Страница:
Напротив Сары за тем же столом сидел Расселл Крэй. Это была идея Донована — усадить его вместе с женой за тот же стол в надежде положить конец сплетням, которые могла спровоцировать заметка в бульварной газете. Сара не знала, положит ли этот маневр конец сплетням, но он, безусловно, поставил в неловкое положение всех сидящих за столом, за исключением Донована. По его лицу трудно было о чем-либо догадаться, но Сара не сомневалась, что он получает извращенное удовольствие оттого, что все остальные чувствуют себя не в своей тарелке. Он прямо-таки упивался подобными ситуациями.
Элегантно одетые люди вернулись на свои места, останавливаясь по пути, чтобы пообщаться со знакомыми. Настало время для супружеской четы Айви представить собравшимся Адриана Вудхауза. Совместное представление тоже было идеей Донована.
Старательно разыгрывая на людях роль заботливого мужа, Донован помог Саре подняться со стула. Они вместе подошли к возвышению, причем Донован занял место рядом с ней. Он одарил ее нежной, ободряющей улыбкой.
Выглядел он безупречно и прекрасно это сознавал. Они отлично смотрелись вдвоем. На Доноване был элегантный фрак, на ней — черное кружевное платье, которое он для нее выбрал. На руках у Сары были длинные черные перчатки выше локтя. На шее, на белой-белой коже выше квадратного выреза платья красовалось бриллиантовое колье.
Великолепный спектакль.
Вот именно. Всего лишь спектакль.
Присутствие Донована возмущало Сару до глубины души. Фонд грамотности был ее проектом, ее детищем, она в это искренне верила, ей казалось, что это дело придает значимость ее жизни. Но потом вмешался Донован и превратил дело ее жизни в балаган, в рекламный трюк, работающий на укрепление его репутации.
Он заговорил в микрофон:
— Ты сегодня прекрасно выглядишь, дорогая, — сказал Донован тихим голосом, когда-то вызывавшим у нее дрожь волнения. Теперь этот голос ничего не вызывал, кроме неприязни.
— Спасибо, — церемонно ответила она, как заведенная кукла, и Донован на миг позволил себе недовольно нахмуриться: по сценарию предполагалось, что они должны обмениваться дружескими шутками.
Сара окинула взглядом толпу гостей. На их лицах застыло вежливое выжидательное выражение. Только тут до нее дошло, что большинство присутствующих — женщины. Благодаря Доновану и его влиянию им удалось продать две тысячи билетов. Мистер Вудхауз остался очень доволен.
За последний год популярность Донована просто невероятно выросла, с тревогой заметила Сара. Каким-то непостижимым образом ему удалось приобрести статус чуть ли не городской знаменитости.
Интересно, кто из присутствующих пришел сюда ради распространения грамотности? Может, все они пришли просто поглазеть на Донована?
— Вы внесли щедрый вклад в Фонд грамотности, Чикаго, — сказала Сара в микрофон. Толпа вежливо похлопала в ладоши.
— Заглянув в каталог, вы можете убедиться, что мы получили замечательные пожертвования для нашего аукциона, семьдесят два лота. Но перед началом аукциона… — Сара опять окинула взглядом толпу, — позвольте представить вам человека, без участия которого сегодняшнее событие не могло бы состояться…
Рука Донована сжимала ее руку, до боли стискивая костяшки пальцев.
Это было предупреждение: “Представь меня в выгодном свете”.
А ведь это и есть тот самый момент, которого она так ждала, вдруг поняла Сара. Редкая, может быть, единственная возможность столкнуть его с пьедестала на глазах у всех.
“Мой муж меня избивает.
Мой муж меня насилует”.
Гости ждали продолжения.
Ей стало страшно.
Ей стало стыдно.
Сара открыла рот и снова закрыла. И посмотрела на Донована. Она сглотнула, сердце отчаянно забилось в ее груди от страха. Она торопливо отвернулась, вновь обратилась ко всем этим ожидающим продолжения людям:
— Я… м-м-м…
“Я трусиха. Жалкая, никчемная трусиха”.
— Уж не грезишь ли ты наяву, дорогая? — с добродушной насмешкой спросил Донован.
Сара чувствовала, как под мышками выступает и скапливается пот. Ее элегантный кисейный наряд прилип к телу.
— Э-э-э… я…
Донован легонько оттеснил ее в сторону и придвинулся ближе к микрофону. Блеснули в улыбке белые зубы.
— Она вспоминает прошлую ночь.
По толпе прокатился добродушный смешок. Женщины радостно заулыбались, словно он флиртовал, с ними. На лицах мужчин тоже появились улыбки — сдержанные, заговорщические улыбки одобрения.
Когда смех утих, Сара набрала полные легкие воздуха.
— С огромным удовольствием…
— Говорю же вам, она вспоминает прошлую ночь, — вставил Донован.
Опять раздался смех.
Неужели они не видят, насколько он фальшив? Неужели не замечают его заученной улыбки? Его неискренности? Неужели он кого-то может ввести в заблуждение? А с другой стороны, чему удивляться? Ведь было время, напомнила себе Сара, когда она сама была введена в заблуждение.
— Я хочу представить вам председателя Фонда Адриана Вудхауза. “Трусиха, трусиха”. Рядом с ней появился Адриан Вудхауз:
— Благодарю вас, моя дорогая.
Донован свел ее с возвышения, поддерживая под руку.
“Трусиха, трусиха”.
Когда они вернулись к столу, Сара не села. Вместо этого она взяла свою сумочку.
— Ты куда? — подозрительно покосился на нее Донован.
Неужели только она одна различает угрозу в его голосе?
— В туалет. Я сейчас вернусь.
“Трусиха, трусиха”.
Он дал ей пройти. Но хотя его рука разжалась, в глазах читалось грозное предупреждение.
Дамская комната была пуста.
Сара стянула перчатки, повернула кран и прижала смоченные холодной водой ладони к пылающим щекам. Руки у нее тряслись. Она изо всех сил стиснула кулаки, чтобы унять дрожь.
Она была трусихой.
Она заслуживала Донована.
Обсушив руки, Сара открыла свою вечернюю сумочку и принялась рыться в ней — помада, бумажные носовые платки, пудреница, — пока ее пальцы не нащупали пузырек с лекарствами, с которым она никогда не расставалась. Все еще трясущимися руками Сара отправила в рот две таблетки и запила их холодной водой прямо из-под крана.
Потом она завинтила пузырек и бросила его обратно в сумочку. Вцепившись руками в раковину, она закрыла глаза. “Я не хочу возвращаться туда, не хочу…”
— Славная вечеринка?
Ее глаза открылись. Сердце у нее упало.
Из зеркала на нее смотрело ее собственное бескровное лицо. А позади, прямо за ее плечом, стоял мужчина из отеля “Ренессанс”. Как его звали? Нэш. Нэш Одюбон.
Она медленно обернулась, стараясь сдержать бешено колотящееся сердце.
Его лицо! О боже.
Должно быть, она поморщилась, потому что он спросил:
— Не слишком приятное зрелище?
Одюбон подошел ближе, вытащил из раскрытой сумочки пузырек с лекарством и взглянул на этикетку.
— “Дарвон”. — В его голосе не было даже удивления.
На нем был черный фрак с “ласточкиным хвостом”, но вместо фрачных брюк он надел застиранные чуть ли не до белизны джинсы, а вместо лакированных башмаков — чрезвычайно заношенные белые кроссовки.
Он вращал пузырек в руках, пока не дошел до напечатанного оранжевой краской предупреждения об опасности превышения дозировки.
— Сильная вещь. Запейте ее парой стаканов неразбавленного виски, и можете садиться за штурвал.
Сара выхватила флакончик из его пальцев, бросила ее в сумку и попыталась протиснуться мимо него.
Он загородил ей дорогу.
Она сделала шаг влево.
Он тоже.
Она сделала шаг вправо.
Он тоже.
Сара знала, что ей бы следовало испугаться, но не чувствовала страха. После Донована — чего ей еще бояться?
— Что вам нужно? — спросила она.
— Хотел показать вам вот это. — Нэш указал на свой заплывший глаз и распухшую губу. — И вот это. — Он провел пальцем по скуле. — Пять швов.
А она-то тут при чем?
— Вы сидите в своей башне из слоновой кости и отдаете приказы, не задумываясь о последствиях. — Одюбон вытащил из-за пояса джинсов полы белой фрачной рубашки с гофрированной грудью и быстро расстегнул пуговицы, обнажив огромный синеватый кровоподтек на боку. — Вот это и есть последствия. — Он прижал руку к груди. — Я — это последствия.
И тут до нее дошло.
Донован.
Это Донован приказал его так отделать.
Ее горло свело судорогой. Ей нечего было сказать. Был у нее шанс, но она его упустила.
“Трусиха, трусиха”.
Сара почувствовала подступающие слезы и вновь попыталась протиснуться мимо Нэша, оттесняя его плечом. И опять он загородил ей дорогу, но на этот раз заставил ее отступить к стене. Он прижимал ее к стене всем телом, удерживал руками. Она видела, как бьется жилка у него на шее. И вот теперь ей стало страшно. Она отвернулась и крепко зажмурила глаза, ожидая, что вот сейчас он ударит ее по лицу.
— Посмотрите на меня. — Нэш слегка встряхнул ее. — Посмотрите хорошенько.
Сара ощущала жар его обнаженной груди, чувствовала силу его рук, стискивающих ее плечи. Потом она почувствовала его пальцы у себя на шее, где отчаянно бился пульс, на подбородке… Он повернул ее лицо к себе.
— Смотри на меня, черт бы тебя побрал! — громко прошептал Нэш.
Она открыла глаза. Его лицо находилось всего в нескольких дюймах от ее лица. Она различала причудливый рисунок радужной оболочки его глаз. Синева этих глаз оказалась глубже и ярче, чем ей запомнилось после первой их встречи.
— У меня такая же кровь, как у вас, — сказал он. — Я точно так же чувствую боль.
“Он думает, что это я приказала его избить, — догадалась Сара. — Какая нелепая мысль!” Как будто у нее есть такие возможности! Как будто она способна на такое! До чего же слепы мужчины…
Он неожиданно отпустил ее подбородок. Сара отшатнулась, вновь закрыла глаза, вновь напряглась, готовясь принять удар.
Удара так и не последовало. Вместо этого Нэш, снова взял ее за плечи. Крепко, но не больно.
— Вы нажили себе врага, — сообщил ей Нэш невозмутимо вежливым голосом. — Куда бы вы ни отправились, что бы вы ни делали, я с вас глаз не спущу.
Сара открыла глаза и вздернула подбородок. Это был трюк, которому она научилась, чтобы губы не дрожали.
— Есть закон, ограждающий от преследования.
Он невесело рассмеялся.
— Есть также закон, запрещающий избивать людей до полусмерти.
Если он не будет держаться от нее подальше, его убьют. Надо его предупредить.
— Мой муж — человек влиятельный, — сказала Сара. — На вашем месте я была бы поосторожнее.
— Это угроза?
— Просто предупреждаю вас: Донован не играет в игры.
— А вы? Как насчет вас?
— И я не играю.
Он дернул головой в сторону банкетного зала. Темные волосы упали ему на лоб.
— Меня этой комедией не проведешь. Вы и ваши добрые дела! На самом деле вам плевать на борьбу с неграмотностью. — Нэш опять посмотрел на нее — дерзким, сердитым, упорным взглядом. — По моим понятиям, существует два сорта людей, занимающихся добрыми делами. Одни делают это потому, что их жизнь пуста, а доброе дело дает им ощущение собственной значимости… — Возможно, он не так уж и слеп. — …а другие преследуют исключительно корыстные цели. Зарабатывают очки на выборах.
— Неужели никто не занимается этим, просто чтобы помочь нуждающимся?
— Только не такие люди, как вы.
Он уже не держал ее так крепко. И, похоже, исчерпал свой гнев. В его глазах светилось лишь неприкрытое любопытство. Он внимательно изучал ее лицо. Между черных бровей пролегла удивленная морщинка.
— Я вас не понимаю, — сказал Нэш. — Неужели дело того стоит? Спать с таким человеком, как Донован Айви, в обмен на безбедную жизнь? В обмен на джакузи и “Роллс-Ройс”? — Он коснулся бриллиантов у нее на шее. — За эту кучку блестящих камешков?
Сара обиделась. Почему она должна это терпеть — и от кого? Он ей чужой. Ей до него дела нет. Как он смеет ее упрекать? Это несправедливо.
Внутренний голос, которого она не слышала уже много лет, вдруг проснулся. В самом деле, почему она должна это терпеть? Разве для нее так много значит его мнение? Да и кто он вообще такой? Репортер желтой газетенки. Человек, зарабатывающий себе на жизнь клеветой. Причиняющий людям боль. Где-то в глубине ее души вспыхнул гнев. Он затлел, потом жарко разгорелся и взорвался.
— О да, — с вызовом сказала Сара, — дело того стоит.
Она могла бы сказать ему правду, но он все равно не поверил бы. Вместо этого Сара пустила в ход его собственное оружие, чтобы поквитаться.
— Хотите знать кое-что еще? — спросила она. Он вопросительно поднял брови.
— Я велела им убить вас.
Он замер, как изваяние. Она видела по лицу, что репортер пытается переварить эту новость. Ей даже показалось, что вот сейчас он схватит ее за горло и задушит.
И вдруг она поняла, что ей все равно.
Но он не сделал попытки ее задушить, и тогда она вздернула подбородок еще выше:
— Пустите меня.
Он отпустил.
Так резко, словно ее кожа обожгла ему ладони. Словно она была грязной. Зачумленной.
Так оно и было на самом деле. Она была грязной. Зачумленной.
Он попятился от нее прочь.
А потом скрылся за дверью.
Сара перевела дух, прислонилась затылком к стене и закрыла глаза. Ее все еще била внутренняя дрожь, когда она услыхала какое-то движение в дверях, за которым последовала вспышка и щелчок фотокамеры.
Ублюдок. Подлый ублюдок.
5
Элегантно одетые люди вернулись на свои места, останавливаясь по пути, чтобы пообщаться со знакомыми. Настало время для супружеской четы Айви представить собравшимся Адриана Вудхауза. Совместное представление тоже было идеей Донована.
Старательно разыгрывая на людях роль заботливого мужа, Донован помог Саре подняться со стула. Они вместе подошли к возвышению, причем Донован занял место рядом с ней. Он одарил ее нежной, ободряющей улыбкой.
Выглядел он безупречно и прекрасно это сознавал. Они отлично смотрелись вдвоем. На Доноване был элегантный фрак, на ней — черное кружевное платье, которое он для нее выбрал. На руках у Сары были длинные черные перчатки выше локтя. На шее, на белой-белой коже выше квадратного выреза платья красовалось бриллиантовое колье.
Великолепный спектакль.
Вот именно. Всего лишь спектакль.
Присутствие Донована возмущало Сару до глубины души. Фонд грамотности был ее проектом, ее детищем, она в это искренне верила, ей казалось, что это дело придает значимость ее жизни. Но потом вмешался Донован и превратил дело ее жизни в балаган, в рекламный трюк, работающий на укрепление его репутации.
Он заговорил в микрофон:
— Ты сегодня прекрасно выглядишь, дорогая, — сказал Донован тихим голосом, когда-то вызывавшим у нее дрожь волнения. Теперь этот голос ничего не вызывал, кроме неприязни.
— Спасибо, — церемонно ответила она, как заведенная кукла, и Донован на миг позволил себе недовольно нахмуриться: по сценарию предполагалось, что они должны обмениваться дружескими шутками.
Сара окинула взглядом толпу гостей. На их лицах застыло вежливое выжидательное выражение. Только тут до нее дошло, что большинство присутствующих — женщины. Благодаря Доновану и его влиянию им удалось продать две тысячи билетов. Мистер Вудхауз остался очень доволен.
За последний год популярность Донована просто невероятно выросла, с тревогой заметила Сара. Каким-то непостижимым образом ему удалось приобрести статус чуть ли не городской знаменитости.
Интересно, кто из присутствующих пришел сюда ради распространения грамотности? Может, все они пришли просто поглазеть на Донована?
— Вы внесли щедрый вклад в Фонд грамотности, Чикаго, — сказала Сара в микрофон. Толпа вежливо похлопала в ладоши.
— Заглянув в каталог, вы можете убедиться, что мы получили замечательные пожертвования для нашего аукциона, семьдесят два лота. Но перед началом аукциона… — Сара опять окинула взглядом толпу, — позвольте представить вам человека, без участия которого сегодняшнее событие не могло бы состояться…
Рука Донована сжимала ее руку, до боли стискивая костяшки пальцев.
Это было предупреждение: “Представь меня в выгодном свете”.
А ведь это и есть тот самый момент, которого она так ждала, вдруг поняла Сара. Редкая, может быть, единственная возможность столкнуть его с пьедестала на глазах у всех.
“Мой муж меня избивает.
Мой муж меня насилует”.
Гости ждали продолжения.
Ей стало страшно.
Ей стало стыдно.
Сара открыла рот и снова закрыла. И посмотрела на Донована. Она сглотнула, сердце отчаянно забилось в ее груди от страха. Она торопливо отвернулась, вновь обратилась ко всем этим ожидающим продолжения людям:
— Я… м-м-м…
“Я трусиха. Жалкая, никчемная трусиха”.
— Уж не грезишь ли ты наяву, дорогая? — с добродушной насмешкой спросил Донован.
Сара чувствовала, как под мышками выступает и скапливается пот. Ее элегантный кисейный наряд прилип к телу.
— Э-э-э… я…
Донован легонько оттеснил ее в сторону и придвинулся ближе к микрофону. Блеснули в улыбке белые зубы.
— Она вспоминает прошлую ночь.
По толпе прокатился добродушный смешок. Женщины радостно заулыбались, словно он флиртовал, с ними. На лицах мужчин тоже появились улыбки — сдержанные, заговорщические улыбки одобрения.
Когда смех утих, Сара набрала полные легкие воздуха.
— С огромным удовольствием…
— Говорю же вам, она вспоминает прошлую ночь, — вставил Донован.
Опять раздался смех.
Неужели они не видят, насколько он фальшив? Неужели не замечают его заученной улыбки? Его неискренности? Неужели он кого-то может ввести в заблуждение? А с другой стороны, чему удивляться? Ведь было время, напомнила себе Сара, когда она сама была введена в заблуждение.
— Я хочу представить вам председателя Фонда Адриана Вудхауза. “Трусиха, трусиха”. Рядом с ней появился Адриан Вудхауз:
— Благодарю вас, моя дорогая.
Донован свел ее с возвышения, поддерживая под руку.
“Трусиха, трусиха”.
Когда они вернулись к столу, Сара не села. Вместо этого она взяла свою сумочку.
— Ты куда? — подозрительно покосился на нее Донован.
Неужели только она одна различает угрозу в его голосе?
— В туалет. Я сейчас вернусь.
“Трусиха, трусиха”.
Он дал ей пройти. Но хотя его рука разжалась, в глазах читалось грозное предупреждение.
Дамская комната была пуста.
Сара стянула перчатки, повернула кран и прижала смоченные холодной водой ладони к пылающим щекам. Руки у нее тряслись. Она изо всех сил стиснула кулаки, чтобы унять дрожь.
Она была трусихой.
Она заслуживала Донована.
Обсушив руки, Сара открыла свою вечернюю сумочку и принялась рыться в ней — помада, бумажные носовые платки, пудреница, — пока ее пальцы не нащупали пузырек с лекарствами, с которым она никогда не расставалась. Все еще трясущимися руками Сара отправила в рот две таблетки и запила их холодной водой прямо из-под крана.
Потом она завинтила пузырек и бросила его обратно в сумочку. Вцепившись руками в раковину, она закрыла глаза. “Я не хочу возвращаться туда, не хочу…”
— Славная вечеринка?
Ее глаза открылись. Сердце у нее упало.
Из зеркала на нее смотрело ее собственное бескровное лицо. А позади, прямо за ее плечом, стоял мужчина из отеля “Ренессанс”. Как его звали? Нэш. Нэш Одюбон.
Она медленно обернулась, стараясь сдержать бешено колотящееся сердце.
Его лицо! О боже.
Должно быть, она поморщилась, потому что он спросил:
— Не слишком приятное зрелище?
Одюбон подошел ближе, вытащил из раскрытой сумочки пузырек с лекарством и взглянул на этикетку.
— “Дарвон”. — В его голосе не было даже удивления.
На нем был черный фрак с “ласточкиным хвостом”, но вместо фрачных брюк он надел застиранные чуть ли не до белизны джинсы, а вместо лакированных башмаков — чрезвычайно заношенные белые кроссовки.
Он вращал пузырек в руках, пока не дошел до напечатанного оранжевой краской предупреждения об опасности превышения дозировки.
— Сильная вещь. Запейте ее парой стаканов неразбавленного виски, и можете садиться за штурвал.
Сара выхватила флакончик из его пальцев, бросила ее в сумку и попыталась протиснуться мимо него.
Он загородил ей дорогу.
Она сделала шаг влево.
Он тоже.
Она сделала шаг вправо.
Он тоже.
Сара знала, что ей бы следовало испугаться, но не чувствовала страха. После Донована — чего ей еще бояться?
— Что вам нужно? — спросила она.
— Хотел показать вам вот это. — Нэш указал на свой заплывший глаз и распухшую губу. — И вот это. — Он провел пальцем по скуле. — Пять швов.
А она-то тут при чем?
— Вы сидите в своей башне из слоновой кости и отдаете приказы, не задумываясь о последствиях. — Одюбон вытащил из-за пояса джинсов полы белой фрачной рубашки с гофрированной грудью и быстро расстегнул пуговицы, обнажив огромный синеватый кровоподтек на боку. — Вот это и есть последствия. — Он прижал руку к груди. — Я — это последствия.
И тут до нее дошло.
Донован.
Это Донован приказал его так отделать.
Ее горло свело судорогой. Ей нечего было сказать. Был у нее шанс, но она его упустила.
“Трусиха, трусиха”.
Сара почувствовала подступающие слезы и вновь попыталась протиснуться мимо Нэша, оттесняя его плечом. И опять он загородил ей дорогу, но на этот раз заставил ее отступить к стене. Он прижимал ее к стене всем телом, удерживал руками. Она видела, как бьется жилка у него на шее. И вот теперь ей стало страшно. Она отвернулась и крепко зажмурила глаза, ожидая, что вот сейчас он ударит ее по лицу.
— Посмотрите на меня. — Нэш слегка встряхнул ее. — Посмотрите хорошенько.
Сара ощущала жар его обнаженной груди, чувствовала силу его рук, стискивающих ее плечи. Потом она почувствовала его пальцы у себя на шее, где отчаянно бился пульс, на подбородке… Он повернул ее лицо к себе.
— Смотри на меня, черт бы тебя побрал! — громко прошептал Нэш.
Она открыла глаза. Его лицо находилось всего в нескольких дюймах от ее лица. Она различала причудливый рисунок радужной оболочки его глаз. Синева этих глаз оказалась глубже и ярче, чем ей запомнилось после первой их встречи.
— У меня такая же кровь, как у вас, — сказал он. — Я точно так же чувствую боль.
“Он думает, что это я приказала его избить, — догадалась Сара. — Какая нелепая мысль!” Как будто у нее есть такие возможности! Как будто она способна на такое! До чего же слепы мужчины…
Он неожиданно отпустил ее подбородок. Сара отшатнулась, вновь закрыла глаза, вновь напряглась, готовясь принять удар.
Удара так и не последовало. Вместо этого Нэш, снова взял ее за плечи. Крепко, но не больно.
— Вы нажили себе врага, — сообщил ей Нэш невозмутимо вежливым голосом. — Куда бы вы ни отправились, что бы вы ни делали, я с вас глаз не спущу.
Сара открыла глаза и вздернула подбородок. Это был трюк, которому она научилась, чтобы губы не дрожали.
— Есть закон, ограждающий от преследования.
Он невесело рассмеялся.
— Есть также закон, запрещающий избивать людей до полусмерти.
Если он не будет держаться от нее подальше, его убьют. Надо его предупредить.
— Мой муж — человек влиятельный, — сказала Сара. — На вашем месте я была бы поосторожнее.
— Это угроза?
— Просто предупреждаю вас: Донован не играет в игры.
— А вы? Как насчет вас?
— И я не играю.
Он дернул головой в сторону банкетного зала. Темные волосы упали ему на лоб.
— Меня этой комедией не проведешь. Вы и ваши добрые дела! На самом деле вам плевать на борьбу с неграмотностью. — Нэш опять посмотрел на нее — дерзким, сердитым, упорным взглядом. — По моим понятиям, существует два сорта людей, занимающихся добрыми делами. Одни делают это потому, что их жизнь пуста, а доброе дело дает им ощущение собственной значимости… — Возможно, он не так уж и слеп. — …а другие преследуют исключительно корыстные цели. Зарабатывают очки на выборах.
— Неужели никто не занимается этим, просто чтобы помочь нуждающимся?
— Только не такие люди, как вы.
Он уже не держал ее так крепко. И, похоже, исчерпал свой гнев. В его глазах светилось лишь неприкрытое любопытство. Он внимательно изучал ее лицо. Между черных бровей пролегла удивленная морщинка.
— Я вас не понимаю, — сказал Нэш. — Неужели дело того стоит? Спать с таким человеком, как Донован Айви, в обмен на безбедную жизнь? В обмен на джакузи и “Роллс-Ройс”? — Он коснулся бриллиантов у нее на шее. — За эту кучку блестящих камешков?
Сара обиделась. Почему она должна это терпеть — и от кого? Он ей чужой. Ей до него дела нет. Как он смеет ее упрекать? Это несправедливо.
Внутренний голос, которого она не слышала уже много лет, вдруг проснулся. В самом деле, почему она должна это терпеть? Разве для нее так много значит его мнение? Да и кто он вообще такой? Репортер желтой газетенки. Человек, зарабатывающий себе на жизнь клеветой. Причиняющий людям боль. Где-то в глубине ее души вспыхнул гнев. Он затлел, потом жарко разгорелся и взорвался.
— О да, — с вызовом сказала Сара, — дело того стоит.
Она могла бы сказать ему правду, но он все равно не поверил бы. Вместо этого Сара пустила в ход его собственное оружие, чтобы поквитаться.
— Хотите знать кое-что еще? — спросила она. Он вопросительно поднял брови.
— Я велела им убить вас.
Он замер, как изваяние. Она видела по лицу, что репортер пытается переварить эту новость. Ей даже показалось, что вот сейчас он схватит ее за горло и задушит.
И вдруг она поняла, что ей все равно.
Но он не сделал попытки ее задушить, и тогда она вздернула подбородок еще выше:
— Пустите меня.
Он отпустил.
Так резко, словно ее кожа обожгла ему ладони. Словно она была грязной. Зачумленной.
Так оно и было на самом деле. Она была грязной. Зачумленной.
Он попятился от нее прочь.
А потом скрылся за дверью.
Сара перевела дух, прислонилась затылком к стене и закрыла глаза. Ее все еще била внутренняя дрожь, когда она услыхала какое-то движение в дверях, за которым последовала вспышка и щелчок фотокамеры.
Ублюдок. Подлый ублюдок.
5
Маленькую, тесную проявочную комнату заполнял стойкий запах реактивов с металлическим привкусом. Нэш резиновым скребком удалил остатки воды с негатива и повесил пленку сушиться, зажав край прищепкой.
— Гениально! — воскликнул Харли, прикрепив гирьку к нижнему краю пленки и рассматривая проявленные негативы. — Вот этот кадр на полу в ванной… В нем есть такой… такой… Вот черт, слово забыл!
— Пафос? — подсказал Нэш.
— Точно, пафос. Или вот этот, где тебя зашивают. На лице у тебя прямо агония. Даже на негативе видно.
— Это и была агония, — сухо напомнил ему Нэш.
Разговор стих. Оба вглядывались в висящую полоску пленки. Наконец Харли сказал:
— Ты же понимаешь, мы не можем их использовать.
Нэш молчал. Он не был трусом, но не был и полным идиотом. Он не сможет одолеть Айви, если его убьют.
— Ты прав, — неохотно признал он. — Мы не можем их использовать. По крайней мере не сейчас.
Харли утвердительно хмыкнул в ответ, потом спросил:
— А как насчет вот этого?
Он указал на одинокий негатив, висевший отдельно, — единственный снимок на пленке, где все остальные кадры были просто черными.
Сара Айви. Стоит с закрытыми глазами, прислонившись к стене. Слегка запрокинутая голова и вздернутый подбородок придавали ей чертовски беззащитный вид. Чертовски невинный.
“Я велела им убить вас”.
В тот момент Нэш ей поверил. Но потом, когда его гнев остыл, он почувствовал в этих словах преувеличение, которое просто невозможно было проглотить. Сколько ни пытался, он не мог заставить себя поверить, что она такая бездушная.
И что из этого следует? Что он дурак. Что он разнюнился, потерял свою хватку.
Он все еще пристально всматривался в негатив. Все темное было светлым. Ее волосы. Ее платье. Ее глаза. Ее губы. Ему не терпелось увидеть проявленный снимок. Как только негатив просохнет, он сделает оттиск.
— Сохраним его, — сказал Нэш вслух. — Когда-нибудь пригодится.
Три дня спустя Нэш сидел перед экраном компьютера, задрав ноги на стол, балансируя клавиатурой у себя на коленях, и вводил в базу данных информацию о Саре Айви, которую Мейсон диктовал ему по телефону. Разговор шел вот уже несколько минут, и до сих пор частный детектив не сообщил ему ничего интересного. Неужели у этой женщины вообще нет никакой жизни? А может, у Мейсона притупился нюх?
— Раньше носила восьмой размер, теперь носит четвертый.
— И что, черт побери, это должно означать? — спросил Нэш, решив, что заносить эти данные в компьютер не стоит. Он печатал двумя пальцами, отыскивая каждую букву, и решил не тратить силы попусту.
— Ты просил разузнать все, что можно, о Саре Айви. Вот я и говорю то, что удалось нарыть.
— Ладно, ладно. — Нэшу не хотелось ссориться с одним из своих лучших информаторов.
— Раньше она покупала в огромных количествах шоколадное мороженое. Теперь отдает предпочтение крепким спиртным напиткам.
— Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю, — простонал Нэш.
— Берет фильмы напрокат. Всякое старье. Мюзиклы и все такое прочее. По-моему, нет ничего на свете хуже старых мюзиклов.
Нэш засмеялся и сказал, что он того же мнения.
— Что еще у тебя есть?
— День рождения девятого января. Ей тридцать два года.
— Все это фуфло. Ты мне ничего существенного не сказал.
— Дай же мне договорить! У нее в зубах четыре пломбы. Покупки делает в основном по каталогам. Нэш испустил нетерпеливый вздох.
— В восемьдесят шестом году у нее был выкидыш.
Нэш выпрямился на стуле.
— Ну, это уже кое-что. — Зажав трубку между ухом и плечом, он начал печатать.
— После этого она несколько раз обращалась к врачу, и ей до сих пор выписывают сильнодействующие транквилизаторы и обезболивающие.
Руки Нэша замерли над клавиатурой.
— И что дальше?
— Похоже, у нее прямо-таки склонность ко всяким падениям и травмам. Несколько лет назад сломала руку. Потом было сотрясение мозга.
Нэш это напечатал.
— Она выросла на маленькой ферме в Висконсине. Всего двести акров [11]. Можно сказать, негде присесть пописать.
— Ну, это отчасти объясняет, чем ее так привлек Донован Айви, — заметил Нэш, занося данные в компьютер.
— Все связи с семьей оборваны.
— Теперь она стала важной птицей, что ей какие-то фермеры, — проворчал Нэш, вспомнив, с какой легкостью она повернулась к нему спиной в отеле “Ренессанс”.
— Может быть. — Мейсон помолчал. — Никаких друзей. Никого.
— Что еще?
— Это все.
— Все?
— Извини, но больше ничего наскрести не удалось.
— Ты же частный сыщик!
— А это значит, что в отличие от тебя я ничего не придумываю. А теперь как насчет приличных билетов на “Черных ястребов”?
— Ты не заслуживаешь никаких билетов! — возмутился Нэш.
— А ты не заслуживаешь такого друга, как я! — заорал Мейсон. — Вспомни, кто дал тебе наводку на самозваного проповедника, который выкачивал деньги из старушек? А как насчет бомбы, заложенной на мосту?
— Ты разбиваешь мне сердце.
— Ты бы его сначала заимел!
— Пошел к черту! — огрызнулся Нэш.
— Помни, я тебя знал, еще когда ты был жалким бродягой.
— А я и сейчас бродяга. Когда я был маленьким и мать спрашивала меня, кем я хочу стать, когда вырасту, я отвечал: “Цыганом”.
Мейсон громко засмеялся:
— Ты ненормальный.
— Да ладно, не бери в голову.
— Угу. Ты тоже.
Нэш повесил трубку и сделал для себя пометку достать четыре билета на “Черных ястребов”. Потом он откинулся на вращающемся стуле, сцепил руки за головой и уставился в потолок.
Что ему нужно, так это подлинное фото. И невыдуманная история.
Что ему нужно, так это посидеть в засаде.
Нэш никогда раньше не сидел в засаде. Оказалось, что это именно то, чего он ожидал, — скука смертная.
Он припарковался примерно в квартале вверх по улице наискосок от дома Айви, от души надеясь, что его автомобиль не привлечет к себе слишком много внимания. Мало кто из обитателей Золотого побережья мог похвастаться таким редкостным экземпляром, как его “Форд” 76-го года выпуска. Музейная вещь!
Дом и окружающий его громадный участок выглядели в точности как на фотографии, найденной им в библиотеке. Правда, насколько он мог судить, никаких доберманов на территории не было.
А чему удивляться? Животные гадят, с ними много возни. Такие люди, как супруги Айви, не захотят обзаводиться животными — даже сторожевой собакой. Впрочем, есть у них собака или нет, это не имело значения. Нэш все равно не собирался проникать на территорию поместья. Вот уж что ему меньше всего нужно, так это арест за незаконное вторжение в частные владения. Нет, он ждал, что кто-то придет или выйдет, но, похоже, только даром тратил время. Этой ночью опять ничего не случится, как и вчерашней. И позавчерашней.
Было уже за полночь. Несколько часов назад у него на глазах любящие супруги вместе покинули дом, а потом вернулись — тоже вместе. Сейчас они, наверное, наверху — занимаются этим. Почему-то мысль о Саре в объятиях Донована Айви покоробила Нэша. Ему даже не хотелось вникать, с какой стати эта мысль показалась ему такой неприятной.
Ему-то что за дело? Для него все это ровным счетом ничего не значит.
Нэш отодвинул назад сиденье, чтобы ногам было посвободнее, обхватил себя руками, откинулся затылком на спинку и закрыл глаза.
Из спальни до нее доносилось ровное, размеренное дыхание Донована. Он спал. Он всегда глубоко засыпал, “застолбив на ней свой участок”, как он выражался.
Надо принять душ. Смыть его с себя. Да, надо попытаться смыть его с себя. Но она знала, что легче ей не станет.
“Не смей себя жалеть. Не смей себя жалеть”. Но она жалела себя. Ужасно жалела. “Я жалею. Ты жалеешь. Все мы жалеем…” Сара облизнула губы и почувствовала вкус помады. И вкус Донована. Она все еще слышала запах его лосьона для бритья. Его пота.
Шлюха. Она чувствовала себя шлюхой. Сара еще несколько минут просидела на полу. Потом, двигаясь с чрезвычайной осторожностью, она поднялась на ноги. Плитки пола холодили ее босые ступни. Ни белья, ни чулок. Об этом позаботился Донован.
“Неужели дело того стоит? Спать с таким человеком, как Донован Айви, в обмен на безбедную жизнь?”
Нет, нет, дело того не стоит. Две мысли прочно поселились у нее в голове.
Она ненавидит себя — раз.
Ей надо отсюда выбраться — два.
Сара поднесла бутылку к губам, допила виски, затем осторожно поставила пустую бутылку на мраморную туалетную полку. Она взглянула на свое отражение в зеркале. На размазанную по лицу губную помаду. На темные круги под глазами.
“Я тебя ненавижу”.
Она слишком сильно наклонилась вперед и потеряла равновесие — схватилась за мраморный край полки и при этом опрокинула флакон одеколона.
Он не разбился. Сара не понимала, как это могло случиться. Он должен был разбиться, рассыпаться на миллион крошечных осколков.
Донован.
Она прислушалась. Вдруг шум его разбудил?
Но все было тихо. Только из спальни доносилось ровное, размеренное дыхание.
Сара перевела дух, поставила флакон на место и вышла из ванной в спальню, где Донован спал, растянувшись лицом вниз на постели. Голый.
Донован очень гордился своим телом. Он был одержим своим телом, накачивал мускулы каждый день.
Он что-то пробормотал, покрепче стиснул подушку и затих. Сара долго смотрела на него, бессильно уронив руки.
Ей хотелось, чтобы он умер.
Нет, ей самой хотелось умереть.
С удивительной ясностью, которая иногда накатывала на нее, когда она была сильно пьяна, Сара вдруг поняла, что ей надо делать.
Такого спокойствия, такой уверенности она не чувствовала вот уже много лет. Она вытащила из ушей бриллиантовые серьги и бросила их на пол. Они упали на ковер с едва слышным мягким стуком. За ними последовало ожерелье. Потом она повернулась и вышла из комнаты. Спустилась вниз по лестнице. Отключила сигнализацию, отперла парадную дверь и вышла на крыльцо.
Лай. Где-то лаяла собака.
Это был не грозный лай сторожевого пса, готового вцепиться в горло чужаку, а брехливый, вздорный, действующий на нервы лай домашней собачки — лишь бы пошуметь.
Где-то вдалеке его услыхала и подхватила другая собака.
Нэш просыпался постепенно, не сразу соображая, где находится. Он не был ни в одном из привычных ему мест: на кушетке в редакции, в продранном шезлонге на крыше “Дырявой луны”, в машине, оставленной в гараже.
Засада!
Он дежурит в засаде у дома Айви.
Только он выпрямился и потянулся, чтобы немного размяться, как из ворот особняка выплыла белая фигура.
Сара Айви.
Вот и ладушки. Именно этого момента он и ждал. Она потихоньку уходит среди ночи на тайное рандеву.
С тяжело бьющимся сердцем Нэш опустился на сиденье и начал наблюдать, пригнувшись к рулевому колесу. Вот сейчас кто-нибудь подъедет и подберет ее. Но никто не подъехал. На дороге не было никакого движения. Все нормальные люди давно уже видели третий сон.
Ни минуты не колеблясь, Сара пересекла улицу в ярком свете уличного фонаря. Потом ее поглотила тень, но Нэш все-таки разглядел, что она направляется по тротуару в противоположную от него сторону.
Нэш выждал сколько мог, не желая терять ее из виду, потом повернул ключ зажигания. В ночной тишине шум двигателя, обычно работавшего очень тихо, показался ему оглушительным, словно он завел трактор.
Сара Айви ничего не заметила.
Она была уже на расстоянии двух кварталов, но ее белое платье призрачно светилось в темноте. Нэш плавно, дюйм за дюймом, отделился от тротуара и медленно двинулся вперед, не зажигая фар, позволив машине скользить по инерции, стараясь держаться в тени. Впрочем, это не имело значения. Сара Айви была целиком поглощена предстоящим свиданием и ничего вокруг не замечала.
— Гениально! — воскликнул Харли, прикрепив гирьку к нижнему краю пленки и рассматривая проявленные негативы. — Вот этот кадр на полу в ванной… В нем есть такой… такой… Вот черт, слово забыл!
— Пафос? — подсказал Нэш.
— Точно, пафос. Или вот этот, где тебя зашивают. На лице у тебя прямо агония. Даже на негативе видно.
— Это и была агония, — сухо напомнил ему Нэш.
Разговор стих. Оба вглядывались в висящую полоску пленки. Наконец Харли сказал:
— Ты же понимаешь, мы не можем их использовать.
Нэш молчал. Он не был трусом, но не был и полным идиотом. Он не сможет одолеть Айви, если его убьют.
— Ты прав, — неохотно признал он. — Мы не можем их использовать. По крайней мере не сейчас.
Харли утвердительно хмыкнул в ответ, потом спросил:
— А как насчет вот этого?
Он указал на одинокий негатив, висевший отдельно, — единственный снимок на пленке, где все остальные кадры были просто черными.
Сара Айви. Стоит с закрытыми глазами, прислонившись к стене. Слегка запрокинутая голова и вздернутый подбородок придавали ей чертовски беззащитный вид. Чертовски невинный.
“Я велела им убить вас”.
В тот момент Нэш ей поверил. Но потом, когда его гнев остыл, он почувствовал в этих словах преувеличение, которое просто невозможно было проглотить. Сколько ни пытался, он не мог заставить себя поверить, что она такая бездушная.
И что из этого следует? Что он дурак. Что он разнюнился, потерял свою хватку.
Он все еще пристально всматривался в негатив. Все темное было светлым. Ее волосы. Ее платье. Ее глаза. Ее губы. Ему не терпелось увидеть проявленный снимок. Как только негатив просохнет, он сделает оттиск.
— Сохраним его, — сказал Нэш вслух. — Когда-нибудь пригодится.
Три дня спустя Нэш сидел перед экраном компьютера, задрав ноги на стол, балансируя клавиатурой у себя на коленях, и вводил в базу данных информацию о Саре Айви, которую Мейсон диктовал ему по телефону. Разговор шел вот уже несколько минут, и до сих пор частный детектив не сообщил ему ничего интересного. Неужели у этой женщины вообще нет никакой жизни? А может, у Мейсона притупился нюх?
— Раньше носила восьмой размер, теперь носит четвертый.
— И что, черт побери, это должно означать? — спросил Нэш, решив, что заносить эти данные в компьютер не стоит. Он печатал двумя пальцами, отыскивая каждую букву, и решил не тратить силы попусту.
— Ты просил разузнать все, что можно, о Саре Айви. Вот я и говорю то, что удалось нарыть.
— Ладно, ладно. — Нэшу не хотелось ссориться с одним из своих лучших информаторов.
— Раньше она покупала в огромных количествах шоколадное мороженое. Теперь отдает предпочтение крепким спиртным напиткам.
— Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю, — простонал Нэш.
— Берет фильмы напрокат. Всякое старье. Мюзиклы и все такое прочее. По-моему, нет ничего на свете хуже старых мюзиклов.
Нэш засмеялся и сказал, что он того же мнения.
— Что еще у тебя есть?
— День рождения девятого января. Ей тридцать два года.
— Все это фуфло. Ты мне ничего существенного не сказал.
— Дай же мне договорить! У нее в зубах четыре пломбы. Покупки делает в основном по каталогам. Нэш испустил нетерпеливый вздох.
— В восемьдесят шестом году у нее был выкидыш.
Нэш выпрямился на стуле.
— Ну, это уже кое-что. — Зажав трубку между ухом и плечом, он начал печатать.
— После этого она несколько раз обращалась к врачу, и ей до сих пор выписывают сильнодействующие транквилизаторы и обезболивающие.
Руки Нэша замерли над клавиатурой.
— И что дальше?
— Похоже, у нее прямо-таки склонность ко всяким падениям и травмам. Несколько лет назад сломала руку. Потом было сотрясение мозга.
Нэш это напечатал.
— Она выросла на маленькой ферме в Висконсине. Всего двести акров [11]. Можно сказать, негде присесть пописать.
— Ну, это отчасти объясняет, чем ее так привлек Донован Айви, — заметил Нэш, занося данные в компьютер.
— Все связи с семьей оборваны.
— Теперь она стала важной птицей, что ей какие-то фермеры, — проворчал Нэш, вспомнив, с какой легкостью она повернулась к нему спиной в отеле “Ренессанс”.
— Может быть. — Мейсон помолчал. — Никаких друзей. Никого.
— Что еще?
— Это все.
— Все?
— Извини, но больше ничего наскрести не удалось.
— Ты же частный сыщик!
— А это значит, что в отличие от тебя я ничего не придумываю. А теперь как насчет приличных билетов на “Черных ястребов”?
— Ты не заслуживаешь никаких билетов! — возмутился Нэш.
— А ты не заслуживаешь такого друга, как я! — заорал Мейсон. — Вспомни, кто дал тебе наводку на самозваного проповедника, который выкачивал деньги из старушек? А как насчет бомбы, заложенной на мосту?
— Ты разбиваешь мне сердце.
— Ты бы его сначала заимел!
— Пошел к черту! — огрызнулся Нэш.
— Помни, я тебя знал, еще когда ты был жалким бродягой.
— А я и сейчас бродяга. Когда я был маленьким и мать спрашивала меня, кем я хочу стать, когда вырасту, я отвечал: “Цыганом”.
Мейсон громко засмеялся:
— Ты ненормальный.
— Да ладно, не бери в голову.
— Угу. Ты тоже.
Нэш повесил трубку и сделал для себя пометку достать четыре билета на “Черных ястребов”. Потом он откинулся на вращающемся стуле, сцепил руки за головой и уставился в потолок.
Что ему нужно, так это подлинное фото. И невыдуманная история.
Что ему нужно, так это посидеть в засаде.
Нэш никогда раньше не сидел в засаде. Оказалось, что это именно то, чего он ожидал, — скука смертная.
Он припарковался примерно в квартале вверх по улице наискосок от дома Айви, от души надеясь, что его автомобиль не привлечет к себе слишком много внимания. Мало кто из обитателей Золотого побережья мог похвастаться таким редкостным экземпляром, как его “Форд” 76-го года выпуска. Музейная вещь!
Дом и окружающий его громадный участок выглядели в точности как на фотографии, найденной им в библиотеке. Правда, насколько он мог судить, никаких доберманов на территории не было.
А чему удивляться? Животные гадят, с ними много возни. Такие люди, как супруги Айви, не захотят обзаводиться животными — даже сторожевой собакой. Впрочем, есть у них собака или нет, это не имело значения. Нэш все равно не собирался проникать на территорию поместья. Вот уж что ему меньше всего нужно, так это арест за незаконное вторжение в частные владения. Нет, он ждал, что кто-то придет или выйдет, но, похоже, только даром тратил время. Этой ночью опять ничего не случится, как и вчерашней. И позавчерашней.
Было уже за полночь. Несколько часов назад у него на глазах любящие супруги вместе покинули дом, а потом вернулись — тоже вместе. Сейчас они, наверное, наверху — занимаются этим. Почему-то мысль о Саре в объятиях Донована Айви покоробила Нэша. Ему даже не хотелось вникать, с какой стати эта мысль показалась ему такой неприятной.
Ему-то что за дело? Для него все это ровным счетом ничего не значит.
Нэш отодвинул назад сиденье, чтобы ногам было посвободнее, обхватил себя руками, откинулся затылком на спинку и закрыл глаза.
* * *
Сара Айви сидела на полу в ванной, закрыв глаза и привалившись затылком к стене. Рядом с ней стояла почти пустая бутылка марочного виски двенадцатилетней выдержки. На Саре все еще было белое вечернее платье с бисерной отделкой, бриллиантовые сережки-слезки и такое же ожерелье.Из спальни до нее доносилось ровное, размеренное дыхание Донована. Он спал. Он всегда глубоко засыпал, “застолбив на ней свой участок”, как он выражался.
Надо принять душ. Смыть его с себя. Да, надо попытаться смыть его с себя. Но она знала, что легче ей не станет.
“Не смей себя жалеть. Не смей себя жалеть”. Но она жалела себя. Ужасно жалела. “Я жалею. Ты жалеешь. Все мы жалеем…” Сара облизнула губы и почувствовала вкус помады. И вкус Донована. Она все еще слышала запах его лосьона для бритья. Его пота.
Шлюха. Она чувствовала себя шлюхой. Сара еще несколько минут просидела на полу. Потом, двигаясь с чрезвычайной осторожностью, она поднялась на ноги. Плитки пола холодили ее босые ступни. Ни белья, ни чулок. Об этом позаботился Донован.
“Неужели дело того стоит? Спать с таким человеком, как Донован Айви, в обмен на безбедную жизнь?”
Нет, нет, дело того не стоит. Две мысли прочно поселились у нее в голове.
Она ненавидит себя — раз.
Ей надо отсюда выбраться — два.
Сара поднесла бутылку к губам, допила виски, затем осторожно поставила пустую бутылку на мраморную туалетную полку. Она взглянула на свое отражение в зеркале. На размазанную по лицу губную помаду. На темные круги под глазами.
“Я тебя ненавижу”.
Она слишком сильно наклонилась вперед и потеряла равновесие — схватилась за мраморный край полки и при этом опрокинула флакон одеколона.
Он не разбился. Сара не понимала, как это могло случиться. Он должен был разбиться, рассыпаться на миллион крошечных осколков.
Донован.
Она прислушалась. Вдруг шум его разбудил?
Но все было тихо. Только из спальни доносилось ровное, размеренное дыхание.
Сара перевела дух, поставила флакон на место и вышла из ванной в спальню, где Донован спал, растянувшись лицом вниз на постели. Голый.
Донован очень гордился своим телом. Он был одержим своим телом, накачивал мускулы каждый день.
Он что-то пробормотал, покрепче стиснул подушку и затих. Сара долго смотрела на него, бессильно уронив руки.
Ей хотелось, чтобы он умер.
Нет, ей самой хотелось умереть.
С удивительной ясностью, которая иногда накатывала на нее, когда она была сильно пьяна, Сара вдруг поняла, что ей надо делать.
Такого спокойствия, такой уверенности она не чувствовала вот уже много лет. Она вытащила из ушей бриллиантовые серьги и бросила их на пол. Они упали на ковер с едва слышным мягким стуком. За ними последовало ожерелье. Потом она повернулась и вышла из комнаты. Спустилась вниз по лестнице. Отключила сигнализацию, отперла парадную дверь и вышла на крыльцо.
Лай. Где-то лаяла собака.
Это был не грозный лай сторожевого пса, готового вцепиться в горло чужаку, а брехливый, вздорный, действующий на нервы лай домашней собачки — лишь бы пошуметь.
Где-то вдалеке его услыхала и подхватила другая собака.
Нэш просыпался постепенно, не сразу соображая, где находится. Он не был ни в одном из привычных ему мест: на кушетке в редакции, в продранном шезлонге на крыше “Дырявой луны”, в машине, оставленной в гараже.
Засада!
Он дежурит в засаде у дома Айви.
Только он выпрямился и потянулся, чтобы немного размяться, как из ворот особняка выплыла белая фигура.
Сара Айви.
Вот и ладушки. Именно этого момента он и ждал. Она потихоньку уходит среди ночи на тайное рандеву.
С тяжело бьющимся сердцем Нэш опустился на сиденье и начал наблюдать, пригнувшись к рулевому колесу. Вот сейчас кто-нибудь подъедет и подберет ее. Но никто не подъехал. На дороге не было никакого движения. Все нормальные люди давно уже видели третий сон.
Ни минуты не колеблясь, Сара пересекла улицу в ярком свете уличного фонаря. Потом ее поглотила тень, но Нэш все-таки разглядел, что она направляется по тротуару в противоположную от него сторону.
Нэш выждал сколько мог, не желая терять ее из виду, потом повернул ключ зажигания. В ночной тишине шум двигателя, обычно работавшего очень тихо, показался ему оглушительным, словно он завел трактор.
Сара Айви ничего не заметила.
Она была уже на расстоянии двух кварталов, но ее белое платье призрачно светилось в темноте. Нэш плавно, дюйм за дюймом, отделился от тротуара и медленно двинулся вперед, не зажигая фар, позволив машине скользить по инерции, стараясь держаться в тени. Впрочем, это не имело значения. Сара Айви была целиком поглощена предстоящим свиданием и ничего вокруг не замечала.