По ниве прохожу я узкою межой,
Поросшей кашкою и цепкой лебедой.
- Вот вы их и выучите на память! Все вам тут понятно? А кто знает, что такое "цепкая"?
- Я знаю, - поднимаете вы руку, всю в чернилах.
- Ну, скажи!
- "Цепкая" - это есть цепок, такая палка, цепок- он вроде как мальчик, а "цепкая" - так это она, вроде как палка, девчонка...
Мария Андреевна смеется и от смеха еще сильнее кашляет.
- Нет, не то, не то, - говорит она, - "цепкая"- это такая, что очень цепляется!
- "Чiпка", значит? - выкрикиваете вы со всеми в хоре.
- Ну да, "чiпка"! "Чiпка" - это будет по-украински, а "цепкая" - это по-русски! Понимаете?
- Ага! - снова хором.
А на другой день вы уже уверенно повторяете наизусть Марии Андреевне:
По ниве прохожу я узкою межой,
Поросшей кашкою и чiпкой лебедой.
- Да не "чiпкой", а "цепкой"!
- А я забыл, что так надо! Да я еще раз!
- Ну, ну!
- "Поросшей кашкою и..."
Тут вы останавливаетесь, немного думаете, потом мысленно сами себе говорите: "Ага", - и с ударением победно бросаете:
- "И чiпкой лебедой!"
Мария Андреевна, улыбаясь, спокойно машет рукой:
- Садись!
Где теперь могилка кроткой-кроткой Марии Андреевны? Поклонился бы я ее могилке, ведь это она, бывало, учит нас букву "о" писать: "Бублик, бублик, детки, пишите! Кругленький! Вот это и будет "о"!" - а затем рассматривает тетради.
- Ой, хороший мальчик! Какое "о" красивое написал! И руки не очень в чернилах! На вот тебе - конфетка!
Пускай на ее могилке весной, когда сирень распускается, пускай все время соловей поет!
Итак, значит, про "кашку" и про "цепкую лебеду" вы, идя по пшеничной меже, еще не умеете повторять наизусть, потому что вы еще не научились.
Вы рвите васильки... И васильки, и колокольчики, и клевер, и ромашку! Вы тех цветов нарвите целый большой-большой сноп, а потом свяжите повиликой и несите его.
А если вам снова скучно, тогда ловите на колосках жучка-кузьку. Поймали - и за пазуху, А когда наберете кузек так с полпазухи, они там ползают, шелестят и щекочут вас, щекочут.
Вам тогда не будет скучно, и вы, подпрыгивая, сразу же в Дубягах очутитесь!
А в Дубягах кулак живет, который из кувшина водку пьет.
Вы приходите, а в саду за столом два кулака сидят и водку из кувшина пьют.
А потом, когда напьются, крикнут:
- Данило! Запрягай Желудя и Горилку в арбу, да чтобы сена полная арба была! На дрофы поедем! А ты с нами поедешь? -спрашивает меня кулак.
- Поеду, - нерешительно говорю я.
- Вот и добре! На арбу сядешь, лошадей будешь погонять? Добре?
- Добре!
- Вот и ладно!
А я спрашиваю усатого дядька:
- Дяденька! А что это такое за дрофы?
- Разве не слыхал?
- Не слыхал!
- Птица такая большая, как два гуся вместе! Степная! В степи водится! Пугливая!
- Ага!
Вот вы на арбе и поехали! Полная арба сена да кругом еще и бурьяном утыкана! Я впереди сижу, лошадей погоняю, ружья на сене лежат, кошелка с кувшинами и с харчами.
А дядьки лежат навзничь на арбе и пытаются петь:
Вилiтали орли з-за крутоi гори...
Но дотягивали они только до "крутой", а на "крутую гору" взобраться им никак не удавалось, они с "крутой" сползали к началу, откуда снова "вылетали орлы".
Так всю дорогу только то и делалось, что "вылетали орлы", а что с теми орлами дальше стало, куда они вылетали и чего они вылетали, для меня тогда так и осталось тайной.
Это была моя первая, охота на дрофу!
Когда мы отъехали довольно далеко в степь, один из дядьков говорит:
- Погляди-ка, Дорош, не -видать ли?
Дядько Дорош встал на арбу, я остановил лошадей, и дядько Дорош начал смотреть во все стороны. Долго смотрел он, а затем и говорит:
- Вон там за скирдой будто что-то виднеется! На клевере! Поворачивай на эту вот межу и прямо - на скирду! - говорит мне дядько Дорош.
Поехали межой...
Стали у скирды. Дядько вылез на скирду, поглядел сюда и туда, слез, подошел к арбе:
- Есть! - говорит. - Семеро! Только как -же к ним подъехать?
Говорили что-то они, говорили, а. потом стали меня учить, как мне ехать.
- Мы, - говорят, - поедем и по дороге незаметно с арбы попадаем и заляжем вон там в пшенице, а ты езжай вон туда да, не доезжая буерка, сверни налево и объезжай их, этих дроф, с той стороны. Немного проедешь, а потом заверни лошадей и езжай назад, немного уже к дрофам поближе. Как доедешь снова к буерку, возвращайся назад и езжай еще ближе к ним. Нагоняй их будто на нас. Да не высовывайся из арбы, чтобы они тебя не заметили! И не нокай и не чмокай! Потихоньку езжай! Понял?
- Понял!
- Погоняй!
Поехали...
Дядьки по дороге повыпадали из арбы, а я направился к буерку, там свернул налево и поехал. Когда доехал до клевера (клевер уже был скошен), заметил вдали табунчик каких-то больших птиц, которые паслись на клевере.
Я все делал так, как говорил мне дядько Дорош.
И туда ехал, и назад возвращался, и снова туда возвращался, все к тем птицам приближаясь.
И очень уж мне захотелось разглядеть их. Особенно того, самого большого, что все время, высоко подняв голову, на арбу на мою посматривал! А из-за бурьяна плохо было видно. Вот я и встал на арбу и выглянул через бурьян. Как разгонится самый большой, а за ним и все снялись и полетели. Я так и упал в арбу! А они полетели не на дядьков, а в сторону!
Подъехал я к дядькам.
- Это ты их напугал? - спрашивает дядько Дорош.
- Ей-бо, дяденька, нет! Я сидел, как вы сказали, а они чего-то испугались и снялись!
- Ох, и пугливая, ох, и осторожная птица! - вздохнул дядько Дорош.
А второй:
- А ну их к чертям! Заверни к скирде! Подъехали мы к скирде, вытащили.дядьки из арбы кошелку, расстелили под скирдой попону...
- А ты лошадям сена подбрось, - приказал мне дядько Дорош, - и разнуздай! Умеешь?
- Умею!
Ну, потом уже охота на дроф была такая: я ловил кузнечиков, а дядьки из кувшина в чарку наливали и закусывали. А потом пели, и под скирдой, и на арбе, когда домой ехали, и в саду, когда домой приехали, а я на скамейке дремал.
А дядько Дорош все старался доказать, что:
- Дрофа - она очень пугливая птица! Очень пугливая! А вы говорите! Я заснул.
А дрофа действительно-таки очень пугливая и весьма осторожная птица.
Охотятся на нее именно так, как мы когда-то с дядьком Дорошем охотились: арбу и воз обтыкают бурьяном, ветками с листьями, а затем, объезжая табун, медленно нагоняют на укрытых охотников.
А самый интересный способ охотиться на дроф - это подкрасться к табуну на выстрел и трахнуть.
Подкрадываться надо очень осторожно и довольно издалека.
Заметили вы табун далеконько, так километра за три в степи, ложитесь и начинайте ползти.
И все присматривайтесь, чтобы так переползать - от кустика лебеды до кустика чертополоха, бурьяна какого-нибудь, курая...
Ползать лучше всего на животе, шапку-в карман, голову пригнуть низко к земле, ибо дрофа больше всего головы человеческой пугается!
Вот так и подползайте, подкрадывайтесь!
Это ничего, что на втором километре вашего подкрадывания вы уже будете ползать не штанами и не рубашкой, а голыми локтями и голыми коленями, что на третьем километре уже из коленей и локтей кровь будет капать, - это ничего, это как раз самые сильные и самые острые моменты охоты на дрофу: никакая благородная и большая дичь даром не дается, а дрофа, если это не она, а он, дудак, то учтите, что
он весит пуд, целый пуд, а сала от него целый кувшин, а вышкварков полрешета.
Да еще имейте в виду, что дрофяной жир не только для каши - это вам не гусиное сало, а дрофяной жир,- от рожистого воспаления очень сильно помогает!
Вот вам: пуд мяса, кувшин жиру, полрешета вышкварков. И никакой рожи ни у вас, ни у соседей.
Вот что значит дрофа!
Да ко всему этому еще и гордое:
- Дрофу убил! О!
Так что будете ли вы смотреть на какие-нибудь там три километра подкрадывания, на штаны и на рубашку и на ободранные колени и локти!
Мелочи все это!
Не обращайте на них внимания и подкрадывайтесь дальше.
Подползти надо на выстрел - это значит метров на пятьдесят-шестьдесят, не больше!
Дробь должна быть крупной - два-три ноля, а то и картечь, потому что птица крупная.
Ну, уже недалеко осталось, метров пятьдесят!
Последние усилия, еще метр - и дрофы... снимаются и летят!
Вы стреляете "в божий свет, как в новую копейку", садитесь, рвете нательную рубашку и перевязываете колени и локти!
А потом уже потихоньку идете домой.
И представьте себе, дрофы, как правило, всегда срываются и улетают именно тогда, когда вам осталось проползти еще только не больше чем один или два метра.
Характер у них такой!
Вы, ясное дело, не поверите, но однажды я все-таки убил дрофу.
Убил, не подкрадываясь, а просто так - выстрелил, и все!
Вижу, небольшой, так с десяток, табунчик дроф летит и садится на свеклу.
Я бродил с ружьем по степи, охотился на перепелов, а в запасе у меня было несколько патронов с крупной дробью.
Перезарядив свою централку, пошел я против ветра по свекле на то место, где сели дрофы.
Было это в августе, веял небольшой ветерок.
Свекла была высокая и лапчатая, ветерок по ней тихонько шелестел, я медленно и потихоньку шел, и дрофы меня подпустили, так как, очевидно, шеле-стенье ботвы заглушало шум моих шагов.
Поднялись они недалеко, метров за сорок, я выстрелил, и - о радость! - одна из них камнем на землю.
Подбежал-есть!
Я не скажу, чтобы это был дудак весом в целый пуд, это не был дудак, а скорее дудачка, и до пуда ей было очень далеко.
И все же дрофа! Настоящая дрофа!
Домой я ехал гордый, с вокзала до квартиры шел гордый, а когда вошел в квартиру, ни на кого и не смотрю.
Домочадцы все спрашивают:
- Что это за птица? А я сквозь зубы:
- Что? Дрофа! Не видите, что ли? Проведали родственники, знакомые, товарищи.
- Правда, что дрофу убил?
- Убил.
- Когда же пригласишь на дрофу?
- Да заходите, - говорю.
Подсчитал я, сколько на дрофу придет, вышло человек двадцать. Я и говорю жене.
- Знаешь, - говорю, - что? Не поместятся все они у нас! Отдам я дрофу, пускай там приготовят, а мы все туда пойдем, посидим, дрофу поедим!
- Хорошо, - говорит жена, - хлопот меньше! Я так и сделал. Отнес дрофу.
- Куда, - спрашиваете, - отнес?
Не скажу, потому что и вы туда пойдете!
Принес дрофу и прошу:
- Приготовьте, пожалуйста, на завтра!
- Дрофа? Э, нет! На завтра не выйдет, потому что надо на двое суток в землю закопать, потом сутки в уксусе вымачивать, а уже потом жарить! На субботу как раз и выйдет.
- Ну, хорошо! - говорю.
Оповестил я всех, что дрофу будем кушать там-то в субботу.
Собрались есть дрофу двадцать восемь человек.
А моей дрофе, повторяю, до пуда очень далеко было!
Да и хватило ли бы для такой компании и дудака весом в пуд?!
Поели дрофу, съели еще индюшку и гуся (это уже домашние птицы) и салату оливье порций пятнадцать съели, был там еще и де-валяй, и карский шашлык!
Одним словом, разнообразная там была дичь!
Все меня поздравляли со счастливой охотой, кричали, чтобы мне и в дальнейшем не было ни пуха ни пера, а потом пели.
А утром дома были долгие разговоры, но уже больше не о дрофе, а о квартире, дровах, туфлях для дочери.
Разговоры закончились сентенцией приблизительно такого содержания:
- До каких пор я буду зимой в летнем пальто ходить?
- Но ты же сама понимаешь: дрофа! Нечасто она случается.
- Дрофа?! - перебивают вас. - Дрофу человек на зиму в теплые края провожает! А у кое-кого жена зимой мерзнет! Разница! Ну, взял бы да случайно и промазал, если она уж такая редкостная птица!
- Так я же случайно выстрелил! Разве я хотел, что ли?
- Слава богу, что не часто она попадается, - перебивают вас снова.
А Николаю Ивановичу, тому самому, что вам тогда дрофу готовил, вы при встрече уже говорите:
- Значит, дрофу два дня надо в земле держать, прежде чем как жарить?
- Не меньше, - отвечает Николай Иванович. - Тогда она избавляется от специфического, не очень приятного запаха!
- Слушайте, - говорю, - Николай Иванович! Если я когда-нибудь еще принесу вам готовить дрофу, держите ее в земле не два дня, а два месяца!
- Не выдержит, сгниет!
- Вот и хорошо! Не так много я зарабатываю, чтобы дрофу есть.
М. Ф. Рылъскому
КАК ВАРИТЬ И ЕСТЬ СУП ИЗ ДИКОЙ УТКИ
Был такой знаменитый орнитолог Мензбир, который на основании многолетних наблюдений и научных исследований установил, что дикие утки, кроме рынка, водятся еще на луговых озерках, и в камышах, и в тихих-тихих заводях изумрудно-чудесной Родины нашей...
...Словом, вы едете на луговые озерки, к камышам и к тихим-тихим заводям.
Само собой разумеется, что вы берете с собой ружье (это такая штука, которая стреляет), патроны и всяческий прочий инвентарь, без которого невозможно правильно целиться, чтобы бить без промаха, а именно: рюкзак, каравай хлеба, консервы, огурцы, помидоры, десяток яиц вкрутую и стопку. Стопка берется для того, чтобы было чем вычерпывать воду из челнока, если в челноке течь...
Едете вы компанией, то есть коллективом этак человек в пять, ибо дикая утка любит отправляться
в суповую кастрюлю в результате коллективного труда...
В вагоне (или на машине) сразу же вы услышите:
- Э, черт! Стопку забыл! Вы взяли?
- Взял.
- Ну, так, если будем вместе, одолжите! А останусь один - придется "из горлышка".
"Горлышком", согласно охотничьей терминологии, называется та часть охотничьей лодки, которая на морских судах носит название "право руля".
Дикая утка любит подстреливаться тихими-тихими вечерами, когда солнце уже скользнуло к закату, миновало кроваво-багряный горизонт, послало вам последний золотой привет и отправилось спать... Это вечером... А утром дикая утка срывается с места искать вашего выстрела рано-рано, только лишь начинает рассветать.
Зовутся эти часы у охотников "зорьками" - вечерней и утренней.
В эти часы вы слышите и над собой, и пред собой, и за собой, и справа, и слева шум-свист утиных крыльев.
Вы сюда - "бах", и туда - "бах", и оттуда - "бах!".
Ах, незабываемые минуты!..
К вечерней зорьке вы опоздали. Это обязательно. Опоздание к вечерней зорьке - это охотничий закон. Еще выходя из дому - да что там выходя! еще накануне вы знаете, что к вечерней зорьке вы не поспеете. Вот из-за этого самого в день отъезда на охоту вы еще с утра все укладываете, еще с утра вы что-то забываете и в час отъезда выбегаете из дому, летите или на вокзал, или к машине, на вопросы знакомых: "Куда?" - бросаете: "Спешу к вечерней зорьке опоздать..."- и галопом дальше.
Словом, опоздали. К озеру вы подходите уже тогда, когда утки "выключили моторы", почистили зубы, совершили на ночь физкультурную зарядку с холодными обтираниями и, положив головы на водяные лилии, улеглись спать...
Но вы не унываете, так как поблизости от каждого лугового озера есть и скирда или копны пахучего-препахучего сена. Вы идете к скирде и устраиваетесь. Вы разгребаете сено, расстилаете плащ, ложитесь навзничь, глядите, на черно-синее глубокое звездное небо и отдыхаете. А отдыхая, думаете...
Ну, думайте себе на здоровье, а мы станем к утренней зорьке готовиться...
- Ну что ж, товарищи, давайте с вечера приготовимся, чтоб утром не возиться и сразу же за ружье и по местам. Где ж это... стопка? Просил же положить!
- Что, нету?
- Нету!
- А я захватил! Я себе за правило взял: когда приезжаю домой, ее привязываю в рюкзаке. По-моему, не так нервничаешь, когда ружье забываешь...
Тут-то и начинается самый интересный момент утиной охоты.
Это когда старые опытные ваши товарищи по охоте начинают рассказывать разные необычайные приключения из охотничьей жизни.
Общая для всех охотничьих рассказов черта - это то, что все в них одни факты, что все вправду было: "Расскажу, так не поверят, но это факт!" : ...Швыряется вверху какой-то космический мальчик звездами, оставляя в черно-синей бездне золотые полосы, скрипит Воз*, опуская свое дышло вниз, постепенно бледнеет Чумацкий шлях**, а под скирдой плетется чудесное кружево из охотничьих рассказов.
И вольно дышится...
Понемножку голос рассказчика становится все тише, потом начинает прерываться и совсем замирает.
Сосед как-то тяжело вздыхает.
- О чем вы думаете, Иван Иваныч?
- Об Америке! Какая все-таки техника.
- А что такое?
- Говорят, двуствольную стопку выдумали! И тихо... Уснули...
* * *
"Раннiм-рано та ранесенько", еще только начинает сереть, вас толкают в бок:
- Вставайте! Вставайте! Пора уже!
- Г-г-г! М-м-м!
- Вставайте!
- М-м-м!
"Бах-б-бах!"
С криком "бомбежка" вы вскакиваете и мчитесь.
- Тьфу, на вас! Это я крыжня трахнул!
- И промазал.
- Ну ясно, что промажешь, если вас нечистая сила в бомбоубежище поперла! Чуть в озеро не кувырнулся!
Началась ранняя зорька...
Тут уже все зависит от вашего уменья, от мастерства и практики.
Утка, как известно, птица. Она летает...
Как ее стрелять?
Очень просто: цельтесь обязательно в глаз. И бахайте!
"Бах!" - и в сумку. "Бах!" - и в сумку.
А если не повезет, то есть если "бах-бах!" - и мимо сумки, тоже не печальтесь: старайтесь ехать или идти с охоты мимо рынка, или, увидев у кого-либо из охотников несколько уток, бросьте ему:
- Рублей, пожалуй, по "надцать" теперь штука... Потому что все равно, когда вы приедете домой, члены вашего семейства спросят вас:
- Дорогие, верно, нынче утки?
Но вы не обращайте на это внимания, а сразу же принимайтесь готовить янтарный суп из дикой утки...
Самое первое и самое главное - ощипать утку.
Делать это лучше всего у себя в кабинете.
Дабы вам не мешали выщипанные перья, откройте окна и двери, чтоб ветерок был: выщипнули, ветерок подхватил - и перо вам не мешает... И утка ощипана и кабинет-перина.
Ощипали и тогда уже к маме, или к жене, или к сестре, кто чем богат:
- Уже ощипал! Мама, сварите суп! Если жена или мама бросят вам:
- Да это же курица, а не утка! - вы авторитетно заявляйте:
- Это утка. Теперь все такие утки пошли. Яровизированные!
- А почему у нее горло перерезанное?
- Почему! Почему! Все вам нужно знать! Летела, летела, увидела, что прицеливаюсь, выхода у нее не было, взяла и... зарезалась. Что же тут удивительного?! Варите уж, прошу вас!
Остается, таким образом, последнее: есть суп.
Как его есть?
Ложкой.
Поев, ложитесь на кушетку и читайте "Записки охотника" И. С. Тургенева.
Прекрасная книга!
-* Воз - Большая Медведица.
-** Чумацкий шлях -Млечный Путь.
COM
Вы были когда-нибудь на речке на Осколе, что течет по нашей Харьковщине в самую реку Северный Донец? Не были? Побывайте!
...Оскол за славным городом Энском течет мимо совхоза, и совхозный садок купается в реке.
Пойма реки Оскол, где он в этом месте разбивается на несколько нешироких рукавов, заросла камышами, рогозой, ивняком и густой зеленой сочной травой. Когда войдешь, головы не видать! Шумит пойма и в мае и в июне...
В ивняке и камыше видимо-невидимо маленьких озерец, скрытых густой зеленой ряской, кувшинками с желто-золотыми цветочками-чашечками на длиннющих зеленых стеблях.
А сколько там водяных лилий!
Озерца те соединены узенькими проливами-ериками- такими узенькими, что по ним еле-еле можно пробиться на небольших лодочках-плоскодонках из одного озерца в другое.
Девушки, бывало, как сядут в лодочку и поедут по тем озерцам и по заводям, нарвут водяных-лилий и едут домой все в белых венках, и лодка их уже не лодка, а большой продолговатый белый, цветок по реке плывет...
Девушки едут и поют и "Лодочку" и "Тихо-тихо", разные чудесные песни поют они. "Тихонький вечер на землю нисходит", а саду заливаются соловьи, к Осколу с пастбища спускается колхозное стадо, а с реки доносится игривое: "Лодочка качается посреди воды", или взволнованно-нежное: "Тихо-тихо Дунай воду несет", а еще тише: "Девушка косу расчесывает..."
Чудесная река Оскол...
А сколько там диких уток!
Если вам, чего доброго, посчастливится побывать в тех местах весною или летом, садитесь в лодку-плоскодонку и плывите по ерику тихо-тихо, чтоб ваше веслецо не плеснуло, не булькнуло...
И углубляйтесь в камыш. Вы обязательно увидите, как в густом камыше мелькнет головка чирка-мамы, а вокруг нее малюсенькие чирочки шмыгают, словно мышата...
А вот дальше, пробирается утка-крыжень с утятами...
А сколько там болотных курочек! Как на солидной колхозной птицеферме курочек-леггорнят. Только дикие курочки не белые, а рыжевато-черновато-пятнистенькие, на длинненьких ножках, И ножками этими они бегают по зеленым кувшинкам, как по паркету. Зеленые листья кувшинок под ними даже не прогибаются - такие они легонькие" болотные курочки. К плесу или .к озерцу подплывайте еще тише, чтоб ни звука, ни шороха! На самое озерцо не выплывайте, а остановитесь около него и глядите. Обязательно увидите белолобую лысуху с детка-ми или выводки чирков, крыжней, широконосок...
Гуляют утята, купаясь в теплой воде...
Внезапно тревожный мамин голос, тихое: "Ках!" - и утяток нет! Их точно слизало. Они, может, нырнули, а может, к рогозе, к камышам, к кувшинкам прильнули, И не дышат! Опасность миновала; успокоительное мамино: "Ках!" - и снова веселая игра, купанье посреди озерца.
Чудесные места на реке на Осколе...
* * *
Тихо-тихо Оскол воду несет...
Как раз против совхоза река Оскол разливается шире, вода чистая-чистая. Чуть левее - огромная колдобина, просто настоящий обрыв под тихой сверху водой.
- Там такая глубина, что и дна не достать! Там никто еще до дна не доставал. Да где уж! Там так глубоко, что и наша колокольня нырнет! Ей-богу, правда! С крестом нырнет! Вот такая там глубина!
Это нам дед Панько так рассказал.
- Боже вас сохрани там купаться! Втягивает, вглубь втягивает. Закрутит тебя, завертит, бульк! - и нет человека!
- А почему ж оно, дедушка, закрутит и завертит? Сверху ж будто и тихо.
- Да, сверху оно вроде тихо, а под водою крутит. И крутит и вертит! Да это еще ничего! Там сомы живут! Там один такой сом жил, что сохрани господи и помилуй!.. Это еще при господах было. Сидим мы с паном вот тут на берегу... Нет, не так: пан сидит вот тут, на берегу, а я стою подле пана. Темнеет... Плывут гуси. Большая стая господских гусей плывет. Как вдруг гусак как закричит: "Ге-ге-ге-ге!"- и по воде крыльями: ляп-ляп-ляп! Гуси с криком врассыпную! Гусак еще раз: "Ге!" - и крыльями - ляп! И нет гусака! Нырнул под воду! А на том месте, где плыл гусак, что-то как ляпнет по воде, точно черной лопатой! Лясь! Только волны по воде пошли.
Я с перепугу:
"Свят, свят, свят! Черт, пан, черт!"
А пан в крик:
"Давай ружье! Сом гусака проглотил!"
Где там "давай"! Разве ружье туда дострелит, на такую глубину?! Про-о-о-пал гусак! Вот какие сомы бывают!
- Неужели-таки сом проглотил гусака?
- Не верите? А вы разве книжки Сабанеева не читали? Мне пан ее читал.
- А кто этот Сабанеев?
- Охотник знаменитый когда-то был и рыболов. Он и книжек понаписал: и про рыбную ловлю, и про охоту, и про охотничьих собак. Пан говорил, что Сабанеев больно хорошие книжки писал. Профессор он был или еще кто... Так в тех книжках сказано, что когда-то поймали сома весом в четыреста килограммов! Вот какой сом! Двадцатипятипудовый сом! Не сом, а корова! Так что ж вы думаете, что он гусака не проглотит? Да вы послушайте, что дальше с тем сомом было. Да... Решили мы с паном или, вернее, пан со мною поймать того клятого сома. Вот приказал пан кузнецу изготовить огромнейший крюк. Изготовил кузнец крюк. Закалил его, заострил, принес к пану.
"Ну, Панько, - спрашивает меня пан, - а чем мы тот крюк наживлять будем?"
"Не иначе, - говорю, - паночек, как гусаком. Сом, - говорю, - уже полакомился гусиным мясом, н на гусака он обязательно пойдет!"
Приказал пан зарезать гусака или гусыню, я уж не припомню. Общипали ту гусыню, не распотрошили, а так, целиком, чуточку на огне поджарили гусыня упитанная была!-и нацепили ее на крюк. А крюк тот привязали на две веревки и прикрепили к осокорю и поздно вечером закинули в Оскол. Сом, как вы знаете, охотится за добычей ночью. Днем сом может зацепиться на крючок только случайно. Закинули, значит, мы гусыню в Оскол и сели на бережок, над колдобиной. Сидим, ждем. Ночь теплая, лунная. Тихо-тихо вокруг. Только слышно за садком, как Христя, что господских коров пасла, громко выводит:
Якоби ж таки того пана чорти були узяли,
Ми з тобою, мiй коханий, не такоi б утяли! *
Сидим. Я вроде той песни не расслышал, а пан так и вовсе не слышит. Только спрашивает:
"Кто это так выводит?"
"Не знаю, - говорю, - пане, это не из наших. Это кто-то из хутора на село через леваду идет".
Сидим, дремлем. Пан веревку в руке держит. Вдруг это ка-а-ак дернет! Пан не выпускает. А оно пана тащит! Ну, тащит с берега в воду, в колдобину тащит - и все! Пан держит веревку, а я держу пана.
"Пускайте! - кричу я пану, - Веревка к осокорю привязана, не оторвет! Пускайте!"
"Э, - говорит, - "пускайте"! Поводить его нужно, чтоб устал!"
Водим мы, значит, да и водим! А оно как мотанет, как мотанет... а затем снова отпустит. Тихо вроде. А потом снова как мотанет, как мотанет! А потом снова отпустит. А мы водим! Водим себе да и водим!
- А дальше что? - не выдержал я. - Ну, водите, а дальше?
- А дальше? А дальше мы водим себе да и водим! А оно как мотанет, как мотанет... а затем и отпустит. Водили мы себе, водили...
- Да скорей уж, дед! Ну, водили... А вытащили вы в конце концов того сома или не вытащили?
- Да вытащили. Только же долго, очень долго водили... Водим его себе да и водим...
- Ну, слава богу, вытащили, дед! Ну, а дальше?..
- Ох, и сом же был! Величиною, как тебе сказать, ну, не меньше, чем отсюда до той вербы! Ей-бо, правда! Вчетвером несли домой! Пудов на пять, если не больше! Распотрошили его. И что же вы думаете, что там у того в середине было? В животе?
Поросшей кашкою и цепкой лебедой.
- Вот вы их и выучите на память! Все вам тут понятно? А кто знает, что такое "цепкая"?
- Я знаю, - поднимаете вы руку, всю в чернилах.
- Ну, скажи!
- "Цепкая" - это есть цепок, такая палка, цепок- он вроде как мальчик, а "цепкая" - так это она, вроде как палка, девчонка...
Мария Андреевна смеется и от смеха еще сильнее кашляет.
- Нет, не то, не то, - говорит она, - "цепкая"- это такая, что очень цепляется!
- "Чiпка", значит? - выкрикиваете вы со всеми в хоре.
- Ну да, "чiпка"! "Чiпка" - это будет по-украински, а "цепкая" - это по-русски! Понимаете?
- Ага! - снова хором.
А на другой день вы уже уверенно повторяете наизусть Марии Андреевне:
По ниве прохожу я узкою межой,
Поросшей кашкою и чiпкой лебедой.
- Да не "чiпкой", а "цепкой"!
- А я забыл, что так надо! Да я еще раз!
- Ну, ну!
- "Поросшей кашкою и..."
Тут вы останавливаетесь, немного думаете, потом мысленно сами себе говорите: "Ага", - и с ударением победно бросаете:
- "И чiпкой лебедой!"
Мария Андреевна, улыбаясь, спокойно машет рукой:
- Садись!
Где теперь могилка кроткой-кроткой Марии Андреевны? Поклонился бы я ее могилке, ведь это она, бывало, учит нас букву "о" писать: "Бублик, бублик, детки, пишите! Кругленький! Вот это и будет "о"!" - а затем рассматривает тетради.
- Ой, хороший мальчик! Какое "о" красивое написал! И руки не очень в чернилах! На вот тебе - конфетка!
Пускай на ее могилке весной, когда сирень распускается, пускай все время соловей поет!
Итак, значит, про "кашку" и про "цепкую лебеду" вы, идя по пшеничной меже, еще не умеете повторять наизусть, потому что вы еще не научились.
Вы рвите васильки... И васильки, и колокольчики, и клевер, и ромашку! Вы тех цветов нарвите целый большой-большой сноп, а потом свяжите повиликой и несите его.
А если вам снова скучно, тогда ловите на колосках жучка-кузьку. Поймали - и за пазуху, А когда наберете кузек так с полпазухи, они там ползают, шелестят и щекочут вас, щекочут.
Вам тогда не будет скучно, и вы, подпрыгивая, сразу же в Дубягах очутитесь!
А в Дубягах кулак живет, который из кувшина водку пьет.
Вы приходите, а в саду за столом два кулака сидят и водку из кувшина пьют.
А потом, когда напьются, крикнут:
- Данило! Запрягай Желудя и Горилку в арбу, да чтобы сена полная арба была! На дрофы поедем! А ты с нами поедешь? -спрашивает меня кулак.
- Поеду, - нерешительно говорю я.
- Вот и добре! На арбу сядешь, лошадей будешь погонять? Добре?
- Добре!
- Вот и ладно!
А я спрашиваю усатого дядька:
- Дяденька! А что это такое за дрофы?
- Разве не слыхал?
- Не слыхал!
- Птица такая большая, как два гуся вместе! Степная! В степи водится! Пугливая!
- Ага!
Вот вы на арбе и поехали! Полная арба сена да кругом еще и бурьяном утыкана! Я впереди сижу, лошадей погоняю, ружья на сене лежат, кошелка с кувшинами и с харчами.
А дядьки лежат навзничь на арбе и пытаются петь:
Вилiтали орли з-за крутоi гори...
Но дотягивали они только до "крутой", а на "крутую гору" взобраться им никак не удавалось, они с "крутой" сползали к началу, откуда снова "вылетали орлы".
Так всю дорогу только то и делалось, что "вылетали орлы", а что с теми орлами дальше стало, куда они вылетали и чего они вылетали, для меня тогда так и осталось тайной.
Это была моя первая, охота на дрофу!
Когда мы отъехали довольно далеко в степь, один из дядьков говорит:
- Погляди-ка, Дорош, не -видать ли?
Дядько Дорош встал на арбу, я остановил лошадей, и дядько Дорош начал смотреть во все стороны. Долго смотрел он, а затем и говорит:
- Вон там за скирдой будто что-то виднеется! На клевере! Поворачивай на эту вот межу и прямо - на скирду! - говорит мне дядько Дорош.
Поехали межой...
Стали у скирды. Дядько вылез на скирду, поглядел сюда и туда, слез, подошел к арбе:
- Есть! - говорит. - Семеро! Только как -же к ним подъехать?
Говорили что-то они, говорили, а. потом стали меня учить, как мне ехать.
- Мы, - говорят, - поедем и по дороге незаметно с арбы попадаем и заляжем вон там в пшенице, а ты езжай вон туда да, не доезжая буерка, сверни налево и объезжай их, этих дроф, с той стороны. Немного проедешь, а потом заверни лошадей и езжай назад, немного уже к дрофам поближе. Как доедешь снова к буерку, возвращайся назад и езжай еще ближе к ним. Нагоняй их будто на нас. Да не высовывайся из арбы, чтобы они тебя не заметили! И не нокай и не чмокай! Потихоньку езжай! Понял?
- Понял!
- Погоняй!
Поехали...
Дядьки по дороге повыпадали из арбы, а я направился к буерку, там свернул налево и поехал. Когда доехал до клевера (клевер уже был скошен), заметил вдали табунчик каких-то больших птиц, которые паслись на клевере.
Я все делал так, как говорил мне дядько Дорош.
И туда ехал, и назад возвращался, и снова туда возвращался, все к тем птицам приближаясь.
И очень уж мне захотелось разглядеть их. Особенно того, самого большого, что все время, высоко подняв голову, на арбу на мою посматривал! А из-за бурьяна плохо было видно. Вот я и встал на арбу и выглянул через бурьян. Как разгонится самый большой, а за ним и все снялись и полетели. Я так и упал в арбу! А они полетели не на дядьков, а в сторону!
Подъехал я к дядькам.
- Это ты их напугал? - спрашивает дядько Дорош.
- Ей-бо, дяденька, нет! Я сидел, как вы сказали, а они чего-то испугались и снялись!
- Ох, и пугливая, ох, и осторожная птица! - вздохнул дядько Дорош.
А второй:
- А ну их к чертям! Заверни к скирде! Подъехали мы к скирде, вытащили.дядьки из арбы кошелку, расстелили под скирдой попону...
- А ты лошадям сена подбрось, - приказал мне дядько Дорош, - и разнуздай! Умеешь?
- Умею!
Ну, потом уже охота на дроф была такая: я ловил кузнечиков, а дядьки из кувшина в чарку наливали и закусывали. А потом пели, и под скирдой, и на арбе, когда домой ехали, и в саду, когда домой приехали, а я на скамейке дремал.
А дядько Дорош все старался доказать, что:
- Дрофа - она очень пугливая птица! Очень пугливая! А вы говорите! Я заснул.
А дрофа действительно-таки очень пугливая и весьма осторожная птица.
Охотятся на нее именно так, как мы когда-то с дядьком Дорошем охотились: арбу и воз обтыкают бурьяном, ветками с листьями, а затем, объезжая табун, медленно нагоняют на укрытых охотников.
А самый интересный способ охотиться на дроф - это подкрасться к табуну на выстрел и трахнуть.
Подкрадываться надо очень осторожно и довольно издалека.
Заметили вы табун далеконько, так километра за три в степи, ложитесь и начинайте ползти.
И все присматривайтесь, чтобы так переползать - от кустика лебеды до кустика чертополоха, бурьяна какого-нибудь, курая...
Ползать лучше всего на животе, шапку-в карман, голову пригнуть низко к земле, ибо дрофа больше всего головы человеческой пугается!
Вот так и подползайте, подкрадывайтесь!
Это ничего, что на втором километре вашего подкрадывания вы уже будете ползать не штанами и не рубашкой, а голыми локтями и голыми коленями, что на третьем километре уже из коленей и локтей кровь будет капать, - это ничего, это как раз самые сильные и самые острые моменты охоты на дрофу: никакая благородная и большая дичь даром не дается, а дрофа, если это не она, а он, дудак, то учтите, что
он весит пуд, целый пуд, а сала от него целый кувшин, а вышкварков полрешета.
Да еще имейте в виду, что дрофяной жир не только для каши - это вам не гусиное сало, а дрофяной жир,- от рожистого воспаления очень сильно помогает!
Вот вам: пуд мяса, кувшин жиру, полрешета вышкварков. И никакой рожи ни у вас, ни у соседей.
Вот что значит дрофа!
Да ко всему этому еще и гордое:
- Дрофу убил! О!
Так что будете ли вы смотреть на какие-нибудь там три километра подкрадывания, на штаны и на рубашку и на ободранные колени и локти!
Мелочи все это!
Не обращайте на них внимания и подкрадывайтесь дальше.
Подползти надо на выстрел - это значит метров на пятьдесят-шестьдесят, не больше!
Дробь должна быть крупной - два-три ноля, а то и картечь, потому что птица крупная.
Ну, уже недалеко осталось, метров пятьдесят!
Последние усилия, еще метр - и дрофы... снимаются и летят!
Вы стреляете "в божий свет, как в новую копейку", садитесь, рвете нательную рубашку и перевязываете колени и локти!
А потом уже потихоньку идете домой.
И представьте себе, дрофы, как правило, всегда срываются и улетают именно тогда, когда вам осталось проползти еще только не больше чем один или два метра.
Характер у них такой!
Вы, ясное дело, не поверите, но однажды я все-таки убил дрофу.
Убил, не подкрадываясь, а просто так - выстрелил, и все!
Вижу, небольшой, так с десяток, табунчик дроф летит и садится на свеклу.
Я бродил с ружьем по степи, охотился на перепелов, а в запасе у меня было несколько патронов с крупной дробью.
Перезарядив свою централку, пошел я против ветра по свекле на то место, где сели дрофы.
Было это в августе, веял небольшой ветерок.
Свекла была высокая и лапчатая, ветерок по ней тихонько шелестел, я медленно и потихоньку шел, и дрофы меня подпустили, так как, очевидно, шеле-стенье ботвы заглушало шум моих шагов.
Поднялись они недалеко, метров за сорок, я выстрелил, и - о радость! - одна из них камнем на землю.
Подбежал-есть!
Я не скажу, чтобы это был дудак весом в целый пуд, это не был дудак, а скорее дудачка, и до пуда ей было очень далеко.
И все же дрофа! Настоящая дрофа!
Домой я ехал гордый, с вокзала до квартиры шел гордый, а когда вошел в квартиру, ни на кого и не смотрю.
Домочадцы все спрашивают:
- Что это за птица? А я сквозь зубы:
- Что? Дрофа! Не видите, что ли? Проведали родственники, знакомые, товарищи.
- Правда, что дрофу убил?
- Убил.
- Когда же пригласишь на дрофу?
- Да заходите, - говорю.
Подсчитал я, сколько на дрофу придет, вышло человек двадцать. Я и говорю жене.
- Знаешь, - говорю, - что? Не поместятся все они у нас! Отдам я дрофу, пускай там приготовят, а мы все туда пойдем, посидим, дрофу поедим!
- Хорошо, - говорит жена, - хлопот меньше! Я так и сделал. Отнес дрофу.
- Куда, - спрашиваете, - отнес?
Не скажу, потому что и вы туда пойдете!
Принес дрофу и прошу:
- Приготовьте, пожалуйста, на завтра!
- Дрофа? Э, нет! На завтра не выйдет, потому что надо на двое суток в землю закопать, потом сутки в уксусе вымачивать, а уже потом жарить! На субботу как раз и выйдет.
- Ну, хорошо! - говорю.
Оповестил я всех, что дрофу будем кушать там-то в субботу.
Собрались есть дрофу двадцать восемь человек.
А моей дрофе, повторяю, до пуда очень далеко было!
Да и хватило ли бы для такой компании и дудака весом в пуд?!
Поели дрофу, съели еще индюшку и гуся (это уже домашние птицы) и салату оливье порций пятнадцать съели, был там еще и де-валяй, и карский шашлык!
Одним словом, разнообразная там была дичь!
Все меня поздравляли со счастливой охотой, кричали, чтобы мне и в дальнейшем не было ни пуха ни пера, а потом пели.
А утром дома были долгие разговоры, но уже больше не о дрофе, а о квартире, дровах, туфлях для дочери.
Разговоры закончились сентенцией приблизительно такого содержания:
- До каких пор я буду зимой в летнем пальто ходить?
- Но ты же сама понимаешь: дрофа! Нечасто она случается.
- Дрофа?! - перебивают вас. - Дрофу человек на зиму в теплые края провожает! А у кое-кого жена зимой мерзнет! Разница! Ну, взял бы да случайно и промазал, если она уж такая редкостная птица!
- Так я же случайно выстрелил! Разве я хотел, что ли?
- Слава богу, что не часто она попадается, - перебивают вас снова.
А Николаю Ивановичу, тому самому, что вам тогда дрофу готовил, вы при встрече уже говорите:
- Значит, дрофу два дня надо в земле держать, прежде чем как жарить?
- Не меньше, - отвечает Николай Иванович. - Тогда она избавляется от специфического, не очень приятного запаха!
- Слушайте, - говорю, - Николай Иванович! Если я когда-нибудь еще принесу вам готовить дрофу, держите ее в земле не два дня, а два месяца!
- Не выдержит, сгниет!
- Вот и хорошо! Не так много я зарабатываю, чтобы дрофу есть.
М. Ф. Рылъскому
КАК ВАРИТЬ И ЕСТЬ СУП ИЗ ДИКОЙ УТКИ
Был такой знаменитый орнитолог Мензбир, который на основании многолетних наблюдений и научных исследований установил, что дикие утки, кроме рынка, водятся еще на луговых озерках, и в камышах, и в тихих-тихих заводях изумрудно-чудесной Родины нашей...
...Словом, вы едете на луговые озерки, к камышам и к тихим-тихим заводям.
Само собой разумеется, что вы берете с собой ружье (это такая штука, которая стреляет), патроны и всяческий прочий инвентарь, без которого невозможно правильно целиться, чтобы бить без промаха, а именно: рюкзак, каравай хлеба, консервы, огурцы, помидоры, десяток яиц вкрутую и стопку. Стопка берется для того, чтобы было чем вычерпывать воду из челнока, если в челноке течь...
Едете вы компанией, то есть коллективом этак человек в пять, ибо дикая утка любит отправляться
в суповую кастрюлю в результате коллективного труда...
В вагоне (или на машине) сразу же вы услышите:
- Э, черт! Стопку забыл! Вы взяли?
- Взял.
- Ну, так, если будем вместе, одолжите! А останусь один - придется "из горлышка".
"Горлышком", согласно охотничьей терминологии, называется та часть охотничьей лодки, которая на морских судах носит название "право руля".
Дикая утка любит подстреливаться тихими-тихими вечерами, когда солнце уже скользнуло к закату, миновало кроваво-багряный горизонт, послало вам последний золотой привет и отправилось спать... Это вечером... А утром дикая утка срывается с места искать вашего выстрела рано-рано, только лишь начинает рассветать.
Зовутся эти часы у охотников "зорьками" - вечерней и утренней.
В эти часы вы слышите и над собой, и пред собой, и за собой, и справа, и слева шум-свист утиных крыльев.
Вы сюда - "бах", и туда - "бах", и оттуда - "бах!".
Ах, незабываемые минуты!..
К вечерней зорьке вы опоздали. Это обязательно. Опоздание к вечерней зорьке - это охотничий закон. Еще выходя из дому - да что там выходя! еще накануне вы знаете, что к вечерней зорьке вы не поспеете. Вот из-за этого самого в день отъезда на охоту вы еще с утра все укладываете, еще с утра вы что-то забываете и в час отъезда выбегаете из дому, летите или на вокзал, или к машине, на вопросы знакомых: "Куда?" - бросаете: "Спешу к вечерней зорьке опоздать..."- и галопом дальше.
Словом, опоздали. К озеру вы подходите уже тогда, когда утки "выключили моторы", почистили зубы, совершили на ночь физкультурную зарядку с холодными обтираниями и, положив головы на водяные лилии, улеглись спать...
Но вы не унываете, так как поблизости от каждого лугового озера есть и скирда или копны пахучего-препахучего сена. Вы идете к скирде и устраиваетесь. Вы разгребаете сено, расстилаете плащ, ложитесь навзничь, глядите, на черно-синее глубокое звездное небо и отдыхаете. А отдыхая, думаете...
Ну, думайте себе на здоровье, а мы станем к утренней зорьке готовиться...
- Ну что ж, товарищи, давайте с вечера приготовимся, чтоб утром не возиться и сразу же за ружье и по местам. Где ж это... стопка? Просил же положить!
- Что, нету?
- Нету!
- А я захватил! Я себе за правило взял: когда приезжаю домой, ее привязываю в рюкзаке. По-моему, не так нервничаешь, когда ружье забываешь...
Тут-то и начинается самый интересный момент утиной охоты.
Это когда старые опытные ваши товарищи по охоте начинают рассказывать разные необычайные приключения из охотничьей жизни.
Общая для всех охотничьих рассказов черта - это то, что все в них одни факты, что все вправду было: "Расскажу, так не поверят, но это факт!" : ...Швыряется вверху какой-то космический мальчик звездами, оставляя в черно-синей бездне золотые полосы, скрипит Воз*, опуская свое дышло вниз, постепенно бледнеет Чумацкий шлях**, а под скирдой плетется чудесное кружево из охотничьих рассказов.
И вольно дышится...
Понемножку голос рассказчика становится все тише, потом начинает прерываться и совсем замирает.
Сосед как-то тяжело вздыхает.
- О чем вы думаете, Иван Иваныч?
- Об Америке! Какая все-таки техника.
- А что такое?
- Говорят, двуствольную стопку выдумали! И тихо... Уснули...
* * *
"Раннiм-рано та ранесенько", еще только начинает сереть, вас толкают в бок:
- Вставайте! Вставайте! Пора уже!
- Г-г-г! М-м-м!
- Вставайте!
- М-м-м!
"Бах-б-бах!"
С криком "бомбежка" вы вскакиваете и мчитесь.
- Тьфу, на вас! Это я крыжня трахнул!
- И промазал.
- Ну ясно, что промажешь, если вас нечистая сила в бомбоубежище поперла! Чуть в озеро не кувырнулся!
Началась ранняя зорька...
Тут уже все зависит от вашего уменья, от мастерства и практики.
Утка, как известно, птица. Она летает...
Как ее стрелять?
Очень просто: цельтесь обязательно в глаз. И бахайте!
"Бах!" - и в сумку. "Бах!" - и в сумку.
А если не повезет, то есть если "бах-бах!" - и мимо сумки, тоже не печальтесь: старайтесь ехать или идти с охоты мимо рынка, или, увидев у кого-либо из охотников несколько уток, бросьте ему:
- Рублей, пожалуй, по "надцать" теперь штука... Потому что все равно, когда вы приедете домой, члены вашего семейства спросят вас:
- Дорогие, верно, нынче утки?
Но вы не обращайте на это внимания, а сразу же принимайтесь готовить янтарный суп из дикой утки...
Самое первое и самое главное - ощипать утку.
Делать это лучше всего у себя в кабинете.
Дабы вам не мешали выщипанные перья, откройте окна и двери, чтоб ветерок был: выщипнули, ветерок подхватил - и перо вам не мешает... И утка ощипана и кабинет-перина.
Ощипали и тогда уже к маме, или к жене, или к сестре, кто чем богат:
- Уже ощипал! Мама, сварите суп! Если жена или мама бросят вам:
- Да это же курица, а не утка! - вы авторитетно заявляйте:
- Это утка. Теперь все такие утки пошли. Яровизированные!
- А почему у нее горло перерезанное?
- Почему! Почему! Все вам нужно знать! Летела, летела, увидела, что прицеливаюсь, выхода у нее не было, взяла и... зарезалась. Что же тут удивительного?! Варите уж, прошу вас!
Остается, таким образом, последнее: есть суп.
Как его есть?
Ложкой.
Поев, ложитесь на кушетку и читайте "Записки охотника" И. С. Тургенева.
Прекрасная книга!
-* Воз - Большая Медведица.
-** Чумацкий шлях -Млечный Путь.
COM
Вы были когда-нибудь на речке на Осколе, что течет по нашей Харьковщине в самую реку Северный Донец? Не были? Побывайте!
...Оскол за славным городом Энском течет мимо совхоза, и совхозный садок купается в реке.
Пойма реки Оскол, где он в этом месте разбивается на несколько нешироких рукавов, заросла камышами, рогозой, ивняком и густой зеленой сочной травой. Когда войдешь, головы не видать! Шумит пойма и в мае и в июне...
В ивняке и камыше видимо-невидимо маленьких озерец, скрытых густой зеленой ряской, кувшинками с желто-золотыми цветочками-чашечками на длиннющих зеленых стеблях.
А сколько там водяных лилий!
Озерца те соединены узенькими проливами-ериками- такими узенькими, что по ним еле-еле можно пробиться на небольших лодочках-плоскодонках из одного озерца в другое.
Девушки, бывало, как сядут в лодочку и поедут по тем озерцам и по заводям, нарвут водяных-лилий и едут домой все в белых венках, и лодка их уже не лодка, а большой продолговатый белый, цветок по реке плывет...
Девушки едут и поют и "Лодочку" и "Тихо-тихо", разные чудесные песни поют они. "Тихонький вечер на землю нисходит", а саду заливаются соловьи, к Осколу с пастбища спускается колхозное стадо, а с реки доносится игривое: "Лодочка качается посреди воды", или взволнованно-нежное: "Тихо-тихо Дунай воду несет", а еще тише: "Девушка косу расчесывает..."
Чудесная река Оскол...
А сколько там диких уток!
Если вам, чего доброго, посчастливится побывать в тех местах весною или летом, садитесь в лодку-плоскодонку и плывите по ерику тихо-тихо, чтоб ваше веслецо не плеснуло, не булькнуло...
И углубляйтесь в камыш. Вы обязательно увидите, как в густом камыше мелькнет головка чирка-мамы, а вокруг нее малюсенькие чирочки шмыгают, словно мышата...
А вот дальше, пробирается утка-крыжень с утятами...
А сколько там болотных курочек! Как на солидной колхозной птицеферме курочек-леггорнят. Только дикие курочки не белые, а рыжевато-черновато-пятнистенькие, на длинненьких ножках, И ножками этими они бегают по зеленым кувшинкам, как по паркету. Зеленые листья кувшинок под ними даже не прогибаются - такие они легонькие" болотные курочки. К плесу или .к озерцу подплывайте еще тише, чтоб ни звука, ни шороха! На самое озерцо не выплывайте, а остановитесь около него и глядите. Обязательно увидите белолобую лысуху с детка-ми или выводки чирков, крыжней, широконосок...
Гуляют утята, купаясь в теплой воде...
Внезапно тревожный мамин голос, тихое: "Ках!" - и утяток нет! Их точно слизало. Они, может, нырнули, а может, к рогозе, к камышам, к кувшинкам прильнули, И не дышат! Опасность миновала; успокоительное мамино: "Ках!" - и снова веселая игра, купанье посреди озерца.
Чудесные места на реке на Осколе...
* * *
Тихо-тихо Оскол воду несет...
Как раз против совхоза река Оскол разливается шире, вода чистая-чистая. Чуть левее - огромная колдобина, просто настоящий обрыв под тихой сверху водой.
- Там такая глубина, что и дна не достать! Там никто еще до дна не доставал. Да где уж! Там так глубоко, что и наша колокольня нырнет! Ей-богу, правда! С крестом нырнет! Вот такая там глубина!
Это нам дед Панько так рассказал.
- Боже вас сохрани там купаться! Втягивает, вглубь втягивает. Закрутит тебя, завертит, бульк! - и нет человека!
- А почему ж оно, дедушка, закрутит и завертит? Сверху ж будто и тихо.
- Да, сверху оно вроде тихо, а под водою крутит. И крутит и вертит! Да это еще ничего! Там сомы живут! Там один такой сом жил, что сохрани господи и помилуй!.. Это еще при господах было. Сидим мы с паном вот тут на берегу... Нет, не так: пан сидит вот тут, на берегу, а я стою подле пана. Темнеет... Плывут гуси. Большая стая господских гусей плывет. Как вдруг гусак как закричит: "Ге-ге-ге-ге!"- и по воде крыльями: ляп-ляп-ляп! Гуси с криком врассыпную! Гусак еще раз: "Ге!" - и крыльями - ляп! И нет гусака! Нырнул под воду! А на том месте, где плыл гусак, что-то как ляпнет по воде, точно черной лопатой! Лясь! Только волны по воде пошли.
Я с перепугу:
"Свят, свят, свят! Черт, пан, черт!"
А пан в крик:
"Давай ружье! Сом гусака проглотил!"
Где там "давай"! Разве ружье туда дострелит, на такую глубину?! Про-о-о-пал гусак! Вот какие сомы бывают!
- Неужели-таки сом проглотил гусака?
- Не верите? А вы разве книжки Сабанеева не читали? Мне пан ее читал.
- А кто этот Сабанеев?
- Охотник знаменитый когда-то был и рыболов. Он и книжек понаписал: и про рыбную ловлю, и про охоту, и про охотничьих собак. Пан говорил, что Сабанеев больно хорошие книжки писал. Профессор он был или еще кто... Так в тех книжках сказано, что когда-то поймали сома весом в четыреста килограммов! Вот какой сом! Двадцатипятипудовый сом! Не сом, а корова! Так что ж вы думаете, что он гусака не проглотит? Да вы послушайте, что дальше с тем сомом было. Да... Решили мы с паном или, вернее, пан со мною поймать того клятого сома. Вот приказал пан кузнецу изготовить огромнейший крюк. Изготовил кузнец крюк. Закалил его, заострил, принес к пану.
"Ну, Панько, - спрашивает меня пан, - а чем мы тот крюк наживлять будем?"
"Не иначе, - говорю, - паночек, как гусаком. Сом, - говорю, - уже полакомился гусиным мясом, н на гусака он обязательно пойдет!"
Приказал пан зарезать гусака или гусыню, я уж не припомню. Общипали ту гусыню, не распотрошили, а так, целиком, чуточку на огне поджарили гусыня упитанная была!-и нацепили ее на крюк. А крюк тот привязали на две веревки и прикрепили к осокорю и поздно вечером закинули в Оскол. Сом, как вы знаете, охотится за добычей ночью. Днем сом может зацепиться на крючок только случайно. Закинули, значит, мы гусыню в Оскол и сели на бережок, над колдобиной. Сидим, ждем. Ночь теплая, лунная. Тихо-тихо вокруг. Только слышно за садком, как Христя, что господских коров пасла, громко выводит:
Якоби ж таки того пана чорти були узяли,
Ми з тобою, мiй коханий, не такоi б утяли! *
Сидим. Я вроде той песни не расслышал, а пан так и вовсе не слышит. Только спрашивает:
"Кто это так выводит?"
"Не знаю, - говорю, - пане, это не из наших. Это кто-то из хутора на село через леваду идет".
Сидим, дремлем. Пан веревку в руке держит. Вдруг это ка-а-ак дернет! Пан не выпускает. А оно пана тащит! Ну, тащит с берега в воду, в колдобину тащит - и все! Пан держит веревку, а я держу пана.
"Пускайте! - кричу я пану, - Веревка к осокорю привязана, не оторвет! Пускайте!"
"Э, - говорит, - "пускайте"! Поводить его нужно, чтоб устал!"
Водим мы, значит, да и водим! А оно как мотанет, как мотанет... а затем снова отпустит. Тихо вроде. А потом снова как мотанет, как мотанет! А потом снова отпустит. А мы водим! Водим себе да и водим!
- А дальше что? - не выдержал я. - Ну, водите, а дальше?
- А дальше? А дальше мы водим себе да и водим! А оно как мотанет, как мотанет... а затем и отпустит. Водили мы себе, водили...
- Да скорей уж, дед! Ну, водили... А вытащили вы в конце концов того сома или не вытащили?
- Да вытащили. Только же долго, очень долго водили... Водим его себе да и водим...
- Ну, слава богу, вытащили, дед! Ну, а дальше?..
- Ох, и сом же был! Величиною, как тебе сказать, ну, не меньше, чем отсюда до той вербы! Ей-бо, правда! Вчетвером несли домой! Пудов на пять, если не больше! Распотрошили его. И что же вы думаете, что там у того в середине было? В животе?