– А что... Снимок был слишком уж смелый, откровенный?
– Да нет... Обычный пляжный снимок.
– Куда вы ездили с Объячевым?
– Канары.
– Он вел там деловые переговоры?
– Вроде того, – глаза Светы просохли неожиданно быстро, и она смотрела на Пафнутьева незамутненным взглядом, каким, наверное, смотрела в свое время на канарских официантов.
– Говорят, Маргарита часто пьет?
– Почему часто? Она просто не прекращает пить.
– Мне кто-то сказал, что вы любите красные грузинские вина?
– Люблю. У меня и сейчас где-то здесь пара бутылок завалялась... Хотите выпить?
– Чуть попозже. А что пьет Маргарита?
– Сивуху. Виски.
– А что пил Объячев?
– Все. Он пил все и с большим удовольствием.
– А что он пил в прошлый вечер?
– Вчера? Сейчас скажу, – Света сморщила очаровательный свой лобик, не привыкший к тяжким размышлениям о чем бы то ни было. – Вспомнила – водку. Потом выпил виски – он последнее время подстраивался к Маргарите, понравиться хотел, за рубеж уговаривал ехать.
– Куда?
– Канары. Он любил Канары.
– Кто мог его убить?
– Понятия не имею.
– Маргарита могла?
– Запросто! – ответила Света, не задумываясь.
Пафнутьев понял ее невинную уловку – если бы Юшкова задумалась, поколебалась и сказала то же самое, но неуверенно, что-то преодолевая в себе, она взяла бы на себя ответственность, ее ответ был бы осмысленным. Бросив же словечко «запросто» легко и бездумно, как бы продолжая рассказ о Канарах, красном вине и подосланном снимке, она ничего не сказала, уклонилась, но подозрение бросила или, во всяком случае, подтвердила. И Пафнутьев сделал вывод – непростая это девчонка, умненькая. Она вполне могла быть надежным помощником у такого человека, как Объячев, и, без сомнения, справлялась со своими обязанностями не только на этом диване.
– Маргарита ездила за рубеж?
– Да, Костя как-то отправлял ее с подругой в круиз по Нилу.
– А вы оставались здесь?
– Меня он на это время отправил к маме. Решил, что мне пора проведать маму. Он очень беспокоился о моей маме.
– Да-а-а? – удивился Пафнутьев, представив, сколько было сцен, слез и скандалов, когда Объячев отправлял Свету к маме. – Кто же ухаживал за ним? Кто готовил пищу, укладывал в постель? – последние слова были явно провокационными, и, будь Юшкова постарше, поопытнее или хотя бы менее взволнована в эти минуты, она разгадала бы ловушку. Но сейчас она просто свалилась в капкан, который подготовил ей Пафнутьев.
– Пока я общалась с мамой, а его жена путешествовала по Нилу, ухаживала за Костей, готовила пищу и укладывала в постель некая гражданка по фамилии Вохмянина. Екатерина Андреевна Вохмянина.
– Это... жена телохранителя?
– Она самая.
– Вохмянина тоже была на вашем последнем ужине?
– Была.
– Скажите, Света... А Екатерина Андреевна не могла это совершить?
– Вы имеете в виду убийство? – Юшкова, кажется, решила преподать Пафнутьеву урок разговора твердого и жесткого. Он только усмехнулся про себя ее самоуверенности.
– Да, я имею в виду убийство. – Пафнутьев подумал, что вначале он недооценил эту красавицу. Без сомнения, она – человек сильный и целеустремленный, а эти ее припадания к мужскому плечу... Что ж, далеко не самый плохой прием, свежий, неожиданный, результативный. Пафнутьев мог себе представить, как содрогнулся Объячев, когда Юшкова впервые положила свою головку на его плечо, ища успокоения и защиты. Объячев наверняка оказался не столь сухим и заскорузлым, как он, Павел Николаевич Пафнутьев.
– Чем дольше я разговариваю с вами, тем больше убеждаюсь в том, что каждый из нас мог пойти на это.
– Но для столь крутого решения нужны причины, нужен повод, важный повод.
– А он есть у каждого. – Света повернула голову к окну, и Пафнутьев увидел, что над кромкой леса небо посветлело и приобрело еле заметный розоватый оттенок. – Вот и утро, – сказала Света. – А мы все про убийство да про убийство.
– Почему же, мы и про Канары поговорили.
Юшкова легко поднялась с низкого дивана, подошла к Пафнутьеву, положила ему ладони на плечи, твердо посмотрела в глаза.
– Вы меня подозреваете? – спросила она.
– Конечно, – быстро, легко и бездумно ответил Пафнутьев.
– Правильно делаете, – усмехнулась Юшкова, она поняла, что Пафнутьев применил тот же прием, которым совсем недавно воспользовалась в их разговоре она сама. – Мы понимаем друг друга, да?
– Надеюсь.
– Понимаем, – кивнула она. – Не пренебрегайте мелочами, здесь все замешано на мелочах. Глупый совет, да?
– Нет, почему же... Совет очень хорош, но... Но я помню об этом, Света.
– Наверное, Костя и сам не сознавал, какое осиное гнездо он устроил в своем доме, какую безжалостную банду собрал под крышей. Наивный, простодушный человек... Впрочем, нет... Скорее безоглядный. Вы не всех еще видели, не со всеми говорили...
– Откуда вы знаете?
– Знаю. Может быть, со всеми вам и не придется говорить, – произнесла Юшкова, и Пафнутьев тут же насторожился. Света уже несколько раз произносила слова, которые не вписывались в разговор, были как бы из другого времени. Пафнутьев уже знал – такие слова не могут быть случайными. Похоже, сейчас он разговаривал с самым предусмотрительным и осторожным, с самым непроницаемым человеком в этом доме. – Как я понимаю, вы здесь надолго?
– Я буду отлучаться и возвращаться.
– Ко мне будете заглядывать?
– Обязательно, Света. В этом не сомневайтесь.
– Заглядывайте. Нам есть о чем поговорить. К тому же... На вашем плече и поплакаться можно. Не возражаете, если я и в будущем воспользуюсь вашим плечом?
– Нет, – честно ответил Пафнутьев, не без содрогания глядя в ее потрясающие глаза. – Буду только рад.
Когда взошло холодное еще солнце, его красноватые блики вспыхнули в лужах, придав им вид нарядный, чуть ли не праздничный. Весенний ветер гудел в кронах громадных сосен, оставшихся кое-где на участках, и этот сосновый гул пробуждал в душе жажду весны, тепла, поездок, встреч и всего того, что и составляет жизнь.
Выпросив у Вохмянина безразмерные резиновые сапоги с холодным, вымерзшим нутром, Худолей бесстрашно сунул в них свои тощеватые ноги и отправился бродить по объячевскому участку. Его курточка грела слабо, вязаная шапочка продувалась на стылом ветру, глаза слезились, но Худолей не дрогнул, не отступил. Он обошел вокруг дома, только сейчас оценив в полной мере его громадность, своеобразие замысла и исполнения. Соседние дома тоже были непростые, каждый со своим кандибобером, но не столь крутые, не столь.
Сапоги проваливались в жидкую глину, скользили в колее, оставленной мощными машинами, кранами, бульдозерами. Но в воздухе стоял весенний дух, Худолей в этом году ощутил его впервые. Он всегда отмечал это в себе – когда впервые почувствует первый порыв весны, когда что-то вздрогнет в нем, и он обрадуется, ощутив ожидание лета. Значит, и в этом году он еще поживет немного.
На бетонной дорожке уже стояли машины «Скорой помощи» и милиции, которые прислал Шаланда. Их водители зябко покуривали в стороне, потрясенные не столько убийством, сколько размерами домов на поляне. А Худолей, ссутулившись в нейлоновой своей куртке и сунув руки поглубже в карманы, продолжал вышагивать по участку, не то пытаясь вспомнить что-то, не то – найти потерянное. Он несколько раз обошел вокруг сложенных бетонных плит, постоял у кучи битого кирпича, зачем-то попинал ногами покрытые молодой ржавчиной трубы, потом отправился в длинную прогулку по краю участка. Но нет, ничто не привлекло его внимания, ничто не заставило радостно вздрогнуть, обрадоваться находке.
И хозяева на участках, и строители еще спали, вся большая поляна, до самой кромки леса затянутая весенней, уже весенней, дымкой, была безлюдна. Лишь изредка можно было заметить на чьем-то балконе или в проеме окна человеческую фигуру – слух о кошмарном убийстве распространился еще ночью.
– Хорошенькое у вас, ребята, начало, – бормотал Худолей, оглядывая зябнущие на утреннем морозце фигурки. – С убийства началась история вашего поселка, с убийства, ребята... И чует мое старое, истерзанное сердце, чует, что этим не ограничится... Будет судьба время от времени напоминать о себе, о том, что не все в мире делается по вашей указке, дорогие вы мои банкиры, олигархи, магнаты, титаны толкучек, бензозаправок, разливочных подвалов и...
Худолей остановился в своей обличительной речи, потому что именно в этот момент подошел к небольшому кирпичному домику в глубине объячевского участка. Рядом с основным домом его можно было назвать сараем, но он вполне мог сойти за добротный, хотя и скромный дом. Толкнув дверь, Худолей убедился, что она открыта и ничто не мешает ему войти.
– Да нет... Обычный пляжный снимок.
– Куда вы ездили с Объячевым?
– Канары.
– Он вел там деловые переговоры?
– Вроде того, – глаза Светы просохли неожиданно быстро, и она смотрела на Пафнутьева незамутненным взглядом, каким, наверное, смотрела в свое время на канарских официантов.
– Говорят, Маргарита часто пьет?
– Почему часто? Она просто не прекращает пить.
– Мне кто-то сказал, что вы любите красные грузинские вина?
– Люблю. У меня и сейчас где-то здесь пара бутылок завалялась... Хотите выпить?
– Чуть попозже. А что пьет Маргарита?
– Сивуху. Виски.
– А что пил Объячев?
– Все. Он пил все и с большим удовольствием.
– А что он пил в прошлый вечер?
– Вчера? Сейчас скажу, – Света сморщила очаровательный свой лобик, не привыкший к тяжким размышлениям о чем бы то ни было. – Вспомнила – водку. Потом выпил виски – он последнее время подстраивался к Маргарите, понравиться хотел, за рубеж уговаривал ехать.
– Куда?
– Канары. Он любил Канары.
– Кто мог его убить?
– Понятия не имею.
– Маргарита могла?
– Запросто! – ответила Света, не задумываясь.
Пафнутьев понял ее невинную уловку – если бы Юшкова задумалась, поколебалась и сказала то же самое, но неуверенно, что-то преодолевая в себе, она взяла бы на себя ответственность, ее ответ был бы осмысленным. Бросив же словечко «запросто» легко и бездумно, как бы продолжая рассказ о Канарах, красном вине и подосланном снимке, она ничего не сказала, уклонилась, но подозрение бросила или, во всяком случае, подтвердила. И Пафнутьев сделал вывод – непростая это девчонка, умненькая. Она вполне могла быть надежным помощником у такого человека, как Объячев, и, без сомнения, справлялась со своими обязанностями не только на этом диване.
– Маргарита ездила за рубеж?
– Да, Костя как-то отправлял ее с подругой в круиз по Нилу.
– А вы оставались здесь?
– Меня он на это время отправил к маме. Решил, что мне пора проведать маму. Он очень беспокоился о моей маме.
– Да-а-а? – удивился Пафнутьев, представив, сколько было сцен, слез и скандалов, когда Объячев отправлял Свету к маме. – Кто же ухаживал за ним? Кто готовил пищу, укладывал в постель? – последние слова были явно провокационными, и, будь Юшкова постарше, поопытнее или хотя бы менее взволнована в эти минуты, она разгадала бы ловушку. Но сейчас она просто свалилась в капкан, который подготовил ей Пафнутьев.
– Пока я общалась с мамой, а его жена путешествовала по Нилу, ухаживала за Костей, готовила пищу и укладывала в постель некая гражданка по фамилии Вохмянина. Екатерина Андреевна Вохмянина.
– Это... жена телохранителя?
– Она самая.
– Вохмянина тоже была на вашем последнем ужине?
– Была.
– Скажите, Света... А Екатерина Андреевна не могла это совершить?
– Вы имеете в виду убийство? – Юшкова, кажется, решила преподать Пафнутьеву урок разговора твердого и жесткого. Он только усмехнулся про себя ее самоуверенности.
– Да, я имею в виду убийство. – Пафнутьев подумал, что вначале он недооценил эту красавицу. Без сомнения, она – человек сильный и целеустремленный, а эти ее припадания к мужскому плечу... Что ж, далеко не самый плохой прием, свежий, неожиданный, результативный. Пафнутьев мог себе представить, как содрогнулся Объячев, когда Юшкова впервые положила свою головку на его плечо, ища успокоения и защиты. Объячев наверняка оказался не столь сухим и заскорузлым, как он, Павел Николаевич Пафнутьев.
– Чем дольше я разговариваю с вами, тем больше убеждаюсь в том, что каждый из нас мог пойти на это.
– Но для столь крутого решения нужны причины, нужен повод, важный повод.
– А он есть у каждого. – Света повернула голову к окну, и Пафнутьев увидел, что над кромкой леса небо посветлело и приобрело еле заметный розоватый оттенок. – Вот и утро, – сказала Света. – А мы все про убийство да про убийство.
– Почему же, мы и про Канары поговорили.
Юшкова легко поднялась с низкого дивана, подошла к Пафнутьеву, положила ему ладони на плечи, твердо посмотрела в глаза.
– Вы меня подозреваете? – спросила она.
– Конечно, – быстро, легко и бездумно ответил Пафнутьев.
– Правильно делаете, – усмехнулась Юшкова, она поняла, что Пафнутьев применил тот же прием, которым совсем недавно воспользовалась в их разговоре она сама. – Мы понимаем друг друга, да?
– Надеюсь.
– Понимаем, – кивнула она. – Не пренебрегайте мелочами, здесь все замешано на мелочах. Глупый совет, да?
– Нет, почему же... Совет очень хорош, но... Но я помню об этом, Света.
– Наверное, Костя и сам не сознавал, какое осиное гнездо он устроил в своем доме, какую безжалостную банду собрал под крышей. Наивный, простодушный человек... Впрочем, нет... Скорее безоглядный. Вы не всех еще видели, не со всеми говорили...
– Откуда вы знаете?
– Знаю. Может быть, со всеми вам и не придется говорить, – произнесла Юшкова, и Пафнутьев тут же насторожился. Света уже несколько раз произносила слова, которые не вписывались в разговор, были как бы из другого времени. Пафнутьев уже знал – такие слова не могут быть случайными. Похоже, сейчас он разговаривал с самым предусмотрительным и осторожным, с самым непроницаемым человеком в этом доме. – Как я понимаю, вы здесь надолго?
– Я буду отлучаться и возвращаться.
– Ко мне будете заглядывать?
– Обязательно, Света. В этом не сомневайтесь.
– Заглядывайте. Нам есть о чем поговорить. К тому же... На вашем плече и поплакаться можно. Не возражаете, если я и в будущем воспользуюсь вашим плечом?
– Нет, – честно ответил Пафнутьев, не без содрогания глядя в ее потрясающие глаза. – Буду только рад.
* * *
Была весна, ранняя еще весна, холодная, стылая, неуверенная. Днем бежали по дорогам тощие ручейки, собирались в лужи. К ночи они подмерзали, затягиваясь тонким ледком, исчерканным узорами из длинных пересекающихся линий. Грязь на строительных площадках тоже подмерзала, пронизанная льдистыми иглами, но стоило лишь ступить на эту, вроде бы надежную, опору, как она тут же расползалась под ногами и наружу проступала жидкая глина.Когда взошло холодное еще солнце, его красноватые блики вспыхнули в лужах, придав им вид нарядный, чуть ли не праздничный. Весенний ветер гудел в кронах громадных сосен, оставшихся кое-где на участках, и этот сосновый гул пробуждал в душе жажду весны, тепла, поездок, встреч и всего того, что и составляет жизнь.
Выпросив у Вохмянина безразмерные резиновые сапоги с холодным, вымерзшим нутром, Худолей бесстрашно сунул в них свои тощеватые ноги и отправился бродить по объячевскому участку. Его курточка грела слабо, вязаная шапочка продувалась на стылом ветру, глаза слезились, но Худолей не дрогнул, не отступил. Он обошел вокруг дома, только сейчас оценив в полной мере его громадность, своеобразие замысла и исполнения. Соседние дома тоже были непростые, каждый со своим кандибобером, но не столь крутые, не столь.
Сапоги проваливались в жидкую глину, скользили в колее, оставленной мощными машинами, кранами, бульдозерами. Но в воздухе стоял весенний дух, Худолей в этом году ощутил его впервые. Он всегда отмечал это в себе – когда впервые почувствует первый порыв весны, когда что-то вздрогнет в нем, и он обрадуется, ощутив ожидание лета. Значит, и в этом году он еще поживет немного.
На бетонной дорожке уже стояли машины «Скорой помощи» и милиции, которые прислал Шаланда. Их водители зябко покуривали в стороне, потрясенные не столько убийством, сколько размерами домов на поляне. А Худолей, ссутулившись в нейлоновой своей куртке и сунув руки поглубже в карманы, продолжал вышагивать по участку, не то пытаясь вспомнить что-то, не то – найти потерянное. Он несколько раз обошел вокруг сложенных бетонных плит, постоял у кучи битого кирпича, зачем-то попинал ногами покрытые молодой ржавчиной трубы, потом отправился в длинную прогулку по краю участка. Но нет, ничто не привлекло его внимания, ничто не заставило радостно вздрогнуть, обрадоваться находке.
И хозяева на участках, и строители еще спали, вся большая поляна, до самой кромки леса затянутая весенней, уже весенней, дымкой, была безлюдна. Лишь изредка можно было заметить на чьем-то балконе или в проеме окна человеческую фигуру – слух о кошмарном убийстве распространился еще ночью.
– Хорошенькое у вас, ребята, начало, – бормотал Худолей, оглядывая зябнущие на утреннем морозце фигурки. – С убийства началась история вашего поселка, с убийства, ребята... И чует мое старое, истерзанное сердце, чует, что этим не ограничится... Будет судьба время от времени напоминать о себе, о том, что не все в мире делается по вашей указке, дорогие вы мои банкиры, олигархи, магнаты, титаны толкучек, бензозаправок, разливочных подвалов и...
Худолей остановился в своей обличительной речи, потому что именно в этот момент подошел к небольшому кирпичному домику в глубине объячевского участка. Рядом с основным домом его можно было назвать сараем, но он вполне мог сойти за добротный, хотя и скромный дом. Толкнув дверь, Худолей убедился, что она открыта и ничто не мешает ему войти.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента