодаря огромным когтям.
Короткого удара топором по морде было достаточно, чтобы уложить необычного животного.
— Вот наше жаркое, господа, — сказал бушмен. — Оно заставило себя ждать, но от этого не стало менее вкусным! Разведем огонь, возьмем ружейные штыки в качестве вертела и пообедаем так, как мы никогда еще не обедали!
Бушмен не слишком преувеличивал. Животное, которое он быстро и проворно разделал, был муравьед-ориктероп, разновидность большого муравьеда, которого голландцы знают также под названием «земляная свинья». Он очень часто встречается в Южной Африке, и муравейники не знают злейшего врага. «Мирмекофаг»[217] уничтожает полчища этих насекомых, а когда не может протиснуться в их узкие галереи, выуживает их оттуда, просовывая свой гибкий и липкий язык и втягивая его, густо облепленный муравьями, обратно в рот.
Вскоре подоспело жаркое. Ему не хватило, быть может, еще нескольких поворотов вертела, но изголодавшиеся люди были так нетерпеливы! Половину животного съели сразу, и его мясо, жесткое и целебное, было объявлено превосходным, хотя оно и отдавало муравьиной кислотой. Какая еда! И сколько дала она энергии и надежд этим отважным европейцам!
А ведь им сейчас так надо было, чтобы душу согревала надежда, ибо и в следующую ночь на темном пике Валькирии так и не появилось никакого света.
Глава XXI
Глава XXII,
Первого марта есть уже стало нечего. Вероятно, привыкнув в последние дни к малому количеству пищи, члены экспедиции легче перенесли ее абсолютное отсутствие, чем сами предполагали, но, если Провидение[216] не придет им на помощь, завтрашний день обещает жестокую пытку.
И Провидение не оставило их. Второго марта сэр Джон и Мокум, мучимые голодом, с блуждающими глазами бродили по вершине Скорцефа. Страшный голод терзал им внутренности. Не дойдут ли они до того, что начнут есть траву, которую топчут ногами, как об этом говорил полковник Эверест?!
— Вот если бы у нас были желудки жвачных животных! — повторял бедный сэр Джон. — Каким бы подспорьем стало для нас это пастбище! А то ведь никакого зверья, никакой птицы!
Говоря это, сэр Джон обращал взоры к огромному озеру, которое расстилалось под ним. Там матросы «Королевы и Царя» пытались поймать какую-нибудь рыбу, но тщетно, а водоплавающие птицы, летавшие стаями над поверхностью его спокойных вод, никого не подпускали к себе близко.
Тем временем сэр Джон и его спутник, которых ходьба вскоре чрезвычайно утомила, прилегли на траве, у подножия земляного пригорка высотою в пять-шесть футов. Тяжелый сон, скорее — забытье, затуманил им мозг, глаза непроизвольно закрылись. Понемногу они впали в состояние какого-то оцепенения. Пустота, которую они ощущали внутри, мучила их. А оцепенение могло на какое-то мгновение прекратить испытываемые муки, и они поддались ему. Сколько времени длилось это сонное состояние, ни бушмен, ни сэр Джон сказать не могли, но час спустя сэр Джон почувствовал, что его разбудили какие-то неприятные покалывания. Он встряхнулся, постарался снова заснуть, но покалывания продолжались, и, потеряв терпение, он открыл глаза.
По его одежде бегали полчища белых муравьев. Ими были покрыто все лицо и руки. Нашествие насекомых заставило его вскочить, словно внутри у него развернулась пружина. От этого резкого движения проснулся бушмен, лежавший с ним рядом. Мокум тоже был весь покрыт белыми муравьями. Но, к величайшему удивлению сэра Джона, Мокум, вместо того чтобы прогнать насекомых, стал брать их горстями, подносить ко рту и с жадностью есть.
— Тьфу! Какая гадость, Мокум! — произнес сэр Джон с отвращением.
— Ешьте! Ешьте! Делайте как я! — ответил охотник, не переставая жевать. — Ешьте! Это бушменский рис!..
Мокум действительно назвал насекомых так, как их называют туземцы. Бушмены охотно питаются этими муравьями, их существует два вида — белые муравьи и черные муравьи. Белые муравьи, по их мнению, более лакомое блюдо, в котором, правда, есть один недостаток: их надо съесть очень много. А потому африканцы обычно смешивают белых муравьев с соком мимозы. Но мимозы на вершине Скорцефа не было, и Мокум удовольствовался тем, что ел свой рис «в натуральном виде».
Сэр Джон, понукаемый голодом, который от вида жующего бушмена еще больше усилился, преодолев отвращение, решил последовать его примеру. Муравьи миллиардами выползали из своего огромного муравейника, чем и являлся на самом деле тот пригорок, у которого прикорнули двое спящих. Сэр Джон взял их целую пригоршню и поднес к губам. В самом деле, эта масса ему понравилась. Он нашел, что у муравьев очень приятный кисловатый вкус, и почувствовал, как боль в желудке стала понемногу стихать.
Между тем Мокум не забыл и о своих товарищах по несчастью. Он сбегал в крепость и привел сюда весь гарнизон. Матросы без всяких колебаний набросились на эту странную пищу. Пожалуй, Матвей Струкс и Паландер сомневались какое-то мгновение, но пример сэра Джона Муррэя подействовал на них, и бедные ученые, полуживые от недоедания, по крайней мере, перехитрили голод, поглотив огромное количество белых муравьев. И тут произошло нечто неожиданное.
Чтобы запастись впрок вкусными насекомыми, Мокум возымел идею разрушить одну сторону гигантского муравейника, который представлял собою пригорок конической формы с несколькими конусами меньшего размера по бокам, расположенными вокруг основного. Вооружившись топором, охотник уже нанес несколько ударов по большому сооружению, как вдруг странный звук привлек его внимание. Похоже было, что внутри муравейника кто-то ворчит. Бушмен прервал свою разрушительную работу и прислушался. Его компаньоны смотрели на него, не произнося ни слова. Он сделал несколько новых ударов топором. Послышалось более отчетливое ворчанье.
Бушмен стал молча потирать руки, глаза его заблестели. Топор снова обрушился на стенку и проделал в ней широкую, примерно с фут, дыру. Со всех сторон ее хлынули муравьи, но охотник не обращал на них внимания, предоставив матросам заниматься их сбором.
Вдруг в образовавшемся проеме появилось странное существо. Это было четвероногое животное с длинной мордой, маленьким ртом, вытягивающимся из него языком, прямыми ушами, длинным заостренным хвостом. Серая с красноватым оттенком шерсть покрывала его слегка приплюснутое тело, а короткие лапы имели устрашающий вид благодаря огромным когтям.
Короткого удара топором по морде было достаточно, чтобы уложить необычного животного.
— Вот наше жаркое, господа, — сказал бушмен. — Оно заставило себя ждать, но от этого не стало менее вкусным! Разведем огонь, возьмем ружейные штыки в качестве вертела и пообедаем так, как мы никогда еще не обедали!
Бушмен не слишком преувеличивал. Животное, которое он быстро и проворно разделал, был муравьед-ориктероп, разновидность большого муравьеда, которого голландцы знают также под названием «земляная свинья». Он очень часто встречается в Южной Африке, и муравейники не знают злейшего врага. «Мирмекофаг»[217] уничтожает полчища этих насекомых, а когда не может протиснуться в их узкие галереи, выуживает их оттуда, просовывая свой гибкий и липкий язык и втягивая его, густо облепленный муравьями, обратно в рот.
Вскоре подоспело жаркое. Ему не хватило, быть может, еще нескольких поворотов вертела, но изголодавшиеся люди были так нетерпеливы! Половину животного съели сразу, и его мясо, жесткое и целебное, было объявлено превосходным, хотя оно и отдавало муравьиной кислотой. Какая еда! И сколько дала она энергии и надежд этим отважным европейцам!
А ведь им сейчас так надо было, чтобы душу согревала надежда, ибо и в следующую ночь на темном пике Валькирии так и не появилось никакого света.
Глава XXI
FIAT LUX![218]
«Форелопер» и его маленький отряд ушли из крепости уже девять дней назад. Какие препятствия задержали их в пути? Люди или животные встали перед ними непреодолимой преградой? Что могло случиться с Михаилом Цорном и Вильямом Эмери? Уж не потеряны ли они безвозвратно для своих друзей?
Вполне понятны опасения, страхи и те переходы состояния от надежды к отчаянию, которые испытывали астрономы, запертые в скорцефской крепости. Их коллеги, их товарищи ушли уже девять дней назад! А через шесть, самое большое — семь дней, они должны были дойти до цели. Если через девять дней после их отправления все еще не загорелся фонарь на вершине Валькирии — значит, они погибли или попали в плен к кочевым племенам!
Такими печальными были мысли и скорбными — предположения, возникавшие в умах полковника Эвереста и его коллег. С каким нетерпением ждали они, когда солнце, наконец, скроется за горизонтом, чтобы начать свои ночные наблюдения! С каким тщанием они делали это! Все их надежды сосредоточились теперь в этом окуляре трубы, который должен был уловить далекий свет! Вся жизнь их зависела от этого маленького объектива! В продолжение всего дня третьего марта, бродя по склонам Скорцефа, едва обмениваясь несколькими словами, поглощенные только одной мыслью, они страдали так, как не страдали еще никогда! Нет, ни знойная жара пустыни, ни тяготи дневного перехода под палящими лучами тропического солнца, ни муки жажды не были столь гнетущими!
В течение дня они съели последние куски муравьеда, и весь гарнизон крепости перешел на пропитание, добываемое в муравейниках.
Пришла ночь, безлунная, тихая и ясная ночь, исключительно благоприятная для наблюдений... Но никакого света на остроконечной Валькирии не появилось. Вплоть до первых утренних лучей полковник Эверест и Матвей Струкс, сменяя друг друга, вели наблюдение за горизонтом с завидным старанием. Но ничего, совсем ничего не появилось на нем, и солнечный свет вскоре сделал всякое наблюдение невозможным!
Между тем макололы, казалось, решили ждать, когда голод вынудит осажденных к сдаче. И у них были на то основания. Четвертого марта голод снова стал мучить пленников Скорцефа, и несчастные европейцы, чтобы хоть немного уменьшить эти мучения, жевали луковичные корни тех самых гладиолусов, что росли среди выступов на склонах горы.
Пленников? Отнюдь нет! Полковник Эверест и его коллеги не являлись таковыми! Самоходная барка, по-прежнему стоявшая на якоре в маленькой бухте, могла перевезти их по водам Нгами к плодородным местам, где не было недостатка ни в дичи, ни в плодах, ни в овощных культурах! Несколько раз поднимался вопрос, не следует ли отправить бушмена на северное побережье, чтобы он поохотился там для гарнизона. Но это значило бы рисковать судном и, следовательно, их спасением, если макололы атакуют барку. Поэтому это предложение всякий раз отклонялось. Все должны были либо вместе уйти, либо вместе остаться. Что касалось того, чтобы покинуть Скорцеф раньше завершения геодезической операции, то об этом даже не было и речи. Следовало ждать, пока все шансы на успех не будут исчерпаны. Речь шла о терпении. А оно у всех было!
— Когда Араго, Био и Родригес, — сказал в тот день полковник Эверест собравшимся вокруг него товарищам, — решили продолжить меридиан от Дюнкерка до острова Ивица, ученые оказались в ситуации, почти подобной нашей. Речь шла о том, чтобы связать остров с побережьем Испании треугольником, стороны которого длиною превышали сто двадцать миль. Астроном Родригес должен был обосноваться в горах на этом острове и держать там зажженными лампы, тогда как французские ученые жили в палатке за сотню миль оттуда, в пустыне Лас-Пальмас. В течение шестидесяти ночей Араго и Био караулили свет фонаря, направление которого хотели определить. Обескураженные, они уже собирались отказаться от наблюдений, когда на шестьдесят первую ночь светящаяся точка, которую только ее неподвижность не позволяла спутать с какой-нибудь звездою шестой величины, появилась в поле зрения их трубы. Шестьдесят одна ночь ожидания! Что ж, господа, разве англичане и русские не смогут сделать того же, что сделали ради высших интересов науки французские астрономы?
Утвердительное «ура!» было общим ответом ученых. Хотя они могли бы заметить полковнику Эвересту, что ни Био, ни Араго на своей долгой стоянке в пустыне Лас-Пальмас не испытывали таких мук голода.
Днем в лагере макололов у подножия Скорцефа возникло большое оживление. Они сновали туда и обратно, что не могло не встревожить бушмена. Уж не собираются ли туземцы этой ночью попробовать предпринять новый штурм горы, или просто готовятся сняться со стоянки? Внимательно понаблюдав за ними, Мокум сумел заметить в их поведении враждебные намерения. Макололы готовили оружие к бою, женщины и дети, покинув лагерь, двинулись под началом нескольких проводников на восток, поближе к побережью Нгами. Так что было не исключено, что осаждавшие захотели в последний раз попытаться захватить крепость, прежде чем навсегда уйти в сторону Макето, их главного селения.
Бушмен сообщил европейцам о результатах своих наблюдений. Полковник Эверест отдал распоряжение ночью нести более бдительную охрану и привести все оружие в состояние боевой готовности. Число осаждавших могло быть очень значительным. Ничто не мешало им кинуться на склоны Скорцефа целыми сотнями. Стена крепости, разрушенная в нескольких местах, вполне давала возможность прохода какой-нибудь группе туземцев. Поэтому один из матросов — механик экипажа «Королевы и Царя» — получил приказ разогреть на барке котел и развести пары на тот случай, если бегство станет неизбежным. Этот приказ следовало исполнить после захода солнца, чтобы туземцы не обнаружили на озере судна.
Вечерняя трапеза состояла из белых муравьев и корней гладиолусов. Скудная пища для людей, которым, возможно, предстояло сражаться! Но они были полны решимости и без страха ожидали рокового часа.
В шесть часов вечера, когда на землю сразу, как это бывает в тропиках, опустилась ночь, механик по отвесному склону Скорцефа пробрался к судну и занялся топкой. Само собой разумеется, полковник Эверест не исключал возможности бегства лишь в самом крайнем случае, ему претила мысль покинуть свой наблюдательный пост, особенно ночью, ибо в любую секунду на вершине Валькирии мог зажечься фонарь Вильяма Эмери и Михаила Цорна.
Матросов расставили у подножия крепостной стены с приказом любой ценой защищать проломы в ней. Митральеза, заряженная и снабженная большим количеством патронов, высунула свои грозные стволы в амбразуру.
Прождали несколько часов. Полковник Эверест и русский астроном, стоя в узкой башне, постоянно следили за вершиной пика, на которую была наведена подзорная труба. Горизонт оставался довольно темным, в то время как в зените уже блистали изумительные созвездия южного неба. Ни один самый легкий порыв ветра не тревожил атмосферы. Эта глубокая тишина в природе казалась величественной.
Тем временем бушмен, стоя на выступе скалы, прислушивался к звукам, поднимавшимся с равнины. Понемногу звуки эти стали отчетливее. Мокум не ошибся в своих предположениях: макололы готовились к последнему штурму Скорцефа.
До десяти часов туземцы не двигались с места. Они потушили все огни, и лагерь погрузился в темноту. Внезапно бушмен заметил тени, двигавшиеся на склоне горы. Наступавшие были уже в ста шагах от плато, на котором стояла крепость.
— Тревога! Тревога! — крикнул Мокум.
Маленький гарнизон немедленно высыпал наружу и открыл плотную стрельбу по штурмующим. Макололы ответили на это воинственным кличем и, несмотря на непрерывную пальбу, не прекратили восхождение. При свете ружейных вспышек можно было увидеть туземцев, явившихся в таком количестве, что всякое сопротивление казалось невозможным. Однако пули, из которых ни одна не пропала даром, проделывали в этой массе большие бреши. Макололы падали гроздьями, скатывавшимися одна за другой обратно к подножию горы. В короткие промежутки между выстрелами осажденные могли слышать крики раненых. Но их ничто не останавливало. Макололы по-прежнему поднимались тесными рядами, не выпустив ни одной стрелы (чтобы не тратить на это время), желая во что бы то ни стало добраться до вершины Скорцефа.
Полковник командовал боем. Его коллеги, вооруженные, как и он, храбро сражались, не исключая и Паландера, который наверняка в первый раз держал в руке ружье. Сэр Джон то с одной скалы, то с другой, тут стреляя с колена, там — лежа, вытворял чудеса, и его карабин, раскалившись от частой стрельбы, уже обжигал ему руки. Что до бушмена, то в этой кровавой битве он превратился в терпеливого, отважного, уверенного в себе охотника, каким его и знали.
Однако ни восхитительная стойкость осаждаемых, ни верность их стрельбы — ничто не могло остановить стремительного потока, который накатывался на них. Одного убитого туземца заменяли двадцать других, а это было слишком много для двенадцати европейцев! После получасовой борьбы полковник Эверест понял, что сейчас его захлестнет.
Действительно, не только на южном склоне Скорцефа, но и на прилегающих склонах волна осаждавших все время нарастала. Трупы одних устилали дорогу другим. Некоторые туземцы делали себе из мертвых щиты и поднимались наверх, укрываясь за их телами. Все это при коротких и редких вспышках выстрелов выглядело зловеще и устрашающе. Нападением диких зверей был штурм этих грабителей, жаждущих крови, они были хуже, чем дикие животные африканской фауны! Они вполне стоили тигров, которых как раз не хватает на этом континенте!
В половине одиннадцатого первые туземцы достигли площадки на вершине Скорцефа. Осаждаемые не могли сражаться с ними врукопашную, то есть в условиях, когда им не могло служить оружие. Таким образом, срочно надо было искать убежища за крепостной стеной. К счастью, маленький отряд был целым и невредимым, потому что макололы не пустили еще ни одной стрелы.
— Всем отойти! — крикнул полковник громким голосом, перекрывшим шум сражения.
И, сделав последние выстрелы, осажденные, следуя за своим начальником, укрылись за стенами крепости.
Это отступление было встречено ликующими криками туземцев. Они тут же столпились перед центральной брешью, намереваясь вскарабкаться здесь наверх.
Но тут внезапно раздался страшный грохот, какой-то жуткий треск, какой бывает при электрическом разряде в атмосфере. Это заговорила митральеза, которой управлял сэр Джон. Ее двадцать пять стволов, расположенных веером, поливали свинцом сектор более чем в сто футов на поверхности площадки, которую заполонили туземцы. Пули, непрерывно подаваемые автоматическим механизмом, падали на осаждавших градом. В ответ на выстрелы этого ужасного орудия сначала раздались крики, но они тут же стихли, и тогда тучей полетели стрелы, которые не причинили и не могли причинить никакого вреда осажденным.
— Она в порядке, ваша крошка! — сдержанно сказал бушмен, подойдя к сэру Джону. — Когда вы только устанете сотрясать воздух?
Но митральеза уже молчала. Макололы, пытаясь укрыться от этого града пуль, исчезли. Они сгрудились на флангах форта, оставив площадку сплошь усеянной своими покойниками.
Что же делали в эту минуту передышки полковник Эверест и Матвей Струкс? Они вернулись на свой наблюдательный пост в башне, и там, прильнув глазом к трубе угломера, высматривали во тьме пик Валькирии. Ни крики, ни опасность не могли взволновать их! Со спокойной душой, с ясным взглядом, великолепные в своем самообладании, они смотрели, они наблюдали с такой тщательностью, словно находились под куполом обсерватории, и, когда завывания макололов дали им знать, что сражение возобновилось, ученые договорились по очереди дежурить возле драгоценного инструмента, после чего полковник Эверест вернулся на линию огня.
Действительно, борьба возобновилась. Митральезы уже было недостаточно, чтобы отразить врага, толпы макололов появились у всех брешей с леденящими душу криками. Около получаса шел бой перед отверстиями в стене. Осажденные, будучи под защитой своего огнестрельного оружия, получили лишь несколько царапин от наконечников копий. Ожесточение с той и другой стороны не убывало, а гнев возрастал, когда дело доходило до рукопашной.
Тогда-то, примерно в половине двенадцатого, в самой гуще схватки, посреди грохота перестрелки около полковника Эвереста появился Матвей Струкс. Его взгляд был одновременно и сияющим и растерянным. Одна стрела только что воткнулась ему в шляпу и еще подрагивала над головой.
— Фонарь! Фонарь! — повторял он.
— Неужели? — воскликнул полковник Эверест, щелкая затвором ружья.
— Да! Фонарь!
— Вы его увидели?
— Да!
При этих словах полковник, в последний раз разрядив карабин, издал победное «ура!» и кинулся к башне, сопровождаемый своим бесстрашным коллегой.
Там полковник нагнулся к подзорной трубе и, сдерживая биение сердца, стал смотреть. О, в этот момент перед его глазами прошла вся его жизнь! Да! Фонарь был на месте, поблескивая в сетке делений объектива! Да! На вершине Валькирии горел свет! Да! Последний треугольник наконец-то нашел свою точку опоры!
Поистине великолепное зрелище представляли собой два ученых, производивших наблюдения в самый разгар схватки. Туземцы, число которых было слишком велико, напирали на стену. Сэр Джон и бушмен оспаривали у них каждый фут земли. На пули европейцев отвечали стрелы макололов, на удары копий — удары топора. И, однако, один за другим полковник Эверест и Матвей Струкс, склоняясь над прибором, беспрестанно производили измерения! Они повторяли и повторяли повороты круга, чтобы проверить ошибки в прочтении данных, а бесстрастный Николай Паландер отмечал в своем реестре результаты их наблюдений! Не раз над их головами пролетали стрелы, но они продолжали визировать фонарь на Валькирии, а потом с помощью лупы уточняли показания верньера, и один неутомимо проверял результаты, полученные другим!
— Еще одно измерение, — говорил Матвей Струкс, поворачивая трубу по разделенному на градусы лимбу.
Наконец огромный камень, брошенный рукой туземца, выбил реестр из рук Паландера и, опрокинув угломер, разбил его.
Но измерения уже были закончены! Направление фонаря было вычислено с точностью до тысячных долей секунды!
Теперь оставалось бежать, чтобы спасти результаты этой великолепной, героической работы. Туземцы уже проникли в каземат и с минуты на минуту могли появиться в башне. Взяв свое оружие, полковник Эверест и два его коллеги вместе с Паландером, подобравшим свой драгоценный реестр, выскочили через один из проломов. Их товарищи снаружи — некоторые из них были легко ранены — приготовились прикрывать отступление.
Но в тот момент, когда астрономы уже начали спускаться по северному склону Скорцефа, Матвей Струкс воскликнул:
— А наш сигнал!
Действительно, на фонарь, зажженный их двумя молодыми коллегами они забыли ответить световым сигналом. Для завершения геодезической операции Вильяму Эмери и Михаилу Цорну в свою очередь следовало завизировать вершину Скорцефа, и конечно же там, на пике, они сейчас с нетерпением ожидали, что этот огонь появится.
— Еще одно усилие! — воскликнул полковник Эверест.
И в то время как его соратники с нечеловеческой энергией теснили ряды макололов, он вернулся в башню.
Башня эта была срублена из сухих бревен. Одной искры было достаточно, чтобы она загорелась. Полковник поджег ее с помощью кремня. Дерево тотчас затрещало, и полковник, бросившись наружу, догнал своих товарищей.
Несколько минут спустя, под градом стрел и под дождем человеческих тел, кидавшихся вниз со Скорцефа, европейцы спускались по уступам, толкая перед собой митральезу, которую ни за что не хотели оставить. В последний раз отбив атаку туземцев огнем этого орудия, они добрались до барки.
Механик держал ее под парами. Канат перерубили, винт пришел в движение, и судно «Королева и Царь» быстро двинулись вперед по темной глади озера.
Когда барка удалилась далеко от берега, ее пассажиры увидели вершину Скорцефа. Охваченная пламенем башня горела, как факел, и ее яркий свет, конечно, уже увидели на пике Валькирии.
Громкое «ура!» англичан и русских встретило этот гигантский фонарь, свет которого заставил далеко отступить ночную тьму.
Вильям Эмери и Михаил Цорн не могли жаловаться!
В ответ на их звездочку им показали целое солнце.
Вполне понятны опасения, страхи и те переходы состояния от надежды к отчаянию, которые испытывали астрономы, запертые в скорцефской крепости. Их коллеги, их товарищи ушли уже девять дней назад! А через шесть, самое большое — семь дней, они должны были дойти до цели. Если через девять дней после их отправления все еще не загорелся фонарь на вершине Валькирии — значит, они погибли или попали в плен к кочевым племенам!
Такими печальными были мысли и скорбными — предположения, возникавшие в умах полковника Эвереста и его коллег. С каким нетерпением ждали они, когда солнце, наконец, скроется за горизонтом, чтобы начать свои ночные наблюдения! С каким тщанием они делали это! Все их надежды сосредоточились теперь в этом окуляре трубы, который должен был уловить далекий свет! Вся жизнь их зависела от этого маленького объектива! В продолжение всего дня третьего марта, бродя по склонам Скорцефа, едва обмениваясь несколькими словами, поглощенные только одной мыслью, они страдали так, как не страдали еще никогда! Нет, ни знойная жара пустыни, ни тяготи дневного перехода под палящими лучами тропического солнца, ни муки жажды не были столь гнетущими!
В течение дня они съели последние куски муравьеда, и весь гарнизон крепости перешел на пропитание, добываемое в муравейниках.
Пришла ночь, безлунная, тихая и ясная ночь, исключительно благоприятная для наблюдений... Но никакого света на остроконечной Валькирии не появилось. Вплоть до первых утренних лучей полковник Эверест и Матвей Струкс, сменяя друг друга, вели наблюдение за горизонтом с завидным старанием. Но ничего, совсем ничего не появилось на нем, и солнечный свет вскоре сделал всякое наблюдение невозможным!
Между тем макололы, казалось, решили ждать, когда голод вынудит осажденных к сдаче. И у них были на то основания. Четвертого марта голод снова стал мучить пленников Скорцефа, и несчастные европейцы, чтобы хоть немного уменьшить эти мучения, жевали луковичные корни тех самых гладиолусов, что росли среди выступов на склонах горы.
Пленников? Отнюдь нет! Полковник Эверест и его коллеги не являлись таковыми! Самоходная барка, по-прежнему стоявшая на якоре в маленькой бухте, могла перевезти их по водам Нгами к плодородным местам, где не было недостатка ни в дичи, ни в плодах, ни в овощных культурах! Несколько раз поднимался вопрос, не следует ли отправить бушмена на северное побережье, чтобы он поохотился там для гарнизона. Но это значило бы рисковать судном и, следовательно, их спасением, если макололы атакуют барку. Поэтому это предложение всякий раз отклонялось. Все должны были либо вместе уйти, либо вместе остаться. Что касалось того, чтобы покинуть Скорцеф раньше завершения геодезической операции, то об этом даже не было и речи. Следовало ждать, пока все шансы на успех не будут исчерпаны. Речь шла о терпении. А оно у всех было!
— Когда Араго, Био и Родригес, — сказал в тот день полковник Эверест собравшимся вокруг него товарищам, — решили продолжить меридиан от Дюнкерка до острова Ивица, ученые оказались в ситуации, почти подобной нашей. Речь шла о том, чтобы связать остров с побережьем Испании треугольником, стороны которого длиною превышали сто двадцать миль. Астроном Родригес должен был обосноваться в горах на этом острове и держать там зажженными лампы, тогда как французские ученые жили в палатке за сотню миль оттуда, в пустыне Лас-Пальмас. В течение шестидесяти ночей Араго и Био караулили свет фонаря, направление которого хотели определить. Обескураженные, они уже собирались отказаться от наблюдений, когда на шестьдесят первую ночь светящаяся точка, которую только ее неподвижность не позволяла спутать с какой-нибудь звездою шестой величины, появилась в поле зрения их трубы. Шестьдесят одна ночь ожидания! Что ж, господа, разве англичане и русские не смогут сделать того же, что сделали ради высших интересов науки французские астрономы?
Утвердительное «ура!» было общим ответом ученых. Хотя они могли бы заметить полковнику Эвересту, что ни Био, ни Араго на своей долгой стоянке в пустыне Лас-Пальмас не испытывали таких мук голода.
Днем в лагере макололов у подножия Скорцефа возникло большое оживление. Они сновали туда и обратно, что не могло не встревожить бушмена. Уж не собираются ли туземцы этой ночью попробовать предпринять новый штурм горы, или просто готовятся сняться со стоянки? Внимательно понаблюдав за ними, Мокум сумел заметить в их поведении враждебные намерения. Макололы готовили оружие к бою, женщины и дети, покинув лагерь, двинулись под началом нескольких проводников на восток, поближе к побережью Нгами. Так что было не исключено, что осаждавшие захотели в последний раз попытаться захватить крепость, прежде чем навсегда уйти в сторону Макето, их главного селения.
Бушмен сообщил европейцам о результатах своих наблюдений. Полковник Эверест отдал распоряжение ночью нести более бдительную охрану и привести все оружие в состояние боевой готовности. Число осаждавших могло быть очень значительным. Ничто не мешало им кинуться на склоны Скорцефа целыми сотнями. Стена крепости, разрушенная в нескольких местах, вполне давала возможность прохода какой-нибудь группе туземцев. Поэтому один из матросов — механик экипажа «Королевы и Царя» — получил приказ разогреть на барке котел и развести пары на тот случай, если бегство станет неизбежным. Этот приказ следовало исполнить после захода солнца, чтобы туземцы не обнаружили на озере судна.
Вечерняя трапеза состояла из белых муравьев и корней гладиолусов. Скудная пища для людей, которым, возможно, предстояло сражаться! Но они были полны решимости и без страха ожидали рокового часа.
В шесть часов вечера, когда на землю сразу, как это бывает в тропиках, опустилась ночь, механик по отвесному склону Скорцефа пробрался к судну и занялся топкой. Само собой разумеется, полковник Эверест не исключал возможности бегства лишь в самом крайнем случае, ему претила мысль покинуть свой наблюдательный пост, особенно ночью, ибо в любую секунду на вершине Валькирии мог зажечься фонарь Вильяма Эмери и Михаила Цорна.
Матросов расставили у подножия крепостной стены с приказом любой ценой защищать проломы в ней. Митральеза, заряженная и снабженная большим количеством патронов, высунула свои грозные стволы в амбразуру.
Прождали несколько часов. Полковник Эверест и русский астроном, стоя в узкой башне, постоянно следили за вершиной пика, на которую была наведена подзорная труба. Горизонт оставался довольно темным, в то время как в зените уже блистали изумительные созвездия южного неба. Ни один самый легкий порыв ветра не тревожил атмосферы. Эта глубокая тишина в природе казалась величественной.
Тем временем бушмен, стоя на выступе скалы, прислушивался к звукам, поднимавшимся с равнины. Понемногу звуки эти стали отчетливее. Мокум не ошибся в своих предположениях: макололы готовились к последнему штурму Скорцефа.
До десяти часов туземцы не двигались с места. Они потушили все огни, и лагерь погрузился в темноту. Внезапно бушмен заметил тени, двигавшиеся на склоне горы. Наступавшие были уже в ста шагах от плато, на котором стояла крепость.
— Тревога! Тревога! — крикнул Мокум.
Маленький гарнизон немедленно высыпал наружу и открыл плотную стрельбу по штурмующим. Макололы ответили на это воинственным кличем и, несмотря на непрерывную пальбу, не прекратили восхождение. При свете ружейных вспышек можно было увидеть туземцев, явившихся в таком количестве, что всякое сопротивление казалось невозможным. Однако пули, из которых ни одна не пропала даром, проделывали в этой массе большие бреши. Макололы падали гроздьями, скатывавшимися одна за другой обратно к подножию горы. В короткие промежутки между выстрелами осажденные могли слышать крики раненых. Но их ничто не останавливало. Макололы по-прежнему поднимались тесными рядами, не выпустив ни одной стрелы (чтобы не тратить на это время), желая во что бы то ни стало добраться до вершины Скорцефа.
Полковник командовал боем. Его коллеги, вооруженные, как и он, храбро сражались, не исключая и Паландера, который наверняка в первый раз держал в руке ружье. Сэр Джон то с одной скалы, то с другой, тут стреляя с колена, там — лежа, вытворял чудеса, и его карабин, раскалившись от частой стрельбы, уже обжигал ему руки. Что до бушмена, то в этой кровавой битве он превратился в терпеливого, отважного, уверенного в себе охотника, каким его и знали.
Однако ни восхитительная стойкость осаждаемых, ни верность их стрельбы — ничто не могло остановить стремительного потока, который накатывался на них. Одного убитого туземца заменяли двадцать других, а это было слишком много для двенадцати европейцев! После получасовой борьбы полковник Эверест понял, что сейчас его захлестнет.
Действительно, не только на южном склоне Скорцефа, но и на прилегающих склонах волна осаждавших все время нарастала. Трупы одних устилали дорогу другим. Некоторые туземцы делали себе из мертвых щиты и поднимались наверх, укрываясь за их телами. Все это при коротких и редких вспышках выстрелов выглядело зловеще и устрашающе. Нападением диких зверей был штурм этих грабителей, жаждущих крови, они были хуже, чем дикие животные африканской фауны! Они вполне стоили тигров, которых как раз не хватает на этом континенте!
В половине одиннадцатого первые туземцы достигли площадки на вершине Скорцефа. Осаждаемые не могли сражаться с ними врукопашную, то есть в условиях, когда им не могло служить оружие. Таким образом, срочно надо было искать убежища за крепостной стеной. К счастью, маленький отряд был целым и невредимым, потому что макололы не пустили еще ни одной стрелы.
— Всем отойти! — крикнул полковник громким голосом, перекрывшим шум сражения.
И, сделав последние выстрелы, осажденные, следуя за своим начальником, укрылись за стенами крепости.
Это отступление было встречено ликующими криками туземцев. Они тут же столпились перед центральной брешью, намереваясь вскарабкаться здесь наверх.
Но тут внезапно раздался страшный грохот, какой-то жуткий треск, какой бывает при электрическом разряде в атмосфере. Это заговорила митральеза, которой управлял сэр Джон. Ее двадцать пять стволов, расположенных веером, поливали свинцом сектор более чем в сто футов на поверхности площадки, которую заполонили туземцы. Пули, непрерывно подаваемые автоматическим механизмом, падали на осаждавших градом. В ответ на выстрелы этого ужасного орудия сначала раздались крики, но они тут же стихли, и тогда тучей полетели стрелы, которые не причинили и не могли причинить никакого вреда осажденным.
— Она в порядке, ваша крошка! — сдержанно сказал бушмен, подойдя к сэру Джону. — Когда вы только устанете сотрясать воздух?
Но митральеза уже молчала. Макололы, пытаясь укрыться от этого града пуль, исчезли. Они сгрудились на флангах форта, оставив площадку сплошь усеянной своими покойниками.
Что же делали в эту минуту передышки полковник Эверест и Матвей Струкс? Они вернулись на свой наблюдательный пост в башне, и там, прильнув глазом к трубе угломера, высматривали во тьме пик Валькирии. Ни крики, ни опасность не могли взволновать их! Со спокойной душой, с ясным взглядом, великолепные в своем самообладании, они смотрели, они наблюдали с такой тщательностью, словно находились под куполом обсерватории, и, когда завывания макололов дали им знать, что сражение возобновилось, ученые договорились по очереди дежурить возле драгоценного инструмента, после чего полковник Эверест вернулся на линию огня.
Действительно, борьба возобновилась. Митральезы уже было недостаточно, чтобы отразить врага, толпы макололов появились у всех брешей с леденящими душу криками. Около получаса шел бой перед отверстиями в стене. Осажденные, будучи под защитой своего огнестрельного оружия, получили лишь несколько царапин от наконечников копий. Ожесточение с той и другой стороны не убывало, а гнев возрастал, когда дело доходило до рукопашной.
Тогда-то, примерно в половине двенадцатого, в самой гуще схватки, посреди грохота перестрелки около полковника Эвереста появился Матвей Струкс. Его взгляд был одновременно и сияющим и растерянным. Одна стрела только что воткнулась ему в шляпу и еще подрагивала над головой.
— Фонарь! Фонарь! — повторял он.
— Неужели? — воскликнул полковник Эверест, щелкая затвором ружья.
— Да! Фонарь!
— Вы его увидели?
— Да!
При этих словах полковник, в последний раз разрядив карабин, издал победное «ура!» и кинулся к башне, сопровождаемый своим бесстрашным коллегой.
Там полковник нагнулся к подзорной трубе и, сдерживая биение сердца, стал смотреть. О, в этот момент перед его глазами прошла вся его жизнь! Да! Фонарь был на месте, поблескивая в сетке делений объектива! Да! На вершине Валькирии горел свет! Да! Последний треугольник наконец-то нашел свою точку опоры!
Поистине великолепное зрелище представляли собой два ученых, производивших наблюдения в самый разгар схватки. Туземцы, число которых было слишком велико, напирали на стену. Сэр Джон и бушмен оспаривали у них каждый фут земли. На пули европейцев отвечали стрелы макололов, на удары копий — удары топора. И, однако, один за другим полковник Эверест и Матвей Струкс, склоняясь над прибором, беспрестанно производили измерения! Они повторяли и повторяли повороты круга, чтобы проверить ошибки в прочтении данных, а бесстрастный Николай Паландер отмечал в своем реестре результаты их наблюдений! Не раз над их головами пролетали стрелы, но они продолжали визировать фонарь на Валькирии, а потом с помощью лупы уточняли показания верньера, и один неутомимо проверял результаты, полученные другим!
— Еще одно измерение, — говорил Матвей Струкс, поворачивая трубу по разделенному на градусы лимбу.
Наконец огромный камень, брошенный рукой туземца, выбил реестр из рук Паландера и, опрокинув угломер, разбил его.
Но измерения уже были закончены! Направление фонаря было вычислено с точностью до тысячных долей секунды!
Теперь оставалось бежать, чтобы спасти результаты этой великолепной, героической работы. Туземцы уже проникли в каземат и с минуты на минуту могли появиться в башне. Взяв свое оружие, полковник Эверест и два его коллеги вместе с Паландером, подобравшим свой драгоценный реестр, выскочили через один из проломов. Их товарищи снаружи — некоторые из них были легко ранены — приготовились прикрывать отступление.
Но в тот момент, когда астрономы уже начали спускаться по северному склону Скорцефа, Матвей Струкс воскликнул:
— А наш сигнал!
Действительно, на фонарь, зажженный их двумя молодыми коллегами они забыли ответить световым сигналом. Для завершения геодезической операции Вильяму Эмери и Михаилу Цорну в свою очередь следовало завизировать вершину Скорцефа, и конечно же там, на пике, они сейчас с нетерпением ожидали, что этот огонь появится.
— Еще одно усилие! — воскликнул полковник Эверест.
И в то время как его соратники с нечеловеческой энергией теснили ряды макололов, он вернулся в башню.
Башня эта была срублена из сухих бревен. Одной искры было достаточно, чтобы она загорелась. Полковник поджег ее с помощью кремня. Дерево тотчас затрещало, и полковник, бросившись наружу, догнал своих товарищей.
Несколько минут спустя, под градом стрел и под дождем человеческих тел, кидавшихся вниз со Скорцефа, европейцы спускались по уступам, толкая перед собой митральезу, которую ни за что не хотели оставить. В последний раз отбив атаку туземцев огнем этого орудия, они добрались до барки.
Механик держал ее под парами. Канат перерубили, винт пришел в движение, и судно «Королева и Царь» быстро двинулись вперед по темной глади озера.
Когда барка удалилась далеко от берега, ее пассажиры увидели вершину Скорцефа. Охваченная пламенем башня горела, как факел, и ее яркий свет, конечно, уже увидели на пике Валькирии.
Громкое «ура!» англичан и русских встретило этот гигантский фонарь, свет которого заставил далеко отступить ночную тьму.
Вильям Эмери и Михаил Цорн не могли жаловаться!
В ответ на их звездочку им показали целое солнце.
Глава XXII,
В КОТОРОЙ НИКОЛАЙ ПАЛАНДЕР ВЫХОДИТ ИЗ СЕБЯ
Когда наступило утро, барка причалила к северному побережью озера. Полковник Эверест и его спутники, готовившиеся к тому, что придется стрелять, разрядили свои карабины, и судно «Королева и Царь» встало на якорь в небольшой бухточке между двух скал.
Бушмен, сэр Джон Муррэй и один из матросов отправились обследовать окрестности. Местность оказалась безлюдна. Ни одного следа макололов. Но, к большой радости для изголодавшегося отряда, дичи водилось предостаточно. В высокой траве лугов и под тенью древесных зарослей паслись стада антилоп. Кроме того, на берегах Нгами обитало множество водоплавающей птицы семейства утиных. Охотники возвратились с большой добычей. Англо-русская экспедиция смогла подкрепиться вкусным мясом, в котором у них теперь не было недостатка.
В то утро пятого марта вблизи озера Нгами, на берегу небольшой речки, под высокими ивами астрономы разбили лагерь. Местом встречи, условленным с «форелопером», как раз и было северное побережье озера, прорезанное в этом месте маленькой бухтой. Итак, им выпало несколько дней вынужденного отдыха, на что никто и не думал жаловаться — после столь большого напряжения сил. Николай Паландер воспользовался этим, чтобы вычислить результаты последних тригонометрических операций. Мокум и сэр Джон получили разрядку, охотясь как одержимые в этом богатом дичью краю, плодородном и изобилующем водою, который почтенный англичанин охотно приобрел бы для британского правительства.
Через три дня, восьмого марта, выстрелы возвестили о прибытии отряда «форелопера». Вильям Эмери и Михаил Цорн, два матроса и бушмен возвратились живыми и невредимыми. Они в целости доставили свой теодолит — единственный инструмент, который остался теперь в распоряжении англо-русской комиссии.
Бушмен, сэр Джон Муррэй и один из матросов отправились обследовать окрестности. Местность оказалась безлюдна. Ни одного следа макололов. Но, к большой радости для изголодавшегося отряда, дичи водилось предостаточно. В высокой траве лугов и под тенью древесных зарослей паслись стада антилоп. Кроме того, на берегах Нгами обитало множество водоплавающей птицы семейства утиных. Охотники возвратились с большой добычей. Англо-русская экспедиция смогла подкрепиться вкусным мясом, в котором у них теперь не было недостатка.
В то утро пятого марта вблизи озера Нгами, на берегу небольшой речки, под высокими ивами астрономы разбили лагерь. Местом встречи, условленным с «форелопером», как раз и было северное побережье озера, прорезанное в этом месте маленькой бухтой. Итак, им выпало несколько дней вынужденного отдыха, на что никто и не думал жаловаться — после столь большого напряжения сил. Николай Паландер воспользовался этим, чтобы вычислить результаты последних тригонометрических операций. Мокум и сэр Джон получили разрядку, охотясь как одержимые в этом богатом дичью краю, плодородном и изобилующем водою, который почтенный англичанин охотно приобрел бы для британского правительства.
Через три дня, восьмого марта, выстрелы возвестили о прибытии отряда «форелопера». Вильям Эмери и Михаил Цорн, два матроса и бушмен возвратились живыми и невредимыми. Они в целости доставили свой теодолит — единственный инструмент, который остался теперь в распоряжении англо-русской комиссии.