Виктор Пронин. Все они почему-то умирали

   – Куда едем? – продолжал Пафнутьев. – Пожар? Наводнение? Землетрясение?
   – Убийство.
   – Да-а-а? – по-дурацки удивился Пафнутьев. – Кого же на этот раз?
   – Объячев. Константин Александрович Объячев.
   – Тот крутой, что ли?
   – Он самый.
   – Не может быть, – разочарованно произнес Пафнутьев, глядя в окно.
   – Чего не может быть? – развернулся Шаланда, чтобы пронзить Пафнутьева гневным своим взглядом, но, не увидев ничего в темноте, снова обернулся к лобовому стеклу. – Чего не может? – повторил он уже спокойнее.
   – Такого человека убить нельзя.
   – Почему?
   – Потому что он сам убьет кого угодно.
   – И на старуху бывает проруха.
   – На старуху – бывает, – рассудительно проговорил Пафнутьев. – Со старухами вообще случается черт знает что. Недавно на кладбище одну изнасиловали. Восемьдесят шесть лет. Такая вот проруха... Ум меркнет.
   – Я знаю, отчего меркнет твой ум, Паша, – сказал Шаланда со скрытой усмешечкой, с той самой усмешечкой, которую Пафнутьев ненавидел больше всего в жизни, которая вводила его в бешенство за доли секунды.
   – Отчего же он меркнет?
   – Ладно-ладно, – миролюбиво проговорил Шаланда, мгновенно почувствовав по пафнутьевскому голосу, что над его головой начали сгущаться тучи.
   – Смотри... А то я готов поговорить и на эту тему.
   – Замнем, Паша. Виноват. Прости великодушно.
   – Так что с Объячевым? – сжалился Пафнутьев.
   – Дыра в голове.
   – Большая?
   – Смотря с какой стороны. Входное отверстие поменьше, выходное – побольше. Как обычно и бывает в таких случаях. Но самое интересное – в своей кроватке помер мужик.
   – Это как? – не понял Пафнутьев.
   – Заснул и не проснулся.
   – Почему?
   – Во время сна в голове дыра образовалась, – усмехнулся Шаланда. – Так бывает.
   – Сонного, что ли, застрелили?
   – Вот и до тебя, Паша, дошло.
   Пафнутьев не ответил.
   Подобные выпады его не задевали.
   Он обижался, когда намекали на то, что не совсем трезв, что многовато выпил, хотя и меньше, чем вчера. Задевало, когда знал – удар точный, сознательный и обдуманный. Злой удар. Болезненный. Собственно, даже не так – его бесило не само оскорбление, а желание оскорбить. Слова, какими бы едкими они ни были, его не трогали.
   – Объячеву ясновидящая нагадала недавно, – проговорил Андрей. – Он иногда к ясновидящей наведывался.
   – И что? – заинтересовался Пафнутьев.
   – Вот она и успокоила Объячева... Дескать, нечего тебе, любезный, волноваться, переживать и чего-то там опасаться. В своей кроватке помрешь. Он понял это так, что суждено ему дожить до глубокой старости.
   – Откуда тебе все это известно?
   – Весь город знает. Объячев сам по телевизору рассказал. Этак посмеиваясь. Дескать, теперь ему бояться нечего, теперь он вроде бы заговоренный.
   – Значит, не все сказала ясновидящая.
   – Или ее не так поняли, – добавил Шаланда.
   – Найти бы ее, – предположил Андрей.
   – Найдем, – Пафнутьев некоторое время молча смотрел в черное лобовое стекло. – Узнаем, на кого работает.
   – Ты думаешь, что она... – не решившись продолжать дальше, Шаланда снова развернулся к Пафнутьеву.
   – Без сомнения, – уверенно проговорил тот. – Наверняка.
   – Смотри, как все у них схвачено! – ужаснулся Шаланда, и только дружный смех за спиной заставил его спохватиться. – Если предсказание действительно было, эту бабу надо найти, слышишь, Олег!
   – Слышу, – отозвался оперативник.
   – Завтра.
   – Не сегодня же, – в этих словах явно прозвучала дерзость, и Шаланда, снова развернувшись, некоторое время невидяще смотрел в темноту. – Можно и сегодня, – пробормотал он уже про себя.
   – Готов, – продолжал куражиться оперативник, видимо недавно работавший с Шаландой и плохо еще знающий своего начальника.
   – Да? – легко отозвался Шаланда, не оборачиваясь. – Принимается. Володя, останови машину, – он положил руку на колено водителю.
   Автобус вильнул к обочине.
   – Вылезай, – сказал Шаланда, не оборачиваясь.
   – Я, что ли? – осевшим голосом спросил Олег.
   – Ну не я же!
   – И куда?
   – Завтра к девяти, к началу рабочего дня, эта предсказательница, гадалка, колдунья, сообщница убийц... Называй ее, как хочешь, но она должна быть возле моего кабинета. И ты вместе с ней.
   – Так ведь это... Вроде того что...
   – Вылезай.
   – С чего начинать-то?
   – С телестудии, – подсказал Пафнутьев.
   Парень неловко протиснулся к проходу, нарочито замедленно, спотыкаясь и цепляясь за ручки, все еще не веря, что безобидный перебрех с начальством может кончиться так необратимо. Уже спрыгнув на обочину, он все еще не закрывал за собой дверь, ожидая предложения вернуться.
   – Поехали, – решительно сказал Шаланда, и машина рванула с места. Дверцу кто-то изловчился захлопнуть уже на ходу. – Ну что, – обернулся Шаланда к Пафнутьеву. – Осуждаешь?
   – Нисколько.
   – Он ведь переступил черту? – Шаланда, видимо, и сам не ожидал от себя столь решительных действий.
   – Два раза.
   – Ты бы его высадил?
   – Нет. Я бы напомнил ему об этом попозже.
   – Это потому, Паша, что ты очень злопамятный, – сделал неожиданный вывод Шаланда и надолго замолчал.
   Где-то после двадцатого километра плотная стена соснового леса, подступавшая к самой обочине, неожиданно раздвинулась, образовав большую, просторную поляну, уставленную причудливыми коттеджами. Одни уже светились многочисленными окнами, другие были недостроены, стены третьих едва поднимались над фундаментами. Кучи глины, траншеи, груды бетонных блоков, замершие на ночь краны, бульдозеры, самосвалы – все это, освещенное луной, редкими лампочками, строительными прожекторами, представляло собой картину почти фантастическую.
   Подмерзшая к ночи дорога позволяла без помех добраться до самой середины поселка новых русских, которые так спешили, так торопились вложить рисковые свои деньги в нечто надежное и необратимое – в жилье. Двухэтажные особняки попадались редко, в основном возводили трех– и четырехэтажные, да еще с подвалами, которые тоже делали на двух уровнях, словно готовились к неизбежной атомной бомбардировке. А там, кто знает, может быть, не так уж они были далеки от истины. Атомной – ладно, но обычных бомбардировок последнее время все мы можем ждать со дня на день, со дня на день, ребята.
   Когда машина приблизилась к центру поселка, от забора отделилась темная фигура и остановилась посредине дороги. Лужи успели подмерзнуть, и сутуловатая мужская фигура во весь рост отражалась в темном льду.
   – Похоже, нас встречают? – проговорил Пафнутьев.
   – Попробовали бы не встретить, – откликнулся Шаланда.
   Водитель включил дальний свет, и сразу стало видно, что на дороге стоит плотный мужик, сунув руки в карманы куртки и склонив голову вперед, будто собирался бодаться с микроавтобусом. Уходить в сторону он, видимо, не собирался, может быть, просто потому, что некуда было сойти – под тонким льдом таилась густая глиняная жижа разъезженной грузовиками дороги.
   Почти упершийся бампером в живот мужика автобус остановился. Водитель опустил стекло, высунулся наружу.
   – Ты звонил?
   – Милиция? – не отвечая, спросил мужик.
   – Ну! Милиция!
   – Давайте направо, – мужик показал поворот дороги прямо перед собой.
   – Проедем?
   – Если с разгона... Получится. Вон к тому дому. Там ворота распахнуты. Сразу и въезжайте.
   Водитель поворчал немного, подергал рычаги, оглянулся, желая убедиться, что пассажиры осознали, в каких условиях ему приходится работать. И начал сворачивать вправо, одновременно нажимая, нажимая на газ, пытаясь придать машине хоть какое-то ускорение. И действительно, чиркнув глушителем по смерзшимся комкам глины, автобус выехал на твердую поверхность и, проскочив метров тридцать, оказался у ворот.
   – Кажется, пронесло, – пробормотал водитель, въезжая во двор. Площадка перед гаражом была забетонирована, более того, даже, кажется, вымыта. И тут же в воротах показался мужик, которого они оставили на повороте.
   Пафнутьев выпрыгнул из машины на бетон, прошел вдоль гаража, присел несколько раз, разминая затекшие ноги, осмотрел дом. Сооружение оказалось достаточно внушительным – метров двадцать на двадцать.
   – Ни фига себе! – пробормотал Пафнутьев озадаченно. – Почти четыреста метров площадь одного этажа. А их здесь... – он задрал голову вверх. – Их здесь три, да плюс подвал, да еще, кажется, вверху мансардный этаж... Это сколько же получается... Две тысячи метров полезной площади... Да пристроенная башня... Две тысячи! – громко сказал Пафнутьев, приблизившись сзади к Шаланде.
   – Что? – тот вздрогнул от неожиданности.
   – Говорю: в домишке этом две тысячи квадратных метров полезной площади.
   – Так не бывает.
   – Четыре этажа, включая мансардный. Множь, Шаланда, множь. Размер дома у основания примерно двадцать на двадцать. Вот и получается две тысячи квадратных метров. А у тебя в квартире сколько?
   – Шестьдесят, – проворчал Шаланда, словно уличенный в чем-то недостойном.
   – У меня тоже шестьдесят, – сказал Пафнутьев. – Заметь: не жилая, а общая.
   – Перебьешься, – Шаланда не сумел скрыть своего удовлетворения – у него квартира, оказывается, ничуть не меньше.
   – Перебиваюсь, – развел руками Пафнутьев и, ухватив за рукав мужика, который в очередной раз суетливо проносился мимо, подтащил к себе. – Скажи, старик, кто ты есть?
   – Не понял? – обернулся тот, безуспешно пытаясь высвободить рукав.
   – Повторяю – кто ты есть? Почему носишься по двору? Кто тебе поручил встречать нас? Как вообще понимать твое здесь пребывание? Я внятно выражаюсь?
   – Докладываю... Вохмянин моя фамилия. Охранник.
   – Или телохранитель?
   – Можно и так сказать.
   – Значит, не уберег ты тело своего хозяина?
   – Тело на месте.
   – Это где же? – Шаланда тоже решил принять участие в разговоре.
   – В кровати.
   – Тело мертвое?
   – Вполне.
   – Что случилось?
   – Выстрел в голову.
   – Куда именно? – уточнил подкравшийся сзади Худолей.
   – Пуля вошла между ухом и виском. Это важно?
   – Очень, – кивнул Худолей.
   – Наверное, это о многом говорит? – Вохмянин явно нарывался на крутой разговор.
   – Да, – кивнул Худолей. – О многом. Для убийства надежнее точки нет.
   – Между ухом и виском? – простодушно удивился Вохмянин. – А мне всегда казалось, что лучше всего стрелять в затылок.
   – Затылок – тоже ничего, – согласился Худолей и отошел, чувствуя, что перебил начальственный разговор. – В конце концов, все зависит от ловкости рук, – пробормотал он уже про себя.
   – Может быть, войдем в дом? – предложил Вохмянин.
   – Обязательно, – и Шаланда первым направился к причудливому арочному сооружению со ступеньками – там, по его представлению, должны были находиться двери.
   Из какой-то ниши раздался рык громадной собаки, но в темноте ее не было видно, а судя по тому, что Вохмянин не обратил на рык никакого внимания, собака была надежно привязана.
   Сразу за дверью оказался просторный вестибюль с вешалкой, зеркалом и небольшим диванчиком.
   – Неплохо, – сказал Пафнутьев. – Я бы не отказался.
   – Что-то ты, Паша, последнее время все увиденное примериваешь на себя, – проворчал Шаланда, стаскивая тесноватый плащ.
   – Конечно, на себя, – не задумываясь, ответил Пафнутьев. – На тебя ведь все мало. И этот дом на тебя мал, как я вижу.
   – Какую я недавно женщину примерил, – негромко пробормотал Худолей, но Пафнутьев его услышал.
   – И что? – спросил он.
   – Велика оказалась. По запросам.
   – Сюда, – сказал Вохмянин, распахивая двустворчатую дверь. За ней Пафнутьев увидел большой зал с тремя окнами и камином. Посредине стоял стол овальной формы, а вокруг него – около десятка стульев. – Присядем? – предложил Вохмянин. – Я доложу обстановку, а потом уж вы приступайте.
   – Пусть так, – солидно кивнул Шаланда. – Только без ненужных подробностей.
   – А мне, пожалуйста, с подробностями, – заметил Пафнутьев. – Причем мне больше всего нравятся ненужные подробности.
   Вохмянин посмотрел на одного, на другого, пытаясь понять столь противоречивые указания, и лишь после того, как Пафнутьев подмигнул ему, кажется, понял – начальство шутит.
   – Значит, так, – Вохмянин скромно присел к столу между Худолеем и оперативником. – Был ужин... Часа три-четыре назад. Можно уточнить. Присутствовал сам Константин Александрович...
   – Это кто? – спросил Шаланда.
   – Объячев.
   – Ах да! Продолжай.
   – Жена... Маргарита.
   – Кстати, где она?
   – Наверху. У себя. Пьяная.
   – Напилась за ужином или после?
   – После. За ужином трудно было напиться... Сухие красные вина, виски, мясо, овощи... Хозяин пил водку.
   – Много? – успел вставить Пафнутьев.
   – Не знаю, как кому... Бутылку выпил.
   – Поллитровую?
   – Да. Пол-литра.
   – Кто еще был?
   – Секретарша.
   – Она здесь?
   – Все здесь. Никто не ушел. Я не позволил.
   – Молодец! – похвалил Шаланда. – Ужинаешь вместе со всеми?
   – Когда как.
   – А сегодня?
   – Сегодня – со всеми.
   – Кто еще?
   – Этот... Как его, – неулыбчивое лицо Вохмянина напряглось в задумчивости. – Вьюев Олег Игоревич.
   – Кто такой? – спросил Шаланда, не желая выпускать из рук нить разговора.
   – Ну... Назовите его деловым партнером. Он уже несколько дней здесь околачивается. Гостит. И вот дождался. Теперь, как я понимаю, не скоро уедет к себе на Украину.
   – Дети? – спросил Пафнутьев.
   – Сын. Сергей.
   – Хороший сын?
   – Чего ж ему быть нехорошим... Но, опять же, не без некоторых недостатков.
   – Ну? – требовательно произнес Шаланда.
   – Немножко наркоман.
   – Со стажем? – уточнил Пафнутьев.
   – Да. Лечился.
   – Безуспешно?
   – А в этом деле, как я понимаю, не бывает больших успехов, – Вохмянин пожал тяжелыми, литыми плечами. – Разве что в одиночку запереть, лет этак на десять.
   Разговор продолжался, и Пафнутьев, прислушиваясь к звукам за пределами каминного зала, все-таки улавливал, улавливал некоторые признаки жизни. Что-то упало наверху, хлопнула дверь, по трубе, замурованной в стене, глухо прошумела вода, кто-то прошел за дверью, он услышал осторожные шаги и всхлипы. Басовито и беззлобно пролаяла собака на крыльце, включившись в поселковый собачий перебрех. Дом был явно пустоват, людей здесь было гораздо меньше, чем требовалось для нормальной жизни на таких площадях.
   Пафнутьев встал, прошелся по комнате, заглянул в камин, но, кроме мятых бумаг, упаковок, ничего не увидел, – видимо, его использовали именно для этих целей – сжигали мусор. Дом продолжал строиться, и везде были видны цементная пыль, опилки, стружки, в углу стояли еще не приколоченные плинтусы, дорогие плинтусы, дубовые, хорошей гладкой выделки.
   – Выстрел слышали? – неожиданно спросил Пафнутьев у Вохмянина.
   – Нет, никто не слышал.
   – Вы заходили к Объячеву, когда он уже был убит?
   – Я зашел, чтобы спросить...
   – Оружие видели?
   – Не было никакого оружия.
   – Пулю подобрали?
   – Не было пули.
   – Но рана сквозная?
   – Да.
   – А пули нет?
   – А пули нет, – послушно повторил охранник.
   – Вы ее не нашли или не искали?
   – Искал, но не нашел.
   – Значит, убийца не торопился? У него было много времени?
   – Почему вы так решили?
   – Ну, как же... Он прицелился, увидел, нащупал и выстрелил в очень продуманную точку – между ухом и виском, так? А потом, не обращая внимания на колотящееся в судорогах тело, принялся искать пулю и ушел вместе с ней. И с оружием. Я правильно понимаю происшедшее?
   – Ничего не могу возразить, – Вохмянин беспомощно развел руки в стороны.
   – Ведите нас к хозяину.
   – Какому... хозяину?
   – Мертвому! – с вызовом произнес Пафнутьев, чем окончательно сбил с толку охранника. – Коли не уберегли живого, ведите к мертвому.
   – Как-то вы выражаетесь...
   – Как?
   – Я бы сказал – недостаточно почтительно.
   – А вы? Вы – телохранитель, вы почтительно выражаетесь о своем хозяине?
   – Так ли уж важно, как я выражаюсь, – пробормотал Вохмянин.
   – Вот и я о том же, – с легким раздражением подхватил Пафнутьев. – Так ли уж важно, как я выражаюсь. Убийца в доме, я правильно понимаю?
   Вохмянин остановился, постоял, опустив голову, словно увидел на полу что-то важное, потер кончиками пальцев складки лба, поднял глаза на Пафнутьева.
   – Вы видели собаку у входа? Среднеазиатская овчарка. Ростом с теленка. Она никого не впустит.
   – И не выпустит?
   – Своих, конечно, выпустит, но чужих... Нет.
   И Вохмянин направился к круглой башне, в которой была смонтирована винтовая лестница. Видимо, вначале ее сварили из металлических уголков, а уже потом на них закрепили дубовые ступени. Лестница была еще не закончена, предполагалось, что металл будет обшит дубом, и тогда башня приобретет обжитой вид. Лестница освещалась тусклым светом, идущим откуда-то сверху; дубовые ступени, привинченные к уголкам стальными болтами, даже не поскрипывали под ногами полудюжины гостей.
   Вохмянин остановился на третьем этаже, подождал, пока все поднимутся в небольшой холл, отделанный вагонкой.
   – Здесь, – сказал он, показывая на дверь. – Спальня.
   Шаланда решительно шагнул вперед и первым вошел в комнату. Но там оказалось совершенно темно, и он беспомощно оглянулся. Вохмянин протиснулся между дверным косяком и застрявшим в дверях Шаландой, нащупал выключатель, нажал кнопку.
   Свет оказался мягким, сумрачным.
   Но главное, что было в этой комнате, все увидели сразу.
   На широкой двуспальной кровати, отделанной дубовой резьбой, разбросав руки в стороны, лежал громадный детина с залитой кровью головой.
   – Я не стал поправлять тело, – пояснил Вохмянин, – вдруг, думаю, вам это не понравится.
   Объячев был в белом махровом халате с подкатанными рукавами, обнажившими сильные, крупные руки. На запястье, у основания большого пальца, синели наколки, но разобраться сейчас в их содержании было невозможно.
   – Обитатели дома – громко сказал Пафнутьев, привлекая внимание Вохмянина, – видели Объячева в таком вот виде?
   – Да.
   – Все видели?
   – Все.
   – Никто не упал в обморок?
   – Должен сказать, – Вохмянин опять потер кончиками пальцев молодые морщины на лбу, – здесь публика собралась... не слабая. С хорошими нервами. Поэтому, если вы думаете, что кто-то дрогнет...
   – Хотите, признаюсь? – улыбнулся Пафнутьев. – Я никогда ни о чем не думаю. Нет надобности. Все уже передумал. Представляете, как здорово? И теперь живу, слова всякие произношу. А думать... Упаси боже.
   – Может, это и правильно, – Вохмянин уже привык к тому, что с начальством спорить не следует. Впрочем, по его искреннему взгляду можно было догадаться, что он и в самом деле согласился с Пафнутьевым.
   Худолей протиснулся вперед – пробил его час. Молча, но твердо он отодвинул в сторону Шаланду, его оперативника, Пафнутьев сам догадался отойти к стене. Сфотографировать Объячева можно было только со вспышкой, слабый свет спальни не позволял делать снимки без дополнительного освещения. Худолей заходил с разных сторон, приседал, даже умудрился снять Объячева, взобравшись на подоконник.
   Оперативник, оставшийся в одиночестве после того, как его напарника Шаланда высадил на дороге, молча и сосредоточенно, стараясь не мешать Худолею, принялся осматривать вещи, маленькие дубовые тумбочки по обе стороны кровати, стоящий в углу шкаф. Спальня было достаточно большой, метров двадцать пять. Лиловый мохнатый палас покрывал весь пол, до самых стен, как выражаются строители, под плинтус. На одной из тумбочек стояла початая бутылка виски и хрустальный ребристый стакан тоже с виски на дне, из чего можно было заключить, что хозяин перед смертью пригубил этого золотистого напитка.
   Оперативник хотел было осмотреть бутылку повнимательнее и уже потянулся к ней, но Худолей успел ударить его по руке.
   – Не прикасаться! – сказал он. – Ни к чему!
   – Вряд ли отпечатки что-нибудь скажут вам, – проговорил Вохмянин. – Всем было позволено ходить по комнатам. Даже строителям.
   – Каким строителям? – быстро повернулся к нему Пафнутьев.
   – Я, наверное, не сказал – в доме живут двое шабашников с Украины.
   – Что они здесь делают?
   – Отделочные работы. Вагонка, уголки, плинтусы, обналичка, лестница... Это все на них.
   – Где они обитают?
   – В подвале. Там тепло, сухо, тихо.
   – Они и сейчас там?
   – Конечно, где же им быть. Днем по всему дому шастают, а на ночь – к себе, в подвал.
   Пафнутьев подошел к окну, осмотрел шпингалеты, запоры, петли. Поколебавшись, отдернул штору, долго всматривался в ночную темноту. Шаланда тоже подошел к окну, склонился к самому стеклу и, прижав ладони к глазам, долго смотрел в ночь, будто хотел увидеть что-то важное – такое, что никому никогда не увидеть.
   – Пуля прошла навылет и ударилась вот сюда, – Худолей показал на стене выбоину.
   – И что же из этого следует? – недовольно проворчал Шаланда, задетый тем, что не его подчиненный увидел след.
   – Из этого следует, – Худолей повернулся к Пафнутьеву, давая понять, что отвечает своему начальству, а не каким-то там посторонним. – Из этого следует, Павел Николаевич, что убийца стрелял не от двери, не от окна, не от той или этой стены. Убийца спокойно приблизился к своей жертве и с близкого расстояния, присев и выбрав точку, спустил курок.
   – Выходит, что... – начал было Пафнутьев, но Худолей его перебил.
   – Маленькая подробность, Павел Николаевич... Пуля прошла сквозь голову и над полом горизонтально. Убийца действительно в момент выстрела присел. Ему, видимо, не хотелось стрелять в лицо...
   – Это говорит о многом, – заметил Пафнутьев.
   – Очень о многом. – Худолей, не выдержав, подмигнул красноватым своим глазом, давая понять, что уж мы-то с вами, Павел Николаевич, прекрасно знаем, что здесь произошло и как все надо понимать.
   – О чем же это говорит? – спросил Шаланда, пересилив обиду.
   – Это говорит о характере убийцы, о его отношениях с жертвой, может быть, даже и о половой принадлежности.
   – Что значит половая принадлежность? Гомик он, что ли? – Шаланда все больше раздражался, чувствуя, что понимает не все намеки Худолея. – Педик? Сексуал какой-то вонючий?
   – У гомика вообще половая принадлежность как бы смазана. Я говорю о другом – мужчина это или женщина.
   – И кто же это?
   – Будем работать. – Худолей развел ладошки в стороны, прося не торопить его, дать возможность сделать выводы правильные, грамотные, должным образом поданные.
   – Что-то ты темнишь, я смотрю.
   – Пуля ударилась вот здесь и упала вот сюда, – показал Худолей на маленькое известковое пятнышко в ворсе ковра. – Злоумышленник явно не торопился – он увидел пулю на полу и, несмотря на то что за его спиной колотилась в агонии эта громадная особь, подошел, наклонился, взял ее и унес с собой. Как и орудие преступления.
   – Боже, сколько слов! – простонал Шаланда.
   – Зато по делу, – проворчал чуть слышно Худолей, кротко взглянув на Пафнутьева, – дескать, мог бы и заступиться.
   – У тебя есть еще мысли? – спросил Пафнутьев, откликаясь на жалобный худолеевский взгляд.
   – И немало, – горделиво ответил тот.
   – Слушаем тебя внимательно.
   – Убийца чувствовал себя в этой комнате совершенно спокойно.
   – Из чего это следует? – раздраженно спросил Шаланда, видя, что и он, и его опер не участвуют в разговоре, оказавшись как бы отодвинутыми в сторону.
   – С вашего позволения, я вернусь к своей незаконченной мысли, – церемонно проговорил Худолей, давая понять, что Шаланда ведет себя не лучшим образом. – Так вот, убийца вел себя не просто спокойно, но еще и свободно. Причин может быть несколько. Возможно, он часто бывал в этой комнате, и она для него была почти родной. И, войдя сюда, он просто пришел к себе. Он мог даже закрыть за собой дверь на ключ.
   – Она что, закрывается? – спросил Шаланда.
   – Да, – ответил Худолей, не оборачиваясь, – он осмотрел дверь раньше, едва только вошел. – А сделав свое черное дело, убийца отпер дверь и вышел. Возможно иное объяснение его спокойствия и неторопливости при совершении столь жестокого преступления.
   – О боже, – чуть слышно простонал Шаланда.
   – Да, с вашего позволения, я бы назвал это преступление действительно жестоким, – когда Худолей видел, что его слушают, когда ему и в самом деле было что сказать, он становился необыкновенно многословным и выспренним. Эта его значительность при невзрачной наружности многих или раздражала, или попросту смешила. И только Пафнутьев, зная о сверхчеловеческой чувствительности Худолея, обостренной многолетним и безудержным употреблением всяких напитков, только Пафнутьев всегда слушал его терпеливо, понимая, что тот частенько говорит больше, чем сам понимает. – Так вот... Вторая причина, по которой преступник чувствовал себя здесь безопасно и безнаказанно – состояние, в котором находился этот несчастный человек... – Худолей кивнул на громадное тело Объячева.
   – И в каком состоянии он находился? – спросил Пафнутьев.
   – В совершенно беспомощном, – ответил Худолей и горделиво вскинул подбородок с уже выступившей седоватой щетиной – его тоже подняли с постели, и он не успел даже привести себя в порядок.
   – А это из чего следует? – маясь от нетерпения, спросил Шаланда.
   – Скорее всего он был смертельно пьян. Потому что, если бы он просто спал, преступник не мог бы вести себя столь дерзко.