— (Ты, подонок, я не буду убивать для тебя… я не могу.)
Ему было известно, что я не могу сделать это, потому что я гидран, и что со мной может быть после этого. С другой стороны, я не мог не подчиниться, потому что я не до конца гидран и недостаточно силен, чтобы остановить его. Потому что он был сильнейшим и непревзойденным, сильнее, чем мы вместе.
— (Джули…) — Я нашел ее в темнице сознания и попытался установить контакт, чувствуя ее ответную реакцию.
Она взяла мою руку. Но это было рукопожатием через тюремную решетку. Опять же благодаря любезности нашего мучителя, который наслаждался своим могуществом, позволив нам эту маленькую слабость.
— (Кот!) — Ее голос наполнил меня, она знала обо всем, что было на уме у Рубая. — (Зачем ты пришел?)
Ее чувство вины было той слабостью, которую Рубай использовал против нее, как и мое чувство вины и мою раздвоенность по крови. Мы были как мухи в его паутине, и всякий раз сопротивление Рубаю оборачивалось против нас.
— (Джули, он не может заставить меня…) — Я посмотрел на базуку, пытаясь уверить себя в этом и понимая в то же время, что ему известны все мои тайные страхи и он обернет это против меня. И он прервал наш контакт. Пальцы Джули соскользнули с моих, моя рука упала… Я остался один…
В комнату входил Зибелинг. Рубай сконцентрировал свой мощный телепатический луч на нем. Теперь он контролировал всех троих. Непроизвольно я повернулся в сторону двери. Зибелинг ступил в полосу света. На его лице были написаны беспомощность и обреченность — как у Джули. Его глаза перебегали от Джули ко мне, от меня к Рубаю и обратно. Я поднял ружье — Зибелинг был у меня на прицеле.
— (Нет, я не хочу делать этого!)
Однако я не в состоянии был установить с ним контакт — он потерян для меня, так же как и Джули. Мои руки держали базуку наизготовку, и Зибелинг чувствовал дыхание смерти.
— Доктор Зибелинг, — Рубай кивнул. — Что ж, цепочка замкнута, и мы можем приступить к финальной части шоу.
Он произнес эти слова вслух, неизвестно зачем. Я стал ощущать его давление, сначала едва заметное, затем усиливающееся; у него была уйма времени, и он хотел вполне насладиться нашими конвульсиями. Я уже не в состоянии был больше сопротивляться. Я знал, что если не подчинюсь на этот раз, мое сознание разлетится на миллионы мелких осколков. Я не мог сделать это… не мог… Но как помешать этому? Моя рука затряслась, в то время как другая подняла оружие и навела на цель. Мой мучитель велел поместить пальцы на спусковой крючок…
Теперь обе мои руки держат оружие… Все, что я мог видеть, — Джули и Зибелинг.
И они — все, что у меня было.
И тут я не вписался в план Рубая. Мои пальцы впились в металл как его часть. Он не мог заставить меня выстрелить.
Это потрясло Рубая, на мгновение его сигнал ослабел. Он взял на себя слишком много и не оставил резервов; держать нас троих в кулаке было выше человеческих сил. Он не был богом. Я прорвался сквозь железные прутья изоляции и нашел сознанием Зибелинга.
— (Делаем сцепку!)
Однако он отверг меня: он был уверен, что я хочу застрелить его. Он отправил мне сообщение:
— (Ты маленький лживый ублюдок, как я мог купиться на твою ложь?)
— (Остановитесь!) — Мои руки тряслись от напряжения.
— (Я как чувствовал, кто ты на самом деле…) — В мгновение я ощутил все, что он всегда думал обо мне, презирая и отвергая меня. — (Надо было мне думать раньше…)
— Будь ты проклят… — Мой голос оборвался.
— (Нет, Кот! Я ошибался!) — Ужас наполнил его лицо. В это мгновение Рубай толкнул меня, и я выстрелил. Я знал, что это сделал не я, и рванул базуку в сторону. Но поздно; пучок энергии ударил Зибелинга и отбросил его на стену.
Джули закричала от его боли, и эта же боль эхом отдалась в моем сознании.
Затем Зибелинг исчез из моей головы, триумф Рубая пришел вместо него. Это была всего лишь шутка, фокус — и Зибелинг был мертв. Я заскулил, мои ноги подкосились, но Рубай железной энергетической хваткой поддержал меня. Я заставил себя посмотреть на Джули. На ее лице выражалось все и одновременно ничего.
— Прости меня, Джули, прости… — Мои руки с ружьем блуждали как лунатики.
Она бессмысленно смотрела куда-то сквозь меня.
Теперь нас осталось двое, и Рубай вновь захватил над нами полную власть.
Теперь очередь Джули, а потом — я знал это — я использую оружие против себя.
Потому что мне не хотелось жить.
В голове у меня была Джули. Я знал, что должно быть нечто более мощное, чем Рубай, — и это то, что она значила для меня, она была главным, единственным смыслом… Найти, найти ее, все остальное уже не важно… И я, вновь вырвавшись, нашел ее, вцепился и закричал:
— (Джули! Сцепку, сейчас!)
Я опять захлебнулся в темноте, но послал ей лучик света и заставил ее присоединиться ко мне.
Я ощутил приток энергии, растущий во мне, сильнее, чем когда бы то ни было… Ружье дернулось и вернулось в то же положение, как будто притянутое магнетическим полем: Рубай обрушил энергетический удар, чтобы разорвать наш контакт, но мы впились друг в друга, спаянные смертельной опасностью. Он пытался остановить наши сердца, но уже утратил контроль над нами. Тогда он направил энергию на болевой центр в моем мозгу и вырвал блокировку, установленную мной; мое тело закричало, пораженное шоком. Но это не могло поколебать мою решимость, я почти не ощутил боли — она была разбавлена, растворена, разделена…
Его атака возобновилась — он зашел с другой стороны, и его сознание попыталось ввергнуть меня в ад. И адом было мое собственное лицо, мое отвратительное лицо — Кот-полукровка, Кот, ищущий забытья в наркотиках, мелкий воришка, игрушка в чужих руках. Кот, продающий кого угодно за кредитку; я увидел свою выброшенную на ветер жизнь без прикрас. Я барахтался в этой паутине, запутываясь все больше… В считанные секунды я пережил все отвратительные и грязные эпизоды своей жизни… Передо мной прошло абсолютно все… Пока он, наконец, не приблизился к той двери, которая закрывала наиболее потаенную часть моего я, к тому барьеру, который был возведен в самом начале моей жизни. Я был окончательно приперт к стенке и поставлен перед выбором — сдаться или сломаться…
Я вошел в тот период жизни, о котором не помнил, и из темноты стали возникать картины:
— Спи, мой маленький… Пусть тебе приснятся солнце и звезды… — Это был ее ласковый голос, уводящий прочь мои страхи. Я увидел ее лицо, которое, наконец, улыбнулось мне одному… Почувствовал горячее прикосновение любви. И все исчезло, кроме счастья держать ту руку, которая была основой и смыслом всего. — Пусть тебе приснится твоя собственная маленькая планетка… — Как же я мог забыть это лицо? — Пусть тебе приснится твое будущее…
И затем, отвечая на мой вопрос. Рубай вырвал меня из сладкого сна и вернул меня в финал, где нашли конец воспоминания о счастье и надежности, покое и любви. Мои сны умерли в переулке Старого города, окрашенном красным цветом смерти… Я вновь слышал ее крики, которым никто не отвечал, крики в моей голове, доступные лишь мне одному — агония, ночной кошмар… Крики о том, чтобы это скорее закончилось…
— (Выхода нет. Кот… Лишь смерть ее и твоя смерть — наилучший выход…) — Рубай показал мне, как все должно закончиться:
— (Ты — ничто, ты остался один.)
— (Нет.)
Прошлое умерло вместе с моими грезами и снами. Но я не был одинок — ко мне пришла новая жизнь… Я был призван к ней не просто сцепкой наших сознаний, но и соединением душ, и я знал, что никогда не буду больше потерян и одинок.
Энергия, которую я теперь ощущал, была не только моей, погружающей меня в свет, теплый, чистый свет, ограждающий, перерождающий меня и дающий силы.
— (У тебя нет выхода, Рубай, ты побежден.)
Ужас, который сковывал меня все это время, вернулся к нему. Правда поставила все на свои места. Я услышал крик Рубая:
— (Нет, остановись, я не хочу умирать!)
Но было поздно, мое сознание распрямилось, как высвобожденная пружина.
Ничто уже не могло остановить меня… Я спустил курок. Ружье дернулось у меня в руках, яркая сине-белая вспышка на миг закрыла Рубая…
Он был мертв. Его смерть стала моей собственной агонией, разорвавшейся, как звезда, наполнившей меня раскалывающимися пучками света… Затем стало тихо. Как будто секунду назад все грохотало, а теперь все успокоилось. Я слышал лишь свое учащенное дыхание и сердце, которое все еще билось. Джули поднялась и с минуту смотрела на меня, держась за голову и рыдая. Я не знал, о чем она думает; она подошла к Зибелингу. Когда она опустилась подле него, я неожиданно понял, что мне помогла не двух-, а трехсторонняя сцепка. Зибелинг подсказал мне ответ Рубаю… Значит, он еще жив… Джули подняла голову и сказала:
— Спасибо тебе, спасибо, спасибо…
Кого она благодарила, осталось для меня загадкой. Глаза Зибелинга были закрыты, он не шевелился.
Я посмотрел на тело Рубая, лежащее на полу, там, где должны были лежать их тела и мое. Я отбросил базуку и вытер руки о штаны. Я не понимал, что со мной происходит: мне довелось видеть множество смертей — то, как умирают. Но я никогда не был причиной чьей-то смерти…
Глядя на Джули и Зибелинга, мигая и застегивая куртку, я почувствовал холод, как будто смерть пробралась в мои кости. Во рту был ее привкус, вокруг все источало ее отвратительный запах. Потому что я оставался гидраном душой и телом, и совершить убийство было непростительным преступлением; но, с другой стороны, я был человеком душой и телом и убил с умыслом. Я прижал руки к груди, пытаясь избавиться от ощущения смерти, которое было внутри; это ощущение пронизывало меня, как электричество. Мне захотелось убежать и замкнуться в собственном мирке. Во мне росло ощущение паники.
Я увидел, что Джули смотрит на меня.
— (Помоги мне!) — позвал я, но не мог найти ее. Слова навсегда исчезли в черной дыре, в которую я превратил Рубая сознанием и оружием… Все, что я видел, чувствовал и помнил, — рана, которая никогда не затянется.
Я больше не видел ауру, я не мог найти следов Джули или Зибелинга в своем сознании. Я понял, что никогда мне уже не удастся пересечь печальный океан тишины, чтобы найти их мысли. Мне не дано понять, что случилось с моим Даром.
Потому что я убил себя, когда убил Рубая. Я понял, что мы ушли вместе. Моя пси-способность превратилась в пепел и исчезла навсегда — вместе со всем тем, что она мне дала. Мне никогда больше не быть телепатом и гидраном, все кануло в вечность. Я поднял руку на человека, выжил и должен заплатить за это — пройти полный круг, стать вновь живым трупом, слепым, одиноким и никчемным… С небольшой разницей — теперь я знал, чего лишился.
Я дрожал, стоя рядом с трупом Рубая, прижав руки к груди, и вдруг заплакал.
Тем временем Джули телепортировалась на шахты за помощью. В один из долгих часов ожидания Зибелинг позвал меня в тишине. Я подошел, сел рядом и слушал слова, которые слетали с его губ, как горячие слезы, катящиеся по моим щекам.
Он умолял меня простить его, но я не понимал за что; говорил, что восстановит меня полностью, но зияющая в моем сознании черная дыра поглощала смысл и значение его слов. Через некоторое время слова и слезы перестали смущать нас.
Его голова покоилась у меня на коленях, а смерть смотрела на нас пустыми ледяными зелеными глазами.
Наконец вернулась Джули, усталая и измученная; ледяной ветер, залетевший за ней, был как пощечина. Она присела рядом вместе с врачом, которого привезла для Зибелинга; она смотрела только на него. С ней приехали еще какие-то люди, на которых я даже не оглянулся. Они о чем-то говорили, кажется, приказывали мне встать, — я не слушал их. Я сидел, тупо уставившись в одну точку, пока кто-то не толкнул меня ногой. В изнеможении я упал на Джули. Она подхватила меня, лицо ее выражало замешательство.
— Кот… Где ты? Кот! О Боже…
Меня попытались оттащить, но она удержала.
— Да они тут все ненормальные, — презрительно обронил охранник.
— Кот, да что с тобой?
Я теребил куртку.
— Я не чувствую тебя, Джули. Совсем не чувствую. Все ушло… — Мои глаза словно засыпало песком. Я думал, у меня больше не осталось слез, но они снова полились… Вся Галактика не вместила бы страшную и безысходную боль, терзавшую меня внутри. — Я остался один…
Я начал икать. Кто-то прыснул. Джули вытерла мои слезы рукавом и прижала меня крепче.
— Знаю, знаю… — Ее голос дрогнул, она взяла меня за руку, я поднялся и пошел за ней.
Я сидел рядом с ней в снегоходе, положив голову ей на плечо, сцепив руки.
— Все будет хорошо, — вновь и вновь повторяла она, но я совершенно не чувствовал ее.
— Это сумасшествие. Вы не можете теперь требовать этого…
Мне запомнилась шахта, я тихо сижу в незнакомой и в то же время известной мне комнате, рядом стоит Джули и защищает меня, споря с кем-то.
— Транспорт, принадлежащий Та Минг, перевозит вашу руду. В конце концов, у меня такой счет, какой вам и не снился…
Слова были для меня пустым звуком — я перестал их чувствовать. Никто не мог больше причинить мне боль, все просто сидели и глазели на меня. Поскольку для меня не оставалось ничего реального, не имело значения и то, что я как будто узнал некоторые лица.
Через некоторое время я заметил, что мои руки свободны. Затем я увидел вспышку над своим правым запястьем и что-то упало: это была красная полоска, вживленное в кожу клеймо. Но на запястье все еще оставался красный след. Его закрыли белым. А я уходил — дальше и дальше…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава 22
Ему было известно, что я не могу сделать это, потому что я гидран, и что со мной может быть после этого. С другой стороны, я не мог не подчиниться, потому что я не до конца гидран и недостаточно силен, чтобы остановить его. Потому что он был сильнейшим и непревзойденным, сильнее, чем мы вместе.
— (Джули…) — Я нашел ее в темнице сознания и попытался установить контакт, чувствуя ее ответную реакцию.
Она взяла мою руку. Но это было рукопожатием через тюремную решетку. Опять же благодаря любезности нашего мучителя, который наслаждался своим могуществом, позволив нам эту маленькую слабость.
— (Кот!) — Ее голос наполнил меня, она знала обо всем, что было на уме у Рубая. — (Зачем ты пришел?)
Ее чувство вины было той слабостью, которую Рубай использовал против нее, как и мое чувство вины и мою раздвоенность по крови. Мы были как мухи в его паутине, и всякий раз сопротивление Рубаю оборачивалось против нас.
— (Джули, он не может заставить меня…) — Я посмотрел на базуку, пытаясь уверить себя в этом и понимая в то же время, что ему известны все мои тайные страхи и он обернет это против меня. И он прервал наш контакт. Пальцы Джули соскользнули с моих, моя рука упала… Я остался один…
В комнату входил Зибелинг. Рубай сконцентрировал свой мощный телепатический луч на нем. Теперь он контролировал всех троих. Непроизвольно я повернулся в сторону двери. Зибелинг ступил в полосу света. На его лице были написаны беспомощность и обреченность — как у Джули. Его глаза перебегали от Джули ко мне, от меня к Рубаю и обратно. Я поднял ружье — Зибелинг был у меня на прицеле.
— (Нет, я не хочу делать этого!)
Однако я не в состоянии был установить с ним контакт — он потерян для меня, так же как и Джули. Мои руки держали базуку наизготовку, и Зибелинг чувствовал дыхание смерти.
— Доктор Зибелинг, — Рубай кивнул. — Что ж, цепочка замкнута, и мы можем приступить к финальной части шоу.
Он произнес эти слова вслух, неизвестно зачем. Я стал ощущать его давление, сначала едва заметное, затем усиливающееся; у него была уйма времени, и он хотел вполне насладиться нашими конвульсиями. Я уже не в состоянии был больше сопротивляться. Я знал, что если не подчинюсь на этот раз, мое сознание разлетится на миллионы мелких осколков. Я не мог сделать это… не мог… Но как помешать этому? Моя рука затряслась, в то время как другая подняла оружие и навела на цель. Мой мучитель велел поместить пальцы на спусковой крючок…
Теперь обе мои руки держат оружие… Все, что я мог видеть, — Джули и Зибелинг.
И они — все, что у меня было.
И тут я не вписался в план Рубая. Мои пальцы впились в металл как его часть. Он не мог заставить меня выстрелить.
Это потрясло Рубая, на мгновение его сигнал ослабел. Он взял на себя слишком много и не оставил резервов; держать нас троих в кулаке было выше человеческих сил. Он не был богом. Я прорвался сквозь железные прутья изоляции и нашел сознанием Зибелинга.
— (Делаем сцепку!)
Однако он отверг меня: он был уверен, что я хочу застрелить его. Он отправил мне сообщение:
— (Ты маленький лживый ублюдок, как я мог купиться на твою ложь?)
— (Остановитесь!) — Мои руки тряслись от напряжения.
— (Я как чувствовал, кто ты на самом деле…) — В мгновение я ощутил все, что он всегда думал обо мне, презирая и отвергая меня. — (Надо было мне думать раньше…)
— Будь ты проклят… — Мой голос оборвался.
— (Нет, Кот! Я ошибался!) — Ужас наполнил его лицо. В это мгновение Рубай толкнул меня, и я выстрелил. Я знал, что это сделал не я, и рванул базуку в сторону. Но поздно; пучок энергии ударил Зибелинга и отбросил его на стену.
Джули закричала от его боли, и эта же боль эхом отдалась в моем сознании.
Затем Зибелинг исчез из моей головы, триумф Рубая пришел вместо него. Это была всего лишь шутка, фокус — и Зибелинг был мертв. Я заскулил, мои ноги подкосились, но Рубай железной энергетической хваткой поддержал меня. Я заставил себя посмотреть на Джули. На ее лице выражалось все и одновременно ничего.
— Прости меня, Джули, прости… — Мои руки с ружьем блуждали как лунатики.
Она бессмысленно смотрела куда-то сквозь меня.
Теперь нас осталось двое, и Рубай вновь захватил над нами полную власть.
Теперь очередь Джули, а потом — я знал это — я использую оружие против себя.
Потому что мне не хотелось жить.
В голове у меня была Джули. Я знал, что должно быть нечто более мощное, чем Рубай, — и это то, что она значила для меня, она была главным, единственным смыслом… Найти, найти ее, все остальное уже не важно… И я, вновь вырвавшись, нашел ее, вцепился и закричал:
— (Джули! Сцепку, сейчас!)
Я опять захлебнулся в темноте, но послал ей лучик света и заставил ее присоединиться ко мне.
Я ощутил приток энергии, растущий во мне, сильнее, чем когда бы то ни было… Ружье дернулось и вернулось в то же положение, как будто притянутое магнетическим полем: Рубай обрушил энергетический удар, чтобы разорвать наш контакт, но мы впились друг в друга, спаянные смертельной опасностью. Он пытался остановить наши сердца, но уже утратил контроль над нами. Тогда он направил энергию на болевой центр в моем мозгу и вырвал блокировку, установленную мной; мое тело закричало, пораженное шоком. Но это не могло поколебать мою решимость, я почти не ощутил боли — она была разбавлена, растворена, разделена…
Его атака возобновилась — он зашел с другой стороны, и его сознание попыталось ввергнуть меня в ад. И адом было мое собственное лицо, мое отвратительное лицо — Кот-полукровка, Кот, ищущий забытья в наркотиках, мелкий воришка, игрушка в чужих руках. Кот, продающий кого угодно за кредитку; я увидел свою выброшенную на ветер жизнь без прикрас. Я барахтался в этой паутине, запутываясь все больше… В считанные секунды я пережил все отвратительные и грязные эпизоды своей жизни… Передо мной прошло абсолютно все… Пока он, наконец, не приблизился к той двери, которая закрывала наиболее потаенную часть моего я, к тому барьеру, который был возведен в самом начале моей жизни. Я был окончательно приперт к стенке и поставлен перед выбором — сдаться или сломаться…
Я вошел в тот период жизни, о котором не помнил, и из темноты стали возникать картины:
— Спи, мой маленький… Пусть тебе приснятся солнце и звезды… — Это был ее ласковый голос, уводящий прочь мои страхи. Я увидел ее лицо, которое, наконец, улыбнулось мне одному… Почувствовал горячее прикосновение любви. И все исчезло, кроме счастья держать ту руку, которая была основой и смыслом всего. — Пусть тебе приснится твоя собственная маленькая планетка… — Как же я мог забыть это лицо? — Пусть тебе приснится твое будущее…
И затем, отвечая на мой вопрос. Рубай вырвал меня из сладкого сна и вернул меня в финал, где нашли конец воспоминания о счастье и надежности, покое и любви. Мои сны умерли в переулке Старого города, окрашенном красным цветом смерти… Я вновь слышал ее крики, которым никто не отвечал, крики в моей голове, доступные лишь мне одному — агония, ночной кошмар… Крики о том, чтобы это скорее закончилось…
— (Выхода нет. Кот… Лишь смерть ее и твоя смерть — наилучший выход…) — Рубай показал мне, как все должно закончиться:
— (Ты — ничто, ты остался один.)
— (Нет.)
Прошлое умерло вместе с моими грезами и снами. Но я не был одинок — ко мне пришла новая жизнь… Я был призван к ней не просто сцепкой наших сознаний, но и соединением душ, и я знал, что никогда не буду больше потерян и одинок.
Энергия, которую я теперь ощущал, была не только моей, погружающей меня в свет, теплый, чистый свет, ограждающий, перерождающий меня и дающий силы.
— (У тебя нет выхода, Рубай, ты побежден.)
Ужас, который сковывал меня все это время, вернулся к нему. Правда поставила все на свои места. Я услышал крик Рубая:
— (Нет, остановись, я не хочу умирать!)
Но было поздно, мое сознание распрямилось, как высвобожденная пружина.
Ничто уже не могло остановить меня… Я спустил курок. Ружье дернулось у меня в руках, яркая сине-белая вспышка на миг закрыла Рубая…
Он был мертв. Его смерть стала моей собственной агонией, разорвавшейся, как звезда, наполнившей меня раскалывающимися пучками света… Затем стало тихо. Как будто секунду назад все грохотало, а теперь все успокоилось. Я слышал лишь свое учащенное дыхание и сердце, которое все еще билось. Джули поднялась и с минуту смотрела на меня, держась за голову и рыдая. Я не знал, о чем она думает; она подошла к Зибелингу. Когда она опустилась подле него, я неожиданно понял, что мне помогла не двух-, а трехсторонняя сцепка. Зибелинг подсказал мне ответ Рубаю… Значит, он еще жив… Джули подняла голову и сказала:
— Спасибо тебе, спасибо, спасибо…
Кого она благодарила, осталось для меня загадкой. Глаза Зибелинга были закрыты, он не шевелился.
Я посмотрел на тело Рубая, лежащее на полу, там, где должны были лежать их тела и мое. Я отбросил базуку и вытер руки о штаны. Я не понимал, что со мной происходит: мне довелось видеть множество смертей — то, как умирают. Но я никогда не был причиной чьей-то смерти…
Глядя на Джули и Зибелинга, мигая и застегивая куртку, я почувствовал холод, как будто смерть пробралась в мои кости. Во рту был ее привкус, вокруг все источало ее отвратительный запах. Потому что я оставался гидраном душой и телом, и совершить убийство было непростительным преступлением; но, с другой стороны, я был человеком душой и телом и убил с умыслом. Я прижал руки к груди, пытаясь избавиться от ощущения смерти, которое было внутри; это ощущение пронизывало меня, как электричество. Мне захотелось убежать и замкнуться в собственном мирке. Во мне росло ощущение паники.
Я увидел, что Джули смотрит на меня.
— (Помоги мне!) — позвал я, но не мог найти ее. Слова навсегда исчезли в черной дыре, в которую я превратил Рубая сознанием и оружием… Все, что я видел, чувствовал и помнил, — рана, которая никогда не затянется.
Я больше не видел ауру, я не мог найти следов Джули или Зибелинга в своем сознании. Я понял, что никогда мне уже не удастся пересечь печальный океан тишины, чтобы найти их мысли. Мне не дано понять, что случилось с моим Даром.
Потому что я убил себя, когда убил Рубая. Я понял, что мы ушли вместе. Моя пси-способность превратилась в пепел и исчезла навсегда — вместе со всем тем, что она мне дала. Мне никогда больше не быть телепатом и гидраном, все кануло в вечность. Я поднял руку на человека, выжил и должен заплатить за это — пройти полный круг, стать вновь живым трупом, слепым, одиноким и никчемным… С небольшой разницей — теперь я знал, чего лишился.
Я дрожал, стоя рядом с трупом Рубая, прижав руки к груди, и вдруг заплакал.
Тем временем Джули телепортировалась на шахты за помощью. В один из долгих часов ожидания Зибелинг позвал меня в тишине. Я подошел, сел рядом и слушал слова, которые слетали с его губ, как горячие слезы, катящиеся по моим щекам.
Он умолял меня простить его, но я не понимал за что; говорил, что восстановит меня полностью, но зияющая в моем сознании черная дыра поглощала смысл и значение его слов. Через некоторое время слова и слезы перестали смущать нас.
Его голова покоилась у меня на коленях, а смерть смотрела на нас пустыми ледяными зелеными глазами.
Наконец вернулась Джули, усталая и измученная; ледяной ветер, залетевший за ней, был как пощечина. Она присела рядом вместе с врачом, которого привезла для Зибелинга; она смотрела только на него. С ней приехали еще какие-то люди, на которых я даже не оглянулся. Они о чем-то говорили, кажется, приказывали мне встать, — я не слушал их. Я сидел, тупо уставившись в одну точку, пока кто-то не толкнул меня ногой. В изнеможении я упал на Джули. Она подхватила меня, лицо ее выражало замешательство.
— Кот… Где ты? Кот! О Боже…
Меня попытались оттащить, но она удержала.
— Да они тут все ненормальные, — презрительно обронил охранник.
— Кот, да что с тобой?
Я теребил куртку.
— Я не чувствую тебя, Джули. Совсем не чувствую. Все ушло… — Мои глаза словно засыпало песком. Я думал, у меня больше не осталось слез, но они снова полились… Вся Галактика не вместила бы страшную и безысходную боль, терзавшую меня внутри. — Я остался один…
Я начал икать. Кто-то прыснул. Джули вытерла мои слезы рукавом и прижала меня крепче.
— Знаю, знаю… — Ее голос дрогнул, она взяла меня за руку, я поднялся и пошел за ней.
Я сидел рядом с ней в снегоходе, положив голову ей на плечо, сцепив руки.
— Все будет хорошо, — вновь и вновь повторяла она, но я совершенно не чувствовал ее.
— Это сумасшествие. Вы не можете теперь требовать этого…
Мне запомнилась шахта, я тихо сижу в незнакомой и в то же время известной мне комнате, рядом стоит Джули и защищает меня, споря с кем-то.
— Транспорт, принадлежащий Та Минг, перевозит вашу руду. В конце концов, у меня такой счет, какой вам и не снился…
Слова были для меня пустым звуком — я перестал их чувствовать. Никто не мог больше причинить мне боль, все просто сидели и глазели на меня. Поскольку для меня не оставалось ничего реального, не имело значения и то, что я как будто узнал некоторые лица.
Через некоторое время я заметил, что мои руки свободны. Затем я увидел вспышку над своим правым запястьем и что-то упало: это была красная полоска, вживленное в кожу клеймо. Но на запястье все еще оставался красный след. Его закрыли белым. А я уходил — дальше и дальше…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ПЕРЕКРЕСТКИ
Глава 22
Я был человеком и поэтому выжил. Даже вернулся домой, на Ардатею, на главный перекресток Федерации. Серое небо, парящие в небе башни и серебристое стекло — я видел это каждый день, сидя в холле на вершине небоскреба, в котором помещался Институт Сакаффа. На этот раз никто не отваживался беспокоить меня.
Специалисты института кропотливо работали над тем, чтобы вернуть меня в прежнее состояние, вместе с Зибелингом, отслеживающим каждый их шаг. Они из кожи вон лезли, чтобы похоронить во мне чувство вины и облегчить боль, собирая по крупицам мое разрушенное сознание и стараясь заполнить внутреннюю пустоту.
Они были терпеливы, настойчивы, не отходили от меня ни на шаг.
Зибелинг был вынужден делать это, ведь это он заставил меня убить Рубая.
Однако ему лучше других были известны последствия, которые повлекло за собой это убийство. Мало-помалу рана затянулась, оставив, тем не менее, шрамы, с которыми уже ничего не поделаешь. Шрамы, отделявшие меня от прошлого, прижегшие нервные окончания, повернувшие прошлое таким образом, будто все произошло не со мной, а с кем-то другим. Однако все воспоминания, чувства и дар псиона, все, что недавно принадлежало мне, помещалось теперь за стеклянной стеной — я видел, но не мог прикоснуться. Специалисты говорили, что нет причины, по которой я мог бы вновь захотеть стать телепатом, но они ошибались. Я не умел больше ни передавать свои мысли, ни читать чужие, я вообще утратил направление в жизни. Я даже не знал, с чего начать. И если кто-то пытался наведаться ко мне в сознание — даже Джули, — мой разум отвергал эти попытки без моего ведома. Когда мы бывали вместе, она пыталась установить контакт, но я видел лишь ее улыбку на неулыбающемся лице. Наконец, окончательно поняв, что мне никогда не вернуть утраченного, я встал и стремительно вышел из комнаты. Не хотелось больше видеть ни ее, ни Зибелинга. Потому что наше общение было недостаточно полным после того, кем мы были раньше, и сознание утраты было невыносимым для меня.
Джули и Зибелинг поженились вскоре после того, как он выписался из больницы. Я помню странное ощущение, возникшее у меня, когда она сообщила мне об этом. Не столько потому, что фактически они давно уже были мужем и женой, но оттого, что понял: мне не быть больше рядом с ними. С другой стороны, чего же я ожидал? Работа выполнена, теперь можно подумать и о настоящей семье. Вполне понятно. Но почему-то это задело меня больше, чем я хотел в этом признаться, и ранило больше, чем я показал ей. Потому что я продолжал ее любить, несмотря ни на что. Но у меня было достаточно времени, чтобы понять, что она никогда не полюбит меня так, как Ардана. И, глядя в небо долгими часами, я понял, что и моя любовь к ней не беспредельна. У них впереди была долгая счастливая жизнь, искупление за все, через что они прошли… И после женитьбы им еще не хватало меня, читающего их мысли…
Впрочем, я забыл, что для меня это уже в прошлом. Не без усилий я вспомнил о том, кто сидит сейчас в этой комнате. Я знал, что никто не ограничивает время моего пребывания в институте. У меня не осталось недосказанностей со Службой Безопасности — я был чист, а шрам от клейма прикрывал браслет с базой данных, как у добропорядочного гражданина Федерации. Это у меня было, и с этим, по крайней мере, можно отправляться домой.
Я повернулся к окну, опершись о гладкую кожаную спинку дивана. Башни небоскребов тянулись вверх и тускло поблескивали, а с зимнего неба сыпался снег; картина напоминала сказку. Я вспомнил бесконечные серебристые снежные пустыни и кристальные леса Синдера…
Неожиданно я подумал о той части города, которую нельзя увидеть отсюда.
Где никогда не видели кристального дерева или даже горсточки настоящего белого снега, где зима выражалась лишь в сосульках на канализационных трубах, грязном месиве на площади Божественного Дома, в отмороженных руках и воспалении легких.
Когда ледяной ветер, залетающий с моря, как нож, вонзается в тебя сквозь обноски, и тебе не дают спать там, где хоть сколько-нибудь тепло. Когда сны подобны гниющей свалке, и темнота гнетет твою душу. Старый город. Мой дом…
Сон жизни, сон времени…
Я все еще слышал голос матери, поющей о разрушенных мечтах, откуда-то из-за стеклянной стены… Если эта женщина действительно была моей матерью.
Теперь я уже никогда не узнаю этого. Я посмотрел на свои руки, руки мелкого воришки. Господи, жалкий полукровка… Теперь у тебя действительно ничего нет.
Даже канавы, в которой ты можешь переночевать… Мои губы задрожали. Я взял кислую конфету и раскрошил во рту. С момента возвращения с Синдера я не притрагивался к камфорным таблеткам, потому что они напоминали мне о Дире.
Бедный Дир… Счастливец Дир, увенчанный посмертно славой, о которой при жизни и мечтать не мог. Для него все проблемы закончились. Я протер глаза.
Кто-то вошел в комнату, я почувствовал, вернее, услышал это и поднял голову. Передо мной под руку стояли Джули и Зибелинг, его левая рука до сих пор была перевязана.
— Привет, Кот.
Я оскалился без всякой мысли, затем придал лицу пристойное выражение.
— Что вам здесь понадобилось?
— Тебе не лучше? — поинтересовался Зибелинг.
— Нет. Я же сказал, мне уже никогда не будет лучше. — Я отвернулся к окну.
— Ну, что новенького?
Они стояли передо мной, словно невидимки, затем Джули спросила:
— Ты получил благодарственную грамоту и рекомендацию от Службы Безопасности?
— Ты имеешь в виду это? — Я достал из кармана смятый лист бумаги. Мне было противно просить кого-то прочитать содержание этой писульки. Я сунул ее в карман и забыл о ней. Разгладив ее на колене, я прочитал вверху свое имя. — Так это та бумага?
Зибелинг усмехнулся:
— Что ж, возможно, она и заслуживает такого отношения.
Я улыбнулся в свою очередь:
— Чтобы не возгордиться. Так о чем она?
Я признался себе в том, что, в конце концов, очень рад видеть эту парочку, и напряжение отпустило меня.
— Сейчас мы герои, прославились на всю Галактику. Во всяком случае, официально признано, что именно псионы спасли Федерацию. Правда, другие псионы пытались ее погубить…
Они сели рядом со мной и рассказали мне кучу всего о резонансе, который вызвали события на Синдере, даже больше того, что мне хотелось узнать.
— Гэлисс и другие псионы Рубая находятся в заключении, где-то в отдаленных колониях, и им грозит большой срок, если их не казнят…
Я подумал, что пощады им не ждать хотя бы потому, что они псионы.
— А как насчет тех синдикатов, которые финансировали Рубая?
— Их тайна умерла с ним. Даже Гэлисс не знает о них. — Зибелинг прислонился к окну. — У транспортников есть подозрения — и полное отсутствие доказательств. Даже они ограничены в действиях, пока вина не доказана наверняка.
— Нет доказательств? — Я посмотрел на Джули, отчетливо помня, что она и я слышали от Рубая о Транспортном Управлении Центавра.
— Нет. — Она решительно покачала головой, отвечая на незаданный вопрос. — Есть более важные вещи, а также связи, которые разорвать невозможно, цепи, из которых не вырваться. И, возможно, в этом и заключается конечная истина.
— Да, наверное. — Я вновь подумал о Дире. — Вы спасли их задницы… А велика ли разница между ними и Рубаем?
— Небольшая, — усмехнулась она. — Дома мне, конечно, не предложили того места, которое я занимала раньше, но они дали мне ощутимую компенсацию за то, что я забуду обо всей этой истории и буду придерживаться версии транспортников.
— Тебя попросту купили, — сказал я.
Она кивнула и ничего больше не добавила. Я откинулся на диване.
— Ну вот, пожалуй, и все.
Что теперь? Федерация осталась жить благодаря нам. И разработки телхассия на Синдере в том числе. Каторжники на Синдере продолжали умирать — по нашей милости. Гидраны остались притесняемым народом, который был под наблюдением, а Дира Кортелью нет. Я разглядывал шрам от клейма на запястье и чувствовал, что спешно построенные барьеры в моем сознании рушатся, не выдержав острой боли. Ну что ж, большой герой… Я скомкал грамоту и отшвырнул в дальний конец комнаты.
— Будь я проклят, — прошептал я чуть слышно.
— Неужели ты думаешь, что мы сделали зло? — спросила Джули.
— Не знаю. Если бы те, благодаря кому вращается эта грязная вселенная, получили что-то взамен, тогда — да. Но наши «подвиги» ничего не изменили.
— Может, что-то все-таки изменилось. — Зибелинг нежно прикоснулся к Джули и улыбнулся. — К тому же, Кот, не забывай — вселенная жива именно благодаря нам. По крайней мере, существуют люди, которые способны обуздать безумные прихоти психопатов типа Рубая. Этот мир был бы в сто раз хуже, не было бы границ нищеты и боли, если бы не мы…
Я гневно посмотрел на него, но его голос был слишком горек, и, вспомнив, что Федерация сделала с его семьей, я понял, чего стоили ему эти слова.
— Между прочим, — он посмотрел в окно мимо меня, — Служба Безопасности объявила о поиске кандидата на место Кортелью. Они дают нам возможность для сотрудничества.
— Я не Дир. — Закрыв глаза, я попытался представить себе его лицо. — А вы?
— Нет. — Зибелинг посмотрел на меня. — Насколько я понимаю, ты имеешь в виду безопасность Галактики, поскольку обвинить тебя в лицемерии трудно.
— Да. Так что вы собираетесь делать? Возвращаетесь в Колонии?
Джули покачала головой:
— Наоборот, мы думаем остаться в Куарро.
Используя деньги, полученные от ее семьи и Федерального Транспортного Управления, они намеревались проводить исследования с псионами. Не только с теми, кто в состоянии платить, как до этого делал Зибелинг, но и с теми, кому действительно нужна помощь, для кого жизнь в Старом городе превратилась в ад.
Таких было множество; некоторые из них не могли совместить в себе псиона и человека. Я вспомнил о сыне Зибелинга, и подумал о том, не надеется ли он…
Впрочем, если они даже никогда не найдут его сына, они заменят его кем-то достойным. Я улыбнулся.
— Для этого мы и пришли, Кот. Мы подумали, не захочешь ли ты работать с нами. — На его лице отразилось нечто большее, чем профессиональный интерес, но я не мог читать его мысли и эмоции.
— Работать с вами? — Моя улыбка улетучивалась. — Как раз то, что нужно, ходячий инвалид… Попытайтесь, и потом передадите мне мнение пациентов…
— С твоей пси все нормально, — возразил Зибелинг. — Проблема в том, что сейчас ты держишь ее в узде, не будучи готов применить ее снова. Я не могу вмешиваться, по крайней мере, пока, — это не мое право. Ты сам должен решить, что тебе сейчас нужно. Но я думаю, ты вновь обретешь телепатическую силу — когда будешь готов, когда пройдет достаточно времени для излечения.
Мои руки сжались.
— Я рад, что потерял это. И мне плевать почему. Я сыт по горло этим Даром, это выше моих сил… — Думать о том, что я некогда обрел смысл жизни, вознесся на вершины мастерства и из-за этого потерял все. Внутри стала нарастать боль и вдруг оборвалась. Я больше ничего не чувствовал, потому что уже умер. — Скорее всего, я совершенно не подхожу, — выдавил я из себя.
— Наоборот, ты как раз находка для нас, — возразил Зибелинг. — Больше, чем кто-либо. Ты никогда не забудешь о том, как это трудно — быть псионом. Если ты даже никогда не используешь больше свою пси, помни, что для тебя всегда есть место.
Я уставился в пол, прожевывая остатки кислой конфеты.
Через минуту я услышал, что они собираются уходить.
— Твое дело, Кот, — сказал Зибелинг. — Что бы ты ни решил, отныне все зависит только от тебя. — Он улыбнулся.
Джули посмотрела на него, он кивнул и отошел в сторону, оставив нас одних.
— Кот. — Она тронула рукой мое лицо, и кольцо вспыхнуло на свету. — Я знаю… — Она отвела руку. — Еще не все потеряно. То, что связало нас, сильнее тех причин, по которым мы теперь расстаемся. И это неизменно для нас троих. Ты знаешь, где нас найти. Неважно, зачем ты придешь, просто зайди проведать нас, ладно? Не забывай нас, пожалуйста… — Она отвернулась, как будто разговор причинял ей боль.
Зибелинг вновь подошел, обнял Джули, затем вытащил что-то из кармана и протянул мне на вытянутой ладони. Кристаллический гидранский шарик, который в своей прошлой жизни я некогда украл у него. Я взял шарик неуверенным движением.
Он был теплым, точно живым, каким он казался мне всегда. Сейчас я увидел в нем растущий ночной цветок — лепестки загадочно светились серебряным светом, как далекие звезды.
— Залог, — сказал он.
Я взял шарик в руки и с минуту глядел на него, не произнося ни слова.
Наконец с усилием произнес:
— Спасибо.
Зибелинг кивнул. Я видел, как они направились к выходу. Когда они подошли к лифту, Джули обернулась, и я почувствовал в ее голосе то, чего не мог ощутить в ее поведении.
— Мы никогда не достигнем всего, чего хотим, Кот… но иногда получаем то, что нам по-настоящему нужно.
Просигналил лифт, двери открылись и закрылись — и их уже не было. Они ушли, и через некоторое время я понял, что на этот раз навсегда. Теперь все полностью зависело только от меня. Я был свободен, богат и… опять никто, как, впрочем, и всегда, как и в самом начале. Я мог бы отправиться в Колонии, коль скоро был богат, но моя спина в шрамах, я помню слишком много лицемерия. Мог бы заняться поиском своих собратьев по материнской линии, но мое сознание тоже было в шрамах, и я не смог бы вновь вступить в контакт с ними — потому что убил человека и не был полноценным гидраном. Скорее всего, я мог бы просто промечтать целый месяц…
Прошлое умерло, превратилось в музей. Цена за его возвращение была бы непомерно большой, я не в состоянии был бы заплатить ее, я надорвался. Но я не мог забыть прошлого. Что толку в будущем, если я не могу отделаться от стремления вернуть то, что вернуть невозможно? Я посмотрел на гидранский шарик в руках, полный рвущегося наружу света, скрытой энергии. И неожиданно вспомнил последний миг контакта с гидранами там, в шахте на Синдере, когда они оставили мне прощальное сообщение. Оно содержало информацию о будущем — их и моем, поскольку наши дороги расходились: их недолгий триумф и затем увядание, едва заметные нити надежды становятся тоньше, разрываются и исчезают одна за другой… И мое будущее — в темноте и пепле, но это не конец, а лишь новое начало. Нити моей жизни запутываются, становятся едва заметными, но не обрываются. Показывая очертания моего будущего, они, напротив, умножаются и растут, и вот передо мной открываются возможности выбора пути, яркие, как звезды на небе. И вместе с горькой печалью от картины гибели гидранов во мне стала расти уверенность в том, что я смогу начать все сначала.
Я сжал в ладонях маленький шарик. Ночной цветок мог цвести там вечно, если я захочу, но еще много интересных и прекрасных видений, которые я пожелаю увидеть, ждут своей очереди. Я закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться, вызвать их… Когда я открыл глаза, ночной цветок все так же красовался передо мной.
Ничего не изменилось. Джули как-то сказала, что жизнь — это лишь цепочка разочарований. Ты попытался достичь чего-то, потерпел крах, поднялся и вновь пошел в атаку, понятия не имея, добьешься ли когда-нибудь того, чего хочешь. Но иногда мы все же получаем взамен то, что нам по-настоящему нужно. И сейчас у меня есть все, чтобы начать сначала, теперь судьба даже давала мне фору. И лишь глупец мог бы отбросить это как никчемный хлам. Сейчас я держал в руках одновременно свое прошлое и будущее. Да, пока ничего не изменилось. Но все станет иначе. У меня еще осталось в запасе несколько жизней.
Специалисты института кропотливо работали над тем, чтобы вернуть меня в прежнее состояние, вместе с Зибелингом, отслеживающим каждый их шаг. Они из кожи вон лезли, чтобы похоронить во мне чувство вины и облегчить боль, собирая по крупицам мое разрушенное сознание и стараясь заполнить внутреннюю пустоту.
Они были терпеливы, настойчивы, не отходили от меня ни на шаг.
Зибелинг был вынужден делать это, ведь это он заставил меня убить Рубая.
Однако ему лучше других были известны последствия, которые повлекло за собой это убийство. Мало-помалу рана затянулась, оставив, тем не менее, шрамы, с которыми уже ничего не поделаешь. Шрамы, отделявшие меня от прошлого, прижегшие нервные окончания, повернувшие прошлое таким образом, будто все произошло не со мной, а с кем-то другим. Однако все воспоминания, чувства и дар псиона, все, что недавно принадлежало мне, помещалось теперь за стеклянной стеной — я видел, но не мог прикоснуться. Специалисты говорили, что нет причины, по которой я мог бы вновь захотеть стать телепатом, но они ошибались. Я не умел больше ни передавать свои мысли, ни читать чужие, я вообще утратил направление в жизни. Я даже не знал, с чего начать. И если кто-то пытался наведаться ко мне в сознание — даже Джули, — мой разум отвергал эти попытки без моего ведома. Когда мы бывали вместе, она пыталась установить контакт, но я видел лишь ее улыбку на неулыбающемся лице. Наконец, окончательно поняв, что мне никогда не вернуть утраченного, я встал и стремительно вышел из комнаты. Не хотелось больше видеть ни ее, ни Зибелинга. Потому что наше общение было недостаточно полным после того, кем мы были раньше, и сознание утраты было невыносимым для меня.
Джули и Зибелинг поженились вскоре после того, как он выписался из больницы. Я помню странное ощущение, возникшее у меня, когда она сообщила мне об этом. Не столько потому, что фактически они давно уже были мужем и женой, но оттого, что понял: мне не быть больше рядом с ними. С другой стороны, чего же я ожидал? Работа выполнена, теперь можно подумать и о настоящей семье. Вполне понятно. Но почему-то это задело меня больше, чем я хотел в этом признаться, и ранило больше, чем я показал ей. Потому что я продолжал ее любить, несмотря ни на что. Но у меня было достаточно времени, чтобы понять, что она никогда не полюбит меня так, как Ардана. И, глядя в небо долгими часами, я понял, что и моя любовь к ней не беспредельна. У них впереди была долгая счастливая жизнь, искупление за все, через что они прошли… И после женитьбы им еще не хватало меня, читающего их мысли…
Впрочем, я забыл, что для меня это уже в прошлом. Не без усилий я вспомнил о том, кто сидит сейчас в этой комнате. Я знал, что никто не ограничивает время моего пребывания в институте. У меня не осталось недосказанностей со Службой Безопасности — я был чист, а шрам от клейма прикрывал браслет с базой данных, как у добропорядочного гражданина Федерации. Это у меня было, и с этим, по крайней мере, можно отправляться домой.
Я повернулся к окну, опершись о гладкую кожаную спинку дивана. Башни небоскребов тянулись вверх и тускло поблескивали, а с зимнего неба сыпался снег; картина напоминала сказку. Я вспомнил бесконечные серебристые снежные пустыни и кристальные леса Синдера…
Неожиданно я подумал о той части города, которую нельзя увидеть отсюда.
Где никогда не видели кристального дерева или даже горсточки настоящего белого снега, где зима выражалась лишь в сосульках на канализационных трубах, грязном месиве на площади Божественного Дома, в отмороженных руках и воспалении легких.
Когда ледяной ветер, залетающий с моря, как нож, вонзается в тебя сквозь обноски, и тебе не дают спать там, где хоть сколько-нибудь тепло. Когда сны подобны гниющей свалке, и темнота гнетет твою душу. Старый город. Мой дом…
Сон жизни, сон времени…
Я все еще слышал голос матери, поющей о разрушенных мечтах, откуда-то из-за стеклянной стены… Если эта женщина действительно была моей матерью.
Теперь я уже никогда не узнаю этого. Я посмотрел на свои руки, руки мелкого воришки. Господи, жалкий полукровка… Теперь у тебя действительно ничего нет.
Даже канавы, в которой ты можешь переночевать… Мои губы задрожали. Я взял кислую конфету и раскрошил во рту. С момента возвращения с Синдера я не притрагивался к камфорным таблеткам, потому что они напоминали мне о Дире.
Бедный Дир… Счастливец Дир, увенчанный посмертно славой, о которой при жизни и мечтать не мог. Для него все проблемы закончились. Я протер глаза.
Кто-то вошел в комнату, я почувствовал, вернее, услышал это и поднял голову. Передо мной под руку стояли Джули и Зибелинг, его левая рука до сих пор была перевязана.
— Привет, Кот.
Я оскалился без всякой мысли, затем придал лицу пристойное выражение.
— Что вам здесь понадобилось?
— Тебе не лучше? — поинтересовался Зибелинг.
— Нет. Я же сказал, мне уже никогда не будет лучше. — Я отвернулся к окну.
— Ну, что новенького?
Они стояли передо мной, словно невидимки, затем Джули спросила:
— Ты получил благодарственную грамоту и рекомендацию от Службы Безопасности?
— Ты имеешь в виду это? — Я достал из кармана смятый лист бумаги. Мне было противно просить кого-то прочитать содержание этой писульки. Я сунул ее в карман и забыл о ней. Разгладив ее на колене, я прочитал вверху свое имя. — Так это та бумага?
Зибелинг усмехнулся:
— Что ж, возможно, она и заслуживает такого отношения.
Я улыбнулся в свою очередь:
— Чтобы не возгордиться. Так о чем она?
Я признался себе в том, что, в конце концов, очень рад видеть эту парочку, и напряжение отпустило меня.
— Сейчас мы герои, прославились на всю Галактику. Во всяком случае, официально признано, что именно псионы спасли Федерацию. Правда, другие псионы пытались ее погубить…
Они сели рядом со мной и рассказали мне кучу всего о резонансе, который вызвали события на Синдере, даже больше того, что мне хотелось узнать.
— Гэлисс и другие псионы Рубая находятся в заключении, где-то в отдаленных колониях, и им грозит большой срок, если их не казнят…
Я подумал, что пощады им не ждать хотя бы потому, что они псионы.
— А как насчет тех синдикатов, которые финансировали Рубая?
— Их тайна умерла с ним. Даже Гэлисс не знает о них. — Зибелинг прислонился к окну. — У транспортников есть подозрения — и полное отсутствие доказательств. Даже они ограничены в действиях, пока вина не доказана наверняка.
— Нет доказательств? — Я посмотрел на Джули, отчетливо помня, что она и я слышали от Рубая о Транспортном Управлении Центавра.
— Нет. — Она решительно покачала головой, отвечая на незаданный вопрос. — Есть более важные вещи, а также связи, которые разорвать невозможно, цепи, из которых не вырваться. И, возможно, в этом и заключается конечная истина.
— Да, наверное. — Я вновь подумал о Дире. — Вы спасли их задницы… А велика ли разница между ними и Рубаем?
— Небольшая, — усмехнулась она. — Дома мне, конечно, не предложили того места, которое я занимала раньше, но они дали мне ощутимую компенсацию за то, что я забуду обо всей этой истории и буду придерживаться версии транспортников.
— Тебя попросту купили, — сказал я.
Она кивнула и ничего больше не добавила. Я откинулся на диване.
— Ну вот, пожалуй, и все.
Что теперь? Федерация осталась жить благодаря нам. И разработки телхассия на Синдере в том числе. Каторжники на Синдере продолжали умирать — по нашей милости. Гидраны остались притесняемым народом, который был под наблюдением, а Дира Кортелью нет. Я разглядывал шрам от клейма на запястье и чувствовал, что спешно построенные барьеры в моем сознании рушатся, не выдержав острой боли. Ну что ж, большой герой… Я скомкал грамоту и отшвырнул в дальний конец комнаты.
— Будь я проклят, — прошептал я чуть слышно.
— Неужели ты думаешь, что мы сделали зло? — спросила Джули.
— Не знаю. Если бы те, благодаря кому вращается эта грязная вселенная, получили что-то взамен, тогда — да. Но наши «подвиги» ничего не изменили.
— Может, что-то все-таки изменилось. — Зибелинг нежно прикоснулся к Джули и улыбнулся. — К тому же, Кот, не забывай — вселенная жива именно благодаря нам. По крайней мере, существуют люди, которые способны обуздать безумные прихоти психопатов типа Рубая. Этот мир был бы в сто раз хуже, не было бы границ нищеты и боли, если бы не мы…
Я гневно посмотрел на него, но его голос был слишком горек, и, вспомнив, что Федерация сделала с его семьей, я понял, чего стоили ему эти слова.
— Между прочим, — он посмотрел в окно мимо меня, — Служба Безопасности объявила о поиске кандидата на место Кортелью. Они дают нам возможность для сотрудничества.
— Я не Дир. — Закрыв глаза, я попытался представить себе его лицо. — А вы?
— Нет. — Зибелинг посмотрел на меня. — Насколько я понимаю, ты имеешь в виду безопасность Галактики, поскольку обвинить тебя в лицемерии трудно.
— Да. Так что вы собираетесь делать? Возвращаетесь в Колонии?
Джули покачала головой:
— Наоборот, мы думаем остаться в Куарро.
Используя деньги, полученные от ее семьи и Федерального Транспортного Управления, они намеревались проводить исследования с псионами. Не только с теми, кто в состоянии платить, как до этого делал Зибелинг, но и с теми, кому действительно нужна помощь, для кого жизнь в Старом городе превратилась в ад.
Таких было множество; некоторые из них не могли совместить в себе псиона и человека. Я вспомнил о сыне Зибелинга, и подумал о том, не надеется ли он…
Впрочем, если они даже никогда не найдут его сына, они заменят его кем-то достойным. Я улыбнулся.
— Для этого мы и пришли, Кот. Мы подумали, не захочешь ли ты работать с нами. — На его лице отразилось нечто большее, чем профессиональный интерес, но я не мог читать его мысли и эмоции.
— Работать с вами? — Моя улыбка улетучивалась. — Как раз то, что нужно, ходячий инвалид… Попытайтесь, и потом передадите мне мнение пациентов…
— С твоей пси все нормально, — возразил Зибелинг. — Проблема в том, что сейчас ты держишь ее в узде, не будучи готов применить ее снова. Я не могу вмешиваться, по крайней мере, пока, — это не мое право. Ты сам должен решить, что тебе сейчас нужно. Но я думаю, ты вновь обретешь телепатическую силу — когда будешь готов, когда пройдет достаточно времени для излечения.
Мои руки сжались.
— Я рад, что потерял это. И мне плевать почему. Я сыт по горло этим Даром, это выше моих сил… — Думать о том, что я некогда обрел смысл жизни, вознесся на вершины мастерства и из-за этого потерял все. Внутри стала нарастать боль и вдруг оборвалась. Я больше ничего не чувствовал, потому что уже умер. — Скорее всего, я совершенно не подхожу, — выдавил я из себя.
— Наоборот, ты как раз находка для нас, — возразил Зибелинг. — Больше, чем кто-либо. Ты никогда не забудешь о том, как это трудно — быть псионом. Если ты даже никогда не используешь больше свою пси, помни, что для тебя всегда есть место.
Я уставился в пол, прожевывая остатки кислой конфеты.
Через минуту я услышал, что они собираются уходить.
— Твое дело, Кот, — сказал Зибелинг. — Что бы ты ни решил, отныне все зависит только от тебя. — Он улыбнулся.
Джули посмотрела на него, он кивнул и отошел в сторону, оставив нас одних.
— Кот. — Она тронула рукой мое лицо, и кольцо вспыхнуло на свету. — Я знаю… — Она отвела руку. — Еще не все потеряно. То, что связало нас, сильнее тех причин, по которым мы теперь расстаемся. И это неизменно для нас троих. Ты знаешь, где нас найти. Неважно, зачем ты придешь, просто зайди проведать нас, ладно? Не забывай нас, пожалуйста… — Она отвернулась, как будто разговор причинял ей боль.
Зибелинг вновь подошел, обнял Джули, затем вытащил что-то из кармана и протянул мне на вытянутой ладони. Кристаллический гидранский шарик, который в своей прошлой жизни я некогда украл у него. Я взял шарик неуверенным движением.
Он был теплым, точно живым, каким он казался мне всегда. Сейчас я увидел в нем растущий ночной цветок — лепестки загадочно светились серебряным светом, как далекие звезды.
— Залог, — сказал он.
Я взял шарик в руки и с минуту глядел на него, не произнося ни слова.
Наконец с усилием произнес:
— Спасибо.
Зибелинг кивнул. Я видел, как они направились к выходу. Когда они подошли к лифту, Джули обернулась, и я почувствовал в ее голосе то, чего не мог ощутить в ее поведении.
— Мы никогда не достигнем всего, чего хотим, Кот… но иногда получаем то, что нам по-настоящему нужно.
Просигналил лифт, двери открылись и закрылись — и их уже не было. Они ушли, и через некоторое время я понял, что на этот раз навсегда. Теперь все полностью зависело только от меня. Я был свободен, богат и… опять никто, как, впрочем, и всегда, как и в самом начале. Я мог бы отправиться в Колонии, коль скоро был богат, но моя спина в шрамах, я помню слишком много лицемерия. Мог бы заняться поиском своих собратьев по материнской линии, но мое сознание тоже было в шрамах, и я не смог бы вновь вступить в контакт с ними — потому что убил человека и не был полноценным гидраном. Скорее всего, я мог бы просто промечтать целый месяц…
Прошлое умерло, превратилось в музей. Цена за его возвращение была бы непомерно большой, я не в состоянии был бы заплатить ее, я надорвался. Но я не мог забыть прошлого. Что толку в будущем, если я не могу отделаться от стремления вернуть то, что вернуть невозможно? Я посмотрел на гидранский шарик в руках, полный рвущегося наружу света, скрытой энергии. И неожиданно вспомнил последний миг контакта с гидранами там, в шахте на Синдере, когда они оставили мне прощальное сообщение. Оно содержало информацию о будущем — их и моем, поскольку наши дороги расходились: их недолгий триумф и затем увядание, едва заметные нити надежды становятся тоньше, разрываются и исчезают одна за другой… И мое будущее — в темноте и пепле, но это не конец, а лишь новое начало. Нити моей жизни запутываются, становятся едва заметными, но не обрываются. Показывая очертания моего будущего, они, напротив, умножаются и растут, и вот передо мной открываются возможности выбора пути, яркие, как звезды на небе. И вместе с горькой печалью от картины гибели гидранов во мне стала расти уверенность в том, что я смогу начать все сначала.
Я сжал в ладонях маленький шарик. Ночной цветок мог цвести там вечно, если я захочу, но еще много интересных и прекрасных видений, которые я пожелаю увидеть, ждут своей очереди. Я закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться, вызвать их… Когда я открыл глаза, ночной цветок все так же красовался передо мной.
Ничего не изменилось. Джули как-то сказала, что жизнь — это лишь цепочка разочарований. Ты попытался достичь чего-то, потерпел крах, поднялся и вновь пошел в атаку, понятия не имея, добьешься ли когда-нибудь того, чего хочешь. Но иногда мы все же получаем взамен то, что нам по-настоящему нужно. И сейчас у меня есть все, чтобы начать сначала, теперь судьба даже давала мне фору. И лишь глупец мог бы отбросить это как никчемный хлам. Сейчас я держал в руках одновременно свое прошлое и будущее. Да, пока ничего не изменилось. Но все станет иначе. У меня еще осталось в запасе несколько жизней.