– Положи руки за голову.
Он медленно повиновался, явно встревоженный тем, что мне стало видно по крайней мере полдюйма темных лобковых волос, неожиданно оказавшихся гораздо более жесткими, чем чудесная на ощупь растительность в других местах его тела. Прямо над пупком часто билась жилка; живот от дыхания подымался и опускался, как маленькие меха.
Я мягко положила руку поверх пупка. Завитки волос щекотали мою ладонь. Я чувствовала, как стучит кровь в его артериях. Ощущение власти было полным. Мне казалось, это я направляю ток его крови и по моей команде бьется его сердце. Я чувствовала, что могу все.
– Ты нервничаешь, Расти, – я решила его подразнить.
Он покраснел.
– Нет… нет, мисс Майра. Нисколько. Просто здесь жарко.
– И тебе не нравится осмотр.
– Ну, это как-то странно, знаете… – голос его срывался от напряжения.
– Что же тут странного?
– Ну, видите ли… Я хочу сказать, что женщина вроде вас делает все такое…
– Разве тебя никогда не осматривала медсестра?
– Никогда! – Попытка Расти вернуть мужественный образ была полностью нейтрализована, когда я неожиданным рывком сдернула вниз его трусы; растительность оказалась полностью на виду, но ничего больше, потому что под тяжестью его тела трусы затормозились в критическом месте.
Я очень тщательно ощупала его живот в разных местах, испытывая удовольствие от упругости мышц, проступавших под шелковистой кожей. Некоторое время я пальпировала прямо над лобком, сильно надавливая на каждую из двух артерий, что сходятся в паху. Но даже основание пениса мне было недоступно.
Затем я взяла специальный инструмент для определения толщины подкожного жирового слоя, по виду напоминавший щипцы для сахара. С расширившимися от страха глазами он наблюдал, как я захватила им кожу на животе, подтянула ее так высоко, как смогла, а затем резко отпустила.
– Отличная эластичность, – сказала я, больно ущипнув его за живот; он громко вскрикнул:
– Эй, ведь больно же!
Возвращение к детству было явным.
– Прекрати, ты ведешь себя, как ребенок! – Я мягко прихватила щипцами один из сосков. Он дернулся в сторону, пытаясь освободиться. Я действовала осторожно и постаралась не сделать ему больно.
Дальнейшими прикосновениями я стала поддразнивать бледный запавший сосок, заставляя Расти корчиться от мучительного наслаждения, которое это у него вызывало. Затем сосок выпрямился и напрягся. Я переключилась на другой, поигрывая золотистыми волосками вокруг, пока он не напрягся тоже. Глаза его затянулись поволокой; я нашла первую из его эрогенных зон и теперь исследовала и использовала ее (я не стала экспериментировать со сфинктером, ибо, как стало ясно при осмотре, это не возбуждало его, а скорее наоборот). Я взглянула на его трусы, дабы определить, нет ли там какого-нибудь шевеления, но ничего не заметила.
– Ты бы лучше снял брюки, – сказала я. – Ты совсем их помнешь.
– Да, правильно, – голос его снова сорвался,
– Поторопись! Мы не можем оставаться здесь всю ночь.
Он неуклюже сел и сдвинул брюки ниже колен, а я стянула их совсем и аккуратно повесила на стул.
Когда я снова повернулась к моей жертве, то с удивлением обнаружила, что Расти сидит на столе и поза его свидетельствует о намерении сбежать. Он ловко воспользовался тем, что я отвернулась, и подтянул трусы обратно в нормальное положение. Он сидел, свесив ноги к полу; руки, как щит, были сложены между ног, закрывая трусы; видна была только крепкая мускулатура. Он не хотел сдавать последний бастион без боя.
– Разве я велела тебе сесть? – холодно произнесла я.
– Но я думал, что вы все закончили, – дрожь в его голосе стала менее заметной, но весь он выглядел, как подросток, пытающийся избежать наказания.
– Я скажу, когда мы закончим. Ладно. Встань. Здесь. Напротив меня.
Он поднялся и замер в футе от меня. Так он стоял, неуклюже, скрестив руки впереди; на груди и плечах блестела испарина. Ноги у него были достаточно длинные, вполне пропорциональные, хотя мышцы ног выглядели более накачанными, чем остальные, – несомненно, результат игры в футбол. Он был так близко ко мне, что я могла чувствовать его тепло и естественный, природный запах его молодого тела.
– Вытяни руки вдоль туловища и постарайся по крайней мере стоять ровно. – Он повиновался. Мишень была прямо передо мной, на уровне моих глаз. Когда я уставилась на интересующее меня место, он нервно сжал ноги и переступил несколько раз. Его свободные трусы, к сожалению, всего лишь обозначали скрываемую под ними выпуклость, не давая возможности разглядеть что-либо более детально, обнаружилось, однако, что они спереди слегка подмочены.
– Посмотри! Ты замочил трусы, – я показала на влажное место, постаравшись не коснуться тела.
Он дернулся.
– Да, похоже. Я спешил.
– Юноши так неосторожны во всех этих делах.
Да, мы прошли большой путь: от работы кишечника до детского недержания – вот это прогресс! Я снова посмотрела в медицинскую карту.
– Ах, да! У тебя были когда-нибудь венерические болезни?
– О нет, мэм. Никогда!
– Надеюсь, ты говоришь мне правду, – с суровым видом я вписала в карту «нет». – Ты понимаешь, что у нас есть способы узнать.
– Честное слово, я вас не обманываю. Я всегда был осторожен… всегда.
– Всегда? И когда же ты начал вести половую жизнь?
– Когда? – Он смотрел на меня с глупым видом.
– Сколько тебе было лет?
– Тринадцать, наверно. Я точно не помню.
– Она была старше тебя?
Он кивнул.
– Это было в школе. Она была протестанткой, – добавил он ни к селу ни к городу.
– Это она тебе предложила?
– Да. Вроде того. Она пообещала, что, если я покажу ей, она покажет мне. Вы понимаете, детские игры.
– И тебе понравилось, что ты увидел?
– О да, – на его испуганном лице промелькнула улыбка.
– А ей?
Улыбка угасала, по мере того как он вспоминал ситуацию.
– Ну, она не жаловалась.
– Ты хочешь сказать, что ты был хорошо развит для своего возраста?
– Мне так кажется. Не знаю.
– Ты часто онанировал?
Он покраснел.
– Ну… иногда… я думаю, что все дети так делают.
– А сейчас?
– Сейчас? Нет. Зачем?
– Ты хочешь сказать, что Мэри-Энн достаточно тебя удовлетворяет?
– Да. И я ей не изменял.
– Сколько раз за ночь ты с ней бываешь?
Он сглотнул слюну.
– Это очень личное…
Я взяла щипцы и с силой ухватила его за правое бедро. Он вскрикнул. Когда он растирал покрасневшее место, его лицо выражало страх и упрек.
– Так будет всякий раз, когда ты не ответишь на мой вопрос.
Он почувствовал опасность.
– Думаю, я могу четыре или пять раз, но обычно у нас бывает раз-другой, потому что, видите ли, нам приходится вставать очень рано.
– Да ты просто жеребец, как здесь говорят.
– Ну, я не знаю… – он беспомощно развел руками.
– Скажи, как тебе кажется, твой пенис больше, чем у твоих ровесников, или меньше?
Он затрепетал, как жертва, преследуемая хищником.
– Господи, я не знаю. Я хочу сказать, откуда мне знать?
– Ты же видишь других парней в душе. В конце концов, ты спортом занимался.
– Не знаю, не обращал внимания.
– Но наверняка ты случайно мог видеть, – я смотрела прямо на потертую ткань, скрывавшую предмет моего расследования. Обе его руки дернулись, как если бы он хотел защититься.
– Мне кажется, я средний. Я никогда не думал об этом… честное слово.
Конечно, это была неправда, поскольку мне прекрасно известно, что подростков очень занимает и волнует сравнение себя с другими мужчинами.
– Ты необыкновенно скромен, – я говорила сухо. – Сейчас надо посмотреть, нет ли у тебя грыжи. Так что спусти вниз эти трусы.
– Но у меня нет грыжи, – пробормотал он. – Меня проверял этот тюремный врач в Мехико, и он сказал, что все в порядке в этом смысле.
– Лишний раз не помешает. Итак, если ты опустишь…
– Правда, у меня все нормально, – он был весь мокрый от пота.
– Расти, у меня такое впечатление, что по какой-то загадочной причине ты не хочешь, чтобы я исследовала твои гениталии. Что именно ты пытаешься скрыть от меня?
– Ей-богу, ничего! Мне нечего скрывать…
– Тогда почему ты так боишься, что я осмотрю тебя?
– Потому… потому что вы женщина, а я мужчина…
– Юноша, если быть точным…
– Пусть юноша, ладно, но все равно это нехорошо.
– Ты просто стесняешься.
– Конечно, я стесняюсь, вот так – перед дамой.
– Но я уверена, ты вряд ли стеснялся перед всеми этими девушками, которых ты – как там вы говорите – «трахал»?
– Но тогда все по-другому; когда вдвоем занимаешься любовью, все нормально.
– Когда трахаешься, – сказала я. Затем нахмурила брови, словно пытаясь найти выход из вставшей перед нами дилеммы. – Конечно, я должна уважать твою скромность. С другой стороны, мне надо закончить осмотр. – Некоторое время я молчала, затем сделала вид, что наконец-то нашла решение.
– Хорошо. Тебе не придется ничего снимать…
Он вздохнул с облегчением… слишком рано.
– Однако мне придется каким-то образом пропальпировать каждое яичко, как требуется для осмотра.
– О-о! – Разочарование и смятение.
– Надеюсь, ты согласен, что это разумный компромисс.
На этой оптимистической ноте моя правая рука проникла внутрь. Он чуть не взвился, когда мои пальцы скользнули вниз по его ноге. Тепло тела в паху ощущалось гораздо сильнее, чем на бедре. Волосы были мокрыми от пота.
Осторожно я взяла в руку его левое яичко. Оно оказалось необычно большим и твердым на ощупь, хотя в мешочке еще оставалось место, должно быть, из-за общего перегрева. Я нежно ласкала пальцами драгоценного врага, ныне находящегося в полной моей власти. Я взглянула вверх и увидела, что зрачки Расти расширились, как от боли. Да, я сделала ему больно. Я оставила яичко и продвинула пальцы дальше, пока не дошла до паховой полости, из которой оно когда-то в детстве по наивности вышло в мир. Я заправила его в полость. Расти застонал. У него начались позывы к рвоте. Вместе с ними я ощущала и другие симптомы ущемления мошонки, в частности прерывистое дыхание… При очередном позыве я увидела, что ему действительно плохо, и, отпустив яичко в нормальное положение, убрала руку.
– Господи Иисусе, меня чуть не вырвало, – прошептал он.
– Извини. Но я должна была проделать все, как полагается. Я буду поосторожней.
Снова моя рука оказалась внутри и нащупала другое, правое, яичко, которое оказалось несколько меньше левого. Поскольку я действовала бережно и деликатно, мой большой палец только немного заблудился и задел что-то толстое и неясное, вырастающее из жестких волос. Расти дернулся, но продолжал терпеть страдания от моих рук. Правое яичко я так же отправила на его старое место и держала там до тех пор, пока Расти не стало тошнить. Я дала яичку возможность упасть и убрала руку.
Расти глубоко вздохнул:
– Надеюсь, это все.
– Думаю, что так, – я сделала вид, что изучаю карту.
Вдохнув еще раз, он сел в кресло напротив и неловко стал надевать носок; тонкая ткань рвалась, через дырки виднелись пальцы.
Я наблюдала за ним.
– Ты очень неуклюжий.
– Да, мэм, – согласился он, быстро натягивая другой носок. Он старался не противоречить, настолько сильно он хотел поскорее исчезнуть.
– О, один вопрос мы забыли, – я просто излучала заботливость. – Тебе делали обрезание?
Ботинок выпал из его рук. Он быстро сдвинул бедра и подтянул трусы.
– С какой стати? Нет, конечно.
– Я слышала, некоторые поляки делают, – я сделала отметку в карте. – Верхняя плоть свободно открывается?
– Ну, конечно! – он покраснел как рак. – У меня все в порядке. Правда. Мэри-Энн ждет.
– Не так быстро, – холодно сказала я. – Я не давала тебе разрешения одеваться.
– Но я думал, мы закончили… – голос его звучал жалобно.
– Я тоже. Но то, что ты вскочил как ошпаренный, вызывает у меня сильные подозрения.
– Подозрения?
– Да. Сначала ты упросил меня не проводить осмотр на предмет венерических заболеваний, а сейчас вдруг заторопился одеваться, как только вопрос снова коснулся твоего пениса. Расти, это очень, очень подозрительно.
Когда до него дошло, к чему клонится дело, его голубые глаза наполнились слезами.
– Ради бога, мисс Майра. Поверьте, я абсолютно здоров.
– Нам придется побеседовать об этом с Мэри-Энн. Видишь ли, ты можешь очень сильно подвести ее из-за своей неосторожности.
– Клянусь богом, я здоров. Мне даже делали реакцию Вассермана в тюрьме… – нервно залепетал он.
– Не сомневаюсь. И каков же результат?
– Спросите у мистера Мартинсона, у меня полный порядок, на все сто.
– Мистера Мартинсона здесь нет, так что, честно говоря, я не вижу, как мне закончить осмотр без этого. Пожалуйста, встань прямо и опусти трусы.
– Пожалуйста, прошу вас, не надо… – его голос снова сорвался.
– Делай, как тебе говорят.
Ледяные нотки в моем голосе подействовали, и он медленно, как человек, отправляющийся на казнь, или как школяр, которому грозили розги, поднялся, слегка приспустил трусы и молча замер передо мной.
– Подойди сюда.
Он остановился на расстоянии нескольких дюймов от того места, где я сидела; он был так близко, что мои колени чувствовали тепло его ног.
– Что ж, посмотрим, какой ты жеребец на самом деле.
– Пожалуйста… – прошептал он. – Я не хочу. Это нехорошо.
Я демонстративно взялась за эластичный пояс трусов и стала медленно-медленно опускать их все ниже, наслаждаясь каждой стадией пожиравшего его стыда. Первый взгляд был обнадеживающим. В основании пенис выступал из пучка бронзовой растительности под углом почти сорок пять градусов – залог жизненной силы. Толщиной он был больше дюйма, а это всегда хорошо, кроме того, посередине отчетливо была видна большая голубая вена – тоже многообещающий знак. Дальнейшее продвижение открывало картину мужских достоинств Расти. Я опустила его трусы до пола.
Я посмотрела ему в лицо. Глаза были закрыты, губы дрожали.
Затем я осторожно осмотрела объект моей долгой и трудной охоты, завершившейся наконец пленением зверя. Вспомнилась фраза Майрона: «Одна картошка без мяса». Яйца у Расти были необыкновенно большими и внушительными, одно поменьше другого; они по-бычьи свободно свисали в мошонке. Это было то, что надо. Что касается пениса, то нельзя сказать, чтобы тут меня ждала удача – он был коротким, и стало вполне понятно, почему Расти так не хотел, чтобы я его видела. С другой стороны, и головка, и основание были необыкновенно толстыми, а, как говорил Майрон, по толщине, а не по длине вы можете оценить размер, который будет при полной эрекции. Сквозь мертвенно-белую кожу просвечивали несколько не очень отчетливых вен; верхняя плоть закрывала головку полностью, собираясь спереди в розовый бутон, такой же, как у сфинктера, обследованного мною недавно.
– Боюсь, Расти, ты не лучший экземпляр в конюшне. Бедная Мэри-Энн. Это инструмент юноши, а не мужчины.
Это замечание, как и следовало ожидать, сильно уязвило его.
– Она не жаловалась, – огрызнулся он. При этом яички поднялись вверх, как бы стремясь в укрытие на случай битвы, а пенис предательски съежился, прячась в кустах.
– Теперь ты мне скажешь, что главное не размер, а то, как ты это делаешь, – за словесной атакой последовала физическая: я крепко сжала пенис в руке.
Он не осмеливался ни двинуться, ни сказать что-либо, ни даже закричать. Он был полностью подавлен, и именно этого я и добивалась. Попутно я подтвердила старую теорию, по которой «нормальному» самцу доставляет удовольствие обнажаться перед самкой, которая его привлекает, и наоборот, необходимость делать это перед самкой, которая ему не нравится или которой он боится, внушает ему ужас, словно то, что они узнают о нем, может магическим образом навредить ему и лишить его мужественности. Как бы там ни было, Грааль был, наконец, в моих руках, гладкий, теплый, мягкий.
Моя радость стала полной, когда, оттянув назад кожу, я открыла ярко-розовую головку, очень большую и прекрасно очерченную, дающую основания полагать, что ее обладатель (сам Расти стал уже просто придатком этой открывшейся реальности) окажется впечатляющим любовником. Он был потным, но чистым (я была так близко к нему, что чувствовала резкий, но не могу сказать – неприятный, запах его гениталий). Осторожно, но крепко я сжала то, что было у меня в руке. Он не издал ни звука, только с ужасом смотрел на то, как зажатая в моей руке головка наливается, словно летняя роза.
– Похоже, ты действительно в порядке. Все у тебя чисто, и тем не менее, боюсь, ты меня несколько разочаровал.
Пенис снова съежился в моей руке.
– Возможно, конечно, что ты еще растешь.
Унижение было окончательным. Он не нашелся, что сказать. Собственно, размер головки уже убедил меня, что сказанное мною только что – неправда, но тактика диктовала мне свое: я должна продемонстрировать презрение.
– Теперь посмотрим, насколько свободно двигается крайняя плоть. – Я сдвинула кожу вперед, потом назад. Он вздрогнул. – Теперь ты, несколько раз.
Он почувствовал облегчение, когда я отпустила его. Он очень неловко взял в руку свое достоинство, словно никогда раньше не касался этого странного предмета, столь любимого Мэри-Энн. Он сделал несколько неловких движений; каждый раз кожа частично закрывала головку. Он выглядел, как ребенок, опасающийся быть застигнутым за мастурбацией.
– Давай, давай, – подбодрила я. – Ты наверняка можешь делать это получше.
Он поменял хватку на ту, которую он, очевидно, использовал, когда был один. Его рука заработала быстрее, так, как работает какая-нибудь из тех машин, что качают нефть из-под земли, молоко от коровы или воду для полива. После нескольких минут интенсивного и ритмичного массажа я с некоторым удивлением заметила, что, хотя головка стала больше и темнее, ствол не изменился в размерах. Очевидно, он знал, как сдержать себя. Он продолжал еще минуту-две, в течение которых тишину нарушало только его тяжелое дыхание да звук трения кожи о кожу; затем он остановился.
– Вы видите, – сказал он. – Все работает, как надо.
– Но я не давала тебе команды остановиться.
– Но если я буду дальше… я хочу сказать… о господи, у мужчины тогда…
– Юноши, – поправила я.
– Юноша тогда…
– Что тогда?
– Ну, он становится… Он возбуждается.
– Так давай. Мне любопытно посмотреть, что нашла в тебе Мэри-Энн.
Не говоря ни слова, с решительным видом он снова взялся за дело и продолжал его какое-то время, сильно потея. Но полной победы мы не дождались. Кое-какое удлинение и утолщение имело место, но это явно было не все.
– Что-то не так? – ласково произнесла я.
– Я не знаю, – он сглотнул слюну, пытаясь выровнять дыхание. – Он не хочет… не получается… – он был раздавлен двойным унижением.
– У тебя часто бывают такие проблемы с Мэри-Энн? – я произнесла это с сочувствием, как Кэй Фрэнсис, и с теплотой, как Джун Элисон.
– Ни разу не было. Клянусь…
– Пять раз за ночь – и вот такое. Поистине, мальчишки – такие врунишки.
– Я не вру. Не знаю просто, что случилось… – Он возобновил свои действия с таким энтузиазмом, словно от успеха зависело все его будущее. Но бесполезно. В конце концов я велела ему остановиться. Я попробовала сама, использовав кое-какие легкие надавливания и поглаживания, которым меня научил Майрон… но все безуспешно.
Как ни странно, отсутствие эрекции, хотя и не входило в мои планы, создало неожиданную интригу: я настолько запугала свою жертву, что развенчание его легендарной мужской силы психологически зашло гораздо дальше, чем я первоначально намечала.
И вот, когда я увлеченно манипулировала с ним, он сделал долгожданный шаг, который мог привести, наконец, к завершению всей драмы, движимой священной страстью Майры Брекинридж.
– Вы… – начал он, глядя сверху вниз на меня и на увядшую розу в моей руке. – Вы хотите, чтобы я… ну, трахнул вас? – это было произнесено с такой решимостью, с которой достигший половой зрелости мальчик просит о первом поцелуе.
Я отшатнулась от него, словно в ужасе.
– Расти! Ты отдаешь себе отчет, с кем ты говоришь?
– Да, мисс Майра. Извините. Я не хотел оскорбить вас.
– За кого ты меня принимаешь? – В качестве аргумента я захватила его тяжелые шары в руку. – Это принадлежит Мэри-Энн, и никому больше, и, если я когда-нибудь узнаю, что ты играешь в эти игры с кем-либо еще, я позабочусь, чтобы мистер Мартинсон засадил тебя лет на двадцать.
Он побелел.
– Извините. Не знаю, как это у меня вышло. Я подумал, что может… то, как вы… то, что вы делали… Я, правда, прошу простить меня, – его слов почти не было слышно.
– Да, у тебя есть за что просить прощения, – я отпустила его; шары упали вниз и какое-то время качались, как пара маятников. – В любом случае, даже если бы я хотела, чтобы ты – как ты выражаешься – трахнул меня, совершенно ясно, что ты не смог бы это сделать. Ты какое-то недоразумение, а не жеребец.
Он вспыхнул, но ничего не сказал. Я приготовилась нанести коронный удар.
– Однако в качестве урока я трахну тебя. Это его доконало.
– Трахнете меня? Как?
– Вытяни руки вперед.
Он выполнил приказание, и я связала их вместе хирургическим жгутом. Не зря же я когда-то была медсестрой.
– Зачем вы это делаете? – беспокойство его возросло.
Указательным пальцем я ткнула его в мошонку, заставив вскрикнуть от боли:
– Никаких вопросов, мой мальчик.
Проверив, надежно ли связаны руки, я опустила смотровой стол так, что он стал на уровне двух футов от пола.
– Ложись, – приказала я. – На живот.
Заинтригованный, он сделал, как было сказано. Я прикрепила связанные руки к краю металлического стола. Как говорится, он был полностью в моей власти. Если бы я захотела, я могла бы убить его. В мои фантазии, однако, никогда не входило убийство или другое насилие, я не выношу крови, предпочитая причинять боль более утонченным способом, например, полностью разрушая представление человека о себе как о сексуальном триумфаторе.
– Теперь стань на колени.
– Но…
Сильный шлепок по ягодицам положил конец любым возражениям. Он стал на колени, сдвинув ноги и сжав ягодицы. Он напоминал пирамиду, в основании которой были голова и ноги в белых носках, а вершиной служил копчик. Я была готова к финальной стадии.
– Раздвинь ноги. Шире! – скомандовала я. С неохотой он раздвинул ноги так, что лодыжки вытянулись вдоль краев стола. Передо мной открылся вид, который нравился мне больше всего: тяжелая розовая мошонка, свисающая в промежность, а над ней под крестцом слегка поблескивает на свету сфинктер. Осторожно, стремясь не нарушить гармонию, я клала мазки на полотно, которого даже Мэри-Энн не доводилось видеть, не то что – осквернять.
– Что вы делаете? – голос был слабым, как у ребенка.
Начался настоящий террор.
– Запомни, ты должен полностью расслабиться. Иначе тебе может быть очень больно.
Затем я подняла кверху юбку, открыв закрепленный у меня на поясе искусственный пенис, который я выпросила вчера у Клема, притворившись, что хочу сделать с него слепок и использовать как подставку для лампы. Это весьма позабавило Клема.
Расти испуганно закричал:
– О нет! Ради бога, не надо!
– Сейчас ты узнаешь, что чувствует девушка, когда ты играешь с ней в мужчину.
– Господи Иисусе, вы разорвете меня! – голос дрожал от страха. Когда я стала приближаться к нему, держа пенис прямо перед собой, как сам бог Приап, он пытался освободиться от пут, но безуспешно. Тогда он пробовал сделать иначе: сдвинул ноги, дабы избежать проникновения. Бесполезно. Я снова раздвинула их и приставила свой таран ко входу.
На мгновение я заколебалась: отверстие было размером в десятицентовик, а муляж – дюйма два в толщину и около фута длиной, и я действительно могла поранить его. Но потом я вспомнила, что Майрон не задумывался о том, какие размеры имеет тот или иной объект, и решила, что то, что мог делать хрупкий Майрон, сделает пусть и неопытный, но крепкий Расти.
Я нажала. Розовые губы раскрылись. Головка вошла и остановилась.
– Не могу, – простонал Расти. – Я действительно не могу. Он слишком большой.
– Просто расслабься, и все будет в порядке. Не волнуйся.
Он попытался сделать, как нужно, и расслабиться, и головка вошла, хотя Расти даже задохнулся от боли.
Я торжествовала. Я отомстила за Майрона. Вся его жизнь, после того как он потерял невинность, приносила ему одни страдания. Сейчас я, Женщина-Победительница, уничтожала символ разрушителя (в лице Расти).
Удерживая Расти за бедро, я вдвигала дальше. Он кричал от боли.
Но я была неумолима. Я продвинулась еще глубже и надавила на предстательную железу; результат этого я обнаружила, потрогав в промежности: вне всяких сомнений, эрекция, которой он не мог одарить меня раньше, была достигнута. Размеры оказались вполне подходящими, а твердость – как у металла.
Но когда я двинула свое орудие еще дальше, пенис от боли опять стал мягким, а Расти снова закричал, умоляя меня остановиться; но словно одержимая, я гнала, гнала и гнала моего жеребца в запретную страну, вскрикивая от испытываемого мною своего рода оргазма и не обращая никакого внимания на прерывистые вопли Расти, усиливающиеся по мере того, как я проникала все дальше и все больше заполняла эту невинную плоть. О, это был священный момент! Я была одной из вакханок, одной из множества служительниц темного кровавого культа, я была сама как всемогущий и дикий бог, лишавший древних афинян человеческого достоинства. Я – вечная животворная плоть, я – источник жизни и ее разрушитель, я – сосуд, в который подчиненный моей прихоти мужчина отдает свое семя и свою кровь!
Он медленно повиновался, явно встревоженный тем, что мне стало видно по крайней мере полдюйма темных лобковых волос, неожиданно оказавшихся гораздо более жесткими, чем чудесная на ощупь растительность в других местах его тела. Прямо над пупком часто билась жилка; живот от дыхания подымался и опускался, как маленькие меха.
Я мягко положила руку поверх пупка. Завитки волос щекотали мою ладонь. Я чувствовала, как стучит кровь в его артериях. Ощущение власти было полным. Мне казалось, это я направляю ток его крови и по моей команде бьется его сердце. Я чувствовала, что могу все.
– Ты нервничаешь, Расти, – я решила его подразнить.
Он покраснел.
– Нет… нет, мисс Майра. Нисколько. Просто здесь жарко.
– И тебе не нравится осмотр.
– Ну, это как-то странно, знаете… – голос его срывался от напряжения.
– Что же тут странного?
– Ну, видите ли… Я хочу сказать, что женщина вроде вас делает все такое…
– Разве тебя никогда не осматривала медсестра?
– Никогда! – Попытка Расти вернуть мужественный образ была полностью нейтрализована, когда я неожиданным рывком сдернула вниз его трусы; растительность оказалась полностью на виду, но ничего больше, потому что под тяжестью его тела трусы затормозились в критическом месте.
Я очень тщательно ощупала его живот в разных местах, испытывая удовольствие от упругости мышц, проступавших под шелковистой кожей. Некоторое время я пальпировала прямо над лобком, сильно надавливая на каждую из двух артерий, что сходятся в паху. Но даже основание пениса мне было недоступно.
Затем я взяла специальный инструмент для определения толщины подкожного жирового слоя, по виду напоминавший щипцы для сахара. С расширившимися от страха глазами он наблюдал, как я захватила им кожу на животе, подтянула ее так высоко, как смогла, а затем резко отпустила.
– Отличная эластичность, – сказала я, больно ущипнув его за живот; он громко вскрикнул:
– Эй, ведь больно же!
Возвращение к детству было явным.
– Прекрати, ты ведешь себя, как ребенок! – Я мягко прихватила щипцами один из сосков. Он дернулся в сторону, пытаясь освободиться. Я действовала осторожно и постаралась не сделать ему больно.
Дальнейшими прикосновениями я стала поддразнивать бледный запавший сосок, заставляя Расти корчиться от мучительного наслаждения, которое это у него вызывало. Затем сосок выпрямился и напрягся. Я переключилась на другой, поигрывая золотистыми волосками вокруг, пока он не напрягся тоже. Глаза его затянулись поволокой; я нашла первую из его эрогенных зон и теперь исследовала и использовала ее (я не стала экспериментировать со сфинктером, ибо, как стало ясно при осмотре, это не возбуждало его, а скорее наоборот). Я взглянула на его трусы, дабы определить, нет ли там какого-нибудь шевеления, но ничего не заметила.
– Ты бы лучше снял брюки, – сказала я. – Ты совсем их помнешь.
– Да, правильно, – голос его снова сорвался,
– Поторопись! Мы не можем оставаться здесь всю ночь.
Он неуклюже сел и сдвинул брюки ниже колен, а я стянула их совсем и аккуратно повесила на стул.
Когда я снова повернулась к моей жертве, то с удивлением обнаружила, что Расти сидит на столе и поза его свидетельствует о намерении сбежать. Он ловко воспользовался тем, что я отвернулась, и подтянул трусы обратно в нормальное положение. Он сидел, свесив ноги к полу; руки, как щит, были сложены между ног, закрывая трусы; видна была только крепкая мускулатура. Он не хотел сдавать последний бастион без боя.
– Разве я велела тебе сесть? – холодно произнесла я.
– Но я думал, что вы все закончили, – дрожь в его голосе стала менее заметной, но весь он выглядел, как подросток, пытающийся избежать наказания.
– Я скажу, когда мы закончим. Ладно. Встань. Здесь. Напротив меня.
Он поднялся и замер в футе от меня. Так он стоял, неуклюже, скрестив руки впереди; на груди и плечах блестела испарина. Ноги у него были достаточно длинные, вполне пропорциональные, хотя мышцы ног выглядели более накачанными, чем остальные, – несомненно, результат игры в футбол. Он был так близко ко мне, что я могла чувствовать его тепло и естественный, природный запах его молодого тела.
– Вытяни руки вдоль туловища и постарайся по крайней мере стоять ровно. – Он повиновался. Мишень была прямо передо мной, на уровне моих глаз. Когда я уставилась на интересующее меня место, он нервно сжал ноги и переступил несколько раз. Его свободные трусы, к сожалению, всего лишь обозначали скрываемую под ними выпуклость, не давая возможности разглядеть что-либо более детально, обнаружилось, однако, что они спереди слегка подмочены.
– Посмотри! Ты замочил трусы, – я показала на влажное место, постаравшись не коснуться тела.
Он дернулся.
– Да, похоже. Я спешил.
– Юноши так неосторожны во всех этих делах.
Да, мы прошли большой путь: от работы кишечника до детского недержания – вот это прогресс! Я снова посмотрела в медицинскую карту.
– Ах, да! У тебя были когда-нибудь венерические болезни?
– О нет, мэм. Никогда!
– Надеюсь, ты говоришь мне правду, – с суровым видом я вписала в карту «нет». – Ты понимаешь, что у нас есть способы узнать.
– Честное слово, я вас не обманываю. Я всегда был осторожен… всегда.
– Всегда? И когда же ты начал вести половую жизнь?
– Когда? – Он смотрел на меня с глупым видом.
– Сколько тебе было лет?
– Тринадцать, наверно. Я точно не помню.
– Она была старше тебя?
Он кивнул.
– Это было в школе. Она была протестанткой, – добавил он ни к селу ни к городу.
– Это она тебе предложила?
– Да. Вроде того. Она пообещала, что, если я покажу ей, она покажет мне. Вы понимаете, детские игры.
– И тебе понравилось, что ты увидел?
– О да, – на его испуганном лице промелькнула улыбка.
– А ей?
Улыбка угасала, по мере того как он вспоминал ситуацию.
– Ну, она не жаловалась.
– Ты хочешь сказать, что ты был хорошо развит для своего возраста?
– Мне так кажется. Не знаю.
– Ты часто онанировал?
Он покраснел.
– Ну… иногда… я думаю, что все дети так делают.
– А сейчас?
– Сейчас? Нет. Зачем?
– Ты хочешь сказать, что Мэри-Энн достаточно тебя удовлетворяет?
– Да. И я ей не изменял.
– Сколько раз за ночь ты с ней бываешь?
Он сглотнул слюну.
– Это очень личное…
Я взяла щипцы и с силой ухватила его за правое бедро. Он вскрикнул. Когда он растирал покрасневшее место, его лицо выражало страх и упрек.
– Так будет всякий раз, когда ты не ответишь на мой вопрос.
Он почувствовал опасность.
– Думаю, я могу четыре или пять раз, но обычно у нас бывает раз-другой, потому что, видите ли, нам приходится вставать очень рано.
– Да ты просто жеребец, как здесь говорят.
– Ну, я не знаю… – он беспомощно развел руками.
– Скажи, как тебе кажется, твой пенис больше, чем у твоих ровесников, или меньше?
Он затрепетал, как жертва, преследуемая хищником.
– Господи, я не знаю. Я хочу сказать, откуда мне знать?
– Ты же видишь других парней в душе. В конце концов, ты спортом занимался.
– Не знаю, не обращал внимания.
– Но наверняка ты случайно мог видеть, – я смотрела прямо на потертую ткань, скрывавшую предмет моего расследования. Обе его руки дернулись, как если бы он хотел защититься.
– Мне кажется, я средний. Я никогда не думал об этом… честное слово.
Конечно, это была неправда, поскольку мне прекрасно известно, что подростков очень занимает и волнует сравнение себя с другими мужчинами.
– Ты необыкновенно скромен, – я говорила сухо. – Сейчас надо посмотреть, нет ли у тебя грыжи. Так что спусти вниз эти трусы.
– Но у меня нет грыжи, – пробормотал он. – Меня проверял этот тюремный врач в Мехико, и он сказал, что все в порядке в этом смысле.
– Лишний раз не помешает. Итак, если ты опустишь…
– Правда, у меня все нормально, – он был весь мокрый от пота.
– Расти, у меня такое впечатление, что по какой-то загадочной причине ты не хочешь, чтобы я исследовала твои гениталии. Что именно ты пытаешься скрыть от меня?
– Ей-богу, ничего! Мне нечего скрывать…
– Тогда почему ты так боишься, что я осмотрю тебя?
– Потому… потому что вы женщина, а я мужчина…
– Юноша, если быть точным…
– Пусть юноша, ладно, но все равно это нехорошо.
– Ты просто стесняешься.
– Конечно, я стесняюсь, вот так – перед дамой.
– Но я уверена, ты вряд ли стеснялся перед всеми этими девушками, которых ты – как там вы говорите – «трахал»?
– Но тогда все по-другому; когда вдвоем занимаешься любовью, все нормально.
– Когда трахаешься, – сказала я. Затем нахмурила брови, словно пытаясь найти выход из вставшей перед нами дилеммы. – Конечно, я должна уважать твою скромность. С другой стороны, мне надо закончить осмотр. – Некоторое время я молчала, затем сделала вид, что наконец-то нашла решение.
– Хорошо. Тебе не придется ничего снимать…
Он вздохнул с облегчением… слишком рано.
– Однако мне придется каким-то образом пропальпировать каждое яичко, как требуется для осмотра.
– О-о! – Разочарование и смятение.
– Надеюсь, ты согласен, что это разумный компромисс.
На этой оптимистической ноте моя правая рука проникла внутрь. Он чуть не взвился, когда мои пальцы скользнули вниз по его ноге. Тепло тела в паху ощущалось гораздо сильнее, чем на бедре. Волосы были мокрыми от пота.
Осторожно я взяла в руку его левое яичко. Оно оказалось необычно большим и твердым на ощупь, хотя в мешочке еще оставалось место, должно быть, из-за общего перегрева. Я нежно ласкала пальцами драгоценного врага, ныне находящегося в полной моей власти. Я взглянула вверх и увидела, что зрачки Расти расширились, как от боли. Да, я сделала ему больно. Я оставила яичко и продвинула пальцы дальше, пока не дошла до паховой полости, из которой оно когда-то в детстве по наивности вышло в мир. Я заправила его в полость. Расти застонал. У него начались позывы к рвоте. Вместе с ними я ощущала и другие симптомы ущемления мошонки, в частности прерывистое дыхание… При очередном позыве я увидела, что ему действительно плохо, и, отпустив яичко в нормальное положение, убрала руку.
– Господи Иисусе, меня чуть не вырвало, – прошептал он.
– Извини. Но я должна была проделать все, как полагается. Я буду поосторожней.
Снова моя рука оказалась внутри и нащупала другое, правое, яичко, которое оказалось несколько меньше левого. Поскольку я действовала бережно и деликатно, мой большой палец только немного заблудился и задел что-то толстое и неясное, вырастающее из жестких волос. Расти дернулся, но продолжал терпеть страдания от моих рук. Правое яичко я так же отправила на его старое место и держала там до тех пор, пока Расти не стало тошнить. Я дала яичку возможность упасть и убрала руку.
Расти глубоко вздохнул:
– Надеюсь, это все.
– Думаю, что так, – я сделала вид, что изучаю карту.
Вдохнув еще раз, он сел в кресло напротив и неловко стал надевать носок; тонкая ткань рвалась, через дырки виднелись пальцы.
Я наблюдала за ним.
– Ты очень неуклюжий.
– Да, мэм, – согласился он, быстро натягивая другой носок. Он старался не противоречить, настолько сильно он хотел поскорее исчезнуть.
– О, один вопрос мы забыли, – я просто излучала заботливость. – Тебе делали обрезание?
Ботинок выпал из его рук. Он быстро сдвинул бедра и подтянул трусы.
– С какой стати? Нет, конечно.
– Я слышала, некоторые поляки делают, – я сделала отметку в карте. – Верхняя плоть свободно открывается?
– Ну, конечно! – он покраснел как рак. – У меня все в порядке. Правда. Мэри-Энн ждет.
– Не так быстро, – холодно сказала я. – Я не давала тебе разрешения одеваться.
– Но я думал, мы закончили… – голос его звучал жалобно.
– Я тоже. Но то, что ты вскочил как ошпаренный, вызывает у меня сильные подозрения.
– Подозрения?
– Да. Сначала ты упросил меня не проводить осмотр на предмет венерических заболеваний, а сейчас вдруг заторопился одеваться, как только вопрос снова коснулся твоего пениса. Расти, это очень, очень подозрительно.
Когда до него дошло, к чему клонится дело, его голубые глаза наполнились слезами.
– Ради бога, мисс Майра. Поверьте, я абсолютно здоров.
– Нам придется побеседовать об этом с Мэри-Энн. Видишь ли, ты можешь очень сильно подвести ее из-за своей неосторожности.
– Клянусь богом, я здоров. Мне даже делали реакцию Вассермана в тюрьме… – нервно залепетал он.
– Не сомневаюсь. И каков же результат?
– Спросите у мистера Мартинсона, у меня полный порядок, на все сто.
– Мистера Мартинсона здесь нет, так что, честно говоря, я не вижу, как мне закончить осмотр без этого. Пожалуйста, встань прямо и опусти трусы.
– Пожалуйста, прошу вас, не надо… – его голос снова сорвался.
– Делай, как тебе говорят.
Ледяные нотки в моем голосе подействовали, и он медленно, как человек, отправляющийся на казнь, или как школяр, которому грозили розги, поднялся, слегка приспустил трусы и молча замер передо мной.
– Подойди сюда.
Он остановился на расстоянии нескольких дюймов от того места, где я сидела; он был так близко, что мои колени чувствовали тепло его ног.
– Что ж, посмотрим, какой ты жеребец на самом деле.
– Пожалуйста… – прошептал он. – Я не хочу. Это нехорошо.
Я демонстративно взялась за эластичный пояс трусов и стала медленно-медленно опускать их все ниже, наслаждаясь каждой стадией пожиравшего его стыда. Первый взгляд был обнадеживающим. В основании пенис выступал из пучка бронзовой растительности под углом почти сорок пять градусов – залог жизненной силы. Толщиной он был больше дюйма, а это всегда хорошо, кроме того, посередине отчетливо была видна большая голубая вена – тоже многообещающий знак. Дальнейшее продвижение открывало картину мужских достоинств Расти. Я опустила его трусы до пола.
Я посмотрела ему в лицо. Глаза были закрыты, губы дрожали.
Затем я осторожно осмотрела объект моей долгой и трудной охоты, завершившейся наконец пленением зверя. Вспомнилась фраза Майрона: «Одна картошка без мяса». Яйца у Расти были необыкновенно большими и внушительными, одно поменьше другого; они по-бычьи свободно свисали в мошонке. Это было то, что надо. Что касается пениса, то нельзя сказать, чтобы тут меня ждала удача – он был коротким, и стало вполне понятно, почему Расти так не хотел, чтобы я его видела. С другой стороны, и головка, и основание были необыкновенно толстыми, а, как говорил Майрон, по толщине, а не по длине вы можете оценить размер, который будет при полной эрекции. Сквозь мертвенно-белую кожу просвечивали несколько не очень отчетливых вен; верхняя плоть закрывала головку полностью, собираясь спереди в розовый бутон, такой же, как у сфинктера, обследованного мною недавно.
– Боюсь, Расти, ты не лучший экземпляр в конюшне. Бедная Мэри-Энн. Это инструмент юноши, а не мужчины.
Это замечание, как и следовало ожидать, сильно уязвило его.
– Она не жаловалась, – огрызнулся он. При этом яички поднялись вверх, как бы стремясь в укрытие на случай битвы, а пенис предательски съежился, прячась в кустах.
– Теперь ты мне скажешь, что главное не размер, а то, как ты это делаешь, – за словесной атакой последовала физическая: я крепко сжала пенис в руке.
Он не осмеливался ни двинуться, ни сказать что-либо, ни даже закричать. Он был полностью подавлен, и именно этого я и добивалась. Попутно я подтвердила старую теорию, по которой «нормальному» самцу доставляет удовольствие обнажаться перед самкой, которая его привлекает, и наоборот, необходимость делать это перед самкой, которая ему не нравится или которой он боится, внушает ему ужас, словно то, что они узнают о нем, может магическим образом навредить ему и лишить его мужественности. Как бы там ни было, Грааль был, наконец, в моих руках, гладкий, теплый, мягкий.
Моя радость стала полной, когда, оттянув назад кожу, я открыла ярко-розовую головку, очень большую и прекрасно очерченную, дающую основания полагать, что ее обладатель (сам Расти стал уже просто придатком этой открывшейся реальности) окажется впечатляющим любовником. Он был потным, но чистым (я была так близко к нему, что чувствовала резкий, но не могу сказать – неприятный, запах его гениталий). Осторожно, но крепко я сжала то, что было у меня в руке. Он не издал ни звука, только с ужасом смотрел на то, как зажатая в моей руке головка наливается, словно летняя роза.
– Похоже, ты действительно в порядке. Все у тебя чисто, и тем не менее, боюсь, ты меня несколько разочаровал.
Пенис снова съежился в моей руке.
– Возможно, конечно, что ты еще растешь.
Унижение было окончательным. Он не нашелся, что сказать. Собственно, размер головки уже убедил меня, что сказанное мною только что – неправда, но тактика диктовала мне свое: я должна продемонстрировать презрение.
– Теперь посмотрим, насколько свободно двигается крайняя плоть. – Я сдвинула кожу вперед, потом назад. Он вздрогнул. – Теперь ты, несколько раз.
Он почувствовал облегчение, когда я отпустила его. Он очень неловко взял в руку свое достоинство, словно никогда раньше не касался этого странного предмета, столь любимого Мэри-Энн. Он сделал несколько неловких движений; каждый раз кожа частично закрывала головку. Он выглядел, как ребенок, опасающийся быть застигнутым за мастурбацией.
– Давай, давай, – подбодрила я. – Ты наверняка можешь делать это получше.
Он поменял хватку на ту, которую он, очевидно, использовал, когда был один. Его рука заработала быстрее, так, как работает какая-нибудь из тех машин, что качают нефть из-под земли, молоко от коровы или воду для полива. После нескольких минут интенсивного и ритмичного массажа я с некоторым удивлением заметила, что, хотя головка стала больше и темнее, ствол не изменился в размерах. Очевидно, он знал, как сдержать себя. Он продолжал еще минуту-две, в течение которых тишину нарушало только его тяжелое дыхание да звук трения кожи о кожу; затем он остановился.
– Вы видите, – сказал он. – Все работает, как надо.
– Но я не давала тебе команды остановиться.
– Но если я буду дальше… я хочу сказать… о господи, у мужчины тогда…
– Юноши, – поправила я.
– Юноша тогда…
– Что тогда?
– Ну, он становится… Он возбуждается.
– Так давай. Мне любопытно посмотреть, что нашла в тебе Мэри-Энн.
Не говоря ни слова, с решительным видом он снова взялся за дело и продолжал его какое-то время, сильно потея. Но полной победы мы не дождались. Кое-какое удлинение и утолщение имело место, но это явно было не все.
– Что-то не так? – ласково произнесла я.
– Я не знаю, – он сглотнул слюну, пытаясь выровнять дыхание. – Он не хочет… не получается… – он был раздавлен двойным унижением.
– У тебя часто бывают такие проблемы с Мэри-Энн? – я произнесла это с сочувствием, как Кэй Фрэнсис, и с теплотой, как Джун Элисон.
– Ни разу не было. Клянусь…
– Пять раз за ночь – и вот такое. Поистине, мальчишки – такие врунишки.
– Я не вру. Не знаю просто, что случилось… – Он возобновил свои действия с таким энтузиазмом, словно от успеха зависело все его будущее. Но бесполезно. В конце концов я велела ему остановиться. Я попробовала сама, использовав кое-какие легкие надавливания и поглаживания, которым меня научил Майрон… но все безуспешно.
Как ни странно, отсутствие эрекции, хотя и не входило в мои планы, создало неожиданную интригу: я настолько запугала свою жертву, что развенчание его легендарной мужской силы психологически зашло гораздо дальше, чем я первоначально намечала.
И вот, когда я увлеченно манипулировала с ним, он сделал долгожданный шаг, который мог привести, наконец, к завершению всей драмы, движимой священной страстью Майры Брекинридж.
– Вы… – начал он, глядя сверху вниз на меня и на увядшую розу в моей руке. – Вы хотите, чтобы я… ну, трахнул вас? – это было произнесено с такой решимостью, с которой достигший половой зрелости мальчик просит о первом поцелуе.
Я отшатнулась от него, словно в ужасе.
– Расти! Ты отдаешь себе отчет, с кем ты говоришь?
– Да, мисс Майра. Извините. Я не хотел оскорбить вас.
– За кого ты меня принимаешь? – В качестве аргумента я захватила его тяжелые шары в руку. – Это принадлежит Мэри-Энн, и никому больше, и, если я когда-нибудь узнаю, что ты играешь в эти игры с кем-либо еще, я позабочусь, чтобы мистер Мартинсон засадил тебя лет на двадцать.
Он побелел.
– Извините. Не знаю, как это у меня вышло. Я подумал, что может… то, как вы… то, что вы делали… Я, правда, прошу простить меня, – его слов почти не было слышно.
– Да, у тебя есть за что просить прощения, – я отпустила его; шары упали вниз и какое-то время качались, как пара маятников. – В любом случае, даже если бы я хотела, чтобы ты – как ты выражаешься – трахнул меня, совершенно ясно, что ты не смог бы это сделать. Ты какое-то недоразумение, а не жеребец.
Он вспыхнул, но ничего не сказал. Я приготовилась нанести коронный удар.
– Однако в качестве урока я трахну тебя. Это его доконало.
– Трахнете меня? Как?
– Вытяни руки вперед.
Он выполнил приказание, и я связала их вместе хирургическим жгутом. Не зря же я когда-то была медсестрой.
– Зачем вы это делаете? – беспокойство его возросло.
Указательным пальцем я ткнула его в мошонку, заставив вскрикнуть от боли:
– Никаких вопросов, мой мальчик.
Проверив, надежно ли связаны руки, я опустила смотровой стол так, что он стал на уровне двух футов от пола.
– Ложись, – приказала я. – На живот.
Заинтригованный, он сделал, как было сказано. Я прикрепила связанные руки к краю металлического стола. Как говорится, он был полностью в моей власти. Если бы я захотела, я могла бы убить его. В мои фантазии, однако, никогда не входило убийство или другое насилие, я не выношу крови, предпочитая причинять боль более утонченным способом, например, полностью разрушая представление человека о себе как о сексуальном триумфаторе.
– Теперь стань на колени.
– Но…
Сильный шлепок по ягодицам положил конец любым возражениям. Он стал на колени, сдвинув ноги и сжав ягодицы. Он напоминал пирамиду, в основании которой были голова и ноги в белых носках, а вершиной служил копчик. Я была готова к финальной стадии.
– Раздвинь ноги. Шире! – скомандовала я. С неохотой он раздвинул ноги так, что лодыжки вытянулись вдоль краев стола. Передо мной открылся вид, который нравился мне больше всего: тяжелая розовая мошонка, свисающая в промежность, а над ней под крестцом слегка поблескивает на свету сфинктер. Осторожно, стремясь не нарушить гармонию, я клала мазки на полотно, которого даже Мэри-Энн не доводилось видеть, не то что – осквернять.
– Что вы делаете? – голос был слабым, как у ребенка.
Начался настоящий террор.
– Запомни, ты должен полностью расслабиться. Иначе тебе может быть очень больно.
Затем я подняла кверху юбку, открыв закрепленный у меня на поясе искусственный пенис, который я выпросила вчера у Клема, притворившись, что хочу сделать с него слепок и использовать как подставку для лампы. Это весьма позабавило Клема.
Расти испуганно закричал:
– О нет! Ради бога, не надо!
– Сейчас ты узнаешь, что чувствует девушка, когда ты играешь с ней в мужчину.
– Господи Иисусе, вы разорвете меня! – голос дрожал от страха. Когда я стала приближаться к нему, держа пенис прямо перед собой, как сам бог Приап, он пытался освободиться от пут, но безуспешно. Тогда он пробовал сделать иначе: сдвинул ноги, дабы избежать проникновения. Бесполезно. Я снова раздвинула их и приставила свой таран ко входу.
На мгновение я заколебалась: отверстие было размером в десятицентовик, а муляж – дюйма два в толщину и около фута длиной, и я действительно могла поранить его. Но потом я вспомнила, что Майрон не задумывался о том, какие размеры имеет тот или иной объект, и решила, что то, что мог делать хрупкий Майрон, сделает пусть и неопытный, но крепкий Расти.
Я нажала. Розовые губы раскрылись. Головка вошла и остановилась.
– Не могу, – простонал Расти. – Я действительно не могу. Он слишком большой.
– Просто расслабься, и все будет в порядке. Не волнуйся.
Он попытался сделать, как нужно, и расслабиться, и головка вошла, хотя Расти даже задохнулся от боли.
Я торжествовала. Я отомстила за Майрона. Вся его жизнь, после того как он потерял невинность, приносила ему одни страдания. Сейчас я, Женщина-Победительница, уничтожала символ разрушителя (в лице Расти).
Удерживая Расти за бедро, я вдвигала дальше. Он кричал от боли.
Но я была неумолима. Я продвинулась еще глубже и надавила на предстательную железу; результат этого я обнаружила, потрогав в промежности: вне всяких сомнений, эрекция, которой он не мог одарить меня раньше, была достигнута. Размеры оказались вполне подходящими, а твердость – как у металла.
Но когда я двинула свое орудие еще дальше, пенис от боли опять стал мягким, а Расти снова закричал, умоляя меня остановиться; но словно одержимая, я гнала, гнала и гнала моего жеребца в запретную страну, вскрикивая от испытываемого мною своего рода оргазма и не обращая никакого внимания на прерывистые вопли Расти, усиливающиеся по мере того, как я проникала все дальше и все больше заполняла эту невинную плоть. О, это был священный момент! Я была одной из вакханок, одной из множества служительниц темного кровавого культа, я была сама как всемогущий и дикий бог, лишавший древних афинян человеческого достоинства. Я – вечная животворная плоть, я – источник жизни и ее разрушитель, я – сосуд, в который подчиненный моей прихоти мужчина отдает свое семя и свою кровь!