Отец Эхнатона Аменхотеп III мало уделял внимания чужеземным владениям, и, поскольку население Тунипа в течение двадцати лет просило о помощи, похоже, что угроза обозначилась еще до смерти фараона. Как мог Эхнатон, получив такое письмо, все же не направить армию в Сирию? Библ и Симирра по-прежнему хранили верность Египту. Высадившись в их гаванях, войска могли пройти маршем в глубь страны, разгромить Итакаму, захватить Кадеш и, напугав Азиру, заставить его оказать реальную поддержку Душратте и другим преданным Египту царям и вытеснить хеттов за хребет Аман.
Ситуация оказалась своеобразной проверкой для Эхнатона, и, как великий Учитель спустя тринадцать столетий должен был утверждать свое учение ценой полного самопожертвования, так и фараон мучительно переживал, когда понял, что исповедуемые им принципы приведут к потере всех дорогих его сердцу владений.
Его неугомонные генералы, готовые двинуться в Сирию, возможно, исчерпали все аргументы, пытаясь воздействовать на него, но мальчик уже превратился в мужа. «Возврати меч твой в его место, – мог бы сказать он. – Ибо все взявшие меч мечом погибнут».
Глава 4
Глава 5
Глава 6
Глава 7
Глава 8
Часть восьмая
Глава 1
Ситуация оказалась своеобразной проверкой для Эхнатона, и, как великий Учитель спустя тринадцать столетий должен был утверждать свое учение ценой полного самопожертвования, так и фараон мучительно переживал, когда понял, что исповедуемые им принципы приведут к потере всех дорогих его сердцу владений.
Его неугомонные генералы, готовые двинуться в Сирию, возможно, исчерпали все аргументы, пытаясь воздействовать на него, но мальчик уже превратился в мужа. «Возврати меч твой в его место, – мог бы сказать он. – Ибо все взявшие меч мечом погибнут».
Глава 4
ВСЯ СИРИЯ В ОГНЕ
В это время в Библе царствовал Рибадди, превосходный воин, всей душой преданный Египту. Он написал Эхнатону, побуждая того отправить войска на помощь гарнизону Симирры, к которой подступал Азиру. Он знал, что если Си-мирра падет, то и Библ не сможет долго сопротивляться захватчикам. Зимрида, правитель соседнего порта Сидона, открыл свои ворота Азиру и вместе с ним выступил против Тира. Абимилки, царь этого города, тотчас написал Эхнатону и попросил его о помощи, но не получил никакого ответа, после чего, вероятно, также присоединился к Азиру. Рибадди оказался в изоляции в Библе и из осажденного города написал фараону, что «Симирра бьется как птица в силке». Эхнатон не ответил, и вскоре Рибадди пишет ему снова: «Ваша крепость Симирра теперь во власти хапиру». Упоминаемые им хапиру были бедуинами, пришедшими из земель, расположенных за Палестиной. Азиру использовал их как наемников, но они уже успели отвоевать для себя земли на юге.
Вскоре южные города Мегиддо, Аскалон, Гезер и другие обратились к фараону с просьбой о помощи. Устав в конце концов от бездеятельности Эхнатона, Аскалон и Гезер объединились с Лахишем, сбросили египетское иго и напали на Иерусалим, который продолжал оставаться верным Египту, Обороной города командовал военачальник по имени Абдхиба. Этот храбрый солдат тотчас направил депешу Эхнатону, отрывок из которой мы приводим:
«Вся земля, принадлежащая фараону, ополчилась против меня, и она будет потеряна для него! Все земли, от Сеира до Кармеля, потеряны, и их правители идут на меня. Пока корабли находились в море, царь держал твердой рукой Нахарин и Каш, но теперь хапиру заняли города фараона. Никто не уцелел, все разорены… Пусть фараон позаботится о своей земле, и… пусть он вышлет войска… И если войска не прибудут в этом году, погибнет вся земля, принадлежащая фараону. И если войска не прибудут в этом году, пусть фараон пошлет убийцу ко мне и моим братьям, чтобы мы могли умереть вместе с фараоном». Постскриптум письма, адресованный секретарю Эхнатона, с которым Абдхиба был лично знаком, гласит: «Донеси мои слова непосредственно моему господину, царю. Все земли моего господина, царя, разорены».
И сегодня нельзя оставаться равнодушным, читая эти письма. Многие верные соратники Эхнатона хотели обнажить ради него меч и умоляли его, чтобы он позволил им это сделать.
Иногда фараон отвечал на письма, спрашивая, как идут дела, но не подал своим сторонникам никакой надежды. Один из царей, Лапайя, получив от Эхнатона письмо, в котором тот, видимо, выражал сомнения в его верности, отвечал, что если бы фараон повелел ему вонзить в свое сердце бронзовый меч, то он сделал бы это. Здесь мы видим типичный пример восточного коварства, ибо из последующих писем известно, что этот царь напал на Мегиддо и был убит в сражении с союзником Египта.
Аддудайян, царь некоего неизвестного города в южной Иудее, получил письмо от Эхнатона, в котором тот просил его хранить ему верность. В ответ он жалуется на то, что потерял часть своих владений. Дагантакала, царь города, умоляет фараона освободить его от хапиру. Нинур, правительница части Иудеи, называвшая себя служанкой Эхнатона, просит фараона спасти ее и сообщает, что один из ее городов захватили хапиру. Эти письма, в каждом из которых сообщается о потерях, понесенных Египтом, заставляют нас горько сожалеть о тех, кто был принесен в жертву принципам фараона, слишком рано узревшего зарю цивилизации.
Вскоре южные города Мегиддо, Аскалон, Гезер и другие обратились к фараону с просьбой о помощи. Устав в конце концов от бездеятельности Эхнатона, Аскалон и Гезер объединились с Лахишем, сбросили египетское иго и напали на Иерусалим, который продолжал оставаться верным Египту, Обороной города командовал военачальник по имени Абдхиба. Этот храбрый солдат тотчас направил депешу Эхнатону, отрывок из которой мы приводим:
«Вся земля, принадлежащая фараону, ополчилась против меня, и она будет потеряна для него! Все земли, от Сеира до Кармеля, потеряны, и их правители идут на меня. Пока корабли находились в море, царь держал твердой рукой Нахарин и Каш, но теперь хапиру заняли города фараона. Никто не уцелел, все разорены… Пусть фараон позаботится о своей земле, и… пусть он вышлет войска… И если войска не прибудут в этом году, погибнет вся земля, принадлежащая фараону. И если войска не прибудут в этом году, пусть фараон пошлет убийцу ко мне и моим братьям, чтобы мы могли умереть вместе с фараоном». Постскриптум письма, адресованный секретарю Эхнатона, с которым Абдхиба был лично знаком, гласит: «Донеси мои слова непосредственно моему господину, царю. Все земли моего господина, царя, разорены».
И сегодня нельзя оставаться равнодушным, читая эти письма. Многие верные соратники Эхнатона хотели обнажить ради него меч и умоляли его, чтобы он позволил им это сделать.
Иногда фараон отвечал на письма, спрашивая, как идут дела, но не подал своим сторонникам никакой надежды. Один из царей, Лапайя, получив от Эхнатона письмо, в котором тот, видимо, выражал сомнения в его верности, отвечал, что если бы фараон повелел ему вонзить в свое сердце бронзовый меч, то он сделал бы это. Здесь мы видим типичный пример восточного коварства, ибо из последующих писем известно, что этот царь напал на Мегиддо и был убит в сражении с союзником Египта.
Аддудайян, царь некоего неизвестного города в южной Иудее, получил письмо от Эхнатона, в котором тот просил его хранить ему верность. В ответ он жалуется на то, что потерял часть своих владений. Дагантакала, царь города, умоляет фараона освободить его от хапиру. Нинур, правительница части Иудеи, называвшая себя служанкой Эхнатона, просит фараона спасти ее и сообщает, что один из ее городов захватили хапиру. Эти письма, в каждом из которых сообщается о потерях, понесенных Египтом, заставляют нас горько сожалеть о тех, кто был принесен в жертву принципам фараона, слишком рано узревшего зарю цивилизации.
Глава 5
АЗИРУ И РИБАДДИ СРАЖАЮТСЯ ДО КОНЦА
Рибадди героически оборонял Библ от армий Азиру и направлял многочисленные депеши Эхнатону, прося его о помощи. Переправить несколько сотен человек через Средиземное море к осажденному порту не составляло труда, а Рибадди просил о ничтожно малом количестве людей. Однако фараон так и не послал никого; вместо этого он слегка побранил в письме Азиру и попросил его явиться в город Атона и объяснить свое поведение. Азиру тотчас написал одному из придворных Эхнатона, который был его другом, и попросил его поговорить с фараоном и объяснить ситуацию. Азиру заявил, что не может покинуть Сирию, поскольку должен защищать Тунип от хеттов. Читатель, знакомый уже с письмом, отправленным правителем Тунипа, в котором тот просил о помощи против Азиру, поймет вероломство аморитского царя. Азиру, без сомнения, готовился захватить Тунип и написать Эхнатону, что вошел в город, чтобы удержать его против хеттов.
Тогда Эхнатон написал Азиру, настаивая, чтобы тот отстроил Симирру, которую сам же и разрушил, но Азиру ответил, что он слишком занят, обороняя владения Египта от хеттов, и не сможет исполнить повеление в течение ближайшего года. И снова Эхнатон принял объяснения, но Азиру, опасаясь, что письмо может содержать нечто, чего он не хотел слышать, уклонился от встречи с посланцем, и депеша вернулась в Египет. Однако Азиру написал фараону, что проследит за тем, чтобы захваченные им города продолжали выплачивать дань Египту. Похоже, установленная дань приходила в город Атона до конца правления Эхнатона, хотя, вероятно, она оказалась намного меньше обычной. В Сирии шла война, но, несмотря на царивший там хаос, сирийские цари на словах оставались союзниками фараона. Дань платилась регулярно, и лишь на последнем, семнадцатом году правления Эхнатона маски были сброшены.
Оказавшись в отчаянном положении в Библе, Рибадди предпринял опасное путешествие в соседний город Берута, чтобы попытаться собрать подкрепление. Однако, как только он туда отправился, в Библе начался мятеж, – так Рибадди поплатился за свою преданность Египту. Берута в конце концов сдалась на милость Азиру, и Рибадди пришлось бежать. После многих приключений старый царь сумел вернуть себе Библ и продолжал оборонять город.
Азиру тем временем нанес короткий визит в Египет частично для того, чтобы оправдать свое поведение, и частично, без сомнения, чтобы установить, каково состояние дел на Ниле. С чисто восточным коварством он сумел убедить Эхнатона в том, что он не имеет никаких враждебных намерений по отношению к Египту, и вернулся в Ливан.
Узнав о случившемся, Рибадди тотчас отправил своего сына в город Атона, чтобы разоблачить вероломство Азиру и убедить Эхнатона помочь Библу. Одновременно он написал Эхнатону письмо, где в патетической форме описывает все свои несчастья. Четыре члена его семьи попали в плен, его брат постоянно строил заговоры против него, а возраст и болезни тяжким бременем ложились на его плечи. Все, чем он владел, у него отняли, его земли разорены, скудный рацион и прочие тяготы жизни в осажденном городе довели его до полного истощения, и он больше не может держаться.
«Боги Библа, – пишет Рибадди, – разгневались на меня и сильно мною недовольны, поскольку я провинился перед ними, и поэтому я не предстану перед моим господином фараоном». Не считал ли царь своей виной то, что он прислушался к поучениям Эхнатона? И на это послание фараон, похоже, не ответил.
Тогда Эхнатон написал Азиру, настаивая, чтобы тот отстроил Симирру, которую сам же и разрушил, но Азиру ответил, что он слишком занят, обороняя владения Египта от хеттов, и не сможет исполнить повеление в течение ближайшего года. И снова Эхнатон принял объяснения, но Азиру, опасаясь, что письмо может содержать нечто, чего он не хотел слышать, уклонился от встречи с посланцем, и депеша вернулась в Египет. Однако Азиру написал фараону, что проследит за тем, чтобы захваченные им города продолжали выплачивать дань Египту. Похоже, установленная дань приходила в город Атона до конца правления Эхнатона, хотя, вероятно, она оказалась намного меньше обычной. В Сирии шла война, но, несмотря на царивший там хаос, сирийские цари на словах оставались союзниками фараона. Дань платилась регулярно, и лишь на последнем, семнадцатом году правления Эхнатона маски были сброшены.
Оказавшись в отчаянном положении в Библе, Рибадди предпринял опасное путешествие в соседний город Берута, чтобы попытаться собрать подкрепление. Однако, как только он туда отправился, в Библе начался мятеж, – так Рибадди поплатился за свою преданность Египту. Берута в конце концов сдалась на милость Азиру, и Рибадди пришлось бежать. После многих приключений старый царь сумел вернуть себе Библ и продолжал оборонять город.
Азиру тем временем нанес короткий визит в Египет частично для того, чтобы оправдать свое поведение, и частично, без сомнения, чтобы установить, каково состояние дел на Ниле. С чисто восточным коварством он сумел убедить Эхнатона в том, что он не имеет никаких враждебных намерений по отношению к Египту, и вернулся в Ливан.
Узнав о случившемся, Рибадди тотчас отправил своего сына в город Атона, чтобы разоблачить вероломство Азиру и убедить Эхнатона помочь Библу. Одновременно он написал Эхнатону письмо, где в патетической форме описывает все свои несчастья. Четыре члена его семьи попали в плен, его брат постоянно строил заговоры против него, а возраст и болезни тяжким бременем ложились на его плечи. Все, чем он владел, у него отняли, его земли разорены, скудный рацион и прочие тяготы жизни в осажденном городе довели его до полного истощения, и он больше не может держаться.
«Боги Библа, – пишет Рибадди, – разгневались на меня и сильно мною недовольны, поскольку я провинился перед ними, и поэтому я не предстану перед моим господином фараоном». Не считал ли царь своей виной то, что он прислушался к поучениям Эхнатона? И на это послание фараон, похоже, не ответил.
Глава 6
ЭХНАТОН ПО-ПРЕЖНЕМУ ОТКАЗЫВАЕТСЯ ПОСЫЛАТЬ ПОМОЩЬ
Грязные и утомленные дорогой посланцы, прибывавшие в город Атона из всех владений с письмами о помощи, были, вероятно, разочарованы тем приемом, который им оказывали. Мужественным солдатам, защищавшим окраины огромной империи, были ненавистны прекрасные причалы, к которым приставали их суда, им не нравились прекрасные виллы и тенистые улицы. И трижды ненавистны им были завораживающие слух гимны Атону, доносившиеся из храмовых залов, когда они спешили во дворец.
Живущие неторопливой размеренной жизнью горожане улыбались при виде чужеземцев, спешащих по улицам города-мечты, придворные чиновники не торопились передавать их письма, считая, что негоже беспокоиться из-за каких-то азиатов.
В конце концов эти политые кровью и слезами письма оказывались погребены в архивах и забыты всеми, кроме Эхнатона. Вместо победоносных маршей и грозного боя барабанов и рожков, которые надеялись услышать посланцы, в их ушах звучали только бесконечные песнопения религиозных церемоний и речитативные любовные песни неофициальных празднеств.
Пропахшие потом и поседевшие от дорожной пыли, эти люди, чья память еще хранила картины недавно виденных ужасов войны, а в сердцах еще тлела надежда сохранить единство империи, с презрением смотрели на роскошь новой египетской столицы, оставаясь безучастными к восторженным разговорам о цветах.
Худощавый и сутулый, с печальными глазами и вечно склоненной головой, фараон говорил только о своем боге. Даже сама его внешность, абсолютно чуждая всякой воинственности, должно быть, приводила посланцев в отчаяние.
Из давно покинутых ими осажденных городов до них долетали горестные крики о помощи, и они не могли ни превратить их в миротворческие речи, ни выстроить в стройную систему песнопений, так популярных при дворе, ни заставить их зазвучать серенадой. Кто, думали ожидающие приема посланцы, может остаться глух к горестному призыву: «Город плачет, и текут реки слез».
Как можно сидеть в праздности в столице, когда гордая империя, оплаченная кровью храбрых воинов великого Тутмоса, рушится на глазах? Чего стоит любая философия и все боги на небесах, если Египет теряет свои владения? Великолепные Ливанские горы, белые приморские города Аскалон и Ашдо, Тир, Сидон, Симирра и Библ, холмы Иерусалима, Кадеш и великий Оронт, прекрасный Иордан, Тунип, Алеппо, далекий Евфрат. По сравнению с этим чего стоит верность учению? Бог? Правда? Единственным богом был бог войны который вел Египет к победам и помог ему завоевать Сирию; единственной правдой была правда сильного.
Всматриваясь в глубины прошедших тридцати двух столетий, можно ли сказать, кто был прав – фараон или его воины? На одной чаше весов лежала утонченная культура, построенная на культе всеобщей любви, смирении, молитвах, доброжелательности и мире. На другой – сила, власть, могущество, здоровье, отвага, храбрость и непримиримая борьба с врагами.
Конечно, нельзя не признать, что воззрения Эхнатона были более человечными и гуманными, но разве сердца наши не преисполнены сочувствия к тем, кто продолжал удерживать азиатские крепости? Мы можем одобрять в теории идеи юного правителя, но не в силах простить ему разрушение империи.
Однако в своих попытках добиться справедливости и найти «мальчика для битья» мы должны помнить, что над нами существует и другой судья, которому война отвратительна, а борьба народов отнюдь не кажется захватывающей драмой.
И тогда становится ясно, что ответ на вечные вопросы еще не найден.
Живущие неторопливой размеренной жизнью горожане улыбались при виде чужеземцев, спешащих по улицам города-мечты, придворные чиновники не торопились передавать их письма, считая, что негоже беспокоиться из-за каких-то азиатов.
В конце концов эти политые кровью и слезами письма оказывались погребены в архивах и забыты всеми, кроме Эхнатона. Вместо победоносных маршей и грозного боя барабанов и рожков, которые надеялись услышать посланцы, в их ушах звучали только бесконечные песнопения религиозных церемоний и речитативные любовные песни неофициальных празднеств.
Пропахшие потом и поседевшие от дорожной пыли, эти люди, чья память еще хранила картины недавно виденных ужасов войны, а в сердцах еще тлела надежда сохранить единство империи, с презрением смотрели на роскошь новой египетской столицы, оставаясь безучастными к восторженным разговорам о цветах.
Худощавый и сутулый, с печальными глазами и вечно склоненной головой, фараон говорил только о своем боге. Даже сама его внешность, абсолютно чуждая всякой воинственности, должно быть, приводила посланцев в отчаяние.
Из давно покинутых ими осажденных городов до них долетали горестные крики о помощи, и они не могли ни превратить их в миротворческие речи, ни выстроить в стройную систему песнопений, так популярных при дворе, ни заставить их зазвучать серенадой. Кто, думали ожидающие приема посланцы, может остаться глух к горестному призыву: «Город плачет, и текут реки слез».
Как можно сидеть в праздности в столице, когда гордая империя, оплаченная кровью храбрых воинов великого Тутмоса, рушится на глазах? Чего стоит любая философия и все боги на небесах, если Египет теряет свои владения? Великолепные Ливанские горы, белые приморские города Аскалон и Ашдо, Тир, Сидон, Симирра и Библ, холмы Иерусалима, Кадеш и великий Оронт, прекрасный Иордан, Тунип, Алеппо, далекий Евфрат. По сравнению с этим чего стоит верность учению? Бог? Правда? Единственным богом был бог войны который вел Египет к победам и помог ему завоевать Сирию; единственной правдой была правда сильного.
Всматриваясь в глубины прошедших тридцати двух столетий, можно ли сказать, кто был прав – фараон или его воины? На одной чаше весов лежала утонченная культура, построенная на культе всеобщей любви, смирении, молитвах, доброжелательности и мире. На другой – сила, власть, могущество, здоровье, отвага, храбрость и непримиримая борьба с врагами.
Конечно, нельзя не признать, что воззрения Эхнатона были более человечными и гуманными, но разве сердца наши не преисполнены сочувствия к тем, кто продолжал удерживать азиатские крепости? Мы можем одобрять в теории идеи юного правителя, но не в силах простить ему разрушение империи.
Однако в своих попытках добиться справедливости и найти «мальчика для битья» мы должны помнить, что над нами существует и другой судья, которому война отвратительна, а борьба народов отнюдь не кажется захватывающей драмой.
И тогда становится ясно, что ответ на вечные вопросы еще не найден.
Глава 7
ЗДОРОВЬЕ ЭХНАТОНА УХУДШАЕТСЯ
Возможно, чтобы произвести впечатление на посланцев, фараон организовал юбилейные празднества, о которых говорится в надписи на стеле, ныне хранящейся в Оксфорде. Праздник был посвящен тридцатой годовщине с момента объявления его наследником трона, самому Эхнатону тоже исполнилось тридцать лет, получается, что он был объявлен наследником в день своего рождения.
Кроме того, фараон понимал, в каком положении оказалась его страна, поэтому он постарался дипломатическими средствами умиротворить мятежных царей. Однако не похоже, чтобы царь полностью оценил масштабы той катастрофы, которой стала для Египта неизбежная теперь потеря Сирии.
Он не мог заставить себя поверить в то, что сирийские властители обманывают его, и уж никак не предполагал, что его дурачат такие люди, как Азиру. Только когда перестала поступать дань, он с большим опозданием понял, какая беда его постигла.
Подобные мысли, вероятно, привели фараона в полное отчаяние; можно представить, как он ежедневно падал ниц перед высоким алтарем Атона и мучился от бессонницы на своем царском ложе.
Похоже, что Эхнатон возлагал особые надежды на некоего Бикхуру, который представлял Египет в Палестине. Но вскоре царь получил известия о бегстве посланника и затем узнал, что Бикхура убит. Тогда же поступило сообщение, что Библ пал, и можно только надеяться, что благородный воин Рибадди не дожил до этого дня. Одно за другим поступали известия о капитуляции других важнейших египетских крепостей, и все еще приходили патетические просьбы о помощи из других городов, которые пока удавалось удерживать.
Эхнатону исполнилось тридцать, но казалось, все скорби мира лежат на его плечах. Его тело было немощным и дряблым, а лицо худым и озабоченным, возможно, в его глазах появилось то затравленное выражение, которое обычно свойственно тем, кто отягощен невзгодами.
Вероятно также, что он на самом деле страдал от разрушающей его болезни и не раз чувствовал себя на грани безумия. Его голова по ночам пылала от тягостных мыслей и пронзительного чувства вины за то, что он потерпел поражение.
Мольбы сирийцев о помощи смешивались в его мозгу с молитвами, обращенными к Атону. Сквозь пение хоров, восхваляющих сладость жизни, до него доносились голоса предков, призывавших его с Западных холмов оказать помощь верным союзникам. Разве он мог теперь находить утешение в созерцании деревьев и цветов? Разве он мог произносить «мир», когда глаза застилало багровое зарево?
Душевное состояние фараона и его поведение теперь не могли не вызывать беспокойства даже у тех вельмож, которые привыкли слепо следовать за своим повелителем. Неистовствуя в своем поклонении Атону, Эхнатон теперь повелел, чтобы и имена других богов претерпели ту же самую судьбу, что и имя Амона, и были стерты во всех надписях повсюду в стране.
Этот приказ так и не выполнили, но в храмах Карнака, Мединет-Абу и множестве других сохранились следы долота, с помощью которого стирались со стен имена Птаха, Хатхор и других божеств. Их сменили оскорбительные, обезличивающие надписи «боги».
Этих действий оказалось достаточно, чтобы провинции, где люди продолжали с любовью относиться к старым богам, взбунтовались. Стирание имени Амона, вообще говоря, было жестом, направленным против коллегии жрецов, и мало кого задевало, кроме жителей Фив.
Но преследование многочисленных жрецов всех других божеств всколыхнуло всю страну и нанесло удар по благополучию уже не одного, а сотен городов. Разве добродушный старый мастер Птах со своим молотом и долотом заслужил, чтобы его стерли в порошок? Нужно ли. было сбрасывать с ее божественного престола красивейшую, грациозную Хатхор, Венеру Нила?
Разве следовало изгонять Хнума, гончара с головой козла, который жил в пещерах Катаракта, с Элефантина; таинственного шакала Упуата из сердец жителей Абидоса; или древнего крокодила Себека с кораблей и полей Омбоса?
В каждом городе был собственный бог, и каждому богу прислуживали свои жрецы; лишь в безумии фараон мог вступить в одиночку в борьбу с небесным легионом. Атон, которому он поклонялся, казался таким далеким, что большинство египтян вовсе не воспринимали его. Атон не сидел с ними у домашнего очага, присматривая за кипящим котлом, не играл на сладкозвучной флейте в камышах и не преподносил прекрасных подарков новорожденным.
Где находилось то священное дерево, в ветвях которого его можно увидеть, или тот омут, в котором он купался? И где была та скала, у подножия которой можно было оставить в качестве дара кувшин с молоком?
Народ любил своих старых богов, понятных и близких ему. Но пребывавший в одиночестве бог еще более далекий, чем Иегова евреев, даже не скользящий по небу на облаке или на крыльях ветра, едва ли мог завоевать их симпатии.
Восход и закат были видимыми проявлениями божества, но читателю достаточно спросить любого современного египетского крестьянина о том, какие ощущения рождают в его сердце эти небесные феерии, чтобы понять, что величие небес ничего не значило для простых подданных Эхнатона, тем более что им не разрешали поклоняться самому пламенному диску.
Когда христианство начало овладевать сознанием таких же крестьян и представило им ту же идею любящего и далекого Бога, только благодаря возведению святых и дьявола, ангелов и сил тьмы в ранг полубогов удалось донести до людей смысл нового вероучения. Эхнатон же добивался, чтобы его учение приняли в чистом виде. Если бы христиане следовали его примеру, то оказалось бы, что для утверждения Господа следовало стереть все упоминания, скажем, о святом Георгии и прочих святых.
Кроме того, фараон понимал, в каком положении оказалась его страна, поэтому он постарался дипломатическими средствами умиротворить мятежных царей. Однако не похоже, чтобы царь полностью оценил масштабы той катастрофы, которой стала для Египта неизбежная теперь потеря Сирии.
Он не мог заставить себя поверить в то, что сирийские властители обманывают его, и уж никак не предполагал, что его дурачат такие люди, как Азиру. Только когда перестала поступать дань, он с большим опозданием понял, какая беда его постигла.
Подобные мысли, вероятно, привели фараона в полное отчаяние; можно представить, как он ежедневно падал ниц перед высоким алтарем Атона и мучился от бессонницы на своем царском ложе.
Похоже, что Эхнатон возлагал особые надежды на некоего Бикхуру, который представлял Египет в Палестине. Но вскоре царь получил известия о бегстве посланника и затем узнал, что Бикхура убит. Тогда же поступило сообщение, что Библ пал, и можно только надеяться, что благородный воин Рибадди не дожил до этого дня. Одно за другим поступали известия о капитуляции других важнейших египетских крепостей, и все еще приходили патетические просьбы о помощи из других городов, которые пока удавалось удерживать.
Эхнатону исполнилось тридцать, но казалось, все скорби мира лежат на его плечах. Его тело было немощным и дряблым, а лицо худым и озабоченным, возможно, в его глазах появилось то затравленное выражение, которое обычно свойственно тем, кто отягощен невзгодами.
Вероятно также, что он на самом деле страдал от разрушающей его болезни и не раз чувствовал себя на грани безумия. Его голова по ночам пылала от тягостных мыслей и пронзительного чувства вины за то, что он потерпел поражение.
Мольбы сирийцев о помощи смешивались в его мозгу с молитвами, обращенными к Атону. Сквозь пение хоров, восхваляющих сладость жизни, до него доносились голоса предков, призывавших его с Западных холмов оказать помощь верным союзникам. Разве он мог теперь находить утешение в созерцании деревьев и цветов? Разве он мог произносить «мир», когда глаза застилало багровое зарево?
Душевное состояние фараона и его поведение теперь не могли не вызывать беспокойства даже у тех вельмож, которые привыкли слепо следовать за своим повелителем. Неистовствуя в своем поклонении Атону, Эхнатон теперь повелел, чтобы и имена других богов претерпели ту же самую судьбу, что и имя Амона, и были стерты во всех надписях повсюду в стране.
Этот приказ так и не выполнили, но в храмах Карнака, Мединет-Абу и множестве других сохранились следы долота, с помощью которого стирались со стен имена Птаха, Хатхор и других божеств. Их сменили оскорбительные, обезличивающие надписи «боги».
Этих действий оказалось достаточно, чтобы провинции, где люди продолжали с любовью относиться к старым богам, взбунтовались. Стирание имени Амона, вообще говоря, было жестом, направленным против коллегии жрецов, и мало кого задевало, кроме жителей Фив.
Но преследование многочисленных жрецов всех других божеств всколыхнуло всю страну и нанесло удар по благополучию уже не одного, а сотен городов. Разве добродушный старый мастер Птах со своим молотом и долотом заслужил, чтобы его стерли в порошок? Нужно ли. было сбрасывать с ее божественного престола красивейшую, грациозную Хатхор, Венеру Нила?
Разве следовало изгонять Хнума, гончара с головой козла, который жил в пещерах Катаракта, с Элефантина; таинственного шакала Упуата из сердец жителей Абидоса; или древнего крокодила Себека с кораблей и полей Омбоса?
В каждом городе был собственный бог, и каждому богу прислуживали свои жрецы; лишь в безумии фараон мог вступить в одиночку в борьбу с небесным легионом. Атон, которому он поклонялся, казался таким далеким, что большинство египтян вовсе не воспринимали его. Атон не сидел с ними у домашнего очага, присматривая за кипящим котлом, не играл на сладкозвучной флейте в камышах и не преподносил прекрасных подарков новорожденным.
Где находилось то священное дерево, в ветвях которого его можно увидеть, или тот омут, в котором он купался? И где была та скала, у подножия которой можно было оставить в качестве дара кувшин с молоком?
Народ любил своих старых богов, понятных и близких ему. Но пребывавший в одиночестве бог еще более далекий, чем Иегова евреев, даже не скользящий по небу на облаке или на крыльях ветра, едва ли мог завоевать их симпатии.
Восход и закат были видимыми проявлениями божества, но читателю достаточно спросить любого современного египетского крестьянина о том, какие ощущения рождают в его сердце эти небесные феерии, чтобы понять, что величие небес ничего не значило для простых подданных Эхнатона, тем более что им не разрешали поклоняться самому пламенному диску.
Когда христианство начало овладевать сознанием таких же крестьян и представило им ту же идею любящего и далекого Бога, только благодаря возведению святых и дьявола, ангелов и сил тьмы в ранг полубогов удалось донести до людей смысл нового вероучения. Эхнатон же добивался, чтобы его учение приняли в чистом виде. Если бы христиане следовали его примеру, то оказалось бы, что для утверждения Господа следовало стереть все упоминания, скажем, о святом Георгии и прочих святых.
Глава 8
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ЖИЗНИ ЭХНАТОНА И ЕГО СМЕРТЬ
Несчастья, которые Эхнатон навлек на себя своими действиями, тревожили его сторонников и доставляли тайную радость тем представителям знати, которые видели в его свержении спасение Египта. Теперь Хоремхеб, главнокомандующий бездействующих армий, мог начать приготовления, чтобы ввести войска в Сирию и восстановить подорванный авторитет Египта. Тутанхатон, женатый на третьей дочери правителя, мог мечтать о том дне, когда он сам станет фараоном и вернет двор в прославленные Фивы.
Даже Мерира, верховный жрец Атона, похоже, собирался уехать из города Атона, где померкла слава Египта. Основанием для данного вывода служит тот факт, что он не использовал приготовленную здесь для него гробницу.
В описываемые нами последние дни жизни Эхнатона он с горечью замечал подобные проявления неискренности со стороны его близких друзей. Несмотря на все старания, Эхнатону так и не удалось привить им любовь к правде.
Царица не родила сына, который мог бы сменить Эхнатона на троне, и не было никого, кто мог бы исполнить его последнюю волю. Не приходится сомневаться в том, что многие из приближенных фараона по-прежнему любили его, но немногие верили в то, что его религия, столь разрушительно повлиявшая на состояние Египта, переживет своего создателя.
Находясь в отчаянном положении, Эхнатон обратил внимание на некоего вельможу, хотя, скорее всего, и не царственного происхождения. Его звали Сменхкара, но некоторые читают его имя как Саакара. Ничего не известно о его прежней жизни, но Эхнатон, судя по всему, доверял ему больше, чем другим придворным. Именно ему правитель отдал последние распоряжения.
Маленькую принцессу Меритатон, которой недавно исполнилось двенадцать, оторвали от детских игр и выдали замуж за этого Сменкхару, который стал благодаря этому законным наследником трона, ибо Меритатон была старшей дочерью и единственной наследницей фараона.
Сохранился небольшой портрет царицы, находящийся сейчас в Берлинском музее. Его обнаружили в Файюме, и, скорее всего, изображена именно Меритатон, поскольку неизвестная девушка совершенно не похожа ни на Тиу, ни на Нефертити. По манере исполнения портрет относят к времени правления Эхнатона.
Сознавая, что его дни сочтены, Эхнатон назначил Сменкхару своим соправителем и таким образом смог познакомить подданных с их будущим царем. Позже, после смерти фараона, Сменкхара возьмет себе титул «возлюбленный Эхнатоном», тем самым указывая, что его притязания на трон основаны на последней воле Эхнатона, а не только на его брачном союзе с принцессой.
Но какой смысл решать вопросы престолонаследия, когда сам трон шатался? Эхнатон не мог предотвратить неизбежный крах, со всех сторон собирались силы, готовые сокрушить его. Интриги жрецов Амона принесли свои плоды. Над дворцом, как грозовое облако, витал гнев жрецов других богов Египта. Воины, готовые по первому приказу ворваться в Сирию, как в дни великого Тутмоса III, изнывали от безделья и с тревогой наблюдали за распадом империи.
Усталые посланцы из Азии, торопливо проходившие по улицам города, больше не несли во дворец просьбы правителей и военачальников, но объявляли о падении последних сирийских городов и пленении последних верных союзников Египта. Хетты вторглись в Сирию с севера, хапиру – с юга.
И повсюду в этом водовороте мелькала фигура коварного Азиру, чьи руки все еще были в крови Рибадди и многих других верных Египту царей. Наконец он сбросил маску, и той данью, которую обещал Египту, без сомнения, теперь умасливал победителей – хеттов, своих новых господ.
Поступление дани прекратилось, египетская казна опустела, поскольку в такой неразберихе невозможно было планомерно собирать налоги или разрабатывать золотые рудники. Много средств ушло на строительство города Атона, и теперь фараон не знал, как покрыть убытки. За несколько лет Египет превратился из мировой державы в мелкое государство, из самой богатой страны – в банкрота.
Можно представить, как выглядел Эхнатон в свои последние часы, – с отвисшей челюстью, с запавшими бегающими глазами. Он осознал, что все его начинания потерпели крах. Он принес в жертву своим принципам Сирию, но это жертвоприношение оказалось бессмысленным, поскольку его учение не укоренились даже в Египте. Теперь фараон понял, что культ Атона не переживет его, поскольку мир не готов принять учение о божественной любви.
Даже в тот момент гимны Атону звучали в его ушах; гимны богу, который оставил его, врывались во дворец вместе с запахом цветов, и птицы, которых он любил, пели так же весело в роскошных садах, как они пели, когда вдохновляли фараона на создание его великой поэмы.
Но вокруг Эхнатона уже сгущалась тьма смерти. Наверное, самым ужасным была горечь поражения и понимание того, что ему не суждено остаться в памяти потомков.
Факты свидетельствуют, что Эхнатон умер практически одновременно с падением своей империи. Врачи установили, что причиной смерти был припадок. Но воображение дорисовывает эту картину, словно через века до нас смог долететь отчаянный предсмертный крик. Мы видим, как тело этого «прекрасного ребенка Атона» падает навзничь на разукрашенный дворцовый пол и лежит среди нарисованных на нем красных маков и изысканных бабочек.
Даже Мерира, верховный жрец Атона, похоже, собирался уехать из города Атона, где померкла слава Египта. Основанием для данного вывода служит тот факт, что он не использовал приготовленную здесь для него гробницу.
В описываемые нами последние дни жизни Эхнатона он с горечью замечал подобные проявления неискренности со стороны его близких друзей. Несмотря на все старания, Эхнатону так и не удалось привить им любовь к правде.
Царица не родила сына, который мог бы сменить Эхнатона на троне, и не было никого, кто мог бы исполнить его последнюю волю. Не приходится сомневаться в том, что многие из приближенных фараона по-прежнему любили его, но немногие верили в то, что его религия, столь разрушительно повлиявшая на состояние Египта, переживет своего создателя.
Находясь в отчаянном положении, Эхнатон обратил внимание на некоего вельможу, хотя, скорее всего, и не царственного происхождения. Его звали Сменхкара, но некоторые читают его имя как Саакара. Ничего не известно о его прежней жизни, но Эхнатон, судя по всему, доверял ему больше, чем другим придворным. Именно ему правитель отдал последние распоряжения.
Маленькую принцессу Меритатон, которой недавно исполнилось двенадцать, оторвали от детских игр и выдали замуж за этого Сменкхару, который стал благодаря этому законным наследником трона, ибо Меритатон была старшей дочерью и единственной наследницей фараона.
Сохранился небольшой портрет царицы, находящийся сейчас в Берлинском музее. Его обнаружили в Файюме, и, скорее всего, изображена именно Меритатон, поскольку неизвестная девушка совершенно не похожа ни на Тиу, ни на Нефертити. По манере исполнения портрет относят к времени правления Эхнатона.
Сознавая, что его дни сочтены, Эхнатон назначил Сменкхару своим соправителем и таким образом смог познакомить подданных с их будущим царем. Позже, после смерти фараона, Сменкхара возьмет себе титул «возлюбленный Эхнатоном», тем самым указывая, что его притязания на трон основаны на последней воле Эхнатона, а не только на его брачном союзе с принцессой.
Но какой смысл решать вопросы престолонаследия, когда сам трон шатался? Эхнатон не мог предотвратить неизбежный крах, со всех сторон собирались силы, готовые сокрушить его. Интриги жрецов Амона принесли свои плоды. Над дворцом, как грозовое облако, витал гнев жрецов других богов Египта. Воины, готовые по первому приказу ворваться в Сирию, как в дни великого Тутмоса III, изнывали от безделья и с тревогой наблюдали за распадом империи.
Усталые посланцы из Азии, торопливо проходившие по улицам города, больше не несли во дворец просьбы правителей и военачальников, но объявляли о падении последних сирийских городов и пленении последних верных союзников Египта. Хетты вторглись в Сирию с севера, хапиру – с юга.
И повсюду в этом водовороте мелькала фигура коварного Азиру, чьи руки все еще были в крови Рибадди и многих других верных Египту царей. Наконец он сбросил маску, и той данью, которую обещал Египту, без сомнения, теперь умасливал победителей – хеттов, своих новых господ.
Поступление дани прекратилось, египетская казна опустела, поскольку в такой неразберихе невозможно было планомерно собирать налоги или разрабатывать золотые рудники. Много средств ушло на строительство города Атона, и теперь фараон не знал, как покрыть убытки. За несколько лет Египет превратился из мировой державы в мелкое государство, из самой богатой страны – в банкрота.
Можно представить, как выглядел Эхнатон в свои последние часы, – с отвисшей челюстью, с запавшими бегающими глазами. Он осознал, что все его начинания потерпели крах. Он принес в жертву своим принципам Сирию, но это жертвоприношение оказалось бессмысленным, поскольку его учение не укоренились даже в Египте. Теперь фараон понял, что культ Атона не переживет его, поскольку мир не готов принять учение о божественной любви.
Даже в тот момент гимны Атону звучали в его ушах; гимны богу, который оставил его, врывались во дворец вместе с запахом цветов, и птицы, которых он любил, пели так же весело в роскошных садах, как они пели, когда вдохновляли фараона на создание его великой поэмы.
Но вокруг Эхнатона уже сгущалась тьма смерти. Наверное, самым ужасным была горечь поражения и понимание того, что ему не суждено остаться в памяти потомков.
Факты свидетельствуют, что Эхнатон умер практически одновременно с падением своей империи. Врачи установили, что причиной смерти был припадок. Но воображение дорисовывает эту картину, словно через века до нас смог долететь отчаянный предсмертный крик. Мы видим, как тело этого «прекрасного ребенка Атона» падает навзничь на разукрашенный дворцовый пол и лежит среди нарисованных на нем красных маков и изысканных бабочек.
Часть восьмая
КРУШЕНИЕ РЕЛИГИИ ЭХНАТОНА
С его смертью с арены истории исчезла самая замечательная личность, рожденная Древним Востоком… Вместе с ним покинул мир дух, неведомый прежде.
Брестед. История Египта
Глава 1
ПОХОРОНЫ ЭХНАТОНА
Тело Эхнатона набальзамировали в том городе, который он основал, и, пока бренные останки этого великого идеалиста проходили долгий процесс мумификации, новый фараон Сменкхара попытался сохранить дух своего предшественника в новом царствовании. О его кратком правлении нам практически ничего не известно, но очевидно, ему так и не удалось продолжить дело Эхнатона, и период его царствования ознаменовался постепенным отказом от культа Атона.
Сменкхара отсчитывал года свого правления с того дня, когда он стал соправителем вместе с Эхнатоном; о первом годе почти не сохранилось записей, хотя имеются многочисленные упоминания о втором годе царствования. Главные события, вероятно, произошли где-то на третьем месяце его самостоятельного правления, когда тело Эхнатона торжественно пронесли по улицам города, откуда процессия отправилась по пустыне к отдаленным горам, где для фараона была сооружена гробница.
В соответствии с обычаем мумию обернули бесчисленными полосками льна, на шею царя поместили ожерелье из золота, на лицо и грудь – золотое украшение в виде коршуна с распростертыми крыльями, символ божественного покровительства, оказываемого фараонам. Во многих погребениях фараонов этой династии на мумию помещали изображение коршуна, точно такие же украшения можно увидеть в гробницах Сеннефера, Хоремхеба и других царей, похороненных в Фивах.
Поразительно, что на тело Эхнатона, который испытывал такое отвращение ко всем старым обычаям, был возложен этот талисман. Судя по всему, его преемник отступил от строгих норм культа Атона. Как свидетельствуют рельефы и изображения, Эхнатон сохранил всего лишь несколько древних божественных символов – урей, сфинкса, сокола.
Но едва ли в их число попал коршун. Известно, что Эхнатон запретил употреблять иероглиф коршуна в надписях, о чем свидетельствуют надписи на усыпальнице царицы Тиу. Очевидно, это было сделано потому, что с помощью этого иероглифа писалось имя богини Мут, супруги Амона.
Сменкхара отсчитывал года свого правления с того дня, когда он стал соправителем вместе с Эхнатоном; о первом годе почти не сохранилось записей, хотя имеются многочисленные упоминания о втором годе царствования. Главные события, вероятно, произошли где-то на третьем месяце его самостоятельного правления, когда тело Эхнатона торжественно пронесли по улицам города, откуда процессия отправилась по пустыне к отдаленным горам, где для фараона была сооружена гробница.
В соответствии с обычаем мумию обернули бесчисленными полосками льна, на шею царя поместили ожерелье из золота, на лицо и грудь – золотое украшение в виде коршуна с распростертыми крыльями, символ божественного покровительства, оказываемого фараонам. Во многих погребениях фараонов этой династии на мумию помещали изображение коршуна, точно такие же украшения можно увидеть в гробницах Сеннефера, Хоремхеба и других царей, похороненных в Фивах.
Поразительно, что на тело Эхнатона, который испытывал такое отвращение ко всем старым обычаям, был возложен этот талисман. Судя по всему, его преемник отступил от строгих норм культа Атона. Как свидетельствуют рельефы и изображения, Эхнатон сохранил всего лишь несколько древних божественных символов – урей, сфинкса, сокола.
Но едва ли в их число попал коршун. Известно, что Эхнатон запретил употреблять иероглиф коршуна в надписях, о чем свидетельствуют надписи на усыпальнице царицы Тиу. Очевидно, это было сделано потому, что с помощью этого иероглифа писалось имя богини Мут, супруги Амона.