Страница:
Позже я отправил на Авиньон открыточку с извинениями, а папик Беня в ответ прислал мне телеграмму с анафемой, что стало поводом к еще одному, антирелигиозному, репортажу.
Так мог ли я, учитывая все это, отказать в пустяковой просьбе бывшему главврачу авиньонской психушки?
И бродя по сияющим коридорам, рассматривая оборудование, беседуя с персоналом, я никак не предполагал, что наутро мне предстоит выщипывать сединки…
Все произошло удивительно быстро. Потом мне сказали, что не прошло и двух минут, но мне они показались часами. Коридор опустел мгновенно; исчезли сестрички, лаборанты и даже мой дружок-главврач, миг назад крутившийся рядом со своими пояснениями. Я стоял посреди белизны один-одинешенек, а навстречу огромными, грациозно-оленьими прыжками мчался молодой изумительно красивый негр в развевающемся, чудом удерживающемся на широких иссиня-черных плечах белом халате, и в уши мои ворвался внезапно дикий, истошный и при всем том не лишенный некоей членораздельности вой: «Яввооаа! Яввоа! Яжжеввоооажжо! Яввоа-а-а!»; негр мчался медленно-медленно, словно в кошмаре, и за ним поспешали санитары, но не очень торопились догнать, потому что в правой руке бегущего впереди был здоровенный, криво, словно сабля, изогнутый осколок стекла, выписывающий в светящемся воздухе замысловатые восьмерки; и кровь, красная на черном, текла, и хлестала, и капала на пол, но негр, похоже, не замечал этого…
– Явво-о-оааааа!
Ослепительно ласковые, печальные глаза заглянули мне прямо в душу, близко-близко.
– Я – Вождь А!
И острый-преострый кончик стеклянной сабли замер у моего подбородка, чуть-чуть касаясь кожи.
– Скажи, брат, ведь я – Железный Вождь А Ладжок?
– Да! – уверенно ответил я, и голос мой ничуть не дрожал. – Ты – Железный Вождь А!
– Но ты ведь не лжешь мне, брат? – нежно спросил негр, и глаза его наполнились слезами. – Ты ведь знаешь, что я – Железный Вождь А Ладжок?..
– Воистину так, о Вождь! – звонко выкрикнул я, щелкая отсутствующими на больничных тапочках каблуками. И стеклянное лезвие слегка дрогнуло.
– Зачем же они лгут мне, брат?..
– Они заблуждаются, о Вождь! Прости им заблуждения их, ибо не ведают, что творят, – посмел посоветовать я.
Негр нахмурился. Затем пальцы его разжались, осколок упал на пол и разбился вдребезги, а санитары кинулись вперед. Не сопротивляясь, он горделиво позволил связать себя и увести, но до той секунды, пока не исчез за поворотом коридора, все оборачивался ко мне и посылал царственные, милостиво всепрощающие кивки…
А я, держа руки по швам, выкрикивал здравицы. И только минут двадцать спустя меня наконец сумели привести в чувство.
Главврач, трясясь и бледнея, суетился вокруг, бормоча что-то о дурацких накладках, о наплыве буйных, о вспышке мании величия, почему-то вдруг о Дархае, об идеях квэхва, и снова о накладках и о том, что век будет обязан; все это доползало до меня расплывчато, словно через войлочную стенку, но я поднялся и, машинально кивая и поддакивая, выпил с ним по стакану чего-то, вроде бы спирта, не знаю, и пообещал, что, конечно, никогда и никому… а потом вышел на улицу и долго стоял, прижавшись лбом к шершавому дереву, и дышал, дышал, дышал…
Выпитое комком висело в желудке, очень хотелось блевать, но никак не получалось.
Нет, ребята, мне далеко до Алека, и еще дальше – до покойника Рамоса, они храбрые парни по жизни, а я нет, я, честно говоря, балаболка и порядочный трус. И не в моих правилах лезть на рожон, если только не ради репортажа. Но почему-то в меня стреляли не шесть раз, как в Холмса, а целых восемь, хотя Алек об этом, конечно, не знает. И никто не знает. Не знают, что я, болтунишка и паникер, высаживался на Карфаго с ударными отрядами наших «астрофизиков», что мне в заброшенной штольне набрасывали на шею удавку бравые ребятишки любезнейшего дона Аттилио, что я захлебывался ядовитой грязюкой в предгорьях Вигдкунь-Янг’манга, когда собирал материалы о действиях повстанцев генерала Татао. И не знают, разумеется, что свой знаменитый сюжет о Дархае я лично понимаете? – лично снимал под Коранг-Гхотхалом, у того овражка, через который рвались правительственные части, пытаясь предотвратить соединение оранжевых отрядов «дедушки Тана» с ченгами лесных джугаистов.
Потом меня поразили егээсовские танкетки, накрытые тем знаменитым залпом. Их пушки напоминали подплавленные штопоры, скрученные морским узлом. Каратели те, кто сумел каким-то чудом уцелеть, – бежали, прикрепив к огрызкам деревьев записки: «Мы отступаем, потому что нгенги прислали вам оружие массового уничтожения. Но мы вернемся!»
Они не вернулись.
Обо всем этом я давно уже не заикаюсь в компаниях. Какой смысл? Алек, например, хоть и молчит всегда, вызывает уважительный интерес. Со мною наоборот: даже если верят, слушают вполуха. И даже обидно, что все эти нервы, и пять ранений, и – что уж скрывать! – мокрые от ужаса штаны, были не более чем рутинной работой, этаким пьедесталом для нескольких всеми уже забытых тысяч слов и двух-трех километров пленки…
Впрочем, если бы не все это, разве мне бы доверили «делать мнения»?..
В последний раз, крайне внимательно, я изучил укладку.
Нег, слава Богу, седина искоренена. Можно и за работу. Которая, кстати, уже почти завершена, как и обещано заказчику. Работенка – первый сорт! Загляденье! Не грех и самому полюбоваться…
Врубив «ноутбук», я перечитал – одну за одной – все три статьи и черновик четвертой.
Нет, в самом деле, пальчики оближешь! Особенно заголовки, впрочем, они мне всегда удавались. «Война или мир? – вот в чем вопрос!» – чем плохо? Не без кокетства, конечно, но сойдет; «Оружие и мечта – две вещи несовместные» – уже лучше; «Гонка вооружений: идеалы или интересы?» – суховато, зато по существу. И я уже знал, что последняя, подводящая резюме циклу статья будет названа просто и без особых претензий – «Прощай, оружие!».
Обесточил комп. Упаковал дискеты. С наслаждением потянулся, покидал шмотье в чемодан, благо езжу всегда налегке – и тринадцать часов спустя, наглотавшись люминала и проспав всю дорогу, спускался по трапу в Хрущовой-Никитовке. Вообще-то я предпочитаю рейсы, приземляющиеся на мысе Кеннеди, но сегодня мыс был переполнен – Земля принимала дархайских туристов. С полчаса я подергивался, натыкаясь взглядом на значки с портретом их вождика (поневоле вспоминался кафельный коридор, красное на черном и рвущее душу протяжное «Яввоаа!»), но достаточно быстро глаз привык. Тем паче что до отпуска оставалось только побегать по Лондону, что я и начал делать с тринадцати сорока по Галактическому…
Не нарушая традицию, по редакциям я пошел в алфавитном порядке: «Абракадабра», «Авоська», «Агинская правда»… и так до самого закутка с «Яхвистським прапором». Много времени эта процедура все равно никогда не занимала, что лишний раз подтверждает разумность идеи сконцентрировать редакции всех изданий Галактики не только на одной планете, но и в одном городе. Кстати, когда небезызвестного Уго фон дер Вельтзена спросили, зачем он настоял на переносе всей прессы в Лондон, он, тогда еще весьма влиятельный член Совета Земли, вполне жизнерадостный и ни капельки не парализованный бодрячок, подхихикивая, ответил: «О! Чтобы была возможность хоть как-то затыкать им глотку!» Н-да. Бедный Уго круто переоценил свои силы: в борьбе со свободой слова он заработал инсульт, а слово так и осталось свободным. По мере возможности, разумеется…
Кстати же, кроме моей мамы и Берты Исааковны, мало кто помнит теперь, что именно юный стажер ОМГА Сан-Каро был тем, кто указал господину фон дер Вельтзену на достойное его место, в смысле – на больничную койку. Всего лишь три простеньких вопроса, но таких, после которых в стажерах не засиживаются…
За пару минут до шести с Лондоном было покончено. Я промчался по переходам и галереям Пресс-Центра, являя собою маленький, буйный, но ужасно демократичный тайфунчик. Едва завидев меня, главные подпрыгивали в креслах, и уши у них делались, как у спаниеля. Еще бы: явился Король! И дискетки мои рвали с руками, даже не заикаясь об эксклюзиве, тем паче что каждому было намекнуто, что итоговая статья достанется именно ему, только ему и никому иному, кроме него.
А вот отмечать начало законного отпуска в баре не пожелалось. Там неплохо, нет слов, но, с другой стороны, вполне возможны маложелательные встречи с Жаклин, Фросей, Терезой, Офрой, Гюльджамал или, чего доброго, с Сян Таоминь, или, паче того, с Индирой… хотя нет, Индюшечка, я слышал, уже опять замужем, так что отсюда, слава Богу, опасности нет, зато у стойки вечно сшиваются Наоми, Рэйчел, придурочная Людмила – да кто ж их всех упомнит? Вот так вот нарвешься и море визга с выяснениями отношений. На фига мне, пардон, все это? Существует, в конце концов, презумпция невиновности, и лично мне вполне хватает печального опыта моего дружбана Алека с его идиоткой первой супругой, паскудой второй и его же трехлетними стенаниями по Катьке Мак-Келли. Плавали, знаем… а на собственных ошибках учатся только клинические кретины.
И я отбыл отдыхать полноценно. Естественно, в Одессу.
В самолете был сплошной Дархай. Дархайцы слева, дархайцы справа, спереди и сзади – тоже дархайцы. А дархаец-попутчик – это трагедия, особенно для журналиста. Мало того, что свихнувшийся негр никак не выскакивал из памяти, так еще и в соседнем кресле оказался квэхвист-агитатор. Естественно, в пятнистом комбинезоне. И конечно же, по должности говорливый…
Видите ли, ребятки, я в принципе ничего не имею против дархайцев. Я в свое время съел с ними пуд соли, и там, в горах, у меня осталось немало добрых приятелей, а генерал Тан Татао, на мой взгляд, вообще личность уникальная. Но что касается идей квэхва – увольте! Я ведь тоже не вчерашний и читывал «Оранжевую Истину», и с листовками лесных джугаистов из Фронта имени Нола Сарджо доводилось иметь дело – все эти документы тоже не отличаются особым креном в сторону гуманизма; но когда за свод законов и последнее откровение выдают перевранную таблицу умножения плюс тупые высказывания молодого садиста о, это уже интересно только для психиатра…
И поскольку я не врач, то пришлось предложить соседу сделать глоток из моей дорожной фляжки. Он, понятное дело, отказался. Я, естественно, приподнял бровь и предложил тост за Вождя А. Затем – за великую миссию Армии Единства. Затем – за ниспровержение лжеидей квэхва-юх. И, разумеется, за всеконечную погибель изверга и нгенга Тан Татао. После чего завинтил крышку, упрятал флягу обратно в чемодан, умостил соседушку поудобнее, так, чтобы головка не сильно свисала, – и облегченно вздохнул.
Был у меня когда-то такой вот активно разговорчивый знакомец, человек не злой, но очень глупый. Работал он в Космофлоте, гонял «грузовики» на периферии. Мне тогда как раз заказали серию очерков о героях безвоздушных трасс, ну, я к нему и подрядился матросом на рейс. Шли мы обратно порожняком, и какой-то курчавый хмырь в черной тройке уболтал нашу дубинушку самую чуточку свернуть с курса… Впрочем, в книжке я про все это написал интереснее, но, конечно, только половину правды. Половину остального я сообщил исключительно в «Мегапол». А еще кое-что не сообщил никому и не получил четвертого «Золотого Пера», зато могу теперь гулять по Одессе целым. Так что Алек Холмс по сей день считает меня таким же долбанугым, как он сам, а дон Аттилио убежден, что я вполне порядочный молодой человек, которого тогда правильно сделали, что не удавили. И я, говоря по правде, согласен с обоими…
А что до «Золотого Пера», так пусть его, шелуха это все.
Совсем другое дело, когда в один прекрасный день тебя вежливо приглашают, куда следует, и доверяют «сделать мнение». Когда выдают сверхсекретные материалы и просят – понимаете, вежливо, за чашкой чая! – разъяснить людям, что и как. И почему именно так и никак иначе. И как хреново будет им всем, ежели не так.
Вот тогда-то ты и можешь сказать: да, я состоялся как журналист. А уж сколько пришлось пахать, и мотаться, и гадить в штаны под пулями – вот это уж твои, и только твои проблемы…
Когда дархайцы уносили моего соседа из салона, он как бы пробудился и успел-таки всучить мне значок с профилем своего любимого и родного вождика. Я принял эту бяку с благодарностью и честнейшим образом нес в руке – до первой урны.
А в «Ореанде» было хорошо, как всегда. И номер мой был готов, и занавески подобраны именно такие, какие я люблю, и Эмма меня не забыла за год, в чем я убедился этим же вечером. Так что радовать красавицу у моря своим присутствием я выбрался уже не то чтобы утром, а где-то так за полдень. Прошелся пешком до Ланжерона. Выкупал себя, отчего и поимел немалое удовольствие. Купил квэхвистскую газетенку и с еще большим, просто неописуемым наслаждением воспользовался ею по прямому назначению в пляжном сортире. Совершил, так сказать, акт возмездия. После чего явственно осознал, что настало время заняться наконец чем-нибудь возвышенным.
Пошарив взором по окрестным пескам, густо усеянным загорелым мясом, я обнаружил вполне подходящий объект. Пощекотал, надеясь, что возвышенное поймет правильно и хихикнет. Ошибся. Возвышенное поняло как раз наоборот, дрыгнуло ножкой, и я едва не лишился пары зубов. Затем девица помогла мне подняться, отряхнула… и тут я ее узнал. Память-то у меня профессиональная! Конечно, лето девяносто восьмого, Уолфиш-Бей и эта краля впритирку с пареньком-гитаристом…
«Стоп-стоп, это сколько же ей сейчас?» – испугался я, но заднего хода решил не давать, исходя сугубо из внешних характеристик. Из экстерьера, можно сказать, ну никак больше двадцати пяти на вид не дашь, а что касается фигурки, так во-още что-то с чем-то…
Ладненько. Я сконцентрировался и пошел в атаку. Спустя пять минут меня соизволили вспомнить. С трудом, правда, но не без удовольствия.
– Лемурка, – спросил я не без грациозной фамильярности, – а что слышно об Андрюше?
И нарвался на ледяную паузу.
– Андрея нет, Яан, – сообщила она, помолчав. – И очень прошу: называй меня Эльмирой…
Я умный. Поэтому решил данную тему замять. И перешел к общему трепу. Трепалось легко. Она, оказывается, дважды сходила замуж, оба раза не очень удачно; впрочем, в подробности личной жизни мы по молчаливой договоренности углубляться не стали. Зато, как выяснилось, ей попадались мои репортажи, и стиль Яана Сан-Каро был одобрен. Что ж! И среди женщин подчас попадаются особи, не лишенные тонкого вкуса.
Короче говоря, грех было не продолжить беседу за ленчем. А потом, понятное дело, за ужином. Эльмира вполне заслуживала того, чтобы посвятить ей половину отпуска. Или даже весь. Решив так, я поиграл оперением, распушил хвост и самую малость приоткрыл копилку. Уж на что, а на язык я никогда не жаловался, да и врать мне в общем-то надобности не было.
Итак, общий джентльменский набор.
Сперва – о неравном поединке с боевиками некоего «крестного батьки», ясное дело, без каких-либо имен.
Реакция: недоумение, переходящее в легкий интерес.
Далее, вкратце – о переходе через Вигдкунь-Янг’манг с этаким ненавязчивым самокритичным юморком.
Интерес усугубился.
И наконец, уже после ужина, на веранде: гвоздь программы – а знаешь ли, дорогая, я ведь лично знаком с Ози Гутелли! И довольно близко…
Взрыв недоверия. Презрение к треплу. Правильно, так и надо, милая, так и нужно, радость моя. Ругайся, ругайся… а теперь посмотри-ка на карточку, а?
Все. Готово. Приехали. Поцелуй, распахнутые глаза и шквал вопросов. Методика отработана досконально, и не помню случая, когда дала бы сбой.
Короче, я дал ей исчерпывающую информацию, перемежая факты заслуженными поцелуями. Мы с Ози ведь и вправду знакомы, вот только репортажа на эту тему у меня так и не получилось. О чем было писать? О том, как, ни слова не вымолвив, бухая в тюльку, корова взгромоздилась на меня и принялась ерзать, пыхтя и подвывая? Или о том, как в пять утра заявился восстанавливать семью ее девятый муж – или восьмой? – ну, в общем, тот, который абсолютный чемпион по боевому къям-до? Отдам должное Ози: она закрыла меня своим телом в полном смысле слова, и пока они восстанавливали семью прямо на коврике в прихожей, я летел без парашюта с четвертого этажа, а с балкона вслед мне свистел Озин импресарио старая лысая скотина, судя по всему, как раз и вызвавшая того бугая…
Так что ни слова о личном знакомстве с мадемуазель Гутелли моим золотым пером не написано. Но сняться-то на память мы успели! И грех не пользоваться этой универсальной отмычкой, отпирающей в отпуске дверцы любого, самого неприступного сейфа.
Гуляя по закоулкам парка, мы с Эльмирой успели достичь многого. Даже очень. Но не всего. Поэтому заключительную байку о Черном Муаммаре и его последнем караване я завершал уже в номере. Здесь, где волны кондишна разгоняли духоту, накал страстей Черного Муаммара мгновенно потускнел на фоне прочего, и только к трем часам ночи мы смогли наконец более или менее спокойно обсудить, стоит ли все-таки выключать свет, и если да, то кому это следует сделать. Вставать обоим было лень…
Утром меня посетило ощущение, что мною попользовались. Дама, несомненно, была довольна, я, в сущности, тоже, но практически ничего, кроме шевеления и шепота, не помнилось, а это скверно. Мне следует контролировать себя, особенно сейчас, когда мнение только начинает делаться. Ну-ка, не стрепанул ли я, часом, чего о Договоре? Не приведи Аллах! Контрольная Служба таких ляпов не прощает, можно, часом, и не проснуться однажды; за доверие приходится платить, хотя бы другим в науку…
Нет, вроде ничего такого не было. Да и при чем тут, собственно, пляжная девочка Лемурка?..
И все же нечто не давало покоя. Ощущалось этакое, скажем, томление духа. Стоило бы, конечно, довериться интуиции и повспоминать получше. Но – не вышло. Нежная ладошка прошлась по моей беззащитной груди, по животу, ласково потеребила ниже… и стало понятно, что между нами далеко не все еще прояснено и необходимо немедленно уточнить позиции.
Уточнили. Стороны пришли к обоюдному удовлетворению.
Примерно через час я заказал кофе в постель.
А потом, поплескавшись в бассейне и наскоро устроив повторение пройденного, мы с Лемуркой выбрались наконец в мир.
И тотчас же, прямо на лифтовой площадке, меня хлопнули по плечу.
– Стоять!
Я оглянулся. Никого.
Новый тычок. Теперь – спереди, под микитки.
– Стоять, я сказал!
Ненавижу эти дешевые штучки. Я крутился на месте, а Лемура и пара случайных попутчиков уже начали недоуменно переглядываться.
– Ладно, Алек, хватит! – взмолился я. И получил пощаду. Стервец Холмс возник из ниоткуда, и мы обнялись. Лемуру Алек, похоже, не узнал, а напоминать об Уолфиш-Бее надобности не было.
– Ну что, в бар? – поинтересовался я.
Лемура пожала плечами, Она явно не выспалась и выглядела сейчас если и не на свои годы, то на хороший тридцатник.
Алек лучезарно улыбнулся.
– Прошу прощения у прекрасной дамы, но я попросил бы позволить мне отнять у нее кавалера на несколько минут…
И киска, оттрахавшая меня минувшей ночью не хуже, чем рота ландскнехтов беззащитную девственницу, проследовала в подвальный ресторанчик, залившись краской и не возразив ни словечком.
Вот единственное, за что я всегда завидовал Алеку: меня бабы никогда не стеснялись поиметь, но никак не желали слушаться беспрекословно. С Алеком же и то, и другое. Хотя, говоря откровенно, на каждую хитрую задницу рано или поздно найдется болт с левой резьбой; великий разбиватель сердец Аллан Холмс тоже споткнулся на смазливой рожице малолетки Катьки Мак-Келли.
– Пошли, – коротко сказал Аллан, крепенько подхватил меня под локоть и повел в крохотный барчик на этаже. Я шел покорно, смирившись с тем, что пообщаться не выйдет, поскольку Алек, выходит, опять на работе, и всей-то свиданки будет минут на десять делового разговора. Жаль. Я очень соскучился по нему…
– Коньяк. «Камю». Две по сто, – приказал Холмс бармену неподражаемо полицейским тоном. – Закуски не надо…
Сели в уголке. Вздрогнули. Повторили. Теперь только я сообразил, что супермен наш выглядит плоховато: во всяком случае, таким потерянным я его не видел, пожалуй, со дня похорон Рамоса. Я тогда знал то же, что и он; собственно, от меня он и узнал суть дела. Но я рассказал ему, и никому больше. Наверное, именно тогда, шесть лет назад, мы и перестали быть друг для друга просто добрыми приятелями.
– Слушай, Янька, – он, как всегда, взял быка за рога, – что тебе известно о Клубах Гимнастов-Антикваров?..
– Ничего! – коротко ответил я.
– Ясно. А о квэхвистах?
Тааак. Дархайские квэхвисты тут явно ни при чем. Что же касается земных… я ухмыльнулся и поведал Алеку все как есть, в том числе и относительно нефа в психушке.
Против ожидания, он не ухмыльнулся в ответ и не стал острить.
Выслушал. Кивнул. И сказал:
– Понимаю. Еще что-то?
«Ого!» – подумал я. Ежели Холмс говорит таким тоном, да еще и со мной, значит, дело действительно серьезное. Ладненько…
– Слушай, Алек, – я доверительно понизил голос, – не надо выпендриваться, говори, что нужно…
Холмс прищурился.
– Лады. Есть, понимаешь ли, психи. Хорошо владеют оружием. Кидаются на людей. И все – квэхвисты. Смекаешь?
Я посмекал.
– Каким оружием?
– Всяким. Мечи, алебарды, луки, бумеранги…
Вот эти-то «бумеранги» меня и добили. Я перегнулся через столик.
– Тебя это сильно беспокоит, Алек?
– Представь себе.
– Так вот… – Если Холмса что-то беспокоит всерьез, я открываю копилку нараспашку. Дальше Аллана не уйдет, а к тому же через недельку-другую мнение будет сделано, Договор подписан и Контрольная Служба не будет иметь ко мне претензий. – Слушай сюда, парень! При чем тут бумеранги? Не пройдет и месяца, как от Большого Оружия и следа не останется. Не важно, каким образом…
И я многозначительно ткнул пальцем вверх.
Глаза Холмса сузились и неприятно похолодели. Сейчас он был очень похож на покойного Рамоса.
– Понял тебя. А как насчет малого?
– Хрен его знает… – Я и вправду не знал ответа: заказчики об этом не упоминали. – Изымут, наверное…
– Яа-асненько…
Он слышал меня, но, похоже, не видел. И на скулах его медленно, словно живя своей отдельной жизнью, ходили желваки. Ого! Всяким я видывал Холмса, и таким тоже. Но редко.
– Спасибо, Яник! Счастливой охоты, – заключил он. И сгинул, словно не сидел только что напротив. Умеет же, стервец. Впрочем, тотчас возник снова уже повеселевший.
– Да, кстати! На свадьбе будешь свидетелем. Ясно?
Ответить я не успел – Холмс исчез окончательно.
– Счастливой охоты! – сказал я в пространство.
Потом, прикинув, заказал еще стопочку. Новость того стоила. Еще бы, Холмс женится! Представляете? Значит, блудливые малолеткины глазки его все-таки отпустили. Такую радость не грех отметить!
Рассчитался. Спустился в подвальчик. И обнаружил Эльмиру за угловым столиком с каким-то унылым типом. Причем на удивление знакомым. Откуда? В памяти всплыли разрозненные обрывки: приспущенный флаг на штаб-квартире Союзного Космофлота, детские лица в траурных рамках… Да, помню ту статью, помню… «Гада на виселицу!» – так она называлась… и тысячи писем помню в поддержку: да, мол, надо вешать… в общем, крепкий материал, хотя и не сенсация… и это самое лицо… нет! – тот хмырь не может сейчас так выглядеть, ему ж уже под полтинник. Скорее просто похож…
Поймав мой заинтересованный взгляд, мужичок дернулся и растаял, почище, чем Алек. Ну что ж, люблю предупредительных парней, не обременяющих меня лишними скандалами. Даже если это и вправду был всего лишь муж Эльмириной кузины…
Официант подскочил с меню, грянула музыка, сочный голос незабвенной Ози доверительно сообщил, что она, сильная женщина – тра-ля-ля! – ждет у окна своего мужчину, и в такт тягучей мелодии где-то глубоко под скатертью маленькая ладошка прикоснулась к моему колену, нагло устремляясь дальше, под шорты.
Я укоризненно посмотрел на владелицу шаловливых пальчиков. Лицо Лемуры выражало полнейшую незаинтересованность, и синеватый дымок тоненькой сигареты поднимался аккуратным столбиком, под стать обрабатываемому под столом предмету…
Отпуск начинал удаваться!
ГЛАВА 5
Так мог ли я, учитывая все это, отказать в пустяковой просьбе бывшему главврачу авиньонской психушки?
И бродя по сияющим коридорам, рассматривая оборудование, беседуя с персоналом, я никак не предполагал, что наутро мне предстоит выщипывать сединки…
Все произошло удивительно быстро. Потом мне сказали, что не прошло и двух минут, но мне они показались часами. Коридор опустел мгновенно; исчезли сестрички, лаборанты и даже мой дружок-главврач, миг назад крутившийся рядом со своими пояснениями. Я стоял посреди белизны один-одинешенек, а навстречу огромными, грациозно-оленьими прыжками мчался молодой изумительно красивый негр в развевающемся, чудом удерживающемся на широких иссиня-черных плечах белом халате, и в уши мои ворвался внезапно дикий, истошный и при всем том не лишенный некоей членораздельности вой: «Яввооаа! Яввоа! Яжжеввоооажжо! Яввоа-а-а!»; негр мчался медленно-медленно, словно в кошмаре, и за ним поспешали санитары, но не очень торопились догнать, потому что в правой руке бегущего впереди был здоровенный, криво, словно сабля, изогнутый осколок стекла, выписывающий в светящемся воздухе замысловатые восьмерки; и кровь, красная на черном, текла, и хлестала, и капала на пол, но негр, похоже, не замечал этого…
– Явво-о-оааааа!
Ослепительно ласковые, печальные глаза заглянули мне прямо в душу, близко-близко.
– Я – Вождь А!
И острый-преострый кончик стеклянной сабли замер у моего подбородка, чуть-чуть касаясь кожи.
– Скажи, брат, ведь я – Железный Вождь А Ладжок?
– Да! – уверенно ответил я, и голос мой ничуть не дрожал. – Ты – Железный Вождь А!
– Но ты ведь не лжешь мне, брат? – нежно спросил негр, и глаза его наполнились слезами. – Ты ведь знаешь, что я – Железный Вождь А Ладжок?..
– Воистину так, о Вождь! – звонко выкрикнул я, щелкая отсутствующими на больничных тапочках каблуками. И стеклянное лезвие слегка дрогнуло.
– Зачем же они лгут мне, брат?..
– Они заблуждаются, о Вождь! Прости им заблуждения их, ибо не ведают, что творят, – посмел посоветовать я.
Негр нахмурился. Затем пальцы его разжались, осколок упал на пол и разбился вдребезги, а санитары кинулись вперед. Не сопротивляясь, он горделиво позволил связать себя и увести, но до той секунды, пока не исчез за поворотом коридора, все оборачивался ко мне и посылал царственные, милостиво всепрощающие кивки…
А я, держа руки по швам, выкрикивал здравицы. И только минут двадцать спустя меня наконец сумели привести в чувство.
Главврач, трясясь и бледнея, суетился вокруг, бормоча что-то о дурацких накладках, о наплыве буйных, о вспышке мании величия, почему-то вдруг о Дархае, об идеях квэхва, и снова о накладках и о том, что век будет обязан; все это доползало до меня расплывчато, словно через войлочную стенку, но я поднялся и, машинально кивая и поддакивая, выпил с ним по стакану чего-то, вроде бы спирта, не знаю, и пообещал, что, конечно, никогда и никому… а потом вышел на улицу и долго стоял, прижавшись лбом к шершавому дереву, и дышал, дышал, дышал…
Выпитое комком висело в желудке, очень хотелось блевать, но никак не получалось.
Нет, ребята, мне далеко до Алека, и еще дальше – до покойника Рамоса, они храбрые парни по жизни, а я нет, я, честно говоря, балаболка и порядочный трус. И не в моих правилах лезть на рожон, если только не ради репортажа. Но почему-то в меня стреляли не шесть раз, как в Холмса, а целых восемь, хотя Алек об этом, конечно, не знает. И никто не знает. Не знают, что я, болтунишка и паникер, высаживался на Карфаго с ударными отрядами наших «астрофизиков», что мне в заброшенной штольне набрасывали на шею удавку бравые ребятишки любезнейшего дона Аттилио, что я захлебывался ядовитой грязюкой в предгорьях Вигдкунь-Янг’манга, когда собирал материалы о действиях повстанцев генерала Татао. И не знают, разумеется, что свой знаменитый сюжет о Дархае я лично понимаете? – лично снимал под Коранг-Гхотхалом, у того овражка, через который рвались правительственные части, пытаясь предотвратить соединение оранжевых отрядов «дедушки Тана» с ченгами лесных джугаистов.
Потом меня поразили егээсовские танкетки, накрытые тем знаменитым залпом. Их пушки напоминали подплавленные штопоры, скрученные морским узлом. Каратели те, кто сумел каким-то чудом уцелеть, – бежали, прикрепив к огрызкам деревьев записки: «Мы отступаем, потому что нгенги прислали вам оружие массового уничтожения. Но мы вернемся!»
Они не вернулись.
Обо всем этом я давно уже не заикаюсь в компаниях. Какой смысл? Алек, например, хоть и молчит всегда, вызывает уважительный интерес. Со мною наоборот: даже если верят, слушают вполуха. И даже обидно, что все эти нервы, и пять ранений, и – что уж скрывать! – мокрые от ужаса штаны, были не более чем рутинной работой, этаким пьедесталом для нескольких всеми уже забытых тысяч слов и двух-трех километров пленки…
Впрочем, если бы не все это, разве мне бы доверили «делать мнения»?..
В последний раз, крайне внимательно, я изучил укладку.
Нег, слава Богу, седина искоренена. Можно и за работу. Которая, кстати, уже почти завершена, как и обещано заказчику. Работенка – первый сорт! Загляденье! Не грех и самому полюбоваться…
Врубив «ноутбук», я перечитал – одну за одной – все три статьи и черновик четвертой.
Нет, в самом деле, пальчики оближешь! Особенно заголовки, впрочем, они мне всегда удавались. «Война или мир? – вот в чем вопрос!» – чем плохо? Не без кокетства, конечно, но сойдет; «Оружие и мечта – две вещи несовместные» – уже лучше; «Гонка вооружений: идеалы или интересы?» – суховато, зато по существу. И я уже знал, что последняя, подводящая резюме циклу статья будет названа просто и без особых претензий – «Прощай, оружие!».
Обесточил комп. Упаковал дискеты. С наслаждением потянулся, покидал шмотье в чемодан, благо езжу всегда налегке – и тринадцать часов спустя, наглотавшись люминала и проспав всю дорогу, спускался по трапу в Хрущовой-Никитовке. Вообще-то я предпочитаю рейсы, приземляющиеся на мысе Кеннеди, но сегодня мыс был переполнен – Земля принимала дархайских туристов. С полчаса я подергивался, натыкаясь взглядом на значки с портретом их вождика (поневоле вспоминался кафельный коридор, красное на черном и рвущее душу протяжное «Яввоаа!»), но достаточно быстро глаз привык. Тем паче что до отпуска оставалось только побегать по Лондону, что я и начал делать с тринадцати сорока по Галактическому…
Не нарушая традицию, по редакциям я пошел в алфавитном порядке: «Абракадабра», «Авоська», «Агинская правда»… и так до самого закутка с «Яхвистським прапором». Много времени эта процедура все равно никогда не занимала, что лишний раз подтверждает разумность идеи сконцентрировать редакции всех изданий Галактики не только на одной планете, но и в одном городе. Кстати, когда небезызвестного Уго фон дер Вельтзена спросили, зачем он настоял на переносе всей прессы в Лондон, он, тогда еще весьма влиятельный член Совета Земли, вполне жизнерадостный и ни капельки не парализованный бодрячок, подхихикивая, ответил: «О! Чтобы была возможность хоть как-то затыкать им глотку!» Н-да. Бедный Уго круто переоценил свои силы: в борьбе со свободой слова он заработал инсульт, а слово так и осталось свободным. По мере возможности, разумеется…
Кстати же, кроме моей мамы и Берты Исааковны, мало кто помнит теперь, что именно юный стажер ОМГА Сан-Каро был тем, кто указал господину фон дер Вельтзену на достойное его место, в смысле – на больничную койку. Всего лишь три простеньких вопроса, но таких, после которых в стажерах не засиживаются…
За пару минут до шести с Лондоном было покончено. Я промчался по переходам и галереям Пресс-Центра, являя собою маленький, буйный, но ужасно демократичный тайфунчик. Едва завидев меня, главные подпрыгивали в креслах, и уши у них делались, как у спаниеля. Еще бы: явился Король! И дискетки мои рвали с руками, даже не заикаясь об эксклюзиве, тем паче что каждому было намекнуто, что итоговая статья достанется именно ему, только ему и никому иному, кроме него.
А вот отмечать начало законного отпуска в баре не пожелалось. Там неплохо, нет слов, но, с другой стороны, вполне возможны маложелательные встречи с Жаклин, Фросей, Терезой, Офрой, Гюльджамал или, чего доброго, с Сян Таоминь, или, паче того, с Индирой… хотя нет, Индюшечка, я слышал, уже опять замужем, так что отсюда, слава Богу, опасности нет, зато у стойки вечно сшиваются Наоми, Рэйчел, придурочная Людмила – да кто ж их всех упомнит? Вот так вот нарвешься и море визга с выяснениями отношений. На фига мне, пардон, все это? Существует, в конце концов, презумпция невиновности, и лично мне вполне хватает печального опыта моего дружбана Алека с его идиоткой первой супругой, паскудой второй и его же трехлетними стенаниями по Катьке Мак-Келли. Плавали, знаем… а на собственных ошибках учатся только клинические кретины.
И я отбыл отдыхать полноценно. Естественно, в Одессу.
В самолете был сплошной Дархай. Дархайцы слева, дархайцы справа, спереди и сзади – тоже дархайцы. А дархаец-попутчик – это трагедия, особенно для журналиста. Мало того, что свихнувшийся негр никак не выскакивал из памяти, так еще и в соседнем кресле оказался квэхвист-агитатор. Естественно, в пятнистом комбинезоне. И конечно же, по должности говорливый…
Видите ли, ребятки, я в принципе ничего не имею против дархайцев. Я в свое время съел с ними пуд соли, и там, в горах, у меня осталось немало добрых приятелей, а генерал Тан Татао, на мой взгляд, вообще личность уникальная. Но что касается идей квэхва – увольте! Я ведь тоже не вчерашний и читывал «Оранжевую Истину», и с листовками лесных джугаистов из Фронта имени Нола Сарджо доводилось иметь дело – все эти документы тоже не отличаются особым креном в сторону гуманизма; но когда за свод законов и последнее откровение выдают перевранную таблицу умножения плюс тупые высказывания молодого садиста о, это уже интересно только для психиатра…
И поскольку я не врач, то пришлось предложить соседу сделать глоток из моей дорожной фляжки. Он, понятное дело, отказался. Я, естественно, приподнял бровь и предложил тост за Вождя А. Затем – за великую миссию Армии Единства. Затем – за ниспровержение лжеидей квэхва-юх. И, разумеется, за всеконечную погибель изверга и нгенга Тан Татао. После чего завинтил крышку, упрятал флягу обратно в чемодан, умостил соседушку поудобнее, так, чтобы головка не сильно свисала, – и облегченно вздохнул.
Был у меня когда-то такой вот активно разговорчивый знакомец, человек не злой, но очень глупый. Работал он в Космофлоте, гонял «грузовики» на периферии. Мне тогда как раз заказали серию очерков о героях безвоздушных трасс, ну, я к нему и подрядился матросом на рейс. Шли мы обратно порожняком, и какой-то курчавый хмырь в черной тройке уболтал нашу дубинушку самую чуточку свернуть с курса… Впрочем, в книжке я про все это написал интереснее, но, конечно, только половину правды. Половину остального я сообщил исключительно в «Мегапол». А еще кое-что не сообщил никому и не получил четвертого «Золотого Пера», зато могу теперь гулять по Одессе целым. Так что Алек Холмс по сей день считает меня таким же долбанугым, как он сам, а дон Аттилио убежден, что я вполне порядочный молодой человек, которого тогда правильно сделали, что не удавили. И я, говоря по правде, согласен с обоими…
А что до «Золотого Пера», так пусть его, шелуха это все.
Совсем другое дело, когда в один прекрасный день тебя вежливо приглашают, куда следует, и доверяют «сделать мнение». Когда выдают сверхсекретные материалы и просят – понимаете, вежливо, за чашкой чая! – разъяснить людям, что и как. И почему именно так и никак иначе. И как хреново будет им всем, ежели не так.
Вот тогда-то ты и можешь сказать: да, я состоялся как журналист. А уж сколько пришлось пахать, и мотаться, и гадить в штаны под пулями – вот это уж твои, и только твои проблемы…
Когда дархайцы уносили моего соседа из салона, он как бы пробудился и успел-таки всучить мне значок с профилем своего любимого и родного вождика. Я принял эту бяку с благодарностью и честнейшим образом нес в руке – до первой урны.
А в «Ореанде» было хорошо, как всегда. И номер мой был готов, и занавески подобраны именно такие, какие я люблю, и Эмма меня не забыла за год, в чем я убедился этим же вечером. Так что радовать красавицу у моря своим присутствием я выбрался уже не то чтобы утром, а где-то так за полдень. Прошелся пешком до Ланжерона. Выкупал себя, отчего и поимел немалое удовольствие. Купил квэхвистскую газетенку и с еще большим, просто неописуемым наслаждением воспользовался ею по прямому назначению в пляжном сортире. Совершил, так сказать, акт возмездия. После чего явственно осознал, что настало время заняться наконец чем-нибудь возвышенным.
Пошарив взором по окрестным пескам, густо усеянным загорелым мясом, я обнаружил вполне подходящий объект. Пощекотал, надеясь, что возвышенное поймет правильно и хихикнет. Ошибся. Возвышенное поняло как раз наоборот, дрыгнуло ножкой, и я едва не лишился пары зубов. Затем девица помогла мне подняться, отряхнула… и тут я ее узнал. Память-то у меня профессиональная! Конечно, лето девяносто восьмого, Уолфиш-Бей и эта краля впритирку с пареньком-гитаристом…
«Стоп-стоп, это сколько же ей сейчас?» – испугался я, но заднего хода решил не давать, исходя сугубо из внешних характеристик. Из экстерьера, можно сказать, ну никак больше двадцати пяти на вид не дашь, а что касается фигурки, так во-още что-то с чем-то…
Ладненько. Я сконцентрировался и пошел в атаку. Спустя пять минут меня соизволили вспомнить. С трудом, правда, но не без удовольствия.
– Лемурка, – спросил я не без грациозной фамильярности, – а что слышно об Андрюше?
И нарвался на ледяную паузу.
– Андрея нет, Яан, – сообщила она, помолчав. – И очень прошу: называй меня Эльмирой…
Я умный. Поэтому решил данную тему замять. И перешел к общему трепу. Трепалось легко. Она, оказывается, дважды сходила замуж, оба раза не очень удачно; впрочем, в подробности личной жизни мы по молчаливой договоренности углубляться не стали. Зато, как выяснилось, ей попадались мои репортажи, и стиль Яана Сан-Каро был одобрен. Что ж! И среди женщин подчас попадаются особи, не лишенные тонкого вкуса.
Короче говоря, грех было не продолжить беседу за ленчем. А потом, понятное дело, за ужином. Эльмира вполне заслуживала того, чтобы посвятить ей половину отпуска. Или даже весь. Решив так, я поиграл оперением, распушил хвост и самую малость приоткрыл копилку. Уж на что, а на язык я никогда не жаловался, да и врать мне в общем-то надобности не было.
Итак, общий джентльменский набор.
Сперва – о неравном поединке с боевиками некоего «крестного батьки», ясное дело, без каких-либо имен.
Реакция: недоумение, переходящее в легкий интерес.
Далее, вкратце – о переходе через Вигдкунь-Янг’манг с этаким ненавязчивым самокритичным юморком.
Интерес усугубился.
И наконец, уже после ужина, на веранде: гвоздь программы – а знаешь ли, дорогая, я ведь лично знаком с Ози Гутелли! И довольно близко…
Взрыв недоверия. Презрение к треплу. Правильно, так и надо, милая, так и нужно, радость моя. Ругайся, ругайся… а теперь посмотри-ка на карточку, а?
Все. Готово. Приехали. Поцелуй, распахнутые глаза и шквал вопросов. Методика отработана досконально, и не помню случая, когда дала бы сбой.
Короче, я дал ей исчерпывающую информацию, перемежая факты заслуженными поцелуями. Мы с Ози ведь и вправду знакомы, вот только репортажа на эту тему у меня так и не получилось. О чем было писать? О том, как, ни слова не вымолвив, бухая в тюльку, корова взгромоздилась на меня и принялась ерзать, пыхтя и подвывая? Или о том, как в пять утра заявился восстанавливать семью ее девятый муж – или восьмой? – ну, в общем, тот, который абсолютный чемпион по боевому къям-до? Отдам должное Ози: она закрыла меня своим телом в полном смысле слова, и пока они восстанавливали семью прямо на коврике в прихожей, я летел без парашюта с четвертого этажа, а с балкона вслед мне свистел Озин импресарио старая лысая скотина, судя по всему, как раз и вызвавшая того бугая…
Так что ни слова о личном знакомстве с мадемуазель Гутелли моим золотым пером не написано. Но сняться-то на память мы успели! И грех не пользоваться этой универсальной отмычкой, отпирающей в отпуске дверцы любого, самого неприступного сейфа.
Гуляя по закоулкам парка, мы с Эльмирой успели достичь многого. Даже очень. Но не всего. Поэтому заключительную байку о Черном Муаммаре и его последнем караване я завершал уже в номере. Здесь, где волны кондишна разгоняли духоту, накал страстей Черного Муаммара мгновенно потускнел на фоне прочего, и только к трем часам ночи мы смогли наконец более или менее спокойно обсудить, стоит ли все-таки выключать свет, и если да, то кому это следует сделать. Вставать обоим было лень…
Утром меня посетило ощущение, что мною попользовались. Дама, несомненно, была довольна, я, в сущности, тоже, но практически ничего, кроме шевеления и шепота, не помнилось, а это скверно. Мне следует контролировать себя, особенно сейчас, когда мнение только начинает делаться. Ну-ка, не стрепанул ли я, часом, чего о Договоре? Не приведи Аллах! Контрольная Служба таких ляпов не прощает, можно, часом, и не проснуться однажды; за доверие приходится платить, хотя бы другим в науку…
Нет, вроде ничего такого не было. Да и при чем тут, собственно, пляжная девочка Лемурка?..
И все же нечто не давало покоя. Ощущалось этакое, скажем, томление духа. Стоило бы, конечно, довериться интуиции и повспоминать получше. Но – не вышло. Нежная ладошка прошлась по моей беззащитной груди, по животу, ласково потеребила ниже… и стало понятно, что между нами далеко не все еще прояснено и необходимо немедленно уточнить позиции.
Уточнили. Стороны пришли к обоюдному удовлетворению.
Примерно через час я заказал кофе в постель.
А потом, поплескавшись в бассейне и наскоро устроив повторение пройденного, мы с Лемуркой выбрались наконец в мир.
И тотчас же, прямо на лифтовой площадке, меня хлопнули по плечу.
– Стоять!
Я оглянулся. Никого.
Новый тычок. Теперь – спереди, под микитки.
– Стоять, я сказал!
Ненавижу эти дешевые штучки. Я крутился на месте, а Лемура и пара случайных попутчиков уже начали недоуменно переглядываться.
– Ладно, Алек, хватит! – взмолился я. И получил пощаду. Стервец Холмс возник из ниоткуда, и мы обнялись. Лемуру Алек, похоже, не узнал, а напоминать об Уолфиш-Бее надобности не было.
– Ну что, в бар? – поинтересовался я.
Лемура пожала плечами, Она явно не выспалась и выглядела сейчас если и не на свои годы, то на хороший тридцатник.
Алек лучезарно улыбнулся.
– Прошу прощения у прекрасной дамы, но я попросил бы позволить мне отнять у нее кавалера на несколько минут…
И киска, оттрахавшая меня минувшей ночью не хуже, чем рота ландскнехтов беззащитную девственницу, проследовала в подвальный ресторанчик, залившись краской и не возразив ни словечком.
Вот единственное, за что я всегда завидовал Алеку: меня бабы никогда не стеснялись поиметь, но никак не желали слушаться беспрекословно. С Алеком же и то, и другое. Хотя, говоря откровенно, на каждую хитрую задницу рано или поздно найдется болт с левой резьбой; великий разбиватель сердец Аллан Холмс тоже споткнулся на смазливой рожице малолетки Катьки Мак-Келли.
– Пошли, – коротко сказал Аллан, крепенько подхватил меня под локоть и повел в крохотный барчик на этаже. Я шел покорно, смирившись с тем, что пообщаться не выйдет, поскольку Алек, выходит, опять на работе, и всей-то свиданки будет минут на десять делового разговора. Жаль. Я очень соскучился по нему…
– Коньяк. «Камю». Две по сто, – приказал Холмс бармену неподражаемо полицейским тоном. – Закуски не надо…
Сели в уголке. Вздрогнули. Повторили. Теперь только я сообразил, что супермен наш выглядит плоховато: во всяком случае, таким потерянным я его не видел, пожалуй, со дня похорон Рамоса. Я тогда знал то же, что и он; собственно, от меня он и узнал суть дела. Но я рассказал ему, и никому больше. Наверное, именно тогда, шесть лет назад, мы и перестали быть друг для друга просто добрыми приятелями.
– Слушай, Янька, – он, как всегда, взял быка за рога, – что тебе известно о Клубах Гимнастов-Антикваров?..
– Ничего! – коротко ответил я.
– Ясно. А о квэхвистах?
Тааак. Дархайские квэхвисты тут явно ни при чем. Что же касается земных… я ухмыльнулся и поведал Алеку все как есть, в том числе и относительно нефа в психушке.
Против ожидания, он не ухмыльнулся в ответ и не стал острить.
Выслушал. Кивнул. И сказал:
– Понимаю. Еще что-то?
«Ого!» – подумал я. Ежели Холмс говорит таким тоном, да еще и со мной, значит, дело действительно серьезное. Ладненько…
– Слушай, Алек, – я доверительно понизил голос, – не надо выпендриваться, говори, что нужно…
Холмс прищурился.
– Лады. Есть, понимаешь ли, психи. Хорошо владеют оружием. Кидаются на людей. И все – квэхвисты. Смекаешь?
Я посмекал.
– Каким оружием?
– Всяким. Мечи, алебарды, луки, бумеранги…
Вот эти-то «бумеранги» меня и добили. Я перегнулся через столик.
– Тебя это сильно беспокоит, Алек?
– Представь себе.
– Так вот… – Если Холмса что-то беспокоит всерьез, я открываю копилку нараспашку. Дальше Аллана не уйдет, а к тому же через недельку-другую мнение будет сделано, Договор подписан и Контрольная Служба не будет иметь ко мне претензий. – Слушай сюда, парень! При чем тут бумеранги? Не пройдет и месяца, как от Большого Оружия и следа не останется. Не важно, каким образом…
И я многозначительно ткнул пальцем вверх.
Глаза Холмса сузились и неприятно похолодели. Сейчас он был очень похож на покойного Рамоса.
– Понял тебя. А как насчет малого?
– Хрен его знает… – Я и вправду не знал ответа: заказчики об этом не упоминали. – Изымут, наверное…
– Яа-асненько…
Он слышал меня, но, похоже, не видел. И на скулах его медленно, словно живя своей отдельной жизнью, ходили желваки. Ого! Всяким я видывал Холмса, и таким тоже. Но редко.
– Спасибо, Яник! Счастливой охоты, – заключил он. И сгинул, словно не сидел только что напротив. Умеет же, стервец. Впрочем, тотчас возник снова уже повеселевший.
– Да, кстати! На свадьбе будешь свидетелем. Ясно?
Ответить я не успел – Холмс исчез окончательно.
– Счастливой охоты! – сказал я в пространство.
Потом, прикинув, заказал еще стопочку. Новость того стоила. Еще бы, Холмс женится! Представляете? Значит, блудливые малолеткины глазки его все-таки отпустили. Такую радость не грех отметить!
Рассчитался. Спустился в подвальчик. И обнаружил Эльмиру за угловым столиком с каким-то унылым типом. Причем на удивление знакомым. Откуда? В памяти всплыли разрозненные обрывки: приспущенный флаг на штаб-квартире Союзного Космофлота, детские лица в траурных рамках… Да, помню ту статью, помню… «Гада на виселицу!» – так она называлась… и тысячи писем помню в поддержку: да, мол, надо вешать… в общем, крепкий материал, хотя и не сенсация… и это самое лицо… нет! – тот хмырь не может сейчас так выглядеть, ему ж уже под полтинник. Скорее просто похож…
Поймав мой заинтересованный взгляд, мужичок дернулся и растаял, почище, чем Алек. Ну что ж, люблю предупредительных парней, не обременяющих меня лишними скандалами. Даже если это и вправду был всего лишь муж Эльмириной кузины…
Официант подскочил с меню, грянула музыка, сочный голос незабвенной Ози доверительно сообщил, что она, сильная женщина – тра-ля-ля! – ждет у окна своего мужчину, и в такт тягучей мелодии где-то глубоко под скатертью маленькая ладошка прикоснулась к моему колену, нагло устремляясь дальше, под шорты.
Я укоризненно посмотрел на владелицу шаловливых пальчиков. Лицо Лемуры выражало полнейшую незаинтересованность, и синеватый дымок тоненькой сигареты поднимался аккуратным столбиком, под стать обрабатываемому под столом предмету…
Отпуск начинал удаваться!
ГЛАВА 5
… И призри, и пощади, и огради, и не обидь малых мира сего, Господи, ибо благ и человеколюбив еси. Кому и спасти их, как не Тебе, многомилостивому? Не обрати гнева Своего на них, слабых, не виновных ни в чем перед Тобою, даже и в рождении своем, ибо не их была на то воля, но Твоя, более же ничья; обогрей их теплом любви Своей, коль скоро все они суть дети Твои, Ты же есть велик во благости, и благость Твоя безраздельна. Снизойди к ничтожеству их и даже в великом гневе сумей не повредить им, Господи?..
Рассказывает Катрин МАК-КЕЛЛИ. Сотрудник аппарата Звездного Дома. 23 года. Гражданка ДКГ
Рассказывает Катрин МАК-КЕЛЛИ. Сотрудник аппарата Звездного Дома. 23 года. Гражданка ДКГ