И не смотри с таким укором,
Тебя люблю я, милый, верь!
Сейчас ты понял, что не скоро
Уйдешь, захлопнув счастью дверь.
Прости стихов несвязных бред
И скромных слов простые звуки,
Ты помнишь, много лет назад
Отелло был любим за муки.
Пройдут года, и вспомни ты
Слова безвестного поэта,
Его любовь, мечты,
Письмо, не получившее ответа.
Когда печаль тебя коснется
Своей безжалостной рукой,
Его ты вспомни, – пронесется
Печаль, любимый, над тобой.
Слеза вдруг взор твой затуманит
И скроет солнца ясный свет,
Ты вспомни, милый, что страдает
С тобой таинственный поэт.
Меня ты видишь иногда —
Грустна, насмешлива, горда.
К тебе я редко подхожу,
Любуюсь издали тобой.
Ты не пугайся, но скажу —
Характер у меня – плохой.
Ну вот и все. Прощай, мой милый,
Прости за все и не грусти.
Ты был мелодией любимой
И за сравнение прости.
Признаюсь, читая эти анонимные сочинения, выглядел я глуповато, в этом случае пользовался юмором, но юмор не помогал... Хотя банальность «поэмы» была очевидной...
Однажды в жаркий летний день я играл в настольный теннис у нас во дворе. Ко мне подошла моя «студентка», высокая, не очень-то симпатичная, и представилась – это она написала «поэму». Мы отошли от стола и уселись у кустов сирени прямо на земле. Она еще раз, уже в прозе, объяснила мне, что такое любовь. Но к этому времени я тоже знал, что такое любовь... Что-то бессвязное я бормотал в ответ... Так на этом и разошлись наши дороги.
А главное – после размолвки со своим научным руководителем я был, повторяю, предоставлен самому себе... Искромсав главы о «Тихом Доне», с помощью клея и ножниц, вставляя кое-где связующие фразочки, я подготовил и отдал на машинку свою первую статью «Трагическое в «Тихом Доне» М. Шолохова». Ну, думаю, держитесь, не сомневался, что статью напечатают... Где я только не был: в «Новом мире», в «Знамени», «Дружбе народов», в «Литературной газете», потом отослал статью в журнал «Русская литература», потом в «Дон»... В «Литературной газете» (главный редактор Всеволод Кочетов) меня принял Валерий Друзин, наговорил комплиментов, да и на полях статьи были одобряющие слова и знаки, но – редакция может снова вернуться к рассмотрению статьи после серьезной творческой доработки: во-первых, сократить, во-вторых, осудить Григория Мелехова за его борьбу против советской власти, ведь сам Шолохов осуждает его, отнимая у него честь, совесть, превращая его в жалкое и страшное подобие человека, а из вашей статьи получается, что Шолохов любит своего героя, сочувствует ему, сострадает ему и мучается вместе с ним... Таков был отовсюду ответ на мои предложения.
Стал бывать на писательских собраниях, и кто-то, не помню, познакомил меня с Федором Абрамовым, доцентом Ленинградского университета, но уже написавшим свой первый роман «Братья и сестры». Он-то и порекомендовал мне обратиться к Александру Григорьевичу Дементьеву, тоже доценту Ленинградского университета, только что назначенному главным редактором журнала «Вопросы литературы», дескать, ему сейчас нужны острые статьи, чтобы привлечь внимание к новому журналу.
Действительно, А.Г. Дементьев по-доброму принял меня, быстро прочитал мою статью. Сделал ряд существенных замечаний о литературном качестве статьи, о композиции, о том, чтобы смягчить полемику, Григорий Мелехов и у него был отрицательным... Кое-что из его замечаний я принял, еще раз прошелся по статье, устраняя недостатки. Вновь редактор быстро прочитал, вновь сделал замечания, ему очень хотелось эту статью опубликовать в одном из первых номеров журнала за 1957 год. Вновь я кое-что переделал, смягчил, улучшил, но основной пафос статьи, естественно, оставался прежним. Мне и в голову не приходило, что редактор добивается от меня принципиальных изменений и в отношении донского казачества, и в отношении Григория Мелехова...
Прочитав третий вариант статьи, он наконец не выдержал и воскликнул, обращаясь к своим сотрудникам (вся редакция занимала тогда две или три комнатенки):
– Ну что мне с ним делать?! Третий раз приносит мне все ту же статью. Григорий Мелехов у него оказывается чуть ли не самым положительным героем русской литературы, а донское казачество сохраняет у него все положительные качества русского народа. Ну сколько же мне повторять вам, что Шолохов осуждает Григория Мелехова за все его кровавые дела против советской власти?..
Действительно, три раза читал мою статью главный редактор «Вопросов литературы», но так и не удалось мне убедить его в том, что мой взгляд на «Тихий Дон» коренным образом отличается от взгляда моих предшественников и от его собственного только потому, что я не был еще заражен микробами вульгарного социологизма, что я по своей молодости и наивности воспринимал любую книгу с юношеской доверчивостью, не подгоняя ее к тем или иным теориям, а воспринимая просто и безоглядно, как отражение самой жизни. Ничего не получилось у меня из этих визитов в журналы.
Тут впервые, кажется, за мои двадцать шесть лет я затосковал. Как же так? С отличием окончил филологический факультет Московского университета, аспирантуру, написал диссертацию, мои родители, сестры и братья, родной и двоюродный, ждут от меня успешной литературной карьеры, а ничего не получается – не печатают... Двоюродный брат мой Василий Сергеевич Петелин рассказал о моих мытарствах своему «хозяину», служившему Чрезвычайным и Полномочным Послом в одной из крупных капстран, тот проникся и дал телефон своего друга Д. Поликарпова, заведовавшего в то время Отделом культуры ЦК КПСС. Позвонил, сославшись на имя Чрезвычайного и Полномочного Посла, был принят, передал Поликарпову три статьи о Шолохове. В другой раз он душевно похвалил мои статьи о Шолохове, тут же решил «Трагическое в «Тихом Доне» вновь отправить в «Вопросы литературы», а две статьи – в журнал «Дон». Ну, думаю, слава богу, кончаются мои «хождения по мукам». И действительно, вскоре пришло из «Дона» письмо, полное оптимистических ноток: дескать, статьи ваши получили, будем печатать сначала одну, потом, через полгода, другую. И – глухое молчание. Наконец – толстый конверт из «Дона» с одной из моих статей и письмо: «Редакция не может согласиться с Вашей характеристикой Григория Мелехова, особенно с теми местами, где Вы говорите о пребывании Григория в банде Фомина. Неверными, на наш взгляд, являются у Вас сравнения Нагульнова и Григория, трактовка подсознательного у Григория Мелехова, трактовка экспедиции Подтелкова. Здесь, в частности, сказалась ошибка автора, на которую в свое время было указано Шолохову...» Коренным образом предлагалось автору переработать статью. Таким же образом редакция «Дона» отфутболила и мою вторую статью. И тут же, словно они сговорились, я получил ответ из журнала «Вопросы литературы», подписанный А. Дементьевым и М. Кузнецовым. Это любопытный документ того времени, а потому я его процитирую:
«Это уже третий вариант статьи, представляемой автором в редакцию журнала «Вопросы литературы». В. Петелин внес некоторые изменения по сравнению с предшествующими вариантами. В статье есть отдельные, заслуживающие внимания наблюдения над образом Григория Мелехова. Однако с общей концепцией автора по-прежнему невозможно согласиться. Укажем лишь на наиболее существенные пункты.
Стремясь, что называется, любой ценой реабилитировать Григория Мелехова, которого, по мнению В. Петелина, неверно оценивают многие литературоведы, автор данной статьи дает неверную, одностороннюю трактовку истории Гражданской войны и самого романа М. Шолохова. Так, первая часть статьи, в сущности, посвящена не литературному, а чисто историческому вопросу – выяснению причин, вызвавших восстание казачества против советской власти. Это, по сути, исторический трактат, которому место, скорее, в историческом журнале. Но трактат весьма и весьма сомнительный. В. Петелин совершенно отвергает мысль о том, что контрреволюционное восстание казачества вызвано агитацией враждебной советской власти верхушки казачества. Для подкрепления своих положений он приводит слова Ленина: «Нет ничего смехотворнее, когда говорят, что дальнейшее развитие революции, дальнейшее возмущение масс вызвано какой-либо партией, отдельной личностью». Однако Ленин говорит о «пожаре революции», а у Петелина речь идет о вспышке контрреволюции – разве справедливо ставить знак равенства между этими совершенно различными явлениями? Думаем, что нет, несправедливо, наоборот, грубо ошибочно. Далее, в полном разрыве с историческими фактами В. Петелин пишет: «Казак... активно поддержит свержение царя», «Казачество участвует в свержении монархии, в свержении Временного правительства». Не говоря о множестве других фактов, сошлемся лишь на один – самый общеизвестный: Керенский, пытаясь вернуть власть, ведет наступление на Петроград именно казачьими частями, а казачье правительство в Новочеркасске приглашает в это время Временное правительство приехать на Дон... Казачья специфика, по В. Петелину, до революции состоит в том, что здесь «изнурительный труд хлебороба сочетается с воинскими упражнениями». Это подавление революционных рабочих и крестьян именуется воинскими упражнениями?
Все это не случайные описки, а звенья одной цепи. И хотя автор пишет, что «вешенское восстание возникло в результате органического переплетения исторических, экономических, социальных, политических условий», но фактически причина восстания у В. Петелина одна – плохая советская власть. Даже Подтелков у В. Петелина из героя Гражданской войны превращается в отрицательную фигуру, человека, которого испортила советская власть. Получается весьма любопытно: верхушка казачества своей контрреволюционной агитацией не может вызвать восстание, но вот «верхушка» из плохих комиссаров – вызывает его...
Весь «исторический трактат» вольно или невольно сводится к ложному утверждению – казачество потому пришло к контрреволюции, что была плоха советская власть.
С этой же точки зрения рассматривается и Григорий Мелехов. Оказывается, он пламенный революционер, а вот коммунисты только и делают, что нарушают революционные идеалы. Григорий и землю хочет отдать мужикам, Григорий – страстный борец за уравнительность, а в Красной Армии бойцы ходят в обмотках, в то время как комиссары одеты в кожу с головы до ног... И Кошевой, Штокман, Котляров не понимают настоящей революционности Григория, тогда последнему ничего не остается, как восстать. Григорий всячески идеализируется, вся его вина перед революционным народом снимается, он, в сущности, только жертва коммунистов... Повторяем, В. Петелин высказал ряд справедливых и свежих суждений по поводу образа Григория, но общая концепция автора статьи не может быть принята... Общий вывод – статью помещать в журнале «Вопросы литературы» не следует».
А. Дементьев и М. Кузнецов направили свой ответ Д.А. Поликарпову, а мне – копию. После этого стало ясно, что круг замкнулся: никто в ЦК статью читать не будет, никто так и не узнает, что этот ответ «Вопросов литературы» полон умышленных передержек, умолчаний, демагогии и вульгарного пустозвонства. Так что первое мое посещение ЦК КПСС окончилось драматически. Об этом я и рассказал Василию Сергеевичу Петелину, который не меньше меня был огорчен неудачей.
Прошло почти полтора года со дня моего выступления «О художественном методе». Что-то новое и глубинное происходило в нашем государстве, неотвратимо шли перемены в жизни общества, в сознании народа, перемены коснулись и жизни ученых факультета, где я порой бывал... Наконец А.И. Метченко ответил на мое приветствие, а через какое-то время пригласил через секретаршу к себе на прием:
– Теперь можно говорить о русском национальном характере, готовьте по диссертации статьи, напечатаем в наших научных журналах, одну – о «Тихом Доне», другую – о «Поднятой целине», а первую главу диссертации, где вы говорите о литературно-эстетических взглядах Шолохова, нужно серьезно доработать, слишком много цитат Канта, Гегеля, Шопенгауэра, даже Ницше приглашаете в свои консультанты, начитались, постоянно демонстрируете свою эрудицию, много лишнего, экономнее будьте, внимательнее следите за ссылкой, кое-где нет инициалов, года издания...
К этому времени все мои статьи, разосланные по журналам, вернулись ко мне, и я передал их А.И. Метченко. Пришлось по его замечаниям еще раз сократить статью «Трагическое в «Тихом Доне», и под названием «Два Григория Мелехова» она вышла в журнале «Научные доклады высшей школы». Печатаю ее здесь как свидетельство времени, именно здесь сформулированы принципиальные проблемы и положения, вокруг которых возникла острейшая дискуссия, продолжавшаяся многие годы...
5. Два Григория Мелехова
«Тихий Дон» – одно из самых любимых произведений советского народа. М. Шолохов в своем эпическом романе глубоко правдиво нарисовал сложнейшую картину революционных преобразований в нашей стране. Целая эпоха с ее социальными и психологическими конфликтами и противоречиями получила свое яркое и художественное воспроизведение на страницах этого романа.
Среди разнообразнейших человеческих судеб, раскрытых в «Тихом Доне», внимание читателей приковывает к себе незаурядная личность Григория Мелехова, его сложная противоречивая жизнь, его трагическая судьба. Как живой, встает Григорий, со своим индивидуальным темпераментом, со своим, только ему присущим, характером, со всеми его сильными и слабыми чертами. С неослабевающим вниманием следим мы за судьбой героя, испытываем чувство симпатии, сострадания, горечи, сожаления. При всех ошибках, совершаемых им, при всех его противоречиях в нем даже в самые критические моменты не иссякают душевные качества, вызывающие наше сочувствие: честность, искренность, мужество, правдивость и прямота. Такова уж сила художественного слова: гениальный писатель целиком и полностью завладевает сердцем читателя и заставляет любить того, кого сам любит, ненавидеть того, кого сам ненавидит, сочувствовать тому, кому сам сочувствует.
Но стоит познакомиться с истолкованием образа Григория Мелехова в критической литературе о «Тихом Доне», как сразу же возникает вопрос: да тот ли это Григорий, о котором мы только что читали в романе М. Шолохова? Со страниц книг и статей, посвященных «Тихому Дону», встает совсем другой образ Григория Мелехова, мало соответствующий тому, который изображен Шолоховым. Только по фактам внешней биографии и цитатам из романа можно догадаться, что разговор в них идет о Григории Мелехове из «Тихого Дона». Однако этот второй Григорий Мелехов, сконструированный критиками, предстает перед нами как персонаж, в котором преобладают отрицательные черты. И чтобы развенчать его, автор «Тихого Дона», по уверению критиков, придумывает «семь кругов Дантова ада» (Лежнев И. М. Шолохов. 1948. С. 164), казнит, карает его.
Прежде всего следует обратить внимание на те средства и приемы, с помощью которых некоторые критики и исследователи доказывают этот тезис. Так, утверждая, что Григорий Мелехов «жалок, как только может быть жалок и презрен отверженный людьми братоубийца» (Там же. С. 167), И. Лежнев ссылается на текст романа, где глазами Аксиньи дается развернутый портрет Григория. После долгой разлуки они снова вместе. Аксинья смотрит на заснувшего Григория. «Он спал, слегка приоткрыв губы, мерно дыша... Опустив глаза, она мельком взглянула на его большие узловатые руки и почему-то вздохнула». Процитировав этот отрывок целиком, И. Лежнев делает вывод: «Глаза любимой и есть зеркало души. Шолоховское описание жестокого лица и страшных узловатых рук Григория... говорит: это – облик убийцы» (Лежнев И. Указ. соч. С. 160. Здесь и в дальнейшем М. Шолохов цитируется по изданию: Шолохов М.А. Собр. соч.: В 8 т. М.: Гослитиздат, 1957). Соответствует ли этот вывод тексту романа? Нет, Аксинья заметила «что-то суровое, почти жестокое в чертах его лица, взглянула на его большие узловатые руки».
Автор монографии о «Тихом Доне» идет дальше. Анализируя портрет Григория, данный в романе через восприятие молодой казачки-подводчицы, исследователь приходит к выводу, что увиденный ее глазами Григорий Мелехов «будит жалость, щемяще-тоскливые предчувствия» (Якименко Л. «Тихий Дон» М. Шолохова. М., 1954. С. 134). Однако вторая часть размышлений казачки опровергает данный вывод. « Глаза у него твердые. Нет, хороший казак, только вот чудной какой-то» (Т. 5. С. 356).
Таким способом обрабатывают текст романа и другие исследователи. Правильно ли это?
В «Тихом Доне» М. Шолохов рассказывает о донском казачестве, о жесточайшей классовой борьбе на Дону, о трудных и сложных поисках основной массой казачества правильной дороги к союзу с рабочим классом. Многое было неясно трудовому казачеству. Это и предопределило такие жизненные ситуации, когда часть трудового казачества приняла участие в контрреволюции. Столкновение между революционным народом и частью трудового крестьянства, которая оказалась во враждебном пролетарской революции лагере, носило трагический характер. При этом трагическая ситуация возникала только в тот момент, когда трудящиеся, оказавшиеся в контрреволюционном лагере, начинали понимать ошибочность своего пути, искать выход из создавшегося положения, мучаясь и страдая от неумения найти правильный выход. Но и эта часть трудового народа, осознав свои ошибки, приходит впоследствии к союзу с рабочим классом, с пролетарской революцией. Именно в таком смысле понимает трагический конфликт и сам М.А. Шолохов. Вспоминая о событиях гражданской войны на Дону, М. Шолохов в 1956 г. говорил, что «помимо отъявленных контрреволюционеров, там были и люди, случайно, вслепую примкнувшие к белогвардейскому движению, но впоследствии большинство из них осознало свои ошибки и стало активными строителями социализма» (Правда. 1956. 27 декабря). «Драматизм положения» писатель видит в том, что многие из совершивших ошибку не видели выход из создавшегося положения.
В период революции и гражданской войны, когда история человечества проделывала «один из самых великих, самых трудных поворотов», «когда кругом с страшным шумом и треском надламывается и разваливается старое, а рядом в неописуемых муках рождается новое» (Ленин В.И. Соч. Т. 27. С. 133), когда многомиллионная масса крестьянства поднялась к «самостоятельной политической жизни» (Там же. С. 162), когда «новизна и трудность перемены вызывает, естественно, обилие шагов, делаемых, так сказать, ощупью, обилие ошибок» (Там же. С. 243), в этот период колебание мелкобуржуазных слоев – явление вполне естественное, вполне закономерное, и ожидать, что революция «обойдется без колеблющихся – это было бы совершенно противоестественно, это значило бы совершенно не считаться с классовым характером переворота» (Там же. С. 252).
Характеризуя движение народных масс, В.И. Ленин постоянно отмечает самостоятельность их действий. Октябрьская революция пробудила в народе стремление активно участвовать в политической жизни и самостоятельно решать общественные вопросы. И при своей «удивительной доверчивости и бессознательности» (Там же. Т. 25. С. 274) мелкобуржуазная или полумелкобуржуазная масса без собственного практического опыта, позволяющего сравнить руководство буржуазии и руководство пролетариата, не может решить сложнейший политический вопрос: «быть вместе с рабочим классом или с буржуазией» (Там же. Т. 30. С. 243). В.И. Ленин неоднократно подчеркивал, что возникновение колебаний внутри крестьянства вполне возможно, и не только возможно, но что оно сплошь и рядом было в период гражданской войны.
В основе трагического конфликта в «Тихом Доне» лежит заблуждение части народа, что порождает трагическую ошибку Григория Мелехова, принявшего участие в Вешенском восстании. Но даже и тогда, когда Григорий Мелехов находится в лагере контрреволюции, его нельзя отождествлять с отъявленными контрреволюционерами. Вот почему четкое разграничение злостных врагов Советской власти и тех, кто случайно, вслепую примыкает к белогвардейскому движению на Дону, совершенно необходимо как принципиальный пункт в постановке и разрешении проблемы трагического в «Тихом Доне».
В.И. Ленин писал: «Средний крестьянин нам не враг. Он колебался, колеблется и будет колебаться: задача воздействия на колеблющихся не одинакова с задачей низвержения эксплуататора и победы над активным врагом» (Там же. Т. 28. С. 171). А между тем в существующих исследованиях о «Тихом Доне» теряется грань, разделяющая Григория Мелехова с врагами Советской власти, что не могло не сказаться на трактовке главного героя.
В критической литературе о «Тихом Доне» утвердилось мнение, согласно которому в образе Григория Мелехова М. Шолохов показал тех людей, которые, оторвавшись от народа, превратились в отщепенцев и которым отказывается в праве на новую жизнь при Советской власти. И. Лежнев писал, что «у Мелеховых будущего нет» (Лежнев И. Указ. соч. С. 160). Вслед за ним Л. Якименко делает такое предположение: Ему (т. е. Григорию Мелехову. – В. П.) не будет места в начинающейся новой жизни» (Якименко Л. Указ. соч. С. 77). С этим выводом связывается и анализ образа.
Мысль, пронизывающая исследования о «Тихом Доне», заключается в том, что Григорий Мелехов, находясь во враждебном Советской власти лагере, теряет свои положительные человеческие качества, постепенно превращается в жалкое и страшное подобие человека.
О «страшной душевной опустошенности», «страшной духовной деградации» (Литературный критик. 1940. № 2) Григория Мелехова пишет Гоффеншефер, о «жалкой слабости» (Октябрь. 1940. № 9) Григория Мелехова упоминает Чарный; «жалким, узким и своекорыстным эгоистом, думающим только о себе» (Красная новь. 1941. № 3), называет его Кирпотин и т. д.
«Неверный, ошибочный путь Григория в революции, приведший его к разрыву с народом, – путь утрат многих прекрасных человеческих свойств и качеств» (Якименко Л. Указ. соч. С. 78), – констатирует Л. Якименко, добавляя при этом, что «с последних страниц романа глядит на нас... жалкое и страшное подобие человека» (Там же. С. 143), что «борьба против народа приводит... к гибели человеческого в человеке» (Там же. С. 144) и что «Григорий... становился не человеком» (Там же. С. 100).
В тон Л. Якименко пишет Л. Владимиров. Характеризуя Мелехова, Шолохов-де карает своего героя, отнимая «у него смелость, честность, силу молодости, веру в будущее», отнимая «его последнюю надежду и любовь – Аксинью» (Дон. 1955. № 2. С. 77). Но с таким же успехом можно сказать, что М. Шолохов карает не только Григория, но и Аксинью, Наталью, Пантелея Прокофьевича, Ильиничну и даже Полюшку – дочь Григория.
Крайнее заострение получила эта мысль в книге В. Гуры. «После того как Григорий вступил в новую полосу раздумий, его духовное падение углубляется. Разум, хладнокровие, расчетливость покидают его, один лишь звериный инстинкт, «дикое животное возбуждение» властно управляет его волей» (Гура В. Жизнь и творчество М. Шолохова. М., 1955. С. 119-120).
Называя путь Григория Мелехова путем утрат прекрасных человеческих качеств, Л. Якименко делает попытку раскрыть «причины бесславного конца этого когда-то сильного, талантливого, яркого человека». Уже к концу мировой войны «Григорий близко сходится с Чубатым». «Между ними больше не возникает стычек и ссор. Влияние Чубатого сказалось на психике и характере Григория. «Пропала жалость по человеку», «очерствело, огрубело» сердце Григория. И мы вдруг совершенно отчетливо ощущаем ту ужасающую связь, которая существует между устоявшимся веками казачьим бытом и античеловеческой, вырожденческой философией Чубатого. Семья Мелеховых, обстоятельства их жизни, Чубатый чем-то весьма существенным соприкоснулись в читательском восприятии. И многое открывается нам в будущем Григория» (Якименко Л. Указ. соч. С. 78) (выделено мной. – В. П.).
Правда, в другом месте своей обширной книги Л. Якименко утверждает, что между Григорием и Чубатым никогда «не возникало чувства близости» (Якименко Л. Указ. соч. С. 112).
Однако весь пафос исследователя направлен к тому, чтобы доказать, что Григорий приходит к такому концу, к такому физическому и нравственному вырождению, когда человек перестает быть человеком. И такой путь приводит его к тому же результату, к которому несколько раньше пришли Чернецовы, Чубатые, Коршуновы: «Шолохов показывает полное отщепенство Чернецовых, Чубатых, Коршуновых... Они лишены права называться людьми». Та же оценка дается и Григорию Мелехову: «В банде Фомина продолжает Григорий борьбу против Советской власти. И это означает окончательное падение Мелехова. Он не только порвал с народом, он оторвался от казачьей массы, стал отщепенцем» (с. 136).
Образ Григория Мелехова – сложнейший образ, и подгонять его под заранее придуманную схему, как это делалось до сих пор, нельзя. Рассматривая его как выражение сущности определенной социальной силы, ошибочно полагают, будто каждый поступок, каждое действие Григория точно соответствует его духовному содержанию, его внутренним побуждениям, что «цепь внутренних чувств, мыслей неразрывно связывается с внешним действием» (Там же. С. 93). Возможно, именно из этого отождествления внешнего и внутреннего в человеке и было сделано много неверных выводов относительно сущности образа Григория Мелехова. Оценивать личность по внешнему ее положению – таков основной принцип исследования образа Григория Мелехова. В соответствии с этим утвердился тезис, по которому следует, что изображение действия, событийная сторона произведения есть самая важная и определяющая суть художественного образа. Конечно, никто не собирается отрицать того, что через действия и поступки раскрывается характер человеческой личности. Но поступки, которые совершает герой, не всегда совпадают с его психологической определенностью, не всегда участие в том или ином событии определяет ценность человеческой личности.
Тебя люблю я, милый, верь!
Сейчас ты понял, что не скоро
Уйдешь, захлопнув счастью дверь.
Прости стихов несвязных бред
И скромных слов простые звуки,
Ты помнишь, много лет назад
Отелло был любим за муки.
Пройдут года, и вспомни ты
Слова безвестного поэта,
Его любовь, мечты,
Письмо, не получившее ответа.
Когда печаль тебя коснется
Своей безжалостной рукой,
Его ты вспомни, – пронесется
Печаль, любимый, над тобой.
Слеза вдруг взор твой затуманит
И скроет солнца ясный свет,
Ты вспомни, милый, что страдает
С тобой таинственный поэт.
Меня ты видишь иногда —
Грустна, насмешлива, горда.
К тебе я редко подхожу,
Любуюсь издали тобой.
Ты не пугайся, но скажу —
Характер у меня – плохой.
Ну вот и все. Прощай, мой милый,
Прости за все и не грусти.
Ты был мелодией любимой
И за сравнение прости.
Признаюсь, читая эти анонимные сочинения, выглядел я глуповато, в этом случае пользовался юмором, но юмор не помогал... Хотя банальность «поэмы» была очевидной...
Однажды в жаркий летний день я играл в настольный теннис у нас во дворе. Ко мне подошла моя «студентка», высокая, не очень-то симпатичная, и представилась – это она написала «поэму». Мы отошли от стола и уселись у кустов сирени прямо на земле. Она еще раз, уже в прозе, объяснила мне, что такое любовь. Но к этому времени я тоже знал, что такое любовь... Что-то бессвязное я бормотал в ответ... Так на этом и разошлись наши дороги.
А главное – после размолвки со своим научным руководителем я был, повторяю, предоставлен самому себе... Искромсав главы о «Тихом Доне», с помощью клея и ножниц, вставляя кое-где связующие фразочки, я подготовил и отдал на машинку свою первую статью «Трагическое в «Тихом Доне» М. Шолохова». Ну, думаю, держитесь, не сомневался, что статью напечатают... Где я только не был: в «Новом мире», в «Знамени», «Дружбе народов», в «Литературной газете», потом отослал статью в журнал «Русская литература», потом в «Дон»... В «Литературной газете» (главный редактор Всеволод Кочетов) меня принял Валерий Друзин, наговорил комплиментов, да и на полях статьи были одобряющие слова и знаки, но – редакция может снова вернуться к рассмотрению статьи после серьезной творческой доработки: во-первых, сократить, во-вторых, осудить Григория Мелехова за его борьбу против советской власти, ведь сам Шолохов осуждает его, отнимая у него честь, совесть, превращая его в жалкое и страшное подобие человека, а из вашей статьи получается, что Шолохов любит своего героя, сочувствует ему, сострадает ему и мучается вместе с ним... Таков был отовсюду ответ на мои предложения.
Стал бывать на писательских собраниях, и кто-то, не помню, познакомил меня с Федором Абрамовым, доцентом Ленинградского университета, но уже написавшим свой первый роман «Братья и сестры». Он-то и порекомендовал мне обратиться к Александру Григорьевичу Дементьеву, тоже доценту Ленинградского университета, только что назначенному главным редактором журнала «Вопросы литературы», дескать, ему сейчас нужны острые статьи, чтобы привлечь внимание к новому журналу.
Действительно, А.Г. Дементьев по-доброму принял меня, быстро прочитал мою статью. Сделал ряд существенных замечаний о литературном качестве статьи, о композиции, о том, чтобы смягчить полемику, Григорий Мелехов и у него был отрицательным... Кое-что из его замечаний я принял, еще раз прошелся по статье, устраняя недостатки. Вновь редактор быстро прочитал, вновь сделал замечания, ему очень хотелось эту статью опубликовать в одном из первых номеров журнала за 1957 год. Вновь я кое-что переделал, смягчил, улучшил, но основной пафос статьи, естественно, оставался прежним. Мне и в голову не приходило, что редактор добивается от меня принципиальных изменений и в отношении донского казачества, и в отношении Григория Мелехова...
Прочитав третий вариант статьи, он наконец не выдержал и воскликнул, обращаясь к своим сотрудникам (вся редакция занимала тогда две или три комнатенки):
– Ну что мне с ним делать?! Третий раз приносит мне все ту же статью. Григорий Мелехов у него оказывается чуть ли не самым положительным героем русской литературы, а донское казачество сохраняет у него все положительные качества русского народа. Ну сколько же мне повторять вам, что Шолохов осуждает Григория Мелехова за все его кровавые дела против советской власти?..
Действительно, три раза читал мою статью главный редактор «Вопросов литературы», но так и не удалось мне убедить его в том, что мой взгляд на «Тихий Дон» коренным образом отличается от взгляда моих предшественников и от его собственного только потому, что я не был еще заражен микробами вульгарного социологизма, что я по своей молодости и наивности воспринимал любую книгу с юношеской доверчивостью, не подгоняя ее к тем или иным теориям, а воспринимая просто и безоглядно, как отражение самой жизни. Ничего не получилось у меня из этих визитов в журналы.
Тут впервые, кажется, за мои двадцать шесть лет я затосковал. Как же так? С отличием окончил филологический факультет Московского университета, аспирантуру, написал диссертацию, мои родители, сестры и братья, родной и двоюродный, ждут от меня успешной литературной карьеры, а ничего не получается – не печатают... Двоюродный брат мой Василий Сергеевич Петелин рассказал о моих мытарствах своему «хозяину», служившему Чрезвычайным и Полномочным Послом в одной из крупных капстран, тот проникся и дал телефон своего друга Д. Поликарпова, заведовавшего в то время Отделом культуры ЦК КПСС. Позвонил, сославшись на имя Чрезвычайного и Полномочного Посла, был принят, передал Поликарпову три статьи о Шолохове. В другой раз он душевно похвалил мои статьи о Шолохове, тут же решил «Трагическое в «Тихом Доне» вновь отправить в «Вопросы литературы», а две статьи – в журнал «Дон». Ну, думаю, слава богу, кончаются мои «хождения по мукам». И действительно, вскоре пришло из «Дона» письмо, полное оптимистических ноток: дескать, статьи ваши получили, будем печатать сначала одну, потом, через полгода, другую. И – глухое молчание. Наконец – толстый конверт из «Дона» с одной из моих статей и письмо: «Редакция не может согласиться с Вашей характеристикой Григория Мелехова, особенно с теми местами, где Вы говорите о пребывании Григория в банде Фомина. Неверными, на наш взгляд, являются у Вас сравнения Нагульнова и Григория, трактовка подсознательного у Григория Мелехова, трактовка экспедиции Подтелкова. Здесь, в частности, сказалась ошибка автора, на которую в свое время было указано Шолохову...» Коренным образом предлагалось автору переработать статью. Таким же образом редакция «Дона» отфутболила и мою вторую статью. И тут же, словно они сговорились, я получил ответ из журнала «Вопросы литературы», подписанный А. Дементьевым и М. Кузнецовым. Это любопытный документ того времени, а потому я его процитирую:
«Это уже третий вариант статьи, представляемой автором в редакцию журнала «Вопросы литературы». В. Петелин внес некоторые изменения по сравнению с предшествующими вариантами. В статье есть отдельные, заслуживающие внимания наблюдения над образом Григория Мелехова. Однако с общей концепцией автора по-прежнему невозможно согласиться. Укажем лишь на наиболее существенные пункты.
Стремясь, что называется, любой ценой реабилитировать Григория Мелехова, которого, по мнению В. Петелина, неверно оценивают многие литературоведы, автор данной статьи дает неверную, одностороннюю трактовку истории Гражданской войны и самого романа М. Шолохова. Так, первая часть статьи, в сущности, посвящена не литературному, а чисто историческому вопросу – выяснению причин, вызвавших восстание казачества против советской власти. Это, по сути, исторический трактат, которому место, скорее, в историческом журнале. Но трактат весьма и весьма сомнительный. В. Петелин совершенно отвергает мысль о том, что контрреволюционное восстание казачества вызвано агитацией враждебной советской власти верхушки казачества. Для подкрепления своих положений он приводит слова Ленина: «Нет ничего смехотворнее, когда говорят, что дальнейшее развитие революции, дальнейшее возмущение масс вызвано какой-либо партией, отдельной личностью». Однако Ленин говорит о «пожаре революции», а у Петелина речь идет о вспышке контрреволюции – разве справедливо ставить знак равенства между этими совершенно различными явлениями? Думаем, что нет, несправедливо, наоборот, грубо ошибочно. Далее, в полном разрыве с историческими фактами В. Петелин пишет: «Казак... активно поддержит свержение царя», «Казачество участвует в свержении монархии, в свержении Временного правительства». Не говоря о множестве других фактов, сошлемся лишь на один – самый общеизвестный: Керенский, пытаясь вернуть власть, ведет наступление на Петроград именно казачьими частями, а казачье правительство в Новочеркасске приглашает в это время Временное правительство приехать на Дон... Казачья специфика, по В. Петелину, до революции состоит в том, что здесь «изнурительный труд хлебороба сочетается с воинскими упражнениями». Это подавление революционных рабочих и крестьян именуется воинскими упражнениями?
Все это не случайные описки, а звенья одной цепи. И хотя автор пишет, что «вешенское восстание возникло в результате органического переплетения исторических, экономических, социальных, политических условий», но фактически причина восстания у В. Петелина одна – плохая советская власть. Даже Подтелков у В. Петелина из героя Гражданской войны превращается в отрицательную фигуру, человека, которого испортила советская власть. Получается весьма любопытно: верхушка казачества своей контрреволюционной агитацией не может вызвать восстание, но вот «верхушка» из плохих комиссаров – вызывает его...
Весь «исторический трактат» вольно или невольно сводится к ложному утверждению – казачество потому пришло к контрреволюции, что была плоха советская власть.
С этой же точки зрения рассматривается и Григорий Мелехов. Оказывается, он пламенный революционер, а вот коммунисты только и делают, что нарушают революционные идеалы. Григорий и землю хочет отдать мужикам, Григорий – страстный борец за уравнительность, а в Красной Армии бойцы ходят в обмотках, в то время как комиссары одеты в кожу с головы до ног... И Кошевой, Штокман, Котляров не понимают настоящей революционности Григория, тогда последнему ничего не остается, как восстать. Григорий всячески идеализируется, вся его вина перед революционным народом снимается, он, в сущности, только жертва коммунистов... Повторяем, В. Петелин высказал ряд справедливых и свежих суждений по поводу образа Григория, но общая концепция автора статьи не может быть принята... Общий вывод – статью помещать в журнале «Вопросы литературы» не следует».
А. Дементьев и М. Кузнецов направили свой ответ Д.А. Поликарпову, а мне – копию. После этого стало ясно, что круг замкнулся: никто в ЦК статью читать не будет, никто так и не узнает, что этот ответ «Вопросов литературы» полон умышленных передержек, умолчаний, демагогии и вульгарного пустозвонства. Так что первое мое посещение ЦК КПСС окончилось драматически. Об этом я и рассказал Василию Сергеевичу Петелину, который не меньше меня был огорчен неудачей.
Прошло почти полтора года со дня моего выступления «О художественном методе». Что-то новое и глубинное происходило в нашем государстве, неотвратимо шли перемены в жизни общества, в сознании народа, перемены коснулись и жизни ученых факультета, где я порой бывал... Наконец А.И. Метченко ответил на мое приветствие, а через какое-то время пригласил через секретаршу к себе на прием:
– Теперь можно говорить о русском национальном характере, готовьте по диссертации статьи, напечатаем в наших научных журналах, одну – о «Тихом Доне», другую – о «Поднятой целине», а первую главу диссертации, где вы говорите о литературно-эстетических взглядах Шолохова, нужно серьезно доработать, слишком много цитат Канта, Гегеля, Шопенгауэра, даже Ницше приглашаете в свои консультанты, начитались, постоянно демонстрируете свою эрудицию, много лишнего, экономнее будьте, внимательнее следите за ссылкой, кое-где нет инициалов, года издания...
К этому времени все мои статьи, разосланные по журналам, вернулись ко мне, и я передал их А.И. Метченко. Пришлось по его замечаниям еще раз сократить статью «Трагическое в «Тихом Доне», и под названием «Два Григория Мелехова» она вышла в журнале «Научные доклады высшей школы». Печатаю ее здесь как свидетельство времени, именно здесь сформулированы принципиальные проблемы и положения, вокруг которых возникла острейшая дискуссия, продолжавшаяся многие годы...
5. Два Григория Мелехова
Всякая личность есть истина в большем или меньшем объеме, а истина требует исследования спокойного и беспристрастного, требует, чтоб к ее исследованию приступали с уважением к ней, по крайней мере, без принятого заранее решения найти ее ложью.
В. Белинский. Т. 3. С. 374
«Тихий Дон» – одно из самых любимых произведений советского народа. М. Шолохов в своем эпическом романе глубоко правдиво нарисовал сложнейшую картину революционных преобразований в нашей стране. Целая эпоха с ее социальными и психологическими конфликтами и противоречиями получила свое яркое и художественное воспроизведение на страницах этого романа.
Среди разнообразнейших человеческих судеб, раскрытых в «Тихом Доне», внимание читателей приковывает к себе незаурядная личность Григория Мелехова, его сложная противоречивая жизнь, его трагическая судьба. Как живой, встает Григорий, со своим индивидуальным темпераментом, со своим, только ему присущим, характером, со всеми его сильными и слабыми чертами. С неослабевающим вниманием следим мы за судьбой героя, испытываем чувство симпатии, сострадания, горечи, сожаления. При всех ошибках, совершаемых им, при всех его противоречиях в нем даже в самые критические моменты не иссякают душевные качества, вызывающие наше сочувствие: честность, искренность, мужество, правдивость и прямота. Такова уж сила художественного слова: гениальный писатель целиком и полностью завладевает сердцем читателя и заставляет любить того, кого сам любит, ненавидеть того, кого сам ненавидит, сочувствовать тому, кому сам сочувствует.
Но стоит познакомиться с истолкованием образа Григория Мелехова в критической литературе о «Тихом Доне», как сразу же возникает вопрос: да тот ли это Григорий, о котором мы только что читали в романе М. Шолохова? Со страниц книг и статей, посвященных «Тихому Дону», встает совсем другой образ Григория Мелехова, мало соответствующий тому, который изображен Шолоховым. Только по фактам внешней биографии и цитатам из романа можно догадаться, что разговор в них идет о Григории Мелехове из «Тихого Дона». Однако этот второй Григорий Мелехов, сконструированный критиками, предстает перед нами как персонаж, в котором преобладают отрицательные черты. И чтобы развенчать его, автор «Тихого Дона», по уверению критиков, придумывает «семь кругов Дантова ада» (Лежнев И. М. Шолохов. 1948. С. 164), казнит, карает его.
Прежде всего следует обратить внимание на те средства и приемы, с помощью которых некоторые критики и исследователи доказывают этот тезис. Так, утверждая, что Григорий Мелехов «жалок, как только может быть жалок и презрен отверженный людьми братоубийца» (Там же. С. 167), И. Лежнев ссылается на текст романа, где глазами Аксиньи дается развернутый портрет Григория. После долгой разлуки они снова вместе. Аксинья смотрит на заснувшего Григория. «Он спал, слегка приоткрыв губы, мерно дыша... Опустив глаза, она мельком взглянула на его большие узловатые руки и почему-то вздохнула». Процитировав этот отрывок целиком, И. Лежнев делает вывод: «Глаза любимой и есть зеркало души. Шолоховское описание жестокого лица и страшных узловатых рук Григория... говорит: это – облик убийцы» (Лежнев И. Указ. соч. С. 160. Здесь и в дальнейшем М. Шолохов цитируется по изданию: Шолохов М.А. Собр. соч.: В 8 т. М.: Гослитиздат, 1957). Соответствует ли этот вывод тексту романа? Нет, Аксинья заметила «что-то суровое, почти жестокое в чертах его лица, взглянула на его большие узловатые руки».
Автор монографии о «Тихом Доне» идет дальше. Анализируя портрет Григория, данный в романе через восприятие молодой казачки-подводчицы, исследователь приходит к выводу, что увиденный ее глазами Григорий Мелехов «будит жалость, щемяще-тоскливые предчувствия» (Якименко Л. «Тихий Дон» М. Шолохова. М., 1954. С. 134). Однако вторая часть размышлений казачки опровергает данный вывод. « Глаза у него твердые. Нет, хороший казак, только вот чудной какой-то» (Т. 5. С. 356).
Таким способом обрабатывают текст романа и другие исследователи. Правильно ли это?
В «Тихом Доне» М. Шолохов рассказывает о донском казачестве, о жесточайшей классовой борьбе на Дону, о трудных и сложных поисках основной массой казачества правильной дороги к союзу с рабочим классом. Многое было неясно трудовому казачеству. Это и предопределило такие жизненные ситуации, когда часть трудового казачества приняла участие в контрреволюции. Столкновение между революционным народом и частью трудового крестьянства, которая оказалась во враждебном пролетарской революции лагере, носило трагический характер. При этом трагическая ситуация возникала только в тот момент, когда трудящиеся, оказавшиеся в контрреволюционном лагере, начинали понимать ошибочность своего пути, искать выход из создавшегося положения, мучаясь и страдая от неумения найти правильный выход. Но и эта часть трудового народа, осознав свои ошибки, приходит впоследствии к союзу с рабочим классом, с пролетарской революцией. Именно в таком смысле понимает трагический конфликт и сам М.А. Шолохов. Вспоминая о событиях гражданской войны на Дону, М. Шолохов в 1956 г. говорил, что «помимо отъявленных контрреволюционеров, там были и люди, случайно, вслепую примкнувшие к белогвардейскому движению, но впоследствии большинство из них осознало свои ошибки и стало активными строителями социализма» (Правда. 1956. 27 декабря). «Драматизм положения» писатель видит в том, что многие из совершивших ошибку не видели выход из создавшегося положения.
В период революции и гражданской войны, когда история человечества проделывала «один из самых великих, самых трудных поворотов», «когда кругом с страшным шумом и треском надламывается и разваливается старое, а рядом в неописуемых муках рождается новое» (Ленин В.И. Соч. Т. 27. С. 133), когда многомиллионная масса крестьянства поднялась к «самостоятельной политической жизни» (Там же. С. 162), когда «новизна и трудность перемены вызывает, естественно, обилие шагов, делаемых, так сказать, ощупью, обилие ошибок» (Там же. С. 243), в этот период колебание мелкобуржуазных слоев – явление вполне естественное, вполне закономерное, и ожидать, что революция «обойдется без колеблющихся – это было бы совершенно противоестественно, это значило бы совершенно не считаться с классовым характером переворота» (Там же. С. 252).
Характеризуя движение народных масс, В.И. Ленин постоянно отмечает самостоятельность их действий. Октябрьская революция пробудила в народе стремление активно участвовать в политической жизни и самостоятельно решать общественные вопросы. И при своей «удивительной доверчивости и бессознательности» (Там же. Т. 25. С. 274) мелкобуржуазная или полумелкобуржуазная масса без собственного практического опыта, позволяющего сравнить руководство буржуазии и руководство пролетариата, не может решить сложнейший политический вопрос: «быть вместе с рабочим классом или с буржуазией» (Там же. Т. 30. С. 243). В.И. Ленин неоднократно подчеркивал, что возникновение колебаний внутри крестьянства вполне возможно, и не только возможно, но что оно сплошь и рядом было в период гражданской войны.
В основе трагического конфликта в «Тихом Доне» лежит заблуждение части народа, что порождает трагическую ошибку Григория Мелехова, принявшего участие в Вешенском восстании. Но даже и тогда, когда Григорий Мелехов находится в лагере контрреволюции, его нельзя отождествлять с отъявленными контрреволюционерами. Вот почему четкое разграничение злостных врагов Советской власти и тех, кто случайно, вслепую примыкает к белогвардейскому движению на Дону, совершенно необходимо как принципиальный пункт в постановке и разрешении проблемы трагического в «Тихом Доне».
В.И. Ленин писал: «Средний крестьянин нам не враг. Он колебался, колеблется и будет колебаться: задача воздействия на колеблющихся не одинакова с задачей низвержения эксплуататора и победы над активным врагом» (Там же. Т. 28. С. 171). А между тем в существующих исследованиях о «Тихом Доне» теряется грань, разделяющая Григория Мелехова с врагами Советской власти, что не могло не сказаться на трактовке главного героя.
В критической литературе о «Тихом Доне» утвердилось мнение, согласно которому в образе Григория Мелехова М. Шолохов показал тех людей, которые, оторвавшись от народа, превратились в отщепенцев и которым отказывается в праве на новую жизнь при Советской власти. И. Лежнев писал, что «у Мелеховых будущего нет» (Лежнев И. Указ. соч. С. 160). Вслед за ним Л. Якименко делает такое предположение: Ему (т. е. Григорию Мелехову. – В. П.) не будет места в начинающейся новой жизни» (Якименко Л. Указ. соч. С. 77). С этим выводом связывается и анализ образа.
Мысль, пронизывающая исследования о «Тихом Доне», заключается в том, что Григорий Мелехов, находясь во враждебном Советской власти лагере, теряет свои положительные человеческие качества, постепенно превращается в жалкое и страшное подобие человека.
О «страшной душевной опустошенности», «страшной духовной деградации» (Литературный критик. 1940. № 2) Григория Мелехова пишет Гоффеншефер, о «жалкой слабости» (Октябрь. 1940. № 9) Григория Мелехова упоминает Чарный; «жалким, узким и своекорыстным эгоистом, думающим только о себе» (Красная новь. 1941. № 3), называет его Кирпотин и т. д.
«Неверный, ошибочный путь Григория в революции, приведший его к разрыву с народом, – путь утрат многих прекрасных человеческих свойств и качеств» (Якименко Л. Указ. соч. С. 78), – констатирует Л. Якименко, добавляя при этом, что «с последних страниц романа глядит на нас... жалкое и страшное подобие человека» (Там же. С. 143), что «борьба против народа приводит... к гибели человеческого в человеке» (Там же. С. 144) и что «Григорий... становился не человеком» (Там же. С. 100).
В тон Л. Якименко пишет Л. Владимиров. Характеризуя Мелехова, Шолохов-де карает своего героя, отнимая «у него смелость, честность, силу молодости, веру в будущее», отнимая «его последнюю надежду и любовь – Аксинью» (Дон. 1955. № 2. С. 77). Но с таким же успехом можно сказать, что М. Шолохов карает не только Григория, но и Аксинью, Наталью, Пантелея Прокофьевича, Ильиничну и даже Полюшку – дочь Григория.
Крайнее заострение получила эта мысль в книге В. Гуры. «После того как Григорий вступил в новую полосу раздумий, его духовное падение углубляется. Разум, хладнокровие, расчетливость покидают его, один лишь звериный инстинкт, «дикое животное возбуждение» властно управляет его волей» (Гура В. Жизнь и творчество М. Шолохова. М., 1955. С. 119-120).
Называя путь Григория Мелехова путем утрат прекрасных человеческих качеств, Л. Якименко делает попытку раскрыть «причины бесславного конца этого когда-то сильного, талантливого, яркого человека». Уже к концу мировой войны «Григорий близко сходится с Чубатым». «Между ними больше не возникает стычек и ссор. Влияние Чубатого сказалось на психике и характере Григория. «Пропала жалость по человеку», «очерствело, огрубело» сердце Григория. И мы вдруг совершенно отчетливо ощущаем ту ужасающую связь, которая существует между устоявшимся веками казачьим бытом и античеловеческой, вырожденческой философией Чубатого. Семья Мелеховых, обстоятельства их жизни, Чубатый чем-то весьма существенным соприкоснулись в читательском восприятии. И многое открывается нам в будущем Григория» (Якименко Л. Указ. соч. С. 78) (выделено мной. – В. П.).
Правда, в другом месте своей обширной книги Л. Якименко утверждает, что между Григорием и Чубатым никогда «не возникало чувства близости» (Якименко Л. Указ. соч. С. 112).
Однако весь пафос исследователя направлен к тому, чтобы доказать, что Григорий приходит к такому концу, к такому физическому и нравственному вырождению, когда человек перестает быть человеком. И такой путь приводит его к тому же результату, к которому несколько раньше пришли Чернецовы, Чубатые, Коршуновы: «Шолохов показывает полное отщепенство Чернецовых, Чубатых, Коршуновых... Они лишены права называться людьми». Та же оценка дается и Григорию Мелехову: «В банде Фомина продолжает Григорий борьбу против Советской власти. И это означает окончательное падение Мелехова. Он не только порвал с народом, он оторвался от казачьей массы, стал отщепенцем» (с. 136).
Образ Григория Мелехова – сложнейший образ, и подгонять его под заранее придуманную схему, как это делалось до сих пор, нельзя. Рассматривая его как выражение сущности определенной социальной силы, ошибочно полагают, будто каждый поступок, каждое действие Григория точно соответствует его духовному содержанию, его внутренним побуждениям, что «цепь внутренних чувств, мыслей неразрывно связывается с внешним действием» (Там же. С. 93). Возможно, именно из этого отождествления внешнего и внутреннего в человеке и было сделано много неверных выводов относительно сущности образа Григория Мелехова. Оценивать личность по внешнему ее положению – таков основной принцип исследования образа Григория Мелехова. В соответствии с этим утвердился тезис, по которому следует, что изображение действия, событийная сторона произведения есть самая важная и определяющая суть художественного образа. Конечно, никто не собирается отрицать того, что через действия и поступки раскрывается характер человеческой личности. Но поступки, которые совершает герой, не всегда совпадают с его психологической определенностью, не всегда участие в том или ином событии определяет ценность человеческой личности.