Страница:
Юная королева тотчас же надела колечко на палец и более не снимала его. Спустя месяца два её не стало. Король снял колечко с пальца так рано умершей, горячо любимой им жены и отдал заветный перстень на память их общей бабушке по матерям, королеве Христине.
Немного времени спустя королева Христина умерла, и перстень, возвращённый королю, был передан им сестре, инфанте Марии Дель-Пилер. Инфанта умерла через несколько дней после получения этого подарка.
В третий раз перстень возвратился к королю Альфонсу, который подарил его тогда инфанте Христине, сестре королевы Мерседес — второй дочери герцога Монпансье. Не прошло и трех месяцев, как инфанта Христина уже лежала в гробу.
Эти четыре смерти произошли в течение одного 1878 года.
Король Альфонс потребовал в четвёртый раз возвращения своего столь печально знаменитого кольца, но сам не носил его. Прошло семь лет, тяжёлое впечатление мало-помалу изгладилось, король был не суеверен, и в конце сентября 1885 года он решился носить его и надел себе на палец. Менее чем через два месяца газеты оповестили, что 25 ноября Альфонс Бурбонский, двенадцатый по имени король Испанский, скончался утром в своей резиденции близ Мадрида, двадцати восьми лет от роду. Король был несколько слаб грудью, но ничего серьёзного в состоянии его здоровья не было, и даже за неделю до его кончины никто не подозревал о такой близкой смерти.
После кончины короля роковой перстень сняли с его пальца, и, когда убирали находившиеся в комнате вещи и драгоценности, это колечко напомнило присутствовавшим, что все, кто до этих пор его носили, умирали вскорости после того, как надевали его. Действительно, пять лиц, имевших его своей собственностью, вскоре умерли с перстнем на пальце: две королевы, две принцессы и король.
Казалось, что-то роковое, пагубное заключалось в этом интимном сувенире, и никто не пожелал взять его себе. В настоящее время перстень принесён в дар Альмуденской Пресвятой Деве — покровительнице города Мадрида. Но вместо того, чтобы надеть его на один из пальцев статуи Мадонны, перстень повесили ей на шею на простой ленте".
О происхождении этого смертоносного перстня, к сожалению, не было сказано ни слова…
Как Григорий Юм «вышел» из своего тела.
Необычное уведомление о смерти.
Убийца с вилами.
Дьявольский мост.
Петля Времени.
Немного времени спустя королева Христина умерла, и перстень, возвращённый королю, был передан им сестре, инфанте Марии Дель-Пилер. Инфанта умерла через несколько дней после получения этого подарка.
В третий раз перстень возвратился к королю Альфонсу, который подарил его тогда инфанте Христине, сестре королевы Мерседес — второй дочери герцога Монпансье. Не прошло и трех месяцев, как инфанта Христина уже лежала в гробу.
Эти четыре смерти произошли в течение одного 1878 года.
Король Альфонс потребовал в четвёртый раз возвращения своего столь печально знаменитого кольца, но сам не носил его. Прошло семь лет, тяжёлое впечатление мало-помалу изгладилось, король был не суеверен, и в конце сентября 1885 года он решился носить его и надел себе на палец. Менее чем через два месяца газеты оповестили, что 25 ноября Альфонс Бурбонский, двенадцатый по имени король Испанский, скончался утром в своей резиденции близ Мадрида, двадцати восьми лет от роду. Король был несколько слаб грудью, но ничего серьёзного в состоянии его здоровья не было, и даже за неделю до его кончины никто не подозревал о такой близкой смерти.
После кончины короля роковой перстень сняли с его пальца, и, когда убирали находившиеся в комнате вещи и драгоценности, это колечко напомнило присутствовавшим, что все, кто до этих пор его носили, умирали вскорости после того, как надевали его. Действительно, пять лиц, имевших его своей собственностью, вскоре умерли с перстнем на пальце: две королевы, две принцессы и король.
Казалось, что-то роковое, пагубное заключалось в этом интимном сувенире, и никто не пожелал взять его себе. В настоящее время перстень принесён в дар Альмуденской Пресвятой Деве — покровительнице города Мадрида. Но вместо того, чтобы надеть его на один из пальцев статуи Мадонны, перстень повесили ей на шею на простой ленте".
О происхождении этого смертоносного перстня, к сожалению, не было сказано ни слова…
Как Григорий Юм «вышел» из своего тела.
Самый выдающийся из когда-либо живших на земле медиумов шотландец Дэниел Д. Юм (1833 — 1886) в 1858 году женился на российской подданной Александрине Кроль. Вскоре у них родился сын Григорий. В 1887 году, когда с Григорием случилось, по его словам, «приключение», он был высоким белокурым молодым человеком лет тридцати, проживавшим во Франции. Вот что Григорий рассказал доктору Жибье о событии, которое произошло с ним в начале 1887 года:
"Всего несколько дней тому назад, вернувшись в десять Часов вечера к себе домой, я вдруг почувствовал ничем не объяснимую и какую-то особенную слабость; не намереваясь, однако, ложиться спать, я зажёг лампу, поставил её на столик возле кровати и, закурив от неё сигару, сел или, скорее, прилёг на кушетку.
Не успел я откинуть голову на подушку кушетки, как окружающие предметы завертелись передо мной, и я почувствовал, что впадаю как бы в обморок, ощущая в себе странное чувство пустоты. Вдруг я очутился посреди комнаты. Удивлённый таким безотчётным для меня перемещением, я оглядывался вокруг себя, и удивление, моё возросло донельзя.
Я увидел себя лежащим на кушетке с сигарой в руке!… Сначала подумал, что я заснул и что всё это происходит со мною во сне, но никогда ничего подобного я во сне не видал, и к тому же я отдавал себе полный отчёт в том, что состояние моё было настоящей, реальной, в высшей степени интенсивной жизнью. А потому, ясно осознав, что это не сон, другое объяснение пришло мне тут в голову, а именно, что я умер. Вспомнив слышанное мною о том, что существуют духи, я подумал, что и я стал «духом», и все объяснения подобного состояния предстали предо мной с большею быстротой, нежели та, с какой вообще работает мысль. Вся моя жизнь предстала передо мной как бы в формуле… Страшная тоска и сожаления о неоконченных мною работах (Григорий был хорошим гравером) охватили меня…
Я подошёл к самому себе, то есть к моему телу или, лучше сказать, к тому, что я уже считал своим трупом, и крайне удивился: тело моё дышало!… Более того, я мог видеть внутри него и наблюдать за медленным и слабым, но ровным биением сердца. Я видел мою ярко-красную, как огонь, кровь, текущую по сосудам. Тут я решил, что, значит, со мной случился особого рода обморок. "Но ведь люди, бывшие в обмороке, ничего потом, по пробуждении своём, не помнят из того, что с ними было во время их бессознательного «состояния», — подумал я, и мне так стало жаль, что, когда приду в себя, не в состоянии буду припомнить ре то, что теперь ощущаю и вижу…
Немного успокоенный относительно того, что я ещё жив, я задавал себе вопрос, как долго может продолжаться такое моё состояние, и перестал обращать внимание на моё второе я, продолжающее безмятежный свой сон на кушетке. Оглянувшись на лампу и заметив, что она настолько близко стояла к занавесям кровати, что они могли бы загореться от неё, я взялся за кнопку винта Дампы, намереваясь её погасить, но, о, новое удивление! Хотя я и ощупывал кнопку и даже мог провидеть малейшие из молекул, её составляющие, одни только пальцы мои вращались вокруг кнопки, но не в силах были на неё воздействовать: я тщетно старался повернуть винт.
Поэтому я стал разглядывать и ощупывать себя, сознавая себя в теле, но настолько эфирном, что я мог бы, кажется, рукой пронзить его насквозь, и оно, насколько помню, было окутано во что-то белое. Затем я встал против зеркала, но вместо того, чтобы увидеть в нём своё отражение, заметил, что по мере моего желания сила зрения моего увеличивалась настолько, что я проникал им сквозь зеркало сначала до стены, а затем и сквозь стену, по ту её сторону, где я увидел изнанку картин, висящих на ней в апартаментах моего соседа, комнаты и мебель которого ясно предстали моему взору. Ясно отдавая себе отчёт в отсутствии освещения в этих комнатах, я, однако, прекрасно видел все предметы и тут обратил внимание на тонкую струю света, исходящую из подложечной моей области, освещавшей все вокруг меня.
Я не был знаком с моим соседом, живущим через стену со мной, но знал, что сейчас он в отъезде. И не успел я почувствовать желание проникнуть в его квартиру, как уже очутился там. Каким путём?… Не знаю, но мне казалось, что я проник сквозь стену так же беспрепятственно, так же свободно, как туда сначала проник мой взор. Словом, я первые находился в комнатах моего соседа. Я осматривал их размещение, стараясь запомнить подробности их обстановки, и, подойдя к библиотечному шкафу, я особенно в памяти своей отмечал заглавия некоторых книг, стоящих на полках, которые приходились вровень с моими глазами.
Достаточно было одного моего желания, чтобы я без всякого с моей стороны усилия уже был там, куда потянуло меня. Но с этого момента мои воспоминания делаются крайне смутными. Я знаю, что уносился далеко, очень далеко, кажется, в Италию, но не могу себе отдать отчёта в том, что именно там делал.
Как бы потеряв всякую власть над своей мыслью, я следовал за ней, переносясь то сюда, то туда, смотря по тому, куда направлялась она. Она увлекала меня за собой прежде, нежели я успевал овладеть ею: обитательница храма уносила теперь храм за собой…
Проснулся я в пять часов утра, чувствуя себя измученным и как бы окоченелым. Я лежал в той самой позе, в которой с вечера прилёг на кушетку, и пальцы руки моей не выронили недогоревшую сигару. Я улёгся в постель, но долго не мог заснуть от дрожи, пробегавшей по всему телу. Наконец-таки сон охватил меня, и было уже далеко за полдень, когда я проснулся.
Посредством придуманного мною невинного предлога мне в тот же день удалось уговорить нашего консьержа вместе со мной посетить квартиру моего соседа, чтобы посмотреть, «не случилось ли там чего-нибудь», и таким образом я убедился в том, что мебель, картины и заглавия книг, мною виденные, — всё было так, как я видел предыдущей ночью непонятным для меня путём…
Я, конечно, обо всём этом никому ничего не говорил, а то ведь сочтут за полоумного или скажут, что у меня был припадок белой горячки".
Во времена Григория Юма о возможности таких «приключений» в Европе мало кто знал. В наши дни о феномене «выхода из тела» написаны книги. Например, в уже упоминавшейся книге преуспевающего американского бизнесмена Роберта А. Монро «Путешествия вне тела», перевод которой вышел в издательстве «Наука» в 1993 году, автор излагает опыт своих более чем 900 дневных и ночных «приключений», подобных испытанному Григорием. Правда, официальная наука до сих пор проявляет насторожённость к таким сообщениям, и те, кто отличается умением «выходить» из тела, как и Григорий Юм, пока предпочитают об этом помалкивать…
"Всего несколько дней тому назад, вернувшись в десять Часов вечера к себе домой, я вдруг почувствовал ничем не объяснимую и какую-то особенную слабость; не намереваясь, однако, ложиться спать, я зажёг лампу, поставил её на столик возле кровати и, закурив от неё сигару, сел или, скорее, прилёг на кушетку.
Не успел я откинуть голову на подушку кушетки, как окружающие предметы завертелись передо мной, и я почувствовал, что впадаю как бы в обморок, ощущая в себе странное чувство пустоты. Вдруг я очутился посреди комнаты. Удивлённый таким безотчётным для меня перемещением, я оглядывался вокруг себя, и удивление, моё возросло донельзя.
Я увидел себя лежащим на кушетке с сигарой в руке!… Сначала подумал, что я заснул и что всё это происходит со мною во сне, но никогда ничего подобного я во сне не видал, и к тому же я отдавал себе полный отчёт в том, что состояние моё было настоящей, реальной, в высшей степени интенсивной жизнью. А потому, ясно осознав, что это не сон, другое объяснение пришло мне тут в голову, а именно, что я умер. Вспомнив слышанное мною о том, что существуют духи, я подумал, что и я стал «духом», и все объяснения подобного состояния предстали предо мной с большею быстротой, нежели та, с какой вообще работает мысль. Вся моя жизнь предстала передо мной как бы в формуле… Страшная тоска и сожаления о неоконченных мною работах (Григорий был хорошим гравером) охватили меня…
Я подошёл к самому себе, то есть к моему телу или, лучше сказать, к тому, что я уже считал своим трупом, и крайне удивился: тело моё дышало!… Более того, я мог видеть внутри него и наблюдать за медленным и слабым, но ровным биением сердца. Я видел мою ярко-красную, как огонь, кровь, текущую по сосудам. Тут я решил, что, значит, со мной случился особого рода обморок. "Но ведь люди, бывшие в обмороке, ничего потом, по пробуждении своём, не помнят из того, что с ними было во время их бессознательного «состояния», — подумал я, и мне так стало жаль, что, когда приду в себя, не в состоянии буду припомнить ре то, что теперь ощущаю и вижу…
Немного успокоенный относительно того, что я ещё жив, я задавал себе вопрос, как долго может продолжаться такое моё состояние, и перестал обращать внимание на моё второе я, продолжающее безмятежный свой сон на кушетке. Оглянувшись на лампу и заметив, что она настолько близко стояла к занавесям кровати, что они могли бы загореться от неё, я взялся за кнопку винта Дампы, намереваясь её погасить, но, о, новое удивление! Хотя я и ощупывал кнопку и даже мог провидеть малейшие из молекул, её составляющие, одни только пальцы мои вращались вокруг кнопки, но не в силах были на неё воздействовать: я тщетно старался повернуть винт.
Поэтому я стал разглядывать и ощупывать себя, сознавая себя в теле, но настолько эфирном, что я мог бы, кажется, рукой пронзить его насквозь, и оно, насколько помню, было окутано во что-то белое. Затем я встал против зеркала, но вместо того, чтобы увидеть в нём своё отражение, заметил, что по мере моего желания сила зрения моего увеличивалась настолько, что я проникал им сквозь зеркало сначала до стены, а затем и сквозь стену, по ту её сторону, где я увидел изнанку картин, висящих на ней в апартаментах моего соседа, комнаты и мебель которого ясно предстали моему взору. Ясно отдавая себе отчёт в отсутствии освещения в этих комнатах, я, однако, прекрасно видел все предметы и тут обратил внимание на тонкую струю света, исходящую из подложечной моей области, освещавшей все вокруг меня.
Я не был знаком с моим соседом, живущим через стену со мной, но знал, что сейчас он в отъезде. И не успел я почувствовать желание проникнуть в его квартиру, как уже очутился там. Каким путём?… Не знаю, но мне казалось, что я проник сквозь стену так же беспрепятственно, так же свободно, как туда сначала проник мой взор. Словом, я первые находился в комнатах моего соседа. Я осматривал их размещение, стараясь запомнить подробности их обстановки, и, подойдя к библиотечному шкафу, я особенно в памяти своей отмечал заглавия некоторых книг, стоящих на полках, которые приходились вровень с моими глазами.
Достаточно было одного моего желания, чтобы я без всякого с моей стороны усилия уже был там, куда потянуло меня. Но с этого момента мои воспоминания делаются крайне смутными. Я знаю, что уносился далеко, очень далеко, кажется, в Италию, но не могу себе отдать отчёта в том, что именно там делал.
Как бы потеряв всякую власть над своей мыслью, я следовал за ней, переносясь то сюда, то туда, смотря по тому, куда направлялась она. Она увлекала меня за собой прежде, нежели я успевал овладеть ею: обитательница храма уносила теперь храм за собой…
Проснулся я в пять часов утра, чувствуя себя измученным и как бы окоченелым. Я лежал в той самой позе, в которой с вечера прилёг на кушетку, и пальцы руки моей не выронили недогоревшую сигару. Я улёгся в постель, но долго не мог заснуть от дрожи, пробегавшей по всему телу. Наконец-таки сон охватил меня, и было уже далеко за полдень, когда я проснулся.
Посредством придуманного мною невинного предлога мне в тот же день удалось уговорить нашего консьержа вместе со мной посетить квартиру моего соседа, чтобы посмотреть, «не случилось ли там чего-нибудь», и таким образом я убедился в том, что мебель, картины и заглавия книг, мною виденные, — всё было так, как я видел предыдущей ночью непонятным для меня путём…
Я, конечно, обо всём этом никому ничего не говорил, а то ведь сочтут за полоумного или скажут, что у меня был припадок белой горячки".
Во времена Григория Юма о возможности таких «приключений» в Европе мало кто знал. В наши дни о феномене «выхода из тела» написаны книги. Например, в уже упоминавшейся книге преуспевающего американского бизнесмена Роберта А. Монро «Путешествия вне тела», перевод которой вышел в издательстве «Наука» в 1993 году, автор излагает опыт своих более чем 900 дневных и ночных «приключений», подобных испытанному Григорием. Правда, официальная наука до сих пор проявляет насторожённость к таким сообщениям, и те, кто отличается умением «выходить» из тела, как и Григорий Юм, пока предпочитают об этом помалкивать…
Необычное уведомление о смерти.
Рассказ об этом редкостном событии был напечатан в одном из номеров журнала «Ребус» за 1892 год. Письмо женщины, столь необычно извещённой о смерти любимого ею человека, предваряется пояснениями её знакомого, В. Стэда.
"У меня есть знакомая ирландка, — пишет В. Стэд, — бывшая замужем за одним видным почтовым чиновником в Дублине.
Овдовев, она через некоторое время снова вступила в брак, оказавшийся крайне неудачным. Второй муж её, инженер, был необыкновенно талантливый человек, отличавшийся блестящим умом. К несчастью, честность не находилась в числе его блестящих качеств. В один далеко не прекрасный для неё день моя приятельница узнает, что её муж уже женат и — мало этого — что первая жена его жива и здорова. Моя приятельница — женщина с сильным характером. Узнав роковую для неё весть, она тотчас же оставила мужа и уехала в Лондон.
Ирвинг Ф., её муж, узнав только через два года, что она живёт в Лондоне, бросил свою семью, с которой он находился в Италии, и приехал к своей второй, страстно любимой жене. Сцены, происходившие в это время между ними, были крайне тяжелы и даже грозили окончиться трагически. К счастью, обманутая им женщина, хотя тоже безумно любила его, обладала настолько твёрдым характером, что, несмотря на целый ряд бурных сцен, наотрез отказалась сойтись с ним снова. Отвергнутый инженер уехал в Италию, осыпая её горькими упрёками.
Несколько месяцев спустя после его отъезда моя приятельница пришла ко мне и сказала, что она боится, что с её «мужем» случилось что-нибудь дурное, потому что накануне вечером его голос громко позвал её из-за окна, а ночью она ясно видела его самого у себя в комнате. Бедная женщина была сильно опечалена этим событием. Я посмеялся над её впечатлительностью и приписал все это галлюцинации, вызванной пережитыми бурными сценами при расставании с любимым человеком. Но не прошло и недели, как она получила из Италии письмо, извещавшее её, что Ирвинг Ф. скончался скоропостижно в такой-то день и час.
Потом я узнал, что несчастный человек был в отчаянии от разлуки со второй женою и всё время по возвращении из Лондона в Италию сильно пил. В пьяном же виде он вышел как-то из дому и был найден мёртвым в тот самый вечер, когда его голос звал из-за окна любимую жену. Никто не знает, умер ли он естественною смертью или же лишил себя жизни сам.
На днях я написал леди Д. Ф., прося её письменно изложить мне, насколько она может подробнее, все, что она видела и слышала во время этого оригинального события".
Вот письмо леди Д. Ф.
"В конце лета 1886 года — так начинает своё письмо леди Джорджина Ф.Д. — мы с Ирвингом находились в Италии, на берегу Неаполитанского залива. Жили мы в гостинице «Вашингтон», в комнате N 46.
В это счастливое для меня время я ещё считала себя законной женою Ирвинга, и мы крепко любили друг друга. Семья его была против нашего брака, и вот как-то утром, разговорившись о наших семейных делах, мы дали друг другу клятвы в том, что никогда и ничто не разлучит нас: ни бедность, ни клевета, ни преследования его родных — словом, ничто земное. Оба мы говорили, что согласимся скорее умереть, чем расстаться друг с другом. От жизни земной разговор наш перешёл на иную, и мы долго беседовали о будущей жизни душ умерших людей. Я недоумевала, могут ли души умерших сообщать о своём переходе в лучший мир пережившим их друзьям. В конце концов, мы дали друг другу торжественную клятву, в случае возможности возвращения душ на землю, что тот из нас, кто умрёт первым, явится к пережившему его.
Вскоре после этого я узнала, что он женат, и, как вам известно, мы расстались. Я оставила его, а в 1888 году он приехал за мною в Лондон. Во время его пребывания в Лондоне я как-то спросила его, помнит ли он данное обещание явиться мне после смерти.
«О, Джорджи! Тебе нечего напоминать мне об этом! — воскликнул он. — Ведь моя душа — частица твоей, и никогда и ничто, даже в самой вечности, не сможет разъединить их. Никогда, даже и теперь, когда ты относишься ко мне с такой жестокостью. Если даже ты будешь женою другого, души наши всё-таки останутся слитыми в одно. Когда я умру, моя душа явится к тебе».
В начале августа 1888 года Ирвинг уехал из Лондона в Неаполь.
Последние слова его ко мне были, что я никогда больше не увижу его; увижу, но уже не живым, так как он не может жить с разбитым сердцем и сам положит конец своей разбитой жизни.
После своего отъезда он не писал мне ни разу, но я никогда не верила, что он лишит себя жизни.
В ноябре я писала ему письмо в Сарно, но ответа не получила. Думая, что он или уехал из Сарно, или болен, или же путешествует, и поэтому не заходил на почтамт, я успокоилась на этом и даже не подумала о возможности его смерти.
Время шло, и до 28 ноября со мною не случилось ничего особенного.
В эту ночь я сидела за столом около камина и Усердно просматривала классные тетради. Было около половины первого. Оторвав случайно глаза от рукописи взглянула на дверь и вдруг на пороге увидела Ирвинга. Одет он был так, как я его видела в последний раз: в пальто и цилиндре, руки были опущены, по свойственной ему привычке. Он держался очень прямо как всегда, голова его была поднята кверху, на лице — выражение серьёзное и полное достоинства. Лицо его было обращено ко мне и вдруг приняло странное, скорбное выражение, сделалось бледно, как у мертвеца. Казалось, он страдал от невозможности заговорить или шевельнуться.
В первую минуту я подумала, что он живой, и, смертельно испуганная, с громко бьющимся сердцем, дрожащим голосом вскрикнула: о!
Но звук моего голоса ещё не замер в воздухе, как фигура его начала таять и, страшно сказать, как таять: он сам скрылся сперва, а довольно долгое время спустя исчезли и его пальто и шляпа. Я побелела и похолодела от ужаса и была до того напугана, что не могла ни встать, ни позвать на помощь. Страх до такой степени овладел мною, что я просидела всю ночь, не смея тронуться с места, не смея ни на секунду оторвать глаз от двери, у которой мне показался призрак Ирвинга. С невыразимым облегчением увидела я проблески рассвета и услышала рядом движение других жильцов.
'Несмотря, однако, на все случившееся, я ни на минуту не подумала, что он умер и что это исполнение его обещания. Я старалась стряхнуть с себя овладевшее мной нервное состояние и объяснила себе это явление галлюцинацией зрения, так как перед этой ночью я несколько ночей подряд провела за работой.
«А всё-таки это странно, — думалось мне иногда, — очень уж всё это было реально». Прошло три дня.
Как-то вечером я снова сидела одна и занималась, как вдруг голос Ирвинга, громкий и ясный, позвал меня из-за окна. «Джорджи! Ты здесь, Джорджи?» — спрашивал этот голос.
Убеждённая в том, что Ирвинг вернулся в Англию, — я не могла ошибиться, я слишком хорошо знала его голос, — встревоженная и смущённая, я выбежала на улицу.
Никого.
Страшно разочарованная вернулась я в свою комнату. Я тревожилась за его судьбу в последнее время и действительно была бы рада, если бы на этот раз он сам приехал ко мне.
«Нет, это он, — думала я. — Это должен быть Ирвинг. Ведь я же своими ушами слышала, как он позвал меня. Наверное, он спрятался в одном из соседних подъездов, чтобы посмотреть, выйду ли я к нему навстречу, вообще, что я буду делать». Я надела шляпку и прошла до конца улицы, заглядывая в каждый подъезд, где он мог спрятаться.
Никого.
Позднее, ночью, я поразительно ясно слышала, как Ирвинг кашлял под моим окном, и кашлял нарочно, как это делают, желая привлечь чьё-нибудь внимание.
И вот, начиная с этой ночи, в течение девяти недель я постоянно слышала голос Ирвинга иногда ежедневно, в течение целой недели, потом три раза в неделю, потом через две ночи, потом через три или четыре. Начиная с полуночи, а иногда и позже, голос его говорил со мною в течение целой ночи:
«Джорджи! Это я!» — говорил он иногда. Или же: «Джорджи! Ты дома? Поговори с Ирвингом». Потом наступала длинная пауза, после которой раздавался глубокий, странный, нечеловеческий вздох.
Иногда он не говорил ничего, кроме: «Ах, Джорджи, Джорджи!» И это целую ночь.
Однажды ночью, во время страшного тумана, Ирвинг позвал меня так громко и ясно, что я моментально встала с постели, уверенная, что это не галлюцинация.
«Он должен быть здесь, — говорила я самой себе, — он живёт здесь, где-нибудь поблизости, это ясно как Божий день. А если его здесь нет, то это только значит, что я схожу с ума».
Я вышла на улицу. Густейший, чёрный туман стоял "округ меня непроницаемою стеной. Нигде ни огонька. Я громко крикнула: «Ирвинг! Ирвинг! Иди сюда ко мне! Ведь я знаю что ты прячешься, чтобы испугать меня! Ведь я же сама видела тебя! Иди сюда и перестань дурачиться!»
И вот, клянусь вам моей честью, в нескольких шагах от меня, из тумана, раздался его голос: — «Это только я, Ирвинг!»
Потом глубокий, страшный вздох замер в отдалении.
Каждую ночь я продолжала слышать кашель, вздохи и стоны.
В конце девятой недели я получила обратно моё письмо с пометкой на нём неаполитанского консула: «Синьор 0'Нейл умер». Ирвинг 0'Нейл умер 28 ноября 1888 года, в тот день, когда он мне явился.
Странным во всей этой истории является то обстоятельство, что, как только я узнала чисто земным способом о смерти Ирвинга, его страждущий дух, казалось, успокоился; по крайней мере с этого дня я больше никогда не слышала его голоса. Точно он знал, что никто не извещал меня о его смерти, и сам всеми силами стремился уведомить меня о ней. Я была так поражена его появлением 28 ноября 1888 года, что нарочно записала это число с намерением написать ему об этом. Я и написала, но моё письмо пришло в Сарно уже после его смерти. Что голос был его, в этом для меня нет никаких сомнений, потому что у него был совсем особенный голос, какого я никогда и ни у кого не слышала. И при жизни, раньше, чем постучать в дверь и войти, он всегда прежде звал меня в окно.
Когда его голос говорил: «Ах, Джорджи!», это звучало так ужасно, так безнадёжно грустно, вздох его говорил о таком безграничном отчаянии, что сердце обливалось кровью от невозможности облегчить его, чувствуя притом его близость.
Но, как я уже сказала, с получением материального извещения о его смерти все явления прекратились.
Вот все, что я могу вам сообщить о бывшем со мною сверхъестественном случае. Джорджина Ф.".
"У меня есть знакомая ирландка, — пишет В. Стэд, — бывшая замужем за одним видным почтовым чиновником в Дублине.
Овдовев, она через некоторое время снова вступила в брак, оказавшийся крайне неудачным. Второй муж её, инженер, был необыкновенно талантливый человек, отличавшийся блестящим умом. К несчастью, честность не находилась в числе его блестящих качеств. В один далеко не прекрасный для неё день моя приятельница узнает, что её муж уже женат и — мало этого — что первая жена его жива и здорова. Моя приятельница — женщина с сильным характером. Узнав роковую для неё весть, она тотчас же оставила мужа и уехала в Лондон.
Ирвинг Ф., её муж, узнав только через два года, что она живёт в Лондоне, бросил свою семью, с которой он находился в Италии, и приехал к своей второй, страстно любимой жене. Сцены, происходившие в это время между ними, были крайне тяжелы и даже грозили окончиться трагически. К счастью, обманутая им женщина, хотя тоже безумно любила его, обладала настолько твёрдым характером, что, несмотря на целый ряд бурных сцен, наотрез отказалась сойтись с ним снова. Отвергнутый инженер уехал в Италию, осыпая её горькими упрёками.
Несколько месяцев спустя после его отъезда моя приятельница пришла ко мне и сказала, что она боится, что с её «мужем» случилось что-нибудь дурное, потому что накануне вечером его голос громко позвал её из-за окна, а ночью она ясно видела его самого у себя в комнате. Бедная женщина была сильно опечалена этим событием. Я посмеялся над её впечатлительностью и приписал все это галлюцинации, вызванной пережитыми бурными сценами при расставании с любимым человеком. Но не прошло и недели, как она получила из Италии письмо, извещавшее её, что Ирвинг Ф. скончался скоропостижно в такой-то день и час.
Потом я узнал, что несчастный человек был в отчаянии от разлуки со второй женою и всё время по возвращении из Лондона в Италию сильно пил. В пьяном же виде он вышел как-то из дому и был найден мёртвым в тот самый вечер, когда его голос звал из-за окна любимую жену. Никто не знает, умер ли он естественною смертью или же лишил себя жизни сам.
На днях я написал леди Д. Ф., прося её письменно изложить мне, насколько она может подробнее, все, что она видела и слышала во время этого оригинального события".
Вот письмо леди Д. Ф.
"В конце лета 1886 года — так начинает своё письмо леди Джорджина Ф.Д. — мы с Ирвингом находились в Италии, на берегу Неаполитанского залива. Жили мы в гостинице «Вашингтон», в комнате N 46.
В это счастливое для меня время я ещё считала себя законной женою Ирвинга, и мы крепко любили друг друга. Семья его была против нашего брака, и вот как-то утром, разговорившись о наших семейных делах, мы дали друг другу клятвы в том, что никогда и ничто не разлучит нас: ни бедность, ни клевета, ни преследования его родных — словом, ничто земное. Оба мы говорили, что согласимся скорее умереть, чем расстаться друг с другом. От жизни земной разговор наш перешёл на иную, и мы долго беседовали о будущей жизни душ умерших людей. Я недоумевала, могут ли души умерших сообщать о своём переходе в лучший мир пережившим их друзьям. В конце концов, мы дали друг другу торжественную клятву, в случае возможности возвращения душ на землю, что тот из нас, кто умрёт первым, явится к пережившему его.
Вскоре после этого я узнала, что он женат, и, как вам известно, мы расстались. Я оставила его, а в 1888 году он приехал за мною в Лондон. Во время его пребывания в Лондоне я как-то спросила его, помнит ли он данное обещание явиться мне после смерти.
«О, Джорджи! Тебе нечего напоминать мне об этом! — воскликнул он. — Ведь моя душа — частица твоей, и никогда и ничто, даже в самой вечности, не сможет разъединить их. Никогда, даже и теперь, когда ты относишься ко мне с такой жестокостью. Если даже ты будешь женою другого, души наши всё-таки останутся слитыми в одно. Когда я умру, моя душа явится к тебе».
В начале августа 1888 года Ирвинг уехал из Лондона в Неаполь.
Последние слова его ко мне были, что я никогда больше не увижу его; увижу, но уже не живым, так как он не может жить с разбитым сердцем и сам положит конец своей разбитой жизни.
После своего отъезда он не писал мне ни разу, но я никогда не верила, что он лишит себя жизни.
В ноябре я писала ему письмо в Сарно, но ответа не получила. Думая, что он или уехал из Сарно, или болен, или же путешествует, и поэтому не заходил на почтамт, я успокоилась на этом и даже не подумала о возможности его смерти.
Время шло, и до 28 ноября со мною не случилось ничего особенного.
В эту ночь я сидела за столом около камина и Усердно просматривала классные тетради. Было около половины первого. Оторвав случайно глаза от рукописи взглянула на дверь и вдруг на пороге увидела Ирвинга. Одет он был так, как я его видела в последний раз: в пальто и цилиндре, руки были опущены, по свойственной ему привычке. Он держался очень прямо как всегда, голова его была поднята кверху, на лице — выражение серьёзное и полное достоинства. Лицо его было обращено ко мне и вдруг приняло странное, скорбное выражение, сделалось бледно, как у мертвеца. Казалось, он страдал от невозможности заговорить или шевельнуться.
В первую минуту я подумала, что он живой, и, смертельно испуганная, с громко бьющимся сердцем, дрожащим голосом вскрикнула: о!
Но звук моего голоса ещё не замер в воздухе, как фигура его начала таять и, страшно сказать, как таять: он сам скрылся сперва, а довольно долгое время спустя исчезли и его пальто и шляпа. Я побелела и похолодела от ужаса и была до того напугана, что не могла ни встать, ни позвать на помощь. Страх до такой степени овладел мною, что я просидела всю ночь, не смея тронуться с места, не смея ни на секунду оторвать глаз от двери, у которой мне показался призрак Ирвинга. С невыразимым облегчением увидела я проблески рассвета и услышала рядом движение других жильцов.
'Несмотря, однако, на все случившееся, я ни на минуту не подумала, что он умер и что это исполнение его обещания. Я старалась стряхнуть с себя овладевшее мной нервное состояние и объяснила себе это явление галлюцинацией зрения, так как перед этой ночью я несколько ночей подряд провела за работой.
«А всё-таки это странно, — думалось мне иногда, — очень уж всё это было реально». Прошло три дня.
Как-то вечером я снова сидела одна и занималась, как вдруг голос Ирвинга, громкий и ясный, позвал меня из-за окна. «Джорджи! Ты здесь, Джорджи?» — спрашивал этот голос.
Убеждённая в том, что Ирвинг вернулся в Англию, — я не могла ошибиться, я слишком хорошо знала его голос, — встревоженная и смущённая, я выбежала на улицу.
Никого.
Страшно разочарованная вернулась я в свою комнату. Я тревожилась за его судьбу в последнее время и действительно была бы рада, если бы на этот раз он сам приехал ко мне.
«Нет, это он, — думала я. — Это должен быть Ирвинг. Ведь я же своими ушами слышала, как он позвал меня. Наверное, он спрятался в одном из соседних подъездов, чтобы посмотреть, выйду ли я к нему навстречу, вообще, что я буду делать». Я надела шляпку и прошла до конца улицы, заглядывая в каждый подъезд, где он мог спрятаться.
Никого.
Позднее, ночью, я поразительно ясно слышала, как Ирвинг кашлял под моим окном, и кашлял нарочно, как это делают, желая привлечь чьё-нибудь внимание.
И вот, начиная с этой ночи, в течение девяти недель я постоянно слышала голос Ирвинга иногда ежедневно, в течение целой недели, потом три раза в неделю, потом через две ночи, потом через три или четыре. Начиная с полуночи, а иногда и позже, голос его говорил со мною в течение целой ночи:
«Джорджи! Это я!» — говорил он иногда. Или же: «Джорджи! Ты дома? Поговори с Ирвингом». Потом наступала длинная пауза, после которой раздавался глубокий, странный, нечеловеческий вздох.
Иногда он не говорил ничего, кроме: «Ах, Джорджи, Джорджи!» И это целую ночь.
Однажды ночью, во время страшного тумана, Ирвинг позвал меня так громко и ясно, что я моментально встала с постели, уверенная, что это не галлюцинация.
«Он должен быть здесь, — говорила я самой себе, — он живёт здесь, где-нибудь поблизости, это ясно как Божий день. А если его здесь нет, то это только значит, что я схожу с ума».
Я вышла на улицу. Густейший, чёрный туман стоял "округ меня непроницаемою стеной. Нигде ни огонька. Я громко крикнула: «Ирвинг! Ирвинг! Иди сюда ко мне! Ведь я знаю что ты прячешься, чтобы испугать меня! Ведь я же сама видела тебя! Иди сюда и перестань дурачиться!»
И вот, клянусь вам моей честью, в нескольких шагах от меня, из тумана, раздался его голос: — «Это только я, Ирвинг!»
Потом глубокий, страшный вздох замер в отдалении.
Каждую ночь я продолжала слышать кашель, вздохи и стоны.
В конце девятой недели я получила обратно моё письмо с пометкой на нём неаполитанского консула: «Синьор 0'Нейл умер». Ирвинг 0'Нейл умер 28 ноября 1888 года, в тот день, когда он мне явился.
Странным во всей этой истории является то обстоятельство, что, как только я узнала чисто земным способом о смерти Ирвинга, его страждущий дух, казалось, успокоился; по крайней мере с этого дня я больше никогда не слышала его голоса. Точно он знал, что никто не извещал меня о его смерти, и сам всеми силами стремился уведомить меня о ней. Я была так поражена его появлением 28 ноября 1888 года, что нарочно записала это число с намерением написать ему об этом. Я и написала, но моё письмо пришло в Сарно уже после его смерти. Что голос был его, в этом для меня нет никаких сомнений, потому что у него был совсем особенный голос, какого я никогда и ни у кого не слышала. И при жизни, раньше, чем постучать в дверь и войти, он всегда прежде звал меня в окно.
Когда его голос говорил: «Ах, Джорджи!», это звучало так ужасно, так безнадёжно грустно, вздох его говорил о таком безграничном отчаянии, что сердце обливалось кровью от невозможности облегчить его, чувствуя притом его близость.
Но, как я уже сказала, с получением материального извещения о его смерти все явления прекратились.
Вот все, что я могу вам сообщить о бывшем со мною сверхъестественном случае. Джорджина Ф.".
Убийца с вилами.
Двузубые вилы воткнули ему в шею так, что пригвоздили к земле. Его садовый серп врезался ему в грудь. Лицо мёртвого старика было искажено гримасой страха. В таком виде нашли Чарлза Уолтона в 1945 году. Возможно, он стал жертвой последнего ритуального колдовского убийства в Британии. Детектив, старший полицейский офицер Фабиан — знаменитый «Фабиан из Скотленд-Ярда», — много месяцев затратил на расследование. Но кто совершил дикое убийство — так и осталось загадкой, окутанной мистической устрашающей атмосферой.
Для всех Чарлз Уолтон был безвредным добродушным старомодным стариком, такого можно встретить в любой английской деревне. Он жил с племянницей в доме с соломенной крышей в Лауэр-Квинтоне, Уорвикшир, зарабатывая на жизнь тем, что подряжался на случайную работу на фермах за 18 пенсов в час.
Его редко видели в забегаловках, он предпочитал покупать галлон сидра и пить в одиночестве у очага в своей кухне. Он, как говорили в деревне, был нелюдимом.
Старик Уолтон не слишком любил общество и был настоящим деревенским жителем, обожающим быть наедине с природой. Он мог часами разговаривать с дикими птицами — и верил, что они понимают друг друга.
Он не слишком любил собак, но в маленьком саду разводил жаб. Ходили слухи, что он запрягал их в миниатюрный плуг и гонял по полям.
Был февральский день, когда Чарлз не вернулся с работы в поле. Люди отправились на поиски и обнаружили его бездыханное тело под ивой. Дональд Маккормик, который написал книгу об этом преступлении, заявлял, что может предположить, кто был убийцей. Мог это сделать и Фабиан.
Но никаких доказательств, чтобы подтвердить предположения, не было. Одни лишь сказки о разговорах шарика Уолтона с птицами, жабьих упряжках… и зловещий домысел, что он был убит, ибо был колдуном.
Для всех Чарлз Уолтон был безвредным добродушным старомодным стариком, такого можно встретить в любой английской деревне. Он жил с племянницей в доме с соломенной крышей в Лауэр-Квинтоне, Уорвикшир, зарабатывая на жизнь тем, что подряжался на случайную работу на фермах за 18 пенсов в час.
Его редко видели в забегаловках, он предпочитал покупать галлон сидра и пить в одиночестве у очага в своей кухне. Он, как говорили в деревне, был нелюдимом.
Старик Уолтон не слишком любил общество и был настоящим деревенским жителем, обожающим быть наедине с природой. Он мог часами разговаривать с дикими птицами — и верил, что они понимают друг друга.
Он не слишком любил собак, но в маленьком саду разводил жаб. Ходили слухи, что он запрягал их в миниатюрный плуг и гонял по полям.
Был февральский день, когда Чарлз не вернулся с работы в поле. Люди отправились на поиски и обнаружили его бездыханное тело под ивой. Дональд Маккормик, который написал книгу об этом преступлении, заявлял, что может предположить, кто был убийцей. Мог это сделать и Фабиан.
Но никаких доказательств, чтобы подтвердить предположения, не было. Одни лишь сказки о разговорах шарика Уолтона с птицами, жабьих упряжках… и зловещий домысел, что он был убит, ибо был колдуном.
Дьявольский мост.
Перед жителями итальянского городка Борго-а-Моццано стояла чертовски трудная задача — каждый раз когда они пытались возвести мост через реку, он неизменно обрушивался ещё во время строительства.
После очередной неудачи старожилы вспомнили, что некогда юная девушка по имени Мадцалена спасла свою душу от когтей сатаны именно в этом месте. Многим сразу пришло на ум, что царь тьмы, разваливая построенное, просто мстит за былую неудачу. И тогда, посовещавшись, горожане пошли на сделку с дьяволом. Торжественно пообещали: если он позволит возвести мост и будет защищать его, то сможет забрать душу первого живого существа, которое пройдёт по нему!
Мост был построен, и настала очередь выполнить условие. Однако хитроумные местные власти выкрутились из положения — вместо человека пустили через мост бродячую собаку.
О том, что случилось с ней, история умалчивает, однако для людей всё кончилось благополучно. То ли дьявол был поражён ловкостью, с какой его обвели вокруг пальца, то ли расценил это как удачную шутку, на которую глупо обижаться, но мост больше не разрушал. Более того, кажется, принял меры для его сохранения на веки вечные.
С тех пор прошло около 1000 лет, а старинный мост под названием Дьявольский стоит и по сей день — крепкий, как скала.
Правда, во время второй мировой войны его чуть было не разрушили.
Войска союзников подходили к городу, занятому фашистами. Немцы ушли, оставив лишь одного сапёра с приказом взорвать мост в 5 часов утра следующего дня.
Среди ночи солдат услышал звуки на дороге. Когда он пошёл узнать, в чём дело, то встретил женщину по имени Лючия, которая принесла ему поесть и выпить. Он с удовольствием откушал и попробовал красного вина. Лючия постоянно подливала ему в стакан до тех пор, пока солдат не заснул мертвецким сном. Наутро находчивая женщина передала пленника в руки союзников, которые вошли в город.
Таким образом мост был спасён — благодаря Лючии и возможно, не без благосклонной помощи дьявола…
После очередной неудачи старожилы вспомнили, что некогда юная девушка по имени Мадцалена спасла свою душу от когтей сатаны именно в этом месте. Многим сразу пришло на ум, что царь тьмы, разваливая построенное, просто мстит за былую неудачу. И тогда, посовещавшись, горожане пошли на сделку с дьяволом. Торжественно пообещали: если он позволит возвести мост и будет защищать его, то сможет забрать душу первого живого существа, которое пройдёт по нему!
Мост был построен, и настала очередь выполнить условие. Однако хитроумные местные власти выкрутились из положения — вместо человека пустили через мост бродячую собаку.
О том, что случилось с ней, история умалчивает, однако для людей всё кончилось благополучно. То ли дьявол был поражён ловкостью, с какой его обвели вокруг пальца, то ли расценил это как удачную шутку, на которую глупо обижаться, но мост больше не разрушал. Более того, кажется, принял меры для его сохранения на веки вечные.
С тех пор прошло около 1000 лет, а старинный мост под названием Дьявольский стоит и по сей день — крепкий, как скала.
Правда, во время второй мировой войны его чуть было не разрушили.
Войска союзников подходили к городу, занятому фашистами. Немцы ушли, оставив лишь одного сапёра с приказом взорвать мост в 5 часов утра следующего дня.
Среди ночи солдат услышал звуки на дороге. Когда он пошёл узнать, в чём дело, то встретил женщину по имени Лючия, которая принесла ему поесть и выпить. Он с удовольствием откушал и попробовал красного вина. Лючия постоянно подливала ему в стакан до тех пор, пока солдат не заснул мертвецким сном. Наутро находчивая женщина передала пленника в руки союзников, которые вошли в город.
Таким образом мост был спасён — благодаря Лючии и возможно, не без благосклонной помощи дьявола…
Петля Времени.
Летом 1912 года многие газеты Великобритании описали загадочную историю, произошедшую в железнодорожном экспрессе, следовавшем из Лондона в Глазго. В присутствии двух пассажиров (инспектора Скотленд Ярда и молодой медицинской сестры) в вагоне на сиденье около окна со страшным криком внезапно возник пожилой мужчина. Одежда на нём была странного покроя, волосы заплетены в косу. В одной руке он держал длинный бич, в другой надкусанный кусок хлеба. «Я Пимп Дрейк, возница из Четнема, — причитал дрожащий от страха человек. — Где я?»
Инспектор побежал за кондуктором. Когда он вернулся в свой вагон, то увидел, что возница исчез, а медсестра пребывала в обмороке. Вызванный кондуктор сперва решил, что его разыгрывают, но на сиденье остались материальные свидетельства происшедшего — бич и треугольная шляпа. Специалисты из национального музея, которым показали эти предметы, уверенно определили время, из которого они происходили, — вторую половину XVIII века.
Любопытный инспектор побывал у пастора прихода, к которому была приписана деревушка Четнем, и попросил поискать запись в церковных книгах о человеке по имени Пимп Дрейк. В книге умерших 150-летней давности местный священник нашёл не только имя несчастного возницы, но и приписку тогдашнего пастора, сделанную на полях.
Из неё следовало, что, будучи уже немолодым человеком, Пимп Дрейк начал вдруг рассказывать невероятную историю. Будто однажды ночью, возвращаясь на повозке домой, он увидел прямо перед собой «дьявольский экипаж» — железный, огромный, длинный, как змей, пышущий огнём и дымом. Потом Пимп каким-то образом оказался внутри — там были странные люди наверное, слуги дьявола. Испугавшись, Дрейк призвал на помощь Господа и вновь оказался в чистом поле. Повозки и коней не было. Дрейк, потрясённый случившимся, еле дотащился домой. И судя по всему, уже никогда не вернулся к здравому рассудку.
Инспектор побежал за кондуктором. Когда он вернулся в свой вагон, то увидел, что возница исчез, а медсестра пребывала в обмороке. Вызванный кондуктор сперва решил, что его разыгрывают, но на сиденье остались материальные свидетельства происшедшего — бич и треугольная шляпа. Специалисты из национального музея, которым показали эти предметы, уверенно определили время, из которого они происходили, — вторую половину XVIII века.
Любопытный инспектор побывал у пастора прихода, к которому была приписана деревушка Четнем, и попросил поискать запись в церковных книгах о человеке по имени Пимп Дрейк. В книге умерших 150-летней давности местный священник нашёл не только имя несчастного возницы, но и приписку тогдашнего пастора, сделанную на полях.
Из неё следовало, что, будучи уже немолодым человеком, Пимп Дрейк начал вдруг рассказывать невероятную историю. Будто однажды ночью, возвращаясь на повозке домой, он увидел прямо перед собой «дьявольский экипаж» — железный, огромный, длинный, как змей, пышущий огнём и дымом. Потом Пимп каким-то образом оказался внутри — там были странные люди наверное, слуги дьявола. Испугавшись, Дрейк призвал на помощь Господа и вновь оказался в чистом поле. Повозки и коней не было. Дрейк, потрясённый случившимся, еле дотащился домой. И судя по всему, уже никогда не вернулся к здравому рассудку.