Страница:
А на селе все это гораздо проще. Портативнее, так сказать.
Видите: вон через дорогу, под кумы Ульяны воротами, несколько колод лежит...
Это и есть наш "Главполитпросвет"...
"Работа" начинается так же, как и в городе: в 9--10 часов. Только там -- утра, а тут -- вечера.
Коллегии нет. Каждый сам себе "коллегия".
Тезисов не пишут...
Вместо тезисов гармошка...
А с этим тезисом все идет, как по писаному.
За председателя -- Андрей.
Кто такой Андрей, хотите знать?
-- Ну и сукин же сын! -- так характеризует его Ульяна. -- Земля под ним, анафемой, ходуном ходит! Как молвит, как примолвит, как топнет да как ухватит мою Химку на "польку", так ну что твой вихрь! Шельма-хлопец!
...Работает "Главполитпросвет" регулярно каждый вечер.
Как только начнет это темнеть, вы слышите из лесочка за Ульяниным огородом:
-- А-чххи! Чернявая!
Это председатель "Главполитпросвета" на "занятия" пожаловал!
А там, глядишь, кто по улице, кто через тын, являются и постоянные посетители нашего культурно-просветительного учреждения.
И начинается...
Начинается работа всегда с "польки".
Продолжается "полькой".
Конец -- все та же "полька".
"Метелицы" или там еще чего, что мы в свое время отплясывали, нету...
"Полька"!
Каких только коленец "музком" не выкомаривает!
И так... и сяк... и этак...
А Андрей!! Андрей!!
Он и боком, он и задом, и согнется, и разогнется, и присядет, и подскочит...
Э-e-e-e-e-x!
-- Поверите, -- рассказывает Ульяна, -- под пятьдесят уже мне, а, ей же богу, иной раз сижу у окна, и разбирает меня! Ну, что шилом кто, поверите, подкалывает! Старик, случается, даже прикрикнет:
-- Ты б, -- говорит, -- старая корчага, лучше святую евангелию почитала!
-- А мне не удержаться! Ну, толкает меня, кидает меня, не в хате будь сказано!
...Да где там устоять!
И вы бы, ей-богу, не устояли!
Уж я, кажется, всякого повидал, а сидишь это на крылечке да за перила так и держишься!
Ноги как-то сами собой: дрыг, дрыг, дрыг! И хватаешься то за левую, то за правую.
А тут еще если молодой месяц, оседлав Большую Медведицу, на Млечный Путь выкатит, да еще если черт под самое крыльцо соловушку принесет -- ну, нет тебе спасения, и все!
Иногда гармошка затихает...
Тишина, тишина...
Но вот прорезало эту тишину звонкое "ляп".
Верещит не то Химка, не то Марина...
И в голосе том и боль, и счастье, и протест, и поощрение!
Одним словом:
И хочу! И не хочу! Не разберешь!
Это Андрей в "эмансипацию" сунулся [1].
Минута... и хохот!
Звонкий, раскатистый хохот неистово обрушился через перелесок в яр. Колесом докатился до дубовой рощи, что во-он на той стороне, за пшеницей, и несется назад по пшенице перепелом...
...Музыкальное отделение кончилось...
Следующее -- вокальное!
Запевает Тимоха:
Как была я молода,
Так была я резва... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Тут уж мои соседи решительно уходят в хату и затворяют дверь...
Высоким фальцетом кончает Тимоха последний куплет...
И снова хохот...
И снова "ляп"...
И так до часа, до двух, а то и позднее...
Напоследок еще буйный взрыв "польки" и вихрь из юбок и сапог.
Заключительный аккорд. И "Главполитпросвет" идет спать... Уходят парами...
1923 ------
[1] К читателям. Я фиксирую, разумеется, то, что сам вижу на селе. Мне было бы очень неприятно, если бы кто-нибудь подумал, что я в данном случае разрешаю себе порнографию. Приводя разные выражения (чаще оригинальные, а иногда комбинированные), я хочу показать, какое значение (по большей части шутливое, а иногда и серьезное) приобрели на селе новые слова. -- О.В. ______________________________________________________________________
"Женотдел"
Коли глянете, бывало, на наше село, -- разведете руками:
Ну, чисто тебе "женотдел"...
Видите? Вон Сторчиха за воротами кого-то честит.
Кого?
Спросите ее, она и сама не знает... Такая уж у нее профессия...
Просыпается с "холера б..." и ложится с "а, сто чертей...".
Вон кума Тетяна лупит Миколку за то, что шапку, стервец, потерял.
Вон Наталка Василину веником учит:
-- Слушайся, сукина дочка, матери! Слушайся!
Вон Домаха... Вон Параска... Вон Устя... Вон Горпина...
Вон... вон... вон...
Нет, лучше перечитайте святцы: там всех найдете...
И это ж только на улице. А ведь еще по огородам, по хлебам, по садам, по клуням...
Дед Глушко, тот прямо говорит:
-- Бабы этой у нас, ну, что жука-кузьки!
Заправилой у них здесь -- Ульяна.
Она главный организатор, вожак и советчик.
Заседания "женотдела" проводятся в воскресенье днем на тех же колодах, где вечером работает "клуб"...
Повестка?
Эх, голубoчки мои! Если б вы там, в столице, за каких-нибудь четыре-пять часов могли разрешить столько вопросов, сколько наш "женотдел" разрешает, я с чувством величайшего уважения преподнес бы вам свою суковатую грушевую палку, которой я в лесу гадюк бью!
Начинается (не так, как у вас!) с "текущих дел"!
-- ...Водили вы уже свою Муру к бугаю?
-- ...И что-то я, голубонька, примечаю, молока у моей становится меньше! Как бы, упаси господи, не ведьма!
-- ...И не говорите, матинка, чур ему, чур! На той неделе, в Свинарном, входит Чопиха, уже под вечер, в хлев... А тут из-под коровы -- шмыг!
-- ...А слышали, у Сторчихи -- дочка? Я ей говорила: "За своими, шалава, смотри!" А теперь, к петрову дню: "Нате вам, мама, внука!"
-- ...А та! Щербатая! "Чхать, -- говорит, -- я на вас хочу!" Ишь, какая! Только мужик со двора, так что твой ероплан через плетень в сад к Петрову Гнату!.. "Чхать!.." Матери своей в пасхальный очипок чхай, сукина дочка!..
Затем следует самый главный и самый жгучий вопрос.
Вопрос исключительно женской компетенции. Религия.
Тут уж "дискуссия" на высоких тонах, с позами, с жестами, подбоченясь...
Здесь идет турнир баптистов, адвентистов и православных.
Преобладают баптисты.
"Православие" молчит.
Если кто и сунется:
-- А все-таки церква, она не то, что ваши чтения да пения под поветью!
-- "Церква"?! "Под поветью"?! Поп, должно, подморгнул?
(Местный "батюшка" очень слаб насчет "адамовых ребрышек" и чуть не каждую неделю за эту слабость расплачивается собственными святыми ребрами...)
Религиозные дискуссии редко кончаются без пострадавших за "веру христову".
Больше всего "мук святых" достается очипкам... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Как я уже отмечал, главный успех имеют баптисты. Хотя и такую солидную "религию", как баптистская, иной раз побивает самая обыкновенная глиняная кринка.
Оришка уже совсем было к баптистам пристала. Уже с месяц и на моленья их ходила, и церковь забросила, и ругаться перестала.
И надо ж было ей одолжить Христе свою глиняную (ну, совсем новенькую!) кринку. А та разбила!
-- Так вот ты какая, сякая-такая, святая да божья? Живой на небо прешься! А кринку раскокала и: "Сестрица, не бранись!" Не бранись? А купит мне такую кринку бог твой баптицкий? Глаза под лоб закатила и уже Варвара, думаешь, великомученица?! Берешь, срамница, кринку, не бей, голова б у тебя треснула!
И в первое же воскресенье пошла в церковь. Еще и на частицу подала...
Гром среди ясного неба!
В воскресенье сход!
Председатель сельсовета объявляет:
-- Жена имеет такие же права, как муж! Если какой-нибудь станет бить или ругать, каждая имеет право привести его на суд. Здесь мы знаем, что с ним сделать! Выбирайте делегаток!
"Владыки" улыбаются:
-- Будет, положим, моя кухарить, как до сих пор кухарила!
А дед Глушко пыхнул люлькой, сплюнул и:
-- Это и мою в делегатки? Не будет толку! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но и у бабы Глушихи и у той, что "будет кухарить, как кухарила", где-то глубоко-глубоко, на са-а-амом донышке, в глазах огоньки загорелись...
1923 ______________________________________________________________________
"Село -- книга"
Сказать, что на селе нет печатного слова, нельзя.
Такое "слово" на селе есть. И его немало.
Если взять хозяев с достатком, у которых и в 1921 году кое-что уродилось, то у каждого из них можно найти целый ассортимент печатного слова издания 1921 и 1922 годов...
Издания этих лет всего больше.
Печатного слова времен дореволюционных, времен Центральной рады, гетманщины уже поменьше. Но кое-что есть.
Лежит это печатное слово чаще всего на чердаке, в тайничках, в мешочках.
Кое-кто запихал его в бутылки, засмолил и закопал в землю.
Читают это слово печатное очень редко.
Случается, долгим зимним вечером вытащит Кондрат Степанович торбочку [1] или сундучок, откроет, вывалит на стол то слово печатное, почешет затылок и покачает головой:
-- На какого дьявола я все это собирал? Ну и дурак! Вот дурак!
-- А не говорила я тебе?
-- Говорила! "Говорила, да не вразумила"!
-- Вот и любуйся!
-- Ни тебе закурить, ни тебе хоть что-нибудь! Ну, куда ты его?
И снова засовывает в торбочку или в сундучок и взгромождает на чердак до следующей "перетруски". Издания 1923 года мало.
-- Не хватает! Да и где его набраться, когда супонь -- полсотни! Дела!
И вот теперь, когда вспомнишь, сколько этого "печатного слова" брошено было в деревню в 20, 21 и 22-м годах, просто диву даешься, как это до сих пор не ликвидирована на селе неграмотность.
Правду говорит пословица: "Век живи -- век учись".
Что бы вместо разных рисуночков да "водяных знаков" на этом "слове" напечатать азбуку и букварь.
На все бы учебники хватило.
На "лимонах" -- азбука.
На "пятилимонах" -- букварь.
На "десятилимонах" -- другой учебник.
И т. д., и т. д.
Вот теперь в долгий зимний вечер и было бы что почитать Кондрату Степановичу, торбочку или сундучок перетряхивая. А так Кондрат Степанович нервничает, потому что:
-- Ни к чему оно мне! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Путной книги, что и говорить, на селе нехватка.
-- Нет ли там у вас какой газетки или книжки? А то глядите, до чего докурился!
Читаю: "Царь бо царствующих и господь господствующих приходит заклатися и датися в снедь верным".
-- Видите, до чего дошло? Царь царствующих пришел снедать с верными, а я из него цигарку! Грех да и только!
-- Поверите, "богородицу" еще до пасхи скурил! До чего ж бамага добренная: тоненькая да выдержанная! Кинулась на троицу Килина "богородицу" искать, чтоб Ванько ей про вспение прочитал, а я и корочки на чердак забросил. Туда она и сюда она, шарила и за иконой и за дежкой [2]... А я сидю под яблоней: "Ищи, -- думаю, -- ищи! На небе уже твоя богородица! С дымом, пусть бог простит!"
-- А ведь оно на том свете так даром не пройдет. Как посадят на сковороду да этой самой "богородицей" и начнут поджаривать.
-- А что поделаешь? Ее ж, бамаги этой, не накупишься! Да что уж про меня говорить? Я не из больно праведных... Вон дед Оверко и в петровку и в спасовку каждый год говеет, а и тот не удержался. "Деяния" докуривает... Сядет на завалинке, развернет: "И бысть внезапу с небесе шум, яко носиму дыханию бурну и исполни весь дом, идеже бяху седяще".
Слова-то какие!
А он утрет слезу:
-- Прости меня, господи, грешного!
Др-р-р-р!
-- Уже последний листочек только... А что дальше делать будем, так и не знаю. На все село один-единый часослов у Панаса остался... Еще его покойный дед в Алексеевке на ярмарке купил! Да и от того кто-то титул отодрал...
-- Так коли случится какая газетка, дайте, спасибо вам!
Дал! Дал и со своей "усмешкой". Не страдать же человеку! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Так вот, как видите, на селе с "путными" книгами тяжко. Нету!
Пощекочите, пожалуйста, правление "Село -- книга".
Село думает, что за два года уже можно успеть все места перечесать.
Даже те, что никогда не чесались...
Тут у нас слух пошел, что "Село -- книга" в Москве изрядную партию книг закупила, тех, что там не идут...
У нас они пойдут...
Ежели они на русском языке, да еще с такими словами, как "апперцепция", "конъюгация", "девальвация", "пертурбация", "сигнализация" и "акация", то тут их вмиг расхватают...
Такие "козьи ножки" свернут, как у завторготделом "Село -- книга" правая нога!
Так ждем!
Сколько ей, этой "Село -- книге", надо времени, чтоб до села книжку довезти?
Два года, как видим, мало. Ну, подождем еще два... А тогда сами станем писать, сами и печатать.
Ведь сказал же на днях Ивашко:
-- Сто за церт: урок тебе зададут, а сто ты его, из батькова картуза выуцись? Ей-бо, сам себе книзку напису!..
Так-то!
1923 ------
[1] _Торбочка_ -- сумка.
[2] _Дежка_ -- бочка. ______________________________________________________________________
"Профобр"
Рано начинается на селе профессиональное образование.
Тогда оно начинается, когда Ванько или Одарочка уже "отлучены" и когда рубашонка Ванька или Одарочки подымается выше того места, о котором вы сейчас как раз думаете, и завязывается узлом на спине.
-- Чтоб не замарало. А то оно у меня, простите, на затычку слабовато...
Ванько (или Одарочка) в эту пору своей жизни трудовой уже крепко держится за родительскую юбку, и только от него и слышишь:
-- Мама! Мони!
-- Да не мамкай ты у меня над душой! На вот тебе прутик: гони гусей за ворота! Он у меня хороший мальчик! Гони, гони! Мама на базар поедет, гостинца купит!.. Вот так! Так их! Гиля, -- кричи, -- гиля! Вот так! Вот цаца, Ванько! Вот цаца! А Меланя -- кака! Она маму не слушает... Гони! Гони!
Это первые, самые ранние шаги на пути профессионального просвещения будущего гражданина Украинской Социалистической Республики, может быть, будущего члена Всеукраинского Центрального Исполнительного Комитета, а возможно, будущего писателя.
"Гуси" -- это первый и непременный этап профессионального образования, воспетый поэтами:
Когда пас я мальчонкой гусят,
Солнце мне улыбалось любовно... [1].
(А. Панов.)
Программа профессионального образования у нас на селе сложилась, с одной стороны, на основе извечных традиций, с другой -- на основе требований жизни.
Наробразом служат у нас наши выгоны, наши рощи, яры, балки, наши "поля необозримые", наше солнце золотое и наше "лазурное молоко"...
Их инструкциями мы руководствуемся, по их указаниям мы действуем.
Само собой, как и при всяком обучении, немалую, а может, и важнейшую роль играет возраст ученика.
Так, значит, первая ступень -- это гуси...
Пасти гусей, уследить, чтоб к чужой копне не подобрались, пригнать домой всех до одного -- это программа нашего "техникума" 1-ой, можно сказать, ступени, первой группы.
Если вы этого зачета не сдадите, если у вас отберут где-нибудь на чужой стерне или в чужом просе картуз или же вы, практикуясь в бросании камешков в цель, попадете гусю в голову и пригоните домой вместо одиннадцати десять, не говоря о том, что об вас будет истрепан новехонький веник, вы никогда не перейдете в следующую группу...
Следующая группа -- свиньи.
Сами вы, конечно, понимаете, что дело это уже куда серьезнее, чем гуси.
Свинью вам уже в одной рубашонке пасти невозможно. Тут уж обязательно нужны штаны и вместо прута палка...
Это дело поручается гражданину не моложе шести лет. Раньше -ни-ни. Потому что здесь уже нужна определенная профессиональная квалификация, а главное, солидность.
Сказать:
-- А-ля! Чтоб она тебе сдохла!
Это не то что невинное и наивное:
-- Гиля-гиля!
Тут уж надо, чтоб свинья чувствовала, что над ней есть верховное начало, суровое, непреклонное и властное...
Надо вовремя и умеючи огреть ее палкой, надо не спеша и не нервничая, а с сознанием собственного достоинства, так, как бы между прочим, раскатить по выгону басом:
-- А куда ж это ты пошла? Скажи, а?! Куда ря-я-я-ба-я?!
А потом степенно добавить:
-- Сибирки на тебя нет!
"Властителем" над свиньями гражданин бывает до 10--11 лет.
Затем иерархическая лестница профессионального образования такова:
Телята
Овцы
Коровы
Лошади...
После перехода в "телячью" группу уже разрешается стащить у отца бумаги и закрутить цигарку из конского кизяка или попросить у прохожего (не из своего села):
-- Дядя, закурить нету?
-- Нет!
-- Так дайте хоть спичку!
В эту пору (зимой) начинается и общее образование в местной школе...
Дойдя до "лошадей", уже можно вечером, пригнав коней домой, убежать на часок и на колоды в "Главполитпросвет"...
Если мать и заведет:
-- Уже, каторжник, в хате ему смердит! Уже на улицу?
Можно ей ответить:
-- Да?!.
А если заведет отец, лучше молчать... Потому что у отца аргументы куда более веские:
-- Ты не того! Не очень-то! Уже сапоги "бутылками" прилаживаешь? Еще чего! Растреплю на сукином сыне чистик [2] в щепу!
Можно только иногда сказать (да и то потихоньку):
-- Да разве я?!.
"Лошадьми" заканчивается образование в "профтехникуме" первой ступени.
К этому можно лишь добавить, что одновременно идет образование и в другой области.
Попутно с "коровами" ученик обучается еще и специальности погоныча.
Образование в "техникуме" первой ступени получают как мальчики, так равно и девочки.
Есть, конечно, вариации, но они особого значения не имеют.
Во второй ступени функции хлопцев и девчат уже резко размежевываются.
Хлопец идет в пахари и косари, а дивчина -- в полольщицы и вязальщицы...
Заканчивается "профобр" обычно стереотипным заявлением матери:
-- Женить уже оболтуса пора!
Или:
-- Да моя уже на возрасте. Кума говорила, что в Западне Иванов Максим словцо закидывал. Надо быть, в мясоед и окрутим! Пора!
Finis "профобру"... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А там уж...
А там уж... дело не наше!
1923 ------
[1] Цитирую по памяти. За точность не ручаюсь, -- О.В.
[2] Чистик -- палочка с наконечником для очистки плуга от земли. ______________________________________________________________________
На Гомельшу!
Как из калитки выйдешь, вот так, направо, промеж хаток дорога протянулась. Это на Гомельшу. А Гомельша -- село на высокой-высокой горе, и вокруг леса, леса, леса... Когда-то там, говорят, крепость стояла, и гора будто руками невольников насыпана...
Хотите, пройдемся?
Только, прошу прощения: хоть у меня и есть "корреспондентский" билет, но я не из тех, что:
"Наше авто, словно чем-то недовольное, с сердитым рокотом и стоном выскочило на горку... А за горкой село... А за селом речка серебром блеснула... А в селе, как увидели наше авто, так и стар, и мал, и гусята, и поросята, и телята, и цыплята -- все как есть высыпали на улицу... Шапками машут! Пономарь в колокола звонит! Коровы ревут! Столетний дед упал на колени и воздел руки к небу!"
Одним словом, "собственного корреспондента" встречают!
Так вот, говорю, я не из таких "собственных". У меня "авто" свое... Даже два их у меня, если хотите! И никакая чертова душа меня не встречает. Разве что Пилипов Лапко выскочит, специально чтоб оставить вашего "собственного" без последних штанов...
А коли вас завидки берут на тех "собственных", что авто своим православных по селам пугают, так есть выход: понюхайте зажигалку, чтоб и вам бензином воняло и прогудите по-автячьи разика два.
Тогда, может, и в самом деле Килина на вас через тын поглядит, а потом обернется к Степану и покрутит пальцем у лба:
"Чердак, мол, у этого "панка" не в порядке! Гудит!"
Ну, идемте!
Только палку не забудьте взять... А то шутки шутками, а Лапко и впрямь штаны порвет, он такой!
Ну, так (пусть уж будет по-модному) "выскочили" вы за село...
Вот, братцы, картина!
Черт его знает, как это можно так складно все эти овражки, буераки, вырубки, рощицы и леса расположить?!
Слева у вас яр! Глубокий-глубокий яр, зелеными рушниками устланный. По тем рушникам низкий кустарник узорами стелется!
А вот так, прямо, -- большой лес... Там вурдалак живет. Микола сам его видел... Рыжий такой и, как заметил Миколу, мекнул да в лес... Только шорох пошел...
А справа от леса -- на вырубке -- молодая поросль, дубки густые шелестят, ясеньки поскрипывают... И пахнет-пахнет! И клубникой, и земляникой, и чабрецом, и душицею...
А дорога упала промеж леса и вырубки, упала и покатилась вниз, туда, туда, где орешник толпой, как на митинге, руками-ветками голосует...
Что, если б на то место, где я стою, да поставить какого-нибудь поэта?! Да он бы вам таких "образов" настрогал, левый глаз прищурив, что не приведи господи!
Потому что -- таки красиво!
-- Ну до того ж у нас за селом ладно, -- сказала мне вчера Христя...
И правда ладно! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
-- Что так смотрите? Может, козу дикую увидели? Они у нас тут есть! Здравствуйте!
-- Да так, задумался! Доброго здоровья!
-- На Гомельшу?
-- Туда.
-- Идем вместе... веселей будет!
-- Идем! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Дошли до орешника... Гущина -- взглядом не пробьешь... Аллея зеленая и затишная!
-- Ну и хорошо же здесь! Смотрите, словно живая зеленая стена!..
-- Неплохо! Чаща какая! Прошлый год тут один поляк, беженец, детей своих и жену топором зарубил! Местечко, что и говорить, примечательное... Хорошее место! Год ищи, черта лысого найдешь...
Дальше -- дубняк молодой. Непрочищенный, с орешником переплетается... Шумит, шумит...
-- Эх и лесок! Лет через двадцать -- тридцать какие богатыри будут! Хоть корабли строй!
-- Подходящий лесок! Два месяца назад гомельшанского мужика с перерезанным горлом нашли! И лошади пропали и подвода! На железном ходу! С мельницы муку вез... За таких лошадей теперь миллиардов пятьдесят отдай! Да и то еще купишь ли! Хороший лесок! Важнецкое дерево!
-- А хлеба, хлеба! Ишь как волнами перекатываются... Прямо хоть броненосец пускай! Скоро-скоро уже косы зазвенят! Смотрите, как славно, когда под лесом нива! Тени какие! Цвета!
-- Да что тут говорить?! Залюбуешься! Здесь всегда хлеба хорошие... Земля тучная. Это на раскорчевках, когда-то леса большие стояли!.. Земля тут добрая. В этом году еще дождей у нас маловато, а в хорошее дождливое лето, так хлеба до ветвей добираются... Да густые-густые, что камыш... Ступил шаг, и никто тебя не найдет... Прошлый год как косили, так на два тела наткнулись зарубленных... Когда б не жнива, вековать бы им там! Где ж в такой гущине их углядеть?.. Добрая земля, добрые места... красивые места!..
Дальше молодая поросль...
-- Ох и земляники! Глядите, дядько... Вон! Вон! Вон! Все усыпано... Вот, верно, бабам работы! А почему не видно никого?.. Не собирают, что ли?!
-- Да-а-а! Ягод, ягод! Как травы! Почему не собирают? Собирают! Да вот на прошлой неделе пошли из Гомельши по ягоды, так к вечеру прибежали голехоньки. Что смеху было?! И сорочки поотбирали!.. Раздели в лесу. А ягод у нас очень много... и хорошие ягоды! Эх, и места тут у нас! Благословенные места! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вот и Гомельша!
Высокая-высокая гора, за ней шпили церковные торчат...
Подымаемся...
Думается:
"Чьи руки эту гору сложили? Сколько их было? Немало видела она слез, плетей, крови! А теперь свободные гомельшане на свободной земле... И даже с такой высокой горы нигде ни единого пана не углядишь... Сколько глаз хватает -- все наше!" . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Под вечер назад!
Лес, вырубки, хлеба, орешник...
Попутчик на Пасеки...
-- Что это вы так крепко нажимаете? Краса какая! Глядите, дорога, как в пасть какого-то черного зверя, скатилась... Садитесь, отдохнем!
-- Нет, дядечка, давайте лучше поскорее домой... Красивые места... Благословенные места...
-- Да не бегите так! Боитесь, что ли?!
-- Это кто боится?! И чего бы мне бояться?! Спешу, очень спешу! Ждут меня. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Хоть бы орешник проскочить!
P.S. Банды, которые бесчинствовали в этих местах, теперь уже уничтожены...
1923 ______________________________________________________________________
В хвосте сила
Жарит...
До того жарит, что дед Панас, тот, что ни за что в жизни без шапки за ворота не выйдет, стоит сегодня за воротами, рукой глаза заслонив, без шапки и кличет:
-- А-ця-ця-ця-ця-цю!
Куры на погребице. Гуси в холодке, под "потребиловкой" (уже четыре года запертая стоит!), а Иванов стригунок, рыженький, что:
-- Ну и конь будет! Во, брат, конь! Да и не удивительно: с заводским случал -- вот оно и жеребец как жеребец!
Так тот стригунок стоит на выгоне, солнечными копьями пронзенный, да головкою только:
Так-так! Так-так!
"На все, мол, согласен".
Выскочишь из хаты (выскочишь, само собой, в таком виде, как только на селе это можно себе позволить), да и то, в чем выскочишь, хочется с себя содрать... Дерешь шкуру и ругаешься, что грудь у тебя не на пуговках. Расстегнул бы этак все сразу, распахнулся, чтобы дунуло туда и выдуло из тебя эти сорок градусов реомюровых.
К одиннадцати время идет...
В воздухе камертоны золотые:
Дз-з-з! Дз-з-з! Дз-з-з!
Медовые камертоны, что на спаса бабе Мелашке коржи подсластят, а на "страсть" свечку слепят.
Будет трещать и плакать перед "всех свербящих радости" та свечка желтая, старческими бабы Мелашки руками скатанная, а баба Мелашка будет стоять на коленях, бить поклоны:
-- Покрой нас, заступница, честным твоим семафором...
И прольет слезу баба Мелашка, моля у "заступницы" "семафора" на свою седую голову, преклоненную, ибо отколь знать бабе Мелашке, "семафор" ли у "заступницы", а "омофор" на железной дороге, или "омофор" у "заступницы", а "семафор" на железной дороге...
Камертонам медвяным нет до того дела:
Дз-з-з! Дз-з-з! Дз-з-з!
Они трудятся...
В лес! Под грушу, под дуб, под орешник!.. Под черта, под дьявола... Под что угодно, а то жарит!.. А то сверлом раскаленным голову тебе просверлит насквозь огненный глаз, что проткнул голубую перину меж двух пуховых облачков-подушечек! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Видите: вон через дорогу, под кумы Ульяны воротами, несколько колод лежит...
Это и есть наш "Главполитпросвет"...
"Работа" начинается так же, как и в городе: в 9--10 часов. Только там -- утра, а тут -- вечера.
Коллегии нет. Каждый сам себе "коллегия".
Тезисов не пишут...
Вместо тезисов гармошка...
А с этим тезисом все идет, как по писаному.
За председателя -- Андрей.
Кто такой Андрей, хотите знать?
-- Ну и сукин же сын! -- так характеризует его Ульяна. -- Земля под ним, анафемой, ходуном ходит! Как молвит, как примолвит, как топнет да как ухватит мою Химку на "польку", так ну что твой вихрь! Шельма-хлопец!
...Работает "Главполитпросвет" регулярно каждый вечер.
Как только начнет это темнеть, вы слышите из лесочка за Ульяниным огородом:
-- А-чххи! Чернявая!
Это председатель "Главполитпросвета" на "занятия" пожаловал!
А там, глядишь, кто по улице, кто через тын, являются и постоянные посетители нашего культурно-просветительного учреждения.
И начинается...
Начинается работа всегда с "польки".
Продолжается "полькой".
Конец -- все та же "полька".
"Метелицы" или там еще чего, что мы в свое время отплясывали, нету...
"Полька"!
Каких только коленец "музком" не выкомаривает!
И так... и сяк... и этак...
А Андрей!! Андрей!!
Он и боком, он и задом, и согнется, и разогнется, и присядет, и подскочит...
Э-e-e-e-e-x!
-- Поверите, -- рассказывает Ульяна, -- под пятьдесят уже мне, а, ей же богу, иной раз сижу у окна, и разбирает меня! Ну, что шилом кто, поверите, подкалывает! Старик, случается, даже прикрикнет:
-- Ты б, -- говорит, -- старая корчага, лучше святую евангелию почитала!
-- А мне не удержаться! Ну, толкает меня, кидает меня, не в хате будь сказано!
...Да где там устоять!
И вы бы, ей-богу, не устояли!
Уж я, кажется, всякого повидал, а сидишь это на крылечке да за перила так и держишься!
Ноги как-то сами собой: дрыг, дрыг, дрыг! И хватаешься то за левую, то за правую.
А тут еще если молодой месяц, оседлав Большую Медведицу, на Млечный Путь выкатит, да еще если черт под самое крыльцо соловушку принесет -- ну, нет тебе спасения, и все!
Иногда гармошка затихает...
Тишина, тишина...
Но вот прорезало эту тишину звонкое "ляп".
Верещит не то Химка, не то Марина...
И в голосе том и боль, и счастье, и протест, и поощрение!
Одним словом:
И хочу! И не хочу! Не разберешь!
Это Андрей в "эмансипацию" сунулся [1].
Минута... и хохот!
Звонкий, раскатистый хохот неистово обрушился через перелесок в яр. Колесом докатился до дубовой рощи, что во-он на той стороне, за пшеницей, и несется назад по пшенице перепелом...
...Музыкальное отделение кончилось...
Следующее -- вокальное!
Запевает Тимоха:
Как была я молода,
Так была я резва... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Тут уж мои соседи решительно уходят в хату и затворяют дверь...
Высоким фальцетом кончает Тимоха последний куплет...
И снова хохот...
И снова "ляп"...
И так до часа, до двух, а то и позднее...
Напоследок еще буйный взрыв "польки" и вихрь из юбок и сапог.
Заключительный аккорд. И "Главполитпросвет" идет спать... Уходят парами...
1923 ------
[1] К читателям. Я фиксирую, разумеется, то, что сам вижу на селе. Мне было бы очень неприятно, если бы кто-нибудь подумал, что я в данном случае разрешаю себе порнографию. Приводя разные выражения (чаще оригинальные, а иногда комбинированные), я хочу показать, какое значение (по большей части шутливое, а иногда и серьезное) приобрели на селе новые слова. -- О.В. ______________________________________________________________________
"Женотдел"
Коли глянете, бывало, на наше село, -- разведете руками:
Ну, чисто тебе "женотдел"...
Видите? Вон Сторчиха за воротами кого-то честит.
Кого?
Спросите ее, она и сама не знает... Такая уж у нее профессия...
Просыпается с "холера б..." и ложится с "а, сто чертей...".
Вон кума Тетяна лупит Миколку за то, что шапку, стервец, потерял.
Вон Наталка Василину веником учит:
-- Слушайся, сукина дочка, матери! Слушайся!
Вон Домаха... Вон Параска... Вон Устя... Вон Горпина...
Вон... вон... вон...
Нет, лучше перечитайте святцы: там всех найдете...
И это ж только на улице. А ведь еще по огородам, по хлебам, по садам, по клуням...
Дед Глушко, тот прямо говорит:
-- Бабы этой у нас, ну, что жука-кузьки!
Заправилой у них здесь -- Ульяна.
Она главный организатор, вожак и советчик.
Заседания "женотдела" проводятся в воскресенье днем на тех же колодах, где вечером работает "клуб"...
Повестка?
Эх, голубoчки мои! Если б вы там, в столице, за каких-нибудь четыре-пять часов могли разрешить столько вопросов, сколько наш "женотдел" разрешает, я с чувством величайшего уважения преподнес бы вам свою суковатую грушевую палку, которой я в лесу гадюк бью!
Начинается (не так, как у вас!) с "текущих дел"!
-- ...Водили вы уже свою Муру к бугаю?
-- ...И что-то я, голубонька, примечаю, молока у моей становится меньше! Как бы, упаси господи, не ведьма!
-- ...И не говорите, матинка, чур ему, чур! На той неделе, в Свинарном, входит Чопиха, уже под вечер, в хлев... А тут из-под коровы -- шмыг!
-- ...А слышали, у Сторчихи -- дочка? Я ей говорила: "За своими, шалава, смотри!" А теперь, к петрову дню: "Нате вам, мама, внука!"
-- ...А та! Щербатая! "Чхать, -- говорит, -- я на вас хочу!" Ишь, какая! Только мужик со двора, так что твой ероплан через плетень в сад к Петрову Гнату!.. "Чхать!.." Матери своей в пасхальный очипок чхай, сукина дочка!..
Затем следует самый главный и самый жгучий вопрос.
Вопрос исключительно женской компетенции. Религия.
Тут уж "дискуссия" на высоких тонах, с позами, с жестами, подбоченясь...
Здесь идет турнир баптистов, адвентистов и православных.
Преобладают баптисты.
"Православие" молчит.
Если кто и сунется:
-- А все-таки церква, она не то, что ваши чтения да пения под поветью!
-- "Церква"?! "Под поветью"?! Поп, должно, подморгнул?
(Местный "батюшка" очень слаб насчет "адамовых ребрышек" и чуть не каждую неделю за эту слабость расплачивается собственными святыми ребрами...)
Религиозные дискуссии редко кончаются без пострадавших за "веру христову".
Больше всего "мук святых" достается очипкам... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Как я уже отмечал, главный успех имеют баптисты. Хотя и такую солидную "религию", как баптистская, иной раз побивает самая обыкновенная глиняная кринка.
Оришка уже совсем было к баптистам пристала. Уже с месяц и на моленья их ходила, и церковь забросила, и ругаться перестала.
И надо ж было ей одолжить Христе свою глиняную (ну, совсем новенькую!) кринку. А та разбила!
-- Так вот ты какая, сякая-такая, святая да божья? Живой на небо прешься! А кринку раскокала и: "Сестрица, не бранись!" Не бранись? А купит мне такую кринку бог твой баптицкий? Глаза под лоб закатила и уже Варвара, думаешь, великомученица?! Берешь, срамница, кринку, не бей, голова б у тебя треснула!
И в первое же воскресенье пошла в церковь. Еще и на частицу подала...
Гром среди ясного неба!
В воскресенье сход!
Председатель сельсовета объявляет:
-- Жена имеет такие же права, как муж! Если какой-нибудь станет бить или ругать, каждая имеет право привести его на суд. Здесь мы знаем, что с ним сделать! Выбирайте делегаток!
"Владыки" улыбаются:
-- Будет, положим, моя кухарить, как до сих пор кухарила!
А дед Глушко пыхнул люлькой, сплюнул и:
-- Это и мою в делегатки? Не будет толку! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но и у бабы Глушихи и у той, что "будет кухарить, как кухарила", где-то глубоко-глубоко, на са-а-амом донышке, в глазах огоньки загорелись...
1923 ______________________________________________________________________
"Село -- книга"
Сказать, что на селе нет печатного слова, нельзя.
Такое "слово" на селе есть. И его немало.
Если взять хозяев с достатком, у которых и в 1921 году кое-что уродилось, то у каждого из них можно найти целый ассортимент печатного слова издания 1921 и 1922 годов...
Издания этих лет всего больше.
Печатного слова времен дореволюционных, времен Центральной рады, гетманщины уже поменьше. Но кое-что есть.
Лежит это печатное слово чаще всего на чердаке, в тайничках, в мешочках.
Кое-кто запихал его в бутылки, засмолил и закопал в землю.
Читают это слово печатное очень редко.
Случается, долгим зимним вечером вытащит Кондрат Степанович торбочку [1] или сундучок, откроет, вывалит на стол то слово печатное, почешет затылок и покачает головой:
-- На какого дьявола я все это собирал? Ну и дурак! Вот дурак!
-- А не говорила я тебе?
-- Говорила! "Говорила, да не вразумила"!
-- Вот и любуйся!
-- Ни тебе закурить, ни тебе хоть что-нибудь! Ну, куда ты его?
И снова засовывает в торбочку или в сундучок и взгромождает на чердак до следующей "перетруски". Издания 1923 года мало.
-- Не хватает! Да и где его набраться, когда супонь -- полсотни! Дела!
И вот теперь, когда вспомнишь, сколько этого "печатного слова" брошено было в деревню в 20, 21 и 22-м годах, просто диву даешься, как это до сих пор не ликвидирована на селе неграмотность.
Правду говорит пословица: "Век живи -- век учись".
Что бы вместо разных рисуночков да "водяных знаков" на этом "слове" напечатать азбуку и букварь.
На все бы учебники хватило.
На "лимонах" -- азбука.
На "пятилимонах" -- букварь.
На "десятилимонах" -- другой учебник.
И т. д., и т. д.
Вот теперь в долгий зимний вечер и было бы что почитать Кондрату Степановичу, торбочку или сундучок перетряхивая. А так Кондрат Степанович нервничает, потому что:
-- Ни к чему оно мне! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Путной книги, что и говорить, на селе нехватка.
-- Нет ли там у вас какой газетки или книжки? А то глядите, до чего докурился!
Читаю: "Царь бо царствующих и господь господствующих приходит заклатися и датися в снедь верным".
-- Видите, до чего дошло? Царь царствующих пришел снедать с верными, а я из него цигарку! Грех да и только!
-- Поверите, "богородицу" еще до пасхи скурил! До чего ж бамага добренная: тоненькая да выдержанная! Кинулась на троицу Килина "богородицу" искать, чтоб Ванько ей про вспение прочитал, а я и корочки на чердак забросил. Туда она и сюда она, шарила и за иконой и за дежкой [2]... А я сидю под яблоней: "Ищи, -- думаю, -- ищи! На небе уже твоя богородица! С дымом, пусть бог простит!"
-- А ведь оно на том свете так даром не пройдет. Как посадят на сковороду да этой самой "богородицей" и начнут поджаривать.
-- А что поделаешь? Ее ж, бамаги этой, не накупишься! Да что уж про меня говорить? Я не из больно праведных... Вон дед Оверко и в петровку и в спасовку каждый год говеет, а и тот не удержался. "Деяния" докуривает... Сядет на завалинке, развернет: "И бысть внезапу с небесе шум, яко носиму дыханию бурну и исполни весь дом, идеже бяху седяще".
Слова-то какие!
А он утрет слезу:
-- Прости меня, господи, грешного!
Др-р-р-р!
-- Уже последний листочек только... А что дальше делать будем, так и не знаю. На все село один-единый часослов у Панаса остался... Еще его покойный дед в Алексеевке на ярмарке купил! Да и от того кто-то титул отодрал...
-- Так коли случится какая газетка, дайте, спасибо вам!
Дал! Дал и со своей "усмешкой". Не страдать же человеку! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Так вот, как видите, на селе с "путными" книгами тяжко. Нету!
Пощекочите, пожалуйста, правление "Село -- книга".
Село думает, что за два года уже можно успеть все места перечесать.
Даже те, что никогда не чесались...
Тут у нас слух пошел, что "Село -- книга" в Москве изрядную партию книг закупила, тех, что там не идут...
У нас они пойдут...
Ежели они на русском языке, да еще с такими словами, как "апперцепция", "конъюгация", "девальвация", "пертурбация", "сигнализация" и "акация", то тут их вмиг расхватают...
Такие "козьи ножки" свернут, как у завторготделом "Село -- книга" правая нога!
Так ждем!
Сколько ей, этой "Село -- книге", надо времени, чтоб до села книжку довезти?
Два года, как видим, мало. Ну, подождем еще два... А тогда сами станем писать, сами и печатать.
Ведь сказал же на днях Ивашко:
-- Сто за церт: урок тебе зададут, а сто ты его, из батькова картуза выуцись? Ей-бо, сам себе книзку напису!..
Так-то!
1923 ------
[1] _Торбочка_ -- сумка.
[2] _Дежка_ -- бочка. ______________________________________________________________________
"Профобр"
Рано начинается на селе профессиональное образование.
Тогда оно начинается, когда Ванько или Одарочка уже "отлучены" и когда рубашонка Ванька или Одарочки подымается выше того места, о котором вы сейчас как раз думаете, и завязывается узлом на спине.
-- Чтоб не замарало. А то оно у меня, простите, на затычку слабовато...
Ванько (или Одарочка) в эту пору своей жизни трудовой уже крепко держится за родительскую юбку, и только от него и слышишь:
-- Мама! Мони!
-- Да не мамкай ты у меня над душой! На вот тебе прутик: гони гусей за ворота! Он у меня хороший мальчик! Гони, гони! Мама на базар поедет, гостинца купит!.. Вот так! Так их! Гиля, -- кричи, -- гиля! Вот так! Вот цаца, Ванько! Вот цаца! А Меланя -- кака! Она маму не слушает... Гони! Гони!
Это первые, самые ранние шаги на пути профессионального просвещения будущего гражданина Украинской Социалистической Республики, может быть, будущего члена Всеукраинского Центрального Исполнительного Комитета, а возможно, будущего писателя.
"Гуси" -- это первый и непременный этап профессионального образования, воспетый поэтами:
Когда пас я мальчонкой гусят,
Солнце мне улыбалось любовно... [1].
(А. Панов.)
Программа профессионального образования у нас на селе сложилась, с одной стороны, на основе извечных традиций, с другой -- на основе требований жизни.
Наробразом служат у нас наши выгоны, наши рощи, яры, балки, наши "поля необозримые", наше солнце золотое и наше "лазурное молоко"...
Их инструкциями мы руководствуемся, по их указаниям мы действуем.
Само собой, как и при всяком обучении, немалую, а может, и важнейшую роль играет возраст ученика.
Так, значит, первая ступень -- это гуси...
Пасти гусей, уследить, чтоб к чужой копне не подобрались, пригнать домой всех до одного -- это программа нашего "техникума" 1-ой, можно сказать, ступени, первой группы.
Если вы этого зачета не сдадите, если у вас отберут где-нибудь на чужой стерне или в чужом просе картуз или же вы, практикуясь в бросании камешков в цель, попадете гусю в голову и пригоните домой вместо одиннадцати десять, не говоря о том, что об вас будет истрепан новехонький веник, вы никогда не перейдете в следующую группу...
Следующая группа -- свиньи.
Сами вы, конечно, понимаете, что дело это уже куда серьезнее, чем гуси.
Свинью вам уже в одной рубашонке пасти невозможно. Тут уж обязательно нужны штаны и вместо прута палка...
Это дело поручается гражданину не моложе шести лет. Раньше -ни-ни. Потому что здесь уже нужна определенная профессиональная квалификация, а главное, солидность.
Сказать:
-- А-ля! Чтоб она тебе сдохла!
Это не то что невинное и наивное:
-- Гиля-гиля!
Тут уж надо, чтоб свинья чувствовала, что над ней есть верховное начало, суровое, непреклонное и властное...
Надо вовремя и умеючи огреть ее палкой, надо не спеша и не нервничая, а с сознанием собственного достоинства, так, как бы между прочим, раскатить по выгону басом:
-- А куда ж это ты пошла? Скажи, а?! Куда ря-я-я-ба-я?!
А потом степенно добавить:
-- Сибирки на тебя нет!
"Властителем" над свиньями гражданин бывает до 10--11 лет.
Затем иерархическая лестница профессионального образования такова:
Телята
Овцы
Коровы
Лошади...
После перехода в "телячью" группу уже разрешается стащить у отца бумаги и закрутить цигарку из конского кизяка или попросить у прохожего (не из своего села):
-- Дядя, закурить нету?
-- Нет!
-- Так дайте хоть спичку!
В эту пору (зимой) начинается и общее образование в местной школе...
Дойдя до "лошадей", уже можно вечером, пригнав коней домой, убежать на часок и на колоды в "Главполитпросвет"...
Если мать и заведет:
-- Уже, каторжник, в хате ему смердит! Уже на улицу?
Можно ей ответить:
-- Да?!.
А если заведет отец, лучше молчать... Потому что у отца аргументы куда более веские:
-- Ты не того! Не очень-то! Уже сапоги "бутылками" прилаживаешь? Еще чего! Растреплю на сукином сыне чистик [2] в щепу!
Можно только иногда сказать (да и то потихоньку):
-- Да разве я?!.
"Лошадьми" заканчивается образование в "профтехникуме" первой ступени.
К этому можно лишь добавить, что одновременно идет образование и в другой области.
Попутно с "коровами" ученик обучается еще и специальности погоныча.
Образование в "техникуме" первой ступени получают как мальчики, так равно и девочки.
Есть, конечно, вариации, но они особого значения не имеют.
Во второй ступени функции хлопцев и девчат уже резко размежевываются.
Хлопец идет в пахари и косари, а дивчина -- в полольщицы и вязальщицы...
Заканчивается "профобр" обычно стереотипным заявлением матери:
-- Женить уже оболтуса пора!
Или:
-- Да моя уже на возрасте. Кума говорила, что в Западне Иванов Максим словцо закидывал. Надо быть, в мясоед и окрутим! Пора!
Finis "профобру"... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А там уж...
А там уж... дело не наше!
1923 ------
[1] Цитирую по памяти. За точность не ручаюсь, -- О.В.
[2] Чистик -- палочка с наконечником для очистки плуга от земли. ______________________________________________________________________
На Гомельшу!
Как из калитки выйдешь, вот так, направо, промеж хаток дорога протянулась. Это на Гомельшу. А Гомельша -- село на высокой-высокой горе, и вокруг леса, леса, леса... Когда-то там, говорят, крепость стояла, и гора будто руками невольников насыпана...
Хотите, пройдемся?
Только, прошу прощения: хоть у меня и есть "корреспондентский" билет, но я не из тех, что:
"Наше авто, словно чем-то недовольное, с сердитым рокотом и стоном выскочило на горку... А за горкой село... А за селом речка серебром блеснула... А в селе, как увидели наше авто, так и стар, и мал, и гусята, и поросята, и телята, и цыплята -- все как есть высыпали на улицу... Шапками машут! Пономарь в колокола звонит! Коровы ревут! Столетний дед упал на колени и воздел руки к небу!"
Одним словом, "собственного корреспондента" встречают!
Так вот, говорю, я не из таких "собственных". У меня "авто" свое... Даже два их у меня, если хотите! И никакая чертова душа меня не встречает. Разве что Пилипов Лапко выскочит, специально чтоб оставить вашего "собственного" без последних штанов...
А коли вас завидки берут на тех "собственных", что авто своим православных по селам пугают, так есть выход: понюхайте зажигалку, чтоб и вам бензином воняло и прогудите по-автячьи разика два.
Тогда, может, и в самом деле Килина на вас через тын поглядит, а потом обернется к Степану и покрутит пальцем у лба:
"Чердак, мол, у этого "панка" не в порядке! Гудит!"
Ну, идемте!
Только палку не забудьте взять... А то шутки шутками, а Лапко и впрямь штаны порвет, он такой!
Ну, так (пусть уж будет по-модному) "выскочили" вы за село...
Вот, братцы, картина!
Черт его знает, как это можно так складно все эти овражки, буераки, вырубки, рощицы и леса расположить?!
Слева у вас яр! Глубокий-глубокий яр, зелеными рушниками устланный. По тем рушникам низкий кустарник узорами стелется!
А вот так, прямо, -- большой лес... Там вурдалак живет. Микола сам его видел... Рыжий такой и, как заметил Миколу, мекнул да в лес... Только шорох пошел...
А справа от леса -- на вырубке -- молодая поросль, дубки густые шелестят, ясеньки поскрипывают... И пахнет-пахнет! И клубникой, и земляникой, и чабрецом, и душицею...
А дорога упала промеж леса и вырубки, упала и покатилась вниз, туда, туда, где орешник толпой, как на митинге, руками-ветками голосует...
Что, если б на то место, где я стою, да поставить какого-нибудь поэта?! Да он бы вам таких "образов" настрогал, левый глаз прищурив, что не приведи господи!
Потому что -- таки красиво!
-- Ну до того ж у нас за селом ладно, -- сказала мне вчера Христя...
И правда ладно! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
-- Что так смотрите? Может, козу дикую увидели? Они у нас тут есть! Здравствуйте!
-- Да так, задумался! Доброго здоровья!
-- На Гомельшу?
-- Туда.
-- Идем вместе... веселей будет!
-- Идем! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Дошли до орешника... Гущина -- взглядом не пробьешь... Аллея зеленая и затишная!
-- Ну и хорошо же здесь! Смотрите, словно живая зеленая стена!..
-- Неплохо! Чаща какая! Прошлый год тут один поляк, беженец, детей своих и жену топором зарубил! Местечко, что и говорить, примечательное... Хорошее место! Год ищи, черта лысого найдешь...
Дальше -- дубняк молодой. Непрочищенный, с орешником переплетается... Шумит, шумит...
-- Эх и лесок! Лет через двадцать -- тридцать какие богатыри будут! Хоть корабли строй!
-- Подходящий лесок! Два месяца назад гомельшанского мужика с перерезанным горлом нашли! И лошади пропали и подвода! На железном ходу! С мельницы муку вез... За таких лошадей теперь миллиардов пятьдесят отдай! Да и то еще купишь ли! Хороший лесок! Важнецкое дерево!
-- А хлеба, хлеба! Ишь как волнами перекатываются... Прямо хоть броненосец пускай! Скоро-скоро уже косы зазвенят! Смотрите, как славно, когда под лесом нива! Тени какие! Цвета!
-- Да что тут говорить?! Залюбуешься! Здесь всегда хлеба хорошие... Земля тучная. Это на раскорчевках, когда-то леса большие стояли!.. Земля тут добрая. В этом году еще дождей у нас маловато, а в хорошее дождливое лето, так хлеба до ветвей добираются... Да густые-густые, что камыш... Ступил шаг, и никто тебя не найдет... Прошлый год как косили, так на два тела наткнулись зарубленных... Когда б не жнива, вековать бы им там! Где ж в такой гущине их углядеть?.. Добрая земля, добрые места... красивые места!..
Дальше молодая поросль...
-- Ох и земляники! Глядите, дядько... Вон! Вон! Вон! Все усыпано... Вот, верно, бабам работы! А почему не видно никого?.. Не собирают, что ли?!
-- Да-а-а! Ягод, ягод! Как травы! Почему не собирают? Собирают! Да вот на прошлой неделе пошли из Гомельши по ягоды, так к вечеру прибежали голехоньки. Что смеху было?! И сорочки поотбирали!.. Раздели в лесу. А ягод у нас очень много... и хорошие ягоды! Эх, и места тут у нас! Благословенные места! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вот и Гомельша!
Высокая-высокая гора, за ней шпили церковные торчат...
Подымаемся...
Думается:
"Чьи руки эту гору сложили? Сколько их было? Немало видела она слез, плетей, крови! А теперь свободные гомельшане на свободной земле... И даже с такой высокой горы нигде ни единого пана не углядишь... Сколько глаз хватает -- все наше!" . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Под вечер назад!
Лес, вырубки, хлеба, орешник...
Попутчик на Пасеки...
-- Что это вы так крепко нажимаете? Краса какая! Глядите, дорога, как в пасть какого-то черного зверя, скатилась... Садитесь, отдохнем!
-- Нет, дядечка, давайте лучше поскорее домой... Красивые места... Благословенные места...
-- Да не бегите так! Боитесь, что ли?!
-- Это кто боится?! И чего бы мне бояться?! Спешу, очень спешу! Ждут меня. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Хоть бы орешник проскочить!
P.S. Банды, которые бесчинствовали в этих местах, теперь уже уничтожены...
1923 ______________________________________________________________________
В хвосте сила
Жарит...
До того жарит, что дед Панас, тот, что ни за что в жизни без шапки за ворота не выйдет, стоит сегодня за воротами, рукой глаза заслонив, без шапки и кличет:
-- А-ця-ця-ця-ця-цю!
Куры на погребице. Гуси в холодке, под "потребиловкой" (уже четыре года запертая стоит!), а Иванов стригунок, рыженький, что:
-- Ну и конь будет! Во, брат, конь! Да и не удивительно: с заводским случал -- вот оно и жеребец как жеребец!
Так тот стригунок стоит на выгоне, солнечными копьями пронзенный, да головкою только:
Так-так! Так-так!
"На все, мол, согласен".
Выскочишь из хаты (выскочишь, само собой, в таком виде, как только на селе это можно себе позволить), да и то, в чем выскочишь, хочется с себя содрать... Дерешь шкуру и ругаешься, что грудь у тебя не на пуговках. Расстегнул бы этак все сразу, распахнулся, чтобы дунуло туда и выдуло из тебя эти сорок градусов реомюровых.
К одиннадцати время идет...
В воздухе камертоны золотые:
Дз-з-з! Дз-з-з! Дз-з-з!
Медовые камертоны, что на спаса бабе Мелашке коржи подсластят, а на "страсть" свечку слепят.
Будет трещать и плакать перед "всех свербящих радости" та свечка желтая, старческими бабы Мелашки руками скатанная, а баба Мелашка будет стоять на коленях, бить поклоны:
-- Покрой нас, заступница, честным твоим семафором...
И прольет слезу баба Мелашка, моля у "заступницы" "семафора" на свою седую голову, преклоненную, ибо отколь знать бабе Мелашке, "семафор" ли у "заступницы", а "омофор" на железной дороге, или "омофор" у "заступницы", а "семафор" на железной дороге...
Камертонам медвяным нет до того дела:
Дз-з-з! Дз-з-з! Дз-з-з!
Они трудятся...
В лес! Под грушу, под дуб, под орешник!.. Под черта, под дьявола... Под что угодно, а то жарит!.. А то сверлом раскаленным голову тебе просверлит насквозь огненный глаз, что проткнул голубую перину меж двух пуховых облачков-подушечек! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .