Виан Борис. Сердцедер

   — О! — воскликнул Жакмор в негодовании. — В конце концов, хотеть чего-либо означает быть прикованным к своему желанию.
   — А вот и нет, — возразил Ангель. — Свобода — это желание, которое исходит от вас. А в общем-то…
   Он остановился.
   — А в общем-то, — подхватил Жакмор, — вы просто морочите мне голову. Я собираюсь вести сеансы психоанализа и забирать истинные желания, хотения, сомнения и все такое, а вы тут меня терзаете.
   — Подождите, — в раздумье произнес Ангель, — проведем следующий опыт: попробуйте хоть на секунду полностью перестать хотеть желания других. Попробуйте. Но только честно.
   — Я согласен, — сказал Жакмор.
   Они остановились на обочине. Психиатр закрыл глаза и, казалось, полностью расслабился. Ангель пристально вглядывался в его лицо. Кожа Жакмора как будто дала бесцветную трещину. Лицо постепенно светлело; какую-то странную прозрачность приобретали руки, шея, тело.
   — Посмотрите на свои пальцы… — прошептал Ангель.
   Жакмор открыл почти бесцветные глаза. Сквозь свою правую руку он увидел черный кремень на дороге. Внезапно, как бы одернув себя, он снова обрел очертания и плотность.
   — Вот видите, — заметил Ангель. — В абсолютно расслабленном состоянии вы перестаете существовать.
   — Ну… — протянул Жакмор. — Вы сильно заблуждаетесь. Если вы надеетесь меня переубедить с помощью подобных фокусов… Лучше объясните, как это у вас получилось…
   — Ладно, — махнул рукой Ангель. — Я даже рад, что вы такой лицемер и совершенно не хотите признавать очевидного. Это в порядке вещей. У психиатра должна быть нечистая совесть.
   Они дошли до окраины деревни и, не сговариваясь, одновременно повернули назад.
   — Ваша жена хочет вас видеть, — произнес Жакмор.
   — С чего вы взяли? — буркнул Ангель.
   — У меня такое предчувствие, — сказал Жакмор. — Я — идеалист.
   Они вошли в дом и поднялись по лестнице. Резные дубовые перила услужливо прогнулись под увесистой пятерней Жакмора. Ангель открыл дверь в комнату Клементины.

X

 
   Он застыл на пороге. Жакмор остановился за его спиной в ожидании.
   — Ты не против, если я войду? — спросил Ангель.
   — Войди, — ответила Клементина.
   Она взглянула на него мельком — и не друг, и не враг, а так. Так он и стоял, не осмеливаясь присесть на край кровати, — боялся потревожить.
   — Я тебе больше не верю, — сказала она. — Женщина, которой наделали детей, не может верить мужчинам. Особенно тому, кто наделал.
   — Моя бедная Клементина, — начал Ангель, — ну и досталось же тебе!
   Она резко вскинула голову. Она не хотела, чтобы ее жалели.
   — Завтра я встану с кровати. Через шесть месяцев они должны научиться ходить. Через год — читать.
   — Ты идешь на поправку, — сказал Ангель. — Узнаю прежнюю Клементину.
   — А это была не болезнь, — отрезала она. — С этим покончено. Это не повторится никогда. В воскресенье их должны крестить. Их назовут Жоэль, Ноэль и Ситроэн. Я так решила.
   — Жоэль и Ноэль, — повторил Ангель. — Звучит не очень красиво. Есть еще Азраэль, Натанаэль. Ариэль, в конце концов. Или Сливунэль.
   — Ты уже ничего не изменишь, — отчеканила Клементина. — Жоэль и Ноэль для двойняшек. Ситроэн — для третьего. За этим, — добавила она сама себе вполголоса, — мне придется присматривать с самого начала. С ним будет нелегко, но он такой славный. Завтра, — громко объявила она, — у них должны быть кроватки.
   — Если вам надо что-то купить, — предложил Жакмор, — я к вашим услугам. Не стесняйтесь.
   — Хорошая идея, — согласилась Клементина. — Ручаюсь, вы не останетесь без дела.
   — Это не в моих привычках, — заметил Жакмор.
   — Но здесь вы этому быстро научитесь, — одернула его Клементина. — А теперь уходите. Оба. Закажите у столяра три кроватки. Две маленькие и одну побольше. И скажите ему,, чтобы сделал как следует. И пришлите ко мне Белянку.
   — Хорошо, дорогая, — промолвил Ангель.
   Он склонился над женой, поцеловал ее и выпрямился. Из комнаты он вышел первым, Жакмор — вторым.
   — А где Белянка? — спросил психиатр, закрыв за собой дверь.
   — Внизу… — ответил Ангель. — В застиральне. В застерильне. Пойдемте обедать. За покупками сходим потом.
   — Схожу я, — сказал Жакмор. — А вы останетесь здесь. У меня нет ни малейшего желания продолжать эти утомительные споры. И вообще, не мое это дело — дискутировать. В конце концов, психиатр призван психиатрировать. Это же очевидно.

XI

 
   Жакмор пересек ограду во второй раз и вышел на дорогу, ведущую в деревню. Справа — стена сада, прибрежная скала и очень далекое море. Слева — возделанные поля, беспорядочно разбросанные деревья и изгороди в ряд. Колодец, который он не заметил утром, венчала странная каменная надстройка с двумя колоннами и закрепленным между ними барабаном из ясеня, удерживающим шероховатую ржавую цепь. Вода в глубине колодца закипала, накипь выплескивалась через край, отражая белооблачные кудряшки, проворно расчесываемые гребешком голубого неба.
   Вдали показались первые дома, на удивление грубо сколоченные фермы подковообразной формы; концы подков были обращены в сторону дороги. Сначала появилась одна, другая, и обе — с правой стороны. Двор имел обычную планировку: посреди квадратной площадки — большой пруд, в его чернильной воде водились раки и вибраки; по левую руку — крыло, где жил фермер с семьей, по правую и в глубине — хлев и конюшня, расположенные на втором этаже, куда скотина карабкалась по довольно крутому пандусу. Под этим скотским трапом, подпираемым массивными сваями, держали лохани, в которых скапливались — благодаря силе притяжения — навоз и дерьмо. Пустые корыта в хлевах заполняли соломой, зерном и кормами. В специально оборудованном чулане портили фермерских девок. Двор, мощенный серым гранитным булыжником, разделялся на ромбы ровными полосками губчатой травы цилиндрической формы, такой же, как на обочине дороги.
   Жакмор шел дальше; вокруг не было ни души. Ферм становилось все больше. Теперь они встречались и по левую сторону, в которую, расширяясь, заворачивала дорога. На повороте ее внезапно обогнал красный ручей — гладь на уровне берега: ни складки, ни морщинки — с плывущими комочками неясного, как будто пищеварительного происхождения. Отовсюду из пустых домов доносился непонятный гул. Не удавалось Жакмору определить и составные компоненты сложных зловонных паров, которые окатывали его из-за каждого угла.
   Но все же особое любопытство вызывал ручей. То он сухо сходил на нет — ни единой капли, то вдруг наполнялся до краев, набухая, надуваясь, натягивая прозрачную пленку. Речушка мутного светло-красного цвета. Гуашка кровавых плевков, разведенных в слюне. Жакмор подобрал булыжник и бросил в ручей. Булыжник скромно погрузился в жидкость, без шума, без всплеска, ну прямо пуховая заводь.
   Тем временем дорога выросла в вытянутую площадь с возвышением, на котором расставленные в шеренгу деревья стерегли тень, и раздвоилась. Справа обнаружилось какое-то толпливое мельтешение; туда Жакмор и направился.
   Подойдя поближе, он понял, что это всего лишь ярмарка стариков. Он увидел деревянную лавку, выставленную на солнце, и большие валуны, на которых устраивалась прибывающая публика. Старичье сидело на лавочке; три валуна уже были заняты зрителями. Жакмор насчитал семь стариков и пять старух. Перед скамьей красовался муниципальный барышник с молескиновой тетрадью под мышкой. На нем был старый вельветовый костюм коричневого цвета, башмаки, подбитые гвоздями, и, несмотря на жару, гнусный картуз из кротовой кожи. От него плохо пахло, а от стариков еще хуже. Многие из них сидели неподвижно, опираясь на отполированные ладонями палки, все без исключения в засаленных лохмотьях, небритые, с морщинами, забитыми засохшей грязью, и со слипшимися от долгой подсолнечной работы веками. Шамкали беззубые рты, вонял зубной перегной.
   — Итак, — приступил барышник, — вот этот стоит совсем недорого и может еще хорошо послужить. Ну как, Жавруняк, неужели не возьмешь его для своих ребятишек? Он еще может от них как следует огрести.
   — А он еще может им как следует показать?
   — Ах, это? Еще как! — заверил барышник. — Ну-ка, иди сюда, старый хрен!
   Он подозвал старика. Тот, согнувшись в три погибели, шагнул вперед.
   — Покажи-ка им хорошенько, что там у тебя между ног!
   Дрожащими руками старик принялся расстегивать замусоленную до блеска ширинку. Зрители расхохотались.
   — Вы только посмотрите! — воскликнул Жавруняк. — Оказывается, у него действительно еще что-то есть!
   Он склонился над стариком и, корчась от смеха, пощупал жалкий комочек.
   — Ладно! Беру за сто франков.
   — Продано! — крикнул барышник.
   Жакмор знал, что в деревне такие ярмарки — дело привычное, но сам он при этом присутствовал в первый раз, и зрелище его поразило.
   Старик застегнул ширинку и застыл в ожидании.
   — Пшел, старая шепеля! — прикрикнул Жавруняк, пнув старика так, что тот зашатался. — Развлекайтесь, ребята.
   Старик засеменил по дороге. Двое детей отделились от толпы. Один из них принялся подстегивать старика прутиком, а другой повис у него на шее, стараясь опрокинуть на землю. Тот шлепнулся лицом в грязь. На них никто не обращал внимания. Один Жакмор, как зачарованный, наблюдал за ними. Старик встал на колени; из разбитого носа потекла кровь, изо рта что-то вывалилось. Жакмор отвернулся и присоединился к толпе. Барышник расхваливал толстую коротенькую женщину лет семидесяти с редкими свалявшимися волосами, выбивающимися из-под черной косынки.
   — Ну что, эта в хорошем состоянии, — продолжал он. — Есть желающие? Зубов нет вовсе. Так, глядишь, даже сподручнее.
   Жакмора слегка покоробило. Он вгляделся в окружающие его лица. Одни мужчины, лет тридцати пятисорока, крепкие, коренастые, с залихватски нахлобученными картузами. Народец стойкий, несгибаемый. Некоторые — аж с усами. Верный признак.
   — Шестьдесят франков за Адэль! — подзадоривал барышник. — За такую цену — да еще и без зубов. Почти даром. Ты, Христунок? Или ты, Кувшинюк?
   Он треснул старуху по спине.
   — Вставай, старая кляча, пускай на тебя полюбуются! Товар что надо.
   Старуха поднялась. Качнулась омерзительная масса жира в сеточке набухших вен.
   — Повернись! Покажи народу свои ляжки. Загляденье!
   Жакмор старался не смотреть. От старухи чудовищно воняло; он почувствовал, что его сейчас вытошнит насмерть.
   — Пятьдесят, — раздался чей-то фальцет.
   — Забирай, она — твоя! — прокричал барышник. Старуха даже не успела оправить холщовую юбку, как он дал ей увесистую оплеуху. Огромный темноволосый битюг, стоящий рядом с Жакмором, добродушно рассмеялся. Жакмор положил ему руку на плечо.
   — Что же вы смеетесь? Неужели вам не стыдно?
   Тот сразу же перестал смеяться.
   — Неужели мне что?
   — Вам не стыдно? — мягко повторил Жакмор. — Это же старики.
   Сокрушительной силы удар пришелся в губу, Жакмор даже не успел увернуться. Губа лопнула, он ощутил соленый привкус крови. Психиатр покачнулся и упал. На него никто не смотрел. Аукцион продолжался.
   Он поднялся и отряхнул брюки от пыли. За его спиной возвышалась стена мрачных враждебных спин.
   — А у этого, — донесся лающий голос старьевщика, — деревянная культяпка! Нравится? Сто десять франков для начала! Сто десять!
   Жакмор пошел прочь. Удаляясь, площадь выходила на улицу, обещающую большую лавочную активность. Жакмор направился в ту сторону. Он чувствовал себя в полной растерянности, ему было не по себе. Через несколько минут он вошел в столярную лавку. Дверь захлопнулась за его спиной. Ему оставалось только ждать.

XII

 
   В комнате для посетителей, скорее походившей на уборную, хозяина не было. Обстановка располагала: пол из зашарканных, изрядно почерневших еловых досок, стол черного дерева, два стула с вылезающей соломой, старый календарь на стене и сажа на месте печи в самом углу. Дощатые перегородки. В глубине — приоткрытая дверь в мастерскую, откуда доносились мастерские звуки: два прерывистых постукивания, которые накладывались одно на другое, но не сливались.
   Жакмор подошел к двери.
   — Есть кто живой? — тихо спросил он.
   Постукивания продолжались, он прошел в мастерскую, которая оказалась длинным и довольно просторным сараем, загроможденным досками, брусьями, наспех сколоченными перекладинами. Свет проникал в помещение откуда-то сверху; Жакмор разглядел три или четыре верстака, маленькую ленточную пилу, дрель, фрезерный станок на расколотом чугунном основании. На стенах угадывались различные инструменты. Справа, у двери, через которую только что вошел Жакмор, — огромная куча щепок и опилок. Стоял густой запах столярного клея, исходивший предположительно от липкого ведра, что разогревалось на маленькой угольной печке в самом конце сарая перед другой дверью, в сад. На прогнувшейся балке висели раздолбанные приспособления для столярных работ, винтовые зажимы, старые полотна для пил, присоседившаяся ни с того ни с сего зеленая мышь, всякий хлам, разное барахло.
   Тут же слева на двух крепких подпорках во всю длину растянулось огромное дубовое бревно. Сидя на нем верхом, крохотный подмастерье в лохмотьях тюкал топором, пытаясь вытесать из бревна прямоугольную балку. Худые ручонки едва удерживали тяжелую рукоятку. Чуть дальше возвышалась странная конструкция из белого дуба, внутри которой работал хозяин мастерской; он обивал кожей кромки этой кабинки-ложи, снабженной толстыми ставнями на петлях, поскрипывающих при каждом ударе молотка.
   Мужчина колотил, ребенок долбил. На Жакмора никто не обращал внимания; он растерянно постоял в Дверях и наконец решился прервать их занятия.
   — Здравствуйте! — громко произнес он.
   Хозяин оторвался от своих гвоздей и поднял голову. Показалось уродливое лицо с большим ртом, отвислыми губами и утюгообразным носом; высунулись крепкие жилистые руки, мохнатые толстым рыжим волосом.
   — Чего тебе? — спросил он.
   — Мне нужны кроватки, — сказал Жакмор. — Для детей, которые родились в доме на скале. Надо сделать две кроватки. Одну двухместную, а другую побольше — одноместную.
   — Одну сделаю, — буркнул столяр. — Трехместную, два места по ходу движения.
   — А еще одну, побольше… — вставил Жакмор.
   — Еще одну побольше… Там видно будет, — решил столяр. — Ручной работы или на станке?
   Жакмор посмотрел на щуплого подмастерья, который колошматил словно в забытьи; жалкий механизм, намертво прикованный к рабочему месту.
   — Вручную будет дешевле, — пояснил столяр. — Станки — дорогое удовольствие, а этих недоносков — навалом, что десяток, что дюжина.
   — Суровое здесь воспитание, — заметил Жакмор.
   — Так вручную или на станке? — переспросил столяр.
   — На станке, — решился Жакмор.
   — Ну, конечно, — проворчал столяр. — А все из вредности, специально, чтобы мои станки износились…
   — До завтра, — сказал Жакмор.
   Затем, желая польстить хозяину, он сделал вид, что интересуется его работой.
   — А это что у вас? — спросил он.
   — Амвон, — ответил мужчина. — Для церкви.
   Он казался гордым и смущенным одновременно. С каждым словом из хляби рта моросил слюнявый дождик.
   — Амвон? — удивился Жакмор.
   Он подошел поближе, чтобы получше рассмотреть конструкцию. Это был действительно амвон. Кафедра с крышкой. Престранная модель. Ничего подобного Жакмор раньше не видел.
   — Я никогда не был в деревне, — сказал он. — И знаете, в городе их делают несколько иначе. Вот почему мне захотелось взглянуть.
   — В городе, — сказал столяр, злобно посмотрев на Жакмора, — и в Бога-то уже не верят.
   В этот момент маленький подмастерье выронил топор и рухнул, уткнувшись лицом в дубовое бревно. Внезапная тишина ужаснула Жакмора, он подошел к ребенку. Тем временем мастер отошел в сторону, вновь появился, держа в руках ржавую консервную банку, до краев наполненную водой, и плеснул содержимым в мальчика. Видя, что ребенок не поднимается, он запустил в него банкой. Подмастерье тяжело вздохнул, возмущенный Жакмор подался было вперед, чтобы ему помочь, но маленький грязный кулачок уже вновь поднимался и опускался в прежнем вялом однообразном ритме.
   — Как вы жестоки, — сказал мастеру Жакмор. — Это же ребенок! Как вам не стыдно?!
   Удар в челюсть чуть не опрокинул его навзничь, два шага назад сохранили зыбкое равновесие. Психиатр осторожно ощупал подбородок — хорошо еще, что борода смягчила удар. Как ни в чем не бывало столяр вновь принялся за работу. В очередной раз опустив молоток, он сделал паузу и небрежно бросил: «Зайди в воскресенье. Красивый получится амвон» — и с гордостью погладил поверхность. Лакированный дуб, казалось, вздрогнул от прикосновения.
   — Твои кровати будут готовы в воскресенье, — добавил он. — Сам их заберешь. В пять часов.
   — Хорошо, — ответил Жакмор.
   Удары возобновились. Сгущался запах столярного клея. Жакмор посмотрел в последний раз на подмастерье, пожал плечами и вышел.
   На улице было тихо. Психиатр пустился в обратный путь. Оставляя позади себя деревенские окна, он чувствовал дрожь занавесок. Откуда-то выбежала, напевая, маленькая девочка. Она несла огромный эмалированный кувшин, чуть ли не больше ее самой. Заходя в дом, девочка уже не пела.

XIII

30 августа

   Ангель и Жакмор сидели в просторном прохладном холле. Туда-сюда сновала служанка, возилась с напитками. Наконец поставила поднос с кувшином и стаканами перед Ангелем. Окна и дверь в сад были открыты. Время от времени в холл вдувало какое-нибудь насекомое, и его крылышки жужжали под высоким потолком.
   Все умиротворялось.
   — Кровати должны быть готовы сегодня в пять часов, — произнес Жакмор.
   — Значит, они уже готовы, — сказал Ангель. — Наверняка имелось в виду пять часов утра.
   — Вы так думаете? — спросил Жакмор. — В таком случае они, конечно, уже готовы.
   Они замолчали. Молча выпили; на какое-то время воцарилась тишина, которую робко нарушил Жакмор:
   — Я бы не стал с вами говорить о том, что вам и так хорошо известно и вряд ли вызывает хотя бы малейший интерес, но вчерашнее зрелище в деревне меня просто поразило. Люди здесь какие-то странные.
   — Вы находите? — спросил Ангель.
   Спросил он вежливо, но, судя по интонации, без особенного интереса.
   Жакмор запнулся.
   — Да, — сказал он. — Я нахожу их странными. Но я полагаю, что их образ мыслей станет мне понятным, когда мы познакомимся поближе. А потом, где-нибудь в другом месте я бы удивлялся ничуть не меньше. Ведь мне, новоявленному, все в диковинку.
   — Вне всякого сомнения, — рассеянно согласился Ангель.
   Перед окном пролетела какая-то птица. Жакмор проследил за ней взглядом.
   — А вы, — сказал он, внезапно меняя тему разговора, — конечно же, не желаете пропсихоанализироваться?
   — Нет, — ответил Ангель. — Конечно же, нет. Да я и не интересен. Я — заинтересован. А это не одно и то же.
   — Чем? — поинтересовался Жакмор, предпринимая чудовищные усилия для поддержания разговора.
   — Всем и ничем, — сказал Ангель. — Жизнью. Мне нравится жить.
   — Вам везет, — прошептал Жакмор.
   Он залпом выпил то, что оставалось в стакане.
   — Хорошая штука, — заметил он. — Я могу налить еще?
   — Будьте как дома, — сказал Ангель. — Не стесняйтесь.
   Снова воцарилось молчание.
   — Пойду проведаю вашу жену, — сказал Жакмор, поднимаясь. — Ей одной, наверное, скучно.
   — Да-да, — сказал Ангель. — Разумеется. Потом зайдите за мной, я возьму машину, и мы вместе поедем за кроватками.
   — Я быстро, — сказал Жакмор.
   Он вышел из комнаты и направился к лестнице. Тихонько постучал в дверь Клементины, дождался разрешения войти и не преминул им воспользоваться. Клементина с младенцами лежала на кровати. Два — справа, третий — слева.
   — Это я, — подал голос психиатр. — Пришел справиться, не нужно ли вам чего…
   — Ничего, — отрезала она. — Скоро будут готовы кровати?
   — Должны быть уже готовы, — ответил Жакмор.
   — Какие они из себя? — спросила она.
   — М-м… — промямлил Жакмор. — Мне думается, что он их сделал, скажем, сообразно своим представлениям. Два места по ходу движения, а третье — против.
   — Одно место побольше? — встрепенулась Клементина.
   — Я ему сказал, — осторожно уточнил Жакмор.
   — Вы хорошо устроились? — спросила Клементина после небольшой паузы.
   — Очень хорошо, — заверил ее Жакмор.
   — Вам ничего не нужно?
   — Ничего.
   Один из засранцев поморщился и заворочался. У него в животе что-то шумно и гулко бултыхнуло, обезьянья рожица разгладилась. Клементина улыбнулась и похлопала ребенка по животу.
   — Ну, ну, у моего мальчика колики.
   Заскулил второй. Клементина подняла глаза на настенные часы, потом перевела их на Жакмора.
   — Мне пора кормить, — объявила она.
   — Я вас оставляю, — прошептал Жакмор и бесшумно вышел.
   Клементина схватила младенца и принялась его разглядывать. Это был Ноэль. Его губы кривились и стягивались в уголках рта, оттуда просачивался дрожащий скрип. Она быстро положила его на кровать и достала грудь. Приложила к ней ребенка. Он начал сосать и чуть не поперхнулся. Тогда она резко отняла его от груди. Тоненькая струйка молока описала дугу и попала в упругую округлость. Разозленный Ноэль громко закричал. Она поднесла его к груди, и он, продолжая поскуливать, жадно засосал. Она вновь отстранила его от себя.
   Он яростно завопил. Клементине стало даже интересно. Она проделала это снова. И так еще четыре раза. Взбешенный Ноэль захрипел и внезапно начал задыхаться. Его лицо приняло лиловый, почти фиолетовый оттенок. Уродливо перекошенный рот растянулся в немом крике, по почерневшим от злости щекам потекли слезы. Перепуганная насмерть Клементина затормошила ребенка.
   — Ноэль, Ноэль, ну что ты…
   Она заметалась по комнате. Еще немного, и она позвала бы на помощь, но в этот момент Ноэль перевел дыхание и снова завопил. Дрожащими руками она быстро сунула ему грудь. Он моментально успокоился и засосал, причмокивая губами.
   Она провела ладонью по покрывшемуся испариной лбу. Она больше никогда не будет этого делать.
   Насытившись, Ноэль оторвался от груди. Сглотнул, отрыгнул и почти сразу же погрузился в сон, прерываемый время от времени тяжелыми вздохами.
   Взяв на руки последнего, она почувствовала на себе его взгляд. Ей стало не по себе от тревожной глубины широко раскрытых глаз этого чуждого божка с завивающимися волосками на макушке. Он улыбался странной понимающей улыбкой.
   Пришел его черед. Иногда он прекращал сосать и пристально рассматривал Клементину, не отпуская, но и не заглатывая кончик соска.
   Когда он закончил, она положила его слева от себя и повернулась спиной. Потянулась и медленно погрузилась в зыбкую дремоту. Хлипкие посапывания укачивали. От пеленок исходил кислый запах пота. Сон получился кошмарный.

XIV

 
   Ангель вывел машину из гаража и остановился в ожидании Жакмора. Тот задержался, любуясь чудесной картиной: фиолетовое море, дымка с проблесками неба, цветы и деревья в саду, белый ладный дом посреди этой пестрой оргии.
   Жакмор сорвал маленький желтый цветок и сел в машину. Автомобиль был старым, не очень удобным, но зато надежным. Крепкий кузов был открыт нараспашку, борт держался на двух цепях, и свежий воздух свободно циркулировал в кабине.
   — Какой пейзаж! — воскликнул Жакмор. — Какие цветы! Какая красота! Какие…
   — Да, — отозвался Ангель.
   Выехав на пыльную дорогу, он поддал газу. Поднявшееся за машиной облако сразу же опустилось на губчатую траву, к которой Жакмор уже успел привыкнуть.
   На обочине стояла коза и голосовала рогами. Ангель затормозил.
   — Залезай, — сказал он животному.
   Коза запрыгнула в машину и устроилась в кузове.
   — Они все катаются автостопом, — пояснил Ангель. — А так как мне совсем незачем ссориться с крестьянами…
   Свою фразу он так и не закончил.
   — Понятно, — ответил Жакмор.
   Чуть дальше они подобрали свинью. Перед самой деревней животные соскочили с машины и побежали к своим фермам.
   — Когда они ведут себя спокойно, — добавил Ангель, — им разрешают гулять. А если нет, то их наказывают. Бьют. Или запирают. А то и съедают без суда и следствия.
   — А-а-а… — протянул оторопевший Жакмор.
   Ангель остановился у столярной мастерской. Они вышли из машины. В маленькой приемной стоял длинный ящик, в котором лежало едва прикрытое старой мешковиной худое и бледное тело подмастерья, обрабатывавшего накануне дубовую балку.
   — Есть кто живой? — крикнул Ангель и постучал по столу.
   Появился столяр. Как и вчера, из мастерской доносился стук. Не иначе как очередной подмастерье. Хозяин вытер нос рукавом.
   — За кроватями приехал? — спросил он Ангеля.
   — Да, — ответил тот.
   — Ну, забирай, вон они, — сказал хозяин и махнул рукой в сторону лестницы.
   — Помоги мне, — попросил Ангель.
   Они скрылись за дверью. Жакмор отогнал жирную жужжащую муху, которая кружила над мертвенно-бледным лицом ребенка.
   Ангель с хозяином погрузили разобранные на секции кроватки в машину.
   — И этого с собой захвати, — сказал столяр, показывая на ящик с подмастерьем.