Ле Корбюзье: башни в парке
Эбенизер Говард – не единственный иностранец, повлиявший на американское градостроительство. Шарль-Эдуар Жаннере родился в 1887 году в городе Ла-Шо-де-Фон, что расположен в горах Юра в Швейцарии. В местной художественной школе он учился ремеслу гравера (Ла-Шо-де-Фон был одним из центров часового производства), но в семнадцать лет, спроектировав первый в своей жизни дом, юноша решил стать архитектором. Следующие двенадцать лет Шарль-Эдуар стажировался у двух ведущих европейских архитекторов, Огюста Перре в Париже и Петера Беренса в Берлине, изучал архитектуру в поездках по Италии, Турции и Греции, а также выполнял архитектурные заказы в родной Швейцарии. В тридцать лет, сочтя, что провинция для него тесна, он перебрался из Ла-Шо-де-Фона в Париж.
Там с заказами дела у него шли неважно. Жаннере разрабатывал проекты промышленных сооружений и прототипы жилых домов для массового строительства, которые, как он надеялся, найдут применение в ходе послевоенного восстановления Франции, но ни один из этих проектов не был реализован, а созданная им фирма по производству бетонных блоков обанкротилась. Немного лучше обстояло дело с живописью: молодой архитектор был еще и художником. Вместе со своим другом Амеде Озенфаном он основал художественное движение под названием «пуризм». Друзья совместно выставляли свои картины, написали манифест «После кубизма», в котором критиковали как кубизм, так и футуризм, и недолгое время издавали ежемесячный журнал L'Esprit Nouveau («Новый дух»), претендовавший на роль «международного периодического издания о проблемах эстетики». В этот период он начал подписывать свои статьи об архитектуре псевдонимом Ле Корбюзье, – отчасти, чтобы скрыть тот факт, что авторами большинства заметок в L'Esprit Nouveau были сами редакторы журнала.
Ле Корбюзье рассматривал эстетику в самом широком смысле: темами его статей, помимо архитектуры, были мебель, массовое жилищное строительство, транспорт и городское планирование. В 1922 году его пригласили принять участие в «урбанистическом» разделе Осеннего салона – ежегодной архитектурно-художественной выставки авангардистов, где представляли свои работы Модильяни, Шагал и Брак. Хотя Корбюзье, как он сам рассказывал, просили показать «симпатичный фонтан или что-нибудь в этом роде», он выставил нечто куда более грандиозное – проект целого нового города{42}. Ле Корбюзье, никогда не отличавшийся умеренностью, занял пространство стены в 90 футов планами, рисунками и большой красочной диорамой. «Мой проект повергал людей в своеобразный ступор, – вспоминал он, – это был шок, вызывавший у одних гнев, а у других восторг»{43}. Конечно, «Современный город с трехмиллионным населением» (совпадавший по размерам с Парижем) был рассчитан на то, чтобы ошеломить зрителей. На диораме был изображен деловой центр, состоящий из 24 одинаковых шестидесятиэтажных офисных зданий – и это в то время, когда в европейских городах небоскребы вообще не строились, а самым высоким сооружением Парижа была Эйфелева башня. Столь же радикальным выглядело отсутствие улиц в их традиционном понимании. Башни стояли в обширном парке, который пересекали многоуровневые дороги (нижний уровень для грузовиков, верхний – для легковых автомобилей) и эстакады скоростных автострад. В центре города располагался огромный железнодорожный вокзал, крыша которого служила аэродромом для небольших аэропланов. Жилые районы состояли исключительно из десятиэтажных домов и административного центра, а завершал композицию большой парк, вроде нью-йоркского Центрального. Город был окружен зеленым поясом и расположенными по периметру «пригородами-садами», позаимствованными у Эбенизера Говарда (в молодости Корбюзье некоторое время жил в таком пригороде Берлина). Хотя в этих «пригородах-садах» должно было проживать две трети населения Современного города, у Корбюзье, судя по всему, не хватило времени на их детальную разработку. Тем не менее, проект стал впечатляющим дебютом градостроителя-самоучки – в сущности, нищего представителя богемы, ждавшего в мансарде на седьмом этаже в Сен-Жермен-де-Пре[4] {44}.
Следующий публичный налет Ле Корбюзье на градостроительство произошел три года спустя, на Международной выставке современных декоративных и промышленных искусств (1925). Это было куда более масштабное мероприятие: Международная выставка-ярмарка действовала полгода, выставочный городок состоял из двух сотен павильонов, разбросанных на пространстве в 70 акров – от Дома инвалидов до Гран Пале. Хотя многие страны привлекли к их сооружению ведущих архитекторов (австрийский павильон спроектировал Йозеф Хоффман, а бельгийский – Виктор Хорта), главной целью выставки была реклама французской культуры и промышленности. Среди французских архитекторов, принимавших в ней участие, были восходящие звезды вроде Эйлин Грей, Пьера Шаро и Робера Малле-Стивенса, а «гвоздем программы» были работы модных парижских мебельщиков и декораторов – Жака Эмиля Рульманна, Поля Пуаре, Мориса Дюфрена и других. Их стилизованные геометрические павильоны, выполненные из экзотических и дорогих материалов, породили стиль, которому выставка дала свое название – ар-деко.
К тому времени Ле Корбюзье совместно с двоюродным братом Пьером Жаннере уже создал небольшое архитектурное бюро и построил несколько вилл в Париже и его окрестностях. Он также приобрел скандальную известность после выхода книги «Об архитектуре» – сборника статей, которые они с Озенфаном опубликовали в L'Esprit Nouveau. Конечно, Корбюзье не входил в «высшую лигу», как Рульманн и Пуаре, и не совсем ясно, как он вообще оказался среди участников выставки. «Денег не было, заказов тоже, и оргкомитет выставки отверг разработанный мною проект», – рассказывал позднее сам Корбюзье в характерной для него мелодраматической манере (он любил строить из себя изгоя){45}. На самом деле строительство его павильона профинансировала автомобильная компания, принадлежавшая знаменитому пионеру воздухоплавания Габриэлю Вуазену, и, хотя организаторы выставки не испытывали восторга от назидательных экспонатов Корбюзье, его поддерживал министр Анатоль де Монзи, которому он был представлен Гертрудой Стайн[5] {46}. Можно сказать, что архитектор-швейцарец был «бунтарем со связями».
Павильон L'Esprit Nouveau состоял из двух частей – макета меблированной квартиры в натуральную величину и градостроительной экспозиции. Большую двухэтажную квартиру с открытой террасой на крыше Корбюзье назвал «квартирой-виллой», поскольку она сочетала в себе атрибуты частного дома и многоэтажки. Градостроительная часть включала работы, выставленные на Осеннем салоне: рисунки, макеты, диораму, – и новый, еще более радикальный проект. Так называемый План Вуазен представлял собой предложение по реконструкции центра Парижа в соответствии с принципами Корбюзье. Проект охватывал 600 акров на правом берегу Сены, включавшие улицу Фобур-Сент-Оноре, кварталы Ле-Аль и Маре и предусматривал снос всех существующих зданий, кроме самых известных исторических памятников, таких как церковь Мадлен, Опера и дворец Пале-Рояль и Вандомская площадь. «Представьте себе, что весь этот хлам, покрывающий землю, словно засохшая грязь, расчищен и убран, а на его месте выросли гигантские кристаллы из прозрачного стекла высотой более 600 футов», – заявлял архитектор{47} На месте «хлама» предлагалось возвести восемнадцать шестидесятиэтажных небоскребов. Как и в предыдущем проекте, улицы заменялись автострадами, а здания были окружены садами. «Весь город превращается в Парк», – пояснял Корбюзье{48}. Если кто-то считал «Современный город с трехмиллионным населением» лишь игрой ума, то План Вуазен четко показал, что его автор абсолютно серьезен.
Мрачноватый маленький павильон L'Esprit Nouveau находился на отшибе – в северной оконечности выставочного городка. Несмотря на намеренную провокационность экспозиции – Корбюзье обставил свой макет квартиры скромной типовой мебелью – павильон не привлек особого внимания публики. В заметке о выставке, опубликованной в New York Times, и большой статье на ту же тему в ведущем американском архитектурном журнале Architectural Record о нем даже не упоминалось{49}. В официальном путеводителе по выставке павильон L'Esprit Nouveau заслужил лишь краткого определения «диковины»{50}. Однако столь прохладный прием не обескуражим Корбюзье, и План Вуазен стал началом двух весьма продуктивных десятилетий его деятельности на ниве городского планирования. Сначала архитектор опубликовал План Вуазен и «Современный город с трехмиллионным населением» в книге «Градостроительство». Четырьмя годами позже она вышла в английском переводе под названием «Город завтрашнего дня» – с явной отсылкой к «Городам-садам завтрашнего дня». Корбюзье ни разу не упоминал Эбенизера Говарда, но критически отозвался о «живописной» планировке Рэймонда Энвина, пренебрежительно охарактеризовав ее как «прославление кривой и помпезную демонстрацию ее непревзойденных красот»{51}.
В отношении теории градостроительства Ле Корбюзье необходимо сделать одну оговорку: это была не одна, а целый ряд теорий. Подобно Робинсону и Говарду, этот энергичный архитектор был популяризатором и публицистом, но, в отличие от них, еще и художником. Хотя излюбленными выражениями Корбюзье были «картезианский» и «рациональный», его интуиция моментально порождала градостроительные решения, от которых он столь же быстро отказывался, когда в голову приходило что-то новое. Так, если в «Современном городе» большую роль играла идея «города-сада», то в книге «Лучезарный город» (1935) он ее начисто отвергает: «Необходимо упразднить пригороды и впустить природу в сам город»{52}. Аналогичным образом, правильная «шахматная доска» небоскребов, занимавшая столь важное место в первых двух его планах, в более поздних проектах отсутствует. Вместо этого он увеличивает свои здания. План пригорода Рима предусматривает сооружение трех жилых башен на 3400 человек каждая, новый жилой квартал в Барселоне состоит из двух гигантских многоквартирных домов, а в проекте для Алжира весь деловой центр размещается в одном небоскребе. Теперь Корбюзье понимал урбанизм как архитектуру гигантских форм.
В 1930-х годах он создал множество генеральных планов. Корбюзье побывал в Барселоне, Женеве, Стокгольме, Антверпене и Алжире, совершил поездку по Южной Америке и попутно разработал проекты реконструкции Монтевидео, Сан-Паулу, Буэнос-Айреса и Рио-де-Жанейро. Некоторые из этих планов были проработаны детально, но в большинстве случаев речь шла о набросках, наскоро сделанных после однодневного ознакомительного визита и лекции. Историк архитектуры Чарльз Дженкс характеризует этот период так: «Его градостроительные проекты примечательны не только своими масштабами, но и бесплодностью. Лишь немногие из них были выполнены по заказу, еще меньше оплачены, и, пожалуй, ни один не имел ни малейшего шанса на воплощение»{53}. Дженкс отмечает, что для работ Корбюзье по градостроительству этого времени характерны повторы, напыщенность и небрежность, словно он ужасно торопился перенести свои идеи на бумагу. Наиболее ярко это проявилось в «Лучезарном городе», который представляет собой сочетание монографии, набора заготовок и экзальтированного манифеста.
План Вуазен – радикально новый облик Парижа. Frank Lloyd Wright/«Российское Авторское Общество» (РАО).
Однако влияние нереализованных урбанистических концепций Ле Корбюзье было чрезвычайно велико. Отчасти это связано с его неукротимой энергией: он писал статьи и книги, организовывал выставки, выступал с лекциями и стал соучредителем Международного конгресса современной архитектуры, пропагандировавшего новые идеи городского планирования. Кроме того, росла его репутация как архитектора. Корбюзье стал получать больше заказов и построил несколько выдающихся зданий, в том числе виллу «Савой», которую Роберт Хьюз называет «пожалуй, лучшим (и, уж точно, самым известным и опоэтизированным) образцом “интернационального стиля”»{54}. В 1927 году Корбюзье пригласили построить не один, а целых два дома для Международной выставки жилищного строительства в Штутгарте, в которой участвовали ведущие создатели новой архитектуры, в том числе Мис ван дер Роэ и Вальтер Гропиус. Он также стал одним из финалистов крупного международного конкурса на проект штаб-квартиры Лиги Наций в Женеве. Он выиграл конкурс на строительство здания Центросоюза в Москве, а позднее был приглашен участвовать в конкурсе на проект Дворца Советов. К тому времени, однако, Сталину перестала нравиться модернистская архитектура, и Корбюзье не стал победителем. Тем не менее этот выдающийся проект укрепил репутацию автора как ведущего архитектора-модерниста Европы.
В 1935 году Корбюзье побывал в США по приглашению нью-йоркского Музея современного искусства (МоМА), который тремя годами ранее включил его работы в экспозицию этапной выставки «Современная архитектура», а теперь готовил его персональную выставку. Нью-Йорк, «город невероятных башен», как называл его Корбюзье, произвел на него большое впечатление, ведь там автор Плана Вуазен наконец впервые увидел небоскребы. Это, впрочем, не удержало его от нравоучений. На следующий день после приезда в город в интервью International Herald Tribune он заявил, что манхэттенские небоскребы слишком малы и расположены чересчур близко друг к другу, и еще ему не понравилась «удручающе романтическая архитектоника города», неизбежно ведущая к провалам.
Ле Корбюзье с макетом Лучезарного города (снимок сделан примерно в 1930 году). EASTNEWS.
В США он провел два с половиной месяца, посетив с лекциями два десятка городов и все крупные университеты и колледжи Северо-Востока и Среднего Запада. Везде он говорил об урбанизме, иллюстрируя свои тезисы рисунками, которые делал цветными карандашами на больших листах ватмана. Аудитория, в основном молодежь, хорошо отнеслась к его идеям. Поскольку небоскреб был изобретен в Соединенных Штатах, идея «высотных городов» американцам была близка. Кроме того, по количеству автомобилей на душу населения США превосходили любую другую страну, и городская планировка, удобная для водителя, казалась им разумной в гораздо большей степени, чем европейцам, для которых собственная машина еще оставалась предметом роскоши. Наконец, центр американских городов, в отличие от европейских, всегда был деловой частью города, поэтому разделение функций – один из главных элементов концепции «Лучезарного города» – тоже не было для них внове.
Корбюзье надеялся получить в Америке заказы, этого не случилось. Однако в чрезвычайно популярном экспонате Нью-Йоркской Всемирной выставки 1939 года «Футурама» несомненно ощущалось его влияние. «Футурама», созданная промышленным дизайнером Норманом Белом Геддесом, представляла собой громадный макет Америки через двадцать лет. Зрители перемещались над ним с помощью конструкции, похожей на горизонтальный фуникулер, что создавало иллюзию полета над всей страной – от побережья до побережья{55}. «Футурама» демонстрировала урбанизированный пейзаж – города с необычайно высокими небоскребами, пешеходными эстакадами и подземными парковками. Во многом это походило на адаптированный План Вуазен, но Бел Геддес в своем видении будущего зашел куда дальше Корбюзье, и города «Футурамы» были окружены обширными пригородами, связанными друг с другом сетью гигантских автострад. Поскольку макет выставлялся в павильоне General Motors, он был снабжен тысячами движущихся миниатюрных моделей автомобилей.
Покидая «Футураму», каждый зритель получал сине-белый значок с надписью: «Я видел будущее». Но этого будущего не пришлось ждать двадцать лет. Уже через четыре года после окончания Всемирной выставки фирма Metropolitan Life Insurance Company при поддержоке Роберта Мозеса начала в Нью-Йорке строительство нескольких необычных жилых районов. Паркчестер, Стайвесант Таун и Питер Купер Вилидж часто называют американскими вариантами «Лучезарного города»{56}. Так, в Стайвесант Таун, спроектированном в 1943 году группой архитекторов во главе с Ричмондом Х. Шривом, восемнадцать городских кварталов были объединены в один большой комплекс, состоящий из тридцати пяти более или менее одинаковых жилых зданий с общим числом жителей в 24 тысячи человек. Между зданиями располагались парки, игровые площадки и автостоянки.
Там с заказами дела у него шли неважно. Жаннере разрабатывал проекты промышленных сооружений и прототипы жилых домов для массового строительства, которые, как он надеялся, найдут применение в ходе послевоенного восстановления Франции, но ни один из этих проектов не был реализован, а созданная им фирма по производству бетонных блоков обанкротилась. Немного лучше обстояло дело с живописью: молодой архитектор был еще и художником. Вместе со своим другом Амеде Озенфаном он основал художественное движение под названием «пуризм». Друзья совместно выставляли свои картины, написали манифест «После кубизма», в котором критиковали как кубизм, так и футуризм, и недолгое время издавали ежемесячный журнал L'Esprit Nouveau («Новый дух»), претендовавший на роль «международного периодического издания о проблемах эстетики». В этот период он начал подписывать свои статьи об архитектуре псевдонимом Ле Корбюзье, – отчасти, чтобы скрыть тот факт, что авторами большинства заметок в L'Esprit Nouveau были сами редакторы журнала.
Ле Корбюзье рассматривал эстетику в самом широком смысле: темами его статей, помимо архитектуры, были мебель, массовое жилищное строительство, транспорт и городское планирование. В 1922 году его пригласили принять участие в «урбанистическом» разделе Осеннего салона – ежегодной архитектурно-художественной выставки авангардистов, где представляли свои работы Модильяни, Шагал и Брак. Хотя Корбюзье, как он сам рассказывал, просили показать «симпатичный фонтан или что-нибудь в этом роде», он выставил нечто куда более грандиозное – проект целого нового города{42}. Ле Корбюзье, никогда не отличавшийся умеренностью, занял пространство стены в 90 футов планами, рисунками и большой красочной диорамой. «Мой проект повергал людей в своеобразный ступор, – вспоминал он, – это был шок, вызывавший у одних гнев, а у других восторг»{43}. Конечно, «Современный город с трехмиллионным населением» (совпадавший по размерам с Парижем) был рассчитан на то, чтобы ошеломить зрителей. На диораме был изображен деловой центр, состоящий из 24 одинаковых шестидесятиэтажных офисных зданий – и это в то время, когда в европейских городах небоскребы вообще не строились, а самым высоким сооружением Парижа была Эйфелева башня. Столь же радикальным выглядело отсутствие улиц в их традиционном понимании. Башни стояли в обширном парке, который пересекали многоуровневые дороги (нижний уровень для грузовиков, верхний – для легковых автомобилей) и эстакады скоростных автострад. В центре города располагался огромный железнодорожный вокзал, крыша которого служила аэродромом для небольших аэропланов. Жилые районы состояли исключительно из десятиэтажных домов и административного центра, а завершал композицию большой парк, вроде нью-йоркского Центрального. Город был окружен зеленым поясом и расположенными по периметру «пригородами-садами», позаимствованными у Эбенизера Говарда (в молодости Корбюзье некоторое время жил в таком пригороде Берлина). Хотя в этих «пригородах-садах» должно было проживать две трети населения Современного города, у Корбюзье, судя по всему, не хватило времени на их детальную разработку. Тем не менее, проект стал впечатляющим дебютом градостроителя-самоучки – в сущности, нищего представителя богемы, ждавшего в мансарде на седьмом этаже в Сен-Жермен-де-Пре[4] {44}.
Следующий публичный налет Ле Корбюзье на градостроительство произошел три года спустя, на Международной выставке современных декоративных и промышленных искусств (1925). Это было куда более масштабное мероприятие: Международная выставка-ярмарка действовала полгода, выставочный городок состоял из двух сотен павильонов, разбросанных на пространстве в 70 акров – от Дома инвалидов до Гран Пале. Хотя многие страны привлекли к их сооружению ведущих архитекторов (австрийский павильон спроектировал Йозеф Хоффман, а бельгийский – Виктор Хорта), главной целью выставки была реклама французской культуры и промышленности. Среди французских архитекторов, принимавших в ней участие, были восходящие звезды вроде Эйлин Грей, Пьера Шаро и Робера Малле-Стивенса, а «гвоздем программы» были работы модных парижских мебельщиков и декораторов – Жака Эмиля Рульманна, Поля Пуаре, Мориса Дюфрена и других. Их стилизованные геометрические павильоны, выполненные из экзотических и дорогих материалов, породили стиль, которому выставка дала свое название – ар-деко.
К тому времени Ле Корбюзье совместно с двоюродным братом Пьером Жаннере уже создал небольшое архитектурное бюро и построил несколько вилл в Париже и его окрестностях. Он также приобрел скандальную известность после выхода книги «Об архитектуре» – сборника статей, которые они с Озенфаном опубликовали в L'Esprit Nouveau. Конечно, Корбюзье не входил в «высшую лигу», как Рульманн и Пуаре, и не совсем ясно, как он вообще оказался среди участников выставки. «Денег не было, заказов тоже, и оргкомитет выставки отверг разработанный мною проект», – рассказывал позднее сам Корбюзье в характерной для него мелодраматической манере (он любил строить из себя изгоя){45}. На самом деле строительство его павильона профинансировала автомобильная компания, принадлежавшая знаменитому пионеру воздухоплавания Габриэлю Вуазену, и, хотя организаторы выставки не испытывали восторга от назидательных экспонатов Корбюзье, его поддерживал министр Анатоль де Монзи, которому он был представлен Гертрудой Стайн[5] {46}. Можно сказать, что архитектор-швейцарец был «бунтарем со связями».
Павильон L'Esprit Nouveau состоял из двух частей – макета меблированной квартиры в натуральную величину и градостроительной экспозиции. Большую двухэтажную квартиру с открытой террасой на крыше Корбюзье назвал «квартирой-виллой», поскольку она сочетала в себе атрибуты частного дома и многоэтажки. Градостроительная часть включала работы, выставленные на Осеннем салоне: рисунки, макеты, диораму, – и новый, еще более радикальный проект. Так называемый План Вуазен представлял собой предложение по реконструкции центра Парижа в соответствии с принципами Корбюзье. Проект охватывал 600 акров на правом берегу Сены, включавшие улицу Фобур-Сент-Оноре, кварталы Ле-Аль и Маре и предусматривал снос всех существующих зданий, кроме самых известных исторических памятников, таких как церковь Мадлен, Опера и дворец Пале-Рояль и Вандомская площадь. «Представьте себе, что весь этот хлам, покрывающий землю, словно засохшая грязь, расчищен и убран, а на его месте выросли гигантские кристаллы из прозрачного стекла высотой более 600 футов», – заявлял архитектор{47} На месте «хлама» предлагалось возвести восемнадцать шестидесятиэтажных небоскребов. Как и в предыдущем проекте, улицы заменялись автострадами, а здания были окружены садами. «Весь город превращается в Парк», – пояснял Корбюзье{48}. Если кто-то считал «Современный город с трехмиллионным населением» лишь игрой ума, то План Вуазен четко показал, что его автор абсолютно серьезен.
Мрачноватый маленький павильон L'Esprit Nouveau находился на отшибе – в северной оконечности выставочного городка. Несмотря на намеренную провокационность экспозиции – Корбюзье обставил свой макет квартиры скромной типовой мебелью – павильон не привлек особого внимания публики. В заметке о выставке, опубликованной в New York Times, и большой статье на ту же тему в ведущем американском архитектурном журнале Architectural Record о нем даже не упоминалось{49}. В официальном путеводителе по выставке павильон L'Esprit Nouveau заслужил лишь краткого определения «диковины»{50}. Однако столь прохладный прием не обескуражим Корбюзье, и План Вуазен стал началом двух весьма продуктивных десятилетий его деятельности на ниве городского планирования. Сначала архитектор опубликовал План Вуазен и «Современный город с трехмиллионным населением» в книге «Градостроительство». Четырьмя годами позже она вышла в английском переводе под названием «Город завтрашнего дня» – с явной отсылкой к «Городам-садам завтрашнего дня». Корбюзье ни разу не упоминал Эбенизера Говарда, но критически отозвался о «живописной» планировке Рэймонда Энвина, пренебрежительно охарактеризовав ее как «прославление кривой и помпезную демонстрацию ее непревзойденных красот»{51}.
В отношении теории градостроительства Ле Корбюзье необходимо сделать одну оговорку: это была не одна, а целый ряд теорий. Подобно Робинсону и Говарду, этот энергичный архитектор был популяризатором и публицистом, но, в отличие от них, еще и художником. Хотя излюбленными выражениями Корбюзье были «картезианский» и «рациональный», его интуиция моментально порождала градостроительные решения, от которых он столь же быстро отказывался, когда в голову приходило что-то новое. Так, если в «Современном городе» большую роль играла идея «города-сада», то в книге «Лучезарный город» (1935) он ее начисто отвергает: «Необходимо упразднить пригороды и впустить природу в сам город»{52}. Аналогичным образом, правильная «шахматная доска» небоскребов, занимавшая столь важное место в первых двух его планах, в более поздних проектах отсутствует. Вместо этого он увеличивает свои здания. План пригорода Рима предусматривает сооружение трех жилых башен на 3400 человек каждая, новый жилой квартал в Барселоне состоит из двух гигантских многоквартирных домов, а в проекте для Алжира весь деловой центр размещается в одном небоскребе. Теперь Корбюзье понимал урбанизм как архитектуру гигантских форм.
В 1930-х годах он создал множество генеральных планов. Корбюзье побывал в Барселоне, Женеве, Стокгольме, Антверпене и Алжире, совершил поездку по Южной Америке и попутно разработал проекты реконструкции Монтевидео, Сан-Паулу, Буэнос-Айреса и Рио-де-Жанейро. Некоторые из этих планов были проработаны детально, но в большинстве случаев речь шла о набросках, наскоро сделанных после однодневного ознакомительного визита и лекции. Историк архитектуры Чарльз Дженкс характеризует этот период так: «Его градостроительные проекты примечательны не только своими масштабами, но и бесплодностью. Лишь немногие из них были выполнены по заказу, еще меньше оплачены, и, пожалуй, ни один не имел ни малейшего шанса на воплощение»{53}. Дженкс отмечает, что для работ Корбюзье по градостроительству этого времени характерны повторы, напыщенность и небрежность, словно он ужасно торопился перенести свои идеи на бумагу. Наиболее ярко это проявилось в «Лучезарном городе», который представляет собой сочетание монографии, набора заготовок и экзальтированного манифеста.
Однако влияние нереализованных урбанистических концепций Ле Корбюзье было чрезвычайно велико. Отчасти это связано с его неукротимой энергией: он писал статьи и книги, организовывал выставки, выступал с лекциями и стал соучредителем Международного конгресса современной архитектуры, пропагандировавшего новые идеи городского планирования. Кроме того, росла его репутация как архитектора. Корбюзье стал получать больше заказов и построил несколько выдающихся зданий, в том числе виллу «Савой», которую Роберт Хьюз называет «пожалуй, лучшим (и, уж точно, самым известным и опоэтизированным) образцом “интернационального стиля”»{54}. В 1927 году Корбюзье пригласили построить не один, а целых два дома для Международной выставки жилищного строительства в Штутгарте, в которой участвовали ведущие создатели новой архитектуры, в том числе Мис ван дер Роэ и Вальтер Гропиус. Он также стал одним из финалистов крупного международного конкурса на проект штаб-квартиры Лиги Наций в Женеве. Он выиграл конкурс на строительство здания Центросоюза в Москве, а позднее был приглашен участвовать в конкурсе на проект Дворца Советов. К тому времени, однако, Сталину перестала нравиться модернистская архитектура, и Корбюзье не стал победителем. Тем не менее этот выдающийся проект укрепил репутацию автора как ведущего архитектора-модерниста Европы.
В 1935 году Корбюзье побывал в США по приглашению нью-йоркского Музея современного искусства (МоМА), который тремя годами ранее включил его работы в экспозицию этапной выставки «Современная архитектура», а теперь готовил его персональную выставку. Нью-Йорк, «город невероятных башен», как называл его Корбюзье, произвел на него большое впечатление, ведь там автор Плана Вуазен наконец впервые увидел небоскребы. Это, впрочем, не удержало его от нравоучений. На следующий день после приезда в город в интервью International Herald Tribune он заявил, что манхэттенские небоскребы слишком малы и расположены чересчур близко друг к другу, и еще ему не понравилась «удручающе романтическая архитектоника города», неизбежно ведущая к провалам.
В США он провел два с половиной месяца, посетив с лекциями два десятка городов и все крупные университеты и колледжи Северо-Востока и Среднего Запада. Везде он говорил об урбанизме, иллюстрируя свои тезисы рисунками, которые делал цветными карандашами на больших листах ватмана. Аудитория, в основном молодежь, хорошо отнеслась к его идеям. Поскольку небоскреб был изобретен в Соединенных Штатах, идея «высотных городов» американцам была близка. Кроме того, по количеству автомобилей на душу населения США превосходили любую другую страну, и городская планировка, удобная для водителя, казалась им разумной в гораздо большей степени, чем европейцам, для которых собственная машина еще оставалась предметом роскоши. Наконец, центр американских городов, в отличие от европейских, всегда был деловой частью города, поэтому разделение функций – один из главных элементов концепции «Лучезарного города» – тоже не было для них внове.
Корбюзье надеялся получить в Америке заказы, этого не случилось. Однако в чрезвычайно популярном экспонате Нью-Йоркской Всемирной выставки 1939 года «Футурама» несомненно ощущалось его влияние. «Футурама», созданная промышленным дизайнером Норманом Белом Геддесом, представляла собой громадный макет Америки через двадцать лет. Зрители перемещались над ним с помощью конструкции, похожей на горизонтальный фуникулер, что создавало иллюзию полета над всей страной – от побережья до побережья{55}. «Футурама» демонстрировала урбанизированный пейзаж – города с необычайно высокими небоскребами, пешеходными эстакадами и подземными парковками. Во многом это походило на адаптированный План Вуазен, но Бел Геддес в своем видении будущего зашел куда дальше Корбюзье, и города «Футурамы» были окружены обширными пригородами, связанными друг с другом сетью гигантских автострад. Поскольку макет выставлялся в павильоне General Motors, он был снабжен тысячами движущихся миниатюрных моделей автомобилей.
Покидая «Футураму», каждый зритель получал сине-белый значок с надписью: «Я видел будущее». Но этого будущего не пришлось ждать двадцать лет. Уже через четыре года после окончания Всемирной выставки фирма Metropolitan Life Insurance Company при поддержоке Роберта Мозеса начала в Нью-Йорке строительство нескольких необычных жилых районов. Паркчестер, Стайвесант Таун и Питер Купер Вилидж часто называют американскими вариантами «Лучезарного города»{56}. Так, в Стайвесант Таун, спроектированном в 1943 году группой архитекторов во главе с Ричмондом Х. Шривом, восемнадцать городских кварталов были объединены в один большой комплекс, состоящий из тридцати пяти более или менее одинаковых жилых зданий с общим числом жителей в 24 тысячи человек. Между зданиями располагались парки, игровые площадки и автостоянки.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента