Между двадцать девятой и двадцатой южными параллелями, от реки Оранжевой до озера Нгами протянулась пустыня Калахари. С запада на восток она простирается от Атлантики до двадцать пятого восточного меридиана по Гринвичу. Но пустыня Калахари, строго говоря, не совсем пустыня. Это отнюдь не пески Сахары, нескончаемые пески, лишенные растительности, это саванны с характерной для них растительностью — здесь произрастает множество растений; поверхность ее изобилует травами; в ней есть густые кустарники и леса с большими деревьями; травами и кустарником; здесь во множестве водится дичь и опасные звери; здесь живут оседлые или кочевые племена бушменов и бакалахаров. Но большую часть года в этой области Африканского материка нет воды; русла многочисленных рек, пересекающих ее, высыхают. Правда, экспедиция могла рассчитывать на то, что в болотах, озерах и ручьях еще не истощились запасы накопившейся воды.
Мокум поведал своим спутникам о Калахари все, что знал сам, бывая здесь и как охотник, добывающий себе пропитание, и как проводник. Полковник Эверест и Матвей Струкс пришли к выводу, что на этом обширном пространстве есть все условия для проведения триангуляции.
Оставалось избрать меридиан, на котором следовало измерить дугу в несколько градусов. А нельзя ли взять тот, что проходит через одну из оконечностей базиса? Это дало бы возможность обойтись без связывания этого базиса с другой точкой Калахари целой серией вспомогательных треугольников. [Чтобы лучше понять, что представляет собой геодезическая операция, называемая триангуляцией, позаимствуем следующие геометрические построения из учебника «Новые уроки космографии» г-на А. Гарсе, преподавателя математики лицея Генриха IV. С помощью прилагаемого здесь рисунка эта любопытная процедура будет легко понята:
«Пусть АБ — меридиан, длину которого требуется найти. Тщательно измеряем основание (базис) AB, идущий от оконечности А меридиана до первой позиции В. Затем по обеим сторонам этого меридиана избираем дополнительные позиции — Г, Д, Е, Ж, 3, И и так далее, каждая из которых позволяет видеть соседнюю позицию, и измеряем с помощью теодолита углы каждого из треугольников АВГ, ВГД, ДЕЖ и т. д., которые они образуют между собой. Эта первая операция позволяет определить параметры различных треугольников, ибо в первом известна длина AB и утлы, и можно вычислить сторону ВГ; во втором — сторона ВГ и углы, и легко подсчитывается сторона ГД; в третьем — известна сторона ГД и утлы и можно получить сторону ДЕ и так далее. Затем определяем наклон меридиана относительно основания AB, для чего измеряем угол MAB. Таким образом, в треугольнике АВМ известны сторона AB и прилегающие к ней углы и можно вычислить первый отрезок AM меридиана. Аналогично вычисляются угол ВАШ и сторона ВМ: таким образом, в треугольнике МГН оказывается известной сторона ГМ = ВГ-ВМ и прилегающие к ней углы и можно подсчитать второй отрезок МН меридиана, угол ДНП и сторону ГН. Таким образом, в треугольнике НДП становится известна сторона ДН = ГД-ГН и прилегающие к ней утлы и можно определить третий отрезок НП меридиана, и так далее. Понятно, что таким образом получается по частям общая длина оси АБ». (Примеч. авт.).] После обсуждения было решено, что южная оконечность базиса может послужить такой начальной точкой меридиана. Меридиан оказался двадцать четвертым к востоку от Гринвича: на протяжении самое малое семи градусов он проходил по пространству, на котором не встречалось никаких естественных препятствий — или, по крайней мере, они не были отмечены на карте. Только на севере он пересекал озеро Нгами, в его восточной части, но это отнюдь не являлось непреодолимой преградой для исследователей. Араго испытал гораздо большие трудности, когда геодезически соединял побережье Испании с Балеарскими островами.
Так было решено выбрать дугу для измерения на двадцать четвертом меридиане, которая будет продолжена на территории Российской империи. Астрономы занялись выбором точки для вершины первого треугольника, основанием которому должен был служить уже измеренный базис. Ею стало одинокое дерево, стоящее на небольшом взгорке примерно в десяти милях отсюда. Оно было хорошо видно и с юго-восточной, и с северо-западной оконечности базиса.
Сначала астрономы приступили к определению угла, который составляет это дерево с юго-восточным концом базиса. Угол измерили угломером Борда, оба окуляра которого были установлены так, чтобы их оптические оси точно совпали с плоскостью круга; один из них был наведен на северо-западную оконечность базиса, а другой — на выбранное дерево; образовавшийся между окулярами угол показывал угловое расстояние между этими двумя точками. Этот замечательный инструмент позволял исследователям сводить к минимуму возникающие при измерении ошибки. Что касается верньеров, нивелиров и ватерпасов, обеспечивающих устойчивое положение прибора, то о лучших нельзя было и мечтать. Англо-русская научная комиссия располагала четырьмя угломерами. Два из них служили для определения углов на поверхности земли; два других (их круги размещены вертикально) позволяли с помощью искусственных горизонтов получать зенитные расстояния и, следовательно, вычислять, даже ночью, широту ориентира с приближением в крохотную долю секунды. Действительно, в этой трудоемкой работе по триангуляции надо было не только определить величину углов, составляющих геодезические треугольники, но измерить с некоторыми интервалами меридиональную высоту звезд[145] — высоту, равную широте каждого ориентира.
Четырнадцатого апреля полковник Эверест, Михаил Цорн и Николай Паландер вычислили угол между юго-восточным концом базиса и деревом, в то время как Матвей Струкс, Вильям Эмери и сэр Джон Муррэй измерили угол между тем же самым деревом и северо-западным концом базиса. Погода благоприятствовала нашим исследователям, но если бы она помешала им днем, то замеры велись бы ночью при свете электрических фонарей, которыми была оснащена экспедиция.
Тем временем лагерь снялся с места, быков запрягли в повозки, и караван под предводительством бушмена направился к первому ориентиру, который должен был послужить и местом стоянки. Два «каамас» с погонщиками, предназначенные для транспортировки инструментов, сопровождали астрономов. Когда ученые, измерявшие оба угла, закончили работу, они присоединились к каравану, расположившемуся вокруг дерева-ориентира.
Это был огромный баобаб, достигавший более восьмидесяти футов в обхвате. Кора его, цвета сиенита[146], придавала ему необычный вид. Под необъятной кроной этого гиганта, населенной великим множеством белок, охочих до его яйцевидной формы фруктов с белой мякотью, смог уместиться весь караван; судовой кок принялся готовить ужин для европейцев. При этом в дичи не было недостатка: охотники отряда прочесали окрестности и подстрелили несколько антилоп. Скоро запах дымящегося жареного мяса распространился в воздухе, вызывая аппетит у исследователей, на который они и без того не жаловались.
Сытно поужинав, астрономы удалились в свои повозки, а Мокум стал расставлять часовых вдоль границ лагеря. Большие костры, для которых пошли в ход засохшие ветви гигантского баобаба, оставались зажженными всю ночь, что помогало держать на почтительном расстоянии диких зверей, привлеченных запахом мяса и крови.
Через два часа Михаил Цорн и Вильям Эмери проснулись и встали, чтобы вычислить широту этой точки-ориентира путем определения высоты звезд. Забыв о дневной усталости, оба устроились у окуляров своих приборов и под вой гиен и рыканье львов, раздававшихся в темной долине, старательно определяли изменение зенитного расстояния при переходе от первого ориентире ко второму.
Глава IX
Мокум поведал своим спутникам о Калахари все, что знал сам, бывая здесь и как охотник, добывающий себе пропитание, и как проводник. Полковник Эверест и Матвей Струкс пришли к выводу, что на этом обширном пространстве есть все условия для проведения триангуляции.
Оставалось избрать меридиан, на котором следовало измерить дугу в несколько градусов. А нельзя ли взять тот, что проходит через одну из оконечностей базиса? Это дало бы возможность обойтись без связывания этого базиса с другой точкой Калахари целой серией вспомогательных треугольников. [Чтобы лучше понять, что представляет собой геодезическая операция, называемая триангуляцией, позаимствуем следующие геометрические построения из учебника «Новые уроки космографии» г-на А. Гарсе, преподавателя математики лицея Генриха IV. С помощью прилагаемого здесь рисунка эта любопытная процедура будет легко понята:
«Пусть АБ — меридиан, длину которого требуется найти. Тщательно измеряем основание (базис) AB, идущий от оконечности А меридиана до первой позиции В. Затем по обеим сторонам этого меридиана избираем дополнительные позиции — Г, Д, Е, Ж, 3, И и так далее, каждая из которых позволяет видеть соседнюю позицию, и измеряем с помощью теодолита углы каждого из треугольников АВГ, ВГД, ДЕЖ и т. д., которые они образуют между собой. Эта первая операция позволяет определить параметры различных треугольников, ибо в первом известна длина AB и утлы, и можно вычислить сторону ВГ; во втором — сторона ВГ и углы, и легко подсчитывается сторона ГД; в третьем — известна сторона ГД и утлы и можно получить сторону ДЕ и так далее. Затем определяем наклон меридиана относительно основания AB, для чего измеряем угол MAB. Таким образом, в треугольнике АВМ известны сторона AB и прилегающие к ней углы и можно вычислить первый отрезок AM меридиана. Аналогично вычисляются угол ВАШ и сторона ВМ: таким образом, в треугольнике МГН оказывается известной сторона ГМ = ВГ-ВМ и прилегающие к ней углы и можно подсчитать второй отрезок МН меридиана, угол ДНП и сторону ГН. Таким образом, в треугольнике НДП становится известна сторона ДН = ГД-ГН и прилегающие к ней утлы и можно определить третий отрезок НП меридиана, и так далее. Понятно, что таким образом получается по частям общая длина оси АБ». (Примеч. авт.).] После обсуждения было решено, что южная оконечность базиса может послужить такой начальной точкой меридиана. Меридиан оказался двадцать четвертым к востоку от Гринвича: на протяжении самое малое семи градусов он проходил по пространству, на котором не встречалось никаких естественных препятствий — или, по крайней мере, они не были отмечены на карте. Только на севере он пересекал озеро Нгами, в его восточной части, но это отнюдь не являлось непреодолимой преградой для исследователей. Араго испытал гораздо большие трудности, когда геодезически соединял побережье Испании с Балеарскими островами.
Так было решено выбрать дугу для измерения на двадцать четвертом меридиане, которая будет продолжена на территории Российской империи. Астрономы занялись выбором точки для вершины первого треугольника, основанием которому должен был служить уже измеренный базис. Ею стало одинокое дерево, стоящее на небольшом взгорке примерно в десяти милях отсюда. Оно было хорошо видно и с юго-восточной, и с северо-западной оконечности базиса.
Сначала астрономы приступили к определению угла, который составляет это дерево с юго-восточным концом базиса. Угол измерили угломером Борда, оба окуляра которого были установлены так, чтобы их оптические оси точно совпали с плоскостью круга; один из них был наведен на северо-западную оконечность базиса, а другой — на выбранное дерево; образовавшийся между окулярами угол показывал угловое расстояние между этими двумя точками. Этот замечательный инструмент позволял исследователям сводить к минимуму возникающие при измерении ошибки. Что касается верньеров, нивелиров и ватерпасов, обеспечивающих устойчивое положение прибора, то о лучших нельзя было и мечтать. Англо-русская научная комиссия располагала четырьмя угломерами. Два из них служили для определения углов на поверхности земли; два других (их круги размещены вертикально) позволяли с помощью искусственных горизонтов получать зенитные расстояния и, следовательно, вычислять, даже ночью, широту ориентира с приближением в крохотную долю секунды. Действительно, в этой трудоемкой работе по триангуляции надо было не только определить величину углов, составляющих геодезические треугольники, но измерить с некоторыми интервалами меридиональную высоту звезд[145] — высоту, равную широте каждого ориентира.
Четырнадцатого апреля полковник Эверест, Михаил Цорн и Николай Паландер вычислили угол между юго-восточным концом базиса и деревом, в то время как Матвей Струкс, Вильям Эмери и сэр Джон Муррэй измерили угол между тем же самым деревом и северо-западным концом базиса. Погода благоприятствовала нашим исследователям, но если бы она помешала им днем, то замеры велись бы ночью при свете электрических фонарей, которыми была оснащена экспедиция.
Тем временем лагерь снялся с места, быков запрягли в повозки, и караван под предводительством бушмена направился к первому ориентиру, который должен был послужить и местом стоянки. Два «каамас» с погонщиками, предназначенные для транспортировки инструментов, сопровождали астрономов. Когда ученые, измерявшие оба угла, закончили работу, они присоединились к каравану, расположившемуся вокруг дерева-ориентира.
Это был огромный баобаб, достигавший более восьмидесяти футов в обхвате. Кора его, цвета сиенита[146], придавала ему необычный вид. Под необъятной кроной этого гиганта, населенной великим множеством белок, охочих до его яйцевидной формы фруктов с белой мякотью, смог уместиться весь караван; судовой кок принялся готовить ужин для европейцев. При этом в дичи не было недостатка: охотники отряда прочесали окрестности и подстрелили несколько антилоп. Скоро запах дымящегося жареного мяса распространился в воздухе, вызывая аппетит у исследователей, на который они и без того не жаловались.
Сытно поужинав, астрономы удалились в свои повозки, а Мокум стал расставлять часовых вдоль границ лагеря. Большие костры, для которых пошли в ход засохшие ветви гигантского баобаба, оставались зажженными всю ночь, что помогало держать на почтительном расстоянии диких зверей, привлеченных запахом мяса и крови.
Через два часа Михаил Цорн и Вильям Эмери проснулись и встали, чтобы вычислить широту этой точки-ориентира путем определения высоты звезд. Забыв о дневной усталости, оба устроились у окуляров своих приборов и под вой гиен и рыканье львов, раздававшихся в темной долине, старательно определяли изменение зенитного расстояния при переходе от первого ориентире ко второму.
Глава IX
КРААЛЬ
На следующий день, пятнадцатого апреля, астрономы выбрали два других ориентира, справа и слева от меридиана; одним стал очень ясно различимый на равнине пригорок, находившийся на расстоянии шести миль, другим — столб с указателем на расстоянии примерно семи миль. Так, без всяких помех, триангулирование продолжалось целый месяц.
К пятнадцатому мая исследователи поднялись на один градус к северу, построив семь геодезических треугольников. За все это время полковник Эверест и Матвей Струкс редко когда заговаривали друг с другом. Обычно они работали на точках, удаленных одна от другой на несколько миль, и эта дистанция являлась гарантией от всякого столкновения самолюбий. С наступлением вечера каждый возвращался в лагерь и удалялся в свое собственное жилище. Кое-какие споры относительно выбора ориентиров, когда решение приходилось принимать сообща, все же не привели к серьезным пререканиям. Михаил Цорн и его друг Вильям стали надеяться, что геодезические работы продолжатся, не отягощаясь досадными столкновениями.
Итак, пятнадцатого мая исследователи, поднявшись на один градус от южной точки меридиана, оказались на одной параллели с Латтаку. Африканское селение находилось в тридцати пяти милях к востоку от них. В этом месте совсем недавно возник большой «крааль». Здесь же, по предложению сэра Джона Муррэя, экспедиция осталась на несколько дней отдохнуть. Михаил Цорн и Вильям Эмери решили воспользоваться этой остановкой, чтобы в течение дня определять высоту солнца. Николай Паландер хотел заняться пересчетами в измерениях, чтобы перевести показания относительно уровня океана. Что касалось сэра Джона Муррэя, то он намеревался отдохнуть от своих научных наблюдений, изучая с помощью ружья местную фауну[147].
Южноафриканские туземцы называют «краалем» передвижную деревню, которая на колесах перемещается от одного пастбища к другому. Это стойбище включает примерно тридцать жилищ и насчитывает несколько сотен обитателей.
Крааль, к которому вышла англо-русская экспедиция, представлял собой довольно значительное поселение из шалашей, кругообразно расположенных на берегах ручья — притока Курумана. Эти шалаши, сделанные из циновок, прикрепленных к деревянным стойкам (циновок, сплетенных из тростника и непромокаемых), были похожи на ульи. Низкий вход в такой улей, завешенный шкурой, вынуждал обитателя или посетителя проникать туда на четвереньках. Через единственное отверстие клубами валил едкий дым от очага. Это обстоятельство делало обитание в такой хижине невозможным для любого человека, кроме готтентота или другого туземца.
Когда караван стал приближаться к стойбищу, все его население пришло в движение. Собаки, охранявшие каждую хижину, яростно залаяли. Воины деревни, вооружившись копьями, ножами, дубинами и прикрывшись своими щитами из кожи, выступили вперед. Их насчитывалось человек двести, что говорило о размерах самого крааля, состоящего никак не меньше чем из шестидесяти — восьмидесяти жилищ. Укрытые за оградой частокола, украшенного колючими агавами[148] высотой пять-шесть футов, хижины находились под надежной защитой от диких животных. Но воинственное настроение туземцев мгновенно прошло, как только охотник Мокум сказал несколько слов одному из старейшин крааля. Караван получил разрешение стать лагерем возле частокола, на берегу ручья. Бушмены даже и не подумали спорить с пришельцами из-за пастбищ, ибо те простирались и в ту, и в другую сторону на много миль. Лошади и быки гостей могли сколько угодно пастись на них, не нанося никакого ущерба селению на колесах.
Под руководством бушмена тотчас был разбит лагерь уже привычным способом. Повозки расставили по кругу, и каждый занялся своим делом.
Сэр Джон Муррэй, оставив своих компаньонов за вычислениями и научными наблюдениями не теряя времени, отправился на охоту в обществе Мокума. Охотник-англичанин ехал на обычной лошади, а Мокум — на своей прирученной зебре. За ними бежали три собаки. Сэр Джон Муррэй и Мокум были вооружены каждый охотничьим карабином с разрывными пулями, что говорило об их твердом намерении повстречаться с хищниками, обитателями здешних мест.
Охотники держали путь на северо-восток, к лесу, видневшемуся на расстоянии нескольких миль от крааля. Они ехали рядом и мирно беседовали.
— Надеюсь, мистер Мокум, вы исполните свое обещание, — сказал сэр Джон Муррэй, — которое дали у Моргедских водопадов, показать мне здесь самое богатое дичью место в мире. Знайте же, что я приехал в Южную Африку не для того, чтобы стрелять зайцев или ловить лисиц. Всего этого предостаточно и у нас в Верхней Шотландии. Не далее как через час я хотел бы уложить...
— Не далее как через час! — ответил бушмен. — Да позволит ваша честь сказать вам, что вы, сэр, немного торопитесь и что, прежде всего надо набраться терпения. Что касается меня, то я только на охоте и проявляю его, чем искупается моя нетерпеливость в повседневной жизни. Разве вы не знаете, сэр Джон, что охота на крупного зверя — это целая наука, что для этого надо досконально знать местность, изучить все повадки животных, найти их тропы, а потом выслеживать часами, стараясь приблизиться с подветренной стороны? Разве вам не известно, что тут нельзя себе позволить ни неуместного восклицания, ни неверного шага, ни нескромного взгляда! Мне случалось целыми днями подстерегать буйвола или косулю, и когда после полутора суток хитрости и терпения я подстреливал животное, то не считал, что напрасно потратил время.
— Хорошо, друг мой, — ответил Джон Муррэй, — я проявлю столько терпения, сколько вы от меня потребуете; однако давайте не забывать, что наша остановка продлится всего три-четыре дня и что поэтому нам нельзя терять ни часа, ни минуты!
— Все верно, — ответил бушмен таким спокойным тоном, что Вильям Эмери ни за что не узнал бы в нем сейчас своего нетерпеливого товарища по ожиданию на реке Оранжевой, — все верно. Мы будем убивать всех, кто только попадется, сэр Джон, мы не будем выбирать. Будь то антилопа или лань, газель или гну — все сгодится для охотников, которые очень торопятся!
— Антилопа или газель! — воскликнул Джон Муррэй. — Да я и не рассчитываю на большее в качестве своего дебюта[149] на африканской земле! Или вы можете предложить мне что-то еще, бравый бушмен?
Охотник как-то странно посмотрел на своего спутника, потом сказал в ответ с иронией в голосе:
— Ну раз уж ваша милость объявили, что будут довольны и этим, мне больше нечего сказать. Я-то думал, что вы не оставите меня в покое, пока не добудете нескольких носорогов или парочку слонов...
— Охотник, — ответил на это сэр Джон Муррэй, — я пойду туда, куда вы меня поведете. Я готов стрелять в того, в кого вы скажете. Итак, вперед, и не будем терять время на бесполезные разговоры.
Лошади были пущены в галоп, и охотники стали быстро приближаться к лесу.
Равнина, через которую они ехали, полого поднималась вверх в направлении северо-востока. Там и сям ее покрывал густой кустарник, цветущий в эту пору и сочившийся липкой, прозрачной и душистой смолой, из которой колонисты делают мазь для ран. Живописными букетами тянулись вверх «нваны» — разновидность фиговой смоковницы, ствол которой, лишенный веток до высоты тридцати — сорока футов, поддерживает громадный зонт из зелени. В этой густой листве порхала масса крикливых попугаев, спешивших наклеваться кисловатых плодов смоковницы. Дальше росли мимозы с желтыми кистями, «серебряные деревья», покачивавшие своими шелковистыми прядями, алоэ с длинными ярко-красными макушками, которые можно было принять за коралловые ветви, поднятые со дна морского. Земля, пестревшая миловидными амариллисами[150] с голубоватой листвой, послушно стелилась под быстрыми копытами животных.
Менее чем за час с того времени, как они покинули крааль, Джон Муррэй и Мокум доехали до опушки леса. Это была роща из высоких акаций, тянувшаяся на несколько квадратных миль. Густые деревья, тесно росшие рядом друг с другом, переплетались своими ветвями, не пропуская солнечных лучей на поросшую колючками и высокой травой землю. Однако зебра Мокума и лошадь сэра Джона смело углубились под эти густые своды, прокладывая себе дорогу между беспорядочно разросшимися деревьями. То тут, то там среди зарослей попадались широкие поляны, и охотники останавливались на них, чтобы обозреть чащу вокруг.
Надо сказать, что этот первый день охоты не благоприятствовал «его милости». Несмотря на то, что он со своим спутником объехал большой участок леса, ни один представитель африканской фауны не удосужился поприветствовать его, и сэр Джон не раз вспомнил свои шотландские равнины, на которых выстрелы не заставляли себя долго ждать. Быть может, соседство крааля заставило разбежаться осторожную дичь? Что до Мокума, то он не выказывал ни удивления, ни раздражения. Для него эта охота была не охотой, а просто быстрой скачкой по лесу.
В шесть часов вечера пришлось подумать о возвращении в лагерь. Раздосадованный астроном не желал мириться с неудачей: чтобы такой заслуженный охотник и вернулся не солоно хлебавши! Никогда! И он пообещал себе подстрелить первую попавшуюся живность, которая окажется в пределах досягаемости его ружья.
Судьба, похоже, сжалилась над ним. Охотники уже находились не менее чем в трех милях от крааля, когда в ста пятидесяти шагах от Джона Муррэя из кустов выскочил африканский заяц, представитель породы, известной под названием «Lepus rupestris», — грызун, одним словом. Сэр Джон не замешкался и выпустил в беззащитное животное пулю из своего карабина. Бушмен даже вскрикнул от негодования. Стрелять пулей в обыкновенного зайца, когда для него хватило бы и дроби-шестерки! Но английский охотник дорожил своим грызуном и поскакал галопом к тому месту, где должно было упасть животное.
Напрасный груд! От зайца не осталось и следа: немного крови на земле и ни клочка шерсти. Сэр Джон искал под кустами, среди зарослей травы. Собаки тщетно шарили в кустарнике.
— И все-таки я попал в него! — восклицал сэр Джон.
— Даже слишком! — ответил спокойно бушмен. — Если в зайца стрелять разрывной пулей, то даже удивительно потом что-нибудь искать от него!
Действительно, заяц разлетелся на мелкие кусочки! «Его милость», окончательно расстроенный, сел на лошадь и, не проронив больше ни слова, вернулся в лагерь.
На другой день бушмен ожидал, что сэр Джон Муррэй снова предложит ему поехать на охоту. Однако англичанин, самолюбие которого было сильно задето, избегал встречи с Мокумом. Казалось, он совсем забыл о своих охотничьих планах, занявшись проверкой инструментов и геодезическими наблюдениями. А когда эти занятия ему надоели, отправился в бушменский крааль. Там мужчины упражнялись в стрельбе из лука или в игре на «гора» — своеобразном инструменте, состоявшем из лука с натянутой на нем кишкой, которую исполнитель заставляет звучать, дуя на нее через страусовое перс. Женщины тем временем хлопотали по хозяйству, куря при этом «матокуанэ», вредное для здоровья растение коноплю, — занятие, которому, предается большая часть туземцев. Согласно наблюдениям некоторых путешественников, вдыхание дыма конопли увеличивает физическую силу в ущерб умственным способностям. И действительно, многие из этих бушменов казались какими-то отупевшими и пьяными от «матокуанэ».
На следующий день, семнадцатого мая, рано утром Джон Муррэй был разбужен незатейливой фразой, раздавшейся у него прямо над ухом:
— Я думаю, ваша милость, что сегодня мы будем удачливее. И не станем палить в зайцев из пушек!
Астроном и глазом не моргнул, услыхав эту ироническую рекомендацию. Он заявил, что готов ехать. Пока их компаньоны еще спали, охотники успели удалиться на несколько миль от лагеря, взяв направление в левую от него сторону. Сэр Джон на этот раз взял с собой простое ружье, отличное оружие фирмы «Ф. Голдвин», действительно более подходящее для обычной охоты на ланей или антилоп, чем грозный карабин. Правда, на равнине им могли встретиться представители толстокожих или плотоядных млекопитающих, но у сэра Джона на совести был «взорвавшийся» заяц, и он скорее согласился бы теперь стрелять дробью по льву, чем повторить подобный выстрел, беспрецедентный в летописи этого вида спорта.
Как и предсказывал Мокум, судьба улыбнулась охотникам. Они убили чету «harrisbuck» — разновидность черных антилоп, очень редких животных высотою четыре фута, с длинными, расходящимися в стороны рогами, изящно загнутыми в форме турецкой сабли. Их отличает продолговатая голова, черные копыта, густая и мягкая шерсть, узкие заостренные уши; грудь и живот, белые, как снег, резко контрастируют с черной шерстью на спине, на которую мягко ложится волнистый «воротник». Охотники вполне могли гордиться своими выстрелами, ибо антилопы-гаррисбук всегда были желанной добычей для таких людей, как Делегорг, Вальберг[151], Кумминг, Болдвин, и являет собой один из самых замечательных образцов южной фауны.
Но сердце английского охотника забилось еще сильнее, когда бушмен указал ему на опушку густой чащи невдалеке от большого глубокого болота, вокруг которого росли гигантские молочаи, а поверхность была сплошь покрыта небесно-голубыми венчиками водяных лилий.
— Если ваша милость пожелает завтра с первыми лучами солнца прийти поохотиться здесь, — сказал Мокум, — то я посоветую на этот раз не забыть карабин.
— Почему вы мне это говорите, Мокум? — спросил Джон Муррэй.
— А вы взгляните на эти свежие следы на влажной земле!
— Как! Эти широкие углубления — следы животного? Но тогда ноги, оставившие их, имеют толщину более половины туаза.
— И это всего лишь доказывает, — ответил бушмен, — что животное, оставляющее подобные следы, имеет, по крайней мере, девять футов в высоту.
— Слон! — вскричал сэр Джон Муррэй.
— Да, ваша милость, и если я не ошибаюсь, это самец, взрослый и очень крупный.
— Так доживем до завтра, бушмен!
— Доживем до завтра, ваша милость.
Охотники возвратились в лагерь с двумя черными антилопами, которых они погрузили на лошадь Джона. Муррэя. Прекрасные животные, редкая добыча для охотников — их очень трудно подстеречь, — вызвали восхищение всего каравана. Все поздравляли сэра Джона, за исключением, быть может, серьезного Матвея Струкса, который в том, что касалось зоологии, мог похвастать знанием только таких животных, как Большая Медведица, Дракон, Кентавр, Пегас[152] и прочие представители небесной фауны.
На другой день в четыре часа утра два товарища по охоте уже сидели в засаде вместе с собаками, застыв неподвижно на лошадях и ожидая посреди густых зарослей приближения стада слонов. По новым следам они узнали, что эти толстокожие прошли на водопой к болоту. Оба охотника имели при себе карабины, заряженные разрывными пулями. Не проронив ни слова и не шевелясь, они уже с полчаса наблюдали за чащей, когда увидели темную массу, заколыхавшуюся в пятидесяти шагах от болота.
Сэр Джон Муррэй схватился за ружье. Бушмен удержал его руку и сделал знак набраться терпения.
Вскоре показались какие-то большие тени. Слышно было, как с треском расступались перед ними заросли, скрипели деревья, ломались на земле кустарники, из листвы доносилось шумное дыхание. Это было стадо слонов. С полдюжины исполинских животных, почти таких же по размеру, как их собратья из Индии, медленным шагом двигались к болоту. Наступавший рассвет позволил англичанину полюбоваться этими могучими животными. Один из них — самец огромного роста — привлек особое внимание Джона Муррэя. Его широкий выпуклый лоб выступал над большущими ушами, свисавшими ниже груди. В полумраке он казался еще больше, чем был на самом деле. Слон нервно водил хоботом вокруг древесных крон и ударял своими изогнутыми бивнями по толстым стволам, стонавшим от ударов. Возможно, животное учуяло близкую опасность.
Однако бушмен наклонился к уху Джона Муррэя и сказал ему:
— Вот этот вам подойдет?
Сэр Джон утвердительно кивнул.
— Хорошо, — добавил Мокум, — сейчас мы отделим его от стада.
Между тем слоны подошли к краю болота. Их морщинистые ноги вязли в болотной тине. Они набирали воду хоботом и выливали ее себе в горло, производя громкое бульканье. Большой самец, действительно встревоженный, осматривался кругом и шумно втягивал воздух, стараясь распознать подозрительный запах.
К пятнадцатому мая исследователи поднялись на один градус к северу, построив семь геодезических треугольников. За все это время полковник Эверест и Матвей Струкс редко когда заговаривали друг с другом. Обычно они работали на точках, удаленных одна от другой на несколько миль, и эта дистанция являлась гарантией от всякого столкновения самолюбий. С наступлением вечера каждый возвращался в лагерь и удалялся в свое собственное жилище. Кое-какие споры относительно выбора ориентиров, когда решение приходилось принимать сообща, все же не привели к серьезным пререканиям. Михаил Цорн и его друг Вильям стали надеяться, что геодезические работы продолжатся, не отягощаясь досадными столкновениями.
Итак, пятнадцатого мая исследователи, поднявшись на один градус от южной точки меридиана, оказались на одной параллели с Латтаку. Африканское селение находилось в тридцати пяти милях к востоку от них. В этом месте совсем недавно возник большой «крааль». Здесь же, по предложению сэра Джона Муррэя, экспедиция осталась на несколько дней отдохнуть. Михаил Цорн и Вильям Эмери решили воспользоваться этой остановкой, чтобы в течение дня определять высоту солнца. Николай Паландер хотел заняться пересчетами в измерениях, чтобы перевести показания относительно уровня океана. Что касалось сэра Джона Муррэя, то он намеревался отдохнуть от своих научных наблюдений, изучая с помощью ружья местную фауну[147].
Южноафриканские туземцы называют «краалем» передвижную деревню, которая на колесах перемещается от одного пастбища к другому. Это стойбище включает примерно тридцать жилищ и насчитывает несколько сотен обитателей.
Крааль, к которому вышла англо-русская экспедиция, представлял собой довольно значительное поселение из шалашей, кругообразно расположенных на берегах ручья — притока Курумана. Эти шалаши, сделанные из циновок, прикрепленных к деревянным стойкам (циновок, сплетенных из тростника и непромокаемых), были похожи на ульи. Низкий вход в такой улей, завешенный шкурой, вынуждал обитателя или посетителя проникать туда на четвереньках. Через единственное отверстие клубами валил едкий дым от очага. Это обстоятельство делало обитание в такой хижине невозможным для любого человека, кроме готтентота или другого туземца.
Когда караван стал приближаться к стойбищу, все его население пришло в движение. Собаки, охранявшие каждую хижину, яростно залаяли. Воины деревни, вооружившись копьями, ножами, дубинами и прикрывшись своими щитами из кожи, выступили вперед. Их насчитывалось человек двести, что говорило о размерах самого крааля, состоящего никак не меньше чем из шестидесяти — восьмидесяти жилищ. Укрытые за оградой частокола, украшенного колючими агавами[148] высотой пять-шесть футов, хижины находились под надежной защитой от диких животных. Но воинственное настроение туземцев мгновенно прошло, как только охотник Мокум сказал несколько слов одному из старейшин крааля. Караван получил разрешение стать лагерем возле частокола, на берегу ручья. Бушмены даже и не подумали спорить с пришельцами из-за пастбищ, ибо те простирались и в ту, и в другую сторону на много миль. Лошади и быки гостей могли сколько угодно пастись на них, не нанося никакого ущерба селению на колесах.
Под руководством бушмена тотчас был разбит лагерь уже привычным способом. Повозки расставили по кругу, и каждый занялся своим делом.
Сэр Джон Муррэй, оставив своих компаньонов за вычислениями и научными наблюдениями не теряя времени, отправился на охоту в обществе Мокума. Охотник-англичанин ехал на обычной лошади, а Мокум — на своей прирученной зебре. За ними бежали три собаки. Сэр Джон Муррэй и Мокум были вооружены каждый охотничьим карабином с разрывными пулями, что говорило об их твердом намерении повстречаться с хищниками, обитателями здешних мест.
Охотники держали путь на северо-восток, к лесу, видневшемуся на расстоянии нескольких миль от крааля. Они ехали рядом и мирно беседовали.
— Надеюсь, мистер Мокум, вы исполните свое обещание, — сказал сэр Джон Муррэй, — которое дали у Моргедских водопадов, показать мне здесь самое богатое дичью место в мире. Знайте же, что я приехал в Южную Африку не для того, чтобы стрелять зайцев или ловить лисиц. Всего этого предостаточно и у нас в Верхней Шотландии. Не далее как через час я хотел бы уложить...
— Не далее как через час! — ответил бушмен. — Да позволит ваша честь сказать вам, что вы, сэр, немного торопитесь и что, прежде всего надо набраться терпения. Что касается меня, то я только на охоте и проявляю его, чем искупается моя нетерпеливость в повседневной жизни. Разве вы не знаете, сэр Джон, что охота на крупного зверя — это целая наука, что для этого надо досконально знать местность, изучить все повадки животных, найти их тропы, а потом выслеживать часами, стараясь приблизиться с подветренной стороны? Разве вам не известно, что тут нельзя себе позволить ни неуместного восклицания, ни неверного шага, ни нескромного взгляда! Мне случалось целыми днями подстерегать буйвола или косулю, и когда после полутора суток хитрости и терпения я подстреливал животное, то не считал, что напрасно потратил время.
— Хорошо, друг мой, — ответил Джон Муррэй, — я проявлю столько терпения, сколько вы от меня потребуете; однако давайте не забывать, что наша остановка продлится всего три-четыре дня и что поэтому нам нельзя терять ни часа, ни минуты!
— Все верно, — ответил бушмен таким спокойным тоном, что Вильям Эмери ни за что не узнал бы в нем сейчас своего нетерпеливого товарища по ожиданию на реке Оранжевой, — все верно. Мы будем убивать всех, кто только попадется, сэр Джон, мы не будем выбирать. Будь то антилопа или лань, газель или гну — все сгодится для охотников, которые очень торопятся!
— Антилопа или газель! — воскликнул Джон Муррэй. — Да я и не рассчитываю на большее в качестве своего дебюта[149] на африканской земле! Или вы можете предложить мне что-то еще, бравый бушмен?
Охотник как-то странно посмотрел на своего спутника, потом сказал в ответ с иронией в голосе:
— Ну раз уж ваша милость объявили, что будут довольны и этим, мне больше нечего сказать. Я-то думал, что вы не оставите меня в покое, пока не добудете нескольких носорогов или парочку слонов...
— Охотник, — ответил на это сэр Джон Муррэй, — я пойду туда, куда вы меня поведете. Я готов стрелять в того, в кого вы скажете. Итак, вперед, и не будем терять время на бесполезные разговоры.
Лошади были пущены в галоп, и охотники стали быстро приближаться к лесу.
Равнина, через которую они ехали, полого поднималась вверх в направлении северо-востока. Там и сям ее покрывал густой кустарник, цветущий в эту пору и сочившийся липкой, прозрачной и душистой смолой, из которой колонисты делают мазь для ран. Живописными букетами тянулись вверх «нваны» — разновидность фиговой смоковницы, ствол которой, лишенный веток до высоты тридцати — сорока футов, поддерживает громадный зонт из зелени. В этой густой листве порхала масса крикливых попугаев, спешивших наклеваться кисловатых плодов смоковницы. Дальше росли мимозы с желтыми кистями, «серебряные деревья», покачивавшие своими шелковистыми прядями, алоэ с длинными ярко-красными макушками, которые можно было принять за коралловые ветви, поднятые со дна морского. Земля, пестревшая миловидными амариллисами[150] с голубоватой листвой, послушно стелилась под быстрыми копытами животных.
Менее чем за час с того времени, как они покинули крааль, Джон Муррэй и Мокум доехали до опушки леса. Это была роща из высоких акаций, тянувшаяся на несколько квадратных миль. Густые деревья, тесно росшие рядом друг с другом, переплетались своими ветвями, не пропуская солнечных лучей на поросшую колючками и высокой травой землю. Однако зебра Мокума и лошадь сэра Джона смело углубились под эти густые своды, прокладывая себе дорогу между беспорядочно разросшимися деревьями. То тут, то там среди зарослей попадались широкие поляны, и охотники останавливались на них, чтобы обозреть чащу вокруг.
Надо сказать, что этот первый день охоты не благоприятствовал «его милости». Несмотря на то, что он со своим спутником объехал большой участок леса, ни один представитель африканской фауны не удосужился поприветствовать его, и сэр Джон не раз вспомнил свои шотландские равнины, на которых выстрелы не заставляли себя долго ждать. Быть может, соседство крааля заставило разбежаться осторожную дичь? Что до Мокума, то он не выказывал ни удивления, ни раздражения. Для него эта охота была не охотой, а просто быстрой скачкой по лесу.
В шесть часов вечера пришлось подумать о возвращении в лагерь. Раздосадованный астроном не желал мириться с неудачей: чтобы такой заслуженный охотник и вернулся не солоно хлебавши! Никогда! И он пообещал себе подстрелить первую попавшуюся живность, которая окажется в пределах досягаемости его ружья.
Судьба, похоже, сжалилась над ним. Охотники уже находились не менее чем в трех милях от крааля, когда в ста пятидесяти шагах от Джона Муррэя из кустов выскочил африканский заяц, представитель породы, известной под названием «Lepus rupestris», — грызун, одним словом. Сэр Джон не замешкался и выпустил в беззащитное животное пулю из своего карабина. Бушмен даже вскрикнул от негодования. Стрелять пулей в обыкновенного зайца, когда для него хватило бы и дроби-шестерки! Но английский охотник дорожил своим грызуном и поскакал галопом к тому месту, где должно было упасть животное.
Напрасный груд! От зайца не осталось и следа: немного крови на земле и ни клочка шерсти. Сэр Джон искал под кустами, среди зарослей травы. Собаки тщетно шарили в кустарнике.
— И все-таки я попал в него! — восклицал сэр Джон.
— Даже слишком! — ответил спокойно бушмен. — Если в зайца стрелять разрывной пулей, то даже удивительно потом что-нибудь искать от него!
Действительно, заяц разлетелся на мелкие кусочки! «Его милость», окончательно расстроенный, сел на лошадь и, не проронив больше ни слова, вернулся в лагерь.
На другой день бушмен ожидал, что сэр Джон Муррэй снова предложит ему поехать на охоту. Однако англичанин, самолюбие которого было сильно задето, избегал встречи с Мокумом. Казалось, он совсем забыл о своих охотничьих планах, занявшись проверкой инструментов и геодезическими наблюдениями. А когда эти занятия ему надоели, отправился в бушменский крааль. Там мужчины упражнялись в стрельбе из лука или в игре на «гора» — своеобразном инструменте, состоявшем из лука с натянутой на нем кишкой, которую исполнитель заставляет звучать, дуя на нее через страусовое перс. Женщины тем временем хлопотали по хозяйству, куря при этом «матокуанэ», вредное для здоровья растение коноплю, — занятие, которому, предается большая часть туземцев. Согласно наблюдениям некоторых путешественников, вдыхание дыма конопли увеличивает физическую силу в ущерб умственным способностям. И действительно, многие из этих бушменов казались какими-то отупевшими и пьяными от «матокуанэ».
На следующий день, семнадцатого мая, рано утром Джон Муррэй был разбужен незатейливой фразой, раздавшейся у него прямо над ухом:
— Я думаю, ваша милость, что сегодня мы будем удачливее. И не станем палить в зайцев из пушек!
Астроном и глазом не моргнул, услыхав эту ироническую рекомендацию. Он заявил, что готов ехать. Пока их компаньоны еще спали, охотники успели удалиться на несколько миль от лагеря, взяв направление в левую от него сторону. Сэр Джон на этот раз взял с собой простое ружье, отличное оружие фирмы «Ф. Голдвин», действительно более подходящее для обычной охоты на ланей или антилоп, чем грозный карабин. Правда, на равнине им могли встретиться представители толстокожих или плотоядных млекопитающих, но у сэра Джона на совести был «взорвавшийся» заяц, и он скорее согласился бы теперь стрелять дробью по льву, чем повторить подобный выстрел, беспрецедентный в летописи этого вида спорта.
Как и предсказывал Мокум, судьба улыбнулась охотникам. Они убили чету «harrisbuck» — разновидность черных антилоп, очень редких животных высотою четыре фута, с длинными, расходящимися в стороны рогами, изящно загнутыми в форме турецкой сабли. Их отличает продолговатая голова, черные копыта, густая и мягкая шерсть, узкие заостренные уши; грудь и живот, белые, как снег, резко контрастируют с черной шерстью на спине, на которую мягко ложится волнистый «воротник». Охотники вполне могли гордиться своими выстрелами, ибо антилопы-гаррисбук всегда были желанной добычей для таких людей, как Делегорг, Вальберг[151], Кумминг, Болдвин, и являет собой один из самых замечательных образцов южной фауны.
Но сердце английского охотника забилось еще сильнее, когда бушмен указал ему на опушку густой чащи невдалеке от большого глубокого болота, вокруг которого росли гигантские молочаи, а поверхность была сплошь покрыта небесно-голубыми венчиками водяных лилий.
— Если ваша милость пожелает завтра с первыми лучами солнца прийти поохотиться здесь, — сказал Мокум, — то я посоветую на этот раз не забыть карабин.
— Почему вы мне это говорите, Мокум? — спросил Джон Муррэй.
— А вы взгляните на эти свежие следы на влажной земле!
— Как! Эти широкие углубления — следы животного? Но тогда ноги, оставившие их, имеют толщину более половины туаза.
— И это всего лишь доказывает, — ответил бушмен, — что животное, оставляющее подобные следы, имеет, по крайней мере, девять футов в высоту.
— Слон! — вскричал сэр Джон Муррэй.
— Да, ваша милость, и если я не ошибаюсь, это самец, взрослый и очень крупный.
— Так доживем до завтра, бушмен!
— Доживем до завтра, ваша милость.
Охотники возвратились в лагерь с двумя черными антилопами, которых они погрузили на лошадь Джона. Муррэя. Прекрасные животные, редкая добыча для охотников — их очень трудно подстеречь, — вызвали восхищение всего каравана. Все поздравляли сэра Джона, за исключением, быть может, серьезного Матвея Струкса, который в том, что касалось зоологии, мог похвастать знанием только таких животных, как Большая Медведица, Дракон, Кентавр, Пегас[152] и прочие представители небесной фауны.
На другой день в четыре часа утра два товарища по охоте уже сидели в засаде вместе с собаками, застыв неподвижно на лошадях и ожидая посреди густых зарослей приближения стада слонов. По новым следам они узнали, что эти толстокожие прошли на водопой к болоту. Оба охотника имели при себе карабины, заряженные разрывными пулями. Не проронив ни слова и не шевелясь, они уже с полчаса наблюдали за чащей, когда увидели темную массу, заколыхавшуюся в пятидесяти шагах от болота.
Сэр Джон Муррэй схватился за ружье. Бушмен удержал его руку и сделал знак набраться терпения.
Вскоре показались какие-то большие тени. Слышно было, как с треском расступались перед ними заросли, скрипели деревья, ломались на земле кустарники, из листвы доносилось шумное дыхание. Это было стадо слонов. С полдюжины исполинских животных, почти таких же по размеру, как их собратья из Индии, медленным шагом двигались к болоту. Наступавший рассвет позволил англичанину полюбоваться этими могучими животными. Один из них — самец огромного роста — привлек особое внимание Джона Муррэя. Его широкий выпуклый лоб выступал над большущими ушами, свисавшими ниже груди. В полумраке он казался еще больше, чем был на самом деле. Слон нервно водил хоботом вокруг древесных крон и ударял своими изогнутыми бивнями по толстым стволам, стонавшим от ударов. Возможно, животное учуяло близкую опасность.
Однако бушмен наклонился к уху Джона Муррэя и сказал ему:
— Вот этот вам подойдет?
Сэр Джон утвердительно кивнул.
— Хорошо, — добавил Мокум, — сейчас мы отделим его от стада.
Между тем слоны подошли к краю болота. Их морщинистые ноги вязли в болотной тине. Они набирали воду хоботом и выливали ее себе в горло, производя громкое бульканье. Большой самец, действительно встревоженный, осматривался кругом и шумно втягивал воздух, стараясь распознать подозрительный запах.