Подобные правила поведения диктовались нередко суровой действительностью. Скажем, в эпоху великой войны годов Онин было пролито море крови. Война, затянувшаяся на 10 лет, шла в пределах Киото. Когда же последние армии отступили (1477 г.), город был полностью разрушен. В написанной позже «Хронике годов Онин» говорилось: «Процветающая столица, которой суждено было простоять тысячу лет, превратилась в логовище лис и волков…». Мы не должны идеализировать самурайскую традицию и правила поведения этой касты. С одной стороны, они демонстрировали крайнюю жестокость и равнодушие к человеческой жизни. «Самураи создали леденящую кровь культуру эстетов-убийц. Высочайшие достижения духа причудливо сочетались в них с крайней жестокостью, абсолютным равнодушием к своей и чужой жизни» (А. Басов). Поэтому в войне японцы могут использовать любые средства. Не случайно, по словам Дж. Мэрдока, японцы с особым почтением относились и к такому известному произведению китайской военной классики как «Сон-ги». В этом произведении не столько демонстрируются способы ведения войны, сколь принципы управления народом при помощи «невообразимого двурушничества». Мэрдок пишет: «Самые циничные, самые гнусные места в известной 18-й главе «Правителя» [Макиавелли] бледнеют перед голой и откровенной безнравственностью старых китайских пособий по шпионажу». Японцы, как и все люди Востока, с пониманием относятся к подобной практике обмана противника и введения его в заблуждение. Не знаю, насколько хорошим тоном считается использование столь не рыцарских способов войны, но война и сама по себе является дикостью. Во всяком случае некий европеец, посетивший Японию в XVI в., заметил: «Когда японцы хотят убить кого-то, то окружают его притворной любовью и весельем, и в разгар всего этого отрубают ему голову».[96]
Японцам присуще однако и известное благородство. Правы те, кто говорят, что ныне военные Японии, следуя своему древнему канону «самые храбрые – самые благородные», дальше отходит от кошмаров и грязи войн. В то же время западные «демократы» и «пацифисты», наоборот, приходят к более гнусным и трусливым методам ведения войны. Они бьют ракетами по беззащитным людям с расстояния в сотни и тысячи километров, зная, что те просто не смогут им ответить. В конце концов японцам понятно и то, что принято называть «благородством» и «совестью». Это касается их известного пренебрежения к смерти. Они ценят достойную жизнь… История с самураем Судзуки Сигэнари наиболее отчетливо покажет читателю, что такое по-японски подлинное чувство чести. Став губернатором провинции Кюсю, тот вскоре увидел, сколь невообразимо тяжело и трудно живется народу. Губернатор обратился с просьбой уменьшить налоги к правящему сгуну, но тот ответил ему отказом. И тогда Судзуки Сигэнари совершил харакири, тем самым выказав свое глубочайшее несогласие с правителем. Вся страна была под впечатлением от мужественного и благородного поступка. Сгун, будучи японцем, не смог проигнорировать общественного мнения: он не только уменьшил налоги, но и назначил приемного сына погибшего самурая на пост губернатора. Самураи ставили государственные и общественные интересы выше собственных. Сей дух живет и поныне. Такое трудно себе даже представить где-либо еще. В России иной губернатор скорее выпустит кишки своему сопернику, не поделив с ним прибыли, нежели пострадает ради своего народа.[97]
Хотя и самурайская воинственность находила подтверждение в немалом числе войн. Известна агрессия японцев против Китая и Кореи. В 1872 г. Япония захватила остров Рюкю, в 1895 г. – острова Тайвань и Пэнхуледао, в 1905 г. Ляодунский полуостров с Порт-Артуром и Дальним, Южный Сахалин, в 1910 г. – Корею, в 1914 г. – Циндао. Корейские историки говорят, что японцы на их земле походили на «волков в овечьих шкурах». Под благовидной вывеской «культурного управления» жизнь корейского народа стала ухудшаться день ото дня (1922). Корейцев подвергали нещадной эксплуатации и грабежу, лишали земли, профессии и крова. Многих ожидала голодная смерть. Японцы стали вынуждать корейцев к массовой миграции. «Трудно поддается описанию трагедия большого Сеула. В качестве главной пищи беднякам нельзя надеяться даже на просо, чумизу и картофель, большинство их потребляет только сваренные и растертые соевые бобы, дневная прожиточная стоимость составляет всего лишь 3 чоны». Непросто складывались отношения японцев с коренным населением – айнами, да и с корейцами и китайцами. Стоит напомнить, что в этническом отношении японцы представляют собой смешение различных народностей, проживавших некогда на землях Кореи, Китая, островов Тихого океана, а также острова Рюкю. Ранее на территории нынешней Японии проживали коренные жители айны, создавшие древнюю культуру, но еще до XVII в. вытесненные на север Хоккайдо. С. П. Крашенинников так описывал их: «Сей народ ростом средний, волосом черен, лицом кругловат и смугл, но гораздо пригоже других народов, бороды у них большие и окладистые, тело мохнатое» (обитали на Южном Сахалине и Курилах, на юге Камчатки).[98] Они являются коренным населением острова Хоккайдо. Японцы колонизировали их земли, обращаясь с айнами, как с рабами. Российский ученый Григорий де-Воллан (XIX в.), проживший в Японии 6 лет, отмечал: «Японец смотрит на айнов свысока и с большим презрением, третирует эту низшую расу». В 1872 г. в Токио открылась временная школа, где айнов должны были обучать чтению и письму, приобщать к знаниям в области сельского хозяйства и животноводства. Но первая попытка оказалась не очень удачной. Лишь с 1901 г. на Хоккайдо стали создаваться школы для айнов. Их учебные программы значительно уступали программам обычных японских школ. Японцы относились к ним, образно говоря, как к обитателям страны мертвых (емино куни), куда обычно попадают только несчастные грешники. Взгляд на японскую модель развития должен быть взвешенно трезвым.
Японцы преодолели изоляционизм, негативно сказывавшийся на положении науки и культуры. У них появились видные ученые, оставившие заметный след в истории науки: Китадзато Сибасабуро, открывший возбудителя чумы; Сига Киси, обнаруживший возбудителя дизентерии; Такаминэ Дзкити, открывший адреналин. Прошло несколько десятилетий. И вот уже европеец вынужден признать: «Это на их предприятия… приезжают каждый год по полторы тысячи делегаций американских и западноевропейских бизнесменов и чиновников учиться рациональному использованию современнейшей технологии – той самой, которую придумали в самих же США и Западной Европе… Девиз «вакон есай» свят для них до сих пор». Цветов говорит в заключение: «Девиз, о котором упомянул корреспондент «Эспрессо», появился во второй половине XIX столетия, когда Япония после долгой самоизоляции начала стремительно впитывать научные и технические достижения Запада. «Вакон есай» – это «взять новейшие знания, выработанные иностранцами, но не позволить им пошатнуть основы японского образа мышления».[99] Это и является опорой страны, ибо интеллектуализм и всевозможные технические и научные новинки могут привиться и дать богатые плоды лишь на национальной почве.
В чем же причина столь обостренного интереса японцев к собственной нации? Японцы лучше других поняли важность бережного сохранения этнического и культурного единства. Бездумное, грубо-насильственное смешение рас и культур равносильно тому, как если бы взять да слить в один сосуд различные сорта вин. Каждая нация хороша своим неповторимым «букетом»! Некогда японцы учились у Востока и Запада. Отношение к тем и другим у них различно. Они ощущают глубокую враждебность и чужеродность западной, в особенности англосаксонской, цивилизации (духу Японии). Англичанин Л. Хэрн, «приемный сын» Страны восходящего солнца, описывая отношение японцев к своим учителям, заметил: «Быть может в течение будущего десятилетия Япония будет дружелюбно настроена к своим иностранным учителям. Она никогда не будет питать к Западу таких чувств, какие питала до эпохи Мэйдзи к Китаю, – то благоговейное уважение, которое по древнему обычаю подобает по отношению к возлюбленному учителю. Потому что китайской мудрости искали добровольно, тогда как западная была навязана им силой. Быть может в Японии возникнут некоторые христианские секты; но страна никогда не помянет английских и американских миссионеров так, как она до сего времени поминает китайское духовенство, бывшее воспитателем ее юности. И в честь нашего пребывания в стране не будут хранить каких-либо реликвий, тщательно завернутых семью рядами шелка и упакованных в прелестные ящички белого дерева, потому что мы не открыли им никакого нового учения красоты, ровно ничего такого, что могло бы говорить миру их чувств».[100] Вульгарность и самомнение Запада и США одинаково претят Японии, Китаю, Индии, России, что, видимо, их заметно сближает.
В отношении Японии больше, чем в отношении какой-либо другой нации (в этой же группе – китайцы, корейцы, индусы), можно сказать, что перед нами предстает «непрерывная и единая цивилизация». Безусловно, следует согласиться с оценкой социолога К. Х. Момджяна: «Конечно, можно утверждать, как это делают некоторые теоретики, что средневековая Япония значительно больше похожа на феодальную Францию, чем на современную Страну восходящего солнца, ставшую одним из лидеров мирового сообщества. Но это не дает оснований разрывать целостную историю страны, которая связана воедино не только общим названием, географическим положением и языком общения, но и устойчивыми стереотипами культуры, воспроизводимыми особенностями национального менталитета, в частности столетней психологией коллективизма, долга и дисциплины, которая во многом определила нынешнее преуспевание японцев». Основой такой единой культуры и стала единая нация.[101] Это надо учесть и реформаторам в современной России.
Тем более что в истории развития наших стран есть очень похожие моменты. Разве наши правители и цари не старались ограждать нас от достижений Запада? Разве у нас не издавался «указ о закрытии страны»? Разве мы, подобно Японии, фактически не создали параллельную цивилизацию, независимую от Запада? Может быть, нам менее удавалось взвешенное осмысление наших достижений и неудач. Однако и мы поняли, что отрыв от знаний мира смерти подобен! В этой модели отчуждения была специфика: русские всегда с интересом и вниманием заимствовали оружейные технологии и технику (а затем и сами становились лидерами), с меньшим интересом воспринимая достижения гражданского быта и идеологии. Но и тут мы удивительно напоминаем японские образцы поведения. У нас и лозунги почти что одинаковые. Во время революции Мэйдзи главным девизом стало «создание богатого государства и сильной армии». Это же ныне провозглашает новый президент России. И это очень разумно, как разумна и японская формула «восточная мораль – западное искусство». Все должно делаться так, чтобы обеспечить прогресс и не выпасть «из потока мировой истории», но при этом сохранить национальное достоинство, культуру, веру, справедливость. Как говорят японцы: «Справедливый к себе относится строго, к другим – снисходительно». У русских же, к великому сожалению, часто видим обратную картину: снисходительные к себе, мы готовы проявлять строгость к иным народам и нациям. Так многого не добьешься.
Что еще позволяет японцам добиваться успеха? Прежде всего, образование. Японцы создали уникальную систему образования, хотя далеко не все тут столь совершенно и безупречно. Так, одно время существовал крен в сторону естественных наук и прикладной техники. Это наносило ущерб гуманитарному обучению. Первый в Японии государственный университет создан в Токио в 1877 г. К началу XX в. в стране с 45-миллионным населением два университета. Победа в русско-японской войне ускорила процесс модернизации экономики. Науку и образование стали считать важнейшими инструментами развития. Нужда в высокообразованных людях дала толчок развитию вузов. С 1912 по 1925 гг. университеты выпустили 42,6 тысяч выпускников. Общее число окончивших колледжи за тот же период – 240 тысяч. К началу II мировой войны количество тех и других увеличилось соответственно в три и два раза. Спустя 40 лет после принятия Закона об образовании (1947) в системе высшего образования уже было 95 государственных, 38 муниципальных и 357 частных университетов, где обучалось 2 млн. человек. Вершину пирамиды тут занимают элитные университеты – Токийский и Киотский, чуть ниже стоят специализированные университеты – Хитоцубаси, Токийский технологический и пять других (бывших императорских) университетов. Еще ниже в образовательной иерархии стоят созданные после второй мировой войны в ряде административных центров государственные и муниципальные университеты. Среди частных вузов два самых престижных университета – Васэда и Кэйо. Отличительной чертой системы высшего образования в Японии стала тесная связь с промышленностью. Выяснилось, что специализация и сугубо профессиональные навыки – не главное. При нынешних темпах технического прогресса в высшем учебном заведении невозможно обеспечить специализацию на все времена. И дело тут не в отсутствии прилежания со стороны студентов или недостаточной мотивации их труда, а в высоких темпах перемен в области техники и науки. Большая часть крупных фирм Японии охотно берет на себя функции профессиональной подготовки и переподготовки своих кадров.[102]
Известный исследователь социальных проблем Таити Сакаия в книге «Что такое Япония?» (1992) считает, что едва ли не важнейшей чертой, обеспечившей Японии быстрый, стабильный и неуклонный рост, стала ее приверженность к стабильности и социальному равенству. Корень наших бед как раз заключается в обратном: ни того, ни другого в России не было и нет уже 10 лет. Наша ворующая элита этого не поймет и никогда не признает. В Японии же большинство граждан в душе своей являются как бы стихийными социалистами. Им свойственно неприятие крайностей и идей превосходства. Хотя такая позиция естественна для американцев, британцев или евреев. Действие этого закона видим везде и всюду – от экономики до образовательных установок и канонов. В Японии общество видит задачу в выравнивании доходов, а не в чудовищной их поляризации. В итоге достигается равновесие в экономике и семейных бюджетах. Стабильны бюджет страны, бюджеты предприятий, семей. Сегодня на имеющиеся у нее финансовые активы японская семья может прожить не менее трех лет без какого-либо снижения уровня жизни, несмотря на колебания, которых трудно избежать. Схожая ситуация прослеживается в системе образования, где лучшим считается не тот, у кого наилучшие оценки, а тот, кто учится по принципу «я как все, как большинство». В межличностных отношениях японцы, как и мы, болезненно воспринимают превосходство других. Вот какое общество нужно было бы пытаться выстроить в России, а не «башню смерти», что в любую минуту может обрушиться, погребя под собой и правых и виноватых, и богатых и бедных.[103]
В Японии просто немыслима такая модель реформ, в результате которой наименее достойные, но более жестокие, алчные и беспринципные захватили бы власть и утвердили свои порядки. В итоге в Японии сегодня коэффициент разброса в уровнях личных доходов составляет всего 2,9 раза, в то время как, например, в Англии и Франции он выше 10, а в России он и вовсе порой зашкаливает на космической отметке в 18–24. В итоге такой вот жизненной философии японцы считаются одной из самых процветающих наций, тогда как они в относительно недавние времена жили небогато. Такой метаморфозе они обязаны тяжким трудом. И тем не менее для них неприемлема мораль, согласно которой право на жизнь имеют лишь те, кто может сам постоять за себя (Т. Сакаия). Идея заданной обреченности на смерть тех, кто не подготовлен к бедствиям (пресловутого рынка или конкуренции), для менталитета и психики японцев звучит просто варварски и дико. Общество, коллектив должны прийти всем на помощь. Наши же демократы неандертальцы об этом даже не слыхивали. Япония руководствуется общественной, национальной истиной, а не узко или ложно воспринятым принципом выгоды, корыстолюбия клана. У мыслителя Утимуры Кандзо (1861–1930) есть очень верное замечание. Он говорил так: «Если мы сохраним Истину, то государство, если и рухнет, сможет возродиться. Если же отречемся от Истины, то даже и процветающее государство все равно погибнет. Любовь к родине предполагает в большей степени верность Истине, чем верность государству». Сохранив государство, они сохранили и лицо, философию, культуру. Благодаря этому японцы пережили горечь поражения и стали победителями.
Глядя на постоянно раздираемую социальными и политическими противоречиями и бурями Россию, нельзя не позавидовать японцам, которые предстают единой нацией. Вот у кого бы поучиться нашим государственным мужам стойкости и умению. А то, глядя на иных наших лидеров – безвольных, трусливых, алчных и лживых, – трудно удержаться от мысли, что весь смысл их существования состоит в том, чтобы показать миру пример вырождения. Каноны поведения японцев, их культура и религия не позволяют им опускаться. Очень многое зависит от характера правящей элиты. Японский характер упруг, как стальной клинок, изящен и легок, как вязь иероглифа, внутренне сжат и подобран, как стих хайку.
Руссо говорил: «Самые большие подвиги добродетели были совершены из любви к отечеству». В отношении японцев можно было бы сказать, что они самые великие подвиги готовы совершить из любви и почитания к предкам и их нации. Трудно найти в мире такую страну, где бы столь серьезно, основательно и любовно изучали различные стороны национального характера. Их пословица гласит: «Сам себя не уважаешь – и другие не будут тебя уважать». В Японии популярны всевозможные «теории о японцах» («Нихондзин рон») или «теории о японской культуре» («Нихон бунка рон»). Ученый Хаяси Тикио, говоря, что их расцвет относится к годам токугавского сгуната (1853–1867), подчеркнул, что это явление по своей значимости для жизни народа не имеет себе аналогий ни в одной другой стране мира. Учитывая, что в мире с каждым годом обостряется борьба за лидерство, фактор учета национальной психологии становится особенно важен. И напрасно Дж. Вос и Р. Белл (США) обвиняют японцев в нарциссизме. Эта характеристика скорее применима к американцам, у которых нарциссизм развился за последнее время в некую паталогию. Он у них в крови. Японцы же, думается, относятся к себе критичнее и честнее. Во всяком случае трудно представить, чтобы американцы (с их восхвалением «пакса американа»), вдруг решились бы написать о себе нечто, даже отдаленно напоминающее работы Мияке Сэцурэй «Правдивый, добрый и красивый японец» (1891) или «Лживый, злой и страшный японец» (1891). Трезвый взгляд на собственную нацию, вероятно, закончился бы плачевно для любого американского автора.[104]
Японцы традиционно умеют совершенствовать, шлифовать профессиональное мастерство и искусство годами, если не столетиями. Кстати говоря, схожими путями шло воспитание и обучение немцев. И, видимо, не случайно японцев порой называют еще «арийцами Востока». Известный исследователь науки в Японии, Масанори Моритани также писал о близости восприятия профессиональных навыков у этих двух народов (японцев и немцев): «То, что производство германской промышленной продукции столь надежно, результат высокой эффективности и силы Meister-системы, то есть системы обучения и подготовки немецких мастеров. Подобная система, когда мастер обучает своих учеников своему мастерству искусства, ремесла, имеет давнюю историю, восходя к средневековью. Это было в обычаях того времени, когда Lehring или, иначе говоря, ученик, овладевающий профессией, путешествовал с места на место в поисках умелых специалистов-мастеров. Найдя такого мастера, он умолял его стать учителем и наставником». Масанори Моритани, говоря об успехах японской индустрии в наше время, подчеркивает, что секрет успеха можно бы лучше понять, если вспомнить «о духе древних самураев, которые вели своих воинов в бой». Эими качествами бойца отличаются и современные менеджеры Японии. Долгое время Япония испытывала в отношении США и Европы сложный комплекс чувств. Это можно было бы даже назвать неким комплексом неполноценности. Однако именно эти чувства и породили в них желание реванша. Желание в один прекрасный день достать, а затем и превзойти «иностранных дьяволов» в области индустрии и технологии.[105]
Есть у японцев еще одно свойство – это врожденное чувство красоты и совершенства. Они чувствительны к красоте, видя подлинный смысл жизни в гармонии и совершенстве. В эпоху Эдо культура стала «продуктом» всего японского общества, имея в основании «не столько чаяния аристократов, сколь интересы простых граждан». Возможно, это самое существенное в японских нравах и порядках. Японец должен не только быть мудрым, но и прожить жизнь достойно и красиво. Они почитают красоту, как частицу божественного начала. Ее символом стал и храмовый комплекс Никко (1617–1636), называемый японцами «Лунным светом». Здесь покоится великий правитель Токугава Иэясу. Путь лежит через дивный красоты мост Синке (Святой мост), по которому могли шествовать лишь императоры и правители. Перед нами предстает целый ансамбль, включающий ярко-красный мост, чем-то похожий на огненную саламандру; аллея вековых криптомерий длиною в 38 километров (15 тысяч дерев), выстроившихся, словно самураи, приветствующие своего полководца; весь архитектурный ансамбль Никко, состоящий из 22 сооружений, объединивших синтоизм и буддизм, где выделяются великолепием ворота Емэй и пятиярусная пагода, усыпальница Тайюин; 35-метровая пагода святилища Тосегу. По поводу впечатления от всего этого грандиозного комплекса можно сказать словами старинной японской пословицы: «Кто не видел красоты Никко, тот не может произнести и слово «кэкко» («прекрасно»)».
Важны и индивидуальные особенности японской психологии, для которой характерно признание феноменальности мира. Ученый-религиовед Х. Накамура сказал, что японцы не только приемлют феноменальный мир как некий абсолют, но склонны жить и умереть в соответствии с его правилами. Знания и культура, подвиг и слава являются важнейшими слагаемыми того феноменализма, что всегда был характерен для японского народа. Исключительное значение для японцев имеет «итог жизни», то есть все содеянное ими в сферах, имеющих для них принципиальное значение. Для разных людей эти сферы могут быть различны. Однако есть и общие этические составляющие. Как писал поэт Яманоэ Окура (659–733), выражая извечную тягу японцев к славе и совершенству, красоте и гармонии: