Страница:
23 февраля
Необходим план действий. Махимо пригласил меня пожить у них. «Оставайся и учись». Учиться чему? Узнать еще больше об эзотерических целителях городского толка? Конечно, что же еще. Что я могу, жить какое-то время здесь и изучать практику Махимо. Что я хочу, попасть к hatun laika, шаману-мастеру, настоящему сельскому колдуну. Что необходимо: разобраться с тем, что случилось со мной в джунглях.
Письмо от Стефани. Почему именно от нее, столько людей. Отослано, видимо, в день моего отъезда. Благодарит за обед, извиняется за свою «позу». Мне кажется, я ей нравлюсь. Прекрасно. Я раскрою секреты человеческого сознания. Моими лабораториями будут джунгли, покрытые лесами плоскогорья, дикие пустынные просторы земли. Я на опыте изучу состояния сознания и культуру врачевания у примитивных, но искусных мистиков, тщательно соберу их мудрость и перекодирую ее в рабочую, западную форму. С ее помощью. Западный психиатр с классическим образованием, рационалист. Инь в дополнение к моему Ян. Левосторонний разум к моему правостороннему. Мы построим мост через пропасть между инстинктивной мудростью предков и прагматическими, потом и кровью добытыми «фактами» современного цивилизованного человека. Рука в руке, Идеальное равновесие. Прямо вперед.
Почему я неизбежно примеряюсь, как к самке, к каждой красивой женщине, которую встречаю? Это у тебя лимбическая функция. Все сводит! к сексу. Лимбический мозг. Поговорить об этом завтра. Лекция для студентов Моралеса. Запудрить им мозги… теорией мозга. Однако ничего не скажешь, я ее… чувствовал той ночью в джунглях. Интересно, как на самом деле выглядит ее спальня. Я пошлю ей открытку. Например: «Дочь Рамона была очаровательна. Как я хочу, чтобы ты была ею».
Не забыть купить помаду для Лииты. Она более настоящая в этой паре. Махимо говорит уверенно, но она выглядит так… Может, все дело в беременности. Здоровье. Невинность. Могущество. Он держит ее, словно собаку, на короткой цепи.
В четвертом часу следующего дня профессор Моралес представил меня своему классу как молодого доктора психологии из Соединенных Штатов. Мне уже было очевидно, что Моралес в университете — явление уникальное, и не только потому, что он индеец. Во время забастовки я не видел здесь ни души, за исключением сторожа, персонала кафетерия и — преданных студентов старого профессора. Я слышал самый конец ею лекции, и я понял, что он принадлежит к редкой породе преподавателей, которые не только учат, но и воспитывают, просвещают, дают образование; он создал атмосферу познания, в которой живут его студенты, завоевал их уважение, каждого персонально включил в процесс обучения. Я уверен, что он дал им больше, чем обещает университетский каталог. А сейчас пришла моя очередь.
Я начал с высказывания Лайолла Уотсона: «Если бы человеческий мозг был настолько прост, что мы могли бы понять его, то мы были бы настолько просты, что не сумели бы этого сделать». Далее я стал излагать основы теории трех мозгов.
Теория трех мозгов, объяснил я, тесно связана с эволюцией гомо сапиенс. Эта теория представляет человеческий мозг в виде трех «субмозгов», развившихся отдельно и независимо: древний мозг рептилии, лимбический мозг и самый молодой — неокортекс.
Первый, мозг рептилии, почти не отличается от примитивного мозга, который руководил динозаврами. Этот мозг регулирует и поддерживает всю машину человеческого тела, включая рост и регенерацию тканей, движение, кровообращение, дыхание и другие физические системы. Это обычный мозг, необходимый инструмент выживания для древних рептилий; они не умели оценивать свои решения и если уже принимали их, то потом своего мнения не изменяли.
Недостаток ума динозавры компенсировали грубой силой, они шли напролом, вместо того чтобы намечать маршрут по жизни. Для огромных рептилий не было хищников, которые бросили бы вызов их величию, и сложность устройства рептильих мозгов была прямо пропорциональна простоте их жизни.
С вымиранием динозавров и развитием млекопитающих набор средств выживания стал более сложным. Окружающая среда предъявляла к теплокровным, более уязвимым млекопитающим такие требования, что их мозг увеличился в размере (пропорционально весу тела) почти в сто раз по сравнению с мозгом холоднокровных рептилий. У первых гуманоидов инстинкты рептильного мозга уже были дополнены новым нейрокомпьютером — лимбическим мозгом.
В то время как мозг рептилии как у динозавра, так и у человека, запрограммирован на неукоснительное соблюдение инстинкта, лимбический мозг снабжен программой на новом языке: это язык эмоций. Постепенно лимбический мозг стал основным движителем человеческого опыта; в этот движитель заложены четыре эмоционально нагруженные программы: бояться; питаться; сражаться; и — секс [В оригинале — four F's: fear, feeding, fighting and sex]. Эти четыре приводных ремня управляют человеческим поведением с момента рождения нашего вида.
Лимбический мозг отвечает за строительство оград и укреплений, за территориальное мышление, за набеги и грабежи в соседних деревнях, за клеймение как врага всякого, чей цвет кожи или черты лица не такие, как у меня.
Под управлением эмоционально подвижного, нерационального, остроицтуитивного лимбического мозга древние люди начали организовываться в деревни и племена охотников и собирателей, разрабатывать общественные ритуалы и законы для регулирования и усмирения импульсов лимбического мозга.
Сто тысяч лет тому назад вследствие какого-то странного, до сих пор необъясненного эволюционного скачка мозг Homo sapiens увеличился в размере почти вдвое. Одним махом Природа обеспечила наших предков мощнейшим нейрокомпьютером, пользоваться которым нам придется учиться еще тысячи лет. Неокортекс, новая кора головного мозга, поставил рациональные рамки логического контроля для суеверий и ритуального мышления лимбического мозга.
Левая и правая полусферы неокортекса связаны с математическим, пространственным и абстрактным мышлением. Его лобные доли являются средоточием высших функций мозга, о которых мы мало знаем, но которые, несомненно, заключают в себе способность предвидения. Способность видеть инструмент или оружие, таящиеся в форме костей, видеть скульптуру в толще камня, смотреть в будущее и планировать посев и сбор урожая, воображать и мечтать — все это поставило человека особняком от других животных и позволило ему самому ковать свою судьбу.
Благодаря простейшему инструменту — палке для выкапывания корней, которая стала затем примитивным рычагом, в дальнейшем — плугом, люди обрели контроль над своим окружением. Рука Природы соединилась с рукой человечества.
Появление неокортекса было рассветом того, что мы называем рассудком, поскольку именно с ним пришла способность мозга рассуждать о самом себе. Теперь каждый человек, увидев свое отражение в лесном пруду, не станет бежать или швырять камни, но остановится, очарованный своим образом, и будет смотреть, и начнет понимать себя. До этого исторического момента человек был способен воспринимать окружавшую его среду; но теперь он начал воспринимать кое-что еще: собственное отражение в Природе. Он приобрел способность рассуждать о себе, о жизни и судьбе, о Боге.
Неокортекс — это также и речь. Язык позволяет нам определять и сообщать другим опыт наших ощущений и нашей внутренней жизни. Лимбнческий мозг не обладает могуществом речи, которая в качестве средства общения заменяет язык тела, жесты, символы и музыку. Теперь зрелище, звук, запах, вкус, осязание, эмоции — все те стимулы, которые лимбический или рептильный мозг только отмечал и реагировал на них, — могут быть выражены словами.
Мозг рептилии обслуживал самодостаточное существо — динозавра; лимбический мозг прекрасно служил членам небольших групп или охотничьих стай. Неокортекс потребовал более крупной общественной формации для создания культуры, в которой может реализоваться его потенциал, для создания науки, музыки, ремесел, архитектуры.
Разум увеличился за счет увеличения количества разумных мозгов, объединенных в общество; верования, традиции, фольклор и знания образуют мыслящее общество, некое совокупное сознание, превосходящее сумму своихчастей. В скором времени благодаря торговле установились и развились связи между отдельными городами. В конце концов вся Земля покрылась глобальной сетью торговли и связи. Но вот те четыре программы примитивного лbмбического мозга необходимо было ограничить, для того чтобы смогли существовать вместе большие количества индивидов. Религиозные заповеди, требования и всеобщие законы для того и создаются, чтобы ограничить эмоциональные и часто агрессивные инстинкты лимбического мозга.
Все это довольно скучный материал, но студенты профессора Моралеса проглотили его. Я мог бы еще рассказывать о десяти миллиардах нейронов человеческого мозга и о ста триллионах битов информации, которая в них обрабатывается. Я мог бы толковать о нейронных сетях, голографической памяти, о теории локализации мозговых функций, о нейротрансмштерах, синаптическнх щелях и об устройстве рецепторов, и они мужественно старались бы все это понять. Но они фактически получили только простую эволюционную модель: телесный мозг, чувствующий мозг, думающий мозг.
Фернандо, рыжий юноша-испанец, поднял руку:
— IDisculpeme, doctor, pew que es la conciential. Что такое сознание?
Я глубоко вздохнул и сказал:
— Я не знаю. Кажется, это не поддается точному опреде лению, так же как Бог или любовь. Мы все знаем, что у нас это есть, но не знаем толком, что это такое. Пробовали определить это как компонент бодрствующей осведомленности, которую индивид воспринимаете любой данный момент. Но это определение недостаточно хорошее. Сознание — это наша осведомленность о нашем чувственном опыте, но эта осведомленность не может быть ограничена состоянием бодрствования. Ведь во сне мы тоже видим, слышим, обоняем, пробуем на вкус, осязаем. Нам необходимо исследовать пределы нашего восприятия, как сознательного, так и бессознательного, прежде чем мы сможем подступиться к определению сознания, или разума.
В лабораториях США мы рассекаем мозг и изучаем его ткани. Но, подобно тому как «мокрость» воды не может быть описана формулой Н 2О или объяснена свойствами кислорода и водорода, из нейрологии человеческого мозга нельзя вывести свойства сознания.
Я стер с доски свою примитивную схему мозга.
— Нo сам тот факт, что вы способны задать этот вопрос и что мы сражаемся здесь с этими проблемами, говорит о величии нашего нового мозга, — я похлопал себя по лбу, — этого неокортекса. Я знаю, что я не ответил на ваш вопрос. Это хороший вопрос, но на этот вопрос, как хотите, вам надлежит ответить самим.
— Мокрость воды… — сказал професор Моралес, когда лекция закончилась и студенты поблагодарили меня. — Весьма интригующе.
— Джон Стюарт Милль, — сказал я. — Это старая метафора.
— Вы накопили массу знаний, — сказал он, взглянув на циферблат над классной доской. Там было 3:15. С тех пор, как я пришел, эти часы не сдвинулись ни на минуту. Возможно, они показывают 3:15 уже несколько лет.
— Мне тоже так кажется, — ответил я. — Но от этого мало проку, если я их не понимаю. Можно накапливать знания до посинения, но ни капельки от этого не поумнеть. Я думаю, мудрость приходит тогда, когда можешь взять всю эту информацию, — я обвел рукой класс, пустые парты, — использовать ее и открыть что-то, касающееся тебя. Самоотразиться. Я обернулся к профессору:
— Наверное, вы это имели в виду, говоря о различии между приобретением опыта и служением опыту, не так ли?
Он кивнул:
— Более или менее. Так каким же был ваш опыт в джунглях?
Я рассказал ему, как нашел Рамона, о ягуаре, о психоделических свойствах аяхуаски, о змее Сатчамама, о моем отражении в лагуне, о кондоре, об ощущениях умирающего. Рассказал все. И еще немного о молодой женщине, как если бы это была еще одна из галлюцинаций. Я старался также объяснить свои ощущения в спальне Стефани.
Профессор Моралес слушал внимательно, но с бесстрастным лицом. Когда я закончил, он повернулся ко мне и спросил:
— Как вы думаете, что это все означало?
— Не знаю, — сказал я во второй раз за этот день. — Моим доминирующим чувством был страх. Он заслонил мне пуп… У меня осталось яркое чувство, что что-то должно было произойти еще, что дальше было что-то…
Я опять замолчал.
— Это как лагуна. Стоишь на краю обрыва, а прыгнуть боишься. Лнмбическая реакция. Страх.
— Мифически говоря, аяхуаски берет тебя на встречу со смертью, — сказал Моралес. — «Запад» в Волшебном Круге есть место, где ты лицом к лицу встречаешь смерть и она забирает тебя.
— Воскрешение? Возрождение?
— В мифическом смысле, да. Шаман — это тот, кто уже умер. Он преодолел свой наивысший страх и теперь свободен от него. Смерть его больше не призовет. Он не отбрасывает тени.
— Но я не умер. Рамон вернул меня.
— Потому что вы не были готовы к этому опыту. Аяхуаска, подобно всякому священному снадобью, указывает место разветвления дороги: она помогает идти, но она бесполезна и сбивает с толку, если ты не на том пути, с которого надо было начинать. Дон Рамон вел ваш ритуал и, должно быть, почувствовал, что вы не подготовлены.
— Каким образом?
Моралес только взглянул на меня и удивленно поднял брови. Что за глупый вопрос.
— Как вы думаете, что могло случиться со мной, если бы Рамон не вернул меня?
— Для ответа на этот вопрос у вас уже больше знаний, чем у меня, — сказал он. — Может быть, какой-нибудь опасный психотический эпизод? Но, с другой стороны, западный человек обычно ассоциирует шаманский опыт с психозом, не так ли?
— У-гу. Если на реальность смотреть по-западному, то мир духов и всего такого есть психотический мир. То есть ненормальный.
— Оставьте западной культуре самой определять нормальность, — сказал он.
— Что такое Сатчамама? — спросил я.
— Дух Амазонки. Великий змей.
— Архетип?
— Лучше сказать, архетипный дух.
— Я думал, что он реален.
— Конечно, вы так думали. А он и был реальным. Как вы можете провести различие между реальным змеем, которого вы встретили в бодрствующем сознании, и змеем, которого увидели во сне?
— Это старый вопрос, — сказал я. — Единственное различие в том, что в первом случае мои глаза открыты, а во втором — закрыты.
— А шаман сказал бы, что если вы видите сердцем и чувствуете головой, то положение ваших век не имеет никакого значения.
— Где найти шамана, который мне это покажет?
— Что вы думаете о Махимо? — спросил он.
Я сказал ему, что я думаю. Что он очень похож на других городских целителей, которых мне пришлось видеть, что он не оригинален, напыщен, что он пригласил меня пожить и поучиться у него, но меня больше интересует работа liatun laika, шамана — колдуна высшего уровня, о котором Моралес упоминал раньше.
— Через две недели у нас начнутся каникулы, — сказал он. — Они продлятся две недели. Я планировал небольшой пешеходный маршрут по altiplano вдоль реки Урубамба.
— Я тоже собирался пойти туда, — сказал я, пристально глядя на него. — Ищу переводчика.
Профессор Моралес собрал с парты мел и ссыпал его себе в карман.
— Я не нанимаюсь, юный мой друг, — ухмыльнулся он.
— Я не имел в виду…
Он махнул рукой.
— Но если вы умеете путешествовать налегке и спать под открытым небом, то я приглашаю вас с собой. У меня будет компаньон, а вы немного поучитесь кечуа.
— Спасибо. Честно говоря, я не могу позволить себе переводчика. У меня едва хватает на гостиницу.
— Примите предложение сеньора Гомеса, — сказал он. — Вы сэкономите деньги, которые собираетесь потратить на комфортабельную гостиницу, и, может быть, научитесь чему-нибудь новому. А через две недели посмотрим, что нас ожидает там, за городом.
Так мы и порешили. Мы заберемся на высокое перуанское плоскогорье, altiplano, и предпримем поиски hatun laika, классного шамана. А пока что я поживу две недели у Махимо и Аниты. «Оставайся у нас и учись», — сказал Махимо, и я согласился. Я узнал, что Махимо — талантливый ясновидец и загадочный целитель: его практика включала каббалу, таро, йогу, систему питания, использование трав и прикладную астрологию — он называл ее космобиологией.
Хотя лечебная практика Махимо была здоровой и хорошо служила его пациентам, ей не хватало зрелищности. Его приемы включали наложение рук, массажи, водные процедуры, акупунктуру, лекарственные травы. Я узнал, что он пользуется помощью двух духов-наставников, которые помогают ему не только в постановке диагноза, но и в самом лечении. Какими бы ни были его паранормальные таланты, всегда находилось достаточно психологических и физиологических фактов, чтобы объяснить результаты его усилии.
Я узнал также кое-что о стремлении людей обращать свою веру на что-нибудь новое. Махимо был достаточно трезвого мнения о своих диагнозах и хорошо отличал случаи, требующие его паранормального или фитотерапевтического вмешательства, от чисто психических заболеваний. В последнем случае он отсылал пациента ко мне, и скоро я стал известен как el medico amerkano, гринго-целитель. По своему обыкновению, я тщательно записывал истории болезни пациентов Махимо; некоторые из них были впоследствии опубликованы в «Мире целителей», например, Paliza, перуанский художник с параличом всех конечностей (квадраплегия) — он потом танцевал на своей собственной свадьбе.
Махимо был выдающимся сенситивом, у меня на этот счет нет никакого сомнения. У него были удивительные способности ясновидца, но, несмотря на то что он играл роль мистика блестяще и снискал себе славу целителя Божьей милостью, величайшая его тайна заключалась в том, что жена Анита превосходила его как целитель. Она неизменно присутствовала при определении диагноза, а его обращения к ней за помощью маскировались грубым и пренебрежительным поведением.
Он никогда не снимал эту маску, никогда не признавал ее превосходства, за одннм-единственным исключением; это было под конец второй недели, когда она сказала, что мне пора научиться видению.
*6*
Изменяющий глаз изменяет все.
Уильям Блейк
Мы с Анитой стали друзьями. Однажды утром, в середине второй недели моего пребывания у них, я сопровождал ее по базару. После того, как мы в течение полутора часов щупали авокадо, уворачивались от свиней, пробовали на упругость апельсины, торговались за лаймы, нюхали канталупы, переступали через цыплят, обдирали кукурузные початки, спешили, как собаки, простукивали арбузы, сталкивались с домохозяйками и детьми и набили доверху две bolsas, я повернул к центру города и направился в кафе «Рим».
Она, конечно, запротестовала. Я подозревал, что она никогда не бывала в ресторане. Я прислонил bolsas к древней стене инков и заказал две порции кофе и сладости.
— Расскажи мне о… животных, которых видит Махимо, — попросил я, наклонившись через столик. — И которых ты видишь.
Ее взгляд, блуждавший по ресторану, остановился на мне и опустился на скатерть.
— Это животные силы, — сказала она. — Силы природы.
Официант в белом пиджаке поставил перед нами кофе и сладкие хлебцы на тарелке, достал сахарницу и пододвинул ее в центр стола.
— Они существуют в природе, — продолжала она, когда ушел официант. — Это природные энергии, которые с тобой объединяются. Животные силы служат тебе, а ты служишь им. Это часть тебя. Они привязаны к нам в каждой из семи чакр. Она смотрела, как я снимаю фольгу с кубика масла.
— Это простые формы энергии, но они очень могущественны. Как духовные наставники соединяют нас с духовным миром, так и мы соединяем животных силы с нашим миром. А они соединяют нас с природой.
— На что они похожи? — спрашивал я, силясь понять ее.
— Животные.
— Так что, у меня есть семь таких животных?
Она сделала глоток кофе и покачала головой:
— Нет. Они не всегда соединены с твоими энергетическими центрами; иногда они прячугся или слишком молоды, чтобы быть на что-либо похожими. Конечно, ты можешь иметь их и больше. Иногда на одну чакру приходится два животных.
Она разломила хлебец пополам и протянула мне половинку. Я засмеялся и отрицательно мотнул головой. Я рассматривал ее глаза и не могповерить, что они видят что-то такое, чего не вижу я.
— Как ты их видишь?
— Для этого не надо смотреть, — сказала она. — Это трудно объяснить.
— Какие животные мои? — спросил я. — Что ты видишь?
Она немного помолчала, как бы взвешивая, и сказала:
— Здесь есть кот, ягуар, вот здесь. — Она прикоснулась к своему круглому животу. — Но твои отношения с ними запуга ны. Есть также большой черный кот, который… идет за тобой следом; но оба они — одно и то же. Потому что ты не принимаешь его, не признаешь частью себя. А он есть часть тебя. Он выслеживает тебя. Он очень силен. Он бросает тебе вызов, стремится встретить тебя лицом к лицу.
Она снова положила ладонь на свой живот.
— Здесь центр всей жизни, здесь внутри меня растет мой ребенок, и ты тоже был привязан здесь к своей матери и питался в ее животе. Этот кот — это твоя мать, она ищет, как вскормить тебя, как передать тебе силу. Не твоя биологическая мать, ко нечно. Я говорю о Земле.
— О Земле?
Она кивнула.
— Пачамама, великая мать, дает нам в дар светящуюся энергию, жизненные силы, которые мы представляем как животных силы. Они находятся с нами до того дня, когда мы возвращаем наше физическое тело, отдаем его Земле. Этот ягуар — твоя главная сила в природе. Твой кофе остыл.
Она придвинула ко мне блюдце с чашкой. Я взял чашку и выпил все сразу.
— А что еще?
Она отодвинула в сторону сладости и смела крошки со скатерти в свою салфетку.
— А еще олень. — Она прикоснулась к основанию своего горла и улыбнулась. — Самец с великолепными рогами. Вместе с ним сова, она сидит на одном из рогов. Они находятся в твоей горловой чакре — у тебя это центр выражения и связи. В этом большое достоинство и мудрость. Это очень красиво.
— Это все?
— Они наиболее оформлены. — Она нахмурилась и уставилась в скатерть.
— Ну?
Она качала головой.
— Скажи же, — просил я.
— Есть что-то еще. Это не твое. Я говорила с Махимо об этом… Оно откуда-то со стороны.
— Что же это?
Сознаюсь, она завладела моим вниманием полностью.
— Птица. Похожа на орла. Он тоже идет за тобой следом. Он… выслеживает тебя.
— Чего он хочет?
— Я не знаю, — сказала она. — И ты не будешь знать, пока не столкнешься с этими силами.
— Как я это сделаю?
— Есть много способов. Тебе пора научиться видеть. — Она положила руки на колени и кивнула. — Да. Я поговорю с Махимо. Мне кажется, уже пришло время тебе научиться видеть.
10 марта 1973
— Махимо и Анита припасли что-то для меня. Мое «ученичество» у них близится к концу. Через три дня в университете начнутся каникулы, и мы с профессором Моралесом идем в поход. Они были очень добры ко мне. Махимо обеспечил меня материалом для размышлений, и вообще, мне повезло с ними; я имел возможность наблюдать практическое применение настоящих пародных методов целительства в хорошем исполнении. За эти же две недели я узнал кое-что новое о вере. Я видел эту веру в глазах людей, которые выстраиваются ежедневно у двери Махимо. Бедняки, средний клас, даже один высокий чин из верховного суда. На днях предприимчивая старуха-индеанка поставила свою жаровню здесь же, на улице, и принялась выпекать лепешки для очереди. Больные на костылях, парализованные, ослабленные, больные диабетом, кожными болезнями… Что-то в этом есть от Ветхого Завета. Или Нового. Или от приемной центрального госпиталя Сан-Франциско. Как бы то ни было, мне очень хочется во всем этом разобраться глубже. Посмотреть, что еще таится в сельских районах.
— Сегодня заходил и armaria, отдал около десяти баксов за набор губной помады из Соединенных Штатов. Для Аниты.
— Все еще пытаюсь расшифровать ее высказывания о животных силы. Пробовал выжать из нее больше, но она только ходит немой тенью за Махимо да соглашается с его небрежными замечаниями по духовным вопросам.
Любопытная пара. Его грубость, столь мне претившая вначале, является, по-видимому, своеобразной формой machismo, мужского духовного шовинизма. Его подавляют способности Аниты в тех областях, где он считает себя мастером высшего класса. Она живет тем, о чем он говорит, и он это знает. Мужская реакция на уровне коленного рефлекса: подавить ради собственной безопаспости.
— Пачамама, Мать-Земля. Это для меня открытие. Сколько моих психологических проблем, проблем западной психологии, запутано вокруг мамы. Это шанс дать ей свободу. Нет необходимости всю жизнь чувствовать себя покинутым, отлученным от материнской груди, заброшенным во враждебный мир, изгнанным из рая. Индеец (через ритуалы перехода?) связывает себя с Великой Матерью, Пачамамой, Землей; она продолжает кормить и одевать нас, дает нам кров и даже принимает нас в смерти.
Сегодня после обеда Махимо попросил у меня взаймы мой охотничий нож. Он восхищался этим ножом всю неделю. Я подарю ему этот нож, когда он соберется вернуть его мне. Извини, Брайен, но я уверен, что ты меня одобрил бы.
Не забывая о своем прежнем опыте, я твердо намерился посвятить себя тому неизвестному ритуалу, который планирует чета Гомесов, и теперь выполняю простое предписание: пост (опять), на этот раз трехдневный; есть можно только пчелиную пыльцу, пить только лимонную воду и чай на травах. Два раза ежедневно прочищать чакры водой из Тамбо Мачей.