Н. Высоцкий: «У меня был интересный момент – я поступал в школу-студию МХАТ и меня увидел Ефремов на последнем просмотре. И вот, как мне передали, он сказал: «Хороший парень, но если он будет продолжать работать под отца, выгоню…» А я действительно тогда немного подвывал «под Высоцкого». У меня и так была мечта стать артистом, а отцовская смерть буквально впихнула меня в эту колею. От меня окружающие ждали только такого шага и не поняли бы, поступи я иначе. Так что, несомненно, в этом была какая-то запрограммированность. Да что там говорить! Думаю, будь я хромым, кривым, слабоумным – меня все равно бы взяли. Потому что на дворе был 1982 год, еще свежа память об отце, у многих был комплекс вины перед ним, и не взять в студию, которую он окончил двадцать лет назад, сына просто не могли. Но это так на меня подействовало – я просто не имел права учиться плохо. И я пахал, как лошадь, – всего одна четверка за все годы учебы и, как следствие, красный диплом.
   Когда я начал выходить на профессиональную сцену, обычно первые пять минут слышал шепот «похож – не похож». И это на любой площадке, где бы ни играл. Но я нисколько не стесняюсь своего родства. Наоборот – доволен и горжусь им. И хочу, чтобы мои дети через какое-то время говорили, что они похожи на меня. А вообще – это не беда. В 95 % рецензий, высказываний обо мне как об актере, режиссере, директоре музея присутствует тема сравнения меня и отца. Ну что же делать? Я к этому привык. Я с этим вырос».
   Сначала, сравнивая Никиту с отцом, обнаруживали сходство, позднее отыскивали различия. Сын при наличии и слуха, и голоса – досталось от отца – не поет, совсем не похож на отца по темпераменту: у Никиты замедленная речь, ходит вперевалочку. А Владимир Высоцкий запомнился многим своей невероятной стремительностью. Да и сам Никита сказал в одном из интервью: «Я считаю, что я не похож на отца ни внешне, ни внутренне…»
   В мастерской А. Мягкова Никита сыграл Фигаро, Тиля Уленшпигеля, Скалозуба, Дон Гуана…
   Н. Высоцкий: «Мне было очень интересно работать над ролью Дон Гуана. Но я старался найти свои интонации, по-своему сыграть пушкинского героя. Раньше я старался быть во всем похожим на отца, благо его интонации были в памяти: я говорил его голосом, я пытался повторить его… Но сейчас я переболел этим: копия в искусстве всегда хуже оригинала».
 
   После окончания Школы-студии в 1986 году Никиту забрали в армию. Он служил в Прикарпатском ВО и последние полгода в Москве – в Центральном театре Советской Армии в солдатско-актерской группе: «Я не могу сказать, что это было мне преподнесено на блюдечке с голубой каемочкой, я очень хотел попасть в этот театр, хотел домой, где меня ждала жена и маленький, родившийся, когда я служил, сын. И моя бабушка пошла, поговорила с народным артистом Советского Союза Зельдиным, который работал в Театре Советской Армии, и он меня вытащил через ГлавПУР, и где-то через год я вернулся. И последние полгода я дослуживал в Театре Советской Армии».
   Одновременно он репетировал и играл в молодежном отделении театра «Современник» – «Современник-2» – под руководством Михаила Ефремова. Здесь играли Михаил Ефремов, Мария Евстигнеева, Вячеслав Невинный. Публика приходила смотреть, прежде всего, на актерских детей. Это порой создавало нездоровый интерес и откровенно предвзятые мнения. Но это не была труппа «по блату», здесь присутствовали актерские гены. Да и не обязан человек перед кем-то оправдываться за свое рождение.
   Здесь у Никиты были две роли, которые, по отзывам критиков, показали его как талантливого актера: роль Геракла в пьесе М. Рощина «Седьмой подвиг Геракла» (постановка Романа Мхеидзе) и главная роль в спектакле по мотивам рассказа Л. Андреева «Тьма» и «Братьев Карамазовых» Ф. Достоевского.
   Летом 1989 года Никита вместе с группой актеров уходит из «Современника-2». Они организуют свой театр, который назывался «Московский маленький театр».
   Вот как об этом писала в 1991 году газета «Собеседник»: «Наследственность. Никита Высоцкий, сын Владимира Высоцкого, в сравнении со своим невысоким отцом кажется великаном – почти два метра ростом. В прошлом – баскетболист и гусар, в том смысле, что не дурак был выпить и насчет женского пола. Сегодня создал свой театр, поставил несколько спектаклей, посмотрев которые не пожалеешь о времени».
   Н. Высоцкий: «Мне показалось, что мы топчемся на месте, что мы внутренне не свободны, занимаемся скорее политикой, мне же захотелось заниматься чистым искусством. Казалось: соберу людей, найду какие-то деньги, помещение, зритель будет идти и будем жить сами по себе».
   Спектакли ставил однокурсник Никиты – Рашид Тугушев, а помогал Р. Виктюк. Играли «Тьму», поставленную еще в «Современнике-2», и поставили «Но до воскресенья ты здесь, со мной» по пьесам Людмилы Петрушевской. После нескольких сезонов из-за финансовых трудностей периода гайдаровских реформ театр «сгорел».
   Н. Высоцкий: «У меня была команда из семи актеров, я был художественным руководителем этого маленького театра. Мы очень прилично работали, но это пришлось на такое время, что, собирая аншлаги, мы работали себе в убыток. Не помогли даже мои друзья-меценаты. Это было время галопирующей инфляции, а театры очень долго не поднимали цены на билеты, и я, сыграв четыре спектакля в зале на 1100 зрителей, остался должен за аренду, за транспорт…»
   Попробовал себя Никита и в кинорежиссуре. Вместе с Р. Тугушевым они поставили в 1995 году фильм с не очень понятным названием «Suspens. Север-Юг», посвященный проблеме межрелигиозного и межнационального общения. Критика фильм дружно обругала, назвав его «элитарным». «Даже мой старший брат Аркадий так и не нашел для меня теплых слов после этого фильма», – с обидой рассказывал Никита. Однако сам режиссер считает эту картину единственной, за которую ему не стыдно.
   Было несколько актерских работ в кино.
   В 88-м Никита снялся в совместном советско-польском «Дежа вю», в 90-м великолепно сыграл роль Сержанта в кинофильме по самой знаменитой пьесе Агаты Кристи «Мышеловка», в 98-м снялся в небольшой роли в фильме «Тесты для настоящих мужчин».
   В 91-м «Мосфильм» выпустил фильм по сценарию И. Агеева, в постановке Н. Орлова, – «Призрак». Никита сыграл главную роль – Николая Гришаева, борца-одиночки с рыбной мафией на Волге. Примечательным здесь было то, что его партнером по фильму был Ростислав Янковский, с которым отец снимался в 67-м в фильме «Служили два товарища».
   Вместе со своим однокурсником по ВГИКу Романом Качановым сняли в 1992 году фильм «Урод», где Никита снялся в главной роли. Сюжет фильма необычен: в одном родильном доме у женщины родился необыкновенный младенец… тридцати лет. И «младенец» этот обладал уникальными способностями делать самые что ни на есть необычные вещи. В результате фантасмагорических приключений с прекрасной иностранкой (ее играет американская актриса Джоан Стингрей) герою фильма удается попасть за границу…
   Всего к 2004 году Никита Высоцкий снялся в тринадцати фильмах: «Дежа вю» (1988), «Мышеловка» (1990), «Наутилус» (1990), «Ха-би-ассы» (1990), «Призрак» (1991), «Время вашей жизни» (1992), «Казино» (1992), «Урод» (1993), «Suspens. Север-Юг» (1995), «Тесты для настоящих мужчин» (1998), «Максимилиан» (1999), «Жизнь продолжается» (2002), «Слушатель» (2004).
   Приглашали его в Театр на Таганке в спектакль «Владимир Высоцкий», где он заменял заболевшего Л. Филатова. Остались довольно тусклые воспоминания об этом периоде.
   Н. Высоцкий: «А потом совершенно неожиданно для меня предложили написать заявление о приеме в труппу театра. Я написал… И играл почти весь сезон, но только в этом спектакле, в другие меня не распределяли. Вначале я вышел из труппы, а потом постепенно перестал играть и в этом спектакле. Я понял, что я не актер этого театра, и у меня не сложились отношения – ни плохие, ни хорошие – с Юрием Петровичем Любимовым. А ведь Театр на Таганке – абсолютно любимовский, и если по каким-то причинам у него не складываются отношения с актером, то ждать чего-то бесполезно».
   В 1993 году Никита побывал на Фестивале некоммерческой эстрады в Сан-Ремо, который был целиком посвящен Владимиру Высоцкому, ездил вместе с Золотухиным в США со специальной программой.
   В мае 96-го года Золотухин, Смехов и Никита Высоцкий едут с концертами в Израиль.
   В. Золотухин: «Конечно, Никита, его похожесть на отца и лицом, и голосом вызывает у людей определенный круг ассоциаций, и это окрашивает все наше пребывание на сцене мощным излучением присутствия Владимира Высоцкого. Что-то в этом есть мистическое, это не очень объяснишь словами. Кто-то скажет: спекуляция, и опять у гроба. Но это не так. Он сам по себе, Никита, личность не мелкая, и по росту, и по воззрениям.
   Страшно много зрительского внимания тратится на рассматривание, расшифровку этого генетического явления. К тому же в зале вчера сидела бабушка его Нина Максимовна. Ей 84 года, и она каждый год (а может быть, второй всего) летает сюда. «Это мой курорт», – сказала она вчера».
   В феврале 1997 года В. Золотухин и Н. Высоцкий совершают концертное турне по Германии и Франции.
   В. Золотухин: «19 февраля 1997 г. Вчера мы ездили из Бренера с Никитой в Эберсвальд, где с 1945 по 1948 год жил маленький Володя с отцом-майором и т. Женей. Шел дождь, но мы с энтузиазмом исследователей фотографировали дома и перекрестки. В одном из этих домов…
   Много рассказов Никиты о деде, о бабе Нине, об Аркадии, который стал собственником, бюргером – строит дом в Тарусе, за который уже сейчас дают 60–70 тыс. долларов, иностранная машина… “А мы с Анькой бедные родственники – ни кола ни двора, кроме многочисленной родни Аньки…”»
   По велению души Никита Высоцкий в 1996 году стал директором Музея Владимира Высоцкого, совмещая эта работу с игрой в театре. Правда, театру он уделяет все меньше и меньше времени: «Работа в театре и кино трудно совмещается с другими обязанностями – администратора, продюсера, чиновника… Так что считайте, основное мое занятие – руководство музейным центром и фондом Владимира Высоцкого. А с театром и кино у меня легкий флирт».
   Сыновья Высоцкого имеют разные взгляды на пропаганду творчества отца и памяти о нем.
   Никита: «Мне кажется, Высоцкого надо раскручивать, надо продюсировать. В условиях, когда море всякой информации, над его памятью надо работать… Гибнут пленки, на которых записан его голос, выцветают фотографии, пропадают архивы…»
   Аркадий (из интервью немецкому режиссеру Гюнтеру Котэ, 1988 год): «О Высоцком по-прежнему много пишут и много говорят. Пишут… Я думаю, что сейчас еще не время писать. Должен пройти какой-то большой промежуток времени после того, как мы окончательно простились с ним как с живым человеком. Надо, чтобы жизнь простилась со свидетелями. Как говорила Ахматова: «И нет уже свидетелей событий…» Вот когда нет свидетелей событий, когда никто не выступит в газете с опровержением по поводу научной работы, когда ученый не будет бояться, что его не так поймут, что Нина Максимовна не обидится, если кого-то там не упомянут с Первой Мещанской, а Семен Владимирович не обидится, что кого-то не упомянут с Большого Каретного, а про кого-то сказали чуть больше, а про кого-то чуть меньше… И пока это не будет висеть над пишущими серьезными людьми, до тех пор писать не надо.
   Высоцкий умер. Это надо понять, признать, с этим надо согласиться и жить дальше. У него есть песня про подводную лодку: «Лечь бы на дно, как подводная лодка, чтоб не могли запеленговать…» Это те слова, которые могут быть сейчас правильно поняты, – надо оставить в покое этого человека.
   Если я даю это интервью и если я вообще общаюсь по этому поводу, я это делаю только потому, что это делается для западного зрителя, для которого, возможно, еще не пришло время проститься с живым Высоцким. В этой стране, мне кажется, надо замолчать. Это самое лучшее, что можно сделать в память о Владимире Высоцком. И тогда, сквозь это молчание, станет слышен его голос. Потому что сейчас его голос, каким бы он ни был громким, какие бы прекрасные слова он ни произносил и пел… этот голос не слышен в том гвалте, который поднят вокруг этого имени.
   Не надо его хвалить, не надо цитировать его песни. Он достаточно хорошо их пел сам, играл хорошо. Конечно, нужно издавать книги, издавать песни, конечно, нужно показывать фильмы. Но есть какая-то грань, которую нельзя переходить, после которой человек из действительно всенародно любимого и популярного превращается в пустое сочетание звуков для тех, кто не помнит его живым».
   Призывая не цитировать песни Высоцкого, трудно самому удержаться. В конце 2002 года Аркадий привез в Израиль новый фильм «Письма к Эльзе», снятый по его сценарию Игорем Масленниковым. В финале фильма звучит песня на стихи Высоцкого «Живу я в лучшем из миров…».
   Согласна со старшим сыном и Л. Абрамова: «Про него не надо много знать, не надо много информации. Нужно слышать его голос, прежде всего…»
   Мнение Аркадия можно оспорить, но и через 15 лет он его не изменит, предлагая новую отсрочку для откровенного разговора об отце: «Надо обождать. Может быть, даже еще лет десять… Мы уже понимаем, что он не остался в той эпохе, в которой жил. И чем дальше, тем больше все то, что связано с именем Высоцкого, будет очищаться от этой шелухи и шлака, которых сейчас – хоть отбавляй. Очень много интерпретаций, вранья… Порой это становится оскорбительным для памяти Высоцкого. Его ведь нет, чтобы ответить на все эти гадости…»
   Надо отдать должное Аркадию – он по мере сил выдерживает линию умолчания. Зато у его мамы морально-этический раздрай: «Надо по возможности говорить правду… Страшно хочется правды, но тормоза есть у всех. И у меня тоже. Кто-то кого-то или чего-то боится… Я, например, боюсь Нину Максимовну. И боюсь именно правду сказать или написать, потому что боюсь ее задеть или обидеть».
   А в другом интервью она уже никого не боится: «Чем больше мы узнаем правды – пусть самой горькой, – тем скорее поймем, что никакая правда не может бросить тень ни на Володю, ни на нас…»
 
   Есть интересная сравнительная характеристика характеров Аркадия и Никиты, высказанная однажды в интервью Лидией Сарновой: «И я вам честно скажу, что Аркашу люблю больше, чем Никиту. Потому что он теплый человек, добрый, близкий мне по духу… Никита сухой. И Женечка тоже всегда говорила об этом. Аркадий вспыльчивый, Аркадий неуемный, но лучше быть таким, чем держать все в себе…»
 
   В 42 года Высоцкий не увидел своих детей взрослыми, состоявшимися людьми и, конечно же, не увидел внуков. У Аркадия пятеро детей: Владимир, Наталья, Никита, Михаил и Машенька. Дочь Наташа (Наама) окончила университет в США, там вышла замуж за ортодоксального еврея Шломо Теплицкого, занималась переводами текстов деда на английский язык. Третья жена Аркадия работает в Москве референтом-переводчиком. Сын Владимир любит музыку, Никита увлекается историей, 12 января 2003 года родился третий сын, а Маше в 2005 году исполнился один год.
   Старший сын Никиты – Семен – учился на юридическом факультете, но мечтает стать театральным режиссером. Живет в Киеве со своей мамой. Дети повторяют судьбу родителей. Отец Никиты разошелся с Людмилой Абрамовой, когда Никите было четыре года. В такой же ситуации оказался и Никита, когда его сыну Семену было неполных шесть лет. Он периодически с ним встречается, что-то ему дарит, поздравляет с праздниками… Так же вел себя по отношению к своим детям В. Высоцкий.
   В 1988 году у Никиты во втором браке родился сын – Даниил. С 2007 года он студент Института стран Азии и Африки, изучает китайский язык.
   И еще… Из интервью Никиты Высоцкого: «…Когда он умер, все говорили, что мы не отдали ему то, что должны были отдать. Может быть, какой-то детский звонок, детское внимание, слово хорошее было бы полезнее, чем какие-то медицинские меры… Мы очень много ему недодали…
   Первые дни я ходил молча, и мне казалось, что это никогда не закончится. И только потом меня пробило на слезы. Когда очухался, первым ощущением было не только то, что я больше не увижу отца, а то, что ушло из жизни что-то такое, что надо было ловить каждое мгновение. Понял, каким я был балбесом и не ценил того, кто был рядом».

Барды – Высоцкому

   Слушая Высоцкого, я, в сущности, впервые понял, что Орфей древнегреческий, играющий на струнах собственного сердца, – никакая это не выдумка, а самая настоящая правда.
Юрий Карякин

   26 декабря 1980 года Московский клуб самодеятельной песни в Доме культуры «Прожектор», что на шоссе Энтузиастов, организовал вечер памяти Владимира Высоцкого. За несколько дней до вечера о нем знала вся Москва, и власти побоялись его отменить, но окружили здание ДК тройным милицейским кордоном.
   На сцене слева стоял большой фотографический портрет Высоцкого, лежали гвоздики, и стояла его гитара, одолженная на этот вечер матерью поэта.
   Те, кто выходил к микрофону, пели и для зала, и для Высоцкого. Те, кто аплодировали, – аплодировали и выступавшему, и ему… Среди выступавших были те, кто сочинил стихи или песни, прямо посвященные Высоцкому, другие читали стихи, соответствующие моменту.
   Открыл вечер Юлий Ким:
 
Удалой, безоглядный, прокуренный,
Потрясающий голос его.
Как гулял, щеголял, бедокурил он,
Но печалился больше всего.
 
 
Так печалился, вскрикивал, маялся,
Проклинал и прощенья просил,
Но ни разу он так не отчаялся,
Чтоб надеяться не было сил.
 
 
Обложили, флажков понавешали,
Вьют веревочку в плеть и в петлю…
Ах, кривые, нелегкие, лешие,
Все равно я куплет допою…
 
 
Мои кони и пляшут, и хмурятся:
Все не так, все не то…
И поет – аж, бывало, зажмурится,
Чтобы доверху, донельзя, чтобы до…
 
   Мне выпала почетная и трудная роль открыть этот вечер, поводом для которого послужило событие трагическое, всем вам известное, свежее. Поэтому комментировать его необходимости нет. Только скажу, что необязательно петь только грустное на этом вечере. Володя Высоцкий был человек глубокий, широкий, и пусть прозвучит и веселое…
 
   Александр Ткачев: «Я не буду говорить о том, какой Высоцкий был поэт, какой человек… Я хочу спеть эту единственную песню. В ней я попытался сказать все.
 
Что так тихо? – кричу, а вокруг пустота —
сон от яви уже не могу отличить.
Эй, апостол, давай, закрывай ворота!
Никого не пускай, на земле дай пожить!
 
 
Эту горечь тебе ни за что не понять —
там ведь в небе для вас херувимы поют.
Спрячь ключи от ворот, погоди отворять…
Ну, зачем он вам там? Пусть другие войдут.
 
 
Но все кончено…
Крик оборвался, спазмы сжаты, и горло немеет.
Мир проснулся и не разрыдался.
Видно, мир безнадежно болеет.
 
 
Что ж, помянем его – пусть наступит покой.
Мы устали рубцы до крови раздирать,
кулаками бить в грудь, захлебнувшись строкой,
а потом, похмелясь, все по-новой прощать.
 
 
Да и совесть молчит – неуютно ей тут.
Лишь заденешь струну – испугавшись, замрет.
Где-то музы оркестрами сводными лгут…
Только совесть в набат, словно в колокол, бьет.
 
 
Перестроить охрипшую лиру —
не хватило годов, слава богу.
Но надорванный голос по миру,
как в войну, объявляет тревогу.
 
 
Все молчали, лишь струны не дали уснуть…
Где же ваши слова? Где же ваши дела?
В темноте, задрожав, пробивали нам путь.
А поводырем нам наша совесть была.
 
 
Уже каждый слова для себя подобрал,
только рта не раскрыть да не выплюнуть их.
Но нашелся чудак: и за всех откричал,
и за всех отстрадал – да сорвался, затих…
 
 
Ах, как трудно болеть за Россию!
Каждый крик – в сердце пуля шальная.
И рыдать, и смеяться над нею,
материться, шепча: Дорогая!
 
 
Как хотелось писать о любви, о весне,
о прозрачных мечтах с голубым кораблем.
Но когда в душах хворь – боль дрожит на струне.
Все же, морщась, не мед – зелье горькое пьем!
 
 
Вот бы песню сложить, чтобы враз обо всем!
Только сердце одно, да и жизнь коротка.
Почему ж, как струну, свои нервы мы рвем?
Знать отступит болезнь, знать цена велика…
 
 
Ах, как тошно от сладкой надежды!
Век не наш – времена исцеленья.
Но меж прошлым и будущим между
в душу брошены зерна сомненья.
 
 
Мне бы зубы сомкнуть, закусить бы губу
до кровавых молитв, до вопросов немых…
Бросить к черту дела да задуть в ту трубу,
созывая всех тех, кого нету в живых.
 
 
И последний парад, и по коням – вперед!
Пусть несется в сердцах сумасшедшая рать.
А стрела своего супостата найдет —
ведь ей право дано второй раз выбирать…
 
 
Не окончена времени повесть,
и ни времени нет, и ни рода…
Лишь на совесть зарытая совесть
на Ваганьково, справа от входа».
 
   Булат Окуджава: «Ну, много уже здесь… И вообще за это время много уже говорили об этом трагическом происшествии. Но я думаю, что самое ужасное заключается не в том, что это случилось, а в том, что Высоцкий до последнего дня мечтал увидеть свои стихи опубликованными. Так это и не произошло… Мечтал выступить с афишей – не было. Вот, я думаю, это самое печальное. Очень короткая песня в его память…
 
О Володе Высоцком я песню придумать решил:
вот еще одному не вернуться назад из похода.
Говорят, что грешил, что не к сроку свечу затушил…
Как умел, так и жил, а безгрешных не знает природа.
 
 
Ненадолго разлука, всего лишь на миг, а потом
отправляться и нам по следам по его по горячим.
Пусть кружит над Москвою охрипший его баритон,
ну а мы вместе с ним посмеемся и вместе поплачем.
 
 
О Володе Высоцком я песню придумать хотел,
но дрожала рука, и мотив со стихом не сходился…
Белый аист московский на белое небо взлетел,
черный аист московский на черную землю спустился».
 
   Вероника Долина:
 
Поль Мориа, уймите скрипки!
К чему нагрузки?
Его натруженные хрипы —
Не по-французски.
 
 
Пока строка, как уголь, жжется —
Пластинка трется.
Пусть помолчит, побережется —
Не то сорвется.
 
 
Всадник утренний проскачет,
Близкой боли не тая,
Чья-то женщина заплачет,
Вероятно, не твоя.
 
 
Лик печальный, голос дальний —
До небес подать рукой.
До свиданья, до свиданья,
До свиданья, дорогой!
 
 
А кто-то Гамлета играет,
Над кем не каплет.
И новый Гамлет умирает —
Прощайте, Гамлет!
 
 
Но вот и публика стихает,
Как будто чует.
Пусть помолчит, не выдыхает —
Его минует.
 
 
По таганским венам узким
Изливается Москва.
А вдова с лицом французским —
Будет много лет жива.
 
 
Вон газетчик иностранный
Дико крутит головой.
Кто-то странный, кто-то пьяный,
Кто-то сам – полуживой.
 
 
Усни спокойно, мой сыночек, —
Никто не плачет.
О, этот мир для одиночек
Так много значит!
 
 
Переулочек глубокий —
Нету близкого лица.
Одинокий, одинокий,
Одинокий – до конца…
 
   Александр Дольский: «Сейчас много песен появилось памяти Высоцкого. Почти каждый автор сочиняет посвященную его памяти песню. Я считаю, что это хорошо, это правильно… Еще долго его образ и его творчество будут вдохновлять поэтов.
   Я горжусь тем, что сочинил песню, посвященную ему, когда он был жив. Он знал эту песню. В ней, естественно, говорится о Высоцком как о живом. Я думаю, это и правильно…
 
Словно тысячи тысяч оркестров
разодрали мелодии плоть —
миллионы нещадных маэстро
стали палочкой сердце колоть.
 
 
Будто бич резал напропалую,
этот ритм, что у пульса в плену, —
оплеухи нужней поцелуев —
поцелуям мы знаем цену.
 
 
И слова зазвучали, как клекот
пораженного насмерть орла,
полоснули до горла от легких,
и ворочалась совесть и жгла.
 
 
Я увидел, как он изначален,
облекая в простые слова
наши муки, и смех, и печали,
как повинна его голова.
 
 
Приоткрыл он понятья и вещи,
что казались яснее всего.
Несчастливый становится вещим —
это счастье для паствы его.
 
 
А за мужеством (как ни усердствуй)
проступает, печалью дыша,
уязвимое, нежное сердце
и трепещет живая душа.
 
 
Если падает бард и скиталец,
побежденный глаголом успех,
то все ложи пока свои пальцы
поднимают с улыбками вверх.
 
 
И явилась мне, как откровенье,
эта мысль, что подспудно жила:
счастье есть не в удовлетворенье,
а в способности страстно желать.
 
 
На подмостках судьбы и театра
исступленно хрипит на весь свет
осужденный на жизнь гладиатор,
обреченный на вечность поэт».
 
   Александр Городницкий:
 
Погиб поэт. Так умирает Гамлет,
Опробованный ядом и клинком.
Погиб поэт. А мы вот живы – нам ли
Судить о нем, как встарь, обиняком?
 
 
Его словами мелкими не троньте:
Что ваши сплетни суетные все!
Судьба поэта – умирать на фронте,
Мечтая о нейтральной полосе.
 
 
Где нынче вы, его единоверцы,
Любимые и верные друзья?
Погиб поэт – не выдержало сердце:
ему и было выдержать нельзя!
 
 
Толкуют громко шуты и невежды
Над лопнувшей гитарною струной.
Погиб поэт, и нет уже надежды,
Что это просто слух очередной.
 
 
Теперь от популярности дурацкой
ушел он за другие рубежи.