Ветер Андрей. Белый Дух

   – Чтобы получить хорошего мужа, нужно быть настоящей хозяйкой, – наставляла мать. – Когда-нибудь у тебя будет прислуга, но сейчас ты должна уметь делать всё собственными руками. Нечего проводить время за глупыми книжками.
   – Но папа требует, чтобы я читала! – отвечала Мари.
   – Лучше займись вышиванием. И не забывай молиться, дочка! Если человек не находит времени для молитвы, его душа гибнет.
   Несмотря на всю строгость воспитания, Мари не могла заглушить в себе властный голос женской природы, призывавший её вовсе не к регулярным вечерним молитвам. Чувственное семнадцатилетнее тело требовало мужского вторжения, но девушка всё ещё не осознавала этого. Чувственность накапливалась в ней, томила, будила неясные мечтания, но пока ещё оставалась глубоко внутри, не подталкивая ни к каким шагам.
   – Мне так мучительно на душе, – призналась она однажды старшей сестре.
   – Что такое? Что тебя тревожит?
   – Не знаю, милая. – Мари взяла обеими ладонями руку сестры и прижала её к своей щеке. – Я всем существом чувствую, что во мне просыпается что-то, но я не знаю этому названия. Только Бог ведает, что со мной творится…
   – Может, ты влюблена? – предположила сестра.
   – Влюблена? Как можно? Матушка не одобрила бы такого поведения.
   – Тебе, должно быть, кто-то всё-таки понравился на танцах. Я же видела, как ты разрумянилась, отплясывая с Джорджем Торнтоном на прошлых танцах.
   – Да, он пригласил меня, – согласилась Мари. – Но он ведь англичанин. – Девушка грустно вздохнула. – Я принадлежу к католической вере и не посмею полюбить протестанта.
   Сестра пожала плечами.
   – Как знать. – Она наклонилась к самому уху Мари и шепнула: – В природе есть вещи превыше веры. Поверь мне, влюблённость переступает через любые законы и через веру.
   – Как так? – не поняла Мари и, резко повернувшись, посмотрела в глаза сестре. – Что может быть выше веры?
   Сестра облизнула губы, подумала и ответила:
   – Страсть, которой Господь щедро одарил нас, но за которую святые отцы почему-то обещают нам вечный адский огонь.
   – Страсть?
   – Именно, – кивнула старшая сестра и вскинула брови, глаза её многозначительно заиграли. – Мне кажется, я догадываюсь, что с тобой происходит.
   – Что?
   – Похоже, в тебе пробуждается страсть…
   Мари испугалась, услышав слова сестры.
   С некоторых пор она обнаружила, что её телу нравилось прикосновение намыленных рук и что отдельные его части, судя по их чувствительности, сотворены из какой-то особой материи. Выяснив это, девушка стала принимать ванну ежедневно и подолгу, чем вызывала сильное раздражение матери, но не могла преодолеть жажду ласки. После, вспоминая об этих минутах, Мари испытывала жуткий стыд и клялась никогда больше не позволять себе рукоблудия. Однако, как только она запиралась в ванной и опускалась в большое корыто, её руки сами бежали вниз по телу, чтобы снова и снова гладить мягкую плоть между ног.
   – Неужели это она? – спрашивала себя Мари. – Неужели это и есть та самая сила, которая зовётся словом «страсть»?
   Джордж Торнтон, о котором упомянула старшая сестра, был сыном бакалейщика и в действительности очень нравился Мари, несмотря на её категорическое нежелание признавать этот факт. Она до сих пор не увязала до конца мужскую природу с теми приятными ощущениями, которые научилась доставлять себе, но смутно, с неким ужасом понимала, что Джордж пробуждал в ней «то самое», от чего она могла избавиться, только скрывшись в ванной комнате и прибегнув к помощи своих рук. Размышляя о Джордже Торнтоне, Мари признавала, что если бы юноша застал её где-нибудь на заднем дворе, и если бы она была уверена, что никто никогда не узнает об этом, и если бы она в тот момент набралась храбрости, то она бы позволила ему поцеловать себя.
   В то воскресенье, когда в Сен-Августине повесили Саймона, в трактире состоялись очередные танцы. Саймона сняли с дерева незадолго до начала праздника и скоренько закопали на огороженном кладбище, располагавшемся неподалёку от церкви.
   – Ты видел, что сегодня произошло? – спросила Мари, едва появился Джордж Торнтон.
   – Ты про Трёхпалого Саймона? Да, видел.
   – Как люди могут убивать друг друга вот так… запросто?
   Джордж пожал плечами. Он не знал, что ответить. Ему недавно исполнилось семнадцать лет, но он не имел увесистых кулаков, не принимал участия в драках, не ходил на охоту. Его отец выпекал хлеб и сладкие булочки, доставлявшие всем огромную радость, и сам Джордж видел себя продолжателем семейного дела. Он был робок, улыбался всегда как-то стыдливо, не позволял себе грубостей. И он слышал, как сверстники посмеивались над ним.
   – Так устроен мир, – тихо ответил юноша.
   – Ужасно устроен!
   – Мы ничего не можем поделать. Только смириться.
   – Мне было так плохо, когда его… повесили… Он выглядел так ужасно, этот охотник! Я потеряла сознание… А потом со мной что-то случилось, внутри, в душе, в сердце, в уме… Я больше не та девочка, которой была вчера… Давай выйдем из зала. Здесь слишком шумно и стоят те, которые убили Саймона…
   – Но танцы только начались, – возразил было Джордж.
   – Не хочу!
   Они бродили по темневшей с каждой минутой улице, но всё время возвращались к залитому светом множества масляных ламп трактиру. Вскоре небо окончательно почернело. Они долго стояли на веранде, вслушиваясь в звеневшую ночными насекомыми темноту и в доносившийся из зала топот каблуков…
   – Джордж, ты не откажешься прокатить меня завтра на своей повозке? – спросила вдруг Мари, и в голосе её прозвучал вызов. – Если ты считаешь такую просьбу неприличной, то забудь…
   – Нет, нет, я с удовольствием! – выпалил он.
 
   Джордж правил умело. Он любил свою крутобокую серую кобылку, и она беспрекословно подчинялась ему, хотя её послушание и не делало езду на старой двуколке менее тряской. Это была единственная коляска в Сен-Августине, и юноша очень гордился своим экипажем, несмотря на его расхлябанность. Двуколка громыхала на ухабах, дребезжала, жалобно стонала. Временами, когда она подпрыгивала и кренилась, казалось, что колёса готовы отвалиться, однако повозка продолжала со скрипом катиться вперёд, доставляя молодым людям огромное удовольствие.
   Джордж уже не стеснялся Мари и весьма непринуждённо болтал о всяких пустяках. Но иногда он перехватывал зелёный взгляд девушки и умолкал, смущённый горевшим в её глазах огнём.
   – Мы слишком далеко уехали, – вдруг сказала она испуганно.
   Накатанная дорога давно кончилась. Под колесами поднималась высокая зелёная трава.
   – Ничего страшного, – ответил юноша, но всё же натянул вожжи.
   Коляска замерла. Лошадь фыркнула, тряхнула головой и задела ушами ветви орешника. Сочные листья мягко дрогнули. С обеих сторон на склонах холмов густо рос кустарник, тянулись к небу толстые стволы кедров и тополей, над головой раскинулись ветвистые кроны, в которых шумно и многоголосо щебетали птицы. Лето едва успело вступить в свои права, и воздух был свеж, даже прохладен.
   – Надо вернуться, – забеспокоилась девушка.
   – Побудем немного, – неуверенно предложил Джордж. – Тут никто не потревожит нас. В городе мы не можем даже спокойно поговорить на улице.
   – Воспитанной девушке неприлично разговаривать на улице.
   – Чепуха! – с вызовом воскликнул молодой человек. – Это всё глупые выдумки чванливых мамаш!
   – И всё-таки есть правила, – угасшим голосом отозвалась Мари.
   Он взял её руки в свои, и она сразу задрожала всем телом.
   – Тебе холодно? – спросил он.
   – Мне страшно. – Её голос сделался почти неслышным. Она сказала правду. Ей было страшно, но причины страха она не понимала. То ли её пугала близость Джорджа, то ли враждебность окружавшего их леса.
   Справа зашелестела листва. Они вздрогнули и разом повернулись на звук. В нескольких шагах от них из зарослей дикой вишни появился бородатый человек в тёмно-красной рубахе навыпуск, поверх которой была надета длинная куртка из грубой кожи. В правой руке он держал длинноствольное ружьё. Это был Мерль Падальщик, приятель Трёхпалого Саймона.
   – Ой! – воскликнула Мари.
   – Эй, откуда вы взялись? Не приближайтесь к нам, пожалуйста! – неуверенно выкрикнул Торнтон.
   Бородач медленно подошёл к оторопевшим влюблённым, почти равнодушно скользнул прозрачными глазами по коляске, окинул взглядом кобылу и посмотрел на девушку. Только теперь Мари поняла, что такое настоящий, нестерпимый ужас. Под твёрдым взглядом Мерля она сжалась: такого хищного и тупого лица ей ещё не доводилось видеть.
   Мужчина протянул руку к девушке и вцепился в её локоть. Она отшатнулась, издав чуть ли не звериное завывание, и сжалась от звука собственного голоса, настолько он был страшен.
   – Сэр, оставьте нас, – промямлил Джордж, он тоже был перепуган не на шутку.
   В тех краях мальчики рано начинали пробивать себе дорогу в жизни, многие, едва достигнув тринадцати лет, уходили в леса с бывалыми охотниками и быстро приобретали умение постоять за себя. Условия почти первобытного существования на охотничьих тропах прививали подросткам суровость и беспощадность. Джордж принадлежал к другой категории. Он вырос в пекарне и, хотя и не был белоручкой, всё же толком не умел ни драться на кулаках, ни стрелять из ружья.
   – Уйдите, в конце концов! Что вам надо от нас?
   Мужчина грубо рванул Мари на себя и стащил её с коляски. Торнтон прыгнул за девушкой.
   – Пустите её! Немедленно!
   Молодой человек побледнел, на его лице выступили крупные капли пота. Пересиливая страх, Джордж схватил бородача за руку и повис на ней. Мари упала на землю, подол длинного шерстяного платья вздёрнулся, показав белую нижнюю юбку и праздничные туфли с квадратными медными застёжками.
   – Оставьте же её! – закричал Торнтон и со всей силы толкнул бородатого человека в грудь.
   Тот отшатнулся. В глазах вспыхнуло бешенство. Он замахнулся ружьём и нанёс юноше сокрушительный удар прикладом в лицо. Джордж упал. Из его свёрнутого носа хлынула кровь, нежные розовые щёки затряслись. Бородач дважды ударил Торнтона ногой в живот, и Мари услышала, как юноша крякнул, захлебнувшись воздухом. Третий удар пришёлся по голове. Джордж издал слабый стон и замолчал, перестав двигаться.
   – Что вам угодно? – пролепетала Мари. – Оставьте меня, не трогайте!
   Она упиралась руками в землю и пыталась отползти от ужасного человека. Он нагнулся и оторвал её от земли без видимого усилия. Она почувствовала себя пушинкой, подхваченной ураганом.
   – Пустите!
   Она успела разглядеть, что у Джорджа из ушей потекла кровь.
   – Вы убили его! Убили!
   Мари обмякла.
   «Я умру от страха», – мелькнуло у неё в голове.
   Бородач сгрёб её в охапку и забросил на плечо.
   «Теперь мне ничто не поможет. Теперь уж наверняка всё кончено».
   В зелёных глазах Мари потемнело.
 
   Она несколько раз приходила в себя, видела перед собой лошадиную шею, густую листву, слышала гулкий отзвук копыт у себя в голове, ощущала взбалтывающуюся в груди муть тошноты и снова теряла сознание.
   Когда она в очередной раз пришла в чувство, то обнаружила себя на грубо сколоченной кровати, среди множества мягких пахучих шкур. Помещение было тёмным, и только в двух шагах от неё плохонькая масляная лампа освещала стол, за которым сидел бородатый человек. Он ковырял деревянной ложкой в стоявшем перед ним котелке и громко чавкал.
   Увидев, что Мари очнулась, он задул фитиль, и комната провалилась в полную тьму.
   «Сейчас он будет убивать меня», – решила девушка.
   По звуку тяжёлых шагов она поняла, что мужчина направился к ней. Не проронив ни слова, он стал грубо стаскивать с неё платье.
   – Что вам? Чего вы хотите? – прошептала она, пытаясь сопротивляться. – Оставьте меня…
   Он сильно ударил её кулаком в рот. Разбитые губы налились горячей кровью и мгновенно распухли. Удар в лицо был для Мари откровением. Она затихла и сразу же сдалась.
   Бородач, не справившись с застёжками платья, просто порвал его.
   – Так-то лучше, – были первые его слова, когда он прикоснулся широкой сальной ладонью к животу Мари.
   Она почувствовала, как он приподнял её, властно раздвинул ей ноги и, грубо поелозив рукой там, где она любила ласкать себя, вдруг мощным толчком ворвался в её тело, причиняя острую боль и вызывая волну бурного отвращения ко всему миру. Мари забилась под насильником, охваченная паникой, и негромко завыла. Но он лишь тяжелее задышал, придавил обеими руками её плечи, вжимая в кровать, и принялся ритмично двигать бёдрами. Когда Мари закричала громче, он заткнул ей ладонью рот и едва не свернул при этом голову девушке. Чтобы не задохнуться, Мари вцепилась в громадную ладонь насильника зубами. Он отвалился от неё, зарычав, и наградил сильным ударом в ухо.
   Девушка затихла, и могучее тело снова навалилось на неё.
   Мари показалось, что и без того непроглядная тьма в комнате сделалась ещё гуще. Воздух стал вязким и тошнотворным. Из всех звуков остался только один – жадное похрипывание в самое ухо.
   Вскоре мужчина удовлетворённо промычал что-то, сполз с неё и вытянулся рядом.
   «Я жива, он не убил меня», – пронеслось в голове у Мари.
   Она неосознанно провела рукой по телу и почувствовала на ногах и бёдрах тёплую слизь…
   «Какая мерзость, – почти равнодушно подумала девушка. – Неужели отныне так будет всегда?»
   Перед глазами плавали яркие бесформенные пятна. В висках шумно пульсировало. Между ног жгло и ныло.
   Несмотря на болезненную взбудораженность, Мари быстро провалилась в глубокий и беспокойный сон. Ни оглушительный храп мужчины, ни запах его гнилых зубов, ни жар его жилистого тела не мешали девушке. Во сне ей привиделись какие-то пещеры – узкие, извилистые, с коричневыми мокрыми стенами; она затравленно металась в тесном пространстве, задыхалась в сырой мгле, ощупывала скользкие стены, из которых сочилась густая слизь, падала лицом в грязь и ползла, ползла куда-то в мрачную неизвестность.
   Она спала долго, а когда пробудилась, то не сразу сообразила, где она. Когда же события прошедшего дня восстановились в памяти, Мари охватила оглушающая тоска. С чувством такой силы ей никогда не приходилось сталкиваться – столь всеобъемлющей и острой была тоска. Сердце защемило. Окружающая действительность в одно мгновение отодвинулась на задний план. Перед глазами возникло жуткое лицо бородача, в памяти всколыхнулось пережитое унижение, стремительной волной пронёсся ужас, накатила безысходность.
   Осторожно, чтобы не издать ни единого звука, девушка повернула голову. За столом сидел вчерашний насильник.
   Мари долго лежала без движения, боясь обратить на себя внимание мужчины, и разглядывала его волосатые шею, плечи и спину. Он что-то чинил в замке своего ружья, иногда покашливал, при этом мышцы на спине, исполосованной глубокими шрамами, выразительно напрягались.
   «Куда я попала? Что мне делать? Как быть?»
   Мари всхлипнула, и бородач круто обернулся. Его колючие глаза надолго задержались на её лице. Затем он встал и подошёл к постели.
   – Меня зовут Мерль, – сказал бородач, проглатывая почти все звуки, будто ему с трудом удавалось ворочать языком.
   «Какая отвратительная рожа! Такие только в сказках про злых волшебников встречаются. А глаза! Ничего в них нет, кроме тупости. Только холодная непрошибаемая тупость. Ни проблеска разума. Я несколько раз видела его в городе, но издали он не казался таким ужасным».
   – А ты хороша! – Мерль потрепал Мари по голове и пощупал её пепельные кудри, словно гадая, из какого материала они сотворены. Вчера он целиком был охвачен неудержимым животным желанием и толком не рассмотрел пленницу. – Я ещё не видал таких хорошеньких.
   Он распустил ремень и сбросил вонючие штаны. Мари увидела то, чего не видела никогда прежде. Утопая основанием в тёмных зарослях курчавых волос, ей в лицо смотрел массивный длинный предмет с круглым блестящим концом.
   «Чудовищно! – поразилась девушка. – Неужели вот этой штуковиной он вчера истязал меня? И он намерен повторить всё это?!»
   В лицо Мари ударил знакомый запах его грязного рта. Она невольно отпрянула от прикосновения, но не запротестовала, прекрасно помня тяжёлый и злой кулак дикого мужчины. Мерль отшвырнул покрывало, под которым пряталась девушка, и его могучий член, явно не знакомый с правилами гигиены, ещё больше налился нетерпением.
   – Давай, давай, – рыкнул Мерль.
   Мари стиснула кулаки и сглотнула слюну. У неё перехватило дух от ожидания вчерашнего кошмара…
   Через некоторое время мужчина выбрался из кровати и почесал своё заросшее лицо. Девушка покорно продолжала лежать на спине.
   – Всё, дура, – Мерль поглядел на неё через плечо, – ноги сдвинь, не то опять захочу, а мне уходить надо. Дома жрать нечего. Пойду, может, подстрелю чего-нибудь. – Он удовлетворённо оскалился, протянул руку и больно стиснул одну из грудей Мари. – Славно, что ты мне подвернулась.
   Он натянул на себя кожаные штаны и заштопанную во многих местах красную рубаху, нацепил сумку, перебросил через плечо рог с порохом, подхватил ружьё и без слов покинул дом. Дверь надсадно скрипнула.
   Наступила тишина.
   Мари потрогала своё лицо. Губы после вчерашнего удара сильно раздулись, казалось, что рот вывернулся наизнанку.
   – Мерль, – повторила она имя бородача, – Мерль Падальщик. В чём я провинилась перед Господом, что попала к этому ужасному человеку? За что мне послано такое испытание?
   Оглядев себя, она вздохнула и с удивлением отметила, что сегодняшний опыт вовсе не породил в ней прежнего отвращения.
   Снаружи послышался конский топот. Бородач уехал.
   Мари приоткрыла дверь и опасливо выглянула наружу. Метрах в двадцати от хижины мирно журчал прозрачный ручей. У каменистого дна лениво плавали серебристые рыбёшки. На другой стороне берег, заваленный мшистыми глыбами, круто взбирался вверх.
   «Что это за место? Далеко ли до Сен-Августина? Почему он уверен, что я не сбегу? – раздумывала девушка, осматриваясь. – Видно, Мерль знает, что самостоятельно мне не выбраться из этого медвежьего угла.»
   Она добрела до ручья. Холодная вода окатила голые ноги.
   «Надо вымыться. Я вся пропахла… Провоняла… Как мне тошно…»
   В примыкавшем к дому небольшом загоне стояло три лошади. Одна из них принадлежала Джорджу Торнтону.
   «Боже! Джордж, мой милый Джордж! Где ты сейчас? Жив ли ты? Что с тобой сделал этот страшный человек?»
 
   Джордж добрёл до Сен-Августина только к утру и рухнул без сил посреди улицы. Голова раскалывалась от полученного удара. Сломанный нос не дышал. Лицо распухло, под глазами расплылись лиловые синяки. Кровь уже запеклась, волосы слиплись чёрными комьями, спутались с приставшими к голове стеблями травы.
   Как только Джорджа увидели, поднялась страшная суета.
   – Скорее! Торнтон вернулся!
   – Он один! Коляски нет! Лошади нет!
   – Парень весь в крови!
   – А где Мари? Она с ним?
   Очень быстро на улице собралась толпа. Расталкивая друг друга, все норовили пробраться к обессилевшему юноше и лично выяснить, где он пропадал всю ночь и не с ним ли была Мари Дюпон. Наконец кто-то сообразил перенести его в ближайший дом. Прибежал Эндрю Торнтон, отец Джорджа, весь всклокоченный и ощетинившийся густыми серыми усами; он на ходу надевал замшевый сюртук и не успел даже полностью заправить за пояс серую холщовую рубаху.
   – Мальчик мой, что стряслось? Ты цел? Почему ты в крови?
   Джордж собрался с силами и попросил воды. Напившись, он долго смотрел куда-то вдаль сквозь людей, затем начал говорить, с трудом шевеля пересохшими губами. Голос срывался, но юноша всё же сумел поведать о прогулке на двуколке и о встрече с Мерлем.
   Старший Торнтон задумчиво смотрел на сына.
   – Вот так история! – крякнул кто-то.
   В следующую минуту в комнату влетел Люсьен Дюпон.
   – Где этот мальчишка?! – закричал отец девушки. Он раскраснелся, пыхтел, с губ срывалась слюна. В руке он держал ружьё и, казалось, намеревался выстрелить в любого, кто встанет у него на пути. – Дайте мне взгреть этого сосунка! И как только ему в голову взбрело такое?!
   – Успокойтесь, сэр, хватит! – Эндрю Торнтон шагнул вперёд. Одна его рука лежала в кармане сюртука, другой он разглаживал усы, точно успокаивая себя. – Не время сейчас метать молнии.
   Дюпон выпучил глаза.
   – Что? – прокричал он по-французски. – Какого дьявола! Ты вздумал заступаться за этого слизняка? Твой сын погубил мою дочь! Опозорил! Уничтожил!
   Собравшиеся в комнате отшатнулись от обоих отцов.
   – Возьмите себя в руки, сэр, – строго произнёс старший Торнтон по-английски, – ведёте себя, как плаксивый мальчишка… – И добавил по-французски: – Мы с вами никогда не были близки, так что обращайтесь ко мне на «вы».
   – Что?! – взревел Люсьен. На мгновение всем показалось, что он вскинет ружьё. – Что?
   – Не хватало нашей семье такого позора! – послышалось шипение его жены. – И как только Мари могла сделать такое! Встречаться с каким-то бакалейщиком, да к тому же англичанином! Будто нет в Сен-Августине фамилии поприличнее, чем Торнтоны!
   – Да замолчи ты! – вдруг рявкнул Дюпон на жену.
   – Этот ничтожный тип… – Она почти завизжала, но Люсьен свободной рукой схватил её за плечо и сильно встряхнул.
   – Не хватает сейчас только бабских соплей! – Он грозно сверкнул глазами. Ему лучше других было известно, что ни при каких обстоятельствах нельзя было допускать подобных оскорблений в тесной общине.
   – Угомонитесь же! – теперь не выдержал Торнтон и неожиданно для всех вырвал ружьё из рук Дюпона.
   – Сударь, – угрюмо, но без злости проговорил Люсьен, – вы правы, нам всем надо собраться с мыслями. И не обращайте внимания на мою жену.
   – Не обращаю. – Отец Джорджа с подчёркнутым равнодушием отвернулся от мадам Дюпон и возвратил ружьё Люсьену. – Вот ваш карабин. Давайте же найдём лучшее применение нашей энергии. Нечего сотрясать воздух словами. Вы всегда славились рассудительностью, сэр. Возьмите же дело в свои руки.
   – Надо немедленно собрать отряд. – Дюпон обвёл взглядом собравшихся. – Кто отправится со мной на поиски моей девочки?
   – Едем! Едем! – дружно рявкнул в ответ десяток голосов.
   – Я тоже поеду, отец, – проговорил с трудом Джордж, пытаясь разлепить заплывшие глаза.
   – Куда тебе! – сурово отозвался Эндрю Торнтон.
   – Это моя вина… Я должен… Я люблю Мари…
   – Помогите мне перенести его домой. – Отец демонстративно не обратил внимания на слова сына. – Надо дать ему отдохнуть… Джентльмены, я прошу прийти в мою лавку тех, кто войдёт в отряд. Как только мой сын будет в состоянии подробно объяснить, где на них напал тот человек, можно будет отправляться в путь.
   – Бедная девочка, – всхлипнула мадам Дюпон.
   – Значит, опять Мерль?! – крякнул стоявший за спиной Люсьена Жерар и почесал голову сквозь свою красную шерстяную шапочку. – Жаль, что не удалось вздёрнуть его вместе с Саймоном…
   Через пару часов на улице перед танцевальным залом собрался почти весь городок. Лошади возбуждённо всхрапывали, били копытами. Люди взбудораженно обсуждали случившееся, высказывали догадки, предлагали свои маршруты, обещали нашпиговать Мерля Падальщика свинцом и разорвать его лошадьми. В руках у всех были длинные кремнёвые ружья, на поясах – сумки с пулями, рога с порохом, ножи. Значительная часть пришедших людей была похожа на Жерара – они почти всю свою жизнь отдали лесу и горам, часто соприкасались с индейцами, привыкли ходить в такие края и попадать в такие переплёты, о которых и рассказывать страшно. Эти мужчины сразу выделялись своим обликом: суровые лица, прокопчённая замшевая одежда, никаких ненужных украшений. Пришли и такие, кто в молодости промышлял охотой или зарабатывал на пропитание наёмным солдатом, но с годами сменил бурную жизнь на ровное существование за конторкой в торговой лавке и успел позабыть, что такое ночёвка на сырой земле под открытым небом. Были и такие, которым никогда не приходилось не только спать у костра, но и пользоваться оружием; впрочем, этих последних насчитывались единицы, и они вовсе не думали заниматься поимкой Падальщика, а вышли на улицу из любопытства.
   Люсьен Дюпон пришёл первым и ждал в седле, когда соберутся добровольцы.
   – Едем же! – воскликнул наконец он, и конный отряд человек в десять помчался по улочке, устрашающе крича и поднимая клубы пыли.
   Эндрю Торнтон устало махнул рукой вслед умчавшимся всадникам.
   – Как думаешь, найдут? – спросил пробитый кашлем голос в толпе, продолжавшей топтаться перед танцевальным залом.
   – Чёрт его знает, – ответил другой.
   Эндрю Торнтон погладил свои усы и повернулся, чтобы уйти. В этот момент он почувствовал на себе чей-то взгляд. Оглянувшись, он увидел мадам Дюпон. Она смотрела на него такими печальными глазами, что у него заныло сердце. Он вздохнул, одёрнул свой замшевый сюртук и неторопливым шагом побрёл домой, к лежавшему в горячке сыну…