Витич Райдо. Скиф

   – Во! – нашелся отчим. – Ты это, Варюха, мамку слушай. Она женщина мудрая, знает, что говорит.
   Мать, гордо вскинув подбородок, ушла на кухню.
   – Полин, они в воскресенье это, придут, – крикнул мужчина в сторону кухни, забыв о Варваре и о разговоре. – Куртка-то где, Поля?! Мне выходить уже!
   – Подожди ты с курткой! Пирожки сейчас сложу!
   Тут зазвонил телефон и Варя, взяв трубку, силилась понять, сквозь поднятый родителями крик, что говорит ей Дима:
   – Я выхожу! Выхожу! Через пять минут буду у твоего подъезда! – кричал в трубку парень.
   – Поняла! Я тоже выхожу! – крикнула Варя.
   – Да куртка-то где?! – надрывался Николай Петрович.
   – Не дом, а дур дом! – буркнула Жанна, освободив ванную комнату. Силой хлопнула дверью, и проплыла в комнату.
   Жанна… Может с нее все началось? С того момента, как она родилась, а я стала чувствовать себя лишней?..»
 
   Макс вздохнул – сериал, какой-то: отец, отчим, Жанна, Полина – мама, еще и жених.
   Девушка точно неадекватна.
   Но перед глазами всплыл тот тинейджер, что пнул дневник в воду, и мужчина решил пойти наперекор его поступку – все-таки дочитать и понять, стоило ли это делать.
   «– Дима, я сказала сегодня своим, что мы собрались пожениться. Мама ждет тебя в воскресенье на семейный ужин.
   – Решено, буду ровно в семь. Твоя мама, какие конфеты любит?
   – Шоколадные, – рассмеялась девушка.
   – А цветы?
   – Считает их излишним расточительством. Купи лучше фруктов.
   – Идея. Так и сделаю. Николаю Петровичу – водки, вина?
   – Дядя Коля уехал на вахту, теперь явится через три месяца.
   – Но мы же не будем его ждать, Варенька? – испугался парень.
   – Нет, он сказал – как мама скажет.
   – Задачу понял. Будем очаровывать твою маму. А сестра? Ей что нравится?
   – Ей косметика и тряпки нравятся. Что ты хочешь от пятнадцатилетней девочки?
   – А сладкое?
   – Она у нас фигуру бережет, сладкого вообще не ест, даже чай без сахара пьет. Так что, о Жанне не думай. И не будет ее скорей всего, опять усвистит куда-нибудь: в кино или на танцы, на тусовку очередную.
   Дима кивнул и обнял девушку:
   – Ну и ладно, пускай бежит на свою тусовку, без нее обойдемся. Мама-то как вообще настроена?
   – Не понять. Познакомиться с тобой – определится. Ты ей понравишься, уверена.
   Парень смущенно улыбнулся:
   – Надеюсь. Тещи, говорят, самый жуткий народ.
   – Свекрови тоже, но мы же с Наиной Федоровной нашли общий язык. И ты с моей мамой найдешь.
   – Ты меня пугаешь. Складывается впечатление этакой фрекен Бок. Но ведь как бы она ко мне не отнеслась, это не имеет значения, правда? Жить-то нам с тобой, а не с моей или твоей мамой. Давай не будем сейчас о родителях? Успеем еще их достоинства и недостатки обсудить. Я скучал, Варенька, – прижался к ней. – Весь день о тебе думал.
   – А что думал? – полюбопытствовала. Как он ей нравился, глупой девчонке, какой бездной достоинств она его наделяла…
   – Хорошее. Какая ты у меня замечательная, как здорово, что любишь меня. И за что? Такого неуклюжего, не супермена, не Рокфеллера, не Ньютона. Ты ведь такая умница, красавица. Я как на службе целый день твои письма мысленно декламировал и все думал, как же это замечательно, когда ты любишь, и тебя в ответ любят, когда есть к кому идти, а значит, есть к чему стремиться и ради кого. Я даже стишок сочинил: Варенька, любимая моя, ты как солнышко в моей судьбе, и спасибо милая тебе, за сиянье глаз, за чудную улыбку, за тепло души. Я с тобою ангел мой, на веке.
   – Не Петрарка, – улыбнулась Варя.
   – Увы, – вздохнул Дмитрий. – Был бы им, посвятил тебе целые тома стихотворений и поэм. Но может все впереди? – улыбнулся, и крепко обнял. – Я люблю тебя, Варенька, если б ты только знала, как я тебя сильно люблю.
   – Я тоже тебя, Димочка, очень, очень.
   Парень, щурясь от солнца, посмотрел на убегающие за окнами строения, прохожих, расцвеченные весенним солнышком и зеленью улицы и сказал:
   – Представляешь, мы еще в самом начале нашей жизни, в самом-самом. Почти на старте. И впереди нас ждут долгие счастливые годы. Пройдет пять лет, десять, изменятся улицы, изменимся мы, а наша любовь станет лишь крепче и ярче.
   Господи, неужели он так говорил? Неужели я серьезно в это верила?..
   Ах, да – дети. Она же так их хотела! Как любая дурочка, чья голова забита главным в жизни женщины – семья, дом, дети… Как там в немецкой формуле женского счастья? „Киндер, кирхе, кухня“. Только на эти три „ка“ может претендовать женщина, только в них она имеет право существовать. Только существовать. Жить – привилегия мужчин».
 
   Макс закрыл тетрадь: может и прав парень, отправив эту «Мексику в розовом соусе» в воды Фонтанки?
   Но каковы перепады?
   Мужчина взял в руки кружку с кофе и повернулся в кресле к окну: девушка явно больна – пишет о себе, но словно о другой, потом путается и на миг как озаренье – это же я, затем снова дистанцируется от себя самой и пишет от третьего лица. Клиника.
   За окном намечался ливень и Макс вздохнул: придется переждать. Идти по КАДУ через стену дождя не хотелось. Не такой уж он любитель экстрима. Хотя, можно и не ездить в «Мегу» сегодня – завтра затариться.
   Взгляд опять упал на потрепанную обложку тетради.
   А чем еще заняться, коротая время до прояснения в небе?
   «Они выскочили из автобуса и двинулись в сторону ворот рынка. Шли, взявшись за руки и, молчали. А что говорить – им было хорошо вместе без слов.
   – Странно, мы с тобой даже не разу не поссорились, – задумчиво протянула Варя.
   – Зачем?
   – Не за чем, просто. Другие ругаются, у них как-то бурно все проходит.
   – Ну, хочешь, повздорим? Только зачем?
   – Не про то я. Не хочу ссорится. Удивляюсь – как же мы с тобой влюбились так друг в друга, что даже тем для ссор нет.
   – Потому что подходим. Ты любишь что я, я – что ты. И мнения на вопросы сходные. Чего ругаться? Тема?
   – Обои например.
   – Что „обои“?
   – Ты какие в комнату хочешь?
   – А ты? Варя рассмеялась – вот и поспорили!
   – В цветочек.
   – Идет!
   – Нет, я передумала, возьмем с геометрическим рисунком.
   – Да хоть с арифметическим. Ты хозяйка, женщина, тебе виднее.
   Девушка с благодарностью прижалась к своему будущему мужу и на миг зажмурилась – до того хорошо стало – она станет хозяйкой! Будет стирать Диме рубашки, гладить, готовить ужин, завтрак, убираться в их, только их совместной с любимым комнате, обустраивать ее, как ей нравится. И ни мамы, ни отца, ни сестры – ворчуньи со своими завихами и указаниями – только она и Дима. Что захотела, то и сделала. Она!
   Дима вышагивал гордо, видно тоже распирало его, что без пяти муж, в предвкушении самостоятельной жизни плечи сами расправлялись. Будущая ответственность не воспринималась тяжелой ношей и потому не гнула – окрыляла, вознося в заоблачные дали иллюзий. И казался он себе в этот момент не худым, невысоким и невзрачным пацаном, а сильным, огромным и высоким красавцем. Ему сейчас что стокилограммовую штангу одной левой толкнуть, что толпу хулиганов раскидать – легко – взгляд Вари тому порука: восхищенный, влюбленный, доверчивый, наделяющий предмет своего обожания невиданными достоинствами. Как им не соответствовать?
   И Дмитрий соответствовал. С серьезным видом долго копался вместе с любимой в рулонах обоев, придирчиво оглядывал упаковки, читал внимательно инструкцию к клею, дотошно выспрашивал продавщицу, о том какие обои лучше, какие хуже. Варя молчала, млея от его вида: какой же он хозяйственный, какой умный, смелый, ответственный, и от доставшейся ей роли: преданной, доверчивой женщины, которая не станет перечить по пустякам и лезть в то, чего не знает. Дима умнее, ему виднее.
   Кислицин выбрал недорогие обои в блеклый цветочек, которые девушке совсем не понравились, но стоит ли спорить и портить себе и ему настроение из – за ерунды? Он выбирал, старался. И Варя кивнула: по душе – бери.
   Влюбленные довольные „уловом“ вышли из магазинчика.
   – Начало положено, – провозгласил Дима. – Холодильник и телевизор возьмем в кредит, а диван купим на то, что подарят на свадьбе. Стол мама даст.
   – Кресло и магнитофон из дома заберу, – поддакнула Варя.
   Здорово-то как планировать будущую семейную жизнь! Девушка ликовала, она почти летала и мысленно уже обустроила комнату, наклеила обои, расставила мебель, цветы, книги.
   – Ты посчитай, сколько человек будет с твоей стороны. Надо думать, где торжество устраивать будем.
   – Мама, отца попытаюсь пригласить, Жанна, Люба, Катя, Лена. Тетя Аля и дядя Ваня…
   – Это уже семь человек.
   – Много? – чуть испугалась девушка. Но она же еще не всех близких перечислила.
   – Варенька, свадьба удовольствие дорогое. Я предлагаю скромное торжество, по минимуму, а деньги потратим на необходимое.
   – Тогда все, семеро.
   – Подожди. Люба кто?
   – Моя подруга, она свидетельницей будет.
   – Ладно. А эти: Клара…
   – Катя и Лена мои подруги, мы вместе в школе учились.
   – Ну – у, когда это было? Они кто сейчас?
   – Студентки, как и я. Одна в политехе, другая в медучилище.
   – И что с них взять? Дадут копейку, погуляют на десять.
   – Не в этом дело. Причем тут, сколько и чего они подарят? Они мои подруги!
   – Ладно, ладно, хочешь – приглашай. Пусть будут. Я все равно друзей зову, а им без девушек будет скучно.
   – Кого приглашаешь?
   – Володю и Алексея ты видела. Еще Рома – рыбак, его не обойти – сосед и вообще, незаменим по части электрики и электроники. Сваять, спаять что – мигом. Пригодится. В комнате проводку менять надо, приглашу его на свадьбу и он бесплатно поможет. Потом Михаил, сегодня познакомились…
   – Зачем же незнакомого приглашать?
   – Варюша, доверься мне, я знаю, что делаю. Мне расти надо, а он может помочь. Работает всего год, а уже старший по залу. Мало ли: прикрыть, подсказать. Нужный человек, опять же все входы выходы знает, кто, что из себя в коллективе представляет. Нам же нужно подниматься, Варюша. Будет повышение, будет прибавка к зарплате, а деньги лишними не бывают.
   Девушка помялась и согласилась.
   Парень сжал ее руку, довольно улыбнувшись.
   – Еще Горика придется пригласить. Мы учились с ним вместе, в соседних домах живем.
   – Давай весь класс! – не сдержалась.
   – Ну, не обижайся, я же не просто так, а с дальним прицелом. Горик мой ровесник, а уже третью машину меняет. Дела у него катят. Сейчас форд купил, утром его видел, сиял, вокруг машины крутился. Как раз в ЗАГС отвезет. Не пешком же пойдем?
   Логично, – вздохнула. Ну и пусть со стороны Димы много человек будет, зато как он рассчитал – все нужные. И поморщилась – противно отчего-то. С другой стороны, что делась, если сами „маленькие“ и небогатые? Только на „больших“ и богатых полагаться, за счет них выбираться. К тому же Дима не только о себе заботиться – о ней тоже, о их общем будущем.
   Одно в цвет – Люба довольна будет: такой контингент набирается – мечта ее.
   – Еще Резаковых хоть как придется приглашать.
   – Это кто? Я их не знаю.
   – Наши дальние, дальние родственники. Богатые, а жмоты. Правда, на Новый год всегда подарки шлют. Если пригласим, на свадьбу, думаю, тоже раскошелятся. Глядишь, не диван – мягкий уголок купим.
   Варя лишь вздохнула. С одной стороны хорошо, что Дима дальновидный, а с другой не о том ей слышать и говорить хотелось. Любовь и расчет не складывались, хотя вроде и не сходились. С ней-то он не по расчету – по любви, а что в будущее заглядывает, фундамент крепкий готовит, вроде бы даже отлично. Но ни сердцу, ни душе то непривычно, и царапают слова его, как наждак по батареи.
   – Выходит с твоей стороны человек двадцать будет…
   – Тридцать в общей сложности. Нормально. У нас посидим. И обнял в пылу девушку, чуть не раздавив рулонами:
   – Заживем! Варенька, как же мы здорово заживем! – попытался подхватить любимую на руки, но обои перевесили и общий вес ноши, оказавшийся в руках, превосходил вес Кислицина. Дима не устоял и неуклюже шлепнулся на газон, придавливая рулоны, сверху Варя приземлилась.
   – Фу, ты, – с трудом поднялся парень. Спину и бок свело от боли.
   – Ты чего? – забеспокоилась девушка.
   – Ерунда, – отмахнулся, но, судя по искаженному болью лицу, хорохорился. Варя обои взяла и его поддержала:
   – Ничего не сломал?
   – Вот еще, – улыбку вымучил. – Я крепкий, не смотри, что хлипкий.
   – Ничего ты не хлипкий!
   – Ладно, ладно, я – Турчинский. Ой!
   Один шаг и Дима вновь бы упал, если бы Варя его вовремя не подхватила.
   – Ты ногу повредил.
   – Спину, – поморщился. – Неудачно приземлился. Пройдет сейчас, подожди.
   Минут пять тревожного ожидания, и Дима при помощи Вари поковылял к остановке. В автобусе его разогнуло и он даже отобрал у любимой обои, подтверждая образ крепкого и сильного мужчины. С
   Наверное, ему было страшно, что такая девушка уйдет от него, отвернется, если узнает, какой он слабый и больной. И прощай тогда мечты, будущее. Как был для всех вокруг „соплей“ так и останется. Тогда Варя его обидную кличку еще не знала, как не знала, как он служил, до армии жил. Его счастье, что вместе с ним Юрка служил, такой же доходяга, но поэт, в отличие от Димы. Он письма девушке писать помогал, романтику по линованным листам разливал, так что вся рота заслушивалась, в десять рук его опусы переписывала и во все концы страны своим подругам рассылала. По десять, двадцать писем одного формата, слово в слово…
   К чему это кому-то знать, тем более Варе?
   Главное выходило все ладно и складно, романтично – и разве подло? Обычно. Привычно…
   – Дима, все хорошо? – с беспокойством заглядывая ему в глаза, спросила девушка.
   – Замечательно, Варенька, – обнял ее, вымучив улыбку. И было видно, что спина нещадно болела, вызывая тревогу. Может, действительно позвоночник повредил? Но думать о том не хотел, вид показывать тем более. А то подумает Варя, что он как стеклянный человечек от любого ушиба рассыпается, пошлет вдаль светлую и будет она темной. Одному хоть вблизи, хоть вдали нерадостно.
   Встретит ли он еще красивую, умную и хозяйственную, чтобы любила вот так же, безоглядно, чтобы рядом с ней себя Ильей Муромцем чувствовать – не факт. Это он сразу смекнул, а как только фото Вари получил – подумал – женюсь. Снимок ее по казарме ходил, любовались бойцы, правда и подтрунивали, не без этого. Не верилось им, что такая лапочка к такому доходяге прилипла. Да и сам Дмитрий не верил, и слово себе дал – если правда, влюбилась, если дождется и все у них срастется, семья будет. От добра добра не ищут. Не дурак за журавлем в небе бегать, когда вот он, сам в руки дался.
   Хорошо все складывается: Варя к нему вроде прикипела, мать слова против ранней женитьбы не сказала. Осталось заявление подать и будущую тещу приручить. Авось. Дрессировщик из него, конечно, так себе, но первый шаг уже сделан – у матери комната вытребована – забот и хлопот меньше. Любому ясно – чем дальше от тещи, тем жизнь спокойней. Осталось ее согласие на брак получить, а нет, ну и нет. Все равно поженятся. Совершеннолетние, он работает, комната для жизни есть – что еще надо?
   Если бы я знала все это до того, как все произошло…
   Почему я верила ему, почему любила, почему не видела, что всего лишь выгодна?
   Да любила ли – полно!
   Игрушка. Даже тогда еще я уже была игрушкой, вещью, выгодной или не выгодной, и тем либо привлекательной, либо отталкивающей.
   Господи, почему я была такой дурой! Почему нами так легко пользуются?!»
 
   Макс захлопнул дневник – хватит.
   Прочитанное отчего-то вызывало щемящее чувство то ли стыда, то ли брезгливости и оставляло привкус обмана, которому дано свершиться и которому не противостоять. Хотя он-то причем? Зачем ему чужие тайны, чужие метания и души изыскания? Что ему до этой пары?
   Наверняка обманутая невеста решила, что «все мужики козлы» и вылила это на листы бумаги, а он, вот уж кто действительно, дурак, подумал, что стряслась беда и нужно помочь…
   Фу, ты! Рождаются же на свет идиоты!
   Да плевать ему на Варь и хитро-мудрых Дим, что еще маются детством.
   Его детство закончилось семнадцать лет назад, в тот день, когда умерла мама. И он понял, что никому не нужен. Совсем. Даже родному отцу.
   Семнадцать лет назад, почти семнадцать лет на момент. Точка отсчета. Она есть у каждого, просто не каждый понимает, что она неизбежна и многие остаются за ее гранью, теми же что были, и уже не изменятся, не изменят свою жизнь. Так и будут сопли лить на страницы вместо того, чтобы взять себя в руки и пойти дальше.
   Каждому свое.
   Он – пас. Он не отец этой Вари лечить взросление. Предательство, конечно, тяжело, но не смертельно и бывает опять же, с каждым. Оно даже в чем-то необходимо, чтобы урок впредь пошел на пользу и помог распознать «своих» и «чужих», способных на подлость и предательство, не способных, потенциально готовых к этому. Только такими уроками можно обрести реальное зрение и понимание кто на что способен, отсюда и ждать что-то от человека.
   Не нужно питать иллюзий на счет людей, а если питаешь – их не вини. Они как раз в этом не виноваты. Это твои трудности, твои проблемы.
   Выживают только сильные, слабые ломаются.
   Он не думал – правильно ли это, потому что знал – иначе не бывает.

Глава 2

   Скиф потягивал вино и поглядывал на Люсю.
   Заведение было тихое, консервативное, чем удивило девушку. Она ожидала чего-то бурного – слета металлистов, тусовки байкеров, засилье любителей пива, на крайний случай. Влад изумил ее и в этом – привел почти в аристократический ресторан, где цены под потолок с лепниной, наверное, именно за нее. Это смущало, учитывая, что заплатить обещалась она. Но Скиф успокоил:
   – Посидим немного, примем по минимуму и двинем к Зотову.
   – Куда?
   – Студия. Зотов известный художник.
   – Ты увлекаешься живописью? – Скиф явно полон тайн и загадок!
   – Нет, – хмыкнул. – Я увлекаюсь искусством. У Павла собираются люди.
   – Ты говоришь, словно в других местах собираются свиньи.
   – Не исключаю. Скиф облокотился на стол, качнувшись к девушке:
   – А ты бы хотела куда-нибудь травки покурить, оттянуться с ломкой, хеви-металл и де труа до утра?
   Люся скорчила рожицу:
   – За кого ты меня держишь?
   – А чего тогда ко мне прилипла?
   – Ты интересный, симпатичный…
   – Вызывающий…
   – Не скучный! – улыбнулась. – Неординарный. В тебе есть харизма. Чувствуется, что ты хозяин своей жизни.
   – А ты – нет?
   – Пока не совсем. Вот отучусь, начну зарабатывать сама, буду хозяйкой себе. А пока маман с папан выдают чаевые, много воли не получишь. Фигово от предков зависеть.
   – Иди работать.
   – Кем? – пожала плечиками. – Рекламки у метро раздавать, дворы мести?
   Скиф отвернулся: зачем он согласился с девушкой прогулять занятия? А впрочем, чем лучше сохнуть на парах, слушая заумь Веретенникова?
   – А ты что хочешь от жизни? Куда потом пойдешь, кем?
   – Работать пойду, – отрезал.
   – Семья? Женишься?
   – Так далеко не заглядывал.
   – Не любил, – поняла свое и высказала с томно – заумным видом. Скиф ожег ее взглядом, губы скривились в желчной насмешке:
   – Любил – не любил. Ты принцесса, чем голову себе забила? Ты думаешь, мужики любят? Они пользуют, они ищут выгоду и приемлемую телку для своих нужд. Это как сходить в сортир. Кому приспичило тот и за кустом отольет, а посдержаннее сортир ищут красивый, чтоб со всеми удобствами.
   Люся даже побледнела от его грубой прямолинейности, поморщилась:
   – Что за скотство.
   – Правда жизни, дура. Ты что думаешь, самая умная, самая красивая, поэтому мужики от тебя с ума сходить должны и розы под ноги стелить? Розы с шипами, детка. Хорошо даешь, приметный интерфейс, нормальные манеры, покладистый характер, по дому и хозяйству можешь – тогда есть шанс, а так… Ну, фигурка у тебя ничего, – смерил ее взглядом. – С мозгами хуже, но смазливая мордочка компенсирует, главное рот не открывай, чтобы ум во фразах наружу не лез. Родители у тебя кто?
   Люся хлопала ресницами и морщила носик, соображая оскорбиться и послать Скифа нафиг или еще потерпеть, понять с чего он завелся. Может специально провоцирует? Зачем?
   – Врачи.
   – Врачи? Здорово, – хмыкнул. – В частных клиниках?
   – Даа.
   – Супер. Стоматологи, гинекологи?
   – Неет.
   Люся решительно не понимала, причем тут ее родители.
   – Тогда на хрена ты мне сдалась? Что твои родители могут, что можешь ты? Кто ты? Удобный сортир с красивым интерьером? Таких валом.
   Люся покраснела до корней волос и не выдержала, поднялась, резко оттолкнув чашку с недопитым кофе. И вылетела из ресторанчика.
   Скиф не шевельнулся.
   «Беги, дура, беги пока не поздно», – посмотрел ей в спину.
   Допил вино, кинул деньги и направился в тир.
   Стрельба затянула его давно, как табак. Две, а то и три пачки сигарет в день и расстрел мишеней – сутки прошли не зря.
   – Поразительные успехи, – усмехнулся молодой мужчина в тире, выдавая очередную порцию пулек. – У тебя талант. А помнишь, как палил в белый свет, как в копеечку?
   Парень смерил его презрительным взглядом и расстрелял мишени, попав в десятку на каждой.
   – Я же говорю – талант.
   – Еще тридцать – подал деньги.
   Мужчина отсчитал пульки и подвинул к Скифу, взглянув с насмешкой:
   – Меня Павел зовут.
   – Санта-Клаус, – буркнул недобро: не вяжись дядя.
   – Ничего, – хохотнул. – Подходит.
   – Отвянь.
   – Что так немилостиво?
   Парень расстрелял мишени и вновь протянул деньги:
   – Еще тридцать.
   – Что-то кроме оружия вообще интересует?
   – Нет, – отрезал.
   Расстрелял следующую партию, положил винтовку и хотел уже уйти, как мужчина остановил:
   – Подожди, предложение есть по твоему интересу. Как на счет пострелять из настоящего оружия?
   Скиф хмуро уставилась на него:
   – Страйкболл?
   – Баловство.
   – Охота?
   – Пейнтболл. Мы с ребятами собираемся, отдыхаем…
   – Один хрен, – скривился.
   – Ну, не скажи. Подгребай в Сестрорецк в субботу к обеду, за мостом на повороте на приморское шоссе подхватим. Можно и из города. Где удобнее?
   – Я не сказал «да», – отложил ружье и вышел.
   Скиф доплелся до скамейки, плюхнулся.
   Сколько будет помниться тот день?
   Взгляд ушел в сторону деревьев, уже почти голых, потерявших свою листву, и четко вспомнились кустики у моста, покрытые молодыми, зелеными листиками, туман, что стелился над водой, песок, трава и джип. И киллер…
   И тряхнул волосами: нафига думать об этом? Когда паршиво на душе нужно избегать плохих мыслей, воспоминаний иначе останется лишь один путь – на тот свет.
   Впрочем, если ли разница? Он давно там. Мир перевернулся. Давно.
   С некоторых пор Скиф был уверен, что этот мир – ад, а тот, возможно, рай. А смерть не так страшна, как жизнь, по – своему она даже красива. Более красива, мудра и справедлива, чем жизнь.
   Парень поднялся и пошел к Зотову. Там его знали, там к нему относились как к своему.
   Сашка Пелегин пил пиво, обнимаясь с очередной девицей, двадцатой за те двадцать раз, что Влад его видел. Неизменной у Сани была только бандана и улыбка.
   – Привет, Скиф, – обменялись хлопками ладоней и парень тут же получил банку «туборга». – Опять с занятий слинял? Чудак ты, человек, тебе диплом нужен.
   – Не угадал – отцу.
   – Отец за тебя жизнь не проживет. Самому нужно что-то думать. Подошедший Павел просто пожал парню руку и кивнул:
   – Пошли, покажу новое.
   – Закончил? – вскочил Скиф.
   – Сегодня, – улыбнулся благодушно Зотов и подвел к стойке с картиной.
   На холсте цвела весна улыбкой прекрасной женщины утопающей в разных цветах. Что говорить, картины Зотова иначе, чем шедеврами Скиф назвать не мог.
   – Любишь ты баб, – заметил тихо, даже забыв про пиво в руке.
   Павел странно посмотрел на него:
   – А ты не любишь. Шовинист.
   – Бывают другие?
   – Знаешь, Скиф, – обнял Влада за плечо Павел, разглядывая свое творение. – Мы все в какой-то степени шовинисты, но в крайности вдаваться не стоит. Женщины прекрасны – их нужно любить, как воплощение красоты самой жизни. Мы без них, как дети без родителей, как земля без травы, как…
   – Ты конечно мастер, Павел, без всяких «но». Однако, с красотами жизни я бы поспорил. Они только в твоих картинах.
   – Заведи себе подружку, – посоветовал мужчина, внимательно посмотрев на парня, и пошел к друзьям – Гоше и Киру, вечно подвыпивших и веселых, с массой прожектов в голове. Братья махнули руками, приветствуя Скифа и, о чем-то начали втирать Зотову.
   Влад закурил, продолжая рассматривать картину.
   – Гений, правда? – заметил Сашка, подойдя неслышно. Скиф дрогнул и кивнул.
   – А ты Катерине понравился, – усмехнулся мужчина. – Познакомить?
   – Думаешь, даст?
   Пелегин засмеялся:
   – Смотря, как просить станешь.
   Влад отвернулся – взгляд опять приковала изображенная женщина в цветах. Она была иллюзией, а слова Сани Пелегина – реальностью. Зотов воплощал в жизнь свою мечту даже не о женщине – о себе и своем отношении к ней, а в жизни все было просто, пошло и совсем некрасиво, зато честно – как у Пелегина.