Страница:
Машины миновали распахнутые настежь ворота и подъехали к старинному особняку, вся площадка перед которым была заставлена роскошными лимузинами. Едва остановились, как кто-то услужливый снаружи рванул на себя дверцу.
– Идемте, – сказал Григорьев и учтиво протянул своей спутнице руку.
Он был идеально гладко выбрит. Почему-то именно это бросилось Инге в глаза.
Прошли мимо скучающих охранников, миновали большой зал, а когда перед ними распахнули двери, ведущие в глубину здания, Инга даже остановилась от неожиданности: зал, еще более просторный, чем тот, который они только что миновали, был залит светом. Несколько больших хрустальных люстр казались сверкающими гроздьями. Витрины, расположенные вдоль стен, имели собственную подсветку, и там что-то сверкало и переливалось.
Инга даже не сразу поняла, что это и есть знаменитая коллекция Решье, ради которой они с Григорьевым сюда и прибыли.
Людей в зале было много. Холеные, хорошо одетые мужчины со своими прекрасными спутницами переходили от витрины к витрине. Выставленные образцы обсуждались вполголоса, и оттого в зале стоял какой-то монотонный гул, в котором было не разобрать слов. Некоторых из присутствующих Инга знала, видела неоднократно по телевизору, и от близости этих известных всей стране людей она несколько растерялась и сникла, чувствуя себя чужой. Григорьева сразу приметили, подходили, здоровались, перебрасывались ничего не значащими фразами. Почти все отмечали исключительные оригинальность и богатство коллекции. Даже для этих людей, казавшихся Инге всемогущими, выставка представлялась событием неординарным.
– Приступим? – предложил Григорьев.
Инга по-прежнему шла с ним под руку, но это его, казалось, нисколько не смущало.
Они обошли зал кругом, останавливаясь перед каждой витриной. Такой красоты Инге еще не доводилось видеть. Не было ни одной вещи, мимо которой можно было бы пройти спокойно. Григорьев, похоже, заметил состояние своей спутницы, произнес вполголоса:
– Выбрать будет непросто, а?
– Да, – кивнула Инга.
Она сохраняла спокойное выражение лица, но чувствовала себя растерянной.
– Это все продается?
– Любую вещь можно купить.
– Почему же не указана цена?
Григорьев едва заметно улыбнулся:
– Цена важна в гастрономе, Инга. Здесь же в первую очередь обращают внимание на красоту изделия. Все остальное вторично.
Он произнес это поучающе, но Инга нисколько не обиделась – признавала за ним это право.
К ним подошел Бородин. Инга смутилась, но, как оказалось, напрасно – Бородин вел себя так, будто ничего странного в появлении Инги здесь не было, и даже не взглянул на нее.
– Как тебе выставка? – поинтересовался Григорьев.
– Решье дело знает, – уважительно ответил Бородин.
– Ты был у Морозова?
– Каждый день к нему хожу.
– Помогает?
– Кажется, да.
– Я же говорил тебе – Каспаров. Все умеет.
– Хороший специалист, – подтвердил Бородин.
– Он когда-то работал в КГБ. Туда дураков не брали.
– В КГБ? – вскинулся Бородин.
– Да. У них там была какая-то программа, жутко секретная, как раз по его специальности. Только он не любит об этом рассказывать.
– Но сейчас он там не работает?
– Нет. Там все развалилось – и он ушел. Я по своим каналам его проверял, но так ничего и не раскопал.
– А что ты хотел раскопать?
– Интересно все-таки, чем там человек занимался.
– Так спроси.
– У кого?
– У него самого.
– Не расскажет! – засмеялся Григорьев. – Что-то там такое было, о чем он никак не хочет вспоминать.
Он вдруг обернулся к Инге и сказал, все еще смеясь:
– Вы пока побудьте одна, пожалуйста. А мы с Андреем Алексеевичем поговорим.
И опять Бородин лишь скользнул по Инге взглядом, будто ее не узнавал. И только когда она отошла в сторону, сказал негромко:
– Ты все-таки ее клеишь?
– Жалко девку, пропадает.
– Зато с тобой не пропадет, – язвительно усмехнулся Бородин.
– А что? – обиделся Григорьев. – Она же жизни не видит. Еще пяток годков пройдет, она постареет и никто на нее не взглянет даже. Так что пусть моментом пользуется.
– Благодетель! – саркастически резюмировал Бородин.
– А ты не язви! Я не виноват, что ты на нее не реагируешь.
И вдруг разговор сам собою сломался, возникла секундная пауза, и сразу, без перехода, Григорьев заговорил о главном, из-за чего и отправил Ингу прогуляться:
– Комплексы уже готовы, Андрей. Со дня на день их будут отправлять.
– Что от меня нужно?
– Действовать! Очень быстро! Желающих поучаствовать много, рыщут вокруг, аки волки голодные, клацают зубами…
– Не съедят? – озаботился Бородин.
– Съедят, если быстро не обернемся. Так что не зевай, Андрюша.
– За мной задержки не будет.
Помолчали, думая каждый о своем.
– Ладно, иди к Инге, – сказал Бородин. – Скучает.
– А ты не ревнуй.
– Я не ревную.
– Ну и хорошо.
– Но тебе придется ее забрать.
– Куда?
– Да куда хочешь. Я ее уволю.
– Почему? – изумился Григорьев.
– Просто уволю – и все.
– Я тебе уволю! – погрозил пальцем Григорьев. – Пусть работает.
– Она не будет справляться с обязанностями.
– Почему?
– Бессонные ночи, то да се…
– Это будет очень редко, – пообещал Григорьев.
– Что будет редко?
– Ее бессонные ночи. Я не буду с ней встречаться слишком часто, иначе меня жена из дома выгонит.
– То-то же…
– Обещаю, – сказал Григорьев. – Раз в неделю, а больше – ни-ни.
– Ну и жизнь, – притворно вздохнул Бородин. – Он с ней спит, а я ей плачу зарплату.
Григорьев вернулся к своей спутнице.
– Что-нибудь стоящее нашли, Инга?
– А вам самому что-нибудь понравилось?
– Да, кулон. Вон в той витрине.
– Такой, овальный, да? С голубым камнем?
– Да.
– И мне он понравился.
– Значит, у нас с вами вкусы совпадают, и мне это нравится, потому что ваш вкус, Инга, безупречен, – мягко стелил Григорьев.
Кулон и вправду был хорош. Небольшой и искусно выделанный, в его блеске таилась какая-то тайна. Григорьев жестом подозвал одного из молчаливых парней, слоняющихся по залу со скучающим видом. Инга поначалу приняла этих людей за охранников.
– Я хочу купить вот эту вещь, – сказал Григорьев и ткнул пальцем в пуленепробиваемое стекло витрины. Его палец был такой же значительный и холеный, как и сам хозяин.
Парень коротко кивнул, предложил:
– Пройдемте в соседний зал, там оформляют покупки.
И опять Григорьев оставил Ингу одну, но на этот раз она пробыла в одиночестве совсем недолго. Кто-то тронул ее за локоть, она поспешно обернулась и увидела Эллу.
– Надо же! – сказала Элла. – Не видеться целых два года, чтобы в конце концов встретиться на таком мероприятии.
У нее был все такой же ищущий и цепкий взгляд.
– Кто это с тобой был? – спросила Элла. – Уж не Григорьев ли?
Инга хотела ответить, что она здесь случайно, что ее просто попросили помочь, а вообще она с Григорьевым едва знакома, но ничего этого она не сказала, потому что Элла закатила глаза и произнесла с чувством:
– Ну ты даешь, подруга! Григорьев – это тебе не мальчики-студентики. Григорьев – это ого-го!
В ее голосе было столько неподдельного восхищения, что у Инги вмиг пропало желание что-либо объяснять, она лишь зарделась и повела плечами – вот такие мы, мол. Элла всегда была девочкой с понятием и толк в мужиках знала, и если уж она поставила кому-то пять баллов, то это всерьез.
– Ты с ним недавно, – сказала Элла.
Это даже не был вопрос, просто констатация факта.
– Все-то ты знаешь, – улыбнулась Инга.
– Просто я видела его недавно, и он был не с тобой, – раскрыла секрет собственной осведомленности Элла.
– Может быть, это была его жена?
– Я видела его на фестивале в Канне. Какой дурак потащится в Канн с собственной женой?
– Так ты до сих пор не замужем?
– Угадала!
– Это очень просто.
– Неужели?
– Ты была в Канне, но мужчины ведь не возят туда своих жен. Значит, тебя возил друг?
– Умнеешь! – засмеялась Элла. – Набираешься опыта! Все схватываешь на лету.
– Взрослеем.
– Оно и видно.
Подошел Григорьев. Элла привычно изобразила кротость на лице. Цену этой кротости Инга знала, поэтому прощально кивнула подруге и потянула Григорьева прочь.
– Кто это? – осведомился Григорьев, даже оглянулся.
– Так, подруга.
Григорьев извлек из кармана небольшую коробочку, открыл крышку. Кулон лежал на черной бархатной подушечке и сейчас казался еще более роскошным, чем виделся на витрине.
– Чудесный подарок.
– Вы любите золото, Инга?
– Не само золото. Меня привлекает красота, изящество самой вещи.
Григорьев кивнул, будто и не ожидал иного ответа.
Спустились к машине. Охранники Григорьева, на этот раз пряча свои автоматы под пиджаками, предусмотрительно распахнули дверцы с обеих сторон машины.
Когда Григорьев и Инга оказались в машине, министр вдруг протянул к своей спутнице руку, сжатую в кулак, а когда он разжал, Инга увидела золотую цепочку – очень тонкую и очень красивую.
– Я хочу поблагодарить вас…
– За что? – растерялась Инга.
– За то, что вы уделили мне толику своего драгоценного времени.
Она ничего не успела ответить, как вдруг Григорьев быстрым движением надел цепочку ей на шею, прямо через голову. Она хотела сказать, что не может принять столь дорогой подарок, ведь эта цепочка явно из коллекции Решье, а значит, стоит много-много долларов, и вообще она не привыкла к дорогим подаркам от мужчин, потому что принять такой подарок – это уже будто взять на себя какое-то обязательство, что-то пообещать, пусть даже и без слов. И едва она об этом подумала, как вдруг мысль – поначалу пугающая – пришла ей в голову. Она, еще не веря, подняла глаза, пытаясь прочесть ответ на лице своего спутника, а Григорьев вдруг сказал, будто только что это решив про себя:
– У меня сегодня деловой ужин. Как я мог забыть! Не составите мне компанию?
– Я? – зачем-то переспросила Инга, уже поняв, что обо всем она догадалась правильно – и о цепочке этой, и о том, что последует далее.
– Да. Вот если бы вы были сегодня со мной вечером, – сказал Григорьев почти мечтательным голосом, но его глаза смотрели холодно и испытующе. – Негоже мне появляться на ужине без спутницы. Вы не переживайте, хорошая компания. Посол одной очень небедной страны и двое бизнесменов из тех же краев.
Инга хотела спросить, не могла ли бы вместо нее поехать жена Григорьева, но поняла, как глупо прозвучат ее слова, и вовремя прикусила язык. Она могла сделать одно из двух: вернуть цепочку и отказаться, сославшись на что угодно, или же согласиться. Там, в той жизни, куда ее приглашает Григорьев, мужчины покупают своим женщинам кулоны из коллекции Решье, там ездят в Канн, обедают только в ресторанах, там есть много такого, чего Инга еще не знает и никогда не узнает, если откажется сейчас, в эту самую минуту. Ей предоставили шанс, который раз в жизни только и выпадает, и что она теряет? Ничего, ровным счетом ничего. А Григорьев все смотрел на нее молча и требовательно, ждал ответа, ждал ее «да». Ах, как это хорошо – видеть, что от твоего решения что-то зависит, и когда Григорьев уже совсем потерял терпение, в тот самый последний миг, за которым уже ничего не будет, когда уже поздно что-то решать, Инга сказала будто в раздумье:
– У меня сегодня свободный вечер вообще-то.
Черта с два он был у нее свободный, ее ждал этот двухметровый самец из банка, но сегодня у него ничего не выгорит, отдыхай, парниша, вот эта ее фраза – это и было ее «да». Григорьев кивнул удовлетворительно и завел двигатель.
– Сейчас заедем в одно место, – сказал он. – Там можно переодеться, подготовиться к вечеринке.
Всю дорогу ехали молча. Оказались где-то в пригороде, вдоль дороги тянулись высокие заборы. За запертыми наглухо воротами, казалось, не было жизни. Перед одними из ворот Григорьев притормозил, а когда те распахнулись – быстро и бесшумно, – Инга увидела спрятавшийся в глубине парка особняк. Сводчатые окна и крыша под красной черепицей. Клумба с розами. Ажурные светильники вдоль асфальтированной аллеи.
Подъехали к центральному входу. Никто не вышел из дома, словно никого и не было здесь. Охранники остались в машине.
В доме было тихо. В вазах стояли свежесрезанные цветы. Просторные комнаты. Хрустальные люстры свисают с потолка и отражаются в натертом до зеркального блеска паркете. Здесь никто не жил, Инга готова была поклясться, что в доме нет запаха жизни.
– Мы выезжаем через два часа, – сказал Григорьев. – Так что можем немного расслабиться и отдохнуть.
Из холодильника он достал шампанское и несколько апельсинов. Сам разлил шампанское в два фужера.
– За знакомство! – предложил тост на правах хозяина.
Между первым и вторым тостом – а это заняло совсем немного времени – он предложил перейти на «ты», второй тост был за Ингу. Она даже не заметила, как Григорьев оказался сидящим рядом с ней на диване, а когда он опрокинул ее на спину, с удивлением подумала, как поспешно мужчины требуют платы за свои подарки. Она не хотела сопротивляться, потому что все уже для себя решила. Только одна мысль ей не давала покоя – как мог Григорьев потратить столько денег на эту цепочку, еще не зная, скажет ли она, Инга, «да». И еще она не могла вспомнить, в какой именно витрине эта цепочка лежала и как она могла ее не заметить.
Она и не могла видеть эту цепочку в витрине. Григорьев купил ее накануне в ювелирном, и обошлась она ему в неполные сто долларов.
10
11
12
– Идемте, – сказал Григорьев и учтиво протянул своей спутнице руку.
Он был идеально гладко выбрит. Почему-то именно это бросилось Инге в глаза.
Прошли мимо скучающих охранников, миновали большой зал, а когда перед ними распахнули двери, ведущие в глубину здания, Инга даже остановилась от неожиданности: зал, еще более просторный, чем тот, который они только что миновали, был залит светом. Несколько больших хрустальных люстр казались сверкающими гроздьями. Витрины, расположенные вдоль стен, имели собственную подсветку, и там что-то сверкало и переливалось.
Инга даже не сразу поняла, что это и есть знаменитая коллекция Решье, ради которой они с Григорьевым сюда и прибыли.
Людей в зале было много. Холеные, хорошо одетые мужчины со своими прекрасными спутницами переходили от витрины к витрине. Выставленные образцы обсуждались вполголоса, и оттого в зале стоял какой-то монотонный гул, в котором было не разобрать слов. Некоторых из присутствующих Инга знала, видела неоднократно по телевизору, и от близости этих известных всей стране людей она несколько растерялась и сникла, чувствуя себя чужой. Григорьева сразу приметили, подходили, здоровались, перебрасывались ничего не значащими фразами. Почти все отмечали исключительные оригинальность и богатство коллекции. Даже для этих людей, казавшихся Инге всемогущими, выставка представлялась событием неординарным.
– Приступим? – предложил Григорьев.
Инга по-прежнему шла с ним под руку, но это его, казалось, нисколько не смущало.
Они обошли зал кругом, останавливаясь перед каждой витриной. Такой красоты Инге еще не доводилось видеть. Не было ни одной вещи, мимо которой можно было бы пройти спокойно. Григорьев, похоже, заметил состояние своей спутницы, произнес вполголоса:
– Выбрать будет непросто, а?
– Да, – кивнула Инга.
Она сохраняла спокойное выражение лица, но чувствовала себя растерянной.
– Это все продается?
– Любую вещь можно купить.
– Почему же не указана цена?
Григорьев едва заметно улыбнулся:
– Цена важна в гастрономе, Инга. Здесь же в первую очередь обращают внимание на красоту изделия. Все остальное вторично.
Он произнес это поучающе, но Инга нисколько не обиделась – признавала за ним это право.
К ним подошел Бородин. Инга смутилась, но, как оказалось, напрасно – Бородин вел себя так, будто ничего странного в появлении Инги здесь не было, и даже не взглянул на нее.
– Как тебе выставка? – поинтересовался Григорьев.
– Решье дело знает, – уважительно ответил Бородин.
– Ты был у Морозова?
– Каждый день к нему хожу.
– Помогает?
– Кажется, да.
– Я же говорил тебе – Каспаров. Все умеет.
– Хороший специалист, – подтвердил Бородин.
– Он когда-то работал в КГБ. Туда дураков не брали.
– В КГБ? – вскинулся Бородин.
– Да. У них там была какая-то программа, жутко секретная, как раз по его специальности. Только он не любит об этом рассказывать.
– Но сейчас он там не работает?
– Нет. Там все развалилось – и он ушел. Я по своим каналам его проверял, но так ничего и не раскопал.
– А что ты хотел раскопать?
– Интересно все-таки, чем там человек занимался.
– Так спроси.
– У кого?
– У него самого.
– Не расскажет! – засмеялся Григорьев. – Что-то там такое было, о чем он никак не хочет вспоминать.
Он вдруг обернулся к Инге и сказал, все еще смеясь:
– Вы пока побудьте одна, пожалуйста. А мы с Андреем Алексеевичем поговорим.
И опять Бородин лишь скользнул по Инге взглядом, будто ее не узнавал. И только когда она отошла в сторону, сказал негромко:
– Ты все-таки ее клеишь?
– Жалко девку, пропадает.
– Зато с тобой не пропадет, – язвительно усмехнулся Бородин.
– А что? – обиделся Григорьев. – Она же жизни не видит. Еще пяток годков пройдет, она постареет и никто на нее не взглянет даже. Так что пусть моментом пользуется.
– Благодетель! – саркастически резюмировал Бородин.
– А ты не язви! Я не виноват, что ты на нее не реагируешь.
И вдруг разговор сам собою сломался, возникла секундная пауза, и сразу, без перехода, Григорьев заговорил о главном, из-за чего и отправил Ингу прогуляться:
– Комплексы уже готовы, Андрей. Со дня на день их будут отправлять.
– Что от меня нужно?
– Действовать! Очень быстро! Желающих поучаствовать много, рыщут вокруг, аки волки голодные, клацают зубами…
– Не съедят? – озаботился Бородин.
– Съедят, если быстро не обернемся. Так что не зевай, Андрюша.
– За мной задержки не будет.
Помолчали, думая каждый о своем.
– Ладно, иди к Инге, – сказал Бородин. – Скучает.
– А ты не ревнуй.
– Я не ревную.
– Ну и хорошо.
– Но тебе придется ее забрать.
– Куда?
– Да куда хочешь. Я ее уволю.
– Почему? – изумился Григорьев.
– Просто уволю – и все.
– Я тебе уволю! – погрозил пальцем Григорьев. – Пусть работает.
– Она не будет справляться с обязанностями.
– Почему?
– Бессонные ночи, то да се…
– Это будет очень редко, – пообещал Григорьев.
– Что будет редко?
– Ее бессонные ночи. Я не буду с ней встречаться слишком часто, иначе меня жена из дома выгонит.
– То-то же…
– Обещаю, – сказал Григорьев. – Раз в неделю, а больше – ни-ни.
– Ну и жизнь, – притворно вздохнул Бородин. – Он с ней спит, а я ей плачу зарплату.
Григорьев вернулся к своей спутнице.
– Что-нибудь стоящее нашли, Инга?
– А вам самому что-нибудь понравилось?
– Да, кулон. Вон в той витрине.
– Такой, овальный, да? С голубым камнем?
– Да.
– И мне он понравился.
– Значит, у нас с вами вкусы совпадают, и мне это нравится, потому что ваш вкус, Инга, безупречен, – мягко стелил Григорьев.
Кулон и вправду был хорош. Небольшой и искусно выделанный, в его блеске таилась какая-то тайна. Григорьев жестом подозвал одного из молчаливых парней, слоняющихся по залу со скучающим видом. Инга поначалу приняла этих людей за охранников.
– Я хочу купить вот эту вещь, – сказал Григорьев и ткнул пальцем в пуленепробиваемое стекло витрины. Его палец был такой же значительный и холеный, как и сам хозяин.
Парень коротко кивнул, предложил:
– Пройдемте в соседний зал, там оформляют покупки.
И опять Григорьев оставил Ингу одну, но на этот раз она пробыла в одиночестве совсем недолго. Кто-то тронул ее за локоть, она поспешно обернулась и увидела Эллу.
– Надо же! – сказала Элла. – Не видеться целых два года, чтобы в конце концов встретиться на таком мероприятии.
У нее был все такой же ищущий и цепкий взгляд.
– Кто это с тобой был? – спросила Элла. – Уж не Григорьев ли?
Инга хотела ответить, что она здесь случайно, что ее просто попросили помочь, а вообще она с Григорьевым едва знакома, но ничего этого она не сказала, потому что Элла закатила глаза и произнесла с чувством:
– Ну ты даешь, подруга! Григорьев – это тебе не мальчики-студентики. Григорьев – это ого-го!
В ее голосе было столько неподдельного восхищения, что у Инги вмиг пропало желание что-либо объяснять, она лишь зарделась и повела плечами – вот такие мы, мол. Элла всегда была девочкой с понятием и толк в мужиках знала, и если уж она поставила кому-то пять баллов, то это всерьез.
– Ты с ним недавно, – сказала Элла.
Это даже не был вопрос, просто констатация факта.
– Все-то ты знаешь, – улыбнулась Инга.
– Просто я видела его недавно, и он был не с тобой, – раскрыла секрет собственной осведомленности Элла.
– Может быть, это была его жена?
– Я видела его на фестивале в Канне. Какой дурак потащится в Канн с собственной женой?
– Так ты до сих пор не замужем?
– Угадала!
– Это очень просто.
– Неужели?
– Ты была в Канне, но мужчины ведь не возят туда своих жен. Значит, тебя возил друг?
– Умнеешь! – засмеялась Элла. – Набираешься опыта! Все схватываешь на лету.
– Взрослеем.
– Оно и видно.
Подошел Григорьев. Элла привычно изобразила кротость на лице. Цену этой кротости Инга знала, поэтому прощально кивнула подруге и потянула Григорьева прочь.
– Кто это? – осведомился Григорьев, даже оглянулся.
– Так, подруга.
Григорьев извлек из кармана небольшую коробочку, открыл крышку. Кулон лежал на черной бархатной подушечке и сейчас казался еще более роскошным, чем виделся на витрине.
– Чудесный подарок.
– Вы любите золото, Инга?
– Не само золото. Меня привлекает красота, изящество самой вещи.
Григорьев кивнул, будто и не ожидал иного ответа.
Спустились к машине. Охранники Григорьева, на этот раз пряча свои автоматы под пиджаками, предусмотрительно распахнули дверцы с обеих сторон машины.
Когда Григорьев и Инга оказались в машине, министр вдруг протянул к своей спутнице руку, сжатую в кулак, а когда он разжал, Инга увидела золотую цепочку – очень тонкую и очень красивую.
– Я хочу поблагодарить вас…
– За что? – растерялась Инга.
– За то, что вы уделили мне толику своего драгоценного времени.
Она ничего не успела ответить, как вдруг Григорьев быстрым движением надел цепочку ей на шею, прямо через голову. Она хотела сказать, что не может принять столь дорогой подарок, ведь эта цепочка явно из коллекции Решье, а значит, стоит много-много долларов, и вообще она не привыкла к дорогим подаркам от мужчин, потому что принять такой подарок – это уже будто взять на себя какое-то обязательство, что-то пообещать, пусть даже и без слов. И едва она об этом подумала, как вдруг мысль – поначалу пугающая – пришла ей в голову. Она, еще не веря, подняла глаза, пытаясь прочесть ответ на лице своего спутника, а Григорьев вдруг сказал, будто только что это решив про себя:
– У меня сегодня деловой ужин. Как я мог забыть! Не составите мне компанию?
– Я? – зачем-то переспросила Инга, уже поняв, что обо всем она догадалась правильно – и о цепочке этой, и о том, что последует далее.
– Да. Вот если бы вы были сегодня со мной вечером, – сказал Григорьев почти мечтательным голосом, но его глаза смотрели холодно и испытующе. – Негоже мне появляться на ужине без спутницы. Вы не переживайте, хорошая компания. Посол одной очень небедной страны и двое бизнесменов из тех же краев.
Инга хотела спросить, не могла ли бы вместо нее поехать жена Григорьева, но поняла, как глупо прозвучат ее слова, и вовремя прикусила язык. Она могла сделать одно из двух: вернуть цепочку и отказаться, сославшись на что угодно, или же согласиться. Там, в той жизни, куда ее приглашает Григорьев, мужчины покупают своим женщинам кулоны из коллекции Решье, там ездят в Канн, обедают только в ресторанах, там есть много такого, чего Инга еще не знает и никогда не узнает, если откажется сейчас, в эту самую минуту. Ей предоставили шанс, который раз в жизни только и выпадает, и что она теряет? Ничего, ровным счетом ничего. А Григорьев все смотрел на нее молча и требовательно, ждал ответа, ждал ее «да». Ах, как это хорошо – видеть, что от твоего решения что-то зависит, и когда Григорьев уже совсем потерял терпение, в тот самый последний миг, за которым уже ничего не будет, когда уже поздно что-то решать, Инга сказала будто в раздумье:
– У меня сегодня свободный вечер вообще-то.
Черта с два он был у нее свободный, ее ждал этот двухметровый самец из банка, но сегодня у него ничего не выгорит, отдыхай, парниша, вот эта ее фраза – это и было ее «да». Григорьев кивнул удовлетворительно и завел двигатель.
– Сейчас заедем в одно место, – сказал он. – Там можно переодеться, подготовиться к вечеринке.
Всю дорогу ехали молча. Оказались где-то в пригороде, вдоль дороги тянулись высокие заборы. За запертыми наглухо воротами, казалось, не было жизни. Перед одними из ворот Григорьев притормозил, а когда те распахнулись – быстро и бесшумно, – Инга увидела спрятавшийся в глубине парка особняк. Сводчатые окна и крыша под красной черепицей. Клумба с розами. Ажурные светильники вдоль асфальтированной аллеи.
Подъехали к центральному входу. Никто не вышел из дома, словно никого и не было здесь. Охранники остались в машине.
В доме было тихо. В вазах стояли свежесрезанные цветы. Просторные комнаты. Хрустальные люстры свисают с потолка и отражаются в натертом до зеркального блеска паркете. Здесь никто не жил, Инга готова была поклясться, что в доме нет запаха жизни.
– Мы выезжаем через два часа, – сказал Григорьев. – Так что можем немного расслабиться и отдохнуть.
Из холодильника он достал шампанское и несколько апельсинов. Сам разлил шампанское в два фужера.
– За знакомство! – предложил тост на правах хозяина.
Между первым и вторым тостом – а это заняло совсем немного времени – он предложил перейти на «ты», второй тост был за Ингу. Она даже не заметила, как Григорьев оказался сидящим рядом с ней на диване, а когда он опрокинул ее на спину, с удивлением подумала, как поспешно мужчины требуют платы за свои подарки. Она не хотела сопротивляться, потому что все уже для себя решила. Только одна мысль ей не давала покоя – как мог Григорьев потратить столько денег на эту цепочку, еще не зная, скажет ли она, Инга, «да». И еще она не могла вспомнить, в какой именно витрине эта цепочка лежала и как она могла ее не заметить.
Она и не могла видеть эту цепочку в витрине. Григорьев купил ее накануне в ювелирном, и обошлась она ему в неполные сто долларов.
10
Анна пекла лепешки. Теплый хлебный дух плыл над землей. Кирилл замер и сидел так, не шевелясь, долго-долго, прежде чем Анна обратила на него внимание.
– Эй! – сказала Анна и засмеялась.
Кирилл вздрогнул.
– Ты столбиком стоишь, как суслик. Что с тобой?
– Запах, – сказал Кирилл.
– Запах?
– Да. Запах печеного хлеба. Это из детства.
Он закатил глаза и вздохнул, вспоминал.
– Я в детдоме рос. Какая-то добрая душа наш детдом разместила рядом с хлебозаводом. Мы голодные были все время, что там той еды, повара больше домой уносили, чем нам скармливали, а через дорогу – хлебный дух. Представляешь?
– Представляю.
– Ничего ты не представляешь, – горько усмехнулся Кирилл. – У нас от запаха свежего хлеба головы кружились. Мы лезли через забор, в цех, и воровали хлеб.
– А попросить было нельзя?
– Не давали, не положено. Так они отворачивались специально…
– Кто отворачивался?
– Хлебопеки. Делали вид, что не видят нас. Знали, что мы детдомовские, жалели, а просто так дать хлеб было нельзя. Получалось, что мы его воровали.
Анна поспешно взяла свежеиспеченную лепешку и протянула ее Кириллу. Он прижал лепешку к лицу, вдыхая теплый хлебный запах.
– Как хорошо! – сказал, как выдохнул, Кирилл.
– У тебя хорошие воспоминая о детстве?
Кирилл немного помолчал и как-то нехотя продолжил:
– Какие уж там хорошие, – он так и держал лепешку у щеки. – Голодно, холодно, драки постоянные.
– И ты дрался?
– А как же? Местные нас били, ну и мы им отвечали тем же.
Значит, Анна ошиблась. Он не видел в этой жизни ничего, кроме пинков и ворованного хлеба. И теперь этот остров для него – рай. Он живет здесь несколько лет и все никак не может поверить, что этот остров существует в действительности, и он, Кирилл, на нем – тоже. Не удержавшись, протянула руку, погладила Кирилла по волосам. Это получилось у нее совсем по-матерински.
– Знаешь, хорошо, что ты приехала.
Это было совсем неожиданно, так неожиданно, что у Анны даже вырвалось:
– Почему?
Он пожал плечами, опустил наконец-то руки с лепешкой, и Анна увидела, что у него глаза блестят слезами. Всю жизнь один. Сначала в детдоме, потом здесь, на острове. И тогда она тоже заплакала. Плакала потому, что жалела Кирилла, и еще потому, что себя саму жалела, своя жизнь вспомнилась, и муж, и ребенок, которого уже нет, – и когда про ребенка вспомнила, уже совсем разрыдалась. Кирилл попытался ее успокоить, но не смог.
Вечер опускался на остров. Солнце стремительно скатывалось в океан.
Анна вдруг перестала плакать.
– Знаешь, что я сейчас вспомнила? – спросила она и улыбнулась сквозь непросохшие слезы.
– Что?
– Как обезьяны съели праздничный обед. Ведь ты готовился к моему приезду, да?
– Да, – ответил Кирилл и тоже развеселился.
Они сидели друг против друга и смеялись. Они смеялись потому, что уже знали – будут жить здесь вместе. Успели присмотреться друг к другу и обнаружили, что их все больше связывает, а не разъединяет. Этот остров для них не ссылка, а убежище. Ничего хорошего не было в прошлом, так почему бы от этого прошлого не укрыться здесь, далеко-далеко.
– Ты был такой индюк! – сказала Анна, смеясь.
– Когда?
– В первый день, при встрече.
– Я же должен был показать, кто здесь хозяин! – и Кирилл тоже смеялся.
– Хозяин! – Анна даже головой покачала, и опять это у нее получилось совсем по-матерински. – Я говорила, что построю здесь дом, если меня захотят убрать со станции. Так вот тебе тоже нужен такой дом, Кирилл.
– Зачем?
– Не надо тебе отсюда уезжать. Пропадешь.
– Это я-то пропаду? – надулся Кирилл.
– Не будь индюком, – погрозила пальцем Анна. – Там жизнь очень изменилась, поверь.
– Где?
– В России. Ты не привыкнешь.
– Я не собираюсь туда ехать.
Подумал и добавил:
– Пока не собираюсь.
Они останутся здесь навсегда, и им будет хорошо.
– Эй! – сказала Анна и засмеялась.
Кирилл вздрогнул.
– Ты столбиком стоишь, как суслик. Что с тобой?
– Запах, – сказал Кирилл.
– Запах?
– Да. Запах печеного хлеба. Это из детства.
Он закатил глаза и вздохнул, вспоминал.
– Я в детдоме рос. Какая-то добрая душа наш детдом разместила рядом с хлебозаводом. Мы голодные были все время, что там той еды, повара больше домой уносили, чем нам скармливали, а через дорогу – хлебный дух. Представляешь?
– Представляю.
– Ничего ты не представляешь, – горько усмехнулся Кирилл. – У нас от запаха свежего хлеба головы кружились. Мы лезли через забор, в цех, и воровали хлеб.
– А попросить было нельзя?
– Не давали, не положено. Так они отворачивались специально…
– Кто отворачивался?
– Хлебопеки. Делали вид, что не видят нас. Знали, что мы детдомовские, жалели, а просто так дать хлеб было нельзя. Получалось, что мы его воровали.
Анна поспешно взяла свежеиспеченную лепешку и протянула ее Кириллу. Он прижал лепешку к лицу, вдыхая теплый хлебный запах.
– Как хорошо! – сказал, как выдохнул, Кирилл.
– У тебя хорошие воспоминая о детстве?
Кирилл немного помолчал и как-то нехотя продолжил:
– Какие уж там хорошие, – он так и держал лепешку у щеки. – Голодно, холодно, драки постоянные.
– И ты дрался?
– А как же? Местные нас били, ну и мы им отвечали тем же.
Значит, Анна ошиблась. Он не видел в этой жизни ничего, кроме пинков и ворованного хлеба. И теперь этот остров для него – рай. Он живет здесь несколько лет и все никак не может поверить, что этот остров существует в действительности, и он, Кирилл, на нем – тоже. Не удержавшись, протянула руку, погладила Кирилла по волосам. Это получилось у нее совсем по-матерински.
– Знаешь, хорошо, что ты приехала.
Это было совсем неожиданно, так неожиданно, что у Анны даже вырвалось:
– Почему?
Он пожал плечами, опустил наконец-то руки с лепешкой, и Анна увидела, что у него глаза блестят слезами. Всю жизнь один. Сначала в детдоме, потом здесь, на острове. И тогда она тоже заплакала. Плакала потому, что жалела Кирилла, и еще потому, что себя саму жалела, своя жизнь вспомнилась, и муж, и ребенок, которого уже нет, – и когда про ребенка вспомнила, уже совсем разрыдалась. Кирилл попытался ее успокоить, но не смог.
Вечер опускался на остров. Солнце стремительно скатывалось в океан.
Анна вдруг перестала плакать.
– Знаешь, что я сейчас вспомнила? – спросила она и улыбнулась сквозь непросохшие слезы.
– Что?
– Как обезьяны съели праздничный обед. Ведь ты готовился к моему приезду, да?
– Да, – ответил Кирилл и тоже развеселился.
Они сидели друг против друга и смеялись. Они смеялись потому, что уже знали – будут жить здесь вместе. Успели присмотреться друг к другу и обнаружили, что их все больше связывает, а не разъединяет. Этот остров для них не ссылка, а убежище. Ничего хорошего не было в прошлом, так почему бы от этого прошлого не укрыться здесь, далеко-далеко.
– Ты был такой индюк! – сказала Анна, смеясь.
– Когда?
– В первый день, при встрече.
– Я же должен был показать, кто здесь хозяин! – и Кирилл тоже смеялся.
– Хозяин! – Анна даже головой покачала, и опять это у нее получилось совсем по-матерински. – Я говорила, что построю здесь дом, если меня захотят убрать со станции. Так вот тебе тоже нужен такой дом, Кирилл.
– Зачем?
– Не надо тебе отсюда уезжать. Пропадешь.
– Это я-то пропаду? – надулся Кирилл.
– Не будь индюком, – погрозила пальцем Анна. – Там жизнь очень изменилась, поверь.
– Где?
– В России. Ты не привыкнешь.
– Я не собираюсь туда ехать.
Подумал и добавил:
– Пока не собираюсь.
Они останутся здесь навсегда, и им будет хорошо.
11
Утром еще ничего не произошло. Анна по обыкновению ушла к океану, Кирилл приготовил завтрак, каких еще не делал в своей жизни: жареная рыба, политая особым способом приготовленным соусом, бобы вперемешку с пахучей травкой селе, и в довершение всего – фруктовый салат.
Анна, вернувшись и обнаружив все это великолепие на столе, замерла на пороге изумленная. Кирилл стоял рядом, рдея от счастья и гордости. В награду за содеянное он получил поцелуй и обещание блинов в ужин.
Завтракали молча, бросая друг на друга красноречивые взгляды. Лед между ними растаял, и отношения становились все более естественными.
И все еще ничего не произошло.
После завтрака Кирилл ушел на площадку снимать показания приборов. Анна убирала со стола.
В девять Кирилл скрылся в рубке, чтобы передать информацию в Центр. Анна принялась за стирку.
Солнце еще не успело подняться высоко, но уже было жарко. Где-то за деревьями шумел океан. Было слышно, как в радиорубке Кирилл разговаривает с Москвой. Отдельных слов не разобрать, только «бу-бу-бу».
Потом это «бу-бу-бу» прекратилось, хлопнула дверь. Анна услышала шаги за спиной, но не обернулась. Кирилл подошел к ней и остановился. Наверное, смотрел, как она стирает.
– Все в порядке? – спросила, не оборачиваясь, Анна. – Связь была?
Кирилл не ответил, и тогда она обернулась. Его лицо было мрачным.
– Что случилось, Кирилл?
Его взгляд казался ледяным.
– Меня вызывают в Москву.
– В Москву? – изумилась Анна.
– Для тебя это неожиданность? – подозрительно осведомился Кирилл.
– Конечно.
И тогда он взорвался. Взмахнул руками и закричал:
– Ну стерва же ты! Стерва! Знала, что мне на замену едешь, и молчала! Не сказала ничего!
Он был взбешен, но это не было бешенство взрослого человека. Так кричат дети, которых обманули, и теперь обида перехлестывает через край, не признавая никаких преград.
Анна замотала головой, у нее не было слов, и она не могла ничего ответить, а Кирилл кричал, но губы его предательски дрожали:
– Какого черта ты мне ничего не сказала! Что ты со мной играла, как с маленьким?!
Казалось, он вот-вот заплачет.
– Я ничего не понимаю, – смогла наконец произнести Анна. – Совершенно ничего не понимаю.
– Я уезжаю! Меня отзывают!
Он имел право подозревать ее. Она приехала неожиданно, когда он уже свыкся с мыслью, что будет здесь один всегда. И почти сразу после ее приезда его отзывают.
– Я здесь ни при чем, – сказала Анна. – Поверь.
Она даже протянула руку, чтобы погладить Кирилла по волосам, но он отшатнулся от нее, как от чумной.
– Может быть, это не насовсем, – стараясь успокоить этого большого ребенка, говорила Анна.
Кирилл не ответил и ушел в дом. Они не видели друг друга долгие несколько часов. Анна не выдержала первой. Кирилла она обнаружила лежащим на кровати и бездумно рассматривающим потолок. Подошла, села рядом, положила ему ладонь на плечо. Он на этот раз не отстранился.
– Расскажи, – попросила Анна. – Что тебе сказали?
– Прибыть в Москву, – мрачно ответил Кирилл.
– В чем причина?
– Сказали – для предоставления отчета о выполненной работе.
– Но это еще не значит, что тебя отзывают насовсем, – сказала с облегчением Анна.
– У меня не требовали отчета прежде! – вскинулся Кирилл. – Никогда! Мой отчет – это вся моя работа! Изо дня в день! Без выходных!
Он действительно боялся потерять этот остров. И поэтому переживал.
– Это еще ничего не значит! – твердо сказала Анна. – Ни-че-го! Ты съездишь в Москву, отчитаешься и вернешься обратно.
Кирилл вдруг повернул голову и строго и требовательно посмотрел своей собеседнице в глаза.
– Скажи мне! Поклянись, что ничего не знала!
– Не знала! – сказала Анна. – Клянусь!
Кирилл отвернулся.
– Ты вернешься, – пообещала Анна.
– Они могут перевести меня на другую станцию.
– А ты не соглашайся.
– Они просто прикажут – и все.
– Все равно не соглашайся.
– Они меня уволят.
– Ну и что? Приезжай сюда и живи.
– Меня могут не выпустить.
– Откуда? – не поняла Анна.
– Из страны.
Она поняла, наконец, о чем речь, и рассмеялась.
– Милый Робинзон! – сказала с чувством. – Все это позади. Сейчас любой может поехать туда, куда ему заблагорассудится. Были бы деньги. И никто никого не удерживает.
– У меня и денег-то нет, чтобы вернуться сюда в случае чего.
– А твоя зарплата? Куда она идет?
– На сберкнижку.
– О! – уважительно сказала Анна. – Там у тебя, похоже, скопилась порядочная сумма.
– Ты так думаешь? – с надеждой спросил Кирилл и вдруг встретился взглядом со своей собеседницей.
Ее глаза смеялись.
– Ты все шутишь! – досадливо махнул рукой Кирилл.
– Какие уж тут шутки, – вздохнула Анна, гася улыбку. – На сберкнижке сейчас не держат деньги даже полоумные старухи.
– Почему?
– Инфляция.
– Инфляция? – нахмурился Кирилл.
– Не хмурься, – попросила Анна. – Я тебя не разыгрываю. Деньги обесцениваются со скоростью света. На книжке у тебя большая сумма, много нулей, но это все воздух, фикция, на те деньги не разгуляешься.
– И что же делать?
– Сними их все, до копейки, как раньше говорили, и купи на них билет.
– Куда?
– Сюда, на остров.
Ее глаза сейчас совсем не были смешливыми.
– Возвращайся. Я буду тебя ждать.
Кирилл смотрел на Анну долго, потом приподнялся на локте и быстро поцеловал.
– Прости, – его голос немного дрожал. – Я обидел тебя. Думал, что…
Она ладонью прикрыла ему рот.
– Я не хочу быть здесь вместо тебя, – сказала Анна. – Я хочу быть вместе с тобой.
«Вместо» и «вместе» – большая разница. Кирилл эту разницу уловил и кивнул благодарно. Он уже не чувствовал себя так плохо, как пару часов назад.
Анна, вернувшись и обнаружив все это великолепие на столе, замерла на пороге изумленная. Кирилл стоял рядом, рдея от счастья и гордости. В награду за содеянное он получил поцелуй и обещание блинов в ужин.
Завтракали молча, бросая друг на друга красноречивые взгляды. Лед между ними растаял, и отношения становились все более естественными.
И все еще ничего не произошло.
После завтрака Кирилл ушел на площадку снимать показания приборов. Анна убирала со стола.
В девять Кирилл скрылся в рубке, чтобы передать информацию в Центр. Анна принялась за стирку.
Солнце еще не успело подняться высоко, но уже было жарко. Где-то за деревьями шумел океан. Было слышно, как в радиорубке Кирилл разговаривает с Москвой. Отдельных слов не разобрать, только «бу-бу-бу».
Потом это «бу-бу-бу» прекратилось, хлопнула дверь. Анна услышала шаги за спиной, но не обернулась. Кирилл подошел к ней и остановился. Наверное, смотрел, как она стирает.
– Все в порядке? – спросила, не оборачиваясь, Анна. – Связь была?
Кирилл не ответил, и тогда она обернулась. Его лицо было мрачным.
– Что случилось, Кирилл?
Его взгляд казался ледяным.
– Меня вызывают в Москву.
– В Москву? – изумилась Анна.
– Для тебя это неожиданность? – подозрительно осведомился Кирилл.
– Конечно.
И тогда он взорвался. Взмахнул руками и закричал:
– Ну стерва же ты! Стерва! Знала, что мне на замену едешь, и молчала! Не сказала ничего!
Он был взбешен, но это не было бешенство взрослого человека. Так кричат дети, которых обманули, и теперь обида перехлестывает через край, не признавая никаких преград.
Анна замотала головой, у нее не было слов, и она не могла ничего ответить, а Кирилл кричал, но губы его предательски дрожали:
– Какого черта ты мне ничего не сказала! Что ты со мной играла, как с маленьким?!
Казалось, он вот-вот заплачет.
– Я ничего не понимаю, – смогла наконец произнести Анна. – Совершенно ничего не понимаю.
– Я уезжаю! Меня отзывают!
Он имел право подозревать ее. Она приехала неожиданно, когда он уже свыкся с мыслью, что будет здесь один всегда. И почти сразу после ее приезда его отзывают.
– Я здесь ни при чем, – сказала Анна. – Поверь.
Она даже протянула руку, чтобы погладить Кирилла по волосам, но он отшатнулся от нее, как от чумной.
– Может быть, это не насовсем, – стараясь успокоить этого большого ребенка, говорила Анна.
Кирилл не ответил и ушел в дом. Они не видели друг друга долгие несколько часов. Анна не выдержала первой. Кирилла она обнаружила лежащим на кровати и бездумно рассматривающим потолок. Подошла, села рядом, положила ему ладонь на плечо. Он на этот раз не отстранился.
– Расскажи, – попросила Анна. – Что тебе сказали?
– Прибыть в Москву, – мрачно ответил Кирилл.
– В чем причина?
– Сказали – для предоставления отчета о выполненной работе.
– Но это еще не значит, что тебя отзывают насовсем, – сказала с облегчением Анна.
– У меня не требовали отчета прежде! – вскинулся Кирилл. – Никогда! Мой отчет – это вся моя работа! Изо дня в день! Без выходных!
Он действительно боялся потерять этот остров. И поэтому переживал.
– Это еще ничего не значит! – твердо сказала Анна. – Ни-че-го! Ты съездишь в Москву, отчитаешься и вернешься обратно.
Кирилл вдруг повернул голову и строго и требовательно посмотрел своей собеседнице в глаза.
– Скажи мне! Поклянись, что ничего не знала!
– Не знала! – сказала Анна. – Клянусь!
Кирилл отвернулся.
– Ты вернешься, – пообещала Анна.
– Они могут перевести меня на другую станцию.
– А ты не соглашайся.
– Они просто прикажут – и все.
– Все равно не соглашайся.
– Они меня уволят.
– Ну и что? Приезжай сюда и живи.
– Меня могут не выпустить.
– Откуда? – не поняла Анна.
– Из страны.
Она поняла, наконец, о чем речь, и рассмеялась.
– Милый Робинзон! – сказала с чувством. – Все это позади. Сейчас любой может поехать туда, куда ему заблагорассудится. Были бы деньги. И никто никого не удерживает.
– У меня и денег-то нет, чтобы вернуться сюда в случае чего.
– А твоя зарплата? Куда она идет?
– На сберкнижку.
– О! – уважительно сказала Анна. – Там у тебя, похоже, скопилась порядочная сумма.
– Ты так думаешь? – с надеждой спросил Кирилл и вдруг встретился взглядом со своей собеседницей.
Ее глаза смеялись.
– Ты все шутишь! – досадливо махнул рукой Кирилл.
– Какие уж тут шутки, – вздохнула Анна, гася улыбку. – На сберкнижке сейчас не держат деньги даже полоумные старухи.
– Почему?
– Инфляция.
– Инфляция? – нахмурился Кирилл.
– Не хмурься, – попросила Анна. – Я тебя не разыгрываю. Деньги обесцениваются со скоростью света. На книжке у тебя большая сумма, много нулей, но это все воздух, фикция, на те деньги не разгуляешься.
– И что же делать?
– Сними их все, до копейки, как раньше говорили, и купи на них билет.
– Куда?
– Сюда, на остров.
Ее глаза сейчас совсем не были смешливыми.
– Возвращайся. Я буду тебя ждать.
Кирилл смотрел на Анну долго, потом приподнялся на локте и быстро поцеловал.
– Прости, – его голос немного дрожал. – Я обидел тебя. Думал, что…
Она ладонью прикрыла ему рот.
– Я не хочу быть здесь вместо тебя, – сказала Анна. – Я хочу быть вместе с тобой.
«Вместо» и «вместе» – большая разница. Кирилл эту разницу уловил и кивнул благодарно. Он уже не чувствовал себя так плохо, как пару часов назад.
12
Бородин не любил презентаций. Слишком много людей и много глаз. Все улыбаются, все друзья, а потом, после всего, вдруг всплывают какие-то нехорошие вещи. Какой-нибудь слух или фото в газете – и не найти концов, тебя просто подставили и скрылись, испарились, так что даже следов не найти. Три года назад на вечеринке для своих Бородину представляли каких-то людей, которых он никогда прежде и в глаза не видел, а с одним из них Бородина даже сфотографировали. Обычный снимок: двое уверенных в себе мужчин улыбаются в объектив, держа в руках фужеры. Один из мужчин – сам Бородин, второй – его новый знакомый. Бородин в тот раз и фамилии его не запомнил. А через месяц – стрельба у бывшего ВДНХ, труп, два пулевых ранения в голову – тот самый человек, сфотографировавшийся с Бородиным. Оказалось – крупная криминальная фигура, все газеты написали о случившемся, а одна даже тиснула снимок – тот самый, с Бородиным. Вот, мол, с кем убитый якшался. А дальше началось – проверки одна за другой. Бородина сгоряча даже задержали, и он провел двое суток в участке, уже не чаял вырваться, и все из-за того случайного снимка. Выкарабкался-таки, но к презентациям, ко всем коллективным пьянкам испытывал с тех пор стойкое отвращение.
И сегодня не пошел бы, если бы не настоял Григорьев. Какие-то свои были у министра дела, ничего толком не объяснил, лишь сказал, что вечеринка пройдет в узком кругу, по-семейному, и еще сказал, что надо быть обязательно, что-то там немного затормозилось с этой самой сделкой, недоброжелателей все-таки полно, и надо обязательно прийти на вечеринку, показаться, не все ведь в кабинетах решается.
– Так, может, тогда в сауну? – предложил Бородин. – Я девок привезу, каждому из гостей по паре.
Григорьев даже расхохотался:
– Это не того полета птицы, Андрюша. Они на это не ловятся. Крупные, понимаешь?
И сегодня не пошел бы, если бы не настоял Григорьев. Какие-то свои были у министра дела, ничего толком не объяснил, лишь сказал, что вечеринка пройдет в узком кругу, по-семейному, и еще сказал, что надо быть обязательно, что-то там немного затормозилось с этой самой сделкой, недоброжелателей все-таки полно, и надо обязательно прийти на вечеринку, показаться, не все ведь в кабинетах решается.
– Так, может, тогда в сауну? – предложил Бородин. – Я девок привезу, каждому из гостей по паре.
Григорьев даже расхохотался:
– Это не того полета птицы, Андрюша. Они на это не ловятся. Крупные, понимаешь?