Веров Ярослав. Двойники

   Тут в павильоне появился человек в клетчатом, хорошего кроя, но поношенном костюме, невысокий, толстенький. Это был частный сыщик Гений У («У» относилось к фамилии и должно было, по его мысли, обозначать принадлежность к уголовному сыску). Мягкими шагами он приблизился со спины к креслу режиссера и, наклонившись к его уху, прошептал:
   – Вы просили книг Верова. Так вот я знаю теперь, где их достать.
   Разбой недоуменно обернулся к незнакомцу:
   – С чего вы взяли, любезнейший, что именно я просил вас об этом?
   Гений У нимало не смутился.
   – В таком случае разрешите откланяться, – кивнул и тем же мягким шагом, не спеша, пошел из павильона.
   Разбой почесал в затылке, махнул рукой, поднялся и сказал:
   – Все по домам. На сегодня баста.
   Вечер тоже вышел скомканным, и Разбой решил лечь спать пораньше. Слуга задул свечи, – Иван экономил на электричестве, – и комната погрузилась в приятный полумрак. В полумраке этом темнели контуры фортепиано, массивного книжного шкафа, огромного, по современной моде, англицкого письменного стола. В углу стояла бронзовая копия «Ахиллеса», пытающегося извлечь стрелу из пяты. Этот шедевр древнего ваятельства подарил Ивану Пим Пимский, большой ценитель всего античного. Разбой любил смотреть на обреченного героя, вот уже третье тысячелетие борющегося с коварной стрелой, – и все неприятности дня улетали куда-то туда, где безмолвно колышется та самая глубь тысячелетий.
   Он лежал и смотрел в окно. Окна Иван шторами никогда не занавешивал, чтобы лежа на диване смотреть на звездное небо. «Эх, хорошо, – думалось ему, – чтобы изобрели такую штуку, чтоб показывала то, что сейчас где-то там». «Где-то там» означало – «очень-очень далеко на небе». Еще думал с негодованием о том, когда же, наконец, изобретут звук в кино. Фильмы красивые, яркие и при этом немые. Безобразие, как ни посмотри. С этой мыслью он и заснул.
 
   – Ба! Какая птица в наших пенатах! – услышал он знакомый голос.
   Разбой открыл глаза и от неожиданности хотел вскочить с дивана. Но его повлекло вниз, на пол, потому что был он сейчас не в постели, а стоял посреди ярко освещенной комнаты.
   Незнакомая мебель, в углу вертикально поставленный металлический цилиндр с манометром, – слово «манометр» он почему-то знал, – слева у стены – зеленый диван непривычной формы; рядом один стол, а справа, возле окна, второй. На этом втором стоял компьютер, по экрану дисплея вилась змейка экспериментальной кривой, и все эти предметы и слова, их обозначающие, были Разбою известны.
   А прямо напротив режиссера стоял и смотрел на него Глебуардус Авторитетнейший. Или всё же не он? Похож, да нет, совсем не похож. Впрочем, во снах так бывает, что человек сам на себя не похож, а ты знаешь, что это именно он. Этот «дюк» был гораздо моложе настоящего.
   «Дюк» повернулся к еще одному персонажу сна. Того Иван не знал – патлатый, как женщина или скотландские горцы, в странных потрепанных синих брюках и свитере, какие обычно носят норманны.
   – Слышишь, Мастер, – обратился к тому «дюк», – всё дело было в фильтре. Какая-то сволочь забила его в коллиматор. Вот пучок и ослаб.
   Разбой, к своему удивлению, понял, что речь идет о рентгене, о рентгеновском дифрактометре ДРОН-1, который находился в смежной каморке.
   А потом «дюк» снова глянул на Разбоя.
   – Ты чего? Э-э… Кирюха, глянь на человека. Ваня, ты чего тормознул?
   – Послушайте, Глебуардус, – шепотом поинтересовался Разбой, – а где это мы?
   Глаза у «дюка» сделались оловянными. Казалось, его кто-то невидимый огрел обухом по голове. Он открыл рот, намереваясь что-то сказать, но ничего не сказал. Лишь сглотнул слюну.
   Тот, второй, ухмылялся, наверное, решил, что Иван разыгрывает спектакль.
   – Повтори, – просипел «дюк». – Что ты сказал?
   – Я спрашиваю, – повышая голос, сказал Разбой, – что это мы здесь делаем? Я ведь сплю. Какой-то странный сон. Я сплю и понимаю, что сплю. Да еще цветной. И всё такое настоящее.
   – Повтори, как ты меня назвал.
   – Дюк… Как же еще, хотя вы совсем не похожи на себя. Но это ничего, я знаю, что это вы, ваше сиятельство.
   Тот второй засмеялся.
   – Доигрался, Самохвалище. Достал людей кликухами – теперь будешь ходить в дворянах. Ничего, дюк, теперь не попишешь, терпи.
   Но «дюк» не слышал товарища. Его глаза были по-прежнему оловянные, кажется, он даже не мигал.
   В комнату вошел новый персонаж. Разбой посмотрел и узнал его: Пим Пимский. Но опять же, не совсем такой, как наяву. Гораздо моложе, повыше и гораздо крепче телом. В черном костюме не совсем обычного кроя, в белой рубашке с галстуком. А ведь Пим галстуки на дух не выносит. Чудное дело эти сны!
   – Пим! – обратился к нему Разбой. – Хоть ты объясни, где мы находимся?
   С лицом «Пима» тоже произошла мгновенная перемена. Улыбка слетела, как ветром сдуло, глаза сузились и взгляд сделался хитрым.
   – Глебуардус, Пимский, да что вы, господа, в самом деле? – не унимался Разбой. – Что с вами? Это ведь только сон!
   – Так, – подал голос «Пим». – Товарищи, кто здесь будет дюк Глебуардус Авторитетнейший?
   Разбой улыбнулся: Пим, кажется, решил чудить и во сне.
   – Да вот, Ваня его разыграл, – ответил лохматый.
   «Пим» мягко подтолкнул Ваню к дивану.
   – Присаживайся, брат. Поговорим. Ввожу в курс дела. Этот, который дюк, здесь, во сне – Марк Самохвалов, тот, что у окна, – Кирилл Белозёров, ну, его ты можешь и не знать.
   Кирилл, услышав это, хмыкнул.
   – А я, – продолжал «Пим», – Григорий, э-э, Цареград. Никогда таких имен не слышал?
   – Никогда. Вы что же, не Глебуардус и не Пимский?
   – Во сне, конечно, мы не совсем мы. Во сне оно, знаешь, как бывает, брат? Вот зачем ты меня спрашиваешь – Пимский я или нет? Что верное ты можешь узнать от того, кто тебе снится? Это я должен тебя спрашивать, ведь это я тебе снюсь. Или ты уже не спишь?
   – Сплю.
   – Есть теория, что вообще весь мир – это чей-то сон… – продолжал говорить Цареград.
   – Ну, понес, – сказал себе под нос Марк.
   – Скажем, мой сон. В моем сне вполне может быть так, чтобы я снился тому, кто снится мне, чтобы я мог посмотреть на себя глазами того, кто мне снится, а не своими собственными, ведь меня здесь нет. Я ведь где-то там, откуда вижу сон. И сам по себе, как таковой, не нуждаюсь ни в каком материальном выражении. А материя, скажем так, суть субстанция моего сна. И так как я своим сном не управляю, а скорее, управляю самим фактом сна, а не тем типом, кто в моем сне называет себя мною, то сделать так, чтобы ты вернулся обратно к себе в девятнадцатый век, не могу.
   – Припоминаю. Накануне, у Сидорчука, ты про двадцатый и наш век говорил.
   – Здесь и сейчас именно двадцатый. А что я у Сидорчука говорил?
   – Не помню. Ты сильно пьяный был. Что-то такое крикнул и уснул. А я пять тысяч проиграл. Одному Хмелику целых три.
   – Да, этот из тебя душу вытрясет, он сам в долгах, как в шелках. И когда же такое безобразие произошло?
   – Да вчера. То есть уже позавчера.
   – Ну, про это я своего сна еще не видел. А ты, товарищ дюк? – повернулся Григорий к Марку.
   – Так, парни, – тоном главы партячейки заговорил Самохвалов, – давайте помедленнее и потщательнее. Здесь такое дело, что я даже не знаю…
   – Ну, раз даже ты не знаешь, то что уж говорить обо мне, – пошутил Григорий. – Правда, с тобой, друг, мы кое-что, хоть и с трудом, понимаем. А вот Кирилл, вижу, абсолютно не в теме.
   Кирилл и вправду глядел странновато. Он-то думал, что здесь спектакль с импровизациями, чудят ребята. А они вроде как серьезно, словно грибов-псилоцибов наелись. Не по себе ему стало, когда понял, что они о девятнадцатом веке говорят всерьез: не поехала ли у людей крыша? Но потом задумался о другом – он ведь сам тоже…
   – Я ничего, – отозвался он. – Вы говорите, мне интересно, если это, конечно, не секрет.
   – Да какие там секреты! – рявкнул Самохвалов. – Цареград, ответь мне, ты о каком дюке Глебуардусе говоришь?
   – Не ко мне. Я сам в ауте. Его спрашивай.
   – Хорошо, – и Самохвалов заговорил уже тоном следователя из телесериала. – Ответь мне, Разбой, о каком Сидорчуке ты говорил? О графе, у него еще кликуха – Бравый Хохол?
   – Ну да.
   – А Хмелик – это Хмелик Короед, он же барон Витольд?
   – Даже во сне покоя мне нет, – поморщился Иван. – Прошу, не напоминайте мне о моем проигрыше. Мне уже сегодня предстоит разговор с Мамайханычем, чтобы еще денег дал под фильм. Наверное, придется ему и права на фильм продать. Почему я должен выпрашивать денег, унижаться? Я что, плохие фильмы снимаю?
   – Да, не повезло тебе, брат. Ты бы лучше не там, а здесь играл, и в паре со мной.
   – Но ты, Пим, ведь в карты не играешь.
   – Да, я – Пим в карты не играю. Зато играю я – Григорий.
   – Ты про Пимского видишь… во сне? – спросил Марк Григория.
   – Да, во сне. И как понимаю, ты тоже.
   – И я во сне, – подтвердил Марк.
   – То-то я гляжу, ты в последнее время гоголем ходишь. Как же – герой Морской войны!
   – Вот именно. И друг самого государя императора. А какие страны там, как называются! Англикания, Галляндия, Алемания, Пиренея! А здесь что? – сумерки цивилизации, закат истории. Всё испаскудили, загадили, разворовали.
   Марк заговорил о сумерках цивилизации, потому что такое сумрачное настроение у него было всё последнее время. С месяц тому назад погорел его бизнес. У Самохвалова был компаньон, человек из их же института, в отличие от Марка – большой специалист по электронике. Но, опять же, в отличие от Марка бизнесмен никакой. Но поди ему это докажи. Звали его Андреем Дубовиком, по данному ему Самохваловым прозвищу – Дубовичком Радиоактивнейшим. Но Дубовичком он был до этого месяца. А теперь стал просто Дубом. Отдал все их оборотные средства своему однокашнику Фоме, ныне крутому человеку. Фома обещал наварить с них за пару недель триста процентов. В итоге через месяц идти к Фоме пришлось Марку, выпрашивать свои же деньги: Радиоактивнейший говорить со школьным товарищем побоялся.
   С Фомой Самохвалов встретился в кафе. Фома сидел, развалившись, за столиком и небрежно поигрывал ключами от машины. Угрюмый взгляд исподлобья ничего хорошего не предвещал. Так и вышло. На предложение Марка отдать деньги процедил лишь:
   – Хочешь – будут тебе деньги.
   Марк понял, почувствовал, о чем это Фома. «Он нас с Дубычем убьет».
   – Фома, ведь вы с Андреем со школы дружите…
   – Ну и чё?
   – Ну, давай и ты в нашем деле будешь?
   – А мне оно надо, ваше дело? Делами лохи занимаются. А я контролирую, понял?
   – Да я не то, чтобы из-за денег. Деньги я заработаю…
   – Как хочешь… – безразлично ответил Фома.
   – Не сердись, Фома. Наверное, я Андрея не так понял.
   – Вы там сами у себя разбирайтесь, чего мне яйца морочите? – недовольно проворчал Фома.
   А у Марка отлегло от сердца – кажется, пронесло.
   Потом он интересовался у Григория, встречал ли тот Фому? Оказалось, разок играл с Фомой в покер и кое-что слышал о нем от других.
   – Кому он деньги отдал? – удивлялся Григорий наивности Дубовика. – Этот даже карточные долги не возвращает. Его же за это в пруду топили, потом он тех парней порезал. Вы бы меня сначала спросили…
   – Да они же с ним друзья детства. Радиоактивнейшему разве что можно объяснить?
   И теперь Самохвалов вновь, как и до своих коммерческих трудов, жил на деньги отца, ранее полуподпольного, а ныне весьма успешного торговца антиквариатом. Папахен начинал еще в молодости как нумизмат, затем стал мотаться по северным деревням за иконами, как тогда было модно, а после сталинского голодомора в опустевших деревнях на Севере их можно было мешками собирать. Он и собирал. Потом началось увлечение живописью, потом оружием. Одним словом, богатым и уважаемым человеком был папахен Марка.
   Одно было у него в жизни огорчение: не хотел сын идти по стопам отца, никак не хотел. Чем только не искушал его родитель. Обещал даже машину купить. Марк на это лишь поморщился и сказал: «Да, купишь, и вози тебя потом везде на своем горбу».
   Жил сейчас Марк у родителей, с тех пор как развелся с женой. Поженились они на четвертом курсе, а уже на пятом разошлись. Марк оставил бывшей жене квартиру, которую им на свадьбу купил его отец. И теперь мечтал заработать на новую, доказать отцу, что и сам способен заработать, но, видно, не судьба. Может, оттого он в девятнадцатом и богат, что здесь беден, успокаивал себя Самохвалов. До разговора в лаборатории с Цареградом и Разбоем об их удивительных снах он чистосердечно верил, что живет сразу двумя жизнями в двух соседних веках. Правда, мир девятнадцатого значительно отличался от этого, но ничего, так даже интересней.
   – Погодите, мужики, – вмешался в разговор Кирилл. – Вы серьезно такие сны видите?
   – Чего уж серьезней. Невероятно, но факт, – ответил Григорий, – три человека, волей случая сошедшиеся в этом городе, в этом институте, в этой комнате, оказывается, видят сны об одном и том же. Вероятность такого факта равна нулю. Поверить нельзя, остается принять, как есть.
   – Понимаете, я тоже вижу сны… – Кирилл разволновался. – Я тебе, Гриша, рассказывал о той стране, помнишь?
   – Помню.
   – Это Иканоя. Я там катанабуси, странствующий рыцарь…
   – Рыцарь он… – проворчал Самохвалов. – Еще один феномен на голову человечества.
   С Разбоем вдруг произошла неуловимая перемена. Он поднялся с дивана и пошел к дверям. И уже когда выходил, обернулся:
   – Слушай, Самохвалыч, чуть не забыл, зачем пришел – тебя шеф хотел видеть.
   – А чего он не позвонил? – спросил Марк.
   – Он сейчас у эпээрщиков, ты зайди.
   – Уже лечу.
   – Смотри, наш режиссер пришел в себя, – сказал Григорий, когда за Иваном закрылась дверь. – Может, там проснулся?
   – Ну да, такой кошмар бедняге приснился, – ответил Марк. – Если он еще раз мне в таком виде на глаза попадется – прибью!
   – Остыньте, дюк, – перебил Григорий. – Тебе когда эти сны начали сниться?
   – Двадцать шестого сентября.
   – У меня днем ранее. Выходит, всё у нас с тобою началось недели три назад. Здорово. Ну, у Вани спрашивать, по-моему, бесполезно. И что думаешь – кто-то психотронным оружием балуется?
   – Живем мы в разных концах города. Нет, если и оружие, то не дома. Что, если здесь? У нас в комнате или за стеной, или в доме напротив? – предположил Самохвалов.
   – А как же с Разбоем? Он сюда редко заходит, реже меня.
   – Ну, поэтому у него наблюдаются такие накладки со снами.
   – И как думаешь проверять гипотезу, экспериментатор? Думается мне, что роль следователя тебе не чужда.
   – Подумать надо… – Марк уже думал, уже крутил в голове эту проблему и так и эдак, пытался припомнить, что он слышал или читал о психотронном оружии.
   – Постойте, мужики, – вмешался Кирилл. – Я ведь тоже вижу подобные сны.
   – Это только подтверждает нашу гипотезу, – ответил Марк. – Ты же целыми днями торчишь в лаборатории.
   – Э, нет. Я Иканою вижу с детства. Только раньше как бы извне. А сейчас, с конца лета – изнутри. Живу я там. Ночью, во сне перехожу в тот мир и живу. А днем вспоминаю: как говорит Гриша – нирвана…
   – Это правда, – подтвердил Цареград. – Он мне еще года два назад о своем мире рассказывал. Так что не знаю… – и вдруг с иронией в голосе Григорий продолжил: – Вы, экспериментаторы, люди твердо стоящие на ногах, причины явлений склонны искать в простых инженерных решениях. А я простой теоретик, витаю, знаете, в облаках всяких. Только имеется и у меня нечто посильнее вашего железного ДРОНа. Я рассказывал Кириллу, и больше никому об этом говорить не собирался. Тебе, Марк, всё же расскажу. В свете, так сказать, обстоятельств. Имеется у меня такая забавная кибернетическая система, работающая, естественно. И она описывает физические законы. Давать ей рекламу и что-то доказывать я сейчас не стану. Поверь мне, Марк, она кое-что умеет. Так вот, я получил результат, касающийся времени до рождения нашей Вселенной. Выходит так, что вселенных не одна и не две, а очень много, может быть, даже бесконечно много – но кибернетические системы не оперируют бесконечностями, и поэтому наверняка сказать не могу. Эти вселенные должны общаться друг с другом. Агент связи между ними идентификации не подлежит, но он несомненно существует. Если бы вселенные не имели этого общения, то все законы в них не имели бы никакой устойчивости. Кисель, сплошные флуктуации. Так вот я думаю, что те, кого мы видим в своих странных снах и кого считаем собой в ином мире, – это результат связи между вселенными. Как это достигается – не спрашивайте, не отвечу. Как вселенные передают информацию одна другой, я не знаю.
   – И дюк Авторитетнейший – это не я? А? – с некоторой тревогой спросил Марк.
   – Может, и ты. Не знаю. Как вольный философ могу предположить, что наше личное Я существует одновременно во всех вселенных. Но не каждому дано собрать воедино всех существ, в которых оно там вселяется. Правда, чего стоят эти мои слова – судить не возьмусь, пока что они ничего не стоят. Хотя лично мне идея со вселенными нравится.
   – Мне тоже, – заметил Кирилл.
   – А мне нет. По-моему, всё намного проще. Здесь и одной вселенной много… – не согласился Марк. Но иных соображений у него не было и он решил свернуть разговор: – А не пора ли, мужики, по домам? Наедине с собой обдумаем, и завтра там, или еще когда обсудим.
   – По домам, так по домам. Ты завтра подойди ко мне, я тебе покажу свою папку с результатами, может, впечатлит.
   Пухлую папку с описанием результатов, полученных кибернетической системой, а также с заметками философического характера Григорий в шутку называл «моя диссертация» и держал на работе, в несгораемом сейфе, приобретенном на собственные средства. И никогда не думал, что и его теория найдет такое странное практическое применение.

Глава четвертая

   Мастер Ри был еще юношей, но юношей с твердым характером, закаленным серьезными испытаниями, через которые проходит каждый, кто избран духом Иканодзу быть катанабуси. Удары судьбы он держал, как воин держит удар на поле боя, и не ждал от жизни ничего – ни хорошего, ни плохого. И жил сегодняшним днем.
   Мастер Ри был воином Империи Конских островов, как называют эту загадочную страну люди с континента. А сами обитатели Конских островов – Иканоей. Учитель Матахаса Аа отправил его на континент – пройти свой Путь Одного без помощи наставника и товарищей по оружию, а заодно изучить обычаи северных варваров.
   Путешествовал катанабуси по континенту уже второй месяц и ничего интересного здесь для себя не находил. Жители были скорбны умом и скуповаты. Могущественные походили на детей, падких лишь до бранных утех. Крестьяне же малообщительны, глядят на вооруженного с плутоватой предусмотрительностью: то ли боятся, то ли выгоду себе высматривают.
   Но сегодня, наконец, произошло событие. Может, был сегодня день судьбы: Мастера Ри нашел сам Король Артур, посвятил в странствующие рыцари и отправил в поход.
   Впрочем, обо всём по порядку.
   Светило осеннее зябкое солнце, порывами налетал ветер. Мастер Ри сидел на пригорке, под могучим дубом. С полей поднимался дым сжигаемого жнивья. Шумели деревья, ветер срывал золотую листву. Над всем этим осенним миром в кристалле недоступности летели, курлыча, журавли.
   Мастер Ри был сосредоточен и отрешен. Ножны с удивительно длинным мечом покоились рядом, безмятежно ожидая прикосновения руки хозяина. Взгляд Мастера Ри скользил по краскам, моментам, далеким движениям, по переменам, свершающимся вокруг. Слух же пребывал во власти ветра, несшего вести из дальних далей.
   Послышался неторопливый перестук копыт и позвякивание сбруи. К холму приближались всадники.
   «Меня не минуют», – подумал Мастер Ри.
   Ветер швырнул к ногам катанабуси багряный лист. Мастер Ри поднял его и посмотрел сквозь него на солнце – лист ожил, словно вспыхнуло багровое пламя.
   На опушку неторопливо выехали трое рыцарей. На двоих были черные, расшитые серебром плащи. У третьего же – фиолетовый, с золотисто-зеленой каймой.
   Трое приблизились. И громкий, повелительный голос – не без некой высокомерной нотки – произнес:
   – Мир тебе, рыцарь!
   Всадник, обратившийся к Мастеру Ри, был совершенно уверен в его подчиненном положении.
   Мастер Ри промолчал, ожидая, когда заговорит действительно старший из незваных гостей.
   – Сударь, к вам обращается Рыцарь Круглого Стола! – подал голос самый молодой из троицы.
   – О, господа, прошу вас, не берите в голову, – в разговор, наконец, вступил третий; его голос был снисходительно мудр.
   Это был тот самый седовласый человек в фиолетовом плаще с золотисто-зеленой каймой. В лице его Мастеру Ри почудилась некая странность: на устах играла доброжелательная улыбка, глаза же улыбались с плохо скрытой издевкой.
   – Помнишь, Ланселот, предсказание старой Пифии? – спросил он молодого рыцаря.
   – Поганой кривоногой ведьмы? – отозвался Ланселот, сплюнув. – Какое же, сир, именно? Она много чего набрехала.
   – Молодой человек опрометчиво вспыльчив. Оно и понятно, ведь старая ведьма вытянула из него целую пригоршню золотых, – в несколько церемонной манере промолвил сэр Борс Александер, рыцарь средних лет.
   – Вот еще! Я и не думал сердиться из-за каких-то там золотых. Хотя, признаюсь…
   – Не стόит об этом, – оборвал его обладатель снисходительно-мудрого голоса. – Она предсказала моему отцу смерть от падения с коня в ночь новолуния. Так всё и случилось. Клянусь моим мечом, старуха хорошо знает свое ремесло!
   – Мой государь прав, именно так погиб отважный король Хлодвиг Второй! – вскричал сэр Борс.
   Государь тускло глянул на него:
   – А что, Хлодвиг тоже скончался подобной смертью, да будет проклято его имя вовеки?!
   Борс Александер поперхнулся.
   – Наш «равный из равных», вероятно, вспомнил службу при дворе норманнского варвара, – съязвил Ланселот.
   – Ну что ж, юноша, – обратился, наконец, к Мастеру Ри Король Артур, – да будет тебе известно, что пред тобой – сам Король Артур, государь Камелота и предводитель Рыцарей Круглого Стола!
   Катанабуси лишь коротко глянул в его сторону и преспокойно вернулся к созерцанию осеннего мира. Он не знал, что такое государство Камелот, чем оно знаменито и где находится.
   – Гм-м… Однако… Послушай, незнакомец, а не желаешь ли ты честного рыцарского поединка с этим юным рыцарем, отважным Ланселотом Озерным? – спросил Король Артур.
   – Почему со мной, государь? – Ланселоту казалось недостойным сражаться со столь невоинственным рыцарем.
   – Гм-м… Изрубить бы, да и вся недолга. Но предсказание это… – задумался, глядя на Мастера Ри, Король Артур.
   Он нехотя спешился, потрепал кобылу и приблизился к Мастеру Ри.
   – Я перед тобой, незнакомец. Изволишь ли говорить со мной, как пристало мужчине?
   Говорить с этими троими Мастеру Ри было не о чем. Опасности для себя он в них не видел. Он точно знал, что произойдет, попытайся хоть один из них обнажить меч – все трое будут мертвы. Это было простое и точное знание катанабуси. Но было здесь и иное, чуждое знанию Иканодзу, духа-хранителя Иканои, и чуждое этому осеннему миру с его пылающим убранством лесов, с его плутоватыми крестьянами и простодушными рубаками-воинами. Имени этому не было.
   «Этого не миновать», – подумал Мастер Ри и, взяв в руки меч, поднялся и склонил голову в поклоне.
   – Назови себя, рыцарь! – властно молвил Король Артур.
   – Я Мастер Ри, катанабуси Империи Южного Моря! Надо мной нет власти иной, кроме дружеской власти моего гения.
   – Гения?
   – Подобно гению Сократа, существу незримого мира.
   – Я сразу приметил в тебе, Мастер Ри, некую необычность…
   – Просто нахал, коего давно не секли по ягодицам! – рявкнул сэр Ланселот.
   – Не будь столь суров, – улыбнулся Король Артур. – Есть ведь и иные, куда более действенные способы внушить почтение.
   Мастер Ри посмотрел вверх. В поднебесье парил коршун, зорко высматривая добычу. «Какими он видит нас? – подумал Мастер Ри. – Четверо охотников? Четыре тени?»
   – Я должен сообщить тебе, рыцарь, что мне было важное предсказано, – продолжал между тем Король Артур. – Было мне поведано, что в день, когда задует восточный ветер, встречу я на холме у старого дуба странного рыцаря. С одного боку – вооруженного воина, а с другого, опять же, – невоспитанного юнца, с мыслями, отвращенными от зримого…
   «Он не свободен», – подумалось Мастеру Ри.
   – К сожалению, судьба Камелота окажется в руках этого, гм, рыцаря. Внемли, рыцарь Ри…
   – Мастер Ри, – поправил Мастер Ри.
   – Что? – запнулся Король Артур, будто сбившийся с роли актер.
   – Я – Мастер Ри.
   – А-а… Так вот, внемли! Отныне ты Странствующий Рыцарь Короля Артура. И надлежит тебе, мой мальчик, отыскать и завоевать Королевство Бород, коим правит Железный Грон, да будет его имя проклято навеки. Железного Грона охраняет страшное заклятье, снять которое никому не под силу, кроме юноши с «отсутствующим взглядом, рыцарского звания, к сильным мира сего равнодушного». Так что прими свою судьбу, сэр рыцарь Ри!
   – Мастер Ри, – вновь поправил Короля Мастер Ри.
   – Что?!
   – Я – сэр Мастер Ри.
   – Быть посему. Мое слово – закон. Отныне и навсегда.
   – Король, я не вижу себя на пути, предложенном тобой.
   – Посмотри вправо, сэр рыцарь.
   Мастер Ри посмотрел. Бесчестное чародейство: за плечом угрюмо возвышался, раскачиваясь, мрачный башибузук ростом по меньшей мере в пять саженей, с кривым ятаганом, с плохо прорисованным ртом. Башибузук хмуро ухмылялся.