Страница:
Впрочем, большинство городов колониальной Америки не были спланированы столь изысканно, как Саванна и Вильямсбург. Типичным примером может служить Александрия (Вирджиния), основанная в 1749 году. Восемьдесят четыре одинаковых участка площадью в полакра были объединены в кварталы по четыре штуки, а улицы образовывали простую сетку, не слишком элегантно усеченную извилистым руслом реки Потомак. Эта простая схема была разработана землемером Джоном Уэстом-младшим и его семнадцатилетним помощником по имени Джордж Вашингтон. Сорок лет спустя Вашингтону, уже ставшему президентом, надо было принять решение о планировке по соседству новой столицы независимой Америки. Его госсекретарь Томас Джефферсон, признанный эксперт в области архитектуры, предложил сетчатую схему, наподобие Александрии, и даже сделал эскиз. Вашингтон отправил рисунок одному из своих советников, и тот вынес убийственный вердикт: «Подобные регулярные планы, какими бы практичными они ни казались на бумаге и какими соблазнительными ни представлялись на первый взгляд, при воплощении вынуждают даже самых расчетливых наблюдателей признать, что они утомительны и бесцветны, являя собой приземленный плод холодного разума, лишенный подлинного величия и красоты, которые достигаются лишь сочетанием природы, искусства и разнообразия»{5}. Автором этой тирады был молодой француз по имени Пьер-Шарль Ланфан. Он приехал в Америку, чтобы принять участие в Войне за независимость, находился при штабе Вашингтона и дослужился до майора. Учитывая его художественные таланты (Ланфан перестроил Федерал-холл в Нью-Йорке, где Вашингтон принимал присягу), президент поручил ему подготовить топографический чертеж места расположения будущего «федерального города». Энтузиазм Ланфана и его идея о том, что новая столица должна поражать «величием и красотой», произвели на Вашингтона впечатление, и позднее он доверил ему составление генерального плана города.
Ланфана называют то архитектором, то военным инженером. На самом деле он не был ни тем, ни другим: перед отъездом из Франции молодой человек изучал искусство. Однако он хорошо чертил, обладал интуитивным пониманием природы городского планирования и был крайне амбициозен. Его план федеральной столицы отличали три главные черты: Ланфан воспользовался особенностями местности, расположите на одном из холмов Капитолий, а на другом – президентский дворец и соединив их Большим проспектом (нынешний Молл), ведущим к Потомаку. Диагональные проспекты, явно навеянные структурой французских парков, соединяют важные общественные здания и в местах пересечения образуют небольшие круглые площади для установки памятников; наконец, на систему диагональных проспектов наложена прямоугольная сетка улиц. По выражению одного историка, в этом плане проявился «чисто американский баланс между прецедентами и нововведениями»{6}.
В первые годы XIX столетия план Ланфана оказал влияние на планировку ряда новых городов. Так, Джозеф Элликот, брат Эндрю Элликота, сменившего Ланфана на посту главного планировщика федеральной столицы, спроектировал Буффало в штате Нью-Йорк как систему диагональных улиц, лучами расходящихся от главной площади у берега озера Эри. Влияние Ланфана ощущается в планах таких городов, как Индианаполис, Батон Руж, Кливленд, Мэдисон (Висконсин) и Сандаски (Огайо), а также поселений меньшего размера, чью планировку историк Джон Репс остроумно назвал «захолустным барокко»{7}.
После Вашингтона самым новаторским генеральным планом, несомненно, был план Детройта, разработанный судьей Огастесом Вудвордом в 1807 году. Вудворд был лично знаком с Ланфаном, и ему удалось придумать необычный вариант плана с радиальными проспектами: пересекаясь, улицы и проспекты образовывали восьмигранники, напоминающие пчелиные соты. В сегодняшнем городе от этой схемы почти не осталось следов. Через десять лет после основания Детройта отцы города отказались от восьмигранного плана в пользу прямолинейной сетки. В XIX веке, по мере заселения западной части страны и разрастания существующих городов, именно сетка стала главной американской градостроительной моделью. Для составления таких планов не требовалось ни знаний в области искусства, ни учета особенностей местности, что хорошо видно на примере Сан-Франциско и Питтсбурга. Начинающему градостроителю оставалось только решить, каковы будут ширина улиц и расстояние между перекрестками, все остальное происходило автоматически. Кварталы застраивались частными компаниями: здесь – офисное здание, там – доходный дом, мастерские, публичные библиотеки, универсальные магазины, молельные дома, театры, склады – в зависимости от тогдашних потребностей. Подобный прагматизм был обусловлен сочетанием демократического эгалитаризма (пресловутого «равенства возможностей» с упором на предприимчивость, а не эстетику) и простой лености.
Тем не менее без некоторых идей и даже идеалов тоже не обходилось, о чем свидетельствует движение за создание городских парков, возникшее в XIX веке. Затем в первой половине XX столетия города попали под воздействие трех больших идей: концепции «красивого города» Чарльза Малфорда Робинсона, превратившейся в общенациональную кампанию городов, концепции «города-сада» Эбенизера Говарда и концепции «башен в парке» Ле Корбюзье. Казалось бы, все эти люди не подходили на роль мечтателей: один был газетчиком из штата Нью-Йорк, написавшим первую в Америке книгу о городском планировании, другой – стенографом в британском парламенте и разорившимся фермером в Небраске, третий – художником-архитектором швейцарского происхождения, который вообразил себя градостроителем и вопреки всем законам изменил облик городов страны, почти ему незнакомой. Чтобы понять, как мы живем сегодня и как планируем будущее, необходимо оценить степень влияния этих трех людей на представления американцев о городской жизни.
Чарльз Малфорд Робинсон и «гражданское искусство»
Ланфана называют то архитектором, то военным инженером. На самом деле он не был ни тем, ни другим: перед отъездом из Франции молодой человек изучал искусство. Однако он хорошо чертил, обладал интуитивным пониманием природы городского планирования и был крайне амбициозен. Его план федеральной столицы отличали три главные черты: Ланфан воспользовался особенностями местности, расположите на одном из холмов Капитолий, а на другом – президентский дворец и соединив их Большим проспектом (нынешний Молл), ведущим к Потомаку. Диагональные проспекты, явно навеянные структурой французских парков, соединяют важные общественные здания и в местах пересечения образуют небольшие круглые площади для установки памятников; наконец, на систему диагональных проспектов наложена прямоугольная сетка улиц. По выражению одного историка, в этом плане проявился «чисто американский баланс между прецедентами и нововведениями»{6}.
В первые годы XIX столетия план Ланфана оказал влияние на планировку ряда новых городов. Так, Джозеф Элликот, брат Эндрю Элликота, сменившего Ланфана на посту главного планировщика федеральной столицы, спроектировал Буффало в штате Нью-Йорк как систему диагональных улиц, лучами расходящихся от главной площади у берега озера Эри. Влияние Ланфана ощущается в планах таких городов, как Индианаполис, Батон Руж, Кливленд, Мэдисон (Висконсин) и Сандаски (Огайо), а также поселений меньшего размера, чью планировку историк Джон Репс остроумно назвал «захолустным барокко»{7}.
После Вашингтона самым новаторским генеральным планом, несомненно, был план Детройта, разработанный судьей Огастесом Вудвордом в 1807 году. Вудворд был лично знаком с Ланфаном, и ему удалось придумать необычный вариант плана с радиальными проспектами: пересекаясь, улицы и проспекты образовывали восьмигранники, напоминающие пчелиные соты. В сегодняшнем городе от этой схемы почти не осталось следов. Через десять лет после основания Детройта отцы города отказались от восьмигранного плана в пользу прямолинейной сетки. В XIX веке, по мере заселения западной части страны и разрастания существующих городов, именно сетка стала главной американской градостроительной моделью. Для составления таких планов не требовалось ни знаний в области искусства, ни учета особенностей местности, что хорошо видно на примере Сан-Франциско и Питтсбурга. Начинающему градостроителю оставалось только решить, каковы будут ширина улиц и расстояние между перекрестками, все остальное происходило автоматически. Кварталы застраивались частными компаниями: здесь – офисное здание, там – доходный дом, мастерские, публичные библиотеки, универсальные магазины, молельные дома, театры, склады – в зависимости от тогдашних потребностей. Подобный прагматизм был обусловлен сочетанием демократического эгалитаризма (пресловутого «равенства возможностей» с упором на предприимчивость, а не эстетику) и простой лености.
Тем не менее без некоторых идей и даже идеалов тоже не обходилось, о чем свидетельствует движение за создание городских парков, возникшее в XIX веке. Затем в первой половине XX столетия города попали под воздействие трех больших идей: концепции «красивого города» Чарльза Малфорда Робинсона, превратившейся в общенациональную кампанию городов, концепции «города-сада» Эбенизера Говарда и концепции «башен в парке» Ле Корбюзье. Казалось бы, все эти люди не подходили на роль мечтателей: один был газетчиком из штата Нью-Йорк, написавшим первую в Америке книгу о городском планировании, другой – стенографом в британском парламенте и разорившимся фермером в Небраске, третий – художником-архитектором швейцарского происхождения, который вообразил себя градостроителем и вопреки всем законам изменил облик городов страны, почти ему незнакомой. Чтобы понять, как мы живем сегодня и как планируем будущее, необходимо оценить степень влияния этих трех людей на представления американцев о городской жизни.
Чарльз Малфорд Робинсон и «гражданское искусство»
В первые три десятилетия XX века Америка пережила великое пробуждение самосознания горожан. Наиболее очевидные артефакты, дошедшие до нас с тех времен – это величественные общественные здания из мрамора и гранита, украшенные произведениями монументального искусства, которые выросли в эту созидательную эпоху в большинстве городов. Образцом сооружений такого типа может служить впечатляющий вашингтонской вокзал Юнион-Стейшн, спроектированный Дэниелом X. Бернхэмом, где солидность и изысканность сочетаются с беспримерной уверенностью в себе. И речь здесь не только о том, что вокзал со стенами из белого гранита, декором в виде золоченой листвы и бронзовыми аксессуарами массивен и явно построен на века. Всякий раз, когда я прохожу через зал ожидания с высоким сводчатым потолком, под мрачноватыми статуями суровых воинов, и попадаю в аркаду напротив купола Капитолия, у меня возникает четкое ощущение, что я не просто прибыл в город, но и стал частью общественной жизни.
Чарльз Малфорд Робинсон – «крестный отец» движения за «красивый город». Снимок сделан примерно в 1915 году. С разрешения University of Illinois Archives (Box FAC-4, folder FAC-4 ROB-ROE, Negative 4062, RS: 39/2/22).
Публичное прославление красоты города, характерным примером которого стал вокзал Юнион-Стейшн, во многом порождено идеями человека, который не был ни архитектором, ни градостроителем. Чарльз Малфорд Робинсон родился в 1869 году, причем не в большом городе, а в маленьком городишке Рамапо (Нью-Йорк). Он вырос в состоятельной семье в Рочестере, окончил местный университет, работал журналистом и занимался литературным творчеством, отдавая дань самым различным жанрам. Из-под его пера вышел труд по истории города, биография собственного прадеда судьи Огастеса Портера, изданная на частные средства, и либретто для оперетты, основанной на легенде о Робин Гуде. В 1899 году он опубликовал в Atlantic Monthly серию из трех очерков под простым названием «Благоустройство городской жизни». Благоустройство, о котором говорил Робинсон, было в основном эстетического свойства, но к теме он подходил широко: «Когда кто-то заводит речь об эстетике американских городов, в голову сразу же приходит мысль об общественных зданиях, парках, статуях и бульварах. Но в рамках любого правильного представления о привлекательности города они должны быть лишь конкретными проявлениями общей, гармоничной красоты»{8}. Возможно, он писал о Филадельфии, где впоследствии работал заместителем главного редактора крупнейшей городской газеты Public Ledger. Хотя в то время в Филадельфии появилось новое монументальное здание мэрии, большой парк на берегу реки Скулкилл, а также недавно построенный фонтан и огромная конная статуя Джорджа Вашингтона, ее «сетку» колониальных времен заполонили промышленные здания и заводы, а деловой центр уродовала эстакада Пенсильванской железной дороги.
В очерках, написанных для Atlantic Monthly, Робинсон излагал максимально широкую концепцию «гражданского искусства», как он его называл, и говорил о практических шагах по улучшению ситуации, например, об ограничении высотности зданий, демонтаже наружной рекламы, уборке улиц, озеленении, освещении, создании произведений публичного искусства. Он приводил ряд примеров благоустройства среды в разных американских городах: распоряжение муниципалитета Чикаго об ограничениях на размещение рекламных щитов рядом с бульварами и парками, инициатива властей Нью-Йорка по содержанию улиц в чистоте, успешная борьба жителей Бостона за сохранение исторического фасада здания законодательного собрания штата. Иными словами, показывал, как можно сделать города более привлекательными. Робинсон подчеркивал: несмотря на то, что зачастую эти шаги предпринимаются по инициативе муниципалитетов, большую роль играют и различные частные организации, например, городские художественные объединения, клубы, ассоциации по созданию парков, ставшие предтечами сегодняшних природоохранных комитетов и обществ по благоустройству деловых городских районов. И хотя эта деятельность была весьма разнообразной, бессистемной и плохо скоординированной, предпринимались попытки подойти к ситуации с «научных» позиций{9}.
Годом позже главный редактор журнала Harper's Уильям Дин Хоуэллс предложил Робинсону написать о благоустройстве городов в Европе. Побывав в Париже, Брюсселе и Лондоне, Робинсон написал еще один цикл очерков{10}. Подобно многим другим американцам, посетившим Европу, он был восхищен красотой ее городов и осознал, что, несмотря на все богатство Америки и ее растущее влияние в мире, американские города не идут ни в какое сравнение с европейскими. В 1901 году он объединил свои урбанистические статьи в небольшой сборник «Благоустройство малых и больших городов», а два года спустя подготовил фундаментальное исследование по тому же вопросу – мастерски написанное «Современное гражданское искусство». Особую убедительность этой книге придает сочетание наблюдательности и здравого смысла; шестьдесят лет спустя даже такой взыскательный историк и критик, как Льюис Мамфорд, оценил труд Робинсона как «превосходную для своего времени книгу, с которой и сейчас стоит ознакомиться»{11}.
Робинсона интересовала эстетическая сторона, но его взгляд на город не был взглядом эстета. Он писал: «Города создаются не для того, чтобы на них смотреть, а для того, чтобы в них жить»{12}. И еще: «Желание видеть улицу красивой останется лишь мечтой, пока не появится потребность в том, чтобы она была удобной и чистой»{13}. Он говорил о том, как важен для города собственный архитектурный облик, и призывал уделять больше внимания зданиям мэрий и судов, которые называл «народными домами». Робинсон подчеркивал, что в окраинных районах должны быть «широкие улицы и узкие улицы, прямые и извилистые дороги, кварталы с регулярной застройкой, перемежающиеся открытыми пространствами, где можно оборудовать детские площадки или разбить сады, которыми будут наслаждаться все жители»{14}. Не забывал он и о тех районах, которые особенно нуждались в благоустройстве: «В богатых кварталах города могут появляться грандиозные площади и широкие проспекты, величественные пространства, увенчанные достойными строениями. Общественная архитектура может быть роскошной и демонстрировать отменный вкус, а жилая – выражать дух времени, становясь под руководством специалистов разнообразной и гармоничной, но пока дух эстетического возрождения не проникнет в трущобы, дав импульс творческому развитию и там, победу красоты в городе нельзя считать полной»{15}.
В статьях и книгах Робинсон впервые в Америке (и, несомненно, впервые для широкой аудитории) обосновывалась необходимость планового развития городов. Он подчеркивал: «Мы не сделаем наши города по-настоящему красивыми, пока не научимся творчески планировать их застройку»{16}. В этой фразе содержится косвенная критика «принципа невмешательства» (laissez-faire), взятого в XIX веке на вооружение американскими градостроителями, забывшими или не удостоившими внимания достижения предыдущих поколений. Даже великий Олмстед – автор идеи гигантских городских парковых зон – считал, что они будут окружены явно непривлекательной городской средой. Робинсона это не устраивало.
Он адресовал свои труды широкому кругу читателей, и это принесло свои плоды. Его идеи восприняли и начали пропагандировать самые разные общенациональные организации, в том числе Американская ассоциация городов, Американская лига за улучшение городской жизни и Американская ассоциация парков и уличного искусства (во всех трех этих структурах он был весьма активным членом правления). За благоустройство городов выступал и ряд профессиональных ассоциаций, в том числе недавно созданное Американское общество ландшафтных архитекторов, а также десятки местных организаций, ассоциаций предпринимателей, клубов бизнесменов и городских обществ. Некоторые из этих групп руководствовались чувством гражданского долга, других убедили робинсоновские аргументы экономического порядка (для наших современников они звучат знакомо) – благоустройство привлечет в город бизнесменов.
Интерес к городскому благоустройству, чье пробуждение Робинсон не только описал, но и активно ему способствовал, обычно называют движением «За красивый город»{17}. Хотя автором этого выражения является сам Робинсон, употреблял он его редко, предпочитая термин «гражданское искусство», вызывающий ассоциацию с гражданственностью[2]. Тем не менее в общественном сознании закрепился именно «красивый город», возможно, потому, что это словосочетание передавало один из важных аспектов гражданского искусства – красоту, которая стала популярна благодаря двум событиям общенационального масштаба, получившим широкую огласку.
Первым из них стала Всемирная выставка («Колумбовская»), проходившая в Чикаго летом 1893 года. Хотя в выставочном городке, чьей планировкой занимался Фредерик Лоу Олмстед, был и парк развлечений, и искусственное озеро с островом, его «гвоздем» стал парадный двор с большим рукотворным водоемом, окруженным монументальными зданиями, которые спроектировали шесть ведущих архитекторов страны. Этот ансамбль, прозванный «Белым городом» из-за белого цвета построек, напоминал городской административный центр. Роберт А.М. Стерн назвал его «первым эффективно спланированным комплексом общественных зданий, построенным в Америке со времен Джефферсона» (он имел в виду кампус Вирджинского университета, спроектированный Джефферсоном), а для 27 миллионов посетителей выставки она стала настоящим откровением{18}. «Белый город» недвусмысленно свидетельствовал о том, что американские города можно планировать красиво и величественно. Робинсон написал для выставки иллюстрированный путеводитель, в котором говорилось о ее значении для страны. Он отмечал, что Америка становится все богаче, благодаря путешествиям кругозор людей расширяется, а обеспечение широких слоев населения «предметами первой необходимости» чрезвычайно улучшилось{19}. Все эти перемены не могут не отразиться на городе.
Хотя выставочный городок был эклектичным набором павильонов – от псевдоколониального здания Пенсильвании, напоминавшего филадельфийский Индепенденс-холл, до пестрого павильона «Транспорт», построенного Льюисом Салливаном, – архитектура Белого города отличалась единообразием. Здания, окружавшие водоем, были выполнены в духе итальянского ренессанса. Некоторые из их архитекторов: Ричард Моррис Хант, Чарльз Макким и Роберт Пибоди, а также скульпторы Огастес Сент-Годенс и Фредерик Макмоннис учились в парижской Школе изящных искусств – ведущем мировом центре преподавания классицизма. Они, как и главный архитектор выставки Дэниел Бернхэм, считали, что именно классический стиль, адаптированный к американским реалиям, наиболее подходит городам бурно развивающейся республики. Подобно многим американским архитекторам и художникам, Бернхэм и его коллеги видели в выходе США на мировую арену аналогию с возрождением европейской культуры в эпоху Ренессанса. В любом случае, как отмечает историк Винсент Скалли, не удивительно, что американские архитекторы взяли на вооружение величественный стиль beaux arts, поскольку он представлял собой «единственный образец завершенной или почти завершенной урбанистической формы», который был им доступен{20}. Будущие поколения сочли архитектуру в стиле beaux arts, преобладавшую на выставке, отсталой, забывая при этом, что Чикагская выставка убедительно продемонстрировала публике преимущества городского планирования и благоустройства, что по тогдашним временам было абсолютно инновационным.
Всемирная «Колумбовская» выставка 1893 года показала американцам, каким может стать будущее их городов. Brown Brothers. Находится в общественном достоянии.
Эпоха величественных общественных зданий: вокзал Юнион-Стейшн в Вашингтоне. Находится в общественном достоянии в США (согласно условиям Title 17, Chapter 1, Section 105, of the U.S. Code).
Второе событие, подготовившее почву для движения «За красивый город», произошло семью годами позже. В 1900 году сенат США создал комиссию по подготовке генерального плана монументального ансамбля в центре Вашингтона. Все члены этой комиссии, названной Комиссией Макмиллана, поскольку она отчитывалась перед сенатором Джеймсом Макмилланом: Дэниел Бернхэм, Фредерик Лоу Олмстед-младший (сын знаменитого ландшафтного архитектора, уже ушедшего на покой), Чарльз Макким и Огастес Сент-Годенс – в свое время работали на Чикагской всемирной выставке. В 1902 году они обнародовали новый план столицы в виде серии выразительных акварелей и двух гигантских макетов центра Вашингтона, иллюстрирующих ситуацию «до» и «после». План Макмиллана предусматривал изменение конфигурации Молла и его расширение, дополнительную застройку правительственного квартала («федерального треугольника»); были намечены места расположения будущего вокзала Юнион-Стейшн, а также мемориалов Линкольна и Джефферсона{21}. Хотя Бернхэм, Олмстед и Макким утверждали, что взяли за основу план Ланфана, их проект был выполнен в традиции beaux arts – геометрические оси, симметричное расположение зданий, монументальные скульптуры и стилистическая целостность. Новый центр Вашингтона, который теперь по праву можно было назвать Белым городом, – самое выдающееся достижение архитектурной эпохи, получившей название «американского ренессанса».
Благодаря популярности Чикагской выставки и плана Макмиллана идея «красивого города» в сознании людей соединилась с классицизмом, но в своих трудах Робинсон не говорит об архитектурных стилях. Его эстетические взгляды отличались широтой (хотя он и не любил небоскребы), и единственное, к чему он призывал архитекторов, – это самоограничение. «Архитектору необходимо понимать, что его задача заключается не просто в строительстве, а в градостроительстве», – пояснял он{22}. Хороший совет на все времена. Однако, если Робинсон разумно выступал за разнообразие городской архитектуры, ведущие архитекторы того времени, как правило, стремились к единообразию, проектируя здания в классическом стиле с классическим декором и неизменными грандиозными колоннадами. Таким образом, на практике «красивый город» превратился в «монументальный город», что отчасти разрушало стройную робинсоновскую концепцию урбанистического разнообразия и давало пищу будущим критикам.
Благодаря своей публицистической деятельности Робинсон приобрел общенациональную известность; его привлекали в качестве консультанта при планировании ряда городов, в том числе Сакраменто, Санта-Барбары, Форт-Уэйна, Денвера, Де Мойна, Омахи и Гонолулу. Он входил в команду, создавшую проект «образцового города» для известной Всемирной выставки в Сент-Луисе 1904 года, был членом плановых комиссий Рочестера (штат Нью-Йорк) и Коламбуса (штат Огайо), получил должность профессора гражданского проектирования в Иллинойском университете (Урбана-Шампейн) – одном из двух американских университетов, где читались курсы по городскому планированию (вторым был Гарвард). Робинсон продолжал писать: в 1916 году он опубликовал книгу «Городское планирование» и New York Times назвал ее одной из «лучших книг весны»{23}.
Бурная деятельность Робинсона прервалась в 1917 году: он скоропостижно скончался от пневмонии сорока восьми лет от роду. Незадолго до смерти он написал новое предисловие к четвертому изданию «Современного гражданского искусства». «Многие надежды (а, может быть, и мечты), о которых шла речь в первом издании, стали явью, – отмечал он, – некоторые из подмеченных позитивных тенденций вылились в организованные движения, а немало конкретных упущений, которые были подвергнуты критике, уже исправлены»{24}. Оптимизм Робинсона был полностью оправдан: последнее его прижизненное десятилетие и первое посмертное стали периодом впечатляющих достижений в деле благоустройства городов. В 1910 году Конгресс учредил Комиссию по изящным искусствам для надзора за реализацией плана Макмиллана, и в течение следующих десяти лет некоторые его ключевые элементы, например, реконструкция Молла и создание Мемориала Линкольна, были воплощены в жизнь. При подготовке ряда общенациональных выставок – в Сент-Луисе, Сан-Франциско и Сан-Диего – использовался опыт Чикаго: выставочные городки проектировались как законченные ансамбли, представлявшие публике новые идеи в сфере городского планирования. Амбициозный генеральный план развития Сан-Франциско, разработанный Бернхэмом, не был реализован из-за страшного землетрясения и пожара в 1906 году, но проект Джона Галена Говарда – новый комплекс административных зданий – основывался на концепции «красивого города». «План Чикаго» Бернхэма и Эдварда Х. Беннета, несмотря на несколько теоретический характер, стал самым подробным генеральным планом развития города за всю историю американской архитектуры. Впрочем, еще более масштабным было исследование по поводу создания зон отдыха в Лос-Анджелесе, подготовленное Олмстедом-младшим и Харландом Бартоломью. Этот перспективный план, рассчитанный на сорок лет и охватывавший территорию в 1500 квадратных миль, предусматривал выделение нескольких сотен миллионов долларов на приобретение земли под парки, спортивные сооружения и пляжи{25}. Его отличительной чертой стал учет специфики городской жизни в Южной Калифорнии: люди там жили по преимуществу в индивидуальных домах, а передвигались (хотя дело было еще в 1930-х) на личных автомобилях.
Публичное прославление красоты города, характерным примером которого стал вокзал Юнион-Стейшн, во многом порождено идеями человека, который не был ни архитектором, ни градостроителем. Чарльз Малфорд Робинсон родился в 1869 году, причем не в большом городе, а в маленьком городишке Рамапо (Нью-Йорк). Он вырос в состоятельной семье в Рочестере, окончил местный университет, работал журналистом и занимался литературным творчеством, отдавая дань самым различным жанрам. Из-под его пера вышел труд по истории города, биография собственного прадеда судьи Огастеса Портера, изданная на частные средства, и либретто для оперетты, основанной на легенде о Робин Гуде. В 1899 году он опубликовал в Atlantic Monthly серию из трех очерков под простым названием «Благоустройство городской жизни». Благоустройство, о котором говорил Робинсон, было в основном эстетического свойства, но к теме он подходил широко: «Когда кто-то заводит речь об эстетике американских городов, в голову сразу же приходит мысль об общественных зданиях, парках, статуях и бульварах. Но в рамках любого правильного представления о привлекательности города они должны быть лишь конкретными проявлениями общей, гармоничной красоты»{8}. Возможно, он писал о Филадельфии, где впоследствии работал заместителем главного редактора крупнейшей городской газеты Public Ledger. Хотя в то время в Филадельфии появилось новое монументальное здание мэрии, большой парк на берегу реки Скулкилл, а также недавно построенный фонтан и огромная конная статуя Джорджа Вашингтона, ее «сетку» колониальных времен заполонили промышленные здания и заводы, а деловой центр уродовала эстакада Пенсильванской железной дороги.
В очерках, написанных для Atlantic Monthly, Робинсон излагал максимально широкую концепцию «гражданского искусства», как он его называл, и говорил о практических шагах по улучшению ситуации, например, об ограничении высотности зданий, демонтаже наружной рекламы, уборке улиц, озеленении, освещении, создании произведений публичного искусства. Он приводил ряд примеров благоустройства среды в разных американских городах: распоряжение муниципалитета Чикаго об ограничениях на размещение рекламных щитов рядом с бульварами и парками, инициатива властей Нью-Йорка по содержанию улиц в чистоте, успешная борьба жителей Бостона за сохранение исторического фасада здания законодательного собрания штата. Иными словами, показывал, как можно сделать города более привлекательными. Робинсон подчеркивал: несмотря на то, что зачастую эти шаги предпринимаются по инициативе муниципалитетов, большую роль играют и различные частные организации, например, городские художественные объединения, клубы, ассоциации по созданию парков, ставшие предтечами сегодняшних природоохранных комитетов и обществ по благоустройству деловых городских районов. И хотя эта деятельность была весьма разнообразной, бессистемной и плохо скоординированной, предпринимались попытки подойти к ситуации с «научных» позиций{9}.
Годом позже главный редактор журнала Harper's Уильям Дин Хоуэллс предложил Робинсону написать о благоустройстве городов в Европе. Побывав в Париже, Брюсселе и Лондоне, Робинсон написал еще один цикл очерков{10}. Подобно многим другим американцам, посетившим Европу, он был восхищен красотой ее городов и осознал, что, несмотря на все богатство Америки и ее растущее влияние в мире, американские города не идут ни в какое сравнение с европейскими. В 1901 году он объединил свои урбанистические статьи в небольшой сборник «Благоустройство малых и больших городов», а два года спустя подготовил фундаментальное исследование по тому же вопросу – мастерски написанное «Современное гражданское искусство». Особую убедительность этой книге придает сочетание наблюдательности и здравого смысла; шестьдесят лет спустя даже такой взыскательный историк и критик, как Льюис Мамфорд, оценил труд Робинсона как «превосходную для своего времени книгу, с которой и сейчас стоит ознакомиться»{11}.
Робинсона интересовала эстетическая сторона, но его взгляд на город не был взглядом эстета. Он писал: «Города создаются не для того, чтобы на них смотреть, а для того, чтобы в них жить»{12}. И еще: «Желание видеть улицу красивой останется лишь мечтой, пока не появится потребность в том, чтобы она была удобной и чистой»{13}. Он говорил о том, как важен для города собственный архитектурный облик, и призывал уделять больше внимания зданиям мэрий и судов, которые называл «народными домами». Робинсон подчеркивал, что в окраинных районах должны быть «широкие улицы и узкие улицы, прямые и извилистые дороги, кварталы с регулярной застройкой, перемежающиеся открытыми пространствами, где можно оборудовать детские площадки или разбить сады, которыми будут наслаждаться все жители»{14}. Не забывал он и о тех районах, которые особенно нуждались в благоустройстве: «В богатых кварталах города могут появляться грандиозные площади и широкие проспекты, величественные пространства, увенчанные достойными строениями. Общественная архитектура может быть роскошной и демонстрировать отменный вкус, а жилая – выражать дух времени, становясь под руководством специалистов разнообразной и гармоничной, но пока дух эстетического возрождения не проникнет в трущобы, дав импульс творческому развитию и там, победу красоты в городе нельзя считать полной»{15}.
В статьях и книгах Робинсон впервые в Америке (и, несомненно, впервые для широкой аудитории) обосновывалась необходимость планового развития городов. Он подчеркивал: «Мы не сделаем наши города по-настоящему красивыми, пока не научимся творчески планировать их застройку»{16}. В этой фразе содержится косвенная критика «принципа невмешательства» (laissez-faire), взятого в XIX веке на вооружение американскими градостроителями, забывшими или не удостоившими внимания достижения предыдущих поколений. Даже великий Олмстед – автор идеи гигантских городских парковых зон – считал, что они будут окружены явно непривлекательной городской средой. Робинсона это не устраивало.
Он адресовал свои труды широкому кругу читателей, и это принесло свои плоды. Его идеи восприняли и начали пропагандировать самые разные общенациональные организации, в том числе Американская ассоциация городов, Американская лига за улучшение городской жизни и Американская ассоциация парков и уличного искусства (во всех трех этих структурах он был весьма активным членом правления). За благоустройство городов выступал и ряд профессиональных ассоциаций, в том числе недавно созданное Американское общество ландшафтных архитекторов, а также десятки местных организаций, ассоциаций предпринимателей, клубов бизнесменов и городских обществ. Некоторые из этих групп руководствовались чувством гражданского долга, других убедили робинсоновские аргументы экономического порядка (для наших современников они звучат знакомо) – благоустройство привлечет в город бизнесменов.
Интерес к городскому благоустройству, чье пробуждение Робинсон не только описал, но и активно ему способствовал, обычно называют движением «За красивый город»{17}. Хотя автором этого выражения является сам Робинсон, употреблял он его редко, предпочитая термин «гражданское искусство», вызывающий ассоциацию с гражданственностью[2]. Тем не менее в общественном сознании закрепился именно «красивый город», возможно, потому, что это словосочетание передавало один из важных аспектов гражданского искусства – красоту, которая стала популярна благодаря двум событиям общенационального масштаба, получившим широкую огласку.
Первым из них стала Всемирная выставка («Колумбовская»), проходившая в Чикаго летом 1893 года. Хотя в выставочном городке, чьей планировкой занимался Фредерик Лоу Олмстед, был и парк развлечений, и искусственное озеро с островом, его «гвоздем» стал парадный двор с большим рукотворным водоемом, окруженным монументальными зданиями, которые спроектировали шесть ведущих архитекторов страны. Этот ансамбль, прозванный «Белым городом» из-за белого цвета построек, напоминал городской административный центр. Роберт А.М. Стерн назвал его «первым эффективно спланированным комплексом общественных зданий, построенным в Америке со времен Джефферсона» (он имел в виду кампус Вирджинского университета, спроектированный Джефферсоном), а для 27 миллионов посетителей выставки она стала настоящим откровением{18}. «Белый город» недвусмысленно свидетельствовал о том, что американские города можно планировать красиво и величественно. Робинсон написал для выставки иллюстрированный путеводитель, в котором говорилось о ее значении для страны. Он отмечал, что Америка становится все богаче, благодаря путешествиям кругозор людей расширяется, а обеспечение широких слоев населения «предметами первой необходимости» чрезвычайно улучшилось{19}. Все эти перемены не могут не отразиться на городе.
Хотя выставочный городок был эклектичным набором павильонов – от псевдоколониального здания Пенсильвании, напоминавшего филадельфийский Индепенденс-холл, до пестрого павильона «Транспорт», построенного Льюисом Салливаном, – архитектура Белого города отличалась единообразием. Здания, окружавшие водоем, были выполнены в духе итальянского ренессанса. Некоторые из их архитекторов: Ричард Моррис Хант, Чарльз Макким и Роберт Пибоди, а также скульпторы Огастес Сент-Годенс и Фредерик Макмоннис учились в парижской Школе изящных искусств – ведущем мировом центре преподавания классицизма. Они, как и главный архитектор выставки Дэниел Бернхэм, считали, что именно классический стиль, адаптированный к американским реалиям, наиболее подходит городам бурно развивающейся республики. Подобно многим американским архитекторам и художникам, Бернхэм и его коллеги видели в выходе США на мировую арену аналогию с возрождением европейской культуры в эпоху Ренессанса. В любом случае, как отмечает историк Винсент Скалли, не удивительно, что американские архитекторы взяли на вооружение величественный стиль beaux arts, поскольку он представлял собой «единственный образец завершенной или почти завершенной урбанистической формы», который был им доступен{20}. Будущие поколения сочли архитектуру в стиле beaux arts, преобладавшую на выставке, отсталой, забывая при этом, что Чикагская выставка убедительно продемонстрировала публике преимущества городского планирования и благоустройства, что по тогдашним временам было абсолютно инновационным.
Второе событие, подготовившее почву для движения «За красивый город», произошло семью годами позже. В 1900 году сенат США создал комиссию по подготовке генерального плана монументального ансамбля в центре Вашингтона. Все члены этой комиссии, названной Комиссией Макмиллана, поскольку она отчитывалась перед сенатором Джеймсом Макмилланом: Дэниел Бернхэм, Фредерик Лоу Олмстед-младший (сын знаменитого ландшафтного архитектора, уже ушедшего на покой), Чарльз Макким и Огастес Сент-Годенс – в свое время работали на Чикагской всемирной выставке. В 1902 году они обнародовали новый план столицы в виде серии выразительных акварелей и двух гигантских макетов центра Вашингтона, иллюстрирующих ситуацию «до» и «после». План Макмиллана предусматривал изменение конфигурации Молла и его расширение, дополнительную застройку правительственного квартала («федерального треугольника»); были намечены места расположения будущего вокзала Юнион-Стейшн, а также мемориалов Линкольна и Джефферсона{21}. Хотя Бернхэм, Олмстед и Макким утверждали, что взяли за основу план Ланфана, их проект был выполнен в традиции beaux arts – геометрические оси, симметричное расположение зданий, монументальные скульптуры и стилистическая целостность. Новый центр Вашингтона, который теперь по праву можно было назвать Белым городом, – самое выдающееся достижение архитектурной эпохи, получившей название «американского ренессанса».
Благодаря популярности Чикагской выставки и плана Макмиллана идея «красивого города» в сознании людей соединилась с классицизмом, но в своих трудах Робинсон не говорит об архитектурных стилях. Его эстетические взгляды отличались широтой (хотя он и не любил небоскребы), и единственное, к чему он призывал архитекторов, – это самоограничение. «Архитектору необходимо понимать, что его задача заключается не просто в строительстве, а в градостроительстве», – пояснял он{22}. Хороший совет на все времена. Однако, если Робинсон разумно выступал за разнообразие городской архитектуры, ведущие архитекторы того времени, как правило, стремились к единообразию, проектируя здания в классическом стиле с классическим декором и неизменными грандиозными колоннадами. Таким образом, на практике «красивый город» превратился в «монументальный город», что отчасти разрушало стройную робинсоновскую концепцию урбанистического разнообразия и давало пищу будущим критикам.
Благодаря своей публицистической деятельности Робинсон приобрел общенациональную известность; его привлекали в качестве консультанта при планировании ряда городов, в том числе Сакраменто, Санта-Барбары, Форт-Уэйна, Денвера, Де Мойна, Омахи и Гонолулу. Он входил в команду, создавшую проект «образцового города» для известной Всемирной выставки в Сент-Луисе 1904 года, был членом плановых комиссий Рочестера (штат Нью-Йорк) и Коламбуса (штат Огайо), получил должность профессора гражданского проектирования в Иллинойском университете (Урбана-Шампейн) – одном из двух американских университетов, где читались курсы по городскому планированию (вторым был Гарвард). Робинсон продолжал писать: в 1916 году он опубликовал книгу «Городское планирование» и New York Times назвал ее одной из «лучших книг весны»{23}.
Бурная деятельность Робинсона прервалась в 1917 году: он скоропостижно скончался от пневмонии сорока восьми лет от роду. Незадолго до смерти он написал новое предисловие к четвертому изданию «Современного гражданского искусства». «Многие надежды (а, может быть, и мечты), о которых шла речь в первом издании, стали явью, – отмечал он, – некоторые из подмеченных позитивных тенденций вылились в организованные движения, а немало конкретных упущений, которые были подвергнуты критике, уже исправлены»{24}. Оптимизм Робинсона был полностью оправдан: последнее его прижизненное десятилетие и первое посмертное стали периодом впечатляющих достижений в деле благоустройства городов. В 1910 году Конгресс учредил Комиссию по изящным искусствам для надзора за реализацией плана Макмиллана, и в течение следующих десяти лет некоторые его ключевые элементы, например, реконструкция Молла и создание Мемориала Линкольна, были воплощены в жизнь. При подготовке ряда общенациональных выставок – в Сент-Луисе, Сан-Франциско и Сан-Диего – использовался опыт Чикаго: выставочные городки проектировались как законченные ансамбли, представлявшие публике новые идеи в сфере городского планирования. Амбициозный генеральный план развития Сан-Франциско, разработанный Бернхэмом, не был реализован из-за страшного землетрясения и пожара в 1906 году, но проект Джона Галена Говарда – новый комплекс административных зданий – основывался на концепции «красивого города». «План Чикаго» Бернхэма и Эдварда Х. Беннета, несмотря на несколько теоретический характер, стал самым подробным генеральным планом развития города за всю историю американской архитектуры. Впрочем, еще более масштабным было исследование по поводу создания зон отдыха в Лос-Анджелесе, подготовленное Олмстедом-младшим и Харландом Бартоломью. Этот перспективный план, рассчитанный на сорок лет и охватывавший территорию в 1500 квадратных миль, предусматривал выделение нескольких сотен миллионов долларов на приобретение земли под парки, спортивные сооружения и пляжи{25}. Его отличительной чертой стал учет специфики городской жизни в Южной Калифорнии: люди там жили по преимуществу в индивидуальных домах, а передвигались (хотя дело было еще в 1930-х) на личных автомобилях.