Владимир Гриньков. Семь кило баксов

   – Вы Полина? Это я вам звонил. Моя фамилия Маркелов.
   Быстрый взгляд на Хеджи:
   – А вы кто?
   – Я… друг…
   – Вот что, милый друг, в этой комнате подождите.
   Здесь еще были люди, в форме и без.
   – Вы извините, – сказал Маркелов Полине, увлекая ее в отцовский кабинет. – Мы в ваше отсутствие, второпях. Хотели по горячим следам, так сказать. Вы как себя чувствуете? Может, врача?
   – Нет, – сказала Полина. – Не надо.
   Она никогда не слышала о существовании врачей, которые могли бы помочь в такой ситуации.
   – Что с ним? – спросила Полина. – Как?..
   «Как он погиб?» – этого она произнести не могла, у нее не было сил.
   – Заказное убийство. Он пообедал в ресторане… Ваш отец, кстати, всегда в одном и том же ресторане обедал, вы не в курсе?
   – В «Людвиге».
   – В «Людвиге», да, – кивнул Маркелов.
   Что-то он уже успел разузнать, похоже.
   – Когда вы видели отца в последний раз?
   – Вчера.
   – Он не ночевал дома? – приподнял бровь Маркелов.
   – Это я не ночевала дома.
   – Почему? – с бесцеремонностью лечащего врача спросил собеседник.
   – Отец меня выпроводил.
   – То есть?
   – Сказал, что я должна поехать к Хеджи.
   Должна… поехать… к Хеджи… Он же все знал, получается!
   – Он знал! – разрыдалась Полина. – Знал! Знал!
   – Что он знал? – быстро спросил Маркелов.
   – Он специально! Он знал, что это случится!
   – Он что-то говорил вам?
   – Говорил, что к нему должны приехать люди.
   – Кто?
   – Его компаньоны.
   – Он назвал фамилии?
   – Нет.
   – А должности этих компаньонов? Из какой они фирмы?
   – Ну какая фирма! – сквозь слезы сказала Полина. – Это же все чушь! Такого никогда раньше не было!
   – Чего не было?
   – Чтобы он меня выпроваживал из квартиры. Я очень удивилась вчера. Но ничего не поняла. И только теперь…
   Она уже дала волю чувствам, и Маркелову пришлось принести для нее стакан с водой. Полина пила, стакан плясал у нее в руках. Маркелов терпеливо ждал.
   – Вы жили вдвоем? – спросил Маркелов.
   – Да.
   – А ваша мать…
   – Она погибла. Два года назад.
   – Извините.
   Короткая пауза. Только для приличия, потому что Маркелов не отступился:
   – А мама ваша… Что с ней произошло?
   – Погибла.
   – Это я понял. Как?
   – Самоубийство.
   Самоубийство – это было Маркелову неинтересно. Вот если бы что-то такое, что связано с бизнесом Полининого отца… Все-таки он спросил на всякий случай:
   – Причина самоубийства известна?
   – Мама была больна. Неизлечимо.
   Маркелов вздохнул.
   – Когда вы почувствовали, что с вашим отцом что-то происходит?
   – Я ничего не почувствовала.
   – Совершенно?
   – Да.
   – И ничего не заподозрили?
   – Нет.
   – Даже вчера?
   – А что было вчера?
   – Отец отправил вас.
   – Ах да! Нет, я ничего не заподозрила. Это было странно, конечно.
   – Где вы провели ночь?
   – У Хеджи.
   – Это кто?
   – Мой друг.
   – Вот этот, который приехал сюда вместе с вами?
   – Да.
   – Вы давно знакомы?
   – Несколько месяцев.
   – Несколько – это сколько?
   – Первого сентября мы с ним познакомились.
   – Прошлого года?
   – Да. Был первый день учебы. Я учусь в университете…
   – В каком?
   – Гуманитарном. Первого сентября мы пошли отметить начало учебного года. В кафе. Там я его увидела.
   – Он был знаком с вашим отцом?
   – Да.
   – Вы его познакомили?
   – Да.
   – Как ваш отец к нему относился?
   – При чем тут это?
   – При том, – ответил Маркелов.
   – Нормально он к нему относился.
   – И спокойно вас отправлял к этому… как вы его назвали…
   – Хеджи.
   – Да, к Хеджи.
   – Ни к кому он меня не отправлял.
   – А почему?
   – Ну с какой стати! – почти простонала Полина.
   – Значит, отношения были не очень-то?
   – Почему?
   – Потому что только вчера, в силу каких-то причин, отец впервые отправил вас к вашему другу, – проявил способность выстраивать логические цепочки Маркелов.
   – У них были нормальные отношения! – с детским упрямством сообщила Полина.
   – Я понял, – совершил временное тактическое отступление Маркелов. – Но давайте вернемся во вчерашний день. Вы сможете восстановить его по часам? Час за часом.
   – Я не хочу! – Полина заплакала. – Я ничего не хочу вспоминать!
   Единственное, чего ей сейчас хотелось, – это чтобы ее оставили в покое.
   – Хорошо, – не стал противиться Маркелов. – Давайте о чем-нибудь другом поговорим. Например, о родителях вашего отца. Они живы?
   – Нет.
   – Давно умерли?
   – Я еще была маленькая.
   – А другая семья у него была?
   – Это вы о чем? – оскорбилась Полина.
   – Брак с вашей мамой – это был первый брак вашего отца?
   – Да.
   – И у него нет других детей, кроме вас?
   – Нет.
   – Братья? Сестры?
   – У него никого нет.
   – Я понял, спасибо. Так вы успокоились? Я бы хотел вернуться во вчерашний день.
   – Не хочу я! Не хочу! – почти выкрикнула Полина.
   Во вчерашний день – это было страшно. Там еще жив отец. Он уже что-то знает, а Полина даже не догадывается. Он выпроваживает ее, пытаясь уберечь. А на следующий день погибает.
   – Хорошо, – сказал Маркелов. – Давайте отдохнем немного. Вы здесь побудете несколько минут, а потом я вернусь и мы продолжим. Договорились?
   Полина не ответила. Маркелов вышел в коридор, плотно прикрыв за собой дверь. В коридоре был грузный человек в светлом плаще.
   – Интересная штука получается, – вполголоса сказал этому человеку Маркелов. – Дочка убитого вроде как единственная наследница.

Глава 7

   – Паспорт ваш, пожалуйста, – попросил Маркелов.
   Тщательно изучил документ, от первой до последней страницы.
   – А Полина сказала, что вас зовут Хеджи.
   – Это мой псевдоним.
   – Вы писатель? – проявил интерес Маркелов.
   – Я ди-джей.
   – Это что такое?
   – На радиостанции работаю.
   – А-а, понятно. Пластинки крутите?
   – Ну, пускай будет так, – не стал перечить Хеджи.
   – Вы Звонарева знали?
   – Так, видел несколько раз.
   – Как он вам?
   – Ничего. Крутой такой мужик.
   – Почему он вас недолюбливал?
   – Почему же недолюбливал? – растерялся Хеджи.
   Не оттого растерялся, что это было неправдой – про то, что недолюбливал, – а как раз потому, что так и было, и это откуда-то уже знал Маркелов. От Полины знал?
   – Вам повторить вопрос?
   – Зачем же повторять? – пробормотал Хеджи. – Я не глухой. Ну, в общем, я не в его вкусе был. А он мужик крутой, я говорил вам. С колом женихов от дочурки готов был отгонять.
   – А вы жених?
   – Ну, не то чтобы жених…
   – Так что ему в вас не понравилось?
   – Откуда мне знать? Может, серьга в ухе. Может, хвост, – Хеджи тронул рукой перехваченные резинкой волосы. – Ну, то, что я ди-джей…
   – Это-то ему чем мешало? – вроде бы искренне удивился Маркелов.
   – В том-то и дело!
   – В общем, у вас была взаимная нелюбовь.
   – Э-э, вот этого только не надо! – всполошился Хеджи.
   – Почему?
   – Взаимная нелюбовь… На почве взаимной неприязни… Знаю я эти штучки!
   – Ну что вы! – попенял ему Маркелов. – Никто из вас виноватого делать не собирается.
   Потер подбородок, раздумывая.
   – Давно вы его видели в последний раз?
   – Вчера.
   – Где?
   – Здесь. В этом самом кабинете.
   – О чем говорили?
   – Ни о чем.
   – Так не бывает, – усомнился Маркелов.
   – Он спросил у меня, где я живу. В смысле – с родителями или без. Я сказал, что живу один. Он попросил, чтобы я забрал Полину к себе.
   – Почему?
   – Не знаю.
   – Неужели вы даже не поинтересовались?
   – А зачем?
   – И вы даже не догадывались ни о чем?
   – О чем я должен был догадываться?
   – Вы ведь знаете, что его сегодня убили?
   – Знаю. Но вчера я не заметил ничего подозрительного. Правда, он денег дал.
   – А это подозрительно?
   – А что – каждый день вам в руки суют двести баксов?
   – Он дал вам двести долларов?
   – Да.
   – Как объяснил?
   – Посоветовал сводить Полину в ресторан.
   – Ну и как? Сводили?
   – Вчера уже было поздно. А сегодня деньги – фью-ю-ють!
   – То есть?
   – Я машину ударил. На Калужской. Сто пятьдесят пришлось отдать. На полтинник в ресторан не разгуляешься. Так что все отменяется.
   – А если на свои сводить?
   – Их еще надо заработать, – сказал Хеджи. – Что, как вы понимаете, не так-то просто.
   – Звонарев вас, следовательно, недолюбливал, – вернулся к интересующей его теме Маркелов. – Так?
   – Вы несколько преувеличиваете.
   – А вы бы как охарактеризовали ваши отношения?
   – Вооруженный нейтралитет.
   – Ну, допустим. И все-таки, когда запахло жареным, Звонарев обратился именно к вам.
   – Обратился – с чем?
   – Попросил приютить его дочь.
   – И что же?
   – Значит, при всей его к вам нелюбви он не видел альтернативы. У нее нет большего друга, чем вы. Значит, у вас со Звонаревой все серьезно?
   – Серьезно – это как? – осведомился Хеджи, склонив голову набок.
   Он уже начал заводиться.
   – Серьезно – это значит, что вы что-то планировали на перспективу.
   – Угу, – подтвердил Хеджи. – Семья, дети. Ну, все как положено. Мы даже хотели вместе провести лето.
   Он говорил с иронией, но Маркелова это не проняло, тот даже проявил интерес:
   – Где?
   – На островах.
   – На каких?
   – Еще не решили. Может быть, Сейшельские. Уехали бы месяца на три.
   – Есть такая возможность?
   – Будущий тесть платит за все, – буркнул Хеджи.
   – Это он сам вам сказал?
   – Это Полина сказала.
   – Она сказала, что есть возможность уехать на три месяца за границу и что все это оплатит ее отец? – заинтересовался Маркеров.
   – Приблизительно так.
   – Мне не надо «приблизительно», – сказал Маркелов.
   – Я спросил у нее, не наследство ли она получила. А она ответила, что у нее есть отец и это лучше всякого наследства.
   – Ага, – кивнул Маркелов. – Вот теперь понятно.
   «Наследство» – это хорошее было слово. Слово-ключ. Слово-разгадка. От него уже можно было отталкиваться и идти в нужном направлении.

Глава 8

   На похоронах Звонарева было совсем мало людей. Полина, Хеджи, несколько звонаревских соседей, два или три человека из тех, кто вел со Звонаревым совместный бизнес, и еще люди из его фирмы, простая шоферня, из руководства не пришел никто.
   Звонарев с восстановленным после выстрела лицом лежал в гробу прилизанный и картинно красивый, каким он никогда не был при жизни, и эта непохожесть на самого себя еще больше ужасала Полину, которая и без того была очень плоха. Она опиралась на руку Хеджи и в своих черных одеяниях, с бледным неподвижным лицом, более похожим на маску, походила на саму Смерть, пришедшую к гробу полюбоваться на дело рук своих.
   Речей не говорили, потому что никто ничего не организовывал и инициативы никто не проявлял. Торопливо пронесли гроб от въездных ворот к свежевыдолбленной в промерзшей за зиму земле могиле, постояли недолго безмолвно, тут вдруг с неба посыпалась белесая крупа, последний привет от ушедшей зимы, и кладбищенские работники поспешно, ни у кого не спрося, заколотили крышку гроба. А перед тем все видели, и Полина тоже, как белесая крупа падала на лицо мертвого Звонарева и не таяла, это было ужасно.
   Комья мерзлой земли гулко стучали о крышку гроба. Полина недвижно стояла над могилой и не тронулась с места даже тогда, когда все было кончено. Присутствующие, видя это, еще потоптались немного в нерешительности, потом стали расходиться, в неловкости пряча глаза. Кто-то подошел к Полине со словами соболезнования. Она ничего не слышала. Очнулась, только когда Хеджи ее затормошил. Полина повела взглядом вокруг, обнаружила частокол могильных памятников, редкие удаляющиеся прочь силуэты и черные стволы деревьев. Только теперь она осознала, что осталась совсем одна в этом холодном и некрасивом мире. Лицо ее перекосилось, вот только слез уже не было, выплакала все. Вцепилась в рукав куртки Хеджи и не сказала, а проплакала:
   – Только не бросай меня, Венька! Умоляю, не бросай меня одну!

Глава 9

   Фамилия у преподавателя была Лопотухин, но за глаза все звали его Лопоухин, опуская букву «т», потому как он действительно был лопоух, уши торчали, придавая их обладателю несколько комичный вид. Лопотухин-Лопоухин знал про этот свой недостаток и, кажется, оттого был зол на весь белый свет. По крайней мере, собственную неуверенность в справедливости мироустройства он скрывал за надменным видом и демонстративной нелюбовью к своим студентам. Не то чтобы он так уж зверствовал на экзаменах, награждая всех незаслуженными двойками, нет, он просто всячески демонстрировал свое превосходство, как бы давая понять, что вот он, лопоухий, выбился в люди, а его подопечным еще предстоит доказать собственную пригодность к этой нелегкой жизни, и каждый раз, когда он это доказывал, выглядело это очень некрасиво. Особенно некрасиво, если он что-то подобное доказывал девушкам.
   Полина появилась в университете после некоторого перерыва. Ни малейшего желания приходить сюда у нее не было, но и дома оставаться невозможно, вот Хеджи ее и привез.
   На нее смотрели с сочувствием, которое ранило не меньше, чем недавние события, и Полина чувствовала, что между нею и ее однокурсниками будто возникла какая-то преграда, а разрушить эту преграду у нее не было ни сил, ни желания.
   До близкой уже сессии оставалось всего ничего, но к сессии ее могли допустить только после сдачи зачетов, а до зачетов еще необходимо было написать два реферата, и эта цепочка последовательных действий сейчас казалась Полине неосуществимой. То, что она не напишет эти рефераты, она знала, и это ее нисколько не трогало; бывают моменты в жизни, когда ничто не представляется важным, даже собственная смерть, что уж говорить о каких-то там рефератах-зачетах, и Полина не думала ни о чем таком.
   Один реферат она «задолжала» Лопотухину. Задолжала и задолжала, сама она сейчас совершенно о том не беспокоилась, но Лопотухин проявил инициативу и после своей лекции подозвал Полину, усадил рядом с собой и спросил голосом негромким и участливым:
   – Как ваш реферат, Полина?
   Он всегда обращался к студентам исключительно по фамилии, держа дистанцию, и то, что сейчас он сказал «Полина», демонстрировало его сочувствие и понимание непросто сложившейся ситуации. Полина сидела рядом с ним, вся в черном, спина прямая, на лице аристократическая бледность, и еще печальная бездонность во взгляде – она была красива той особенной красотой, которая присуща только людям исстрадавшимся.
   – Никак, – тихим бесцветным голосом ответила на вопрос Полина.
   – Вы уже не успеете, к сожалению, – сказал Лопотухин почти печально. – И к зачету подойдете без реферата.
   Его душа стремительно наполнялась благородством.
   – Поэтому я решил поставить вам зачет досрочно и безо всякого реферата, – сообщил он с едва сдерживаевым торжеством человека, который только что облагодетельствовал род людской. – Зачетка у вас с собой?
   – Да.
   Полина выложила зачетку на стол. Она не испытывала ни благодарности, ни волнения. Ей, по правде говоря, сейчас было все равно. Лопотухин, не замечая ее состояния, с торжественным и значительным видом медленно и плавно выводил в зачетке свои каракули. Те студенты, которые еще не успели покинуть аудиторию, издали наблюдали за происходящим.
   Поставив свою подпись, Лопотухин закрыл книжицу и сказал, сочувственно-покровительственно глядя на Полину:
   – А реферат вы напишете в следующем семестре.
   При этом он похлопывал ее по ноге. Осторожно, едва касаясь. Это выглядело так, будто он хотел приободрить студентку, и вот он все ее ободрял и ободрял, и это длилось долго, и уже совсем не было похоже на желание приободрить, а было похоже на что-то другое, а потом Полина посмотрела Лопотухину в глаза, увидела там что-то такое, что заставило ее очнуться и наконец-то правильно оценить происходящее, понять, что такое это «другое» означает, и она, встав в полный рост, не раздумывая, на глазах у студентов ударила Лопотухина ладонью по лицу.
   Получилось очень звонко.
   После этого Полина собрала вещи и вышла из аудитории.

Глава 10

   У декана было лицо человека, который готов огнем и мечом наводить порядок на вверенной ему территории. У него в кармане лежал билет на авиарейс до Кельна, где на следующей неделе намечался симпозиум, и ко дню отлета предстояло разобраться со всеми вопросами, чтобы не оставлять ничего на потом. Чрезвычайное происшествие, случившееся на факультете, было первоочередным и самым главным.
   Лопотухин сидел на стуле у стены. Ногу закинул на ногу, руки скрестил на груди – по его внешнему виду и не скажешь, что очень уж волнуется, только пунцовеющие уши его выдавали.
   А Полина стояла посреди деканского кабинета – как вошла, так и встала, – а присесть ей никто не предложил, и со стороны это смотрелось символично, потому что получалось, что ей быть главной ответчицей за случившееся.
   – Я просил вас написать объяснительную, Звонарева, – сказал декан и посмотрел на Полину поверх очков. – Вы написали?
   – Нет.
   – Почему?
   Полина неопределенно пожала плечами. Просто ей было все равно, как было безразлично многое из того, что происходило с ней в последнее время. Да и что писать в той объяснительной? Что преподаватель лапал тебя потными руками?
   – Хорошо, – сказал декан. – В таком случае будем опираться на объяснительную, написанную доцентом Лопотухиным Александром Евгеньевичем.
   Придвинул лист бумаги, написанный нервным торопливым почерком, повел пальцем по строчкам, вычитывая то, что, по его мнению, было наиболее значительным:
   – Двадцать восьмого марта… после лекции… поинтересовался у студентки Звонаревой Полины, на какой стадии находится подготовка реферата… реферат не готов… я напомнил, что отсутствие реферата означает несдачу зачета, но тут студентка Звонарева обратилась ко мне с просьбой поставить ей зачет…
   Лопотухин на своем стульчике совсем обездвижел и превратился в памятник самому себе, а декан продолжал читать монотонным бездушным голосом:
   – Ссылаясь на трагические событии, случившиеся в ее семье… невозможность написания реферата… идя навстречу ее просьбе и одновременно сознавая, что нарушаю существующие инструкции, предписывающие… поставил зачет, но одновременно предупредил о том, что реферат все равно необходимо написать и представить его в следующем семестре… студентка Звонарева, по неизвестным причинам полагая, что предъявляемые к ней требования необоснованны, заявила, что делать этого не собирается, а когда я упрекнул ее в неадекватной реакции, совершенно неожиданно, без какого-либо повода с моей стороны, ударила меня по лицу в присутствии многочисленных свидетелей… список свидетелей прилагается…
   Декан, хотя и читал текст ровным, ничего не выражающим голосом, тем не менее все больше и больше мрачнел и под конец уже был чернее тучи. Он вообще не любил неприятности, а такое вот, чтобы прилюдно преподавателю по лицу, – это случилось впервые на его памяти.
   – Что вы можете сказать, Звонарева, по поводу написанного?
   – Ничего, – равнодушным голосом ответила Полина.
   Лопотухин сидел истуканом. Для него сейчас решалось все. Знал, что кто-то из них двоих ответит за случившееся – или он, или Звонарева.
   – То есть все так и было, как здесь написано? – осведомился декан.
   Сухостью в голосе он демонстрировал, что никакие эмоции не будут приниматься в расчет, значение имеет только то, что написано. И пускай Полина на лопотухинскую бумагу ответит своей, более весомой.
   Полина только пожала плечами в ответ.
   – Того, что дали волю рукам, я думаю, вы не отрицаете, – сказал декан. – Весь вопрос только в мотивации.
   Как будто он хотел дать Полине шанс.
   – Я ничего писать не буду, – сказала она.
   Единственное желание – быстрее бы все это закончилось.
   – Вас отчислят, Звонарева.
   Декан посмотрел без сочувствия, но и без недоброжелательства.
   – Я могу идти? – спросила Полина.
   – Вас отчислят! – повторил декан.
   – Да, я поняла. Так я могу идти?
   – Идите! – пожал плечами декан, наконец-то оскорбившись и всем своим видом давая понять, что кто-то должен быть виноватым во всей этой истории, и если незавидную роль виновницы готова принять на себя Полина, то он ей не судья и так тому и быть.

Глава 11

   Тетя Галя позвонила утром. Запиликал в сумке сотовый телефон, Полина вскинулась и села в кровати, никак не могла понять, что происходит. Хеджи заворочался рядом, буркнул:
   – Мобильник!
   Только теперь до Полины дошло.
   – Полинка! – Голос тети Гали был где-то близко. – Я звоню тебе на домашний телефон, а там никто не отвечает…
   – Я там не живу.
   – Что случилось?
   – Папа умер.
   – Как?!
   И пауза. Долгая, как сама печаль. Полина недвижно сидела в кровати, прижав трубку сотового телефона к уху. Она уже привыкла к тому, что бывает больно.
   – Когда это случилось?
   – Шестнадцатого.
   – Что с ним?.. Как это было?
   – Убили.
   – Кто?!
   – Не знаю. Ищут, – сказала Полина бесцветным голосом.
   – А ты теперь как? Где?
   – В Москве.
   – Я понимаю. Полина, я скоро прилечу!
   – Вы где?
   – На Кипре.
   – Надо же, – сказала Полина. – А я слышу, что будто какие-то паузы между словами. Непривычно, когда такая связь.
   Она была готова говорить о чем угодно, только не о том, что случилось с ее отцом. И тетя Галя поняла, кажется.
   – Я приеду, Полинка.
   – Когда?
   – На следующей неделе, наверное.
   – Я могу вас встретить.
   – Не надо, у тебя университет.
   – Да, университет, – эхом отозвалась Полина.
   О том, что ее отчислили, она не сказала. Какое это имеет значение для тети Гали, если даже ей самой безразлично?
   – Вы звоните мне на сотовый, – сказала Полина. – Когда прилетите.
   – Да-да, конечно. Ты держись, Полинка.
   Они распрощались. Полина отключила телефон, но по-прежнему сжимала трубку в руке.
   – Родственники? – спросил Хеджи.
   – Мамина родственница. Очень дальняя.
   – Из-за границы звонок?
   – С Кипра. Она там работает.
   Полина отвечала голосом усталого человека, будто позади была не заполненная сном ночь, а тяжелый день. Легла на спину, невидяще смотрела в потолок.
   Часы показывали девять. Впереди долгий-долгий день. Невыносимо долгий.
   – Что сегодня делаешь? – спросил Хеджи.
   – Ничего.
   Это было правдой. Ничего. Жизнь остановилась.
   На экране сотового телефона замигал символ – «конвертик». Полина посмотрела на экран равнодушным взглядом, спросила:
   – Хеджи, у тебя есть деньги?
   – Сколько?
   – Долларов двадцать. Мне из сотовой компании сигналят – пора вносить абонплату. Иначе отключат мобильник.
   – Я на нулях, – сказал Хеджи. – Есть какие-то копейки на бензин, вот и все. А ты что – без денег?
   – Без денег. Совсем.
   – Плохо, – оценил Хеджи. – На работе мне заплатят на следующей неделе.
   – Какое странное состояние, – сказала Полина бесцветным голосом. – У меня нет денег, и им неоткуда взяться. Я такого никогда не испытывала раньше.
   Она не удивлялась случившейся метаморфозе, а просто констатировала факт. Надо же было, мол, такой нелепице приключиться.
   – Разве у тебя нет кредитной карты? – спросил Хеджи.
   Помнил, что видел когда-то кредитку в руках у Полины.
   – Там нули, Хеджи.
   Все потратила на похороны, понял он.
   – А сбережения?
   – Сбережений тоже нет, – задумчиво произнесла Полина, мыслями уносясь в свое недавнее прошлое. – Наличных денег у бизнесмена быть не может, все должно быть в деле. Это не я, это папа так говорил.
   – Я понял.
   – Знаешь, как у нас было с деньгами? Папа время от времени приносил деньги, много…
   – Много – это сколько?
   – Я не считала, Хеджи. Видела только – такие толстые пачки. То рубли, то доллары. Он спрашивал у меня, есть ли у нас крупные траты в ближайший месяц. Какие-то серьезные покупки. Если нет – он деньги уносил. В дело пускал, что-то там такое покупал, потом это купленное продавал, в общем – бизнес. А дома оставлял тысячу или две, когда как.
   – Тысячу – рублей?
   – Долларов, – равнодушным голосом ответила Полина.
   Ей будет трудно, подумал Хеджи. Она еще не знает, что такое жить без денег. Пока что печалится о погибшем отце и не отдает себе отчета в том, что изменения в ее жизни заключаются не только в этом. Когда поймет, это станет для нее еще одним ударом. Пускай и не таким сильным, но тем не менее болезненным.
   – У тебя есть квартира, – подсказал Хеджи.
   – И что?
   – Не знаю, – замялся Хеджи. – Почти наверняка есть что-то такое, что ты можешь продать.
   – Что продать? – спросила Полина, не поворачивая головы.
   Хеджи вспомнил о часах, виденных им на каминной полке в звонаревском кабинете.
   – Часы, например, – сказал он.
   – Какие часы?
   – На той квартире. В кабинете.
   – Старинные?
   – Да, с какой-то там башней.
   – Эти часы подарили моей маме.
   Подразумевалось, что об их продаже не может быть и речи.
   – Послушай! – приподнялся на локте Хеджи. – Но ведь у твоего отца фирма! Он ее единственный владелец! И там такие деньжищи!