Теперь – хотя это и противоестественно – попробую войти еще раз в уже сыгранную мною роль. То есть защитить перед Вами, как перед читателем, то, что сказано в «Пр. деле».
Вы говорите, что все хорошо, но слабо показан колхозный мир, окружающий героев, слабо показан человек в борьбе с несправедливостью. И что я подчеркиваю только долготерпение Ив. Афр., покорность судьбе.
Но, Виктор Васильевич, именно это я и хотел подчеркнуть! То бишь не долготерпение, а неспособность, неумение Ив. Аф. бороться с несправедливостью, – это была моя задача с самого начала. Кстати, он не такой уж покорный, как Вы пишете. Да и выжить в деревне, выстоять в такой обстановке как раз и могли только такие; другие же, сильные и деятельные, давно либо сгнили в тундре, либо уехали в города.
Да еще неизвестно, слабый ли Ив. Афр. Слабый, если считать слабостью способность выживать в самых невероятных условиях. Может быть, это и не заслуга, быть таким. Но ведь он еще и не больно покорный. Помните, как он хватает в конторе кочергу, когда его не отпускают из деревни? Или как взъерепенился, когда ему не дали поплясать? Я как раз и хотел описать такого Ив. Афр. Разве я не имел на это право? Описать такого мужика, который боится уполномоченного, но способен разогнать с колом всю деревню? Не ошибка и то, что я не касался общественных производственных конфликтов. Чтобы о них писать, надо писать уже другую повесть (и я ее напишу), нужны другие герои, все другое. Эту же вещь я и хотел сделать так как есть, т. е. без тех качеств, за отсутствие которых Вы меня упрекаете.
Я согласен с Вами, что одной традиции «Матренина двора» мало для русской литературы. Конечно, мало. Но, Виктор Васильевич, не торопите события. В нашей литературе будет все: и новые бунтари, и новые Аксиньи с Мелеховыми. Все дело к тому идет, и процесс этот необратимый.
Уж больно стыдно говорить о самом себе, но я знаю, что через полтора-два года у меня будет новый, совсем не такой Иван. Но мне нужно было пройти через Ивана Африкановича. Пройти именно через такую книжку. Я убежден, что через это нужно пройти и читателю, иначе бы я не стал писать.
И вот еще что. Если б я, Виктор Васильевич, сделал эту вещь такой, какой Вы хотите видеть, то есть сказать полную, как Вы пишете, правду, то пробить, опубликовать книжку было бы еще труднее. Я бы мог описать и эту, полную правду, описать, что получается, когда Африкановичи вдруг начинают понимать, что к чему. Если б я ее написал, вот тогда действительно была бы пища для наших недругов...
Виктор Васильевич, поняли ли Вы меня? Я бы хотел послать рукопись в первых числах июля. Напишите, что за обстановка и какова угроза стычки с Главлитом. В этом смысле я выбросил кое-что, поправил. Совсем убрал рассказ про выборы. Объем получается только 14 листов. Думаю, что «Самовар», «Скакал казак» и еще два новых рассказа мне удастся опубликовать в журналах в ближайшие месяцы. Может быть, это облегчит Вам работу. Из той книжки я взял два рассказа: «Весну» и «Речные излуки», думаю, что надо было сделать это.
То, что написано в начале моего письма, надо бы сейчас, в конце, ну да ладно. Поклон Николаю Ивановичу. Жду Вашего письма и крепко жму руку.
Белов».
20.VI.66».
Примечание. Действительно, я несколько «ошарашил» В. Белова тем, что привел мнение рецензентов как мнение редакции, на этом основании мне удалось заключить с ним договор, потом выписать и одобрение, т. е. 35%. А подробное свое мнение я высказал в статье «Россия – любовь моя» (Волга. 1969. № 3) и в «Огоньке» в 1966 г.
«Виктор Васильевич, здравствуйте!
Не так давно возвращался я с Кавказа, останавливался в общежитии Литинститута.
28-го часов в 11 – 12 заходил к Вам домой, но никого не было.
Решил, что Вы где-либо в отпуске. Сейчас уезжаю в деревню.
Поработать очень хочется.
Рукопись высылаю сразу, как только доделаю один рассказ. Если не лень – черканите по адресу: Вологодская область, Харовский р., п/о Азла, д. Тимониха.
Желаю хорошего труда и здоровья.
Белов».
1 августа <1966> (Датируется по штемпелю на конверте.)
«Здравствуйте, Виктор Васильевич!
Получил Ваше письмо в Тимониху. (Кстати, опять я еду туда до Нов. года.)
В моем молчании не было ничего такого. Писать особо нечего. Дела мои не ахти какие. Съездил на Восток, угробил время почти зря. Служба есть служба, к тому ж тамошняя погода не по моему носу. Ветер, влажность большая, к вечеру температура повышалась целый месяц (моя, разумеется). Еле выбрался. Год прошел бездарно, сделано очень мало. И хуже всего, – плохо работается, ничего не хочется делать.
На днях я послал в редакцию изд-ва рукопись сборника. Мне бы хотелось видеть его именно в таком составе и в такой последовательности. «Пр. дело» сокращено до журнального варианта, только оставил я главку «Бабкины сказки» о пошехонах. «Самовар» переименован в «Такую войну». Все вещи Вам знакомы. Только в конец я решил поставить зарисовку «Бобришный угор», не известную Вам. Это зарисовка как бы подводит итог, что ли. Раздумья об уходящем, чтоб больше не возвращаться к этой больной для меня теме.
Еще вставил в последний раздел рассказик «На Росстанном холме».
Эта штука мне не очень нравится – она сентиментальна и традиционная. Но название символическое: «Росстань» – слово, происходящее от «расставаться». На этом я и расстанусь с темой уходящей деревни...
Черкните, как и что.
Я буду в деревне числа до 25 декабря. Если нужно, то в январе приеду в Москву. Да так и так, вероятно, приеду в январе. Я говорил с главным художником насчет оформления, он обещал подобрать человека, знающего северный крестьянский быт и культуру северную. Уж больно не хочется, чтобы сборник оформлялся человеком несведущим. Не помню фамилию художника. Жду вестей.
Желаю Вам удач в личных делах и жму руку.
Белов.
8 декабря 1966».
«Здравствуйте, Виктор Васильевич!
Шлю Вам поклон и спасибо за письмо. Двадцатые числа для моего приезда очень подходят – приеду наверняка, если буду здоров. Кстати, за это время мне хотелось бы поделать кое-что с «Бобришным угором» (убрать красивости, лишнее философствование, сделать его проще и лиричнее).
Насчет оформления я полностью полагаюсь на Вас, лишь бы не было ляпсусов в смысле сельской специфики, а то это бывает. Знаком ли Капустин хоть немного с нашей северо-зап. деревней? В общем – смотрите сами.
О книге Вашей я узнал нынче осенью, но купить ее не смог, т. к. был в деревне, а сейчас ее в Вологде нет. Говорят, была, но еще летом распродана; надеюсь, Вы подарите ее мне. Насчет обсуждения «Пр. д.» в Союзе я слышал от А. Яшина (он сейчас в Вологде, в больнице, лечит бронхит, а потом сбирается на медвежью охоту). А насчет выдвижения я ничего не знаю, это Ваше сообщение вызвало во мне растерянность, уж если до меня дело дошло, то до чего же докатилась великая русская лит-ра! Ведь мне-то больше всех ясно, как это мелко, малохудожественно, по сравнению с тем, как бы оно должно быть.
Да, а Шмелева я ничего не читал и что есть уже «Росстани», не знал совсем. Вот ведь как. Но я думаю ничего, слово «росстань» коренное, русское и повториться не грех. Позвольте хоть и с запозданием, но поздравить Вас с Новым годом. Крепко жму руку.
Белов.
5.01.67».
«Виктор Васильевич, привет!
Шлю поклон из Тимонихи. Все собирался в Москву, потому и не ответил. А вдруг все бросил и уехал в деревню, какая-то сила, инстинкт что ли, бросила меня в родные места. Живу тут как пустынник, есть время поразмышлять и что-то поработать.
И все отсюда кажется каким-то незначительным и суетным.
Не звонил ли тебе Степанов из «Правды»? Он приезжал, чтобы я доделал им статью. Я просил позвонить его тебе, т. к. почта из-за распутицы у нас не ходит и когда ты получишь это письмо – бог знает. С радио зря обижаешься, т. к. давать мне им пока нечего. На «Расст. холме» был уже опубликован в «Лит. России», а других пока нет. Конечно, рубли бы мне не помешали, но что сделаешь? Ну, теперь весна, можно скоро и на подножный корм...
СП приглашает в Москву на 4.V. Может, и приеду. Черкни. Я буду здесь, но лучше на Волгу, жена письмо перешлет.
Интересно, как движется сборник? Что сам сейчас делаешь? Передай мой поклон твоей великолепной матушке, она так похожа чем-то на мою. Еще передай привет Капустину и Максимову. (С Вл. Максимовым я познакомил Белова в ЦДЛ. – В. П.)
Желаю энергии и удачи. Крепко жму руку.
Белов.
16 апреля <1967> (Датируется по штемпелю на конверте.)
«Виктор Васильевич, шлю тебе сердечный поклон. Письмо получил. Телеграмму Карповой послал. Признаться, у меня не было особых надежд на благополучный исход, но в глубине души я все же надеялся, что все будет нормально.
Черт возьми, но ведь 25 лет прошло с тех пор – четверть века! До каких пор нельзя писать того, что было тогда? Ведь в рассказах нет и сотой доли всей правды, всей тогдашней действительности, ведь если б описать то время по-настоящему честно, то куда бы было этим двум рассказишкам!
И многие еще не знают, что пережили тогда русские люди, а самое обидное, что и знать не хотят – вот что обидно!
Ну, ладно...
Черкни мне подробности.
Карпова по телефону меня заверила, что весь остальной текст остается прежним – если б не это, то сборник издавать не было смысла бы...
Ну, ладно...
Что нового в столицах? Черкни.
Матушке твоей кланяюсь.
Белов. 2 декабря.
Да, Виктор Васильевич, если сборник подписан, то, видимо, можно надеяться и на деньги?
Гнусно, но я обсох в этом смысле до предела. Все время на грани того, что надо вот-вот искать работу.
А бросать свое дело неохота, слишком уж далеко все зашло.
У меня новый адрес: Вологда, ул. Ветошкина, д. 106, кв. 32».
<4.12.1967 > (Датируется по штемпелю на конверте.)
Примечание. Цензура книгу подписала в печать, но два рассказа сняла. Об этих «рассказишках» и упоминяет здесь В. Белов. Оба рассказа («Самовар» и «Скакал казак») повествуют о тяжкой доле русского крестьянства, о мучительном преодолении выпавших на его долю страданий. Эти рассказы были потом опубликованы. Вышел большой сборник «Холмы» (изд-во «Современник», 1973). Вскоре я получил этот сборник с дарственной надписью: «Виктору Петелину. Хоть и с запозданием, но от души. Белов. 21 августа 74 г. Вологда».
«23 декабря
Виктор Васильевич!
Поверь, что будь я членом пр. комиссии, я бы голосовал «за».
Неприятная вещь, но это ерунда – союз. Примут. Еще примут, все ерунда.
А книжку твою я читал. Не писал об этом, потому что не хотелось заводить разговор, так как слишком больно мне говорить обо всем этом. Поскольку ты настаиваешь – говорю. Книга мне не понравилась. То есть не понравилась относительно. Относительно творений Якименко, Гуры и К° – книга, на мой взгляд, великолепна. Особенно в смысле Мелехова. Но это так мало! Мало, недостаточно! По сути дела, ты смыкаешься с ними в отступлениях, в общей трактовке, хотя и прорывается на многих страницах настоящая правда. Ты здорово дал по мозгам этим критикам, для которых Гришка – олицетворение собственничества, дикости, которые боятся и ненавидят его. Но далеко ли ты ушел от таких критиков? Не обижайся, но я не могу иначе, слишком все это для меня больно. Те критики, все подряд противопоставляли Мелехова народу. Ты же шагнул немного вперед: для тебя Мелехов типичный представитель части народа. Для меня же Мелехов – олицетворение не какой-то определенной части (скажем, казачества), а всего народа. Вот и весь секрет того, почему книга мне не понравилась. Я убежден, что сила «Тихого Дона» в этом трагизме, трагизме размеров общенациональных. И в этом смысле «Целина» в подметки не годится «Тихому Дону», в «Целине» Михаил Александрович достиг блистательной художественности, блистательной формы при содержании ограниченном, навеянном весьма преходящими явлениями и идеями. (Помяни мое слово: пройдет десяток-полтора лет, и то, что делалось в деревне начала 30-х годов, будет всеми считаться ошибочным.) В этой ситуации (что в «Целине») было не меньше трагизма, чем во время гражданской войны, но Шолохов в «Целине» смазал этот трагизм. Если автор «Тихого Дона» велик и недосягаем, то автор «Целины» почти не выделяется в ряду прочих и отнюдь, впрочем, не маленьких художников.
Вот то, из чего я исхожу в оценке твоей книги о Шолохове. Можно считать ошибочными (а Ошанин бы счел кулацкими) эти мои мысли, но, надеюсь, в неискренности-то ты меня не упрекнешь.
О Булгакове я действительно писал, писал по заказу «Литгазеты». Рецензию на «Мастера и Маргариту». Чаковский снял с полосы мое незаконнорожденное детище, ничего в нем, вероятно, и не было такого гениального и особого. Я уж забыл, о чем там накарябал – кажется, хотелось сказать, выразить, например, ту мысль, что Москва не имела даже самого слабого иммунитета против нечисти, и шайка Воланда знала, где застопорить своих сатанинских коней. Ну и еще философское что-то, уже не помню.
Жизнь идет себе. Собираюсь в столицу, но в декабре уже не успею. Подписали ли мой сборник и когда будет сигнал?
Поздравляю тебя и матушку с Новым годом.
Насчет нового сборника – не знаю. У меня на повесть договор с Архангельским издательством, а другого пока ничего.
Пока, Виктор Васильевич.
Черкни, а также передай привет и новогодние поздравления Капустину. Белов». <25.12.1967> (Датируется по штемпелю на конверте.)
«Виктор Васильевич, обижаешься ты на меня зря. Впрочем, не зря. Не ответил вовремя, не заехал. Но жизнь какая-то нелепая. А организоваться не могу. Вот зачем-то поперся на декаду, и вышибло меня из оглобель. Ну, ладно.
За книжку спасибо. Аж не верится. Особенное спасибо тебе, что не правил. (Как это делают н.п. в «Мол. гвардии» и в «Сов. России»), и Капустину за оформление. Передай это ему, я бы написал, но и адреса нет.
Теперь о том, что ты говорил. Сборник может по объему выглядеть так: «За тремя волоками» (вся книга) – 13,5 листа; «Плотницкие рассказы» (повесть) – 5 листов; рассказы «Кони» и «Клавдия» – 1,5 листа; «Случайные этюды» – 1,5 листа. Итого – 21,5 листа.
Если нужно отрегулировать в точности до 20 листов, то можно выбросить либо «Весну», либо еще что. Можно убрать и подразделы и т. д.
«Случайные этюды» выйдут в «Севере» на днях. Пошлю. Рукопись «Пл. рассказов» затребовал в журнале – пошлю тоже в ближайшее время. Что еще?
Не знаю, что мне делать с театром им. Маяковского. Они очень сильно настаивают на инсценировании «Пр. дела». Просто беда. А у меня совершенно определенный взгляд на драматургию. Драматургия драматургией, а проза прозой. А и обижать их не хочется, что ответить – не знаю.
Отныне сажусь за работу, хватит дурачиться. Если будет здоровье – до лета сделаю 1-ю часть – о строительстве мельницы – тьфу-тьфу! – не сглазить бы. У меня уже набросано кое-что. И бумага чистая есть (я не писал ничего, т. к. не было бумаги). Не смеюсь, а серьезно! Бумаги действительно не было. А ведь каждый раз, садясь за стол, непроизвольно, настойчиво, ищешь хоть какую-нибудь причину, только бы не начинать, ничего не делать. Зато уж если втянешься, то злишься не только на людей, на близких (что отвлекают), но даже и на кота, который веснует по ночам на лестнице. Помоги мне бог втянуться, разогнаться, тогда пойдет само!
Поздравляю тебя с большим семейным событием, Федотьевне почтительно кланяюсь.
18.02.68. Белов».
< 18.03.1968> (Датируется по штемпелю на конверте. Но вполне возможно, что написано 18 февраля 1968-го. Большое семейное событие – я женился на Галине Ивановне, а маму звать – Татьяна Федотовна.)
«Виктор Васильевич, шлю поклон и спасибо за письмо. Бог с ним – с переизданием. Не вышло и не надо, меня это почему-то расстроило не очень сильно. И на то, что будут меня скоро поругивать, я гляжу как-то с юмором – пускай! Мне это (поверь хоть ты, т. к. никто этому не верит) будет одинаково неприятно, как и хвалебные штучки. Мне одного хочется, чтоб меня не трогали и не вспоминали... А прокормиться – авось не умру с голоду. Это я к тому, что заявку на несуществующую вещь я писать никак не могу.
Как идет жизнь?
Я вот никак не могу вырваться в Тимониху, все держат за хвост бытовые штучки.
Пока. Привет всей твоей семье.
29 мая <1968> Белов.
Читал ли ты Ф.Абрамова? Вот это истинная правда, не то что «Кончина».
(Датируется по штемпелю на конверте.)
«Здравствуй, Виктор Васильевич!
Я звонил, будучи в Москве, да тебя не было. А был я там мало и с женой, поэтому больше ничего и не смог. Насчет матерьяла для журнала. Ничего нету. Была статейка о языке – она идет уже в ж. «Русская речь». Погляди. Очерк есть недоделанный, но я его обещал Викулову.
А делать что-либо сейчас не могу – другие планы, выполнение которых и так очень затянулось.
Пока! Привет твоей жене и матери. Поклон также Ванюхе Пузанову, он, кажись, в «М. гвардии». И Капустину.
Да. Не сможешь ли ты помочь устроить несколько моих снимков у того фотографа, который в «Сов. пис»? Мне очень надо, а прямо к нему обращаться стыжусь (я имею в виду плату, как, сколько). Жму руку.
20.01.1969 Белов».
«Виктор Васильевич, шлю поклон. Насчет статьи о деревенской теме в кино, дела такие. Она у меня написана давно и отлеживалась. Но о ней знали в «Н. мире», и я давно дал слово, что пошлю им. Теперь я ее вновь переписал, перепечатал и посылаю в «Н. мир». Отнюдь не ручаюсь, что там будут от нее в восторге. Поэтому не знаю, что дальше будет. Но поскольку пообещал – надо послать.
Никаких пока романов не начинал – боюсь, да и дела засосали...
Да, спасибо за разговор с Лаврентьевым. Он мне послал необходимые снимки.
Пока! Сажусь за «Бухтины вологодские», потом шпарим с Астафьевым в деревню.
18 марта <1969> Белов».
(Датируется по штемпелю на конверте.)
«Виктор, посылаю поклон и спасибо, а также привет твоей семье (не прибавилась ли она?).
Статью я прочитал, она мне нравится, но кажется несколько затянутой и чуть менее злободневной, чем хотелось бы. И еще (это уже личное совсем) не очень приятно стоять в одном ряду с П. Проскуриным (по-моему, В. Астафьеву тоже). Ну, ладно.
Твое ехидное замечание насчет моего «замыкания в рамках «Н. мира» я принял не всерьез. Во-первых, я и не замыкаюсь, во-вторых, журнал-то не так уж и плох, не считая некоторых пассажей типа дементьевской статьи и катаевского «Кубика». «Бухтины» мои там сейчас, но я не очень надеюсь, что пройдут. Статью для «М. гв.» обязательно сделаю, но когда – не знаю, хочется писать то, что задумал.
Насчет В. Оботурова. По-моему, это очень умный перспективный парень, и если портрет у него не получился, то это еще ничего не значит.
Теперь о письме в «Огоньке». Я бы это письмо не подписал. Не потому, что не согласен с мыслями против дементьевской статьи (с этими мыслями я согласен), а потому что, объективно, письмо против Твардовского. А ты подписал бы?
А Ланщиков подписал бы? (Кстати, передай ему привет, хотя я знаком с ним только по его выступлениям.)
Я не берусь судить за всех, но, как мне кажется, Витя Астафьев и Саша Романов тоже не поставили бы свои подписи против Твардовского, да еще теперь, когда его гонят из журнала. Все это очень сложные и хитрые штуки.
А меня теперь Михайлов объявил вне закона, не знаю, что и делать. Не переиздают, не печатают.
И правые и левые смыкаются против меня и Астафьева, хотя одни шумят за Россию, а другие шумят против лжепатриотов (Дементьев, к примеру). Те и другие стоят друг дружки. Ну, пока!
Я в деревне, прихожу в себя после поездки в Польшу и в Москву.
14.08.69 Белов».
«Виктор Васильевич, спасибо тебе за книгу. За сроки не ручаюсь, но прочту обязательно. (Речь идет о книге «Родные судьбы», изданной в «Современнике» в 1976 году. – В. П.).
(У нас, оказывается, почерки схожи.)
Да, а те два рассказа («Самовар» и «Скакал казак») так и выкидывают из всех сборников, хоть я и пытаюсь каждый раз вставить. «Казака» опубликовал Гончаров в «Подъеме», но без моего ведома вырезал главную сцену. Я взбесился, а с него как с гуся вода.
Но даже и после публикации в «Подъеме» – из книжек выкидывают.
В «Канунах» вон тоже выковыряли все, как начинку из пирога. Вот тут и пиши...
Ладно. Будь здоров. Семейству кланяюсь.
21.10.1976 Белов».
Как читатель догадывается, в последних письмах В. Белова говорится уже о другом времени (я перешел на работу в журнал «Молодая гвардия), о котором еще речь впереди. А сейчас мы снова возвращаемся к счастливой поре – к работе в издательстве «Советский писатель».
2. Образы Петра Проскурина
Вы говорите, что все хорошо, но слабо показан колхозный мир, окружающий героев, слабо показан человек в борьбе с несправедливостью. И что я подчеркиваю только долготерпение Ив. Афр., покорность судьбе.
Но, Виктор Васильевич, именно это я и хотел подчеркнуть! То бишь не долготерпение, а неспособность, неумение Ив. Аф. бороться с несправедливостью, – это была моя задача с самого начала. Кстати, он не такой уж покорный, как Вы пишете. Да и выжить в деревне, выстоять в такой обстановке как раз и могли только такие; другие же, сильные и деятельные, давно либо сгнили в тундре, либо уехали в города.
Да еще неизвестно, слабый ли Ив. Афр. Слабый, если считать слабостью способность выживать в самых невероятных условиях. Может быть, это и не заслуга, быть таким. Но ведь он еще и не больно покорный. Помните, как он хватает в конторе кочергу, когда его не отпускают из деревни? Или как взъерепенился, когда ему не дали поплясать? Я как раз и хотел описать такого Ив. Афр. Разве я не имел на это право? Описать такого мужика, который боится уполномоченного, но способен разогнать с колом всю деревню? Не ошибка и то, что я не касался общественных производственных конфликтов. Чтобы о них писать, надо писать уже другую повесть (и я ее напишу), нужны другие герои, все другое. Эту же вещь я и хотел сделать так как есть, т. е. без тех качеств, за отсутствие которых Вы меня упрекаете.
Я согласен с Вами, что одной традиции «Матренина двора» мало для русской литературы. Конечно, мало. Но, Виктор Васильевич, не торопите события. В нашей литературе будет все: и новые бунтари, и новые Аксиньи с Мелеховыми. Все дело к тому идет, и процесс этот необратимый.
Уж больно стыдно говорить о самом себе, но я знаю, что через полтора-два года у меня будет новый, совсем не такой Иван. Но мне нужно было пройти через Ивана Африкановича. Пройти именно через такую книжку. Я убежден, что через это нужно пройти и читателю, иначе бы я не стал писать.
И вот еще что. Если б я, Виктор Васильевич, сделал эту вещь такой, какой Вы хотите видеть, то есть сказать полную, как Вы пишете, правду, то пробить, опубликовать книжку было бы еще труднее. Я бы мог описать и эту, полную правду, описать, что получается, когда Африкановичи вдруг начинают понимать, что к чему. Если б я ее написал, вот тогда действительно была бы пища для наших недругов...
Виктор Васильевич, поняли ли Вы меня? Я бы хотел послать рукопись в первых числах июля. Напишите, что за обстановка и какова угроза стычки с Главлитом. В этом смысле я выбросил кое-что, поправил. Совсем убрал рассказ про выборы. Объем получается только 14 листов. Думаю, что «Самовар», «Скакал казак» и еще два новых рассказа мне удастся опубликовать в журналах в ближайшие месяцы. Может быть, это облегчит Вам работу. Из той книжки я взял два рассказа: «Весну» и «Речные излуки», думаю, что надо было сделать это.
То, что написано в начале моего письма, надо бы сейчас, в конце, ну да ладно. Поклон Николаю Ивановичу. Жду Вашего письма и крепко жму руку.
Белов».
20.VI.66».
Примечание. Действительно, я несколько «ошарашил» В. Белова тем, что привел мнение рецензентов как мнение редакции, на этом основании мне удалось заключить с ним договор, потом выписать и одобрение, т. е. 35%. А подробное свое мнение я высказал в статье «Россия – любовь моя» (Волга. 1969. № 3) и в «Огоньке» в 1966 г.
«Виктор Васильевич, здравствуйте!
Не так давно возвращался я с Кавказа, останавливался в общежитии Литинститута.
28-го часов в 11 – 12 заходил к Вам домой, но никого не было.
Решил, что Вы где-либо в отпуске. Сейчас уезжаю в деревню.
Поработать очень хочется.
Рукопись высылаю сразу, как только доделаю один рассказ. Если не лень – черканите по адресу: Вологодская область, Харовский р., п/о Азла, д. Тимониха.
Желаю хорошего труда и здоровья.
Белов».
1 августа <1966> (Датируется по штемпелю на конверте.)
«Здравствуйте, Виктор Васильевич!
Получил Ваше письмо в Тимониху. (Кстати, опять я еду туда до Нов. года.)
В моем молчании не было ничего такого. Писать особо нечего. Дела мои не ахти какие. Съездил на Восток, угробил время почти зря. Служба есть служба, к тому ж тамошняя погода не по моему носу. Ветер, влажность большая, к вечеру температура повышалась целый месяц (моя, разумеется). Еле выбрался. Год прошел бездарно, сделано очень мало. И хуже всего, – плохо работается, ничего не хочется делать.
На днях я послал в редакцию изд-ва рукопись сборника. Мне бы хотелось видеть его именно в таком составе и в такой последовательности. «Пр. дело» сокращено до журнального варианта, только оставил я главку «Бабкины сказки» о пошехонах. «Самовар» переименован в «Такую войну». Все вещи Вам знакомы. Только в конец я решил поставить зарисовку «Бобришный угор», не известную Вам. Это зарисовка как бы подводит итог, что ли. Раздумья об уходящем, чтоб больше не возвращаться к этой больной для меня теме.
Еще вставил в последний раздел рассказик «На Росстанном холме».
Эта штука мне не очень нравится – она сентиментальна и традиционная. Но название символическое: «Росстань» – слово, происходящее от «расставаться». На этом я и расстанусь с темой уходящей деревни...
Черкните, как и что.
Я буду в деревне числа до 25 декабря. Если нужно, то в январе приеду в Москву. Да так и так, вероятно, приеду в январе. Я говорил с главным художником насчет оформления, он обещал подобрать человека, знающего северный крестьянский быт и культуру северную. Уж больно не хочется, чтобы сборник оформлялся человеком несведущим. Не помню фамилию художника. Жду вестей.
Желаю Вам удач в личных делах и жму руку.
Белов.
8 декабря 1966».
«Здравствуйте, Виктор Васильевич!
Шлю Вам поклон и спасибо за письмо. Двадцатые числа для моего приезда очень подходят – приеду наверняка, если буду здоров. Кстати, за это время мне хотелось бы поделать кое-что с «Бобришным угором» (убрать красивости, лишнее философствование, сделать его проще и лиричнее).
Насчет оформления я полностью полагаюсь на Вас, лишь бы не было ляпсусов в смысле сельской специфики, а то это бывает. Знаком ли Капустин хоть немного с нашей северо-зап. деревней? В общем – смотрите сами.
О книге Вашей я узнал нынче осенью, но купить ее не смог, т. к. был в деревне, а сейчас ее в Вологде нет. Говорят, была, но еще летом распродана; надеюсь, Вы подарите ее мне. Насчет обсуждения «Пр. д.» в Союзе я слышал от А. Яшина (он сейчас в Вологде, в больнице, лечит бронхит, а потом сбирается на медвежью охоту). А насчет выдвижения я ничего не знаю, это Ваше сообщение вызвало во мне растерянность, уж если до меня дело дошло, то до чего же докатилась великая русская лит-ра! Ведь мне-то больше всех ясно, как это мелко, малохудожественно, по сравнению с тем, как бы оно должно быть.
Да, а Шмелева я ничего не читал и что есть уже «Росстани», не знал совсем. Вот ведь как. Но я думаю ничего, слово «росстань» коренное, русское и повториться не грех. Позвольте хоть и с запозданием, но поздравить Вас с Новым годом. Крепко жму руку.
Белов.
5.01.67».
«Виктор Васильевич, привет!
Шлю поклон из Тимонихи. Все собирался в Москву, потому и не ответил. А вдруг все бросил и уехал в деревню, какая-то сила, инстинкт что ли, бросила меня в родные места. Живу тут как пустынник, есть время поразмышлять и что-то поработать.
И все отсюда кажется каким-то незначительным и суетным.
Не звонил ли тебе Степанов из «Правды»? Он приезжал, чтобы я доделал им статью. Я просил позвонить его тебе, т. к. почта из-за распутицы у нас не ходит и когда ты получишь это письмо – бог знает. С радио зря обижаешься, т. к. давать мне им пока нечего. На «Расст. холме» был уже опубликован в «Лит. России», а других пока нет. Конечно, рубли бы мне не помешали, но что сделаешь? Ну, теперь весна, можно скоро и на подножный корм...
СП приглашает в Москву на 4.V. Может, и приеду. Черкни. Я буду здесь, но лучше на Волгу, жена письмо перешлет.
Интересно, как движется сборник? Что сам сейчас делаешь? Передай мой поклон твоей великолепной матушке, она так похожа чем-то на мою. Еще передай привет Капустину и Максимову. (С Вл. Максимовым я познакомил Белова в ЦДЛ. – В. П.)
Желаю энергии и удачи. Крепко жму руку.
Белов.
16 апреля <1967> (Датируется по штемпелю на конверте.)
«Виктор Васильевич, шлю тебе сердечный поклон. Письмо получил. Телеграмму Карповой послал. Признаться, у меня не было особых надежд на благополучный исход, но в глубине души я все же надеялся, что все будет нормально.
Черт возьми, но ведь 25 лет прошло с тех пор – четверть века! До каких пор нельзя писать того, что было тогда? Ведь в рассказах нет и сотой доли всей правды, всей тогдашней действительности, ведь если б описать то время по-настоящему честно, то куда бы было этим двум рассказишкам!
И многие еще не знают, что пережили тогда русские люди, а самое обидное, что и знать не хотят – вот что обидно!
Ну, ладно...
Черкни мне подробности.
Карпова по телефону меня заверила, что весь остальной текст остается прежним – если б не это, то сборник издавать не было смысла бы...
Ну, ладно...
Что нового в столицах? Черкни.
Матушке твоей кланяюсь.
Белов. 2 декабря.
Да, Виктор Васильевич, если сборник подписан, то, видимо, можно надеяться и на деньги?
Гнусно, но я обсох в этом смысле до предела. Все время на грани того, что надо вот-вот искать работу.
А бросать свое дело неохота, слишком уж далеко все зашло.
У меня новый адрес: Вологда, ул. Ветошкина, д. 106, кв. 32».
<4.12.1967 > (Датируется по штемпелю на конверте.)
Примечание. Цензура книгу подписала в печать, но два рассказа сняла. Об этих «рассказишках» и упоминяет здесь В. Белов. Оба рассказа («Самовар» и «Скакал казак») повествуют о тяжкой доле русского крестьянства, о мучительном преодолении выпавших на его долю страданий. Эти рассказы были потом опубликованы. Вышел большой сборник «Холмы» (изд-во «Современник», 1973). Вскоре я получил этот сборник с дарственной надписью: «Виктору Петелину. Хоть и с запозданием, но от души. Белов. 21 августа 74 г. Вологда».
«23 декабря
Виктор Васильевич!
Поверь, что будь я членом пр. комиссии, я бы голосовал «за».
Неприятная вещь, но это ерунда – союз. Примут. Еще примут, все ерунда.
А книжку твою я читал. Не писал об этом, потому что не хотелось заводить разговор, так как слишком больно мне говорить обо всем этом. Поскольку ты настаиваешь – говорю. Книга мне не понравилась. То есть не понравилась относительно. Относительно творений Якименко, Гуры и К° – книга, на мой взгляд, великолепна. Особенно в смысле Мелехова. Но это так мало! Мало, недостаточно! По сути дела, ты смыкаешься с ними в отступлениях, в общей трактовке, хотя и прорывается на многих страницах настоящая правда. Ты здорово дал по мозгам этим критикам, для которых Гришка – олицетворение собственничества, дикости, которые боятся и ненавидят его. Но далеко ли ты ушел от таких критиков? Не обижайся, но я не могу иначе, слишком все это для меня больно. Те критики, все подряд противопоставляли Мелехова народу. Ты же шагнул немного вперед: для тебя Мелехов типичный представитель части народа. Для меня же Мелехов – олицетворение не какой-то определенной части (скажем, казачества), а всего народа. Вот и весь секрет того, почему книга мне не понравилась. Я убежден, что сила «Тихого Дона» в этом трагизме, трагизме размеров общенациональных. И в этом смысле «Целина» в подметки не годится «Тихому Дону», в «Целине» Михаил Александрович достиг блистательной художественности, блистательной формы при содержании ограниченном, навеянном весьма преходящими явлениями и идеями. (Помяни мое слово: пройдет десяток-полтора лет, и то, что делалось в деревне начала 30-х годов, будет всеми считаться ошибочным.) В этой ситуации (что в «Целине») было не меньше трагизма, чем во время гражданской войны, но Шолохов в «Целине» смазал этот трагизм. Если автор «Тихого Дона» велик и недосягаем, то автор «Целины» почти не выделяется в ряду прочих и отнюдь, впрочем, не маленьких художников.
Вот то, из чего я исхожу в оценке твоей книги о Шолохове. Можно считать ошибочными (а Ошанин бы счел кулацкими) эти мои мысли, но, надеюсь, в неискренности-то ты меня не упрекнешь.
О Булгакове я действительно писал, писал по заказу «Литгазеты». Рецензию на «Мастера и Маргариту». Чаковский снял с полосы мое незаконнорожденное детище, ничего в нем, вероятно, и не было такого гениального и особого. Я уж забыл, о чем там накарябал – кажется, хотелось сказать, выразить, например, ту мысль, что Москва не имела даже самого слабого иммунитета против нечисти, и шайка Воланда знала, где застопорить своих сатанинских коней. Ну и еще философское что-то, уже не помню.
Жизнь идет себе. Собираюсь в столицу, но в декабре уже не успею. Подписали ли мой сборник и когда будет сигнал?
Поздравляю тебя и матушку с Новым годом.
Насчет нового сборника – не знаю. У меня на повесть договор с Архангельским издательством, а другого пока ничего.
Пока, Виктор Васильевич.
Черкни, а также передай привет и новогодние поздравления Капустину. Белов». <25.12.1967> (Датируется по штемпелю на конверте.)
«Виктор Васильевич, обижаешься ты на меня зря. Впрочем, не зря. Не ответил вовремя, не заехал. Но жизнь какая-то нелепая. А организоваться не могу. Вот зачем-то поперся на декаду, и вышибло меня из оглобель. Ну, ладно.
За книжку спасибо. Аж не верится. Особенное спасибо тебе, что не правил. (Как это делают н.п. в «Мол. гвардии» и в «Сов. России»), и Капустину за оформление. Передай это ему, я бы написал, но и адреса нет.
Теперь о том, что ты говорил. Сборник может по объему выглядеть так: «За тремя волоками» (вся книга) – 13,5 листа; «Плотницкие рассказы» (повесть) – 5 листов; рассказы «Кони» и «Клавдия» – 1,5 листа; «Случайные этюды» – 1,5 листа. Итого – 21,5 листа.
Если нужно отрегулировать в точности до 20 листов, то можно выбросить либо «Весну», либо еще что. Можно убрать и подразделы и т. д.
«Случайные этюды» выйдут в «Севере» на днях. Пошлю. Рукопись «Пл. рассказов» затребовал в журнале – пошлю тоже в ближайшее время. Что еще?
Не знаю, что мне делать с театром им. Маяковского. Они очень сильно настаивают на инсценировании «Пр. дела». Просто беда. А у меня совершенно определенный взгляд на драматургию. Драматургия драматургией, а проза прозой. А и обижать их не хочется, что ответить – не знаю.
Отныне сажусь за работу, хватит дурачиться. Если будет здоровье – до лета сделаю 1-ю часть – о строительстве мельницы – тьфу-тьфу! – не сглазить бы. У меня уже набросано кое-что. И бумага чистая есть (я не писал ничего, т. к. не было бумаги). Не смеюсь, а серьезно! Бумаги действительно не было. А ведь каждый раз, садясь за стол, непроизвольно, настойчиво, ищешь хоть какую-нибудь причину, только бы не начинать, ничего не делать. Зато уж если втянешься, то злишься не только на людей, на близких (что отвлекают), но даже и на кота, который веснует по ночам на лестнице. Помоги мне бог втянуться, разогнаться, тогда пойдет само!
Поздравляю тебя с большим семейным событием, Федотьевне почтительно кланяюсь.
18.02.68. Белов».
< 18.03.1968> (Датируется по штемпелю на конверте. Но вполне возможно, что написано 18 февраля 1968-го. Большое семейное событие – я женился на Галине Ивановне, а маму звать – Татьяна Федотовна.)
«Виктор Васильевич, шлю поклон и спасибо за письмо. Бог с ним – с переизданием. Не вышло и не надо, меня это почему-то расстроило не очень сильно. И на то, что будут меня скоро поругивать, я гляжу как-то с юмором – пускай! Мне это (поверь хоть ты, т. к. никто этому не верит) будет одинаково неприятно, как и хвалебные штучки. Мне одного хочется, чтоб меня не трогали и не вспоминали... А прокормиться – авось не умру с голоду. Это я к тому, что заявку на несуществующую вещь я писать никак не могу.
Как идет жизнь?
Я вот никак не могу вырваться в Тимониху, все держат за хвост бытовые штучки.
Пока. Привет всей твоей семье.
29 мая <1968> Белов.
Читал ли ты Ф.Абрамова? Вот это истинная правда, не то что «Кончина».
(Датируется по штемпелю на конверте.)
«Здравствуй, Виктор Васильевич!
Я звонил, будучи в Москве, да тебя не было. А был я там мало и с женой, поэтому больше ничего и не смог. Насчет матерьяла для журнала. Ничего нету. Была статейка о языке – она идет уже в ж. «Русская речь». Погляди. Очерк есть недоделанный, но я его обещал Викулову.
А делать что-либо сейчас не могу – другие планы, выполнение которых и так очень затянулось.
Пока! Привет твоей жене и матери. Поклон также Ванюхе Пузанову, он, кажись, в «М. гвардии». И Капустину.
Да. Не сможешь ли ты помочь устроить несколько моих снимков у того фотографа, который в «Сов. пис»? Мне очень надо, а прямо к нему обращаться стыжусь (я имею в виду плату, как, сколько). Жму руку.
20.01.1969 Белов».
«Виктор Васильевич, шлю поклон. Насчет статьи о деревенской теме в кино, дела такие. Она у меня написана давно и отлеживалась. Но о ней знали в «Н. мире», и я давно дал слово, что пошлю им. Теперь я ее вновь переписал, перепечатал и посылаю в «Н. мир». Отнюдь не ручаюсь, что там будут от нее в восторге. Поэтому не знаю, что дальше будет. Но поскольку пообещал – надо послать.
Никаких пока романов не начинал – боюсь, да и дела засосали...
Да, спасибо за разговор с Лаврентьевым. Он мне послал необходимые снимки.
Пока! Сажусь за «Бухтины вологодские», потом шпарим с Астафьевым в деревню.
18 марта <1969> Белов».
(Датируется по штемпелю на конверте.)
«Виктор, посылаю поклон и спасибо, а также привет твоей семье (не прибавилась ли она?).
Статью я прочитал, она мне нравится, но кажется несколько затянутой и чуть менее злободневной, чем хотелось бы. И еще (это уже личное совсем) не очень приятно стоять в одном ряду с П. Проскуриным (по-моему, В. Астафьеву тоже). Ну, ладно.
Твое ехидное замечание насчет моего «замыкания в рамках «Н. мира» я принял не всерьез. Во-первых, я и не замыкаюсь, во-вторых, журнал-то не так уж и плох, не считая некоторых пассажей типа дементьевской статьи и катаевского «Кубика». «Бухтины» мои там сейчас, но я не очень надеюсь, что пройдут. Статью для «М. гв.» обязательно сделаю, но когда – не знаю, хочется писать то, что задумал.
Насчет В. Оботурова. По-моему, это очень умный перспективный парень, и если портрет у него не получился, то это еще ничего не значит.
Теперь о письме в «Огоньке». Я бы это письмо не подписал. Не потому, что не согласен с мыслями против дементьевской статьи (с этими мыслями я согласен), а потому что, объективно, письмо против Твардовского. А ты подписал бы?
А Ланщиков подписал бы? (Кстати, передай ему привет, хотя я знаком с ним только по его выступлениям.)
Я не берусь судить за всех, но, как мне кажется, Витя Астафьев и Саша Романов тоже не поставили бы свои подписи против Твардовского, да еще теперь, когда его гонят из журнала. Все это очень сложные и хитрые штуки.
А меня теперь Михайлов объявил вне закона, не знаю, что и делать. Не переиздают, не печатают.
И правые и левые смыкаются против меня и Астафьева, хотя одни шумят за Россию, а другие шумят против лжепатриотов (Дементьев, к примеру). Те и другие стоят друг дружки. Ну, пока!
Я в деревне, прихожу в себя после поездки в Польшу и в Москву.
14.08.69 Белов».
«Виктор Васильевич, спасибо тебе за книгу. За сроки не ручаюсь, но прочту обязательно. (Речь идет о книге «Родные судьбы», изданной в «Современнике» в 1976 году. – В. П.).
(У нас, оказывается, почерки схожи.)
Да, а те два рассказа («Самовар» и «Скакал казак») так и выкидывают из всех сборников, хоть я и пытаюсь каждый раз вставить. «Казака» опубликовал Гончаров в «Подъеме», но без моего ведома вырезал главную сцену. Я взбесился, а с него как с гуся вода.
Но даже и после публикации в «Подъеме» – из книжек выкидывают.
В «Канунах» вон тоже выковыряли все, как начинку из пирога. Вот тут и пиши...
Ладно. Будь здоров. Семейству кланяюсь.
21.10.1976 Белов».
Как читатель догадывается, в последних письмах В. Белова говорится уже о другом времени (я перешел на работу в журнал «Молодая гвардия), о котором еще речь впереди. А сейчас мы снова возвращаемся к счастливой поре – к работе в издательстве «Советский писатель».
2. Образы Петра Проскурина
Судьба подарила мне еще одну радость – знакомство и дружбу с Петром Проскуриным. Я знал, что в нашем плане выпуска есть рукопись романа «Корни обнажаются в бурю», я прочитал его в журнале «Дальний Восток», но рукопись уже поступила в издательство, читать ее взяла Зоя Владимировна Одинцова, умный и тонкий редактор, написала хорошее редзаключение, уже началась работа с автором. И как только я узнал, что Проскурин приехал из Хабаровска в Москву, я попросил Зою Владимировну познакомить нас. С первых же слов я понял, что это «мой» автор, деревенский по происхождению, умный, талантливый, хвативший лиха, успевший многое познать в жизни. А потом, после того как он побывал у меня дома на улице Милашенкова, после того как немало было выпито и съедено, как говорится, соли, я увидел в нем не только мощного, сильного внешне, но и могучего внутренней красотой и глубиной проникновения в суть происходящего вчера и сегодня писателя.
Так получилось, что о его романе «Горькие травы» я, естественно, сказал Анатолию Иванову, все еще работавшему заместителем главного редактора журнала «Сибирские огни», познакомил их; помнится, долго все мы втроем беседовали на крыше десятиэтажного дома, где помещался «Советский писатель». Естественно, все мы втроем были у меня на Милашенкова, традиционно мама угощала нас своей селедочкой и картошечкой, и потом – долгие романтические разговоры о высоком, духовном, прозаические – о сегодняшнем, земном.
Эти несколько писем относятся к тому как раз времени, когда решалась судьба романа Петра Проскурина «Горькие травы», решался вопрос о переезде из Хабаровска хоть куда-нибудь в центр России.
В последующем наши отношения были сложными и, как говорится, противоречивыми. Возможно, что-то я не понимал в творчестве Петра Лукича, но писал все, что думал; возможно, и Петр Лукич что-то чрезмерно высоко оценивал в своем творчестве, уж слишком много хвалебных слов по его адресу раздавалось в критике, особенно усердствовал мой друг Виктор Чалмаев... И пусть нас рассудит Время.
В. Белов в своих письмах упоминал имя Проскурина. И это еще раз свидетельствует о сложностях и противоречиях литературного мира, в котором мне довелось жить.
«Дорогой Виктор!
Наконец, собрался написать тебе, хотя тщить себя надеждой на ответное послание не могу – знаю, как «методично и сразу» ты отвечал на письма своего любимого автора – Анатолия Иванова.
Так получилось, что о его романе «Горькие травы» я, естественно, сказал Анатолию Иванову, все еще работавшему заместителем главного редактора журнала «Сибирские огни», познакомил их; помнится, долго все мы втроем беседовали на крыше десятиэтажного дома, где помещался «Советский писатель». Естественно, все мы втроем были у меня на Милашенкова, традиционно мама угощала нас своей селедочкой и картошечкой, и потом – долгие романтические разговоры о высоком, духовном, прозаические – о сегодняшнем, земном.
Эти несколько писем относятся к тому как раз времени, когда решалась судьба романа Петра Проскурина «Горькие травы», решался вопрос о переезде из Хабаровска хоть куда-нибудь в центр России.
В последующем наши отношения были сложными и, как говорится, противоречивыми. Возможно, что-то я не понимал в творчестве Петра Лукича, но писал все, что думал; возможно, и Петр Лукич что-то чрезмерно высоко оценивал в своем творчестве, уж слишком много хвалебных слов по его адресу раздавалось в критике, особенно усердствовал мой друг Виктор Чалмаев... И пусть нас рассудит Время.
В. Белов в своих письмах упоминал имя Проскурина. И это еще раз свидетельствует о сложностях и противоречиях литературного мира, в котором мне довелось жить.
«Дорогой Виктор!
Наконец, собрался написать тебе, хотя тщить себя надеждой на ответное послание не могу – знаю, как «методично и сразу» ты отвечал на письма своего любимого автора – Анатолия Иванова.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента