Страница:
Они как по команде посмотрели на восток. Небо на востоке потемнело, клубилось, щедро сыпало жгучими синими искрами.
– Через час бурю сюда принесет, – буркнул Марик. – Пару полных суток из дома носу не высунешь – окатит, снесет.
– Эх… – пробормотал Ионыч.
Федя и Катенька молча стояли в стороне. Девочка смотрела на Марика и завидовала ему: на мальчишке была чистая теплая одежда, на лице – ни следа побоев. К тому же с ним рядом находился замечательный белый пес, с которым у Марика наверняка очень теплые отношения, а Катенькина Мурка осталась дома, голодная и одинокая. Девочка заволновалась; хотела даже попросить Ионыча повернуть обратно, чтоб забрать кошку, но побоялась обеспокоить дядю – он столько пережил, вдруг сердце не выдержит? – и промолчала.
– Садитесь в вездеход, – решил, наконец, Марик. – И тихонько езжайте за нами… Балык, ачу!
Пес помчался вперед.
– Что еще за «ачу»? – шепнул Ионыч Феде.
Сокольничий пожал плечами:
– Какой-то местный диалект. Село, что с них взять!
– Идиоты деревенские! – заключил Ионыч и хохотнул. – Быдло!
Ионыч, Федя и Катенька залезли в вездеход. Сокольничий завел мотор. Стадо двинулось вперед, широкими утиными лапами вминая снег в податливый серозем. Марик подгонял туров гортанными выкриками, пес Балык носился по полю, как лохматая комета, и громким кашляющим лаем возвращал отбившихся животных в стадо.
Ионыч сказал:
– Не доверяю я этому Марику. Как бы ни сдал.
– Прав ты, Ионыч. – Сокольничий вздохнул. – В наше жестокое время никому доверять нельзя.
– Деда его помню, – сказал Ионыч. – Тот еще черт, хитрый. До сих пор о долге помнит и внуку напоминает, ишь ты.
– Им только деньги подавай, – сокрушенно покачал головой Федя. – Буржуи недоделанные.
– Стадо-то какое! Смотри, Федя: голов двести будет, зуб даю. Богач этот Пяткин.
– Богач, а триста рублей взад требует, собака мелочная.
– Верну я ему рубли, – буркнул Ионыч, – ничего не поделаешь. Пусть подавится, пес шелудивый.
– Если бы не ураган, – вздохнул Федя.
– Если бы не ураган, к вечеру были бы в Пушкино. И триста рубликов сохранили бы.
Ионыч достал из-за пазухи фляжку с самогоном, приложился. Бросил взгляд на притихшую Катеньку, со злостью бросил:
– А ты чего молчишь, вертихвостка?
– Просто… – прошептала Катенька.
– Че, оголец понравился? – Ионыч захохотал. – Втюрилась в свиненка?
Катенька вспыхнула, отвернулась.
– Глупости говорите, дяденька.
– Покраснела голуба наша! – по-доброму засмеялся Федя. – Стесняется!
– Выпорю, перестанет стесняться, – пообещал Ионыч, раздражаясь. – Или тяжелой работой нагружу, чтоб стесняться некогда было. А то совсем обленилась, коза драная.
Вездеход приблизился к ферме. Мальчик погнал стадо к круглому длинному зданию, похожему на самолетный ангар. Здание это было теплицей, где снежные туры – полуживотные-полурастения – во время бури закапываются в землю, распускаются и превращаются в подобие пальмы с белой лохматой кроной и красным мясным стволом с пульсирующими синими венами.
Вездеход свернул налево к окруженному полукругом камней двухэтажному дому с множеством пристроек и башенок.
– Хорошо устроился, – заметил Ионыч с завистью. – Прямо у теплых камней дом отгрохал. Не дом, а дворец! У него там, небось, в самый лютый мороз жарко как в печке.
– А что, от камней, правда, тепло исходит? – спросила любопытная Катенька.
– Нечего глупые вопросы задавать, – буркнул Ионыч. – Понятное дело, исходит. Халявный энергоноситель, камни эти.
Вездеход медленно въехал в гараж.
Ионыч приказал:
– О том, что случилось, ни слова. Едем, мол, в Пушкино, Катьку в школу устраивать. Катерина, поняла?
– Поняла, дяденька.
– Вот и отлично. Выходим.
Они оставили вездеход в глубине гаража, между ящиками с охотничьим инвентарем и канистрами мазута и побрели к выходу. У ворот их ждал крепкий небритый мужчина в унтах, как у Марика, в длинной белой шубе с прорезиненным меховым капюшоном. Нижняя часть лица мужчины была замотана шерстяным шарфом.
– Пяткин, старый друг! – радостно закричал Ионыч. – Давно не виделись, приятель!
– Давненько, – согласился Пяткин. Голос из-под шарфа звучал глухо, как из глубокой ямы. – Ты, я слышал, должок, наконец, решил вернуть.
– Со мной твои рублики, – кивнул Ионыч, хлопая Пяткина по плечу. – Давно хотел возвратить, да дел было невпроворот. А тут Катьку наметили в школу отдать – довольно неучем расти – поехали в Пушкино, да к тебе по пути заглянули. Дай, думаю, навещу старого товарища и долг заодно верну, а то стыдно уже задерживать. Хотя ты, конечно, не скупердяй, ты у нас человек широкой души, из-за мелочи переживать не станешь, да только разве могу я спокойным оставаться, когда неоплаченный долг на сердце тяжким грузом висит!
Пяткин мельком посмотрел на Катеньку. Девочка улыбнулась и поклонилась ему. Пяткин взглянул на Федю:
– Друг твой?
– Друг, – представился сокольничий, протягивая Пяткину мозолистую руку. – Зовут Федя. По профессии сокольничий.
– Ну, здравствуй, сокольничий Федя. – Пяткин пожал сокольничему руку, еще раз оглядел компанию и сказал: – Что ж, раз такое дело, пожалуйте в дом, бурю переждете. Через полчаса тут форменное светопреставление начнется.
Глава девятая
Глава десятая
– Через час бурю сюда принесет, – буркнул Марик. – Пару полных суток из дома носу не высунешь – окатит, снесет.
– Эх… – пробормотал Ионыч.
Федя и Катенька молча стояли в стороне. Девочка смотрела на Марика и завидовала ему: на мальчишке была чистая теплая одежда, на лице – ни следа побоев. К тому же с ним рядом находился замечательный белый пес, с которым у Марика наверняка очень теплые отношения, а Катенькина Мурка осталась дома, голодная и одинокая. Девочка заволновалась; хотела даже попросить Ионыча повернуть обратно, чтоб забрать кошку, но побоялась обеспокоить дядю – он столько пережил, вдруг сердце не выдержит? – и промолчала.
– Садитесь в вездеход, – решил, наконец, Марик. – И тихонько езжайте за нами… Балык, ачу!
Пес помчался вперед.
– Что еще за «ачу»? – шепнул Ионыч Феде.
Сокольничий пожал плечами:
– Какой-то местный диалект. Село, что с них взять!
– Идиоты деревенские! – заключил Ионыч и хохотнул. – Быдло!
Ионыч, Федя и Катенька залезли в вездеход. Сокольничий завел мотор. Стадо двинулось вперед, широкими утиными лапами вминая снег в податливый серозем. Марик подгонял туров гортанными выкриками, пес Балык носился по полю, как лохматая комета, и громким кашляющим лаем возвращал отбившихся животных в стадо.
Ионыч сказал:
– Не доверяю я этому Марику. Как бы ни сдал.
– Прав ты, Ионыч. – Сокольничий вздохнул. – В наше жестокое время никому доверять нельзя.
– Деда его помню, – сказал Ионыч. – Тот еще черт, хитрый. До сих пор о долге помнит и внуку напоминает, ишь ты.
– Им только деньги подавай, – сокрушенно покачал головой Федя. – Буржуи недоделанные.
– Стадо-то какое! Смотри, Федя: голов двести будет, зуб даю. Богач этот Пяткин.
– Богач, а триста рублей взад требует, собака мелочная.
– Верну я ему рубли, – буркнул Ионыч, – ничего не поделаешь. Пусть подавится, пес шелудивый.
– Если бы не ураган, – вздохнул Федя.
– Если бы не ураган, к вечеру были бы в Пушкино. И триста рубликов сохранили бы.
Ионыч достал из-за пазухи фляжку с самогоном, приложился. Бросил взгляд на притихшую Катеньку, со злостью бросил:
– А ты чего молчишь, вертихвостка?
– Просто… – прошептала Катенька.
– Че, оголец понравился? – Ионыч захохотал. – Втюрилась в свиненка?
Катенька вспыхнула, отвернулась.
– Глупости говорите, дяденька.
– Покраснела голуба наша! – по-доброму засмеялся Федя. – Стесняется!
– Выпорю, перестанет стесняться, – пообещал Ионыч, раздражаясь. – Или тяжелой работой нагружу, чтоб стесняться некогда было. А то совсем обленилась, коза драная.
Вездеход приблизился к ферме. Мальчик погнал стадо к круглому длинному зданию, похожему на самолетный ангар. Здание это было теплицей, где снежные туры – полуживотные-полурастения – во время бури закапываются в землю, распускаются и превращаются в подобие пальмы с белой лохматой кроной и красным мясным стволом с пульсирующими синими венами.
Вездеход свернул налево к окруженному полукругом камней двухэтажному дому с множеством пристроек и башенок.
– Хорошо устроился, – заметил Ионыч с завистью. – Прямо у теплых камней дом отгрохал. Не дом, а дворец! У него там, небось, в самый лютый мороз жарко как в печке.
– А что, от камней, правда, тепло исходит? – спросила любопытная Катенька.
– Нечего глупые вопросы задавать, – буркнул Ионыч. – Понятное дело, исходит. Халявный энергоноситель, камни эти.
Вездеход медленно въехал в гараж.
Ионыч приказал:
– О том, что случилось, ни слова. Едем, мол, в Пушкино, Катьку в школу устраивать. Катерина, поняла?
– Поняла, дяденька.
– Вот и отлично. Выходим.
Они оставили вездеход в глубине гаража, между ящиками с охотничьим инвентарем и канистрами мазута и побрели к выходу. У ворот их ждал крепкий небритый мужчина в унтах, как у Марика, в длинной белой шубе с прорезиненным меховым капюшоном. Нижняя часть лица мужчины была замотана шерстяным шарфом.
– Пяткин, старый друг! – радостно закричал Ионыч. – Давно не виделись, приятель!
– Давненько, – согласился Пяткин. Голос из-под шарфа звучал глухо, как из глубокой ямы. – Ты, я слышал, должок, наконец, решил вернуть.
– Со мной твои рублики, – кивнул Ионыч, хлопая Пяткина по плечу. – Давно хотел возвратить, да дел было невпроворот. А тут Катьку наметили в школу отдать – довольно неучем расти – поехали в Пушкино, да к тебе по пути заглянули. Дай, думаю, навещу старого товарища и долг заодно верну, а то стыдно уже задерживать. Хотя ты, конечно, не скупердяй, ты у нас человек широкой души, из-за мелочи переживать не станешь, да только разве могу я спокойным оставаться, когда неоплаченный долг на сердце тяжким грузом висит!
Пяткин мельком посмотрел на Катеньку. Девочка улыбнулась и поклонилась ему. Пяткин взглянул на Федю:
– Друг твой?
– Друг, – представился сокольничий, протягивая Пяткину мозолистую руку. – Зовут Федя. По профессии сокольничий.
– Ну, здравствуй, сокольничий Федя. – Пяткин пожал сокольничему руку, еще раз оглядел компанию и сказал: – Что ж, раз такое дело, пожалуйте в дом, бурю переждете. Через полчаса тут форменное светопреставление начнется.
Глава девятая
Катенька уселась прямо на пол, на белоснежный ковер турьей шерсти. Ковер был теплый и мягкий. Девочка испытала чувство, похожее на счастье. Марик подвинул ей деревянную табуретку.
– Чего на пол-то села? На табуретку, блин, садись.
– Хорошо, дяденька. – Девочка испуганно подскочила и присела на краешек табуретки.
– Деда сказал за тобой приглядывать. Этим и займусь.
– Я буду вас слушаться, дяденька.
– Какой я тебе дяденька? – Марик возмущенно цыкнул. – Ты это оставь! Тебе скока лет?
– Двенадцать.
– Ну а мне четырнадцать. Тоже мне разница, блин!
– Цельных два года! – Катенька выпучила глазенки. – Невообразимая пропасть лет!
Марик почесал в затылке:
– Это оно, конечно, верно, пропасть, но не настока пропасть, чтоб меня дяденькой величать! Так что можешь не величать, – великодушно разрешил он.
Катенька потупилась и украдкой посмотрела на письменный стол, придвинутый к самой стене. У стола было множество ящичков. На столе стоял компутер. По широкоформатному видеоящику вальяжно ползли выпуклые разноцветные полосы.
– Че, нравится? – спросил Марик. – Деда мне компутер в самом Есенине покупал, у тамошних барыг. Со встроенным видеотузом, между прочим! – похвастался он.
– Очень красивый компутер, – сказала Катенька. – А для чего он? Неужто для показывания успокоительных цветных полосок?
Марик плюхнулся в вертящееся кресло возле стола и задумчиво посмотрел на Катеньку.
– Чтоб ты знала, это не простые полоски, а экранохранитель: благодаря ему видеоящик в простое не портится; от постоянной картинки точкели выпаливаются. Вот так: пш-ш! – Марик взмахнул руками, живо изображая, как выпаливаются точкели. – И выпалилась нафиг. Ты что, никогда компутера не видела?
– Я видела наш дом, – сказала Катенька. – Дом на холме и много снега вокруг, сугробы, которые в метель вырастают выше крыши, а еще видела колодец, в котором вода никогда не замерзает, а по ночам жалобно воет Маленький Мертвец; хотя дядя Ионыч говорит, что никакого Маленького Мертвеца нет, сказки это, мол. Еще я видела гараж, серый, пыльный, я вытирала пыль раз в три дня, но он всё равно оставался пыльным и серым, пыль словно вырастала из стен, и еще я видела круглый каток за домом. Дядя Федя часто катался на конечках, а я смотрела, как он катается, как у него это ловко выходит, и тоже мечтала покататься, но дядя Ионыч не разрешал, и было обидно, но справедливо: ведь дядя Ионыч многое пережил и имеет право указывать, что делать можно, а что – нельзя.
– А че…
Марик локтем случайно задел пластмассовый стакан с карандашами. Карандаши посыпались на пол. Катенька слетела с табуретки, кинулась их подбирать. Марик взял девочку за локоть, заставил подняться.
– Ты че это? Ты же не служанка. Я сам соберу…
– Простите, дяденька! – Катенька протянула карандаши Марику. – Это я виновата, я обычно так много не говорю, но иногда на меня находит, тараторю и тараторю, и вот на этот раз из-за моего тараторства вы уронили карандаши… – Катенька понурилась. Марик взял карандаши, поставил в стакан. Посмотрел внимательно на Катеньку. На царапины, засохшую на лице грязь и слипшиеся жирные волосы. И судя по всему, пришел к какому-то важному решению.
– Ты это… – сказал он, кусая губы, и выпалил: – Может, блин, душ примешь?
Катенька вскинула голову.
– Душ?
– Только не думай, что я так говорю потому, что от тебя воня… тьфу, блин! – Марик сконфузился. – Прости, блин, я нечаянно брякнул. От тебя совершенно не воняет, это неправда.
– Воняет?
– Говорю же, это неправда! – Марик отвернулся. – Ну разве что самый чуток.
Катенька спросила, с самым невинным видом сложив ладошки в ковшик:
– А что такое «душ», дяденька?
Марик почесал затылок. Катенька напоминала ему недоброе новогоднее чудо: словно под праздничной елкой наутро вместо подарка обнаруживаешь мертвеца. Марик чувствовал, как в нем растет животное желание избавиться от нее или, коли не получается избавиться, хотя бы отмыть и залечить раны: привести мертвеца в товарный, так сказать, вид. Лишь бы не видеть этих добрых, глупых, мертвых глаз, окруженных толстыми кругами въевшейся грязи, этих бледных щек и худой немытой шеи.
Мальчик взял девочку за руку и отвел к двери в ванную комнату, что дальше по коридору. В самый последний момент вспомнил что-то, буркнул: «Погоди, я сейчас» – и убежал, шлепая босыми ступнями по теплому деревянному полу. Катенька послушно замерла у двери. Девочка втягивала в себя аромат сосны, идущий от стен, и запах горячего вина с корицей, которое подогревали внизу. Еще ни разу в жизни Катенька не была в таком чудесном месте. Она догадывалась, что скоро покинет этот дом, и скорее всего навсегда. Поэтому она вбирала в себя запахи и звуки каждой клеткой, пыталась запомнить всё, самую мельчайшую мелочь, хотя и понимала, что воспоминания очень скоро выветрятся из головы; а может, их выбьет Ионыч, рука у него тяжелая: по одному уху ударит, из другого уха воспоминания и вывалятся.
Вернулся Марик. Вручил Катеньке свернутую в тугой рулон одежду: спортивные штаны, футболку, шерстяные носки и вязаный свитер.
– Это мои старые вещи. Они ношеные, но хорошие и чистые. Я из них уже вырос, а тебе будут как раз.
– Спасибо, дяденька.
– Да не дяденька я, блин. Че непонятного-то?
Катенька смотрела на Марика с обожанием: так смотрит маленький ребенок на новую игрушку, прежде чем сломать ее. Марик покраснел и буркнул, отвернувшись:
– Ну, иди.
– Спасибо, – повторила Катенька. – А как принимают в душ?
– Не «в душ», а душ, – поправил Марик.
– Душ, – послушно повторила Катенька.
– Ванная у вас там на ферме была?
– Была.
– Краны, блин, были?
Катенька прошептала:
– Были. Ржавые, но добротные.
– Это как?
Катенька потупилась:
– Так говорил дядя Ионыч. «Добротные краны», говорил. «Но ржавые», говорил. «Пшла вон», говорил еще.
– Ладно. Душ – это такой, блин, кран с гибким шлангом. Шланг можно поднять над головой и при хорошем прицеливании полить себя сверху.
– Один кран всё время отваливался, и дядя Ионыч заставлял меня вкручивать его на место, – вспомнила Катенька. – И замазывать алебастром. У меня от алебастра сыпь на руках была; но это ничего-ничего.
– Чего «ничего»? – Марик изумленно уставился на девочку.
– Труба под ванной забивалась вонючей жижей, я снимала трубу и чистила. Жижей она забивалась потому, что дядя Ионыч часто сбрасывал объедки прямо в ванну, а кошка Мурка…
– Катя, ты решила рассказать мне о всех своих бедах сразу? – тихо спросил Марик.
– Под-нять шланг над го-ло-вой и при хо-ро-шем при-це-ли-ва-ни-и по-лить се-бя свер-ху, – произнесла по слогам девочка. – Я поняла, дяденька!
– Да не дяденька я, – буркнул хлопец.
– Простите, дяденька. – Катенька поклонилась Марику и вошла в ванную комнату. Мальчишка потоптался перед дверью и побрел к себе.
Катенька вышла через полчаса, свежая, чистая, в новой одежде. Постучалась к Марику. Мальчишка открыл сразу, будто ждал за дверью.
– Не надо стучать, блин… – пробормотал. – Для тебя – не заперто.
– Я свою одежду постирала, – обрадованно провозгласила Катенька. – Где можно посушить?
Марик улыбнулся:
– Бли-и-ин: у тебя волосы, оказывается, русые. А выглядели черными.
Катенька непонимающе смотрела на него.
– Волосы куда оказываются?
– М-м… – пробормотал Марик. Смутился, забрал у девочки мокрую одежду.
– Я отнесу в сушилку. А ты заходи пока в комнату: я скоро вернусь.
– Вы далеко, дяденька?
– Я быстро.
Катя сложила ладошки в ковшик:
– Я буду молиться за вас!
Марик убежал. Катенька зашла в комнату, остановилась возле компутера. Из звучалок компутера лилась странная мелодия. Катенька никогда не слышала ничего подобного. Она закрыла глаза и постаралась запомнить мелодию. Мелодия не запоминалась. Она существовала в Катенькиной голове, пока звучала. Как только она закончилась, Катенька тут же забыла ее. Помнила только что-то приятное и едва уловимое, как сквознячок в напоенной алкогольным духом комнате или как уголок пухового одеяла в промерзшей кабине вездехода.
– Ах, – сказала Катенька. – Тут так прекрасно: как бы я хотела жить в этом доме! – Она понурилась. – Как жаль, что дядя Ионыч скоро захочет уехать, а перед уездом совершит что-то ужасное. – Она схватилась за голову. – Должна ли я предупредить дядю Марика и дедушку Пяткина? Но вдруг я предупрежу, а ничего и не должно было случиться и потому не случится; получается, я наведу черную сплетню на дядю Ионыча, а ведь ему и так в жизни тяжело пришлось! Разве имею я право привносить в суровую жизнь дяденьки еще одно суровое испытание? Не знаю, не знаю! – Она сжала виски. – Туман в голове, пропасть, темнота, и ширится она, и ширится, а я не знаю, что мне делать; не знаю, кто я и зачем и что происходит тоже не знаю…
– Чего на пол-то села? На табуретку, блин, садись.
– Хорошо, дяденька. – Девочка испуганно подскочила и присела на краешек табуретки.
– Деда сказал за тобой приглядывать. Этим и займусь.
– Я буду вас слушаться, дяденька.
– Какой я тебе дяденька? – Марик возмущенно цыкнул. – Ты это оставь! Тебе скока лет?
– Двенадцать.
– Ну а мне четырнадцать. Тоже мне разница, блин!
– Цельных два года! – Катенька выпучила глазенки. – Невообразимая пропасть лет!
Марик почесал в затылке:
– Это оно, конечно, верно, пропасть, но не настока пропасть, чтоб меня дяденькой величать! Так что можешь не величать, – великодушно разрешил он.
Катенька потупилась и украдкой посмотрела на письменный стол, придвинутый к самой стене. У стола было множество ящичков. На столе стоял компутер. По широкоформатному видеоящику вальяжно ползли выпуклые разноцветные полосы.
– Че, нравится? – спросил Марик. – Деда мне компутер в самом Есенине покупал, у тамошних барыг. Со встроенным видеотузом, между прочим! – похвастался он.
– Очень красивый компутер, – сказала Катенька. – А для чего он? Неужто для показывания успокоительных цветных полосок?
Марик плюхнулся в вертящееся кресло возле стола и задумчиво посмотрел на Катеньку.
– Чтоб ты знала, это не простые полоски, а экранохранитель: благодаря ему видеоящик в простое не портится; от постоянной картинки точкели выпаливаются. Вот так: пш-ш! – Марик взмахнул руками, живо изображая, как выпаливаются точкели. – И выпалилась нафиг. Ты что, никогда компутера не видела?
– Я видела наш дом, – сказала Катенька. – Дом на холме и много снега вокруг, сугробы, которые в метель вырастают выше крыши, а еще видела колодец, в котором вода никогда не замерзает, а по ночам жалобно воет Маленький Мертвец; хотя дядя Ионыч говорит, что никакого Маленького Мертвеца нет, сказки это, мол. Еще я видела гараж, серый, пыльный, я вытирала пыль раз в три дня, но он всё равно оставался пыльным и серым, пыль словно вырастала из стен, и еще я видела круглый каток за домом. Дядя Федя часто катался на конечках, а я смотрела, как он катается, как у него это ловко выходит, и тоже мечтала покататься, но дядя Ионыч не разрешал, и было обидно, но справедливо: ведь дядя Ионыч многое пережил и имеет право указывать, что делать можно, а что – нельзя.
– А че…
Марик локтем случайно задел пластмассовый стакан с карандашами. Карандаши посыпались на пол. Катенька слетела с табуретки, кинулась их подбирать. Марик взял девочку за локоть, заставил подняться.
– Ты че это? Ты же не служанка. Я сам соберу…
– Простите, дяденька! – Катенька протянула карандаши Марику. – Это я виновата, я обычно так много не говорю, но иногда на меня находит, тараторю и тараторю, и вот на этот раз из-за моего тараторства вы уронили карандаши… – Катенька понурилась. Марик взял карандаши, поставил в стакан. Посмотрел внимательно на Катеньку. На царапины, засохшую на лице грязь и слипшиеся жирные волосы. И судя по всему, пришел к какому-то важному решению.
– Ты это… – сказал он, кусая губы, и выпалил: – Может, блин, душ примешь?
Катенька вскинула голову.
– Душ?
– Только не думай, что я так говорю потому, что от тебя воня… тьфу, блин! – Марик сконфузился. – Прости, блин, я нечаянно брякнул. От тебя совершенно не воняет, это неправда.
– Воняет?
– Говорю же, это неправда! – Марик отвернулся. – Ну разве что самый чуток.
Катенька спросила, с самым невинным видом сложив ладошки в ковшик:
– А что такое «душ», дяденька?
Марик почесал затылок. Катенька напоминала ему недоброе новогоднее чудо: словно под праздничной елкой наутро вместо подарка обнаруживаешь мертвеца. Марик чувствовал, как в нем растет животное желание избавиться от нее или, коли не получается избавиться, хотя бы отмыть и залечить раны: привести мертвеца в товарный, так сказать, вид. Лишь бы не видеть этих добрых, глупых, мертвых глаз, окруженных толстыми кругами въевшейся грязи, этих бледных щек и худой немытой шеи.
Мальчик взял девочку за руку и отвел к двери в ванную комнату, что дальше по коридору. В самый последний момент вспомнил что-то, буркнул: «Погоди, я сейчас» – и убежал, шлепая босыми ступнями по теплому деревянному полу. Катенька послушно замерла у двери. Девочка втягивала в себя аромат сосны, идущий от стен, и запах горячего вина с корицей, которое подогревали внизу. Еще ни разу в жизни Катенька не была в таком чудесном месте. Она догадывалась, что скоро покинет этот дом, и скорее всего навсегда. Поэтому она вбирала в себя запахи и звуки каждой клеткой, пыталась запомнить всё, самую мельчайшую мелочь, хотя и понимала, что воспоминания очень скоро выветрятся из головы; а может, их выбьет Ионыч, рука у него тяжелая: по одному уху ударит, из другого уха воспоминания и вывалятся.
Вернулся Марик. Вручил Катеньке свернутую в тугой рулон одежду: спортивные штаны, футболку, шерстяные носки и вязаный свитер.
– Это мои старые вещи. Они ношеные, но хорошие и чистые. Я из них уже вырос, а тебе будут как раз.
– Спасибо, дяденька.
– Да не дяденька я, блин. Че непонятного-то?
Катенька смотрела на Марика с обожанием: так смотрит маленький ребенок на новую игрушку, прежде чем сломать ее. Марик покраснел и буркнул, отвернувшись:
– Ну, иди.
– Спасибо, – повторила Катенька. – А как принимают в душ?
– Не «в душ», а душ, – поправил Марик.
– Душ, – послушно повторила Катенька.
– Ванная у вас там на ферме была?
– Была.
– Краны, блин, были?
Катенька прошептала:
– Были. Ржавые, но добротные.
– Это как?
Катенька потупилась:
– Так говорил дядя Ионыч. «Добротные краны», говорил. «Но ржавые», говорил. «Пшла вон», говорил еще.
– Ладно. Душ – это такой, блин, кран с гибким шлангом. Шланг можно поднять над головой и при хорошем прицеливании полить себя сверху.
– Один кран всё время отваливался, и дядя Ионыч заставлял меня вкручивать его на место, – вспомнила Катенька. – И замазывать алебастром. У меня от алебастра сыпь на руках была; но это ничего-ничего.
– Чего «ничего»? – Марик изумленно уставился на девочку.
– Труба под ванной забивалась вонючей жижей, я снимала трубу и чистила. Жижей она забивалась потому, что дядя Ионыч часто сбрасывал объедки прямо в ванну, а кошка Мурка…
– Катя, ты решила рассказать мне о всех своих бедах сразу? – тихо спросил Марик.
– Под-нять шланг над го-ло-вой и при хо-ро-шем при-це-ли-ва-ни-и по-лить се-бя свер-ху, – произнесла по слогам девочка. – Я поняла, дяденька!
– Да не дяденька я, – буркнул хлопец.
– Простите, дяденька. – Катенька поклонилась Марику и вошла в ванную комнату. Мальчишка потоптался перед дверью и побрел к себе.
Катенька вышла через полчаса, свежая, чистая, в новой одежде. Постучалась к Марику. Мальчишка открыл сразу, будто ждал за дверью.
– Не надо стучать, блин… – пробормотал. – Для тебя – не заперто.
– Я свою одежду постирала, – обрадованно провозгласила Катенька. – Где можно посушить?
Марик улыбнулся:
– Бли-и-ин: у тебя волосы, оказывается, русые. А выглядели черными.
Катенька непонимающе смотрела на него.
– Волосы куда оказываются?
– М-м… – пробормотал Марик. Смутился, забрал у девочки мокрую одежду.
– Я отнесу в сушилку. А ты заходи пока в комнату: я скоро вернусь.
– Вы далеко, дяденька?
– Я быстро.
Катя сложила ладошки в ковшик:
– Я буду молиться за вас!
Марик убежал. Катенька зашла в комнату, остановилась возле компутера. Из звучалок компутера лилась странная мелодия. Катенька никогда не слышала ничего подобного. Она закрыла глаза и постаралась запомнить мелодию. Мелодия не запоминалась. Она существовала в Катенькиной голове, пока звучала. Как только она закончилась, Катенька тут же забыла ее. Помнила только что-то приятное и едва уловимое, как сквознячок в напоенной алкогольным духом комнате или как уголок пухового одеяла в промерзшей кабине вездехода.
– Ах, – сказала Катенька. – Тут так прекрасно: как бы я хотела жить в этом доме! – Она понурилась. – Как жаль, что дядя Ионыч скоро захочет уехать, а перед уездом совершит что-то ужасное. – Она схватилась за голову. – Должна ли я предупредить дядю Марика и дедушку Пяткина? Но вдруг я предупрежу, а ничего и не должно было случиться и потому не случится; получается, я наведу черную сплетню на дядю Ионыча, а ведь ему и так в жизни тяжело пришлось! Разве имею я право привносить в суровую жизнь дяденьки еще одно суровое испытание? Не знаю, не знаю! – Она сжала виски. – Туман в голове, пропасть, темнота, и ширится она, и ширится, а я не знаю, что мне делать; не знаю, кто я и зачем и что происходит тоже не знаю…
Глава десятая
Марик пробегал мимо двери в гостиную, где у камина за кружкой горячего красного вина с корицей собрались дед, Ионыч и Федя. Услышал визгливый голос Ионыча:
– А что если твой внук на мою девку полезет?
– То есть как это – полезет? – удивился дед.
– Дык возраст у него подходящий, да и Катерина – девка хоть куда. – Ионыч сложил большой и указательный палец левой руки в кружок и, похотливо ухмыляясь, потыкал в кружок указательным пальцем правой руки. – И он ее тудом-сюдом! – Ионыч захохотал, довольный своей шуткой.
– Хоть и тяжко это признавать, но молодежь в наше время распущенная пошла. – Сокольничий горько вздохнул. – Прав ты, Ионыч, ох как прав…
– Ты плохо думаешь о моем внуке, почтенный, – сухо ответил дед. – Он девочку и пальцем не тронет.
Ионыч смиренно склонил голову:
– Придется поверить тебе, почтенный Пяткин; если тебе не верить, то кому вообще можно верить?
– В бога надо верить! – заявил Федя. – В священный Китеж-град! Тогда и горести уйдут; вера дух укрепляет, как ничто другое.
– Заткнись, Федор, – бросил Ионыч и впился зубами в горький шоколад.
– Не ссорьтесь, господа, – кротко попросил дед.
Ионыч заржал.
«Вот так свинья», – подумал Марик. Он едва сдержался, чтоб не войти в столовую и не высказать Ионычу всё, что он о нем думает. Марик даже схватился за дверную ручку, но повернуть так и не решился. Постоял пару секунд и пошел дальше, в пустой злобе сжав зубы.
Невдалеке, снаружи что-то громко хлопнуло; Марик аж подскочил. Тут же и рассмеялся над своим необоснованным страхом.
– Меньше, блин, всякие глупости думать надо! – сказал вслух.
– Это точно, – ответили из темноты скрипучим голосом: с Мариком будто дерево заговорило. – Меньше думай, больше ешь.
Марик вздрогнул:
– Кто это там?
– Это я там, а зовут меня Маленький Мертвец.
Мальчишка прижался к стене и выдавил:
– Что еще за Маленький Мертвец?
– Тот, про которого тебе Катенька рассказывала; который в колодце живет.
– А что ты тут делаешь? – Марик едва сдерживался, чтоб не застучать зубами – событие, по его мнению, с трудом вписывалось в знакомую реальность дедова дома.
– Невидимое платье шью, – сказал Маленький Мертвец. – Для Катенькиного неслучившегося бала.
– Платье?
– И хрустальные туфельки мастерю. – Маленький Мертвец вздохнул – словно дверью скрипнул. – Вот только умения не хватает: неровные туфельки выходят, с хрустальными заусеницами.
Марик набрался смелости и подошел к шкафу, из-под которого доносился голос. Постоял, собираясь с духом. Лег на живот, заглянул под шкаф: пыль и больше ничего. Хотя нет, постойте: в дальнем углу что-то темнеет, какая-то объемная бесформенная тень.
– Маленький Мертвец, это вы? – позвал Марик.
Маленький Мертвец не ответил. Марик сунул руку под шкаф и дотронулся пальцем до тени: холодная, металлическая. Он залез под шкаф с головой и вытащил старую игрушечную машинку с отвалившимися колесиками. Вот так тень! Не похоже на Маленького Мертвеца.
– Померещилось, блин, – прошептал Марик, откладывая игрушку на полку. – Впрочем, во время бури и не такое случается, – успокоил он себя. – Помнится, как-то тур из ангара выбрался и замерз, в сплошную ледышку превратился; так мертвецы его в качестве детской горки использовали, катались. Вот тогда жуть была, а это разве жуть? Это глюк, а не жуть.
Более не задерживаясь, Марик бегом отнес Катенькины вещи в сушилку и вернулся в свою комнату.
– Тук-тук. Я тут.
Катенька вздрогнула и обернулась.
– Отнес, блин, – буркнул Марик. Подошел к компутеру, стараясь держаться подальше от девочки, – он еще помнил нелепое предположение Ионыча – и спросил: – Нравится музыка?
– Очень нравится, дяденька.
Марик вздохнул:
– Это мне друзья по сети прислали. Очень старая музыка. Классический русский рок. Ты, наверно, не знаешь, что это такое…
Но Катенька знала и поспешила обрадовать Марика:
– Я знаю! Дядя Ионыч играл на гитаре старую музыку. Он говорил, что это классический русский рок.
– Серьезно?
Катенька тонко запела:
– «Я пытался уйти от охотников на мертвецов… я брал острую бритву и правил твой нос… моя жертвааааа… жертвааааааа моя…» Это припев, – объяснила Катенька. – Он повторяется несколько раз, для усиления смысла песни. Правда, смысла я не поняла, – призналась девочка, – но песня всё равно нравится: пусть и без смысла.
– Это Желтый Наутилус или как-то так, – сказал Марик. – Очень старая и жестокая песня, деду она не нравится, а мне – да. Мне кажется, блин, что она о наших серых. Я как-то видел, как мертвяк осколком стекла отрезал… – Марик осекся, виновато посмотрел на девочку. – Тебе это неинтересно, наверно. Мы-то к Снежной Пустыне близко, серые часто попадаются, привыкли к их выходкам. А у вас там, возле Лермонтовки, мертвяков, говорят, вообще нет. Цивилизация!
– Нет. – Катенька кивнула.
– Смотри, у меня Желтого Наутилуса много, тоже по сети переслали…
– А как это – «переслали по сети»? – спросила Катенька.
– Ну мой компутер соединен с другими компутерами посредством проводов и беспроводных сигналов в одну огромаднейшую компутерную сеть. И по этой сети можно пересылать друг другу что угодно: музыку, запахи, игрушки, осязательные эффекты, видюшки с приколами. А можно просто болтать.
– Ты можешь разговаривать с другими людьми через эту штуку? – удивилась Катенька. – Вот так чудо!
– Да какое там чудо, блин! Вот, смотри… – Марик нажал на кнопкодавке пару клавиш. В видеоящике появилось белое окошко в зеленой рамке. Внутри окошка располагалась колонка, состоявшая из разнообразных имен и кличек. – Видишь? Моя знакомая Drakonitsa в сети. Она из Лермонтовки: твоя соседка, считай. Хорошая, блин, девчонка, хоть и заносчивая чутка. Если хочешь, можем с ней поболтать.
– У нее такое странное имя?
– Это не имя, а ложноним. На самом деле ее зовут Оля Тер-Молодцова.
– Оля, – прошептала Катенька, до крови кусая мизинец. – Я запомню. Это, наверно, важно.
– Ну не так уж и важно, – пробормотал Марик. – А если начистоту, то совсем неважно: вся эта болтовня в сети бессмысленна. – Он нажал кнопку:
– Олька? Ты тут?
– Марик! – Катенька вздрогнула и обернулась, пытаясь понять, где прячется неизвестная девочка, голос которой она только что услышала. Но вот что удивительно: рядом не было никаких девочек!
Не сразу Катенька сообразила, что голос идет из звучалок компутера. Компутер каким-то непостижимым магическим образом превратил голос неизвестной девочки в разумное радио, которое не только произносит слова, но и может в прямом эфире отвечать на вопросы.
– Марик, братишко! Че да как? – воскликнула Drakonitsa.
– Намано всё. – Марик усмехнулся. – Вот, показываю знакомой сетку.
– Знакомой? Че за знакомая, почему я как всегда не в курсах? Ну-ка, знакомая, прояви себя!
– Здравствуйте, – вежливо поздоровалась Катенька с девчачьим радио. – Меня зовут Катя.
Drakonitsa захохотала:
– Приветище, подружко!
– Че да как, Олька? – спросил Марик. – И ваще?
– А че ты интересуешься?
– Да, блин, интересно.
– А че я должна отвечать?
– Да ни че!
– А че ты такой дерзкий?
– А вот так!
– И че?
– Вот че!
– Ха-ха!
– Че «хе-хе»?!
– Нихехе! Нихехе!
У Катеньки голова пошла кругом: она совершенно не понимала, о чем говорят Марик и Drakonitsa. Видимо, подумала Катенька, их речи слишком умны для меня; подожду, может, перейдут на язык попроще.
– У нас тут буря, – сказала, наконец, Drakonitsa. – Родаки сидят у телеящика и трясутся от страха, как трусливые мохноклюи. – Она захохотала. – А мне пофигу! Если захочу, паду гулять по крышам, как кошко! И никто меня не остановит, если че!
Марик бросил взгляд на зарешеченное окошко, расположенное под потолком. Снежная буря лепила на стекло символы новой власти – хаотичной власти разбушевавшейся стихии. Среди снежинок вспыхивали и гасли злые синие искры.
– Я б на твоем месте не стал выходить из дома, – сказал Марик. – В такую погоду даже я не рискну – в клочки порвет.
– Ну да, как я забыла про нашего смелого погонщика туров! – Drakonitsa захохотала. – Если ты не падешь, то никто не падет! Куда мне до тебя, п-п-плин!
– Зря ты, Олька, – мягко сказал Марик. – Я ж о тебе забочусь, а ниче-то там.
– Лана, сорьки, – буркнула Drakonitsa. – Я с родителями погавкалась, че-то настроение нулевое… не хотела тя обидеть, Маричек, прости засранку.
– Да ниче.
– А откуда твое подружко взялось? Эй, Катюха, ты откудова такая правильная на Марикову голову свалилась?
Катенька понурилась.
– Не доставай ее, Олька, – поспешно вмешался Марик. – Она жила на ферме возле Лермонтовки, всего боится.
– Ферма? – Drakonitsa задумалась. – Цыплячья, штоле? Че за ферма, почему я как всегда не в курсах?
– Большой серый дом, – прошептала Катенька. – Из северного окна видно черные пятна на горизонте, черные линии и холодные черные огни.
Она обняла себя за плечи:
– Наверно, это и есть Лермонтовка.
Drakonitsa долго молчала.
– Как-то ты странно говоришь, будто не по-русски или чё там, – настороженно сказала она. – А че, ты в Лермонтовке ни разу не была или чё?
– Нет.
– А чё так? Там же, наверно, час езды на драндуплете. Или даже меньше. Или че?
Катенька молчала.
– Але, гараж!
– Олька! – Марик нахмурился. – Девчонка черт знает скока жила без общения. Не доставай ее.
– Тоже мне, прынц на белом коне! – Drakonitsa фыркнула. – Ферма на севере… – Она постучала пальцами. – Чета я слышала недавно про ферму на севере или че там… не знаю тока про твою или че ваще… в новостях чета было. Ща вспомн…
Что-то загремело неподалеку, ударило по ушам ватными молотками и резко стихло – будто радио выключили.
Drakonitsa замолчала.
– Ну вот и всё, – грустно сказал Марик, нажимая клавиши. Катеньке показалось, что кнопкодавка вместе с громом испустила свой маленький пластмассовый дух.
– Случилось что-то ужасное, дяденька? – испуганно спросила девочка.
Марик улыбнулся:
– Ничего особенно ужасного. Буря, блин. Снег вспучило где-то у Камней из-за перепада температур. Искры метров на сто вверх поднялись и зафигачили радиоволны или че там; несколько часов доступа в сеть не будет.
– Очень жалко, – прошептала Катенька. – Мне понравилось слышать голос тетеньки.
– Да какой, блин, тетеньки? – Марик раздраженно ударил манипуляшкой по столешнице. – Ты чего, блин, несешь? Она твоя ровесница, может, чутка старше. Кто тебя научил так говорить? Этот твой грязный турище… как его там… Ионыч?
Катенька покраснела:
– Не говори так про дядю Ионыча! – Ее глаза засверкали ярче драгоценных каменьев. – Ты ничего не знаешь о нем! Дяденька хороший, заботится обо мне!
Марик долго смотрел на девочку, удивленный произошедшей с ней переменой: казалось, еще немного, и она кинется на него с кулаками.
– Ладно, – сказал Марик. – Прости или чё там.
Катенька опустила руки. Марик коснулся ее щеки кончиком пальца. Девочка вздрогнула. Марик провел пальцем по свежей царапине:
– А что если твой внук на мою девку полезет?
– То есть как это – полезет? – удивился дед.
– Дык возраст у него подходящий, да и Катерина – девка хоть куда. – Ионыч сложил большой и указательный палец левой руки в кружок и, похотливо ухмыляясь, потыкал в кружок указательным пальцем правой руки. – И он ее тудом-сюдом! – Ионыч захохотал, довольный своей шуткой.
– Хоть и тяжко это признавать, но молодежь в наше время распущенная пошла. – Сокольничий горько вздохнул. – Прав ты, Ионыч, ох как прав…
– Ты плохо думаешь о моем внуке, почтенный, – сухо ответил дед. – Он девочку и пальцем не тронет.
Ионыч смиренно склонил голову:
– Придется поверить тебе, почтенный Пяткин; если тебе не верить, то кому вообще можно верить?
– В бога надо верить! – заявил Федя. – В священный Китеж-град! Тогда и горести уйдут; вера дух укрепляет, как ничто другое.
– Заткнись, Федор, – бросил Ионыч и впился зубами в горький шоколад.
– Не ссорьтесь, господа, – кротко попросил дед.
Ионыч заржал.
«Вот так свинья», – подумал Марик. Он едва сдержался, чтоб не войти в столовую и не высказать Ионычу всё, что он о нем думает. Марик даже схватился за дверную ручку, но повернуть так и не решился. Постоял пару секунд и пошел дальше, в пустой злобе сжав зубы.
Невдалеке, снаружи что-то громко хлопнуло; Марик аж подскочил. Тут же и рассмеялся над своим необоснованным страхом.
– Меньше, блин, всякие глупости думать надо! – сказал вслух.
– Это точно, – ответили из темноты скрипучим голосом: с Мариком будто дерево заговорило. – Меньше думай, больше ешь.
Марик вздрогнул:
– Кто это там?
– Это я там, а зовут меня Маленький Мертвец.
Мальчишка прижался к стене и выдавил:
– Что еще за Маленький Мертвец?
– Тот, про которого тебе Катенька рассказывала; который в колодце живет.
– А что ты тут делаешь? – Марик едва сдерживался, чтоб не застучать зубами – событие, по его мнению, с трудом вписывалось в знакомую реальность дедова дома.
– Невидимое платье шью, – сказал Маленький Мертвец. – Для Катенькиного неслучившегося бала.
– Платье?
– И хрустальные туфельки мастерю. – Маленький Мертвец вздохнул – словно дверью скрипнул. – Вот только умения не хватает: неровные туфельки выходят, с хрустальными заусеницами.
Марик набрался смелости и подошел к шкафу, из-под которого доносился голос. Постоял, собираясь с духом. Лег на живот, заглянул под шкаф: пыль и больше ничего. Хотя нет, постойте: в дальнем углу что-то темнеет, какая-то объемная бесформенная тень.
– Маленький Мертвец, это вы? – позвал Марик.
Маленький Мертвец не ответил. Марик сунул руку под шкаф и дотронулся пальцем до тени: холодная, металлическая. Он залез под шкаф с головой и вытащил старую игрушечную машинку с отвалившимися колесиками. Вот так тень! Не похоже на Маленького Мертвеца.
– Померещилось, блин, – прошептал Марик, откладывая игрушку на полку. – Впрочем, во время бури и не такое случается, – успокоил он себя. – Помнится, как-то тур из ангара выбрался и замерз, в сплошную ледышку превратился; так мертвецы его в качестве детской горки использовали, катались. Вот тогда жуть была, а это разве жуть? Это глюк, а не жуть.
Более не задерживаясь, Марик бегом отнес Катенькины вещи в сушилку и вернулся в свою комнату.
– Тук-тук. Я тут.
Катенька вздрогнула и обернулась.
– Отнес, блин, – буркнул Марик. Подошел к компутеру, стараясь держаться подальше от девочки, – он еще помнил нелепое предположение Ионыча – и спросил: – Нравится музыка?
– Очень нравится, дяденька.
Марик вздохнул:
– Это мне друзья по сети прислали. Очень старая музыка. Классический русский рок. Ты, наверно, не знаешь, что это такое…
Но Катенька знала и поспешила обрадовать Марика:
– Я знаю! Дядя Ионыч играл на гитаре старую музыку. Он говорил, что это классический русский рок.
– Серьезно?
Катенька тонко запела:
– «Я пытался уйти от охотников на мертвецов… я брал острую бритву и правил твой нос… моя жертвааааа… жертвааааааа моя…» Это припев, – объяснила Катенька. – Он повторяется несколько раз, для усиления смысла песни. Правда, смысла я не поняла, – призналась девочка, – но песня всё равно нравится: пусть и без смысла.
– Это Желтый Наутилус или как-то так, – сказал Марик. – Очень старая и жестокая песня, деду она не нравится, а мне – да. Мне кажется, блин, что она о наших серых. Я как-то видел, как мертвяк осколком стекла отрезал… – Марик осекся, виновато посмотрел на девочку. – Тебе это неинтересно, наверно. Мы-то к Снежной Пустыне близко, серые часто попадаются, привыкли к их выходкам. А у вас там, возле Лермонтовки, мертвяков, говорят, вообще нет. Цивилизация!
– Нет. – Катенька кивнула.
– Смотри, у меня Желтого Наутилуса много, тоже по сети переслали…
– А как это – «переслали по сети»? – спросила Катенька.
– Ну мой компутер соединен с другими компутерами посредством проводов и беспроводных сигналов в одну огромаднейшую компутерную сеть. И по этой сети можно пересылать друг другу что угодно: музыку, запахи, игрушки, осязательные эффекты, видюшки с приколами. А можно просто болтать.
– Ты можешь разговаривать с другими людьми через эту штуку? – удивилась Катенька. – Вот так чудо!
– Да какое там чудо, блин! Вот, смотри… – Марик нажал на кнопкодавке пару клавиш. В видеоящике появилось белое окошко в зеленой рамке. Внутри окошка располагалась колонка, состоявшая из разнообразных имен и кличек. – Видишь? Моя знакомая Drakonitsa в сети. Она из Лермонтовки: твоя соседка, считай. Хорошая, блин, девчонка, хоть и заносчивая чутка. Если хочешь, можем с ней поболтать.
– У нее такое странное имя?
– Это не имя, а ложноним. На самом деле ее зовут Оля Тер-Молодцова.
– Оля, – прошептала Катенька, до крови кусая мизинец. – Я запомню. Это, наверно, важно.
– Ну не так уж и важно, – пробормотал Марик. – А если начистоту, то совсем неважно: вся эта болтовня в сети бессмысленна. – Он нажал кнопку:
– Олька? Ты тут?
– Марик! – Катенька вздрогнула и обернулась, пытаясь понять, где прячется неизвестная девочка, голос которой она только что услышала. Но вот что удивительно: рядом не было никаких девочек!
Не сразу Катенька сообразила, что голос идет из звучалок компутера. Компутер каким-то непостижимым магическим образом превратил голос неизвестной девочки в разумное радио, которое не только произносит слова, но и может в прямом эфире отвечать на вопросы.
– Марик, братишко! Че да как? – воскликнула Drakonitsa.
– Намано всё. – Марик усмехнулся. – Вот, показываю знакомой сетку.
– Знакомой? Че за знакомая, почему я как всегда не в курсах? Ну-ка, знакомая, прояви себя!
– Здравствуйте, – вежливо поздоровалась Катенька с девчачьим радио. – Меня зовут Катя.
Drakonitsa захохотала:
– Приветище, подружко!
– Че да как, Олька? – спросил Марик. – И ваще?
– А че ты интересуешься?
– Да, блин, интересно.
– А че я должна отвечать?
– Да ни че!
– А че ты такой дерзкий?
– А вот так!
– И че?
– Вот че!
– Ха-ха!
– Че «хе-хе»?!
– Нихехе! Нихехе!
У Катеньки голова пошла кругом: она совершенно не понимала, о чем говорят Марик и Drakonitsa. Видимо, подумала Катенька, их речи слишком умны для меня; подожду, может, перейдут на язык попроще.
– У нас тут буря, – сказала, наконец, Drakonitsa. – Родаки сидят у телеящика и трясутся от страха, как трусливые мохноклюи. – Она захохотала. – А мне пофигу! Если захочу, паду гулять по крышам, как кошко! И никто меня не остановит, если че!
Марик бросил взгляд на зарешеченное окошко, расположенное под потолком. Снежная буря лепила на стекло символы новой власти – хаотичной власти разбушевавшейся стихии. Среди снежинок вспыхивали и гасли злые синие искры.
– Я б на твоем месте не стал выходить из дома, – сказал Марик. – В такую погоду даже я не рискну – в клочки порвет.
– Ну да, как я забыла про нашего смелого погонщика туров! – Drakonitsa захохотала. – Если ты не падешь, то никто не падет! Куда мне до тебя, п-п-плин!
– Зря ты, Олька, – мягко сказал Марик. – Я ж о тебе забочусь, а ниче-то там.
– Лана, сорьки, – буркнула Drakonitsa. – Я с родителями погавкалась, че-то настроение нулевое… не хотела тя обидеть, Маричек, прости засранку.
– Да ниче.
– А откуда твое подружко взялось? Эй, Катюха, ты откудова такая правильная на Марикову голову свалилась?
Катенька понурилась.
– Не доставай ее, Олька, – поспешно вмешался Марик. – Она жила на ферме возле Лермонтовки, всего боится.
– Ферма? – Drakonitsa задумалась. – Цыплячья, штоле? Че за ферма, почему я как всегда не в курсах?
– Большой серый дом, – прошептала Катенька. – Из северного окна видно черные пятна на горизонте, черные линии и холодные черные огни.
Она обняла себя за плечи:
– Наверно, это и есть Лермонтовка.
Drakonitsa долго молчала.
– Как-то ты странно говоришь, будто не по-русски или чё там, – настороженно сказала она. – А че, ты в Лермонтовке ни разу не была или чё?
– Нет.
– А чё так? Там же, наверно, час езды на драндуплете. Или даже меньше. Или че?
Катенька молчала.
– Але, гараж!
– Олька! – Марик нахмурился. – Девчонка черт знает скока жила без общения. Не доставай ее.
– Тоже мне, прынц на белом коне! – Drakonitsa фыркнула. – Ферма на севере… – Она постучала пальцами. – Чета я слышала недавно про ферму на севере или че там… не знаю тока про твою или че ваще… в новостях чета было. Ща вспомн…
Что-то загремело неподалеку, ударило по ушам ватными молотками и резко стихло – будто радио выключили.
Drakonitsa замолчала.
– Ну вот и всё, – грустно сказал Марик, нажимая клавиши. Катеньке показалось, что кнопкодавка вместе с громом испустила свой маленький пластмассовый дух.
– Случилось что-то ужасное, дяденька? – испуганно спросила девочка.
Марик улыбнулся:
– Ничего особенно ужасного. Буря, блин. Снег вспучило где-то у Камней из-за перепада температур. Искры метров на сто вверх поднялись и зафигачили радиоволны или че там; несколько часов доступа в сеть не будет.
– Очень жалко, – прошептала Катенька. – Мне понравилось слышать голос тетеньки.
– Да какой, блин, тетеньки? – Марик раздраженно ударил манипуляшкой по столешнице. – Ты чего, блин, несешь? Она твоя ровесница, может, чутка старше. Кто тебя научил так говорить? Этот твой грязный турище… как его там… Ионыч?
Катенька покраснела:
– Не говори так про дядю Ионыча! – Ее глаза засверкали ярче драгоценных каменьев. – Ты ничего не знаешь о нем! Дяденька хороший, заботится обо мне!
Марик долго смотрел на девочку, удивленный произошедшей с ней переменой: казалось, еще немного, и она кинется на него с кулаками.
– Ладно, – сказал Марик. – Прости или чё там.
Катенька опустила руки. Марик коснулся ее щеки кончиком пальца. Девочка вздрогнула. Марик провел пальцем по свежей царапине: