Виктория Токарева. Джентльмены удачи (сборник)

   – Ну и что? – сказал Трошкин. – Подумаешь, инженер. Что у него за жизнь? Ну, сходит в театр, ну, съездит летом в Ялту. Придет домой с работы, а там жена, дети. Никто его не ловит, ни от кого он не бегает. Тоска. А ты… Ты – вор. Джентльмен удачи. Украл, выпил – в тюрьму, украл, выпил – в тюрьму…
   – Да тише вы! – зашипел Хмырь.
   Поднялся занавес.
 
   «Ялта, где растет голубой цыган», – пел Али-Баба, прилаживая новую «газовую керосинку». Заглянув в инструкцию, он подсоединил баллоны и поднес спичку. Плитка не зажигалась. Тогда Али-Баба полил «новую керосинку» керосином из примуса и снова поднес спичку.
 
   Старый дом пылал хорошо и красиво, и поэтому собравшиеся зрители с удовольствием смотрели на пожар и пожарников.
   Автор зрелища – Али-Баба – скромно стоял в сторонке, держа в одной руке чайник, в другой бабу с ватным подолом.
   Трошкин, Хмырь и Косой в женском варианте подошли к нему, встали рядом.
   – Все, – грустно сказал Косой. – Кина не будет, электричество кончилось.
   Помолчали.
   – Деньги! – вдруг завопил Хмырь. – Деньги там под половицей лежат! – И кинулся к горящему дому.
   – Старуху! Старуху держите! – заволновались в толпе.
   Из толпы выскочила худая голенастая девка в дубленке и вместо того, чтобы задержать старуху, пнула ее ногой под зад с криком:
   – А, падла! Так вот кто деньги украл!
   А старуха к еще большему удивлению толпы, выкинув кулаки боксерским жестом и с криком: «Ответь за падлу!» – пошла на девку в дубленке.
   Тогда к двум дерущимся женщинам подбежала третья – толстая, в косынке – и, крикнув: «Отставить», подняла обеих за шиворот и раскидала в разные стороны.
   Раздался милицейский свисток. Старуха в ботах крикнула: «Шухер!» – и, подобрав полы длинного пальто, принялась улепетывать. За ней – свирепая девка, следом – толстая баба в косынке. И последним бежал носатый мужик с чайником.
 
   Медленно падал крупный снег. Разноцветными окнами светились дома, празднично горели витрины.
   Трошкин, Хмырь, Косой и Али-Баба шли хмурые. Молчали.
   Возле автоматной будки Трошкин остановился.
   – Стойте здесь! – приказал он.
   Троица отошла к стене дома, куда им показал Трошкин.
   – И ни шагу в сторону! Убью!
   Трошкин вошел в автомат и стал звонить.
   Троица стояла покорно. Али-Баба и две нелепые бабы с тоской глядели перед собой. А перед ними шли беспечные люди, которые ни от кого не бегали, и каждого ждало где-то светящееся окно.
   – Слаломисты, снег пушистый, – неслось из репродукторов, – воздух чистый, у-а-у!
   – Вот тебе и у-а-у… – сказал Косой.
 
   – Раз-два! Три прихлопа! Раз-два, три притопа! – командовал Трошкин. На вытоптанной площадке перед окруженной старыми соснами дачей профессора Мальцева он проводил утреннюю гимнастику.
   Перед ним стояли голые по пояс Хмырь, Косой и Али-Баба. Они тянули вверх руки, кряхтя нагибались, пытаясь дотянуться пальцами до земли. Вид у них был хмурый.
   – …А теперь переходим к водным процедурам, – распорядился Трошкин и, набрав в пригоршню снега, потер им себя по голому животу.
   – А у меня насморк! – заныл Косой.
   – Пасть разорву!..
   – Только это и знаешь… – Косой нехотя подчинился.
 
   – Алло, алло, квартира Трошкиных? Свердловск вызывает, – кричал Трошкин женским голосом в телефонную трубку, но не из Свердловска, а со второго этажа профессорской дачи, из кабинета Мальцева. Трошкин подул, посвистел и погудел в трубку, потом радостно закричал уже своим, трошкинским голосом: – Мама! Здравствуй, это я! С наступающим! Позвони ко мне на работу, скажи, что конференция затягивается, пусть Елена Николаевна возьмет маски у Саруханяна: зайчиков, лисичек и кошечек. Волков и свиней не брать категорически! Запомнила?
 
   Внизу в гостиной Хмырь в шелковом бордовом халате с мальцевской сигарой в зубах покачивался в шезлонге. На ковре, скрестив ноги по-турецки, сидел Али-Баба, чистил картошку. Из-под его пальцев вился серпантин из картофельной шелухи и падал в хрустальную вазу.
   А Косой, разложив на столе пиджак от трошкинского костюма, колдовал над ним, вооружившись ножницами.
   – Ялта, где растет голубой цыган… – пел Али-Баба.
   – Во дурак! – с восхищением сказал Косой. – Виноград!
   – Ялта, ляляляляляляля, паровоз. – Али-Баба не обратил внимания на критику. Своя песня ему нравилась больше. – Какой шакал этот доцентовский кунак! – заметил он. – Какой большой дом украл…
   – А сколько может стоить такая дача? – задумчиво спросил Хмырь, меланхолично пуская голубые кольца душистого дыма.
   – Тыщи полторы, не меньше, – сказал наивный Косой. – А то и все две…
   – Считай, в десять раз больше, – поправил Хмырь, оглядывая гостиную. – Возьмем шлем, приобрету себе такую хату, сосны срежу и огурцы посажу…
   – А к тебе приедет черный машина с решеткой, – продолжил Али-Баба, – скажут: «Тук-тук-тук, здрасьте, Гаврила Петрович!»
   Косой вздохнул, взял со стола ножницы и с недовольным лицом разрезал трошкинский пиджак.
   В гостиную со второго этажа спустился Трошкин, подошел к Хмырю, выдернул у него изо рта сигару, выкинул в открытую форточку.
   – Я же предупреждал: ничего не трогать! – с раздражением сказал Трошкин.
   – А он еще губной помадой на зеркале голую бабу нарисовал, – тут же наябедничал Косой.
   – Ты что это делаешь? – с ужасом проговорил Трошкин, глядя на свой разрезанный пиджак.
   – Разрезы, – поделился Косой.
   – Сан Саныч, давай червонец, пожалуйста, – попросил Али-Баба, – газовую керосинку буду покупать, а то тут плитка не горит совсем!
   – У-у-у! – застонал Трошкин. Запасы его терпения подходили к концу. – Слушай мою команду! – заорал он плачущим голосом. – Я поехал в город. Без меня ничего не трогать – раз! Огонь не разводить – два! Пищу есть сырую! Из дачи не выходить! Кто ослушается – убью! Вот падла буду, – поклялся Трошкин, – век воли не видать. Вот честное слово!
 
   С электрички на заснеженную платформу сошли двое: профессор Мальцев в летнем пальто и его жена Людмила в дорогой шубе.
   – Вот видишь, уже почти час, а в два у меня совещание. Поехали обратно! – раздраженно сказал Мальцев.
   – Ну и езжай обратно. Я тебя не звала. – Людмила пошла по платформе.
   – Люся! – Профессор догнал жену, взял за локоть. – У людей серьезная умственная работа, а мы потревожим их, отвлечем. Это неприлично.
   – А по-моему, неприлично забросить своих коллег за город и не оказывать им никакого внимания. Когда ты был в Томске, с тобой носились как с писаной торбой.
   Людмила высвободила руку и пошла. Профессор – за ней.
   Людмила поднялась на крыльцо, позвонила в дверь.
   Никто не отозвался.
   – Вот видишь, нету никого, – обрадовался Мальцев.
   Людмила позвонила настойчивее.
   – Открыто! – донеслось из-за двери.
   Людмила толкнула дверь и в сумерках прихожей увидела двоих с поднятыми руками.
   Наступила пауза. Обе пары с недоумением разглядывали друг друга.
   – Это они? – тихо удивилась Людмила.
   – Вроде, – неуверенно отозвался Мальцев.
   – Разве вы не знакомы?
   – Как это не знакомы? Это товарищ Хмырь, это товарищ Косой. Здравствуйте, дорогие! – закричал Мальцев и кинулся обнимать обалдевших жуликов.
 
   Али-Баба стирал в ванной комнате, с остервенением терзая в руках простыни.
   – Это Али-Баба! Наш младший научный сотрудник, – сообщил Мальцев Людмиле, заглянув в ванную.
   – Ну какие молодцы! – растроганно проговорила Людмила. – А вот моего Николая Георгиевича ни за что стирать не заставишь.
   – Доцент бы заставил, – мрачно сказал Али-Баба.
   Общество прошло в гостиную. Сели.
   – Ну вот что! – сказала Людмила. – Я знаю, что вы очень заняты. Но сегодня Новый год, и мы вас всех приглашаем к себе в нашу городскую квартиру. Народу будет немного. Только свои из академии. Договорились? – Людмила ласково глядела на Косого и Хмыря.
   – Они не могут, – сказал Мальцев.
   – Коля! – Людмила выразительно посмотрела на мужа.
   – Договорились, – согласился Косой. – Адрес давай…
   – А мы еще не решили, – поспешно сказал Мальцев, – может, мы еще к Мельниковым пойдем.
   – Как это к Мельниковым? – возмутилась Людмила. – Тогда зачем я два дня не отхожу от плиты?
   Вошел Али-Баба, поставил перед гостями хлеб, соль и сырую картошку.
   – Нате, жрите! – сказал он и ушел.
   – Это что такое? – удивилась Людмила.
   – Картошка, – сказал Мальцев.
   – Я вижу, что картошка. А почему она сырая?
   – Доцент так велел, – объяснил Косой.
   Мальцев решительно взял из вазы картофелину и стал ее есть, как едят яблоко.
   – Коля… – удивилась Людмила.
   – А что? Вот хунзакуты, племя на севере Индии, употребляют в пищу только сырые овощи, и это самые здоровые люди на земле. Мак-Кэрисон провел опыт: 1200 крыс, содержавшихся на рационе небогатой лондонской семьи – хлеб, сельдь, сахар, консервированные и вареные овощи, – приобрели болезни, распространенные среди лондонцев: легочные и желудочные. А другие 1200 крыс, питавшихся тем же, что и хунзакуты, были абсолютно здоровы. По словам Аллена Баника из США, восьмидесятилетние женщины в Хунзе выглядят, как наши сорокалетние, – сообщил Мальцев.
   Людмила взяла из вазы сырую картошину и изящно надкусила.
   Косой поверил и тоже взял картошину. Пожевал и выплюнул. Потом круто посолил, откусил, пожевал и снова выплюнул в кулак и спрятал в карман.
   – В лагере и то горячее дают, – пожаловался он.
   – В каком лагере? – не поняла Людмила.
   – А давайте споем что-нибудь все вместе! – предложил Мальцев и первый громко заорал:

 
Жил да был черный кот у ворот…
 

   – Коля! – Людмила с упреком посмотрела на мужа.
   – А что ты меня все время одергиваешь: Коля, Коля… – разозлился Мальцев. – Что, я уже не могу спеть со своими друзьями?
   – Вот скажите, товарищ Хмырь, вы так же со своей женой разговариваете?
   Хмырь промолчал.
   – Вот видишь, а я десять лет тебя прошу, чтобы ты взял меня с собой в экспедицию. Товарищ Хмырь, скажите, а вот есть же у вас должности, которые не требуют специальных знаний?
   – Ну это смотря кем работать, – компетентно вмешался Косой. – Если медвежатником, то тут, конечно, техника, слесарное дело. Если скок лепить, тоже обратно ж замки. А если, скажем, как Хмырь по вокзалам… Ой!
   Хмырь с силой пнул Косого под столом.
   – А если, скажем, поварихой? – спросила Людмила, которая ни слова не поняла в «научной» терминологии Косого.
   – Да тут чего… недоложил, недовесил, это каждый дурак может.
   Хмырь снова с силой пнул Косого под столом. Шепнул:
   – Дурак, она думает, мы ученые.
   – А вообще все зависит от способностей, – вывернулся Косой. – Вот один мой знакомый… тоже ученый, у него три класса образования, а он десятку за полчаса так нарисует – не отличишь от настоящей.
   – О! Шахматы! – вдруг завопил Мальцев. – Кто играет в шахматы?
   – Я! – сказал Хмырь.
 
   На лестничной площадке дома против сквера стояли двое: гардеробщик и высокий человек в серой кепке. Смотрели в окно. Отсюда были видны фонтан и сидящий на лавочке Трошкин.
   – Ну? – спросил гардеробщик. – Он?
   – Черт его знает… Проверю.
   Человек в кепке пошел вниз по лестнице. Вышел из подъезда, пересек Театральную площадь. Подошел к Трошкину.
   – Простите, спичек не найдется? – спросил человек в кепке.
   – Не курю, – вежливо ответил Трошкин.
   Человек отошел. Трошкин посмотрел на часы, потом перевел глаза в сторону. В стороне в белой «Волге» сидел Славин и тоже смотрел на часы.
   Трошкин встал, нетерпеливо прошелся вокруг фонтана, снова сел.
   – Он, – сказал человек в кепке, поднявшись к гардеробщику.
   Гардеробщик достал из кармана театральный бинокль, навел на Трошкина.
   Трошкин поднялся и зашагал к белой машине. Сел в нее возле водителя, что-то сказал ему, показывая на часы. Водитель что-то проговорил в микрофон по рации. Машина тронулась.
   – Легавый, – сказал гардеробщик.
   Человек в кепке кивнул.
 
   – Раз, два, три, четыре! – Хмырь стоял над Мальцевым, с деловитой жестокостью всаживая ему щелчки в лоб.
   – С оттяжкой, с оттяжкой бей, – руководил Косой. – Да не так. Дай я.
   – Десять! – провозгласил Хмырь, всаживая последний щелчок. – Все.
   – Ну все, – сказала Людмила, поднимаясь. – Поехали, Коля.
   – Еще одну партию! – потребовал самолюбивый Мальцев. – Последнюю. Блиц! Ходите.
   Людмила села рядом с Али-Бабой, сказала, извиняясь за мужа:
   – Николай Георгиевич, когда входит в азарт, обо всем забывает.
   – Слушай, хозяйка, – гнул свою линию Али-Баба, – газовую керосинку надо покупать. Плитка совсем плохо горит.
   – Ой, простите, я не так пошел, – сказал Мальцев.
   – Карте место, – сказал Косой.
   – А вы вообще отойдите, пожалуйста, – сказал Мальцев Косому.
   – Коля! – одернула Людмила.
   – Товарищ Хмырь, – категорически заявил профессор, – скажите товарищу Косому, пусть отойдет: он мне на нервы действует.
   – Отвались, – велел Косому Хмырь.
   – Пожалуйста. – Косой презрительно пожал плечами. – Сам играть не умеет и сразу – Косой, Косой… Барыга! – Он отошел.
   – Так. Значит, мой ход, – сказал себе Мальцев.
   – Нет, мой, – возразил Хмырь. – Вы уже пошли.
   – Слушайте, прошу вас как человека, отдайте ход!
   – Не отдам!
   – Отдайте!
   – Не отдам!
   – Вы что? – Мальцев вытаращил на Хмыря глаза. – Вы что, не понимаете, когда с вами по-человечески разговаривают?! Отдайте ход, ворюга!
   – Ну это уже немыслимо! – Людмила поднялась и смешала на доске шахматы. – Пошли, Коля! – Она потянула Мальцева за рукав.
   – Что ты ко мне привязалась?! – заорал на жену Мальцев. – Что ты мне жить не даешь, дышать не даешь?! Коля-Коля-Коля! – обидно передразнил он.
   – Так… – проговорила Людмила. – Спасибо. Можешь идти встречать Новый год у Мельниковых или где тебе угодно. И я тебя очень прошу отныне не приставать ко мне ни со своими друзьями, ни со своим шлемом, ни со своим Александром Македонским. До свидания, товарищи! – самолюбиво попрощалась Людмила и ушла.
   – Ну ладно, я проиграл, – сказал Мальцев Хмырю, смущенный уходом жены. – Давай бей, и я пошел. – Мальцев подставил лоб.
   Хмырь спокойно поднялся из-за стола, подошел к двери, запер ее.
   – Ты что делаешь? – растерялся Мальцев.
   Хмырь так же молча подошел к столу, взял хрустальную вазу с картошкой, высоко поднял ее над головой. Косой, Мальцев и Али-Баба с удивлением следили за его действиями.
   – Отдашь шлем? – спросил Хмырь.
   – Какой шлем? – растерялся Мальцев.
   – Который тебе Доцент отдал.
   – Абсурд! – усмехнулся Мальцев.
   Хмырь разжал пальцы, ваза грохнулась об пол, и сырая картошка раскатилась по полу.
   – Это раз! – предупредил Хмырь. Подошел к стене, снял стенные часы с кукушкой.
   – Мой тебе совет: не темни. Все же ясно, твоя маруха раскололась. Давай: три четверти нам, одна тебе. Ну? Согласен? – Хмырь поднял над головой часы.
   Мальцев промолчал.
   Хмырь грохнул об пол часы и сказал:
   – Это два. Ну? Всю дачу переколочу.
   Мальцев усмехнулся, встал, взял стул и, размахнувшись изо всех сил, грохнул им по серванту.
   – А это три! – сказал он. – Нету у меня никакого шлема, дорогой мой товарищ Хмырь! Нету, дорогой мой хунзакут! – Мальцев вышел в прихожую, надел свою дубленку, отпер дверь, обернулся к изумленным жуликам. – Аривидерчи, чао!
   Он помахал в воздухе кистью руки, толкнул дверь ногой и вышел.
   – Нету у него никакого шлема, – заключил Косой.
   – Какая хорошая женщина, – мечтательно проговорил Али-Баба, – и какой шакал мужчина. Барыга! У Феди шубу украл!
 
   – Проверка показала, – докладывал Славин полковнику Верченко, – что по трем адресам, указанным сообщниками Белого, шлема нет. Остается последняя версия: Прохоров – гардеробщик Большого театра. Однако проверить эту версию не удалось: на назначенное свидание Прохоров не явился.
   – И не явится, – сказал Верченко. – С утра он уволился с работы и выехал из дому в неизвестном направлении. Видимо, что-то заподозрил… Ну что ж, далеко не уйдет. Будем искать…
   – А мне что делать? – спросил Трошкин, сидящий на диване рядом со Славиным.
   – А вам… – Верченко вышел из-за стола, подошел к Трошкину, крепко, по-мужски пожал руку, – тысячи извинений и огромное спасибо! Снимайте парик, смывайте наколки и идите домой встречать Новый год.
   – А эти? – растерялся Трошкин.
   – Ну а ваших подопечных мы вернем на место.
   – Прямо сейчас?
   Полковник кивнул.
   – А может, завтра? – попросил Трошкин. – Все-таки праздник. Новый год. Они ведь тоже по-своему старались.
   – Евгений Иваныч, не хотел я вам говорить, да, видно, придется. Сегодня из подмосковного лагеря бежал Белый. Доцент.
   – Не может быть! – ахнул Славин.
   – Невероятно, но факт. Так что вам, Евгений Иваныч, опасно оставаться в таком виде.
   – Так мы же за городом… Маловероятно, чтобы он тоже решил спрятаться на даче у профессора Мальцева.
   – Ну что ж… – улыбнулся Верченко. – Желание гостя – закон для хозяина.
 
   Бам! Бам! Бам! – били кремлевские куранты. На даче за накрытым столом сидели Трошкин, Косой, Хмырь и Али-Баба.
   Трошкин поднял бокал и встал.
   – Товарищи, – негромко начал он, – Гаврила Петрович, Вася, Федя. Пришел Новый год. И я вам желаю, чтобы в этом новом году у вас все было по-новому.
   Трошкин поочередно чокнулся с каждым и выпил. Выпили и они.
   – А теперь, – он улыбнулся и потер руки, – минуточку… – Он встал и пошел из комнаты.
   – Куда это он? – спросил Косой Хмыря.
   – А я знаю? У него теперь ничего не поймешь.
   – Совсем озверел, шакал, – вздохнул Али-Баба.
   – Тук-тук-тук! – раздался радостный голос Трошкина. – Кто к вам пришел?..
   Все обернулись: в дверях стоял Трошкин в маске Деда Мороза. Через плечо – мешок с подарками.
   – К вам пришел Дед Мороз, он подарки вам принес! – продекламировал Трошкин. – Федя, поди сюда, – пригласил он.
   – А что я такого сделал? – насторожился Косой.
   – Иди, иди…
   Косой приблизился.
   Достав из мешка высокие пестрые носки, подшитые оленьей кожей, Трошкин вложил их в руки Косого.
   – Носи на здоровье. Это домашние.
   – А на фига мне они? У меня и дома-то нет.
   – Будет, Федя. Все еще впереди… А пока и в тюрьме пригодятся.
   – Только и знаешь, что каркать! – расстроился Косой и вернулся к столу, не испытывая никакой благодарности.
   – Гаврила Петрович! – Трошкин продолжил роль Деда Мороза. – Это тебе, – и протянул Хмырю такие же тапочки.
   – Спасибо, – поблагодарил Хмырь, заметно обрадовавшись. – Настоящая шерсть… – по-хозяйски отметил он.
   – И это тоже тебе. – Трошкин протянул Хмырю письмо.
   Тот поглядел на конверт, прочел обратный адрес и быстро вышел из комнаты.
   – А это тебе, Вася. – Трошкин подошел и протянул Али-Бабе пару носков.
   – Давай. – Али-Баба взял носки и сунул их в карман.
   Трошкин снял маску и разлил по бокалам остатки шампанского.
   – Ну, будем, – сказал он.
   – Кислятина, – поморщился Косой. – Скучно без водки.
   – А что, обязательно напиваться как свинья? – возразил Трошкин.
   – А чего еще делать?
   – А вот так посидеть, поговорить по душам.
   – Я не прокурор, чтоб с тобой по душам разговаривать, – хмуро отозвался Косой.
   – Можно поиграть во что-нибудь, – предложил Трошкин.
   – Хе! Во дает! – Косой восхитился наивностью предложения. – Нашел фраера с тобой играть: у тебя в колоде девять тузов!..
   – А необязательно в карты. Есть много и других очень интересных игр. Вот, например, в города – знаете? Я говорю: Москва, а ты на последнюю букву – Астрахань, а ты, Вася, значит, на «Н» – Новгород. Теперь ты, Федя.
   – А что я?
   – Говори на «Д».
   – Воркута.
   – Почему Воркута?
   – А я там сидел.
   – Ну хорошо, Воркута. Теперь ты, Вася, говори на «А».
   – Джамбул, – грустно сказал Али-Баба.
   – При чем тут Джамбул?
   – Потому что там тепло, там мама, там мой дом.
   – М-да… Ну ладно, – махнул рукой Трошкин. – Давайте тогда так: я выйду, а вы что-нибудь спрячьте. А я вернусь и найду.
   – Ты бы лучше шлем нашел, – посоветовал Косой.
   – Мы будем прятать, а ты в дырку смотреть, да? – недоверчиво отозвался Али-Баба.
   – Ну хорошо, – терпеливо согласился Трошкин, – тогда пусть Федя выйдет и спрячет, а ты следи, чтобы я не подглядывал.
   – Почему я? – обиделся Косой. – Чуть что, сразу Федя!
   – Пасть разорву, паршивец этакий! – строго пообещал Трошкин.
   – Пасть, пасть… – сразу струсил Косой и, взяв со стола спичечный коробок, пошел его прятать.
   – Слушай, Доцент, ты когда-нибудь был маленький? – неожиданно спросил Али-Баба.
   – Был.
   – У тебя папа-мама был?
   – Был.
   – А зачем ты такой злой? Зачем такой собака?
   Трошкин посмотрел на Али-Бабу трошкинскими своими глазами.
   – Эх, Вася, Вася!.. – вздохнул он.
   Скрипнула дверь. На пороге обозначилась безмолвная фигура Косого.
   – Спрятал? – обернулся к нему Трошкин.
   – Хмырь повесился… – тихо и без всякого выражения проговорил Косой.

 
А через год попал я в слабосилку,
Все оттого, что ты не шлешь посылку,
Ведь я не жду посылки пожирней,
Пришли хоть, падла, черных сухарей… —
 

   с чувством пропел гардеробщик. Налил себе стакан водки, чокнулся с человеком, которого мы видели в кепке (сейчас он был без кепки). Выпил и заплакал.
   – Митяй, – спросил он человека без кепки, – ты меня уважаешь?
   Митяй кивнул.
   – Пришить его надо, легавого этого. Всю песню мне испортил.
   В дверь постучали сложным условленным стуком.
   Двое вскочили из-за стола. Гардеробщик встал за дверь, а Митяй взял со стола второй стакан, кинул его под кровать. Потом быстро открыл дверь и отскочил.
   В дверях стоял Белый-Доцент.
   – Э-э-э… – пьяно хихикнул гардеробщик. – Сам пришел…
   – И ты здесь… – прохрипел Доцент, закрывая за собой дверь, устало прислонившись к косяку. – А я было к тебе сунулся, да только почувствовал: засада там. Я чувствую. Я всегда чувствую… Схорониться мне надо, Митяй…
   – Пошли, – сказал Митяй, надевая пальто.
 
   Трое подошли к каркасу строящегося дома, по деревянным мосткам полезли вверх.
   – Куда это мы? – спросил Доцент.
   – Идем, идем…
   На площадке девятого этажа Митяй остановился.
   – Вот и пришли, – сказал он.
   Доцент огляделся. Стен у дома еще не было, внизу пестрыми огнями переливалась новогодняя Москва.
   В руках Митяя сверкнул нож. Гардеробщик достал из кармана опасную бритву.
   – Понятно, – прохрипел Доцент, отступая на край площадки.
   Митяй замахнулся ножом, потом, изогнувшись в прыжке, выбросил вперед руку. Доцент едва заметным движением увернулся, в какую-то секунду оказался за спиной Митяя и двумя руками с силой толкнул его в спину.
   Митяй балансировал на самом краю площадки, пытаясь удержаться. Доцент легко подтолкнул Митяя, его нога ступила в пустоту, он с коротким криком полетел вниз.
   Сзади к Доценту подкрался гардеробщик. Взмахнул бритвой.
 
   Хмырь лежал на широкой профессорской кровати, маленький и жалкий. Косой и Али-Баба сидели рядом, а Трошкин на пуфике возле трюмо.
   – Больно, Гарик? – участливо спросил Али-Баба.
   Хмырь потрогал шею, покрутил головой.
   – Больно, Вася… – всхлипнул он.
   – Чего врешь-то? – вмешался Косой. – Откуда ж больно, когда ты и голову в петлю толком не успел сунуть!..
   – Молчи, – сказал Али-Баба. – Ему тут больно, – он постукал себя по левой стороне груди. – Да, Гарик?
   – Да, Вася, – простонал Хмырь. – Прочти! – шепотом попросил он.
   – Опять? – недовольно сказал Косой.
   Али-Баба развернул тетрадный листок, исписанный крупным аккуратным почерком, и начал читать:
   – «Здравствуй, дорогой папа! Мы узнали, что ты сидишь в тюрьме, и очень обрадовались, потому что думали, что ты умер…»
   Хмырь заплакал.
   – Интересно, – бодро сказал Косой, – какая зараза Хмыренку этому про Хмыря накапала?
   – Цыц! – рассердился на него Али-Баба и продолжал чтение: – «И мама тоже обрадовалась, потому что, когда пришло письмо, она целый день плакала. А раньше она говорила, что ты летчик-испытатель».
   – Летчик-налетчик, – усмехнулся Косой.
   – «А я все равно рад, что ты живой, потому что мама говорит, что ты хороший, но слабохарактерный».
   – Точно! Слабохарактерный… – снова перебил Косой. – Стырил общие деньги и на таксиста свалил.
   – Канай отсюда, падла! Рога поотшибаю, – вскочил, не выдержав, самоубийца и вцепился в Косого. – Хунзак паршивый! Вырядился, вылез из толчка: «Битте, дритте, данке шен!»
   – Кто хунзак? – Косой побледнел. – Ответь за хунзака!
   – Федя! – вмешался Али-Баба. – Отпусти Гарика, Гарик в очень расстроенном состоянии.
   – А ты бы помолчал, поджигатель. Кактус!
   – Что ты сказал? Это я кактус, да? А ну повтори…
   – Кактус, кактус, кактус! – кричал Косой на Али-Бабу.
   – Хунзакут, хунзакут! – вопил Хмырь на Косого.
   – Прекратите! – истошно заорал Трошкин так, что стекла задрожали.
   Трое отпустили друг друга, сели на ковре, уставившись на Трошкина.
   – Ну что вы за люди такие! Как вам не стыдно! Вам по сорок лет, большая половина жизни уже прожита. Что у вас позади? Что у вас в настоящем? Что у вас впереди? Мрак, грязь, страх! И ничего человеческого! Одумайтесь, пока не поздно. Вот мой вам совет!
   Трошкин поднялся и вышел из спальни.
   Хмырь, Косой и Али-Баба недоуменно переглянулись.
   – Во дает! – сказал Косой.
   Али-Баба встал, прошелся по комнате, поцокал языком.
   – Правду он советует, этот ваш Доцент. Идем в тюрьму!
   – Во-во! – усмехнулся Косой. – Рябому он тоже советовал-советовал, тот уши развесил, а он ему по горлу: чик! От уха до уха!
   – Сколько у меня было? – спросил себя Али-Баба. – Один год! – Он поднял палец. – Сколько за побег дадут? Три. – Он поднял еще три пальца. – Сколько за детский сад и за машину? Ну пускай десять! – Пальцев уже не хватило. – Сколько всего будет?
   – Четырнадцать, – сипло сказал Хмырь.
   – И что вы думаете, я из-за каких-то паршивых четырнадцати лет эту вонючку терпеть буду? Которая горло по ушам режет, да? Не буду! Вы как хотите, а я пошел в милицию!
   – Вась, а Вась, – с уважением сказал Косой, почувствовав в Али-Бабе новое начальство. – А я давеча ему говорю: у меня насморк, а он…
   – Да хватит тебе, надоел ты со своим насморком! – Хмырь поднялся, оглянулся на дверь и пальцем поманил к себе товарищей…

   Полковнику Верченко Н.Г.
   от зав. детским садом № 83
   Трошкина Е.И.

ЗАЯВЛЕНИЕ —

   писал Трошкин за столом в кабинете Мальцева.
 
   …Иду раскрываться. Если что случится, прошу никого не винить.

Е. Трошкин.

   Трошкин скатал записку в трубочку и сунул ее в стакан с карандашами. Встал и решительно зашагал из кабинета…
   Он раскрыл дверь в спальню, но там было пусто.
   – Эй, где вы? – позвал Трошкин.
   – Здеся! – отозвался с веранды голос Косого.
   Косой, Хмырь и Али-Баба сидели на корточках, держа в руках конец ковровой дорожки, идущей к двери.
   – Что это с вами? – спросил, войдя, Трошкин.
   – Ковер чистить будем, – сказал Али-Баба.
   – Ладно… Вот что, товарищи. Финита ля комедиа… Прежде всего снимем это. – Трошкин взялся рукой за челку и дернул вверх. – Раз! – Парик не поддался – спецклей был на уровне. Тогда Трошкин дернул посильнее… – Два!
   – Три!! – неожиданно скомандовал Али-Баба, и троица дружно дернула дорожку на себя.
   Ноги у Трошкина поехали, он взмахнул руками и грохнулся на пол…
 
   Евгений Иванович Трошкин лежал на полу, закатанный в ковер, так что торчала только голова с одной стороны и подметки сапог – с другой. Во рту у него был кляп, сделанный из новогоднего подарка.
   Хмырь, Косой и Али-Баба, развалясь в креслах, курили профессорские сигары, отдыхали, наслаждаясь определенностью положения. А за окном начинался первый день нового года.
   – Ну, понесем! – сказал Али-Баба.
   – Сейчас, – лениво отозвался Косой.
   – Ай-ай-ай!.. – зацокал языком Али-Баба. – А если б мы еще и шапку принесли! Доцент кто? Жулик. Жуликов много, а шапка одна.
   – Да, – сказал Хмырь. – За шлем бы нам срок сбавили. И куда он его дел – все вроде обошли…
   – У-у! Жулик! – Косой легонько и боязливо потолкал Трошкина ногой. – Я тебе говорил: у меня насморк. А ты: пасть, пасть… Нырять заставлял в такую холодину…
   – Когда это он тебя заставлял нырять? – спросил Хмырь.
   – А когда нас брали… Помнишь, пришел: «Я рыбу на дно положил, а ты ныряй»… А мороз был градусов тридцать…
   – Постой, постой, – насторожился Хмырь. – Чего он тогда про рыбу-то говорил?
   – Я его спрашиваю: продал шлем? А он: в грузовик, говорит, положил и толкнул с откоса…
   – Да нет, про рыбу он что?
   – Рыбу, говорит, поймал в проруби, где мы воду брали, и на дно положил. А ты, Косой, говорит, плавать умеешь? У-у-у… – Косой снова потолкал Трошкина ботинком.
   – В проруби он шлем схоронил! Вот что! В проруби, больше негде ему быть! – закричал вдруг Хмырь, осененный внезапной догадкой.
   Трошкин задергался в своем коконе.
   – Точно!! – заорал Косой. – Смотри на него – вспомнил, зараза! В проруби он, в Малаховке! Гарик, чего ж ты молчал? Во жлоб! Хоть бы записку оставил, когда вешался!
   – Пошли! – сказал Хмырь.
   – А его? – напомнил Али-Баба.
   – Пусть сами забирают, – распорядился Хмырь. – Такого кабана носить!.. Пошли!

* * *

   К даче подъехал красный «Москвич», из него вылезла Людмила с картонной коробкой, на которой было написано: «Керогаз».
   – Археологи, ay! – крикнула она.
   Дача стояла тихая, заснеженная, с темными слепыми окнами.
 
   Напротив лодочной станции Хмырь, Косой и Али-Баба стояли на коленях у проруби и заглядывали в черную дымящуюся воду.
   – Нету здесь ни фига, – сказал Косой.
   – Там он, – убежденно сказал Хмырь. – На дне. Нырнуть надо.
   – А почему я? – заорал Косой, отодвигаясь от проруби. – Как что, сразу Косой, Косой! Вась, а Вась, скажи ему, пусть сам лезет!
   – Холодно, – сказал Хмырь. – Я заболею.
   – Во дает! Щас вешался насмерть, а щас простудиться боится! – сказал Косой и осекся: к ним по льду шел… Доцент!
   Доцент оброс щетиной, щеку и лоб пересекала широкая ссадина, рука была замотана окровавленной тряпкой, а в руке опасная бритва.
 
   – Скажите, пожалуйста, – Трошкин притормозил профессорский «Москвич» и высунулся в окошко, – где тут лодочная станция?
   – Там… – показал мальчишка лыжной палкой.
 
   Косой стоял, оглушенный холодом, мокрая одежда на нем леденела.