Страница:
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- 7
- 8
- Следующая »
- Последняя >>
Виктор Андреевич Канке
Философия экономической науки
ПРЕДИСЛОВИЕ
Всеобщее поверхностное знакомство с предметом экономической теории порождает презрение к специальному знанию о нем.
Обществоведы больше других ученых нуждаются в понимании используемой ими методологии.
Милтон Фридмен
Вынесенные в эпиграф компетентные суждения нобелевского лауреата М. Фридмена определяют основную направленность этой книги. Мы стремимся внести свой посильный вклад в создание последовательного курса философии экономической науки, по поводу отсутствия которого неоднократно высказывали свои сожаления выдающиеся экономисты. Всякая научная дисциплина представляет собой системное образование, в котором достаточно отчетливо выделяются по крайней мере три его части: базовая наука как таковая, ее философия и методика. Применительно к нашему случаю речь идет, очевидно, об экономике, философии экономики и методике экономики. Знание базовой части научной дисциплины не избавляет от необходимости как придания ей понятной для других формы, а для этого нужна соответствующая методика, так и четкой формулировки ее оснований, которые осмысливаются в философии этой науки. Именно философия призвана сообщить науке наивысшую форму концептуальной основательности.
Следует отметить, что три обсуждаемые части научной дисциплины при всей их относительной самостоятельности определяют друг друга. Именно по этой причине никому не дано уютно устроиться в каком-то одном из отсеков научной дисциплины. Любое предложение науки непременно нагружено как философскими, так и методическими аспектами. Бывает так, что эти аспекты не бросаются в глаза, но при тщательном анализе их присутствие обнаруживается всегда.
К сожалению, становление и развитие отдельных частей научной дисциплины не происходят синхронно. Раньше других складывается базовая часть дисциплины. Лишь позднее, иногда с опозданием в десятки лет наступает час философии науки. Это отставание порой принимает хронический характер. Новые успехи науки, как правило, предшествуют соответствующим достижениям ее философии. Рост научного знания всегда предполагает соревнование науки и ее философии. Стоит одной из них замешкаться, как это тотчас же сказывается на судьбе ее союзницы.
Желанный идеал состоит в том, чтобы не было диссонанса между двумя ключевыми частями научной дисциплины. Но продвижение к нему всегда сопряжено с большими трудностями. Обзор состояния современных наук показывает, что лишь некоторые из них сопровождаются достаточно зрелыми философскими концепциями. В этом отношении бесспорными лидерами являются, пожалуй, математика и физика, что, надо полагать, объясняется их солидным возрастом. Ведь не случайно само наличие философии науки свидетельствует о ее зрелости. Что касается многих других наук, то далеко не все из них обзавелись желанной философской спутницей.
Что касается общественных наук, то их философская часть все еще находится в стадии формирования. Это относится и к философии политологии, и к философии правоведения, и к философии социологии, и даже к философии экономики – бесспорного лидера в перечисленном ряде концепций. Обратимся непосредственно к современному состоянию философии экономики, основного предмета нашего интереса.
Видимо, следует признать, что в советской России философия экономики не могла достигнуть высокого уровня развития. Дело в том, что в указанный исторический период, т. е. в 1917–1991 гг., отечественным экономистам было крайне затруднительно не попасть в силки апологетики марксистской, равно как и марксистско-ленинской политической экономии. Культивируемым философско-экономическим теориям, как правило, недоставало критического настроя. Едва ли не все идеи Маркса, в частности метод восхождения от абстрактного к конкретному, считались истинными и всесильными на вечные времена. Но без критики любая наука ржавеет. Состояние современной отечественной философии экономики с ее все еще не преодоленным советским наследством таково, что приходится соответствующий образец искать за рубежом. Впрочем, работа в правильном направлении уже начата, особенно отрадно отметить, что появились первые содержательные учебные пособия нового направления (Самсин А.И. Основы философии экономики: Учебное пособие для вузов. М., 2003).
Что касается зарубежных авторов, то в рассматриваемом отношении более других преуспели англичане и американцы. Имеются в виду, в частности, труды М. Фридмена, М. Блауга, Д. Хаусмана, Т. Хатчисона, Б. Колдуэлла. Оценка трудов зарубежных авторов позволит разъяснить замысел данной книги.
Во-первых, авторы книг и основополагающих статей о философии экономики, как правило, тяготеют к экономике в значительно большей степени, чем к философии наук и, тем более, к философии. Во-вторых, в философии науки они ориентируются исключительно на традицию, идущую от британских и, отчасти, американских философов. Достижения континентально-европейской философии с ее по преимуществу немецкими и французскими корнями учитываются лишь эпизодически. В работах англосаксов явно преобладают неопозитивистские, и особенно постпозитивистские, ориентиры. Даже интереснейшие наработки американских аналитических философов, в частности У. Куайна, Д. Дэвидсона, Х. Патнэма, Р. Рорти, по сути, не используются. В-третьих, пытаясь справиться с динамизмом современного научного знания, экономисты-методологи ориентируются в основном на работы представителей исторической школы в философии науки, т. е. на идеи К. Поппера, И. Лакатоса, Т. Куна и, в значительно меньшей степени, П. Фейерабенда. На наш взгляд, эти идеи нуждаются в существенной трансформации. Но, судя по оцениваемым работам, их авторы затрудняются это сделать. В-четвертых, экономисты-методологи ориентируются на образцы, задаваемые философией физики. Положения этой науки довольно часто некритически переносятся в философию экономики, что приводит к подмене принципов.
Отмеченные выше слабые стороны современной философии экономики свидетельствуют о разрыве, существующем между экономикой и философией науки. Философы и экономисты живут как бы на различных планетах. В противном случае их контакты были бы более тесными. Это обстоятельство определило во многом основной замысел нашей книги – преодолеть разобщенность экономики и философии науки. Мы стремились «сшить» их воедино.
Разумеется, замысел книги нельзя было реализовать без развития новых идей. Отметим две главные из них. Это концепции соответственно единства научно-теоретических ряда и строя и прагматического метода. На наш взгляд, первая концепция позволяет осознать в философской форме динамику современного научного знания, а вторая избавляет от семантического синдрома (читай – физикализма).
Мы стремились также провести критическую переоценку достижений экономической науки, испытывающей затруднения в связи с обилием теоретических конструкций и методологических подходов. Наша главная задача состояла в том, чтобы предложить экономическому сообществу систематизированное и достаточно емкое изложение основополагающих проблем философии экономики. В какой степени это нам удалось, судить читателю.
Со своей стороны мы надеемся, что книга будет полезна как маститым, так и начинающим ученым и преподавателям. В работе над книгой мы стремились создать все необходимые предпосылки для ее использования аспирантами, магистрантами и студентами вузов. Как мы полагаем, она может быть использована в качестве учебного пособия, особенно в курсах «История экономических учений», «Экономическая теория», «История и философия экономической науки».
Мы посвящаем эту книгу всем тем экономистам, которые в бескорыстном стремлении к высотам научного знания без страха и упрека выходят на философское ристалище. Их критические замечания, равно как и всех других читателей, автор примет с неизменной благодарностью.
ГЛАВА 1
ПРИНЦИПЫ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКИ
1.1. Принцип теоретической относительности
Прежде всего определимся с терминологией. Экономическую науку будем называть экономикой. Этимология и морфология термина «экономика» прекрасно согласуются с нормами современного русского языка, чего нельзя сказать о маршаллианском термине «экономикс». Отметим специально, что на протяжении всей книги под экономикой понимается именно наука, а не экономические явления. Экономическая теория – это часть экономики, ее языковой и ментальный уровни. Факты в качестве еще одного уровня экономики не входят в экономическую теорию, хотя и находятся с ней в тесной взаимосвязи. И факты, и теория являются составляющими науки.
Начиная систематическое исследование статуса экономической науки, вроде бы следовало сразу же дать ее определение. Исполняя это желание, можно привести, например, определение из популярного словаря Коллинза, в котором экономика – это «наука о наиболее эффективном использовании имеющихся факторов производства с целью максимального удовлетворения неограниченных потребностей общества в товарах и услугах» [143, с. 661]. Но это определение, равно как и всякое другое, легко раскритиковать. Любое определение предмета какой-либо науки всегда является своеобразной теоретической интерпретацией. Сколько существует теорий – столько есть и определений предметов наук. А это означает, что по поводу вышеприведенного определения предмета экономики правомерно поставить вопрос о его теоретической принадлежности. Можно показать, что оно значительно более приемлемо для неоклассика, чем для кейнсианца или, особенно, институционалиста. Несмотря на постоянно возобновляющиеся попытки дать универсальное определение экономике, его поиски остаются бесплодными. Это обстоятельство часто недопонимается даже выдающимися экономистами. «Все мы говорим, определяя экономику, – утверждал Л. Роббинс, – об одном и том же, но до сих пор не решили, о чем именно» [155, с. 10]. Но в отсутствие единства теоретических воззрений нет оснований утверждать, что «мы говорим об одном и том же». Если бы даже единство экономических теорий было достигнуто, то и в этом случае выделенное «одно и то же» было бы тотчас размыто новыми их успехами.
Из изложенного выше следует, что, избегая ловушек так называемых очевидностей, следует непременно проводить анализ оснований экономической науки, которые согласно философии науки задаются принципами. Принципы – это теоретические положения, которые придают осмысленность законам. Это не главные законы, как часто пишут в учебниках философии, а их смыслы. В отличие от законов принципы никогда не сводятся к признакам изучаемых явлений. В его рафинированной научной форме познание идет по цепочке:
принципы → законы → явления.
Итак, в первую очередь необходимо обратиться к принципам. В этом деле не обойтись без их субординации. Что касается приемлемости проводимой нами субординации, то о степени ее правомерности можно будет судить лишь после того, как она будет представлена в пригодном для критики виде. Мы начинаем с принципа теоретической относительности. Согласно этому принципу все человеческое имеет теоретический статус. На первый взгляд такое утверждение кажется излишне ригористичным. Но это лишь поверхностное представление.
В дословном переводе с греческого theoria означает сообщение (oraw) о том, что вижу (thea). Но уже элеаты Парменид и Зенон в V в. до н. э. отказывались считать видимое за истинное, например полет стрелы. Пожалуй, они были первыми, кто обратил внимание на необходимость согласования наблюдаемого человеком с его интерпретациями. В отсутствие такой согласованности не избежать заблуждений, а ведь задача состоит в том, чтобы уберечься от них.
На пути к принципу теоретической относительности порой встречались весьма необычные, плохо продуманные представления. Дж. Беркли решительно утверждал, что вещи – это не что иное, как комплексы ощущений. «Их esse есть percipi, и невозможно, чтобы они имели какое-либо существование вне духов или воспринимающих их мыслящих вещей» [22, с. 172]. Существовать – значит быть воспринимаемым (esse est percipi). Невозможно отделить друг от друга объект и ощущение, объект и субъект. А. Шопенгауэр считал, что поскольку нет объекта без субъекта, то мир есть наше представление [208, с. 141]. И Беркли и Шопенгауэр ошибочно считали, что теория придает вещам их онтологический статус, а между тем он всего лишь познается в ней.
Определенный вклад в развитие принципа теоретической относительности внес И. Кант. Он интерпретировал любое суждение не иначе, как в горизонте априорных принципов. Бессмысленно вести разговор о вещах-в-себе, которые по определению никак не вовлечены в познавательный процесс.
Развитая философия науки начинается с неопозитивизма, который вскоре встретил своего непримиримого оппонента в лице постпозитивизма. Неопозитивист М. Шлик считал, что в каждом конкретном случае возможна проверка теоретических убеждений на истинность, «констатации являются окончательными» [207, с. 46], неоспоримыми. Это утверждение предполагает, что факты никоим образом не зависят от теории, ибо в противном случае они не могли бы обеспечивать основу познания.
Постпозитивист К. Поппер настаивал на том, что сингулярные высказывания дедуцируются из теории, а это означает, что нет языка, а следовательно, и предложений, свободных от теорий [147, с. 82]. В силу этого фактуальные предложения не могут обеспечить абсолютную научную достоверность теории – они в познавательном отношении сами зависят от нее. После Поппера тезис о том, что факты «нагружены теоретически», будет повторяться многократно. Пожалуй, наиболее полно этот тезис освещен в работах американского аналитика У. Куайна.
Приведем несколько характерных для него выражений. «Истина имманентна и нет ничего более высокого. Мы же вынуждены рассуждать в рамках той или иной теории» [82, с. 341]. «Сама наука, а не первая философия решает, какая реальность должна быть выделена и описана» [82, с. 340]. «Даже наши изначальные объекты – тела – уже являются теоретическими» [82, с. 340]. Правильная идея Куайна состоит в том, что мир человека – это созданный им мир. Всегда и во всем человек руководствуется теорией, и нет ничего, что могло хотя бы в принципе избежать этой участи. И в языке, и в чувствах и мыслях, и в поступках мы всегда не покидаем теорию. Дело обстоит не так, что есть вещи, а мы даем им названия. В теоретической системе человека материальные объекты выступают одной из ее сторон. Они являются такими, каковыми мы их познаем. «Теория, – отмечал Куайн, – представляет собой множество интерпретированных предложений» [83, с. 56–57]. Референция, т. е. соотношение имен и их предметных значений, приобретает смысл лишь в теории. В этом отношении Куайн прав. А не прав он, полагая, что «наука есть не более, чем созданное нами концептуальное средство, служащее для связи одного сенсорного возбуждения с другим» [82, с. 322]. Сенсорные возбуждения, равно как и вообще чувства, – это всего лишь малая часть нашего мира. Надо бы вспомнить и о мыслях, и о смыслах слов и поступков. Непонятно также, почему Куайн квалифицировал свои воззрения как натурализм [82, с. 340]. Речь явно идет не о натурализме, а о концептуализме. Разумеется, можно только сожалеть о том, что Куайн, как правило, ссылался на физику. Вероятно, в этом факте скрыты истоки его натуралистических воззрений.
Очевидно, что перед читателями этой книги всегда должны витать экономические реалии. Для всех наших рассуждений они являются решающей системой отсчета. Имея это в виду, нет необходимости отказываться от воззрений Куайна. Экономические смыслы, так же как и физические смыслы, приобретают определенность в науке. Иного не дано. Итак, человек не может «выпрыгнуть» за пределы постигнутых им смыслов.
А теперь рассмотрим существо главного аргумента, часто выдвигаемого против принципа теоретической относительности и обычно резюмируемого в пафосном заключении: «Но ведь вещи существуют сами по себе, им не нужны подпорки теории!»
Во-первых, заслуживает быть отмеченным, что теории действительно свидетельствуют о существовании вещей и вне нас, и до нас, и после нас. Доказательство этого положения получается наиболее просто в случае учета значимости в современной науке таких дифференциальных форм, как d/dr и d/dt, где r – пространственные, а t – временные координаты. Форма d/dr (или d/dr) вынуждает нас признать, что существует в пространственном отношении внешний для людей мир, в частности Москва и Нью-Йорк. Форма d/dt (или d/dt) позволяет осуществлять не только пред-, но и ретросказание. Показательный пример: согласно научным данным Солнце существует около 5 млрд лет. Заметьте, что этот факт был обнаружен научно-теоретическим, а не интуитивно-созерцательным образом.
Во-вторых, наука позволяет выразить характер наших возможностей. То, как мы взаимодействуем с Солнцем в качестве гравитационных масс, выявляется в физике. Способны ли мы в принципе в какой-то степени изменить ситуацию на Московской фондовой бирже, выясняется в экономической теории.
В-третьих, рост научного знания уточняет наши знания о любых вещах. Допустим, некто сведущ относительно ряда теорий:
Т1 → Т2 → Т3.
Более развитая теория дает наиболее корректные сведения о вещах. Надо полагать, этот тезис не нуждается в особом доказательстве.
Таким образом, теории позволяют сформулировать четкие ответы на вопросы: существуют ли вещи вне нас? существовали ли они до нас и будут ли наличествовать после нас? что представляют собой вещи? Но они не санкционируют столь же определенно ответить на вопрос: каковы смыслы вещей безотносительно к нашим учениям? И дело тут не в бессилии теорий, а в том, что последний вопрос поставлен неправильно, без учета состояния нашей концептуальной культуры. Неправомерными бывают не только ответы, но и вопросы. Желание получить из теорий больше, чем содержится в них, неправомерно. Люди руководствуются учениями – и более ничем. Неразумно поэтому ставить любой вопрос без учета этого факта – между прочим, фундаментальной значимости.
Человеческий интеллект в своем творческом воображении способен не только на актуальные концептуальные новации, но и на патологическую гонку за абсолютным. Не только скорость тела, но и знания всегда не абсолютны, а относительны. Такова суть дела. Требовать определения абсолютной скорости и абсолютного знания неправильно. Любые вещи: и Солнце, и автомобиль, и соотношение спроса и предложения – являются для нас такими, какими мы их знаем. Разумеется, отсюда не следует вывод, что вещи существуют благодаря нашим знаниям. Люди рождаются и умирают, но многие вещи не следуют за ними. Такой вывод следует из теорий. Упоминавшиеся выше Беркли и Шопенгауэр явно прошли мимо этого обстоятельства.
Принцип теоретической относительности задает канву любой дисциплины, в том числе и экономической науки. К сожалению, необходимость опоры на него часто недооценивается, а порой просто-напросто не осознается. В таком случае не избежать безадресного в концептуальном отношении блуждания.
Итак, в самом общем плане смысл теоретической относительности состоит в том, что и языковые, и ментальные, и фактуальные формы существуют не иначе как в составе учений, которые, кстати, могут быть как научными, так и ненаучными. Принцип теоретической относительности не должен восприниматься как противопоставление теории фактам.
Начиная систематическое исследование статуса экономической науки, вроде бы следовало сразу же дать ее определение. Исполняя это желание, можно привести, например, определение из популярного словаря Коллинза, в котором экономика – это «наука о наиболее эффективном использовании имеющихся факторов производства с целью максимального удовлетворения неограниченных потребностей общества в товарах и услугах» [143, с. 661]. Но это определение, равно как и всякое другое, легко раскритиковать. Любое определение предмета какой-либо науки всегда является своеобразной теоретической интерпретацией. Сколько существует теорий – столько есть и определений предметов наук. А это означает, что по поводу вышеприведенного определения предмета экономики правомерно поставить вопрос о его теоретической принадлежности. Можно показать, что оно значительно более приемлемо для неоклассика, чем для кейнсианца или, особенно, институционалиста. Несмотря на постоянно возобновляющиеся попытки дать универсальное определение экономике, его поиски остаются бесплодными. Это обстоятельство часто недопонимается даже выдающимися экономистами. «Все мы говорим, определяя экономику, – утверждал Л. Роббинс, – об одном и том же, но до сих пор не решили, о чем именно» [155, с. 10]. Но в отсутствие единства теоретических воззрений нет оснований утверждать, что «мы говорим об одном и том же». Если бы даже единство экономических теорий было достигнуто, то и в этом случае выделенное «одно и то же» было бы тотчас размыто новыми их успехами.
Из изложенного выше следует, что, избегая ловушек так называемых очевидностей, следует непременно проводить анализ оснований экономической науки, которые согласно философии науки задаются принципами. Принципы – это теоретические положения, которые придают осмысленность законам. Это не главные законы, как часто пишут в учебниках философии, а их смыслы. В отличие от законов принципы никогда не сводятся к признакам изучаемых явлений. В его рафинированной научной форме познание идет по цепочке:
принципы → законы → явления.
Итак, в первую очередь необходимо обратиться к принципам. В этом деле не обойтись без их субординации. Что касается приемлемости проводимой нами субординации, то о степени ее правомерности можно будет судить лишь после того, как она будет представлена в пригодном для критики виде. Мы начинаем с принципа теоретической относительности. Согласно этому принципу все человеческое имеет теоретический статус. На первый взгляд такое утверждение кажется излишне ригористичным. Но это лишь поверхностное представление.
В дословном переводе с греческого theoria означает сообщение (oraw) о том, что вижу (thea). Но уже элеаты Парменид и Зенон в V в. до н. э. отказывались считать видимое за истинное, например полет стрелы. Пожалуй, они были первыми, кто обратил внимание на необходимость согласования наблюдаемого человеком с его интерпретациями. В отсутствие такой согласованности не избежать заблуждений, а ведь задача состоит в том, чтобы уберечься от них.
На пути к принципу теоретической относительности порой встречались весьма необычные, плохо продуманные представления. Дж. Беркли решительно утверждал, что вещи – это не что иное, как комплексы ощущений. «Их esse есть percipi, и невозможно, чтобы они имели какое-либо существование вне духов или воспринимающих их мыслящих вещей» [22, с. 172]. Существовать – значит быть воспринимаемым (esse est percipi). Невозможно отделить друг от друга объект и ощущение, объект и субъект. А. Шопенгауэр считал, что поскольку нет объекта без субъекта, то мир есть наше представление [208, с. 141]. И Беркли и Шопенгауэр ошибочно считали, что теория придает вещам их онтологический статус, а между тем он всего лишь познается в ней.
Определенный вклад в развитие принципа теоретической относительности внес И. Кант. Он интерпретировал любое суждение не иначе, как в горизонте априорных принципов. Бессмысленно вести разговор о вещах-в-себе, которые по определению никак не вовлечены в познавательный процесс.
Развитая философия науки начинается с неопозитивизма, который вскоре встретил своего непримиримого оппонента в лице постпозитивизма. Неопозитивист М. Шлик считал, что в каждом конкретном случае возможна проверка теоретических убеждений на истинность, «констатации являются окончательными» [207, с. 46], неоспоримыми. Это утверждение предполагает, что факты никоим образом не зависят от теории, ибо в противном случае они не могли бы обеспечивать основу познания.
Постпозитивист К. Поппер настаивал на том, что сингулярные высказывания дедуцируются из теории, а это означает, что нет языка, а следовательно, и предложений, свободных от теорий [147, с. 82]. В силу этого фактуальные предложения не могут обеспечить абсолютную научную достоверность теории – они в познавательном отношении сами зависят от нее. После Поппера тезис о том, что факты «нагружены теоретически», будет повторяться многократно. Пожалуй, наиболее полно этот тезис освещен в работах американского аналитика У. Куайна.
Приведем несколько характерных для него выражений. «Истина имманентна и нет ничего более высокого. Мы же вынуждены рассуждать в рамках той или иной теории» [82, с. 341]. «Сама наука, а не первая философия решает, какая реальность должна быть выделена и описана» [82, с. 340]. «Даже наши изначальные объекты – тела – уже являются теоретическими» [82, с. 340]. Правильная идея Куайна состоит в том, что мир человека – это созданный им мир. Всегда и во всем человек руководствуется теорией, и нет ничего, что могло хотя бы в принципе избежать этой участи. И в языке, и в чувствах и мыслях, и в поступках мы всегда не покидаем теорию. Дело обстоит не так, что есть вещи, а мы даем им названия. В теоретической системе человека материальные объекты выступают одной из ее сторон. Они являются такими, каковыми мы их познаем. «Теория, – отмечал Куайн, – представляет собой множество интерпретированных предложений» [83, с. 56–57]. Референция, т. е. соотношение имен и их предметных значений, приобретает смысл лишь в теории. В этом отношении Куайн прав. А не прав он, полагая, что «наука есть не более, чем созданное нами концептуальное средство, служащее для связи одного сенсорного возбуждения с другим» [82, с. 322]. Сенсорные возбуждения, равно как и вообще чувства, – это всего лишь малая часть нашего мира. Надо бы вспомнить и о мыслях, и о смыслах слов и поступков. Непонятно также, почему Куайн квалифицировал свои воззрения как натурализм [82, с. 340]. Речь явно идет не о натурализме, а о концептуализме. Разумеется, можно только сожалеть о том, что Куайн, как правило, ссылался на физику. Вероятно, в этом факте скрыты истоки его натуралистических воззрений.
Очевидно, что перед читателями этой книги всегда должны витать экономические реалии. Для всех наших рассуждений они являются решающей системой отсчета. Имея это в виду, нет необходимости отказываться от воззрений Куайна. Экономические смыслы, так же как и физические смыслы, приобретают определенность в науке. Иного не дано. Итак, человек не может «выпрыгнуть» за пределы постигнутых им смыслов.
А теперь рассмотрим существо главного аргумента, часто выдвигаемого против принципа теоретической относительности и обычно резюмируемого в пафосном заключении: «Но ведь вещи существуют сами по себе, им не нужны подпорки теории!»
Во-первых, заслуживает быть отмеченным, что теории действительно свидетельствуют о существовании вещей и вне нас, и до нас, и после нас. Доказательство этого положения получается наиболее просто в случае учета значимости в современной науке таких дифференциальных форм, как d/dr и d/dt, где r – пространственные, а t – временные координаты. Форма d/dr (или d/dr) вынуждает нас признать, что существует в пространственном отношении внешний для людей мир, в частности Москва и Нью-Йорк. Форма d/dt (или d/dt) позволяет осуществлять не только пред-, но и ретросказание. Показательный пример: согласно научным данным Солнце существует около 5 млрд лет. Заметьте, что этот факт был обнаружен научно-теоретическим, а не интуитивно-созерцательным образом.
Во-вторых, наука позволяет выразить характер наших возможностей. То, как мы взаимодействуем с Солнцем в качестве гравитационных масс, выявляется в физике. Способны ли мы в принципе в какой-то степени изменить ситуацию на Московской фондовой бирже, выясняется в экономической теории.
В-третьих, рост научного знания уточняет наши знания о любых вещах. Допустим, некто сведущ относительно ряда теорий:
Т1 → Т2 → Т3.
Более развитая теория дает наиболее корректные сведения о вещах. Надо полагать, этот тезис не нуждается в особом доказательстве.
Таким образом, теории позволяют сформулировать четкие ответы на вопросы: существуют ли вещи вне нас? существовали ли они до нас и будут ли наличествовать после нас? что представляют собой вещи? Но они не санкционируют столь же определенно ответить на вопрос: каковы смыслы вещей безотносительно к нашим учениям? И дело тут не в бессилии теорий, а в том, что последний вопрос поставлен неправильно, без учета состояния нашей концептуальной культуры. Неправомерными бывают не только ответы, но и вопросы. Желание получить из теорий больше, чем содержится в них, неправомерно. Люди руководствуются учениями – и более ничем. Неразумно поэтому ставить любой вопрос без учета этого факта – между прочим, фундаментальной значимости.
Человеческий интеллект в своем творческом воображении способен не только на актуальные концептуальные новации, но и на патологическую гонку за абсолютным. Не только скорость тела, но и знания всегда не абсолютны, а относительны. Такова суть дела. Требовать определения абсолютной скорости и абсолютного знания неправильно. Любые вещи: и Солнце, и автомобиль, и соотношение спроса и предложения – являются для нас такими, какими мы их знаем. Разумеется, отсюда не следует вывод, что вещи существуют благодаря нашим знаниям. Люди рождаются и умирают, но многие вещи не следуют за ними. Такой вывод следует из теорий. Упоминавшиеся выше Беркли и Шопенгауэр явно прошли мимо этого обстоятельства.
Принцип теоретической относительности задает канву любой дисциплины, в том числе и экономической науки. К сожалению, необходимость опоры на него часто недооценивается, а порой просто-напросто не осознается. В таком случае не избежать безадресного в концептуальном отношении блуждания.
Итак, в самом общем плане смысл теоретической относительности состоит в том, что и языковые, и ментальные, и фактуальные формы существуют не иначе как в составе учений, которые, кстати, могут быть как научными, так и ненаучными. Принцип теоретической относительности не должен восприниматься как противопоставление теории фактам.
1.2. Принцип концептуальности
Принцип теоретической относительности задает направление научно оправданного поиска лишь в самом общем плане. Желательно придать ему большую основательность и заостренность. В связи с этим обращает на себя внимание известный факт: научная теория имеет дело с законами. Теория состоит из принципов и законов. А что такое закон? При ответе на этот вопрос разумно использовать символическую запись хотя бы уже потому, что она придает рассуждениям желательную степень определенности, которой не достичь в русле исключительно лингвистических определений.
Выдающийся неопозитивист Р. Карнап записывал закон символически так:
(x) (Px ⊃ Qx) [71, с. 40]. (1.1)
Приведенная запись гласит: объект x обладает признаками Р и Q, которые взаимосвязаны между собой (символ ⊃ фиксирует связь, например причинно-следственную).
Для иллюстрации содержания формулы (1) запишем уравнение количественной теории денег: Pq = MV, где Р – цены товаров q, M – масса наличных денег, а V – скорость их оборота за данный промежуток времени, например за год. В данном случае х – это рынок; P, M, V и q – его признаки. Связь признаков в данном случае выступает как линейная зависимость. Обычно закон записывается в форме равенства или неравенства. При этом функциональная зависимость, характерная для закона, выступает как соотношение признаков.
Итак, закон есть соотношение признаков. Раз так, то необходимо обратить особое внимание на статус признаков. Любой признак записывается посредством использования переменных (xi, yi, zi и т. д.). Так, цена товара обозначается как Pi. Потребность в переменной возникает постольку, поскольку признак изменчив, количественно вариабелен. Если бы цена товара не обладала вариабельностью, то она обозначалась бы не как Pi, а просто как Р.
Обратим теперь пристальное внимание на статус переменных, например все того же Pi. Рi, т. е. Р1 Р2, …, Рп, в качестве Р тождественны друг другу, а отличаются лишь в количественном плане. Своеобразие переменной состоит в том, что она представляет как качественную одинаковость отдельных признаков, так и их количественное различие. Переменные свидетельствуют о компактифицированности мира науки. В отсутствие признаков он бы распался на хаос единичностей, лишенный даже малейшей упорядоченности.
До сих пор мы упорно держались в области логического, которая способна представлять любой из структурных уровней мира человека. Этих уровней существует по крайней мере три. Мы имеем в виду мир предметов, мир чувств и мыслей, мир языка. Мир человека многомерен (рис. 1.1).
Новая постановка вопроса состоит в том, что следует обратиться к трем уровням науки. Что представляют собой признаки в мире соответственно фактов, ментальности и языка?
В мире фактов признаки – это свойства и отношения предметов, например физических тел, особей, людей, товаров и т. д.
В мире ментальности признаки выступают как понятия. Утверждая это, обратимся вновь к символьной записи признаков. Достаточно в этой связи рассмотреть знак Рi, где под ним подразумевается любой признак. Не выпуская из поля зрения Рi, зададимся следующими вопросами. Что такое применительно к сфере ментальности Р (без прямого указания на количественные градации) и Рi (с акцентом на эти самые градации)? На наш взгляд, это соответственно мысль (одна мысль) и чувства. Заметим, что, например, мысль «цена» неизбежно переплетена с чувствами.
Если исходить из развитого выше представления о признаках, то, обратите на это обстоятельство пристальное внимание, неправомерно противопоставлять мысли и чувства. Они неразлучно объединены в понятиях: невозможно Рi разделить на Р (мысли) и Pi без P (чувства). Развиваемое воззрение может вызвать у читателя резкое неприятие в том случае, если он убежден, что чувства и мысли – это принципиально разные вещи. Такого рода убеждение широко распространено, но оно является заблуждением, результатом плохо проясненных представлений, изолированных от существа науки. Если мы желаем понять ментальное научно, то нам придется – иного не дано – обратиться к нетривиальной природе признаков. И тогда неизбежно появляется понимание мыслей и чувств как «срезов» понятий. Отказаться от этого положения – значит поставить крест на научном образовании. Мы предлагаем читателю убедиться посредством своих собственных размышлений, что у человека не бывает чувств, не «нагруженных» мыслями, и мыслей, не «нагруженных» чувствами. Убедившийся в этом без труда поймет положение о понятийной природе как мыслей, так и чувств.
В мире языка предикаты представлены общими и единичными именами, или, точнее, универсальными и сингулярными предложениями. И вновь выявляется слитность общего и единичного. Подобно тому как невозможно «развести» мысли и чувства, неразделимы и универсальные и сингулярные предложения. Пример универсального предложения: «Товарам присущи цены». Пример сингулярного предложения: «Цена данного товара равна 5 рублям». В обоих случаях используется слово «цена», и в обоих случаях имеется в виду, что цены качественно тождественны, но количественно вариабельны.
Выдающийся неопозитивист Р. Карнап записывал закон символически так:
(x) (Px ⊃ Qx) [71, с. 40]. (1.1)
Приведенная запись гласит: объект x обладает признаками Р и Q, которые взаимосвязаны между собой (символ ⊃ фиксирует связь, например причинно-следственную).
Для иллюстрации содержания формулы (1) запишем уравнение количественной теории денег: Pq = MV, где Р – цены товаров q, M – масса наличных денег, а V – скорость их оборота за данный промежуток времени, например за год. В данном случае х – это рынок; P, M, V и q – его признаки. Связь признаков в данном случае выступает как линейная зависимость. Обычно закон записывается в форме равенства или неравенства. При этом функциональная зависимость, характерная для закона, выступает как соотношение признаков.
Итак, закон есть соотношение признаков. Раз так, то необходимо обратить особое внимание на статус признаков. Любой признак записывается посредством использования переменных (xi, yi, zi и т. д.). Так, цена товара обозначается как Pi. Потребность в переменной возникает постольку, поскольку признак изменчив, количественно вариабелен. Если бы цена товара не обладала вариабельностью, то она обозначалась бы не как Pi, а просто как Р.
Обратим теперь пристальное внимание на статус переменных, например все того же Pi. Рi, т. е. Р1 Р2, …, Рп, в качестве Р тождественны друг другу, а отличаются лишь в количественном плане. Своеобразие переменной состоит в том, что она представляет как качественную одинаковость отдельных признаков, так и их количественное различие. Переменные свидетельствуют о компактифицированности мира науки. В отсутствие признаков он бы распался на хаос единичностей, лишенный даже малейшей упорядоченности.
До сих пор мы упорно держались в области логического, которая способна представлять любой из структурных уровней мира человека. Этих уровней существует по крайней мере три. Мы имеем в виду мир предметов, мир чувств и мыслей, мир языка. Мир человека многомерен (рис. 1.1).
Рис. 1.1. Многомерность мира человекаС самого начала параграфа мы исходим из научных данных. Разумеется, делалось это не случайно, а с вполне очевидной целью. Надо было избежать околонаучных аргументов, способных увлечь нас в пучину плохо проясненных и, как правило, ошибочных рассуждений. В науке не следует отвлекаться от сути дела, которая выше фиксировалась в рассуждениях о признаках как единстве общего и единичного.
Новая постановка вопроса состоит в том, что следует обратиться к трем уровням науки. Что представляют собой признаки в мире соответственно фактов, ментальности и языка?
В мире фактов признаки – это свойства и отношения предметов, например физических тел, особей, людей, товаров и т. д.
В мире ментальности признаки выступают как понятия. Утверждая это, обратимся вновь к символьной записи признаков. Достаточно в этой связи рассмотреть знак Рi, где под ним подразумевается любой признак. Не выпуская из поля зрения Рi, зададимся следующими вопросами. Что такое применительно к сфере ментальности Р (без прямого указания на количественные градации) и Рi (с акцентом на эти самые градации)? На наш взгляд, это соответственно мысль (одна мысль) и чувства. Заметим, что, например, мысль «цена» неизбежно переплетена с чувствами.
Если исходить из развитого выше представления о признаках, то, обратите на это обстоятельство пристальное внимание, неправомерно противопоставлять мысли и чувства. Они неразлучно объединены в понятиях: невозможно Рi разделить на Р (мысли) и Pi без P (чувства). Развиваемое воззрение может вызвать у читателя резкое неприятие в том случае, если он убежден, что чувства и мысли – это принципиально разные вещи. Такого рода убеждение широко распространено, но оно является заблуждением, результатом плохо проясненных представлений, изолированных от существа науки. Если мы желаем понять ментальное научно, то нам придется – иного не дано – обратиться к нетривиальной природе признаков. И тогда неизбежно появляется понимание мыслей и чувств как «срезов» понятий. Отказаться от этого положения – значит поставить крест на научном образовании. Мы предлагаем читателю убедиться посредством своих собственных размышлений, что у человека не бывает чувств, не «нагруженных» мыслями, и мыслей, не «нагруженных» чувствами. Убедившийся в этом без труда поймет положение о понятийной природе как мыслей, так и чувств.
В мире языка предикаты представлены общими и единичными именами, или, точнее, универсальными и сингулярными предложениями. И вновь выявляется слитность общего и единичного. Подобно тому как невозможно «развести» мысли и чувства, неразделимы и универсальные и сингулярные предложения. Пример универсального предложения: «Товарам присущи цены». Пример сингулярного предложения: «Цена данного товара равна 5 рублям». В обоих случаях используется слово «цена», и в обоих случаях имеется в виду, что цены качественно тождественны, но количественно вариабельны.