Виктория Токарева. Джентльмены удачи (сборник)

   – Ишь какой культурный нашелся, – сказал Косой. – А когда ты у себя там на колонке бензин ослиной мочой разбавлял, не был паршивым?
   – То бензин, а то дети! – Али-Баба вздохнул, встал и пошел.
   – Ты куда, Вася? – забеспокоился Косой.
   – В тюрьму. – Али-Баба снова вздохнул и вышел из номера.
   – Продаст! Век воли не видать, продаст! – сообщил из-под одеяла Хмырь.
   Косой спрыгнул с кровати, подбежал к двери и высунулся в коридор.
   – Вась, а Вась! – тихонько позвал он удаляющегося по ковровой дорожке дезертира.
   – Ну что? – Али-Баба нехотя остановился.
   – У тебя какой срок был?
   – Год. И три за побег… Четыре, а что?
   – А теперь еще шесть дадут! – ласково пообещал Косой. – Статья 89-я, кража со взломом. Иди-иди, Вася!..
   Али-Баба подумал, подумал… Потом горестно поцокал языком и пошел обратно в номер.
 
   Отворилась дверь, и в кабинет, прихрамывая, вошел Трошкин. Он был небритый и усталый, под глазами лежали глубокие тени, синий тренировочный костюм был ему тесен.
   Мальцев посмотрел на вошедшего, шагнул к нему, порывисто обнял:
   – Евгений Иваныч, родной, а я думал, вас нет в живых.
   – Ну, чего там… – Трошкин похлопал профессора по спине.
   Славин тоже пожал руку Трошкину.
   – Простите, Николай Георгиевич, – сказал он Мальцеву. – Времени у нас в обрез. Садитесь, Евгений Иваныч!
   – Не хочу, – отказался Трошкин.
   – Вот! – Лейтенант протянул Трошкину ведомость. – Распишитесь: деньги на четверых, суточные и квартирные. Одежда. – Он показал на стул, где лежали пальто, сапоги, ушанки. Сверху лежала профессорская дубленка.
   – Это вам. – Мальцев похлопал по ней ладошкой.
   Трошкин посмотрел, но ничего не сказал.
   – А почему четыре? – обеспокоенно спросил он. – Что же, мне и этого Василия Алибабаевича с собой водить?
   – Придется. Если его сейчас арестовать, у тех двоих будет лишний повод для подозрений. В Москве будете жить по адресу: 7-й Строительный переулок, дом 8.
   – Квартира? – уточнил Трошкин.
   – Выбирайте любую – этот дом подготовлен к сносу. Жильцы выселены.
   – Да ведь там не топят, наверное! – забеспокоился Мальцев.
   – Не топят, – согласился лейтенант, – и света нет.
   – Вот видите. А может быть, они остановятся на даче? У меня под Москвой зимняя дача, – предложил Мальцев.
   – Спасибо, – отказался Трошкин. – Только на нейтральной территории мне будет спокойнее.
   Он расписался в ведомости, положил деньги в карман.
   – Поезд отходит в 18.30 с городского вокзала, – объяснил Славин.
   – А билеты? – спросил Трошкин.
   – Видите ли, в чем дело… – Славин слегка замялся. – Тут есть одна тонкость… У вашего двойника странная привычка: он никогда не пользуется самолетами, не садится в поезд – он передвигается исключительно в ящиках под вагонами. И об этом знает воровской мир…
   – А может, у него еще есть какие-нибудь привычки, о которых вы забыли мне сообщить и которые знает весь воровской мир? – поинтересовался Трошкин.
   – А знаете, – обрадованно сказал Мальцев, – это не так уж плохо! В бытность свою беспризорным я всю страну исколесил под вагонами! Я ведь из беспризорных… Это было прекрасное время!
 
   Поезд шел, равнодушно стуча колесами, подрагивая на стыках рельсов. В купе международного вагона Славин и Мальцев пили чай с лимоном, за окном тянулись заснеженные поля, а под вагонами в аккумуляторных ящиках тряслись Хмырь, Косой, Али-Баба и Трошкин.
   Стараясь перекричать грохот колес, Косой пел:
   – Я-Я-лта, где растет голубой виноград!..
 
   По зеркальной поверхности замерзшего пруда под музыку носились на коньках дети.
   Сквозь разбитое стекло старого дома, покинутого жильцами и огороженного забором, сверху, с четвертого этажа, на каток смотрел Али-Баба.
   По комнате гулял ветер, приподнимая обрывки старых газет. В одном углу валялся старый комод с поломанными ящиками, а в другом – на полу, скрестив ноги, сидели Хмырь и Косой. Хмырь был в длинном, не по росту черном суконном пальто, а Косой – в светлой профессорской дубленке, порядком измазанной мазутом. Оба курили и с брезгливым неодобрением глядели на Трошкина, который посреди комнаты делал утреннюю гимнастику.
   – Раз-два, – весело подбадривал себя Трошкин, – ручками похлопаем, раз-два, ножками потопаем!
   – Во дает! – тихо прокомментировал Косой. – Видно, он здорово башкой треснулся!
   Трошкин покосился на «приятелей», запел:
   – Сколько я зарезал, сколько перерезал… – и высоко, как спортсмен, приподнимая колени, выбежал из комнаты.
   Трошкин вбежал на кухню. Из крана свисали две тоненькие прозрачные сосульки. На кухне стояли отслужившие свое столы, стены были когда-то покрыты масляной краской, теперь вздулись пузырями. В углу валялся ржавый примус. Трошкин подобрал его и принес в комнату.
   – На! – протянул он примус Али-Бабе. – Вот тебе два рубля! – Он достал деньги. – Купишь картошки, масла. Пошли!
 
   Возле забора стояло такси с зеленым огоньком.
   – Эй, шеф! – негромко окликнул Косой, выглядывая из-за забора. – Свободен?
   Шеф кивнул. Это был Славин.
 
   Такси ехало по Бульварному кольцу. Рядом с шофером сидел Косой, на заднем сиденье – Хмырь и Трошкин.
   – Этот? – спросил шофер у Косого. – Вон бульвар, вот деревья, вот серый дом.
   – Ну человек! – возмутился Косой. – Ты что, глухой, что ли?.. Тебе же сказали: дерево там такое… – Косой раскинул руки с растопыренными пальцами, изображая дерево.
   – Елка, что ли? – не понял Славин.
   – Сам ты елка! – разозлился Косой. – Тебе говорят: во! – Косой снова растопырил пальцы.
   – Да говори ты толком! – закричал на Косого Хмырь. – Александр Александрович, – повернулся он к Трошкину, – может, сам вспомнишь, а то уже восемь рублей наездили… – Хмырь хотел что-то добавить, но машина в этот момент прошла мимо милиционера-регулировщика, и он нырнул под сиденье.
   – Пруд там был? – спросил Славин.
   – Не было. Лужи были, – отрезал Косой.
   – Может, памятник? – подсказал Трошкин.
   – Памятник был.
   – Чей памятник? – спросил Славин.
   – А я знаю? Мужик какой-то.
   – С бородой?
   – Не.
   – С бакенбардами?
   – Да не помню я! – заорал Косой. – В пиджаке.
   – Сидит?
   – Кто? – не понял Косой.
   Славин уже потерял всякое терпение и выразительно посмотрел на Трошкина, выражая ему полное сочувствие.
   – Ну мужик этот! – заорал уже Славин.
   – Во деревня! – снисходительно сказал Косой. – Ну ты даешь! Кто ж его сажать будет? Он же памятник!
   Славин остановил машину.
   – Отдохнем немножко, – предложил он.
   Все замолчали, настроение было удрученное.
   – Может, Сиреневый бульвар? – спросил Трошкин у Славина.
   – Нет там никакого памятника, – устало сказал Славин.
   – А вот там за углом театр Маяковского, – неожиданно сообщил Хмырь.
   – Не было там никакого театра, – возразил Косой.
   – Это я так… Мы с женой в 59-м году приезжали в отпуск, все театры обошли, – объяснил Хмырь.
   – А где она, жена? – спросил Трошкин.
   – Нету.
   – Умерла?
   – Не-а. Это я умер. – Хмырь застучал пальцами по спинке сиденья. – А чего мы стоим? – вдруг спохватился он. – Чего деньгами швыряемся? Поехали!
   – Куда? – спросил Славин.
   – Домой, – вздохнул Трошкин.
 
   Машина остановилась у забора напротив катка.
   – Восемь семьдесят, – сказал Славин.
   Трошкин полез в карман.
   – Карту купи, лапоть! – на прощание посоветовал Славину Косой.
   – Вот билеты. – Славин незаметно протянул Трошкину билеты. – Проверим вариант с гардеробщиком…
   – Ладно… Вот что, Володя, узнайте мне, пожалуйста, адрес жены Шереметьева: где она и что…
   – Во! – раздался вдруг торжествующий вопль Косого. – Нашел! Во!
   Трошкин и Славин подбежали к орущему Косому.
   – Вон мужик в пиджаке. – Он выбросил палец в сторону памятника Грибоедову. – А вон оно! Дерево! – Напротив в витрине цветочного магазина стояла пальма в кадке. – А ты говорил: елка! – передразнил Косой Славина.
 
   Дверь отворил лохматый парень в очках.
   – Вам кого? – спросил парень.
   – Вы меня не узнаете? – робко спросил Трошкин. – Я был у вас месяц назад.
   – У кого? – не понял парень. – У меня?
   – А может, еще кто-нибудь дома есть, кто бы мог меня узнать? – с надеждой спросил Трошкин.
   – Никого нет. – Парень пожал плечами.
   – Ну простите, – извинился Евгений Иванович.
   – Пожалуйста!
   Парень закрыл дверь, а Трошкин позвонил в следующую квартиру.
   Открыла розовощекая молодая женщина в ситцевом халате.
   – Вы меня узнаете? – сразу спросил Трошкин, приобретя уже некоторый навык.
   – Узнаю.
   – Здравствуйте! – обрадовался Трошкин.
   – Сейчас, – неопределенно ответила молодая женщина и закрыла дверь.
   Трошкин заволновался, полагая, что сейчас снова откроется дверь и ему протянут злополучный шлем.
   Дверь отворилась, и женщина молча хлестнула веником Трошкина по лицу.
   – Вот тебе, гадина! – сказала она и захлопнула дверь.
   Трошкин позвонил еще и отскочил к лестнице, чтобы его не достали веником. Но бить больше его не стали.
   Из двери вышел детина с широкими плечами и короткой шеей.
   – Послушай, Доцент! – сказал детина, надвигаясь на Трошкина. – Я тебе говорил, что я завязал? Говорил. Я тебе говорил: не ходи? Говорил. Я тебе говорил: с лестницы спущу?
   Трошкин со страхом глядел на надвигающегося человека.
   – Говорил?
   – Говорил, – растерянно подтвердил Трошкин.
   – Ну вот и не обижайся!..
   И заведующий детсадом № 83 ласточкой вылетел из подъезда и растянулся на тротуаре.
 
   – Я-л-та! Там живет голубой цыган… – пел Али-Баба, по-своему запомнивший песню Косого. – Ял-та, ля-ля-ля-ля паровоз…
   Он расхаживал по покинутому дому и искал, чем можно поживиться.
   Подходящего было мало: разбитый репродуктор, ржавый детский горшок и непонятно откуда взявшийся гипсовый пионер с трубой.
   – Ял-та… – Али-Баба взял под мышку пионера и понес. Он вышел на лестничную клетку и тут столкнулся со своими.
   – Что это у тебя? – спросил Трошкин, постучав пальцем по гипсовому пионеру. Нос и щека у Трошкина были оцарапаны.
   – Надо, – загадочно ответил Али-Баба и зашагал наверх. – Ноги вытирайте, пожалуйста! – приказал он, когда они подошли к дверям «своей» квартиры. У порога лежал половичок из разноцветных лоскутов. Али-Баба первым вытер ноги, показывая пример, и прошел.
   Трошкин, Косой и Хмырь тоже вытерли ноги, прошли по коридору, открыли дверь и – остолбенели…
   Комнату было не узнать. Это была прекрасная комната! Дыра в окне забита старым одеялом, на подоконнике – маленький колючий кактус в разбитом горшке, на стене – старые остановившиеся часы, под часами – пианино без крышки, на пианино – гипсовый пионер с трубой.
   Посреди комнаты лежал полосатый половик, на половике стоял круглый стол, на столе – две ложки, три вилки, одна тарелка и таз с дымящейся горячей картошкой. Здесь же стоял чайник, а на нем толстая кукла-баба с грязным ватным подолом. А надо всей этой роскошью царил портрет красивой японки в купальнике, вырванный из календаря.
   – Кушать подано, – сдержанно объявил Али-Баба, пытаясь скрыть внутреннее ликование. – Садитесь жрать, пожалуйста! – галантно пригласил он.
   Трошкин снял пальто, повесил его у двери и, потирая руки, сел к столу.
   – Картошечка! – радостно отметил Косой, хватая руками картошку и обжигаясь. – А еще вкусно, если ее в золе испечь. Мы в детдоме, когда в поход ходили… костер разожжем, побросаем ее туда…
   – А вот у меня на фронте был случай, – вспомнил вдруг Трошкин, – когда мы Венгрию отбили…
   – Во заливает! – покрутил головой Косой. – На фронте… Тебя, наверное, сегодня как с лестницы башкой скинули, так у тебя и вторая половина отказала.
   – Хе-хе, – неловко хихикнул Трошкин, понимая свою тактическую оплошность. – Да, действительно.
   С улицы послышались голоса.
   Хмырь подошел к окну и стал смотреть. Все тоже подошли к окну.
   Посреди пустого катка стояла громадная пушистая елка, и двое рабочих на стремянках окутывали ее гирляндами из лампочек.
   – В лесу родилась елочка… В лесу она росла… – пропел Косой.
   Трошкин посмотрел на него, отошел к пианино, взял несколько аккордов. Инструмент ответил неверными дребезжащими звуками.
   – Давайте вместе, – сказал Трошкин и запел:

 
В лесу родилась елочка,
В лесу она росла…
Зимой и летом стройная,
Зеленая была, —
 

   подхватил Косой.
   – Бум-ба, бум-бум-ба… – загудел басом Али-Баба вдохновенно.
   А Хмырь не пел. Воспользовавшись тем, что на него не смотрят, он подкрался к трошкинскому пальто, запустил руку в карман, вытащил деньги и, приподняв половицу, спрятал их туда.
   – И вот она нарядная на Новый год пришла… И много-много радости детишкам принесла!
   – Бум-бум-бум!
   – Сан Саныч… – Али-Баба решил использовать хорошее настроение начальства. – Давай червонец, пожалуйста. Газовую керосинку буду покупать. Примус очень худой – пожар может быть.
   – Есть выдать червонец! – весело отозвался Трошкин. Он шагнул к пальто, сунул руку в карман – карман был пуст.
   Трошкин обыскал все карманы – денег не было!
   – Нету… – растерянно сообщил он. – Были, а теперь нет.
   – Потерял? – участливо спросил Хмырь, глядя на Трошкина невинными голубыми глазами. – Выронил, наверно…
   – Да не… – сказал Косой. – Это таксист спер. Точно, таксист. Мне сразу его рожа не понравилась.
   – Вот те на… – Огорченный Трошкин сел на диван и почесал себя по парику. – Что ж делать теперь?
   – Керосинку очень надо покупать, – напомнил Али-Баба. – Примус с очень большой дыркой.
   – Отвались! – прикрикнул на Али-Бабу Хмырь. – На дело, Доцент, идти надо, – сказал он Трошкину. – Когда еще мы каску найдем.
   – Воровать хотите? – мрачно спросил Трошкин.
   – Ай-яй-яй! – зацокал языком Али-Баба. – Можно дырку запаять, – предложил он выход из создавшегося положения. Воровать Али-Бабе совсем не хотелось.
   – Заткнись, – отмахнулся Хмырь. – Вот что. Ты, Сан Саныч, отдыхай, а мы с Косым на вокзальчик сбегаем. Пора и нам на тебя поработать. Да, Федя? – повернулся он к Косому.
   – Точно, – согласился Косой. – Только зачем на вокзал? Вот тут проходной двор… Гоп-стоп, и любая сумочка наша. А, Доцент?
   Трошкин с ненавистью смотрел на своих «друзей».
   – Все вместе пойдем, – наконец проговорил он.
 
   Из подъезда трошкинского дома вышла трошкинская бабушка с авоськой в руке.
   А из-за трансформаторной будки за ней следили ее внук и три бандита.
   Бабушка скрылась в арке ворот.
   – Объясняю дислокацию, – распорядился Трошкин. – На шухере: Василий Алибабаевич – во дворе, Гаврила Петрович – в подъезде. Выполняйте! – приказал он.
   Возле своей двери на лестничной площадке Трошкин извлек из кармана драные варежки, надел их на руки, потом достал ключ от собственных дверей, отомкнул замок и проник в собственную квартиру.
   – Стой здесь, – приказал Трошкин Косому. – Ничего не трогать. Отпечатки пальцев оставишь…
   Трошкин прошел в свою комнату, сел к письменному столу, открыл ящик и вынул деньги. Посмотрел, подумал, бросил обратно в ящик пять рублей и сунул деньги в карман.
   Пора было вставать и возвращаться в свою доцентовскую жизнь. Трошкин медлил, сидел, устало свесив руки, смотрел перед собой. Над письменным столом висели детские фотографии – штук сорок или пятьдесят. С них глядели на Трошкина смеющиеся детские лица – отчаянно хохочущие и лукаво улыбающиеся, за каждой улыбкой вставал характер. Трошкин коллекционировал детский смех.
   На каждой фотокарточке аккуратно были написаны имя и фамилия обладателя и год. На верхних фотокарточках, где стоял 47-й год, дети были худенькие, бедно одетые, и сами карточки выцветшие, с желтыми пятнами. Чем позже были датированы карточки, тем заметнее менялись их качество, облик и одежда детей.
   Косой тем временем скучал в столовой, поглядывая вокруг безо всякого выражения. Поживиться было действительно нечем: в столовой стоял стол, сервант с посудой и диван. Косой приостановился возле дивана и от нечего делать приподнял ногой сиденье дивана. Он сделал это небрежно, ни на что не рассчитывая, и вдруг замер, пораженный. Под сиденьем сверху лежал костюм с отливом!
 
   Во дворе на лавочке, нахохлившись как воробей, сидел Али-Баба. Перед ним краснощекая дворничиха расчищала дорожку.
   – Ай-я-яй! – горестно зацокал Али-Баба и покрутил головой. – Тьфу! – Он в сердцах плюнул на снег, как бы подытоживая свое внутреннее состояние.
   Дворничиха разогнулась и посмотрела на горестно согнувшегося, удрученного человека.
   – Чего вздыхаешь? – посочувствовала она.
   – Шакал я паршивый, – отозвался Али-Баба скорее себе, своим мыслям, чем дворничихе. – Все ворую, ворую…
   – Что ж ты воруешь? – удивилась дворничиха.
   – А! – Али-Баба махнул рукой. – На шухере здесь сижу.
   Из подъезда тем временем вышли Трошкин, Косой и Хмырь, тихонько свистнули Али-Бабе.
   – О! Украли уже! – отметил Али-Баба. – Ну, я пошел, – попрощался он с дворничихой.
   Дворничиха некоторое время озадаченно смотрела вслед удаляющейся четверке, потом крикнула:
   – Эй!
   – Все! – сказал Косой. – Кина не будет, электричество кончилось! – И первый бросился бежать.
   – Стой! – заорала дворничиха и, сунув в рот свисток на веревочке, засвистела на весь свет.
 
   Четверо грабителей с завидной скоростью неслись посреди улицы. За ними почти по пятам бежала дворничиха.
   – Держи воров! – кричала она.
   Жулики свернули за угол, и Трошкин остановился как вкопанный. Навстречу ему шли Елена Николаевна и следом за ней, как утята за мамой-уткой, старшая группа детского сада № 83.
   Косой, Хмырь и Али-Баба обогнули колонну и помчались дальше, а Трошкин стоял и смотрел во все глаза и не мог двинуться с места.
   – Евгений Иваныч! – ахнула Елена Николаевна.
   – Здравствуйте, Евгений Иваныч! – восторженно и нестройно заорали дети.
   Евгений Иванович понял, что надо сворачивать, но на него уже набегала дворничиха. Выхода не было: заведующий детским садом Евгений Иванович Трошкин разбежался и сиганул через высокий забор.
 
   Ночь. Мягко шурша щетками по пустому катку, двигался снегоочиститель, оставляя позади себя зеркальную полосу. И в этой матово поблескивающей поверхности, отражаясь, то вспыхивали, то гасли разноцветные огни – проверяли освещение елки.
   Четверо лежали поперек широкой тахты, подставив под ноги табуретки. Спали в пальто и шапках, укрывшись половиком – тем, что днем красовался на полу.
   Хмырь не спал. Он лежал с краю, смотрел в потолок остановившимися глазами. На потолок время от времени ложились причудливые тени от мигающей за окном елки.
   – Доцент, а Доцент, – тихонько позвал Хмырь лежащего рядом Трошкина. – Сан Саныч! – Он потеребил его за плечо.
   – А-а-а! – заорал Трошкин, просыпаясь. «Воровская жизнь» давала себя знать.
   – Маскироваться надо, – сказал Хмырь.
   – Что? – не понял Трошкин.
   – Засекли нас. Теперь так на улицу не покажешься. Заметут.
   – Ну? – спросил со сна Трошкин, стараясь не проснуться окончательно.
   – Вот я и говорю: маскироваться надо.
   – Давай, – согласился Трошкин и заснул.
 
   Стоял морозный солнечный день. Гремела музыка на ярмарке в Лужниках.
   Из шатра с вывеской «Хозтовары» высунулась голова Али-Бабы. Али-Баба огляделся по сторонам и перебежал в шатер с вывеской «Женская обувь». К груди он прижимал новенький керогаз.
   – Три пары сапог для женщины по одиннадцать пятьдесят, – обратился он к продавщице в форме Снегурочки. – Сорок, сорок два, сорок четыре.
   – Ого! – удивилась Снегурочка. Она сняла с полки две коробки, поставила перед Али-Бабой. – Вот сорок, вот сорок два.
   – А сорок четыре?
   – Только такие. – Она поставила на прилавок огромные лакированные туфли на высоких шпильках.
 
   Вечер. Театральная площадь. Из троллейбуса вышли три женщины – толстая курносая в цветастом платке, низенькая старушка, по-монашески обвязанная поверх фетровой шапки темной косынкой, и девушка в лохматой синтетической шапке, в дубленке, из-под которой виднелись кривые жилистые ноги в чулочках сеточкой и лакированных туфлях на шпильках.
   – Брр-рр, – сказала девушка басом и заскакала, пытаясь согреться. – И как это только бабы без штанов в одних чулках ходят?
   – Привычка, – сказала старуха.
   Это были Трошкин, Хмырь и Косой.
 
   На контроле три подруги предъявили билеты и оказались в вестибюле Большого театра.
   За деревянным барьером ловко работал гардеробщик – худой, с нервным лицом и торчащими ушами.
   – Этот! – тихо сказал Хмырь.
   Трошкин остановился против него, выжидая, стараясь поймать его взгляд. Гардеробщик почувствовал взгляд Трошкина, посмотрел на него. Трошкин кивнул ему.
   Гардеробщик тоже едва заметно кивнул, что-то шепнул своему напарнику и поманил Трошкина за деревянный барьерчик.
   – Узнаешь? – Трошкин приподнял косынку. Они разговаривали в глубине гардероба, забившись в зимние пальто и шубы.
   Гардеробщик смотрел на Трошкина. Лицо его было неподвижно и, казалось, ничего не выражало.
   – Узнаешь? – еще раз спросил Трошкин, робея.
   Гардеробщик снова очень долго молчал, потом кивнул.
   – Завтра у фонтана, против театра, в пять! – тихо сказал он.
 
   – Ну? – с нетерпением спросил Хмырь, когда Трошкин вышел из гардеробной. – У него?
   – Неясно, – неопределенно ответил Трошкин. – Пошли! – Ему было неприятно расхаживать на людях в бабьем обличье.
   – Нельзя, – сказал Хмырь, кивком головы показав на двух милицейских офицеров, стоявших у выхода. – Переждать надо.

* * *

   Благообразный седой человек открыл дверь в мужской туалет и остановился пораженный: там стояли три женщины.
   Мужчина извинился и вышел, но потом снова отворил дверь и спросил:
   – Девочки, а вы не ошиблись, случаем?
   – Заходи, заходи, дядя. Чего уставился? – свойски пригласила молодая косая девка с папиросой.
   – Извините, – проговорил человек и вышел.
   – Застукают здесь! – испугался Хмырь. – В дамский идти надо…
   – Пойдем в зал, – сердито сказал Трошкин. – В зале нас никто искать не будет.
   – Прямо так? – спросил Косой.
   – Нет. В мужском варианте.
   Трошкин и Хмырь вошли в кабинку. Косой снял дубленку и положил ее на подоконник. Под дубленкой на нем оказался краденый трошкинский костюм: пиджак с орденскими колодками и брюки, закатанные выше колен. Косой поднял сначала правую ногу, отломал от туфель каблук, потом точно так же поступил с левым. Обломанные туфли не походили на мужские – получились остроносые чувяки с задранными носами, как у Аладдина. Косой раскатал брюки и прошел в зеркально-кафельную умывальную комнату. Зеркала сразу отразили Косого в новом костюме – со всех сторон, анфас и в профиль. Костюм сидел мешком – он был ему короток и широк, но Косой очень нравился себе.
   В этих же зеркалах отразились появившиеся в тренировочных костюмах Трошкин и Хмырь.
   – Ну как? – Косой кокетливо повернулся, развесив руки. – Битте дритте, данке шен, – добавил он, думая, что походит на иностранца.
   – Где взял? – ревниво спросил завидущий Хмырь, ощупывая материал.
   – Попался! – кто-то сзади с силой хлопнул Косого по плечу.
   Косой весь сжался, втянул голову в плечи – за ним стоял парень в кожаном пиджаке с университетским значком.
   – Не узнаешь, Федор? – улыбался парень.
   – Мишка… – неуверенно произнес Косой, испуганно глядя.
   – Здорово! – Мишка похлопал Косого по плечу. – А я смотрю – ты или не ты…
   – Я, – заулыбался Косой. – Братцы, познакомьтесь, это Мишка. Мы с ним вместе в детдоме были… Ну, где ты? Что ты?
   – На «Шарикоподшипнике», инженер. А ты?
   – Я?..
   – Вор он, – вдруг сказал Трошкин.
   – Что вы сказали? – не понял Мишка.
   – Вор! – Трошкин шагнул к Косому, отколол орденские планки, сунул их в карман и вышел.
   – Что это он? – спросил Мишка Косого.
   – Да так… Хе-хе, – насильно хохотнул Косой. – Шутка. Ну пока, привет, – и выбежал.
   Разрозненные звуки плавали над залом Большого театра. Оркестр настраивал инструменты.
   Наши герои сидели в пятом ряду партера: милиция проводила операцию с размахом.
   Рядом с Косым сидела высокая женщина в меховой пелерине. На коленях у нее лежал бинокль.
   – Тетя, а тетя! – тихонько позвал Косой.
   «Тетя» не отзывалась. Тогда Косой потолкал ее локтем.
   – Бинокль дай поглядеть, – попросил он.
   – Же не компранца! – сказала женщина.
   – Бинокль, гражданочка. Бинокль! – повторил Косой и, чтоб быть понятым, приставил к глазам кулаки и посмотрел в них.
   Француженка улыбнулась и протянула Косому бинокль.
   – Я отдам, не бойся! – хмуро заверил ее Косой. Он встал и, настроив бинокль, стал искать кого-то в публике.
   Приближенный биноклем Мишка сидел, облокотившись на барьер третьего яруса, и, улыбаясь, говорил что-то сидевшей рядом девушке.
   Трошкин проследил за взглядом Косого.
   – Дай-ка. – Он взял у Косого бинокль, посмотрел.
   – Это его жена? – шепотом спросил Трошкин, возвращая бинокль Косому.
   – Откуда я знаю… – буркнул Косой.
   – Что, давно не виделись?
   – Знаешь что, Доцент, ты, конечно, вор авторитетный, – с глубокой обидой шептал Косой. – Ну и дал бы мне по морде. Только зачем ты при Мишке? Мишка, он знаешь какой… Не то что мы. Он, видал, как обрадовался, а ты при нем… – Губы Косого дрожали, он едва сдерживался, чтобы не заплакать.