Веста А.. Оракул

   Профессор зажмурил внезапно ослепшие глаза:
   – Дева-воительница! Пощади! – шептал он, задыхаясь от счастья и ужаса.
   Спящий стрелок внезапно проснулся и резко вскрикнул. Рузель потряс его за плечи, резко обрывая киноленту.
   – Вы видели женщину на вершине скалы, – напомнил он Гюнтеру, – я тоже видел ее…
   – Да-да. Я слишком поздно увидел ведьму! Я стрелял, но пули ее не брали. Нам велели схватить ее живой. Тому, кто поймает это бесовское отродье, пообещали железный крест в петлицу… Я тоже карабкался по уступам, камни сыпались мне на голову, но я хорошо видел ведьму. Никто из наших не смог туда подняться, несколько человек из штурмового отряда обуглились дотла и скатились вниз. Я все, все расскажу вам! Только сделайте так, чтобы ушла эта невыносимая боль, – стрелок судорожно сдавил ладонями голову, словно боялся, что его череп лопнет.
   – Отдохните, Гюнтер, – профессор коснулся его темени раскрытой ладонью, и стрелок провалился в забытьи, безмолвно вспоминая бой с ведьмой.
   Рузель продолжил просмотр своего «немого кино». Женщина оказалась в западне. С пологой стороны на высоту карабкались штурмовики, противоположный склон круто обрывался к воде. Внезапно светлая фигура в длинном белом прозрачном одеянии оторвалась от края обрыва и почти взлетела над провалом. Сухой треск автоматной очереди царапнул ее снизу из кустов, но женщина не упала, она мягко спустилась позади холма на песчаный берег. Озверевшие от ненависти и страха солдаты бросились ловить ведьму. Гюнтер едва успел скатиться с холма и все случившееся видел издалека.
   Женщина укрылась за большим валуном. Казалось, что она поджидает преследователей. Несколько автоматчиков взяли ее в кольцо. Подпустив их поближе, «ведьма» достала из-за пояса тонкую золотистую дудочку и поднесла к губам. Рузель не слышал звуков свирели, должно быть, Гюнтер был очень далеко. Стрелки выронили автоматы и, зажимая руками уши, упали на колени. Их головы неудержимо клонило к земле. Сгоревшая форма опадала грязными клочьями. Казалось, тела плавятся в прозрачном огне и, как горячий воск, переливаются в звериное обличье. Когтистые лапы уперлись в землю, позвоночник выгнулся колючим гребнем. Поджав лохматые хвосты и по-медвежьи мотая головами, оборотни скрылись в чаще…
   – Мой бог! – прошептал Рузель.
   Внезапно Гюнтер выгнулся дугой и затрясся в припадке, и бредовый сон единственного выжившего очевидца оборвался.
   Дальнейшее Рузель знал из донесений. Стая неизвестных животных попробовала атаковать колонну грузовиков с продовольствием. Звери, похожие на помесь волка и медведя, были расстреляны из станковых пулеметов. Остывающие трупы зверей на глазах превращались в мертвецов, полностью лишенных одежды.
   Рузель потряс за плечи и резко разбудил Гюнтера:
   – Гюнтер, вы стали свидетелем древнего колдовства. Это не проходит безнаказанно. Не могу понять, как вы уцелели, ведь и с вами могло случиться это .
   – Я католик, герр профессор, – Гюнтер перекрестился левой дрожащей рукой. – Помните, как Иисус загнал бесов в стадо свиней? Мы были этими бесами… Я успел попросить прощения у этой женщины. И все же я стрелял в нее…
   Гюнтер вдруг заплакал и заскулил, выкрикивая обрывки молитв и проклятий.
   – Издалека мы не слышали звук ее дудки и в конце концов подстрелили, – продолжил он, когда приступ прошел. – Тело оставили лежать на сосновой поляне. Мы не сразу заметили, что ее тело светится. Стало вечереть, и слабое свечение становилось все заметнее. Вокруг тела заиграли языки пламени. Мы испугались. Труп забросали камнями. Но, когда понаехало начальство и камни разобрали, ее там не оказалось! Она сумела просочиться сквозь камни! – шептал стрелок, боязливо озираясь по углам палатки.
   Рузель вновь черкнул в свой блокнот. «Практика посмертного растворения тела» до сих пор оставалась самой закрытой и таинственной даже для тех, кто знал толк в подобных вещах. Люди из «Аненербе», черные жрецы неоднократно выспрашивали Рузеля о возможности «целиком уйти на звезды», но он всегда умело сворачивал разговор, притворяясь, что не понимает, о чем идет речь.
   В средневековой Европе этой практикой обладали лишь Розенкрейцеры: тайное общество Розы и Креста. Его адепты, философы и алхимики, унаследовали этот секрет от своих предшественников – волхвов и языческих жрецов. За несколько часов тело попросту исчезало с земного плана, и в этом не было ничего удивительного, если учесть, что уже при жизни оно не принадлежало земле.
   – Скажите, а где ее дудка? Вы нашли ее? – скрывая нетерпение, спросил профессор.
   – Да… Вдвоем с оберштуце Манном мы обыскали поляну. Нам было страшно, но мы нашли дудку и зарыли ее под большим черным камнем.
   – Зачем? Зачем вы искали дудку? – уточнил Рузель.
   – Я слышал, что оборотень должен вернуться к колдуну за прощением, тогда он снова станет человеком. Эта дудка стоила вагона золота! Пока не очухалось начальство, мы хотели найти ее и продать подороже…
   – Где Манн?
   – Отдал Богу душу… Доктор сказал, что у него вскипели мозги.
   – Да, солдат, тебе пришлось тяжело, – сочувственно прошептал Рузель, – но теперь все в прошлом. Пусть все тягостные картины навсегда покинут тебя.
   Профессор положил на темя Гюнтера сложенные крестом ладони, как это делали священники в кирхах, и пропел несколько звуков, похожих на краткую молитву. Стрелок задышал ровно и спокойно, в глазах отразилось блаженство, словно Рузель вынул занозу, торчавшую в его мозгу. Этот речитатив, точнее, набор низких гармоничных частот, произнесенных в разной тональности, начисто стирал у пациента память последних дней, а если «молитву» продолжать, то очистка доходила до самых ранних впечатлений детства. По опыту Рузель знал, что от этих коротких глухих слов лопались зеркала и мгновенно скисало оставленное на столе молоко.
   Точно такую очистку памяти прошли все оставшиеся в живых, пока профессор не убедился, что он один знает о том, что случилось в Ущелье Волка. Всякий раз, заканчивая сеанс, он менял маску бесстрастного владыки на рассеянное лицо ученого недотепы. Эта резкая смена образов давно стала привычной.
   Он еще помнил, как сам был одним из «ослов», человеческих червей, слепо следующих року, пока на него не обратили внимание высокие персоны, прячущие свои лица под живыми масками. Миру известны лишь эти маски: иногда величественные, иногда ничтожные, но никто никогда не видел их истинных лиц. Сорок лет назад невзрачный человечек «без лица» пригласил его, скромного адьюнкта кафедры археологии Берлинского университета, для беседы с глазу на глаз. Встреча состоялась на одном из старинных берлинских кладбищ у солнечных часов с астрологическими знаками на постаменте. Загадочный посетитель передал Рузелю письмо с печатью «розы и креста». Некое общество Неизвестных Философов сообщало о заочном принятии молодого ученого в свои почетные ряды. Вестник сообщил, что число неизвестных философов никогда не превышало тридцати трех. Их имена были известны лишь одному, тайному учителю. И когда один из философов «засыпал», его место занимал человек, избранный учителем, и с этой минуты именно он, Гейнц Рузель, становится одним из тридцати трех адептов ордена и обладателем его секретных практик.
   Орден Неизвестных Философов не имел строгой иерархии; братья общались между собой при помощи паролей и знаков. Это был особый язык, с виду совершенно несекретный, но абсолютно недоступный для большинства людей. Если брат работал садовником, то растения в его саду могли рассказать о многом… К примеру, акация, плющ или лунария, высаженные в надлежащем месте, говорили о степени его посвящения, а семь кустов белых роз в уголке сада – о глубине его познаний.
   Если адепт работал в типографии, его осведомленность проявлялась в знаках и виньетках на фронтисписах книг. Если он был архитектором, то строил особняки в соответствии с канонами священной геометрии: с обязательными мраморными столпами по обе стороны от входа и мраморным полом в шахматную клетку. Орден Неизвестных Философов не стремился к мирскому могуществу и власти. На протяжении столетий единственным его сокровищем оставались тайные документы – рукописные гримуары . Манускрипты содержали заклинания, рецепты эликсиров, наставления по трансмутации металлов, древние хроники и свод пророчеств о будущем. Более свежие рукописи раскрывали все так называемые загадки истории, рассказывали о достижении бессмертия, учили концентрировать волю и управлять своим телом, влиять на силы гравитации и изменять погоду, но главным сокровищем ордена были числовые ряды и формулы, простые, как уроки арифметики. Формулы описывали законы Вселенной, периоды вращения звезд и планет и все закономерности земной истории и человеческой жизни. Числовые ряды содержали ключи к воскрешению и пароли для связи с духами и жителями иных миров. Каждое число соответствовало букве древнего алфавита. К букве и числу прилагалась гравюра, отпечатанная на старинном картоне и похожая на карту для гаданий.
   Вечером в расположение штаба прибыл батальон СС. Его командир, штурмбанфюрер Курт Фегеляйне, был обязан повсюду сопровождать «уважаемого герра профессора» и оказывать поддержку в его расследовании.
   С молодчиками Фегеляйна профессор держался запанибрата и старался выглядеть как можно развязнее, но в душе он тихо ненавидел весь эсэсовский бестиарий . Эти бравые парни с невинной улыбкой фотографируются рядом с нагими русскими девушками, повешенными на площадях. Они играют в карты на золотые зубы, выбитые у евреев. Нет, не об этом мечтал доктор Рузель, когда вдохновенно вещал о величии германской расы.
   Вздрагивая от грубого хохота, он нырнул под полог своей палатки и только там печально вздохнул, растянувшись на жестком ложе. И ему было, о чем грустить. Вместо эстафеты арийского духа, вместо полета солнечного гения над ветшающим миром он видел лишь торжествующую пошлость и примитивную жадность захватчиков.

Глава 2
Сад миров

   Сады моей души всегда узорны…

Н. Гумилев

   Чтобы избавиться от опеки Фегеляйне, профессор встал еще до рассвета, накинул на плечо полотенце и бесшумно покинул лагерь. Он издалека махнул рукой часовым и зашагал к озеру подпрыгивающей аистиной походкой. Однако, очутившись в сосновом бору, профессор Рузель резко повернул назад, в Ущелье Волка. Там он тщательно осмотрел измятую, обугленную траву, иссеченные пулями валуны, песчаный берег и вскоре нашел то, что искал, – спрятанную под камнем ведьмину дудку. Это была трубочка из золотистого металла с неровными отверстиями для ладов. Глиняная форма, в которой ее отливали, была неровна и простовата, как все древние изделия человечества, но обладала совершенством иного рода: печатью волшебства и райской простоты несуетного мира, когда люди ведали высший смысл каждой вещи.
   Рузель тщательно обернул дудочку чистым платком, спрятал в планшет и поспешил к озеру. За озером вставало нежно-малиновое расплавленное солнце. Крупные черные валуны маслянисто блестели, как спины тюленей. С внезапной радостью профессор осмотрел берег лесного озера и довольно высокий холм с правильно округлой вершиной. Окрестный ландшафт напомнил ему раскопки на Рюгене, где несколько лет назад было открыто святилище Радегаста, да и звалось это местечко чем-то похоже – Радогощ.
   Холм уже успели обнести колючей проволокой, но эти меры были излишними: никто из солдат так и не рискнул взобраться на его пологий склон. Подошва холма тонула в непроходимых зарослях ежевики, и некоторое время профессор мужественно продирался сквозь тернии . Рузель поднялся уже довольно высоко, когда в зарослях лещины, в игре световых пятен, мелькнуло крупное белое животное, издалека похожее на оленя. Казалось, белоснежный зверь выслеживает профессора, наблюдая за ним издалека. Рузель осторожно двинулся туда, где дрожали ветви, и нашел приметную тропу – звериный брод, ведущий к водопою. Вдоль тропы поднимались могучие папоротники. На припеке зрели черные и алые ягоды, размером с небольшое яблоко, словно на этом холме готовился небывалый пир для Богов и людей. Дикий лес внезапно закончился, и профессор очутился в яблоневом саду. Ветви покачивались под тяжестью зреющих плодов и со стороны казались звездной россыпью. Воздух вокруг старых дупел звенел и золотисто дрожал: в их недрах копили мед дикие пчелы. На вершине холма пробивался родник, давая начало извилистому ручью. Белые, желтые и розовые кристаллы кварца были выложены лабиринтом, и ручей повторял эти плавные линии. И тут Рузель сделал удивительное открытие: его основной научной специальностью до сих пор оставалась археология, в частности древние жертвенники. Ученые были уверены, что ямы с остатками золы, найденные рядом с языческими святилищами, представляют собой круг костров – жертвенную краду. Нет-нет! Еще раньше в этих углублениях были высажены деревья священного сада: свидетели древнего волшебства. Священные рощи – чудоборы были одним из чудес языческого мира, они целили тело и дух, благотворно изменяли климат и дарили людям ясное видение. Здесь росла и тянулась ввысь душа природы. Чтобы говорить с богами, людям не нужно было сбиваться в тесное стадо в мертвой духоте каменных катакомб. В шепоте деревьев и нежном говоре ручьев, у природных алтарей звучали вещие голоса о единстве миров, о вселенском законе любви!
   Позднее сады камней и говорящие деревья были объявлены бесовским наваждением и повсеместно уничтожены.
   Белый режущий луч ожег глаза Рузеля. Фегеляйне, вскинув бинокль с цейссовскими стеклами, уже давно оглядывал холм, выискивая профессора. Ежась под взглядом этого «совершенного животного», профессор покинул холм.
   По приказу высшего командования Вермахта холм подлежал уничтожению. К полудню солдаты саперного подразделения провели траншеи и заложили фугас. Пользуясь своим научным авторитетом и дружбой с высокими чинами, доктор Рузель дал указание выкопать несколько деревьев с вершины холма и вместе с крупными кристаллами кварца приготовить к отправке в Германию.
   Вечером Фегеляйне пригласил профессора на прощальный ужин. Окорок из кабана и свежие овощи были поданы по-походному, но в этой простоте, по мнению Фегеляйне, заключалась особая прелесть.
   – Доктор, что вы думаете о происшествии с мотострелками? – за ужином поинтересовался штурмбанфюрер.
   Профессор пожал плечами и опустил глаза в алюминиевую миску, опасаясь несносной проницательности Фегеляйне.
   – Понимаю, вам трудно поверить в эту чертовщину: варлоки , оборотни… Это так далеко от вашей науки…
   – Отнюдь нет, – попытался улыбнуться профессор. – Современная наука не может отрицать превращений. Ведь превращение головастика в лягушку не считается чудом! Да и человек, находясь в материнской утробе, весьма напоминает детеныша животного. Немного изменив биохимический фон внутри человеческого организма, можно изменить и его облик. Насколько мне известно, звук воздействует на воду. От частоты этого звука зависит многое, вода слышит слово и реагирует на звук, а ведь именно вода и есть главная составляющая тканей человеческого организма. Изменяя структуру воды при помощи звука, слова, музыки или молитвы, маги древности достигали удивительных результатов, и оборотничество – лишь малая часть их действительных возможностей.
   – Все это мне известно… – отрезал Фегеляйне. – Но ведь лесная девка еще и летала!
   – Германские викинги тоже умели впадать в священный раж, – осторожно напомнил Рузель. – В своем боевом неистовстве они могли парить наравне с орлами и ястребами. Русская колдунья знала, как при помощи вращения преодолеть гравитацию.
   – Эта чертовка отмахивалась от наших пуль, как от мух! – проворчал Фегеляйне.
   – Вспомните героическую песнь о Нибелунгах, – подсказал профессор. – Зигфрид омылся в крови дракона, чтобы стать неуязвимым. Кровь Дракона – древняя магическая практика. Об этом посвящении Зигфрида знала только Кримхильда. Именно она знала то место, куда упал листок во время омовения в крови Дракона. Похоже, речь идет о нордической любовной магии, делающей мужчину сверхчеловеком. Как часто судьба нации находится в руках женщин!
   – Да, мы, немцы, неистребимые романтики, – согласился Фегеляйне, наливая шнапса себе и профессору. – Мы ищем Грааль на ледяных плато Тибета, мы верим в Атлантиду и ждем прилета Валькирий.
   – Валькирия – это сила нашей крови, душа нашей расы, – вновь подыграл профессор. – Присутствие в мифах воинственной девы – есть признак гиперборейских народов. У римлян – это Беллона, у греков времен античности – Афина.
   – А что вы скажете про русских? – внезапно спросил Фегеляйне.
   – У русских тоже были свои Валькирии. Их называли Перуницами. Эти крылатые воительницы сопровождали бога-громовика, как две капли воды похожего на германского Доннара. Участие женщин в войне делает ее поистине священной. Помните у Гете: Вечная женственность влечет нас ввысь!
   – В таком случае я пью за немецких женщин! – штурмбанфюрер залпом опустошил стакан шнапса.
   Внезапные крики дозорных прервали их трапезу. Фегеляйне вскочил и, вскинув бинокль, посмотрел на озеро. С дальнего берега поверх волн двигалась легкая детская фигурка в светлом одеянии. Штурмбанфюрер молча протянул бинокль профессору. Чаша озера светлилась гораздо ярче, чем это возможно после заката солнца. Казалось, что водная рябь отлита из серебра, но Рузель отчетливо увидел девочку лет двенадцати в белой развевающейся на ветру одежде. Ребенок переходил озеро словно посуху: должно быть, там лежала отмель или был невидимый сверху брод.
   Через несколько минут девочку привели к штабному блиндажу.
   Дикарка была одета в длинную рубаху, сплетенную из выбеленного на солнце крапивного волокна. Длинные белокурые волосы были заплетены в косу и перекручены травяной тесемкой. Ее глаза цвета майских фиалок мягко светились в сумерках блиндажа. Прелестный ребенок! Лет через пять она превратится в ослепительно красивую девушку. Хотя кто может увидеть будущее сквозь безжалостные годы войны? Поймав ее взгляд, профессор попытался ободряюще улыбнуться, и она ответила вопрошающим тревожным взглядом.
   – Я не выдам тебя, дитя, – беззвучно произнес профессор. – Затаись и молчи. В этом все твое спасение.
   – Вы хорошо знаете русский язык, попробуйте поговорить с девчонкой, – попросил Фегеляйне.
   На короткие вопросы Рузеля ребенок отвечал молчанием, и, даже когда потеряв терпение, Фегеляйне схватил ее за руку и резко заломил назад, девочка не издала ни звука.
   С трудом сохраняя спокойствие, профессор почти весело обратился к Фегеляйне:
   – Эта дикарка не говорит, но у нее довольно высокий расовый индекс. Чистота – вот главное сокровище на Земле: чистота воды, чистота земли, чистота крови и помыслов… После допроса я бы хотел забрать ее с собой.
   – Этого звереныша надо застрелить! – отрезал Фегеляйне.
   – Но она совсем ребенок! – напомнил Рузель.
   – И что с того? Дети тоже солдаты. Эти щенки наносят больше вреда нашему наступлению, чем их папаши. Вы читали последние приказы русских? Сталин разрешил расстреливать с двенадцати лет. Этой девке никак не меньше двенадцати.
   – Хорошо, – согласился Рузель, – но как ученый, я обязан осмотреть и освидетельствовать ваш трофей, а после делайте с ней, что хотите.
   – Валяйте, профессор, а я пока приму «ванну», – махнул рукой Фегеляйне и вышел из блиндажа.
   У входа, положив кисти рук на автоматы, сейчас же встали двое эсэсовцев.
   Неуверенно вытянув руку, точно слепой, Рузель коснулся ладонью серебристых волос на темени девочки и заглянул в глаза. Он знал, что часовые слышат каждый звук, поэтому он обратился к ней без слов:
   «Как тебя зовут?»
   «Василиса», – так же беззвучно ответила девочка.
   «Я знаю, кто ты, дитя, и кем была твоя матушка».
   «Где она?»
   «Ее больше нет на земле».
   Из глаз девочки выкатилась слезинка. Следом – другая, алые лепестки губ дрожали, сдерживая рыдания.
   Удерживая за плечи, профессор вывел девочку из блиндажа и повел к своей палатке.
   – Как успехи, герр профессор, вы нашли у маленькой ведьмы хвост? – окликнул его Фегеляйне.
   Штурмбанфюрер был заметно навеселе. Он сидел по пояс в кадке с горячей водой, его донимали комары, и он яростно чесался. Рузель отвернул девочку лицом к яблоне. Это дерево было принесено с вершины холма и приготовлено к отправке в Германию. Его корни поместились в огромной кадке, а ветви были плотно увязаны над макушкой, как высоко поднятые руки.
   – Девчонка явно недоразвита, – ответил он в тон штурмбанфюреру. – Я проверил ее рефлексы. Они мало чем отличаются от реакций животных. Я забираю ее и направляю к доктору Менгеле, ему постоянно нужны дети-доноры.
   – Нет, уважаемый, эта тварь дьявольски умна, если сумела провести даже вас. Отойдите-ка в сторону, я разом прекращу все ее штучки, – разнеженный теплом и хмелем Фегеляйне все еще говорил довольно миролюбиво.
   – Я настаиваю, – попытался противиться Рузель, но лучше бы он этого не делал.
   Огромный, дымящийся, похожий на ошпаренного хряка, Фегеляйне вылез из бочки и лениво потянулся к висевшей на сосне портупее. Он не спеша достал из кобуры черный, маслянисто блеснувший на солнце вальтер, снял его с предохранителя и передернул затвор.
   – Подите прочь, ваша ученость, не то я буду вынужден продырявить вашу умную башку.
   – Умоляю, не надо… – профессор попытался своим телом прикрыть от выстрела девочку, которая все еще стояла, уткнувшись лицом в ствол яблони.
   – Прекратите немедленно! У вас нет чести… Вы… палач!
   – В сторону, Рузель! В сторону!
   Профессор судорожно огляделся: они были одни. Эсесовцы-охранники курили, сидя на больших валунах, и смотрели на закатное озеро. Профессор шагнул к Фегеляйне.
   – Ар! Эх! Ис! Ос! Ур! – выкрикнул он, выбросив вперед руку с растопыренными пальцами. Эти низкие вибрирующие звуки обычно вызывали быстрый паралич воли, но на пьяных и на существа с вульгарной конституцией, подобных Фегеляйне, гипноз действовал не сразу.
   Взвизгнули пули, за спиной профессора тонко вскрикнул ребенок. Профессор упал на колени и через силу заставил себя обернуться. Несколько пуль, выпущенные из ствола вальтера, впились в ствол яблони. Из рассеченной коры на землю струйками стекала густая алая почти человеческая кровь, но девочка была невредима.
   Пошатываясь, профессор подошел к окаменевшему Фегеляйне. Тот все еще стоял, сжимая в ладонях дымящийся пистолет. Рузель провел рукой у него перед глазами и прикрыл веки, как у мертвеца. Потом наговорил краткую монотонную команду. Этот вояка навсегда забудет новгородский лес, и эту маленькую девочку с ангельски спокойным лицом, и его, профессора Рузеля.
   Профессор взял девочку за руку и, рассеянно глядя под ноги, повел ее по тропе вдоль озера. Вокруг холма суетились саперы, готовясь уничтожить «ведьмино капище». Василиса с тревогой указала на холм.
   «Чего хотят эти люди?» – беззвучно спросила она.
   «Они испуганы и хотят стереть даже память своего страха», – пожав ее ладошку, ответил Рузель.
   «Стереть Божий ключ?»
   «Божий ключ? Ты говоришь о роднике?» – переспросил Рузель.
   Вместо ответа девочка доверчиво потянула Рузеля за руку. Вдвоем они поднялись на изувеченную вершину. От заповедного сада осталось только извилистое русло, белесое от развороченной глины.
   Но на дне родниковой промоины все еще было чисто. Там клубились хрустальные шары и плясал золотистый песок.
   – Это там… Я не достану… – девочка показала на скважину родника.
   – В божьем саду есть родник, в том роднике – камень, под камнем тем – золотой скорпион, – профессор с улыбкой прочел детскую считалку.
   Он лег на живот, пошарил рукой в котловине и вскоре нащупал в упругих струях гладкий ледяной кристалл. Не до конца веря своим ощущениям, он достал из родника прозрачный кусок плотного тяжелого льда, похожий на хрустальный шар для гаданий. Эко диво, найти кусок льда в северной стране! Но едва ледяной кристалл оказался на солнце, внутри него родилась алая мерцающая точка, из точки вытянулась тонкая, изогнутая радуга, она свернулась в кольцо, затем в спираль, и внутри ледяного кристалла поплыли радужные буквы. Рузель даже услышал тонкую музыку, доносившуюся сюда словно с другой планеты.
   « На вершинах далеких небес пребывает Слово, что объемлет Все и вся», – всплыл в его памяти стих из Ригведы.
   – Русь! – не веря самому себе, прошептал профессор, и, подтверждая его догадку, в центре камня вновь родилось слово «Русь». Последняя буква повторяла первую, только была перевернута. И если первая буква напоминала семечко, пустившее корень в прошлое, то последняя походила на росток в будущее.
   Он был потрясен. Что с того, что он был посвященным самого высокого уровня, лордом тридцать третьей ступени и Принцем Рубинового Камня, если тайна тайн, священный Логос до сих хранился в России? Он всегда знал, что эта земля обладает потаенной силой и эта сила – всеобъемлющее слово и древний рисунок букв. Везде он искал эти волшебные знаки: в молчаливых Гималаях, в Лапландии, в развалинах Кносского дворца на Крите, на высокогорьях Перу, на белых, выбеленных чайками берегах Рюгена и среди мегалитов Ирландии – и повсюду находил остатки единого языка. Эти буквы снились ему по ночам, а днем стояли перед глазами, как огненные письмена. Но стоило ему проснуться, и мир молча сворачивал свои свитки, сжимал лепестки, пряча тайну своего зарождения. Познав этот горний язык, он мог бы читать Вселенную, как книгу, начиная от морозных арабесок на оконных стеклах и кончая рисунком созвездий, хотя, возможно, это было бы лишь началом. Шли годы, Святой Грааль смысла, священное слово Бога, Логос, сотворивший небо и землю, так и не был найден.