Страница:
— Я прошу вас, ваша светлость…
— А я клянусь тебе, что, если я потерплю неудачу, ты поплатишься своей шкурой!
Эта сцена приняла под конец столь бурный характер, что Трегомен услышал крики и подошел к двери их комнаты, и счастье для Саука, что он изливал гнев на египетском языке. Если бы он ругал Бен-Омара по-французски, Трегомен узнал бы о его гнусных замыслах, узнал бы, что за личность скрывается под именем Назима, и эта личность получила бы по заслугам.
И все же, хотя Трегомен и не понял сути дела, его поразило грубое обращение клерка с Бен-Омаром. Подозрения молодого капитана полностью подтверждались.
Дядюшка Антифер, Замбуко и Жюэль, переступив порог пасторского дома, стали подниматься по деревянной лестнице, держась за засаленную веревку, висевшую на стене. Ни за что Трегомен, хоть и сильно похудевший за это время, не взобрался бы по такой узкой и темной винтовой лестнице.
Посетители дошли до площадки третьего этажа, последнего на этой стороне дома. Маленькая стрельчатая дверь в глубине, на ней — дощечка с именем преподобного Тиркомеля.
Дядюшка Антифер испустил глубокий вздох облегчения: «Уф!» Затем он постучал в дверь. Никакого ответа. Неужели пастора нет дома? По какому праву, позвольте вас спросить? Человек, которому приносят миллионы…
Антифер постучал еще раз, немного сильнее.
На этот раз изнутри послышался легкий шум. Дверь, правда, осталась на запоре, но под дощечкой с именем преподобного Тиркомеля приоткрылось задвижное окошечко.
В окошечке показалась уже знакомая им голова пастора.
— Что вам угодно? — спросил Тиркомель тоном человека, которому не нравится, когда его тревожат.
— Нам хотелось бы поговорить с вами… очень недолго, — ответил по-английски Жюэль.
— О чем?
— По очень важному делу.
— У меня нет никаких дел, ни важных, ни неважных.
— Да откроет ли он наконец, этот преподобный? — закричал Антифер, которому надоели церемонии.
Услышав это, пастор спросил на чистейшем французском языке, которым владел в совершенстве:
— Вы французы?
— Французы, — ответил Жюэль. И, считая, что это облегчит им доступ к Тиркомелю, добавил: — Французы, которые присутствовали вчера на вашей проповеди в церкви Престола Господня…
— …и у которых есть желание принять мои доктрины? — живо спросил проповедник.
— Может быть, ваше преподобие.
— Скорее, он примет наши, — пробурчал дядюшка Антифер. — Впрочем, если он предпочитает уступить нам свою долю…
Дверь открылась, и мнимые неофиты note 213 очутились перед преподобным Тиркомелем.
Они вошли в комнату, освещенную в глубине единственным окном, выходившим на северный овраг. В одном углу стояла железная кровать с соломенным тюфяком и одеялом, в другом — стол с туалетными принадлежностями. Вместо стула — табурет. Вместо мебели — один запертый шкаф, в котором, по-видимому, хранилась одежда. Несколько книг на полке, среди них — традиционная библия в переплете с истрепанными углами, бумаги, перья, чернильница. Никаких занавесок. Голые стены, побеленные известью. На ночном столике — лампа с низко опущенным абажуром. Это была одновременно и спальня и рабочий кабинет; пастор, видимо, ограничивался лишь самым необходимым. Обедал он в соседнем кабачке, и, конечно, это отнюдь не был модный ресторан.
Преподобный Тиркомель, весь в черном, затянутый в длинный сюртук, из-под воротничка которого виднелась узкая белая лента галстука, при появлении иностранцев снял цилиндр и если не пригласил их сесть, то исключительно потому, что мог предложить только один табурет.
По правде говоря, миллионы нигде бы так не пригодились, как в этой монашеской келье, все содержимое которой едва ли можно было оценить в тридцать шиллингов…
Дядюшка Антифер и банкир Замбуко переглянулись. Пора уже открыть огонь. Раз их сонаследник говорит по-французски, они больше не нуждались в посредничестве Жюэля, и молодой капитан превращался в простого зрителя. Такой оборот дела вполне его устраивал, и он не без любопытства готовился присутствовать при этой баталии. Кто будет победителем? Вряд ли он согласился бы держать пари за дядюшку…
Вначале Антифер так смутился, что сам бы этому не поверил. Когда ему стали известны взгляды непримиримого проповедника на земные блага, он решил действовать хитро и осторожно и, предварительно позондировав почву, незаметно подготовить преподобного Тиркомеля к тому, что он должен показать имеющееся у него письмо Камильк-паши, в котором, без сомнения, указаны цифры новой и, надо надеяться, последней широты.
Такого же мнения придерживался и Замбуко, не устававший поучать своего будущего шурина, как ему нужно действовать. Но хватит ли сил у этого бешеного малуинца сдержать свою ярость, если его нервы все время находятся во взвинченном состоянии, не вспылит ли он при первом же возражении и не начнет ли бить стекла? Между тем первым заговорил не он. Пока три визитера переминались с ноги на ногу, преподобный Тиркомель стал перед ними в позе проповедника. Убежденный, что эти люди явились к нему, горя желанием последовать его доктрине, он думал только о том, как бы красноречивее изложить им свои принципы.
— Братья мои, — сказал он, складывая руки в порыве признательности, — я благодарю всевышнего, который даровал мне силу убеждения, давшую мне возможность вселить в ваши души презрение к богатству и отречение от земных благ…
Стоило только взглянуть при этом вступлении на лица обоих сонаследников!
— Братья мои, — продолжал проповедник, — уничтожая сокровища, которыми вы владеете…
«Которыми мы еще не владеем!» — хотелось крикнуть дядюшке Антиферу.
— …вы подадите достойный удивления пример, которому последуют все те, кто способен возвысить свой дух над материальными благами жизни…
Дядюшка Антифер резким движением челюсти передвинул чубук с одной стороны на другую, в то время как Замбуко прошептал ему на ухо:
— Не объясните ли вы наконец этому болтуну цель нашего посещения?
Утвердительно кивнув головой, малуинец подумал про себя:
«Нет уж, я не допущу, чтобы он нагнал на меня своей проповедью такую скуку, как вчера!..»
Преподобный Тиркомель, открыв свои объятия как бы для того, чтобы принять в них раскаявшихся грешников, сказал умиленным голосом:
— Ваши имена, братья мои, чтобы…
— Наши имена, господин Тиркомель, — прервал его дядюшка Антифер, — вот наши имена и звания: я, Антифер Пьер-Серван-Мало, капитан каботажного плавания в отставке. Жюэль Антифер, мой племянник, капитан дальнего плавания, господин Замбуко, банкир из Туниса…
Тиркомель подошел к столу, чтобы записать эти имена.
— И, конечно, — сказал он, — вместе с отречением от земных благ вы принесли ваши тлетворные богатства… может быть, миллионы?
— Совершенно верно, господин Тиркомель, речь идет о миллионах, и, когда вы получите свою долю, вы вольны ее уничтожить… Но что касается нас, то мы сами придумаем, как нам поступить…
Дядюшка Антифер допустил большую оплошность. Жюэль и Замбуко сразу же это поняли по изменившемуся выражению лица Тиркомеля. Лоб его покрылся морщинами, глаза почти закрылись, руки, раскрытые для объятия, захлопнулись на груди, как захлопывается дверь несгораемого шкафа.
— В чем же дело, господа? — спросил он, отступая на шаг.
— В чем дело? — повторил дядюшка Антифер. — Послушай, Жюэль, выложи ему все по порядку, потому что я не отвечаю за свои слова!
И Жюэль «выложил» без всяких недомолвок. Он рассказал все, что было известно о Камильк-паше, об услуге, оказанной ему Томасом Антифером и банкиром Замбуко, о приезде в Сен-Мало душеприказчика Бен-Омара, нотариуса из Александрии, о путешествии в Оманский залив на поиски первого острова, о дальнейшей поездке в бухту Маюмба, где находился второй остров, о содержании второго документа, отсылавшего двух сонаследников к третьему наследнику, которым является не кто иной, как преподобный Тиркомель, эсквайр из Эдинбурга, и т.д.
Пока Жюэль говорил, проповедник даже не шелохнулся; глаза его ни разу не блеснули, ни один мускул лица не дрогнул. Мраморная или бронзовая статуя и та не была бы более неподвижной. И, когда молодой капитан, окончив рассказ, спросил Тиркомеля, имел ли он когда-нибудь какое-нибудь отношение к Камильк-паше, пастор ответил:
— Нет.
— А ваш отец?
— Может быть.
— Может быть — не ответ, — заметил Жюэль, стараясь успокоить своего дядю, который вертелся на одном месте, словно его ужалил тарантул.
— Это единственный допустимый для меня ответ, — сухо возразил Тиркомель.
— Настаивайте, господин Жюэль, настаивайте… — прошептал банкир.
— По мере возможности, господин Замбуко, — ответил Жюэль.
И, обращаясь к Тиркомелю, который всем своим видом показывал, что будет держаться с предельной замкнутостью, Жюэль спросил:
— Разрешите мне задать вам вопрос… единственный?
— Да, хотя я могу и не ответить на него.
— Известно ли вам, бывал ли когда-нибудь ваш отец в Египте?
— Нет.
— Но если не в Египте, то, по крайней мере, в Сирии или еще точнее — в Алеппо?
Не надо забывать, что в этом городе Камильк-паша провел несколько лет до своего возвращения в Каир.
После некоторого колебания преподобный Тиркомель признался, что его отец действительно жил в Алеппо и был связан с Камильк-пашой. Значит, не оставалось никаких сомнений, Камильк-паша был обязан благодарностью отцу Тиркомеля так же, как Томасу Антиферу и банкиру Замбуко.
— В таком случае, я спрошу вас еще, — продолжал Жюэль, — не получал ли ваш отец письма от Камильк-паши?
— Да.
— Письма, в котором говорилось о местоположении островка с зарытыми сокровищами?
— Да.
— А не была ли в том письме указана широта этого островка?
— Да.
— А не говорилось ли там, что в один прекрасный день некий Антифер и некий Замбуко придут по этому поводу к вашему отцу?
— Да.
Эти «да» Тиркомеля падали точно удары молота, все с большей и большей силой.
— Ну что ж, — сказал Жюэль, — капитан Антифер и банкир Замбуко перед вами, и, если вы захотите показать письмо паши, им останется только отправиться в путь, чтобы выполнить волю завещателя, по которой вы и они являетесь тремя наследниками.
По мере того как Жюэль задавал вопросы, Антифер сдерживал себя с величайшим трудом, багровея, когда кровь бросалась ему в голову, бледнея, когда она отливала к сердцу.
Тиркомель помолчал некоторое время, потом сказал, сжав губы:
— А когда вы отправитесь в то место, где находятся сокровища, что вы намерены делать?..
— Конечно, вырыть их! — закричал дядюшка Антифер.
— А когда вы их выроете?
— Разделить на три части!
— А как вы собираетесь поступить с вашими частями?
— Как нам заблагорассудится, ваше преподобие! Еще одна неудачная выходка малуинца, давшая возможность Тиркомелю сесть на своего конька.
— Так. Прекрасно, господа! — воскликнул он, и в глазах его вспыхнуло пламя. — Вы намерены использовать эти богатства для удовлетворения ваших инстинктов, ваших аппетитов, ваших страстей, другими словами — умножать несправедливость на этом свете…
— Позвольте, — прервал его Замбуко.
— Нет, не позволю! Я требую от вас ответа на следующий вопрос: если эти сокровища попадут вам в руки, вы даете слово их уничтожить?
— Каждый может распорядиться своей частью наследства так, как ему будет удобнее, — уклончиво ответил банкир.
Пьер-Серван-Мало взорвался.
— Дело совсем не в этом! — закричал он. — Догадываетесь ли вы, ваше преподобие, какова стоимость этих сокровищ?
— Не все ли мне равно!
— Сто миллионов франков!.. Сто миллионов!.. И третья часть — тридцать три миллиона — принадлежит вам…
Тиркомель пожал плечами.
— Знаете ли вы, ваше преподобие, — продолжал дядюшка Антифер, — что завещание обязывает вас сообщить сведения, которыми вы располагаете?
— Неужели?
— Знаете ли вы, что вы не имеете права оставлять без движения сто миллионов, точно так же как не имеете права их украсть?
— Я с этим не согласен.
— Знаете ли вы, что, если вы будете настаивать на вашем отказе, — зарычал дядюшка Антифер, доведенный до последней степени ярости, — мы не остановимся перед тем, чтобы обратиться к правосудию… возбудить против вас дело… объявить вас преступником!..
— Преступником!.. — гневно, но не теряя самообладания, повторил Тиркомель. — Поистине ваша смелость, господа, равна вашей глупости! Неужели вы думаете, что я соглашусь разбросать эти сто миллионов по всей земле и дам возможность людям совершить на сто миллионов больше грехов? Вы полагаете, что я изменю своему учению и дам право верующим свободной шотландской церкви, людям строгой нравственности, непоколебимой честности, бросить мне в лицо эти сто миллионов?
Надо сказать, его преподобие был просто великолепен, просто велик в своем взрыве красноречия. Жюэль не мог не восхищаться этим неистовым фанатиком, между тем как Антифер, одержимый припадком бешенства, готов был его задушить.
— Да или нет? — закричал он, сжав кулак. — Да или нет? Вы покажете нам письмо паши?
— Нет!
Дядюшка Антифер дошел до исступления.
— Нет? — повторил он с пеной у рта.
— Нет!
— А! Мошенник!.. Я вырву у тебя это письмо!
Жюэль стал между ними, чтобы помешать дяде перейти от слов к действию, но тот резко оттолкнул его. Антифер хотел задушить проповедника, стоявшего перед ним так же холодно и бесстрастно, как раньше. Его разрывало желание обыскать эту комнату, этот шкаф, перерыть бумаги (надо сказать, что обыск был бы недолгим). Его остановили слова преподобного Тиркомеля, произнесенные очень просто, но тоном, не допускающим возражений:
— Это письмо бесполезно искать…
— Почему? — спросил банкир Замбуко.
— Потому что у меня его больше нет.
— Что же вы с ним сделали?
— Я его сжег.
— В огонь… Он его бросил в огонь! — завопил дядюшка Антифер. — Негодяй!.. Письмо, в котором была тайна ста миллионов… тайна, которую нельзя будет больше узнать!..
И эта была истинная правда. Чтобы уберечься от соблазна и ни при каких обстоятельствах не воспользоваться сокровищами, что противоречило бы его убеждениям, преподобный Тиркомель действительно сжег это письмо уже много лет назад.
— А теперь уходите, — сказал он, указывая посетителям на дверь.
Дядюшка был совершенно убит. Документ уничтожен… Никогда, никогда нельзя будет определить местоположение острова!.. Был потрясен до глубины души и банкир Замбуко. Он плакал, как ребенок, у которого отняли игрушку!..
Жюэль вытолкнул обоих сонаследников сперва на лестницу, затем на улицу, и все трое отправились в «Королевский отель».
После их ухода преподобный Тиркомель воздел руки к небу и возблагодарил бога за то, что он помог ему остановить лавину грехов, которую нагромоздили бы эти сто миллионов!
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ,
Разумеется, дядюшке был обеспечен самый лучший уход. Жильдас Трегомен и Жюэль не покидали его ни на минуту, и если он выздоровел, то только благодаря их заботам.
Возвратившись в гостиницу, Жюэль посвятил в курс дела Бен-Омара, который, в свою очередь, рассказал Сауку о решительном отказе преподобного Тиркомеля сообщить широту третьего острова. Легко вообразить, как рассвирепел мнимый Назим! Но на этот раз он не сделал несчастного нотариуса козлом отпущения и внешне никак не проявил своей ярости. Саук замкнулся в себе, обдумывая, по-видимому, каким способом ему выведать тайну, ускользнувшую от Антифера, и использовать ее для себя одного. Надо полагать, что он решил направить все свои усилия для достижения этой цели. Во всяком случае, было замечено, что ни в этот, ни в следующие дни в гостинице он не показывался.
Трегомен, узнав от Жюэля, как вел себя проповедник, ограничился таким замечанием:
— Я думаю, что теперь на это дело надо поставить крест… А ты как считаешь, мой мальчик?
— И мне так кажется, господин Трегомен. Переубедить такого упрямца невозможно…
— Какой же все-таки чудак этот проповедник! Ему приносят миллионы, а он от них отказывается!
— Приносят миллионы! — сказал молодой капитан с сомнением в голосе.
— Ты не веришь в них, Жюэль?.. А не ошибаешься ли ты?..
— Как вы изменились, господин Трегомен!
— Еще бы! После того, как были найдены алмазы!.. Разумеется, я не утверждаю, что миллионы находятся именно на третьем острове, но, в конце концов, они могут там быть… К несчастью, мы никогда не узнаем местоположения третьего острова, потому что этот проповедник ни о чем не хочет слышать.
— И все-таки, господин Трегомен, даже те два алмаза из Маюмбы не разуверили меня в том, что паша задумал сыграть с нами злую шутку…
— Как бы то ни было, это может дорого обойтись твоему бедному дяде, Жюэль. Сейчас самое важное — поставить его поскорее на ноги. Только бы выдержала его голова! Будем выхаживать его, как сестры милосердия, и, когда он встанет с постели и у него хватит сил сесть в вагон, я думаю, он сам захочет вернуться во Францию… Опять зажить спокойной жизнью, как бывало…
— Ах, господин Трегомен, почему он уже не на улице От-Салль!
— А ты — возле нашей маленькой Эногат, мой мальчик!.. Кстати, ты собираешься ей написать?..
— Я сегодня же ей напишу и на этот раз думаю известить ее о нашем окончательном возвращении!
Прошло несколько дней. Состояние больного не ухудшилось. Лихорадка, вначале очень сильная, стала уменьшаться. Но доктор по-прежнему опасался за рассудок бедного дядюшки. Положительно, он был не в своем уме. Правда, он узнавал своего друга Трегомена, своего племянника Жюэля, своего будущего шурина… Шурина?.. Между нами, если некая представительница прекрасного пола и рисковала остаться навсегда в девушках, то это была, конечно, пятидесятилетняя мадемуазель Талисма Замбуко, нетерпеливо ожидавшая обещанного супруга в своей девичьей комнате на Мальте! Увы, сокровищ нет и мужа нет, так как одно являлось дополнением к другому!
Ни Трегомен, ни Жюэль не выходили из гостиницы. Больной все время звал их к себе, требовал, чтобы они день и ночь сидели в его комнате, выслушивая бесконечные жалобы, обвинения и угрозы по адресу этого гнусного проповедника. Дядюшка хотел подать на Тиркомеля в суд, пожаловаться на него мировому судье или шерифу, довести дело до верховного уголовного суда, даже до министерства юстиции! Судьи быстро заставят его говорить… Тут уж не позволят молчать, когда достаточно одного слова, чтобы бросить в обращение сто миллионов франков… Должны же существовать наказания за такие преступления, и даже самые суровые и самые страшные, и если виселица не предназначена для подобных преступников, то кто же тогда заслуживает виселицы?! И так далее.
Антифер не умолкал с утра до вечера. Жильдас Трегомен и Жюэль по очереди дежурили у его ложа, если какой-нибудь особенно бурный припадок не требовал присутствия обоих. В такие моменты больной порывался встать с кровати, выскочить из комнаты, бежать к преподобному Тиркомелю, прострелить ему голову, и только сильная рука Трегомена приковывала его к месту.
А потому, как ни хотелось Трегомену осмотреть этот прекрасный, построенный из камня и мрамора Эдинбург, он вынужден был от этого отказаться. Позднее, когда его друг будет на пути к выздоровлению и немножко успокоится, он наверстает упущенное. Он осмотрит прежде всего дворец Холируд, древнюю резиденцию правителей Шотландии, королевские апартаменты, опочивальню Марии Стюарт note 214, сохранившуюся в том виде, в каком она была при жизни несчастной королевы… Он поднимется по Кенонгет до Кэстля, так гордо возвышающегося на базальтовой скале: там еще сохранилась маленькая комната, в которой появился на свет ребенок — будущий Иаков VI Шотландский и Иаков I Английский note 215. Трегомен поднялся бы и на «Трон Артура», похожий на спящего льва, если смотреть на него с западной стороны; оттуда, с высоты двухсот сорока семи метров над уровнем моря, можно охватить глазом весь город, холмистый, как древняя часть города цезарей note 216, до Лита note 217, который является подлинным портом Эдинбурга в заливе Ферт-оф-Форт, до берега графства Файф, до вершин Бен-Ломонд, Бен-Леди, Ламмермур-Хилс, до безграничного морского простора…
Сколько красот природы, сколько чудес, созданных руками человека! Трегомен, все еще грустя о сокровищах, потерянных из-за упрямства проповедника, сгорал, однако, от желания насладиться всем этим великолепием, но чувство долга заставляло его сидеть у изголовья деспотического друга.
Поэтому добряку ничего не оставалось, как смотреть из открытого окна гостиницы на знаменитый памятник Вальтеру Скотту, готические пилястры note 218 которого вздымаются ввысь почти на двести футов в ожидании, пока все ниши не будут заполнены фигурами пятидесяти шести героев, созданных воображением великого шотландского романиста.
Затем Жильдас Трегомен переводил взгляд на длинную перспективу улицы Принца, тянущуюся к Колтон-Хиллу, и за несколько минут до полудня начинал следить за большим золотым шаром на мачте обсерватории, падение которого в точности совпадало с моментом прохождения солнца через меридиан столицы.
Между тем в квартале Кенонгет, а затем и по всему городу стали носиться слухи, которые способствовали увеличению и без того уже немалой популярности преподобного Тиркомеля. Рассказывали, что знаменитый проповедник, как подобает человеку, у которого слово не расходится с делом, отказался от совершенно невероятного, почти баснословного наследства. Говорили о нескольких миллионах, даже о нескольких сотнях миллионов, которые он хотел скрыть от человеческой жадности. Может быть, пастор и сам содействовал распространению выгодных для него слухов, так как ему не было никакого смысла делать из этого тайну. Газеты подхватили слухи, печатали и перепечатывали сведения о сокровищах Камильк-паши, зарытых под скалами какого-то таинственного островка. Что же касается его местоположения, то, если верить газетам — а проповедник и не думал давать опровержения, — оно якобы было известно преподобному Тиркомелю, и только он один мог бы дать на этот вопрос точные указания, хотя в действительности нельзя было обойтись без участия двух других сонаследников. Впрочем, подробностей этого дела никто не знал, и имя Антифера ни разу не было упомянуто. Само собой разумеется, что одни газеты одобряли доблестное поведение лучшего из пастырей свободной шотландской церкви, а другие порицали его, так как эти миллионы, вместо того чтобы без всякой пользы лежать в какой-то яме, могли бы облегчить положение многих несчастных бедняков Эдинбурга, если бы были им розданы. Но преподобный Тиркомель не придавал никакого значения ни порицаниям, ни похвалам — и то и другое ему было одинаково безразлично.
Легко вообразить, какой успех имела его проповедь, произнесенная в церкви Престола Господня на следующий день после этих сенсационных разоблачений. Вечером 30 июня верующие буквально осаждали церковь. Толпы людей, не поместившихся внутри храма, запрудили близлежащие улицы и перекрестки. Появление на кафедре проповедника было встречено громом аплодисментов. Можно было подумать, что находишься в театре, когда публика устраивает овацию любимому актеру, выходящему на вызовы под восторженные крики «ура». Сто миллионов, двести миллионов, триста миллионов — нет, целый миллиард! — вот что предлагали этому феноменальному Тиркомелю, и вот чем он пренебрег! И он начал свою обычную проповедь фразой, произведшей на всех поистине потрясающее впечатление:
— А я клянусь тебе, что, если я потерплю неудачу, ты поплатишься своей шкурой!
Эта сцена приняла под конец столь бурный характер, что Трегомен услышал крики и подошел к двери их комнаты, и счастье для Саука, что он изливал гнев на египетском языке. Если бы он ругал Бен-Омара по-французски, Трегомен узнал бы о его гнусных замыслах, узнал бы, что за личность скрывается под именем Назима, и эта личность получила бы по заслугам.
И все же, хотя Трегомен и не понял сути дела, его поразило грубое обращение клерка с Бен-Омаром. Подозрения молодого капитана полностью подтверждались.
Дядюшка Антифер, Замбуко и Жюэль, переступив порог пасторского дома, стали подниматься по деревянной лестнице, держась за засаленную веревку, висевшую на стене. Ни за что Трегомен, хоть и сильно похудевший за это время, не взобрался бы по такой узкой и темной винтовой лестнице.
Посетители дошли до площадки третьего этажа, последнего на этой стороне дома. Маленькая стрельчатая дверь в глубине, на ней — дощечка с именем преподобного Тиркомеля.
Дядюшка Антифер испустил глубокий вздох облегчения: «Уф!» Затем он постучал в дверь. Никакого ответа. Неужели пастора нет дома? По какому праву, позвольте вас спросить? Человек, которому приносят миллионы…
Антифер постучал еще раз, немного сильнее.
На этот раз изнутри послышался легкий шум. Дверь, правда, осталась на запоре, но под дощечкой с именем преподобного Тиркомеля приоткрылось задвижное окошечко.
В окошечке показалась уже знакомая им голова пастора.
— Что вам угодно? — спросил Тиркомель тоном человека, которому не нравится, когда его тревожат.
— Нам хотелось бы поговорить с вами… очень недолго, — ответил по-английски Жюэль.
— О чем?
— По очень важному делу.
— У меня нет никаких дел, ни важных, ни неважных.
— Да откроет ли он наконец, этот преподобный? — закричал Антифер, которому надоели церемонии.
Услышав это, пастор спросил на чистейшем французском языке, которым владел в совершенстве:
— Вы французы?
— Французы, — ответил Жюэль. И, считая, что это облегчит им доступ к Тиркомелю, добавил: — Французы, которые присутствовали вчера на вашей проповеди в церкви Престола Господня…
— …и у которых есть желание принять мои доктрины? — живо спросил проповедник.
— Может быть, ваше преподобие.
— Скорее, он примет наши, — пробурчал дядюшка Антифер. — Впрочем, если он предпочитает уступить нам свою долю…
Дверь открылась, и мнимые неофиты note 213 очутились перед преподобным Тиркомелем.
Они вошли в комнату, освещенную в глубине единственным окном, выходившим на северный овраг. В одном углу стояла железная кровать с соломенным тюфяком и одеялом, в другом — стол с туалетными принадлежностями. Вместо стула — табурет. Вместо мебели — один запертый шкаф, в котором, по-видимому, хранилась одежда. Несколько книг на полке, среди них — традиционная библия в переплете с истрепанными углами, бумаги, перья, чернильница. Никаких занавесок. Голые стены, побеленные известью. На ночном столике — лампа с низко опущенным абажуром. Это была одновременно и спальня и рабочий кабинет; пастор, видимо, ограничивался лишь самым необходимым. Обедал он в соседнем кабачке, и, конечно, это отнюдь не был модный ресторан.
Преподобный Тиркомель, весь в черном, затянутый в длинный сюртук, из-под воротничка которого виднелась узкая белая лента галстука, при появлении иностранцев снял цилиндр и если не пригласил их сесть, то исключительно потому, что мог предложить только один табурет.
По правде говоря, миллионы нигде бы так не пригодились, как в этой монашеской келье, все содержимое которой едва ли можно было оценить в тридцать шиллингов…
Дядюшка Антифер и банкир Замбуко переглянулись. Пора уже открыть огонь. Раз их сонаследник говорит по-французски, они больше не нуждались в посредничестве Жюэля, и молодой капитан превращался в простого зрителя. Такой оборот дела вполне его устраивал, и он не без любопытства готовился присутствовать при этой баталии. Кто будет победителем? Вряд ли он согласился бы держать пари за дядюшку…
Вначале Антифер так смутился, что сам бы этому не поверил. Когда ему стали известны взгляды непримиримого проповедника на земные блага, он решил действовать хитро и осторожно и, предварительно позондировав почву, незаметно подготовить преподобного Тиркомеля к тому, что он должен показать имеющееся у него письмо Камильк-паши, в котором, без сомнения, указаны цифры новой и, надо надеяться, последней широты.
Такого же мнения придерживался и Замбуко, не устававший поучать своего будущего шурина, как ему нужно действовать. Но хватит ли сил у этого бешеного малуинца сдержать свою ярость, если его нервы все время находятся во взвинченном состоянии, не вспылит ли он при первом же возражении и не начнет ли бить стекла? Между тем первым заговорил не он. Пока три визитера переминались с ноги на ногу, преподобный Тиркомель стал перед ними в позе проповедника. Убежденный, что эти люди явились к нему, горя желанием последовать его доктрине, он думал только о том, как бы красноречивее изложить им свои принципы.
— Братья мои, — сказал он, складывая руки в порыве признательности, — я благодарю всевышнего, который даровал мне силу убеждения, давшую мне возможность вселить в ваши души презрение к богатству и отречение от земных благ…
Стоило только взглянуть при этом вступлении на лица обоих сонаследников!
— Братья мои, — продолжал проповедник, — уничтожая сокровища, которыми вы владеете…
«Которыми мы еще не владеем!» — хотелось крикнуть дядюшке Антиферу.
— …вы подадите достойный удивления пример, которому последуют все те, кто способен возвысить свой дух над материальными благами жизни…
Дядюшка Антифер резким движением челюсти передвинул чубук с одной стороны на другую, в то время как Замбуко прошептал ему на ухо:
— Не объясните ли вы наконец этому болтуну цель нашего посещения?
Утвердительно кивнув головой, малуинец подумал про себя:
«Нет уж, я не допущу, чтобы он нагнал на меня своей проповедью такую скуку, как вчера!..»
Преподобный Тиркомель, открыв свои объятия как бы для того, чтобы принять в них раскаявшихся грешников, сказал умиленным голосом:
— Ваши имена, братья мои, чтобы…
— Наши имена, господин Тиркомель, — прервал его дядюшка Антифер, — вот наши имена и звания: я, Антифер Пьер-Серван-Мало, капитан каботажного плавания в отставке. Жюэль Антифер, мой племянник, капитан дальнего плавания, господин Замбуко, банкир из Туниса…
Тиркомель подошел к столу, чтобы записать эти имена.
— И, конечно, — сказал он, — вместе с отречением от земных благ вы принесли ваши тлетворные богатства… может быть, миллионы?
— Совершенно верно, господин Тиркомель, речь идет о миллионах, и, когда вы получите свою долю, вы вольны ее уничтожить… Но что касается нас, то мы сами придумаем, как нам поступить…
Дядюшка Антифер допустил большую оплошность. Жюэль и Замбуко сразу же это поняли по изменившемуся выражению лица Тиркомеля. Лоб его покрылся морщинами, глаза почти закрылись, руки, раскрытые для объятия, захлопнулись на груди, как захлопывается дверь несгораемого шкафа.
— В чем же дело, господа? — спросил он, отступая на шаг.
— В чем дело? — повторил дядюшка Антифер. — Послушай, Жюэль, выложи ему все по порядку, потому что я не отвечаю за свои слова!
И Жюэль «выложил» без всяких недомолвок. Он рассказал все, что было известно о Камильк-паше, об услуге, оказанной ему Томасом Антифером и банкиром Замбуко, о приезде в Сен-Мало душеприказчика Бен-Омара, нотариуса из Александрии, о путешествии в Оманский залив на поиски первого острова, о дальнейшей поездке в бухту Маюмба, где находился второй остров, о содержании второго документа, отсылавшего двух сонаследников к третьему наследнику, которым является не кто иной, как преподобный Тиркомель, эсквайр из Эдинбурга, и т.д.
Пока Жюэль говорил, проповедник даже не шелохнулся; глаза его ни разу не блеснули, ни один мускул лица не дрогнул. Мраморная или бронзовая статуя и та не была бы более неподвижной. И, когда молодой капитан, окончив рассказ, спросил Тиркомеля, имел ли он когда-нибудь какое-нибудь отношение к Камильк-паше, пастор ответил:
— Нет.
— А ваш отец?
— Может быть.
— Может быть — не ответ, — заметил Жюэль, стараясь успокоить своего дядю, который вертелся на одном месте, словно его ужалил тарантул.
— Это единственный допустимый для меня ответ, — сухо возразил Тиркомель.
— Настаивайте, господин Жюэль, настаивайте… — прошептал банкир.
— По мере возможности, господин Замбуко, — ответил Жюэль.
И, обращаясь к Тиркомелю, который всем своим видом показывал, что будет держаться с предельной замкнутостью, Жюэль спросил:
— Разрешите мне задать вам вопрос… единственный?
— Да, хотя я могу и не ответить на него.
— Известно ли вам, бывал ли когда-нибудь ваш отец в Египте?
— Нет.
— Но если не в Египте, то, по крайней мере, в Сирии или еще точнее — в Алеппо?
Не надо забывать, что в этом городе Камильк-паша провел несколько лет до своего возвращения в Каир.
После некоторого колебания преподобный Тиркомель признался, что его отец действительно жил в Алеппо и был связан с Камильк-пашой. Значит, не оставалось никаких сомнений, Камильк-паша был обязан благодарностью отцу Тиркомеля так же, как Томасу Антиферу и банкиру Замбуко.
— В таком случае, я спрошу вас еще, — продолжал Жюэль, — не получал ли ваш отец письма от Камильк-паши?
— Да.
— Письма, в котором говорилось о местоположении островка с зарытыми сокровищами?
— Да.
— А не была ли в том письме указана широта этого островка?
— Да.
— А не говорилось ли там, что в один прекрасный день некий Антифер и некий Замбуко придут по этому поводу к вашему отцу?
— Да.
Эти «да» Тиркомеля падали точно удары молота, все с большей и большей силой.
— Ну что ж, — сказал Жюэль, — капитан Антифер и банкир Замбуко перед вами, и, если вы захотите показать письмо паши, им останется только отправиться в путь, чтобы выполнить волю завещателя, по которой вы и они являетесь тремя наследниками.
По мере того как Жюэль задавал вопросы, Антифер сдерживал себя с величайшим трудом, багровея, когда кровь бросалась ему в голову, бледнея, когда она отливала к сердцу.
Тиркомель помолчал некоторое время, потом сказал, сжав губы:
— А когда вы отправитесь в то место, где находятся сокровища, что вы намерены делать?..
— Конечно, вырыть их! — закричал дядюшка Антифер.
— А когда вы их выроете?
— Разделить на три части!
— А как вы собираетесь поступить с вашими частями?
— Как нам заблагорассудится, ваше преподобие! Еще одна неудачная выходка малуинца, давшая возможность Тиркомелю сесть на своего конька.
— Так. Прекрасно, господа! — воскликнул он, и в глазах его вспыхнуло пламя. — Вы намерены использовать эти богатства для удовлетворения ваших инстинктов, ваших аппетитов, ваших страстей, другими словами — умножать несправедливость на этом свете…
— Позвольте, — прервал его Замбуко.
— Нет, не позволю! Я требую от вас ответа на следующий вопрос: если эти сокровища попадут вам в руки, вы даете слово их уничтожить?
— Каждый может распорядиться своей частью наследства так, как ему будет удобнее, — уклончиво ответил банкир.
Пьер-Серван-Мало взорвался.
— Дело совсем не в этом! — закричал он. — Догадываетесь ли вы, ваше преподобие, какова стоимость этих сокровищ?
— Не все ли мне равно!
— Сто миллионов франков!.. Сто миллионов!.. И третья часть — тридцать три миллиона — принадлежит вам…
Тиркомель пожал плечами.
— Знаете ли вы, ваше преподобие, — продолжал дядюшка Антифер, — что завещание обязывает вас сообщить сведения, которыми вы располагаете?
— Неужели?
— Знаете ли вы, что вы не имеете права оставлять без движения сто миллионов, точно так же как не имеете права их украсть?
— Я с этим не согласен.
— Знаете ли вы, что, если вы будете настаивать на вашем отказе, — зарычал дядюшка Антифер, доведенный до последней степени ярости, — мы не остановимся перед тем, чтобы обратиться к правосудию… возбудить против вас дело… объявить вас преступником!..
— Преступником!.. — гневно, но не теряя самообладания, повторил Тиркомель. — Поистине ваша смелость, господа, равна вашей глупости! Неужели вы думаете, что я соглашусь разбросать эти сто миллионов по всей земле и дам возможность людям совершить на сто миллионов больше грехов? Вы полагаете, что я изменю своему учению и дам право верующим свободной шотландской церкви, людям строгой нравственности, непоколебимой честности, бросить мне в лицо эти сто миллионов?
Надо сказать, его преподобие был просто великолепен, просто велик в своем взрыве красноречия. Жюэль не мог не восхищаться этим неистовым фанатиком, между тем как Антифер, одержимый припадком бешенства, готов был его задушить.
— Да или нет? — закричал он, сжав кулак. — Да или нет? Вы покажете нам письмо паши?
— Нет!
Дядюшка Антифер дошел до исступления.
— Нет? — повторил он с пеной у рта.
— Нет!
— А! Мошенник!.. Я вырву у тебя это письмо!
Жюэль стал между ними, чтобы помешать дяде перейти от слов к действию, но тот резко оттолкнул его. Антифер хотел задушить проповедника, стоявшего перед ним так же холодно и бесстрастно, как раньше. Его разрывало желание обыскать эту комнату, этот шкаф, перерыть бумаги (надо сказать, что обыск был бы недолгим). Его остановили слова преподобного Тиркомеля, произнесенные очень просто, но тоном, не допускающим возражений:
— Это письмо бесполезно искать…
— Почему? — спросил банкир Замбуко.
— Потому что у меня его больше нет.
— Что же вы с ним сделали?
— Я его сжег.
— В огонь… Он его бросил в огонь! — завопил дядюшка Антифер. — Негодяй!.. Письмо, в котором была тайна ста миллионов… тайна, которую нельзя будет больше узнать!..
И эта была истинная правда. Чтобы уберечься от соблазна и ни при каких обстоятельствах не воспользоваться сокровищами, что противоречило бы его убеждениям, преподобный Тиркомель действительно сжег это письмо уже много лет назад.
— А теперь уходите, — сказал он, указывая посетителям на дверь.
Дядюшка был совершенно убит. Документ уничтожен… Никогда, никогда нельзя будет определить местоположение острова!.. Был потрясен до глубины души и банкир Замбуко. Он плакал, как ребенок, у которого отняли игрушку!..
Жюэль вытолкнул обоих сонаследников сперва на лестницу, затем на улицу, и все трое отправились в «Королевский отель».
После их ухода преподобный Тиркомель воздел руки к небу и возблагодарил бога за то, что он помог ему остановить лавину грехов, которую нагромоздили бы эти сто миллионов!
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ,
в которой исчезает второстепенное действующее лицо, иначе говоря — «злодей» этой трагикомической истории
Дядюшка Антифер не смог вынести все эти тревоги, мытарства, потрясения, бесконечную смену разочарований и надежд. Даже у капитана большого каботажа физические и моральные силы имеют свой предел, который нельзя переступать. Как только Антифер добрался до гостиницы, он тут же слег. Его мучила лихорадка, нервная лихорадка с горячечным бредом, грозившая самыми тяжелыми последствиями. В его воспаленном мозгу проносились вереницы обманчивых видений: картины злополучного путешествия, прерванного у самой цели; несметные сокровища, погребенные в неизвестном месте; третий островок, затерянный в каких-то неведомых водах; письмо, брошенное в огонь ужасным проповедником; заветные цифры, которые пастор не выдаст даже под страхом пытки… Да! Были все основания опасаться, что потрясенный рассудок малуинца не выдержит этого последнего удара. Врач, спешно вызванный к больному, подтвердил, что пациент близок к помешательству.Разумеется, дядюшке был обеспечен самый лучший уход. Жильдас Трегомен и Жюэль не покидали его ни на минуту, и если он выздоровел, то только благодаря их заботам.
Возвратившись в гостиницу, Жюэль посвятил в курс дела Бен-Омара, который, в свою очередь, рассказал Сауку о решительном отказе преподобного Тиркомеля сообщить широту третьего острова. Легко вообразить, как рассвирепел мнимый Назим! Но на этот раз он не сделал несчастного нотариуса козлом отпущения и внешне никак не проявил своей ярости. Саук замкнулся в себе, обдумывая, по-видимому, каким способом ему выведать тайну, ускользнувшую от Антифера, и использовать ее для себя одного. Надо полагать, что он решил направить все свои усилия для достижения этой цели. Во всяком случае, было замечено, что ни в этот, ни в следующие дни в гостинице он не показывался.
Трегомен, узнав от Жюэля, как вел себя проповедник, ограничился таким замечанием:
— Я думаю, что теперь на это дело надо поставить крест… А ты как считаешь, мой мальчик?
— И мне так кажется, господин Трегомен. Переубедить такого упрямца невозможно…
— Какой же все-таки чудак этот проповедник! Ему приносят миллионы, а он от них отказывается!
— Приносят миллионы! — сказал молодой капитан с сомнением в голосе.
— Ты не веришь в них, Жюэль?.. А не ошибаешься ли ты?..
— Как вы изменились, господин Трегомен!
— Еще бы! После того, как были найдены алмазы!.. Разумеется, я не утверждаю, что миллионы находятся именно на третьем острове, но, в конце концов, они могут там быть… К несчастью, мы никогда не узнаем местоположения третьего острова, потому что этот проповедник ни о чем не хочет слышать.
— И все-таки, господин Трегомен, даже те два алмаза из Маюмбы не разуверили меня в том, что паша задумал сыграть с нами злую шутку…
— Как бы то ни было, это может дорого обойтись твоему бедному дяде, Жюэль. Сейчас самое важное — поставить его поскорее на ноги. Только бы выдержала его голова! Будем выхаживать его, как сестры милосердия, и, когда он встанет с постели и у него хватит сил сесть в вагон, я думаю, он сам захочет вернуться во Францию… Опять зажить спокойной жизнью, как бывало…
— Ах, господин Трегомен, почему он уже не на улице От-Салль!
— А ты — возле нашей маленькой Эногат, мой мальчик!.. Кстати, ты собираешься ей написать?..
— Я сегодня же ей напишу и на этот раз думаю известить ее о нашем окончательном возвращении!
Прошло несколько дней. Состояние больного не ухудшилось. Лихорадка, вначале очень сильная, стала уменьшаться. Но доктор по-прежнему опасался за рассудок бедного дядюшки. Положительно, он был не в своем уме. Правда, он узнавал своего друга Трегомена, своего племянника Жюэля, своего будущего шурина… Шурина?.. Между нами, если некая представительница прекрасного пола и рисковала остаться навсегда в девушках, то это была, конечно, пятидесятилетняя мадемуазель Талисма Замбуко, нетерпеливо ожидавшая обещанного супруга в своей девичьей комнате на Мальте! Увы, сокровищ нет и мужа нет, так как одно являлось дополнением к другому!
Ни Трегомен, ни Жюэль не выходили из гостиницы. Больной все время звал их к себе, требовал, чтобы они день и ночь сидели в его комнате, выслушивая бесконечные жалобы, обвинения и угрозы по адресу этого гнусного проповедника. Дядюшка хотел подать на Тиркомеля в суд, пожаловаться на него мировому судье или шерифу, довести дело до верховного уголовного суда, даже до министерства юстиции! Судьи быстро заставят его говорить… Тут уж не позволят молчать, когда достаточно одного слова, чтобы бросить в обращение сто миллионов франков… Должны же существовать наказания за такие преступления, и даже самые суровые и самые страшные, и если виселица не предназначена для подобных преступников, то кто же тогда заслуживает виселицы?! И так далее.
Антифер не умолкал с утра до вечера. Жильдас Трегомен и Жюэль по очереди дежурили у его ложа, если какой-нибудь особенно бурный припадок не требовал присутствия обоих. В такие моменты больной порывался встать с кровати, выскочить из комнаты, бежать к преподобному Тиркомелю, прострелить ему голову, и только сильная рука Трегомена приковывала его к месту.
А потому, как ни хотелось Трегомену осмотреть этот прекрасный, построенный из камня и мрамора Эдинбург, он вынужден был от этого отказаться. Позднее, когда его друг будет на пути к выздоровлению и немножко успокоится, он наверстает упущенное. Он осмотрит прежде всего дворец Холируд, древнюю резиденцию правителей Шотландии, королевские апартаменты, опочивальню Марии Стюарт note 214, сохранившуюся в том виде, в каком она была при жизни несчастной королевы… Он поднимется по Кенонгет до Кэстля, так гордо возвышающегося на базальтовой скале: там еще сохранилась маленькая комната, в которой появился на свет ребенок — будущий Иаков VI Шотландский и Иаков I Английский note 215. Трегомен поднялся бы и на «Трон Артура», похожий на спящего льва, если смотреть на него с западной стороны; оттуда, с высоты двухсот сорока семи метров над уровнем моря, можно охватить глазом весь город, холмистый, как древняя часть города цезарей note 216, до Лита note 217, который является подлинным портом Эдинбурга в заливе Ферт-оф-Форт, до берега графства Файф, до вершин Бен-Ломонд, Бен-Леди, Ламмермур-Хилс, до безграничного морского простора…
Сколько красот природы, сколько чудес, созданных руками человека! Трегомен, все еще грустя о сокровищах, потерянных из-за упрямства проповедника, сгорал, однако, от желания насладиться всем этим великолепием, но чувство долга заставляло его сидеть у изголовья деспотического друга.
Поэтому добряку ничего не оставалось, как смотреть из открытого окна гостиницы на знаменитый памятник Вальтеру Скотту, готические пилястры note 218 которого вздымаются ввысь почти на двести футов в ожидании, пока все ниши не будут заполнены фигурами пятидесяти шести героев, созданных воображением великого шотландского романиста.
Затем Жильдас Трегомен переводил взгляд на длинную перспективу улицы Принца, тянущуюся к Колтон-Хиллу, и за несколько минут до полудня начинал следить за большим золотым шаром на мачте обсерватории, падение которого в точности совпадало с моментом прохождения солнца через меридиан столицы.
Между тем в квартале Кенонгет, а затем и по всему городу стали носиться слухи, которые способствовали увеличению и без того уже немалой популярности преподобного Тиркомеля. Рассказывали, что знаменитый проповедник, как подобает человеку, у которого слово не расходится с делом, отказался от совершенно невероятного, почти баснословного наследства. Говорили о нескольких миллионах, даже о нескольких сотнях миллионов, которые он хотел скрыть от человеческой жадности. Может быть, пастор и сам содействовал распространению выгодных для него слухов, так как ему не было никакого смысла делать из этого тайну. Газеты подхватили слухи, печатали и перепечатывали сведения о сокровищах Камильк-паши, зарытых под скалами какого-то таинственного островка. Что же касается его местоположения, то, если верить газетам — а проповедник и не думал давать опровержения, — оно якобы было известно преподобному Тиркомелю, и только он один мог бы дать на этот вопрос точные указания, хотя в действительности нельзя было обойтись без участия двух других сонаследников. Впрочем, подробностей этого дела никто не знал, и имя Антифера ни разу не было упомянуто. Само собой разумеется, что одни газеты одобряли доблестное поведение лучшего из пастырей свободной шотландской церкви, а другие порицали его, так как эти миллионы, вместо того чтобы без всякой пользы лежать в какой-то яме, могли бы облегчить положение многих несчастных бедняков Эдинбурга, если бы были им розданы. Но преподобный Тиркомель не придавал никакого значения ни порицаниям, ни похвалам — и то и другое ему было одинаково безразлично.
Легко вообразить, какой успех имела его проповедь, произнесенная в церкви Престола Господня на следующий день после этих сенсационных разоблачений. Вечером 30 июня верующие буквально осаждали церковь. Толпы людей, не поместившихся внутри храма, запрудили близлежащие улицы и перекрестки. Появление на кафедре проповедника было встречено громом аплодисментов. Можно было подумать, что находишься в театре, когда публика устраивает овацию любимому актеру, выходящему на вызовы под восторженные крики «ура». Сто миллионов, двести миллионов, триста миллионов — нет, целый миллиард! — вот что предлагали этому феноменальному Тиркомелю, и вот чем он пренебрег! И он начал свою обычную проповедь фразой, произведшей на всех поистине потрясающее впечатление: