Страница:
Знакомство состоялось. Шатров ночевал у новых приятелей. Они жили в большой комнате, которую снимали в частном доме.
Проснувшись раньше других, Алексей, еще не отвыкший от училищной чистоты и порядка, невольно заулыбался, разглядывая холостяцкое жилье лейтенантов. «Если бы сюда зашел наш капитан Потресов, он упал бы в обморок», – подумал Алексей.
На столе была скатерть, которую безошибочно можно назвать весьма грязной, каков ее подлинный цвет, установить едва ли возможно. Закопченная сковородка с остатками подгоревшей картошки находилась в центре стола, в том месте, где обычно ставят вазу с цветами. Грязные тарелки, сальные вилки, куски хлеба окружали сковородку со всех сторон. Пустые консервные банки из-под сгущенного молока оживляли натюрморт ярко-голубыми этикетками. Под каждой кроватью – по открытому чемодану, из них будто бы разбегались носки, галстуки, зеленые форменные рубашки.
На работу лейтенанты собрались быстро, никто и не думал заниматься уборкой. Весело разговаривая, поспешили в военторговскую столовую. За столом Савицкий представил нового друга официантке:
– Аня, это наш четвертый мушкетер. Просим любить и жаловать. А ты, Алексей, когда тебя человечество перестанет понимать и весь мир от тебя отвернется, приходи к Ане, она выручит. Короче, когда не будет денег и никто тебе не доверит в долг мокрой скомканной рублевки, Аня накормит в кредит.
Аня – молоденькая, располневшая на бесплатном военторговском питании девушка. У нее простое, немного глуповатое лицо, добрые доверчивые глаза, ленивые медлительные движения. «Мушкетерам» она все время улыбается, ждет – сейчас опять что-нибудь скажут смешное.
Приближаясь к проходной, лейтенанты стали менее разговорчивы. Посерьезнели.
«Хорошие ребята, – думал Шатров, – живут по принципу: всему свое время. Пошутили, подурачились, а теперь возьмутся за работу». Алексею все в них нравилось.
По какому-то неписаному уговору в «капелле» не полагалось говорить серьезно. Лейтенанты звали друг друга сокращенными именами – Сэм, Йог, Гарри. Шатрову тоже сказали:
– Алексей не звучит. Алексис пошло. Алик приторно. Будешь просто Айк.
Шатров знал, к таким нелепым сокращениям обычно прибегают стиляги, но перед ним были загорелые, бывалые офицеры, служаки труднейшего гарнизона. Алексей понимал – все это просто веселая шутка, лейтенанты потешаются над стилягами и их именами, расслабленной походочкой, своеобразной манерой говорить хохмами.
В полку офицеры разошлись по своим подразделениям и в течение дня не виделись – у каждого были свои дела и заботы.
3
4
5
Проснувшись раньше других, Алексей, еще не отвыкший от училищной чистоты и порядка, невольно заулыбался, разглядывая холостяцкое жилье лейтенантов. «Если бы сюда зашел наш капитан Потресов, он упал бы в обморок», – подумал Алексей.
На столе была скатерть, которую безошибочно можно назвать весьма грязной, каков ее подлинный цвет, установить едва ли возможно. Закопченная сковородка с остатками подгоревшей картошки находилась в центре стола, в том месте, где обычно ставят вазу с цветами. Грязные тарелки, сальные вилки, куски хлеба окружали сковородку со всех сторон. Пустые консервные банки из-под сгущенного молока оживляли натюрморт ярко-голубыми этикетками. Под каждой кроватью – по открытому чемодану, из них будто бы разбегались носки, галстуки, зеленые форменные рубашки.
На работу лейтенанты собрались быстро, никто и не думал заниматься уборкой. Весело разговаривая, поспешили в военторговскую столовую. За столом Савицкий представил нового друга официантке:
– Аня, это наш четвертый мушкетер. Просим любить и жаловать. А ты, Алексей, когда тебя человечество перестанет понимать и весь мир от тебя отвернется, приходи к Ане, она выручит. Короче, когда не будет денег и никто тебе не доверит в долг мокрой скомканной рублевки, Аня накормит в кредит.
Аня – молоденькая, располневшая на бесплатном военторговском питании девушка. У нее простое, немного глуповатое лицо, добрые доверчивые глаза, ленивые медлительные движения. «Мушкетерам» она все время улыбается, ждет – сейчас опять что-нибудь скажут смешное.
Приближаясь к проходной, лейтенанты стали менее разговорчивы. Посерьезнели.
«Хорошие ребята, – думал Шатров, – живут по принципу: всему свое время. Пошутили, подурачились, а теперь возьмутся за работу». Алексею все в них нравилось.
По какому-то неписаному уговору в «капелле» не полагалось говорить серьезно. Лейтенанты звали друг друга сокращенными именами – Сэм, Йог, Гарри. Шатрову тоже сказали:
– Алексей не звучит. Алексис пошло. Алик приторно. Будешь просто Айк.
Шатров знал, к таким нелепым сокращениям обычно прибегают стиляги, но перед ним были загорелые, бывалые офицеры, служаки труднейшего гарнизона. Алексей понимал – все это просто веселая шутка, лейтенанты потешаются над стилягами и их именами, расслабленной походочкой, своеобразной манерой говорить хохмами.
В полку офицеры разошлись по своим подразделениям и в течение дня не виделись – у каждого были свои дела и заботы.
3
Капитан Зайнуллин пришел в роту, как всегда, рано. В прибранной, хорошо проветренной казарме было прохладно. Дневальные побрызгали цементные полы водой, и теперь в помещении веяло приятной, непривычной для жителей пустыни сыростью.
Зайнуллин любил эти ранние часы – дышится легко, хочется работать, кажется, много дел за день сделаешь. Но часам к десяти воздух станет горячим и упругим, строения и земля раскалятся так, что от них потянет жаром. Навалится угнетающая духота, движения станут медленными, мысли тягучими.
Вот потому и приходил Зайнуллин пораньше, чтобы до наступ-ления жары все организовать и, как он говорил, раскрутить. А потом – в зной – только ходил и поддерживал заданный ритм – где немногословным одобрением, где суровым и тоже немногословным замечанием…
Перед началом занятий Зайнуллин, вдруг увидев в роте прибывшего вчера лейтенанта Шатрова, сказал:
– Я вам дал этот день на устройство.
– Хочется поскорее в дело вникнуть, – ответил лейтенант.
– Квартиру нашли?
– Нет. Ночевал в гостинице, – соврал Шатров, почему-то решив, что его сближение с компанией Берга Зайнуллину будет неприятно.
– Гостиница вам не по карману. Ищите комнату. На казенную не надейтесь: многие семейные, с детьми – на очереди.
Разговаривая с лейтенантом, Зайнуллин рассматривал его и думал: «С виду паренек ничего – строевой, а что у него внутри?»
Капитан знал, как некоторые ротные командиры в полку мучаются с молодыми офицерами. Все лейтенанты как лейтенанты, и вдруг появляется в роте или в батальоне один, будто разум у него помутило…
Зайнуллин шел по расположению роты, а Шатров следовал за ним. Капитан умышленно ждал, как поступит лейтенант: попросит разрешения заниматься своими делами или будет идти и поддерживать разговор с начальством. Это, конечно, мелочь. Но и мелочь – тоже штрих, из таких черточек в конечном счете вырисовывается характер.
– Разрешите идти к своему взводу, товарищ капитан? – спросил Шатров, будто прочитал мысли командира.
«Хорошо, – отметил про себя Зайнуллин, – хоть и нет еще у тебя никаких дел, но то, что не хочешь тереться около старших, – уже похвально!» Именно поэтому, наверное, не захотелось отпускать лейтенанта: может быть, еще чем-нибудь порадует, снимет гложущие опасения.
– Подождите, познакомлю вас с расположением роты. Да и с офицерами, – добавил капитан, увидев идущего навстречу лейтенанта.
– Вот командир второго взвода лейтенант Анастасьев.
Лейтенант Анастасьев, маленький, худенький, протянул небольшую ладонь.
Зайнуллин смотрел на него добро и улыбчиво. Анастасьев был плод его, зайнуллинских, трудов, настоящее произведение, созданное потом, кровью и нервами капитана. Когда Анастасьев прибыл в полк, все ротные, у кого были вакантные места, ходили в штаб и тайно принимали меры, чтобы хлипкий лейтенантик не попал к ним. Щупленький, стеснительный Анастасьев стоял в коридоре, ожидая назначения. Он опускал глаза и краснел от одних только взглядов загорелых и обветренных капитанов, которые косо поглядывали на него, проходя в комнату помощника начальника штаба. «И зачем только таких в училище берут!» – говорили их взгляды.
Зайнуллин тогда не прошел мимо. Остановился. Побеседовал с Анастасьевым. Долго колебался, брать или не брать его. Но в конце концов решил – уж лучше этот тихоня, чем какой-нибудь артист, с которым хлопот не оберешься.
Приведя Анастасьева в роту, Зайнуллин сказал ему:
– Ты слушай меня и делай, что я буду говорить. Я тоже был молодым офицером. И ростом, как видишь, не выше твоего… – При этих словах Анастасьев так и залился румянцем. Но Зайнуллин умышленно сказал об этом, считая, что не обидит лейтенанта, раз сам мал ростом, наоборот, подбодрит его, покажет, что не в росте дело. – Ты не красней. Суворов тоже нашей комплекции был. Все трудности, которые встанут перед тобой, я пережил и преодолел. Станешь выполнять, что скажу, – будет полный порядок.
Анастасьев был очень рад этому условию – робкий и неопытный, он нуждался именно в таком командире. Первый год службы в роте Зайнуллина он скрупулезно выполнял все указания ротного и ходил у него на вожжах: не только на работе, но и в остальное время старался подражать ему во всем. Много пришлось повозиться с ним капитану. Но зато через год, пройдя зайнуллинскую выучку, Анастасьев работал вполне самостоятельно. Взвод его выходил в передовые. Хрупкая внешность лейтенанта, голосишко слабенький и способность краснеть хоть и были по-прежнему предметом шуток офицеров, но шутки эти стали мягкими, дружескими. Как над ним шутить, если у него чуть ли не лучший взвод? Только одно осталось за лейтенантом Анастасьевым навсегда – офицеры с первых дней прозвали его Настей и между собой звали только этим именем: «Настя отличился», «Заступаю в наряд – меняю Настю», «Настин взвод на кроссе лучшее время показал».
Солдаты взвода Анастасьева конечно же заметили в первые дни неуверенность лейтенанта, но молодой офицер и не скрывал этого, он был бесхитростный, простой и хорошо знал все, чему обучают в училище. Солдаты оценили его заботливость и справедливость, они по-человечески поняли его затруднения и стали всячески помогать новому командиру. А как может помочь солдат офицеру? Только хорошей службой.
Как ни странно, во взводе молодого, неопытного лейтенанта дисциплина улучшилась, лености и нерадивости почти не отмечалось. А если и случался у кого-нибудь промах в службе, сержанты и солдаты сами, без Анастасьева, брали виновника в шоры, да так, что тот пищал. Когда же взвод стали похваливать, тут уж появилась не только гордость, а какое-то связавшее и сблизившее всех чувство как бы здоровой круговой поруки. Подчиненные знали, что успехи взвода во многом – результат их труда, они никогда не говорили об этом между собой, но понимали и в душе гордились: помогли вырасти своему командиру. Придет время – уволятся они в запас, а лейтенант Анастасьев будет уверенно шагать по службе, вспоминая благородство первых своих солдат, помогавших ему встать на ноги…
Шатров пожал маленькую руку Анастасьева, приветливо ему улыбнулся и пошел за капитаном, который жестом пригласил его следовать дальше. В углу казармы Зайнуллина встретил и отдал честь плотный и, видимо, очень сильный лейтенант, плечи, руки и ноги у него были круглые, толстые, как у борца.
– Знакомьтесь, командир первого взвода лейтенант Антадзе.
Шатров назвал свои имя и фамилию. Пожимая крепкую руку лейтенанта Антадзе, еще раз подумал: необыкновенно сильный человек. Антадзе был из тех грузин, которые отличаются от своих стройных, чернявых земляков светло-зелеными глазами, волосами с рыжинкой, негорбатым мясистым носом, невысоким ростом.
Представляя лейтенанта Антадзе, Зайнуллин тайком поглядывал на Шатрова – как он оценивает этого своего будущего соперника. Ротный не ошибался – Шатров действительно присматривался и решил, что соперники у него не очень-то серьезные. Анастасьева он, несомненно, обойдет в первые же месяцы. А этот белобрысый грузин, хоть и сильный, видно, тоже звезд с неба не хватает, к тому же по-русски говорит не очень бойко.
Зайнуллин догадывался о той оценке, которую дал Шатров своим сослуживцам, был доволен, что новенький с первых шагов обретает уверенность в своих силах. Это хорошо, смелее возьмется за дело. Что же касается легкой его победы, то капитан был уверен: Шатрову придется не один год попотеть, чтобы дотянуться до этих выращенных и вышколенных им лейтенантов.
Антадзе тоже был зайнуллинским детищем. От него тоже отмахивались другие командиры. Зоркие ротные с первой же беседы посчитали медлительного, неразговорчивого Антадзе тугодумом. А капитан Зайнуллин опять-таки решил: лишь бы лейтенант не был помехой в работе и имел желание служить – в этом он видел главное. «В цирке медведя учат на мотоцикле ездить, – говорил иногда капитан в шутку, – неужели я человека не научу полезному делу?»
Зайнуллин не ошибся и в Антадзе. Неразговорчивый грузин оказался неутомимым и старательным. И тугодумом он не был. Просто плоховато знал русский язык и не всегда умел высказать ясно и доходчиво свои мысли. В действительности Додик Антадзе был парень развитой, да к тому же еще и весельчак.
Все в полку знали: слава и успехи четвертой роты держатся прежде всего на мудром и опытном капитане Зайнуллине. Он крепко держал роту в своих жестких и умелых руках, ревниво оберегал людей от дурных влияний и случайностей.
Поэтому и сегодня он водил Шатрова по роте, знакомил с людьми и хозяйством, а сам с волнением думал: «Кем же ты окажешься, помощником или камнем на пути роты, о который все мы будем спотыкаться? Взвод – это одна треть роты! Ты можешь повести себя так, что снимешь с моих плеч одну треть всех забот. А можешь и взвалить все эти заботы на меня, да еще сам повиснешь тяжелым грузом». Будь у Шатрова какой-нибудь внешний недостаток, Зайнуллин, наверное, чувствовал бы себя более спокойно. Но молодой офицер был статный, ладный, красив и значителен лицом, в разговоре держал себя непринужденно. Что за всем этим кроется – стремительный рост офицера, успехи в боевой подготовке или танцы, вечеринки, опоздания на службу и то тяжелое состояние, когда работа становится лишь помехой на пути к удовольствиям?
У входа, где-то в коридоре, раздалась зычная команда:
– Батальон, смирно!
В мгновенно наступившей тишине послышались одинокие четкие шаги, и сразу же, как только они оборвались, последовал рапорт:
– Товарищ подполковник, второй батальон готовится к занятиям, командир батальона майор Углов.
После команды «Вольно» Зайнуллин сказал:
– Замполит Ячменев пришел. – Посмотрел лукаво на Шатрова, добавил: – И думается мне, пришел посмотреть специально на вас, товарищ лейтенант.
– Я ему вчера представлялся.
– Он хочет видеть, как вы за дело беретесь.
– Разрешите идти во взвод?
– Зачем? – вдруг хитро прищурясь, спросил капитан и сам же ответил: – Изображать кипучую деятельность?
Шатров смутился, он об этом не думал, просто хотел быть в своем взводе, раз заместитель командира полка пришел посмотреть, как он приступил к работе.
– Никогда не занимайтесь этим ИКД – изображением кипучей деятельности, – сказал капитан, – ведите себя естественно. Я вам разрешил устраивать сегодня быт – вот идите и определяйтесь на квартиру.
Видя нерешительность лейтенанта, Зайнуллин нахмурился:
– Все же хочется показаться начальству при деле? Бросьте. Показуха унижает человека. После этого самому противно. Успеете еще показать себя в настоящей работе. Идите, делайте, что я сказал.
Зайнуллин любил эти ранние часы – дышится легко, хочется работать, кажется, много дел за день сделаешь. Но часам к десяти воздух станет горячим и упругим, строения и земля раскалятся так, что от них потянет жаром. Навалится угнетающая духота, движения станут медленными, мысли тягучими.
Вот потому и приходил Зайнуллин пораньше, чтобы до наступ-ления жары все организовать и, как он говорил, раскрутить. А потом – в зной – только ходил и поддерживал заданный ритм – где немногословным одобрением, где суровым и тоже немногословным замечанием…
Перед началом занятий Зайнуллин, вдруг увидев в роте прибывшего вчера лейтенанта Шатрова, сказал:
– Я вам дал этот день на устройство.
– Хочется поскорее в дело вникнуть, – ответил лейтенант.
– Квартиру нашли?
– Нет. Ночевал в гостинице, – соврал Шатров, почему-то решив, что его сближение с компанией Берга Зайнуллину будет неприятно.
– Гостиница вам не по карману. Ищите комнату. На казенную не надейтесь: многие семейные, с детьми – на очереди.
Разговаривая с лейтенантом, Зайнуллин рассматривал его и думал: «С виду паренек ничего – строевой, а что у него внутри?»
Капитан знал, как некоторые ротные командиры в полку мучаются с молодыми офицерами. Все лейтенанты как лейтенанты, и вдруг появляется в роте или в батальоне один, будто разум у него помутило…
Зайнуллин шел по расположению роты, а Шатров следовал за ним. Капитан умышленно ждал, как поступит лейтенант: попросит разрешения заниматься своими делами или будет идти и поддерживать разговор с начальством. Это, конечно, мелочь. Но и мелочь – тоже штрих, из таких черточек в конечном счете вырисовывается характер.
– Разрешите идти к своему взводу, товарищ капитан? – спросил Шатров, будто прочитал мысли командира.
«Хорошо, – отметил про себя Зайнуллин, – хоть и нет еще у тебя никаких дел, но то, что не хочешь тереться около старших, – уже похвально!» Именно поэтому, наверное, не захотелось отпускать лейтенанта: может быть, еще чем-нибудь порадует, снимет гложущие опасения.
– Подождите, познакомлю вас с расположением роты. Да и с офицерами, – добавил капитан, увидев идущего навстречу лейтенанта.
– Вот командир второго взвода лейтенант Анастасьев.
Лейтенант Анастасьев, маленький, худенький, протянул небольшую ладонь.
Зайнуллин смотрел на него добро и улыбчиво. Анастасьев был плод его, зайнуллинских, трудов, настоящее произведение, созданное потом, кровью и нервами капитана. Когда Анастасьев прибыл в полк, все ротные, у кого были вакантные места, ходили в штаб и тайно принимали меры, чтобы хлипкий лейтенантик не попал к ним. Щупленький, стеснительный Анастасьев стоял в коридоре, ожидая назначения. Он опускал глаза и краснел от одних только взглядов загорелых и обветренных капитанов, которые косо поглядывали на него, проходя в комнату помощника начальника штаба. «И зачем только таких в училище берут!» – говорили их взгляды.
Зайнуллин тогда не прошел мимо. Остановился. Побеседовал с Анастасьевым. Долго колебался, брать или не брать его. Но в конце концов решил – уж лучше этот тихоня, чем какой-нибудь артист, с которым хлопот не оберешься.
Приведя Анастасьева в роту, Зайнуллин сказал ему:
– Ты слушай меня и делай, что я буду говорить. Я тоже был молодым офицером. И ростом, как видишь, не выше твоего… – При этих словах Анастасьев так и залился румянцем. Но Зайнуллин умышленно сказал об этом, считая, что не обидит лейтенанта, раз сам мал ростом, наоборот, подбодрит его, покажет, что не в росте дело. – Ты не красней. Суворов тоже нашей комплекции был. Все трудности, которые встанут перед тобой, я пережил и преодолел. Станешь выполнять, что скажу, – будет полный порядок.
Анастасьев был очень рад этому условию – робкий и неопытный, он нуждался именно в таком командире. Первый год службы в роте Зайнуллина он скрупулезно выполнял все указания ротного и ходил у него на вожжах: не только на работе, но и в остальное время старался подражать ему во всем. Много пришлось повозиться с ним капитану. Но зато через год, пройдя зайнуллинскую выучку, Анастасьев работал вполне самостоятельно. Взвод его выходил в передовые. Хрупкая внешность лейтенанта, голосишко слабенький и способность краснеть хоть и были по-прежнему предметом шуток офицеров, но шутки эти стали мягкими, дружескими. Как над ним шутить, если у него чуть ли не лучший взвод? Только одно осталось за лейтенантом Анастасьевым навсегда – офицеры с первых дней прозвали его Настей и между собой звали только этим именем: «Настя отличился», «Заступаю в наряд – меняю Настю», «Настин взвод на кроссе лучшее время показал».
Солдаты взвода Анастасьева конечно же заметили в первые дни неуверенность лейтенанта, но молодой офицер и не скрывал этого, он был бесхитростный, простой и хорошо знал все, чему обучают в училище. Солдаты оценили его заботливость и справедливость, они по-человечески поняли его затруднения и стали всячески помогать новому командиру. А как может помочь солдат офицеру? Только хорошей службой.
Как ни странно, во взводе молодого, неопытного лейтенанта дисциплина улучшилась, лености и нерадивости почти не отмечалось. А если и случался у кого-нибудь промах в службе, сержанты и солдаты сами, без Анастасьева, брали виновника в шоры, да так, что тот пищал. Когда же взвод стали похваливать, тут уж появилась не только гордость, а какое-то связавшее и сблизившее всех чувство как бы здоровой круговой поруки. Подчиненные знали, что успехи взвода во многом – результат их труда, они никогда не говорили об этом между собой, но понимали и в душе гордились: помогли вырасти своему командиру. Придет время – уволятся они в запас, а лейтенант Анастасьев будет уверенно шагать по службе, вспоминая благородство первых своих солдат, помогавших ему встать на ноги…
Шатров пожал маленькую руку Анастасьева, приветливо ему улыбнулся и пошел за капитаном, который жестом пригласил его следовать дальше. В углу казармы Зайнуллина встретил и отдал честь плотный и, видимо, очень сильный лейтенант, плечи, руки и ноги у него были круглые, толстые, как у борца.
– Знакомьтесь, командир первого взвода лейтенант Антадзе.
Шатров назвал свои имя и фамилию. Пожимая крепкую руку лейтенанта Антадзе, еще раз подумал: необыкновенно сильный человек. Антадзе был из тех грузин, которые отличаются от своих стройных, чернявых земляков светло-зелеными глазами, волосами с рыжинкой, негорбатым мясистым носом, невысоким ростом.
Представляя лейтенанта Антадзе, Зайнуллин тайком поглядывал на Шатрова – как он оценивает этого своего будущего соперника. Ротный не ошибался – Шатров действительно присматривался и решил, что соперники у него не очень-то серьезные. Анастасьева он, несомненно, обойдет в первые же месяцы. А этот белобрысый грузин, хоть и сильный, видно, тоже звезд с неба не хватает, к тому же по-русски говорит не очень бойко.
Зайнуллин догадывался о той оценке, которую дал Шатров своим сослуживцам, был доволен, что новенький с первых шагов обретает уверенность в своих силах. Это хорошо, смелее возьмется за дело. Что же касается легкой его победы, то капитан был уверен: Шатрову придется не один год попотеть, чтобы дотянуться до этих выращенных и вышколенных им лейтенантов.
Антадзе тоже был зайнуллинским детищем. От него тоже отмахивались другие командиры. Зоркие ротные с первой же беседы посчитали медлительного, неразговорчивого Антадзе тугодумом. А капитан Зайнуллин опять-таки решил: лишь бы лейтенант не был помехой в работе и имел желание служить – в этом он видел главное. «В цирке медведя учат на мотоцикле ездить, – говорил иногда капитан в шутку, – неужели я человека не научу полезному делу?»
Зайнуллин не ошибся и в Антадзе. Неразговорчивый грузин оказался неутомимым и старательным. И тугодумом он не был. Просто плоховато знал русский язык и не всегда умел высказать ясно и доходчиво свои мысли. В действительности Додик Антадзе был парень развитой, да к тому же еще и весельчак.
Все в полку знали: слава и успехи четвертой роты держатся прежде всего на мудром и опытном капитане Зайнуллине. Он крепко держал роту в своих жестких и умелых руках, ревниво оберегал людей от дурных влияний и случайностей.
Поэтому и сегодня он водил Шатрова по роте, знакомил с людьми и хозяйством, а сам с волнением думал: «Кем же ты окажешься, помощником или камнем на пути роты, о который все мы будем спотыкаться? Взвод – это одна треть роты! Ты можешь повести себя так, что снимешь с моих плеч одну треть всех забот. А можешь и взвалить все эти заботы на меня, да еще сам повиснешь тяжелым грузом». Будь у Шатрова какой-нибудь внешний недостаток, Зайнуллин, наверное, чувствовал бы себя более спокойно. Но молодой офицер был статный, ладный, красив и значителен лицом, в разговоре держал себя непринужденно. Что за всем этим кроется – стремительный рост офицера, успехи в боевой подготовке или танцы, вечеринки, опоздания на службу и то тяжелое состояние, когда работа становится лишь помехой на пути к удовольствиям?
У входа, где-то в коридоре, раздалась зычная команда:
– Батальон, смирно!
В мгновенно наступившей тишине послышались одинокие четкие шаги, и сразу же, как только они оборвались, последовал рапорт:
– Товарищ подполковник, второй батальон готовится к занятиям, командир батальона майор Углов.
После команды «Вольно» Зайнуллин сказал:
– Замполит Ячменев пришел. – Посмотрел лукаво на Шатрова, добавил: – И думается мне, пришел посмотреть специально на вас, товарищ лейтенант.
– Я ему вчера представлялся.
– Он хочет видеть, как вы за дело беретесь.
– Разрешите идти во взвод?
– Зачем? – вдруг хитро прищурясь, спросил капитан и сам же ответил: – Изображать кипучую деятельность?
Шатров смутился, он об этом не думал, просто хотел быть в своем взводе, раз заместитель командира полка пришел посмотреть, как он приступил к работе.
– Никогда не занимайтесь этим ИКД – изображением кипучей деятельности, – сказал капитан, – ведите себя естественно. Я вам разрешил устраивать сегодня быт – вот идите и определяйтесь на квартиру.
Видя нерешительность лейтенанта, Зайнуллин нахмурился:
– Все же хочется показаться начальству при деле? Бросьте. Показуха унижает человека. После этого самому противно. Успеете еще показать себя в настоящей работе. Идите, делайте, что я сказал.
4
Ранним утром Шатров вел свой взвод на первое занятие. Алексей очень волновался. Как отнесутся к нему солдаты? Они народ грамотный, заметят малейший промах. Осмеют? Едва ли. Наверное, потом между собой станут потешаться – как он сбивался, заикался или сказал какую-нибудь чепуху. «Считали же мы в училище, сколько раз во время лекции подполковник Евсеев скажет „так сказать”. Эти слова-паразиты он произносил буквально в каждой фразе, сам не замечая того, а курсанты ставили палочки на бумаге, учитывая каждое «так сказать».
Взвод вышел по пыльной дороге в поле. Голубой простор в небе и бескрайняя желтая рябь песков. Только слева, неподалеку, возвышалось каменистое плато. Трудно проводить занятия на такой местности, даже ориентиры не подберешь. А по расписанию – тактика. Шатров накануне подготовил подробный конспект, да и без него знал тему наизусть. Только вот местность смущала.
Остановив взвод на небольшом, выжженном добела такыре, он повернул строй фронтом к барханам. Солнце пока еще не жгло.
Лейтенант не видел ни яркого солнца, ни такыра, ни взвода Анастасьева, тоже занимавшегося тактикой поблизости. Шатров был полностью поглощен своим волнением.
Знакомя со взводом, капитан Зайнуллин рассказал Шатрову, какие у его подчиненных наклонности, кто как стреляет, как ведет себя, чем увлекается.
И замкомвзвода сержант Ниязбеков тоже подробно доложил о каждом солдате. Но сейчас в голове Шатрова смешались и перепутались и фамилии, и имена, и кто какой год служит. Строй стоял перед ним одноликий – все одинаковые, как штыки, все одного роста, одинаково загорелые. Сапоги, ремни, головные уборы, оружие – все абсолютно одинаковое.
«Как я их буду различать? – с тревогой думал Шатров. – Даже глаза у всех одинакового цвета!»
Глаза, пожалуй, были сейчас единственным, что видел Шатров.
«Главное – не растеряться! – подбадривал он себя. – Неуверенность пройдет, нужно не дать повода для насмешек или прозвища – оно прилипнет».
И лейтенант говорил, говорил и говорил. Он разъяснял, как нужно действовать в наступательном бою с применением ядерного оружия, как использовать результаты атомного удара и что делать, если попал в зону высокой радиации.
Иногда ловил себя на мысли, что стремится не столько обучить подчиненных, сколько показать им свои знания. Но, даже признаваясь себе в этом, Шатров не пытался ничего изменить – глаза, устремленные на него, пока спокойны; смотрят внимательно – пусть так будет до конца, больше он ничего не хотел.
– Капитан Зайнуллин идет, – тихо подсказал сержант Ниязбеков.
И хотя Шатров не заметил приближения командира роты, он все же буркнул:
– Вижу.
Сказал, и самому стало противно. «Ну зачем так поступил? Человек шепнул, желая добра, а я оборвал его. В другой раз он промолчит».
Подав команду «Смирно», лейтенант доложил командиру роты о теме занятий. И даже сейчас, повернувшись к Зайнуллину лицом, Шатров спиной чувствовал устремленные на него глаза. И поэтому думал не о сути происшедшего, а о том, как он чеканит строевой шаг, как приставил ногу, на нужном ли уровне у него ладонь, вскинутая к фуражке.
– Продолжайте занятие, – спокойно сказал капитан.
– У нас сейчас должен быть перерыв.
– Что ж, делайте перерыв.
Капитан жестом пригласил Шатрова отойти с ним в сторону.
Шатров шел рядом с Зайнуллиным и опять чувствовал к себе отвращение. Как с этим «вижу», которое он бросил Ниязбекову, так и тут насчет перерыва ляпнул некстати, до перерыва еще оставалось пятнадцать минут. Просто струсил. Подумал, что Зайнуллин уйдет, не дожидаясь возобновления занятий. Побоялся продолжать занятия при капитане. Значит, делал что-то не так? Да нет, все как будто говорил правильно. Тогда почему же испугался?
Зайнуллин шагал рядом, как всегда строгий и значительный. Он о чем-то думал. И думы эти, отражаясь на лице, казались тоже важными и значительными.
– Я со стороны наблюдал, как вы проводили занятия, – наконец промолвил капитан. – О содержании ничего не могу сказать – не слышал. А методика неправильная. У вас тактика. Вы людей в поле вывели, чтобы учить их действовать практически. Говорить можно было бы и в классе. Даже удобнее – не так жарко. Раз вышли в поле – используйте местность.
– Я хотел на первом часу отработать теоретические вопросы, а потом перейти к практическим действиям.
Зайнуллин посмотрел Шатрову в глаза, и лейтенант понял, что ротный видит его насквозь, он без слов, одними глазами сказал: брось оправдываться, зачем хитришь? Я все понимаю: ты волнуешься; если бы я не пришел, ты все три часа читал бы лекцию перед строем; я тебя не ругаю, а просто подсказываю, что нужно делать.
Зайнуллин посоветовал, как отрабатывать некоторые приемы на местности, подсказал, какие особенности действий в пустыне нужно помнить. Не дожидаясь начала занятия, капитан пожал руку Шатрову и подбадривающе сказал:
– Ну давай, не теряйся.
Обращение на «ты» чудодейственно повлияло на Шатрова. Как-то сразу все стало на свои места. Лейтенант впервые увидел и окружающую местность, и взвод Анастасьева, и свой взвод, который теперь не казался одноликой массой, одетой в хлопчатобумажные гимнастерки.
Шатров все еще испытывал волнение и думал о том, чтобы не допустить какой-нибудь ляпсус, но после посещения командира роты капитана Зайнуллина это волнение уже не было слепым и гнетущим.
Развертывая и перестраивая взвод по различным вариантам, Алексей теперь вел занятия более сознательно. Каждый солдат постепенно стал принимать конкретный облик.
Первым вырисовался и определился замкомвзвода – сержант Ахмед Ниязбеков. Вчера, знакомясь с ним, Шатров подумал: «Зачем его назначили заместителем? Неужели поживее сержанта нельзя подобрать?» А вот сегодня, видя, как Ниязбеков умело помогает ему на занятиях, как тонко поддерживает и подсказывает иногда, Шатров радовался такому знающему и опытному помощнику. «Хорошо еще, что не ляпнул вчера Зайнуллину свое мнение о его замене».
После сержанта выделился из общей массы здоровенный, рыхловатый солдат со странной фамилией Колено.
Он запомнился и необычной фигурой, и медлительностью. Шатров приметил: Колено при всех перестроениях опаздывает занять свое место. При первом построении солдаты стояли строго по ранжиру и поэтому показались все одного роста и одинаковой комплекции. А вот на занятиях, когда взвод перестраивался быстро, в зависимости от обстановки, и каждый солдат вставал в строй где придется, лишь бы побыстрее, Шатров увидел – есть у него низкорослые и высокие, есть худые и широкие в кости. И фигуры у них разные – одни подтянутые, ладные. А вот у Колено живот выпирает.
Да и глаза у каждого свои – голубые, карие, светло-зеленые. Правда, все они по-прежнему внимательно смотрят на взводного, но что же в этом удивительного – куда же им еще смотреть? Не стоять же с закрытыми глазами. Так будет всегда – они постоянно будут устремлены на командира.
К концу занятий Шатров различал уже не только цвет глаз, а попытался определить по их выражению настроение солдат, их отношение к нему и оценку его действий.
Вот у рядового Судакова, например, выражение глаз явно ироническое. Этот высокий, стройный парень окончил десятилетку. Шатров вспомнил, что говорил о нем сержант Ниязбеков, когда они в канцелярии перебирали служебные карточки взвода. Судаков вырос в семье инженера, получил хорошее, в дополнение к школьному, развитие дома, но, будучи единственным сыном, набалован, изнежен, эгоистичен, не любит черновой работы, служит без желания.
Шатров посмотрел в глаза Судакову еще раз и убедился – в них была нескрываемая ирония. Может, и умный малый, но насмешливым видом своим он был неприятен Шатрову. Глаза его так и говорят: хоть вы, товарищ лейтенант, и громко командуете, хоть и выкатываете грудь колесом, я-то знаю – внутри у вас все дрожит от волнения, думаете вы о том, как бы не ошибиться при подаче команд, голосишко бы не сорвался, как у молодого петушка.
А вот как поведет себя Судаков, если у Шатрова действительно случится оплошность: хохотнет и подсечет его авторитет или промолчит и тем поддержит нового командира, – этого Шатров пока определить не мог.
Выделив и запомнив на первом занятии всего троих, Алексей почувствовал себя спокойнее. «Постепенно всех узнаю. Да и ребята, видно, неплохие. Чего это я так напыжился сначала? Почему ждал от них недоброжелательности? Люди как люди – молодые, веселые, здоровые. Никакой неприязни ко мне у них нет. Даже наоборот, явно пытаются поддержать».
Во время перекура солдаты сели полукругом около лейтенанта, расспрашивали:
– Вы до службы в армии где жили, товарищ лейтенант?
– В Куйбышеве.
– А спортом вы увлекались, товарищ лейтенант?
– Имею второй разряд по кроссу, в волейбол постучать люблю.
– А правду говорят, скоро служба не три, а два года будет? – спросил Колено.
Солдаты засмеялись.
– Этого я не знаю, – сказал, улыбаясь, Шатров.
К обеду взвод возвращался в городок. Была самая жаркая пора. Пот сбегал крупными каплями между лопатками. Шатров чувствовал, как мокрая ткань гимнастерки прилипает к спине. Пропыленные солдаты, раскачиваясь, шагали в ногу. «А что, если дать команду „Запевай”? Полагается же водить строй с песней. А вдруг не запоют? Устали, распарились, не до песни им сейчас».
И все же Шатрова так и подмывало испытать, как выполнит взвод не очень приятную команду.
«А зачем обострять отношения? Что это мне даст? Не буду настраивать против себя людей… Но и быть на поводу у подчиненных тоже не дело. Что же, я так и буду всегда подлаживаться – хотят или не хотят? Приятно или неприятно?»
– А как у нас насчет песни во взводе? – громко спросил Шатров.
– Споем! – задорно откликнулся командир третьего отделения сержант Белик.
– Лучше вечером, – вяло сказал разомлевший от жары Колено.
Остальные солдаты молчали. Шатров все еще колебался – как поступить?
– Запевай! – зычно скомандовал сержант Ниязбеков, и Белик тут же запел приятным напряженным тенором:
В самое жаркое время подразделения редко возвращались с поля вот так – с песней. Поэтому на взвод Шатрова многие обращали внимание.
– Молодой-то землю роет! – сказал дежурный по полку проходившему мимо комбату Углову.
– Второй батальон, – с шутливой значительностью произнес майор и поднял вверх руку: у нас, мол, все на таком уровне.
Услышал песню и капитал Зайнуллин. Он в этот момент собрался идти на обед и вышел из казармы. «Ну, кажется, не промахнулся, – радостно подумал он о Шатрове, – из лейтенанта будет толк. Цепкий, видно, парень».
Взвод вышел по пыльной дороге в поле. Голубой простор в небе и бескрайняя желтая рябь песков. Только слева, неподалеку, возвышалось каменистое плато. Трудно проводить занятия на такой местности, даже ориентиры не подберешь. А по расписанию – тактика. Шатров накануне подготовил подробный конспект, да и без него знал тему наизусть. Только вот местность смущала.
Остановив взвод на небольшом, выжженном добела такыре, он повернул строй фронтом к барханам. Солнце пока еще не жгло.
Лейтенант не видел ни яркого солнца, ни такыра, ни взвода Анастасьева, тоже занимавшегося тактикой поблизости. Шатров был полностью поглощен своим волнением.
Знакомя со взводом, капитан Зайнуллин рассказал Шатрову, какие у его подчиненных наклонности, кто как стреляет, как ведет себя, чем увлекается.
И замкомвзвода сержант Ниязбеков тоже подробно доложил о каждом солдате. Но сейчас в голове Шатрова смешались и перепутались и фамилии, и имена, и кто какой год служит. Строй стоял перед ним одноликий – все одинаковые, как штыки, все одного роста, одинаково загорелые. Сапоги, ремни, головные уборы, оружие – все абсолютно одинаковое.
«Как я их буду различать? – с тревогой думал Шатров. – Даже глаза у всех одинакового цвета!»
Глаза, пожалуй, были сейчас единственным, что видел Шатров.
«Главное – не растеряться! – подбадривал он себя. – Неуверенность пройдет, нужно не дать повода для насмешек или прозвища – оно прилипнет».
И лейтенант говорил, говорил и говорил. Он разъяснял, как нужно действовать в наступательном бою с применением ядерного оружия, как использовать результаты атомного удара и что делать, если попал в зону высокой радиации.
Иногда ловил себя на мысли, что стремится не столько обучить подчиненных, сколько показать им свои знания. Но, даже признаваясь себе в этом, Шатров не пытался ничего изменить – глаза, устремленные на него, пока спокойны; смотрят внимательно – пусть так будет до конца, больше он ничего не хотел.
– Капитан Зайнуллин идет, – тихо подсказал сержант Ниязбеков.
И хотя Шатров не заметил приближения командира роты, он все же буркнул:
– Вижу.
Сказал, и самому стало противно. «Ну зачем так поступил? Человек шепнул, желая добра, а я оборвал его. В другой раз он промолчит».
Подав команду «Смирно», лейтенант доложил командиру роты о теме занятий. И даже сейчас, повернувшись к Зайнуллину лицом, Шатров спиной чувствовал устремленные на него глаза. И поэтому думал не о сути происшедшего, а о том, как он чеканит строевой шаг, как приставил ногу, на нужном ли уровне у него ладонь, вскинутая к фуражке.
– Продолжайте занятие, – спокойно сказал капитан.
– У нас сейчас должен быть перерыв.
– Что ж, делайте перерыв.
Капитан жестом пригласил Шатрова отойти с ним в сторону.
Шатров шел рядом с Зайнуллиным и опять чувствовал к себе отвращение. Как с этим «вижу», которое он бросил Ниязбекову, так и тут насчет перерыва ляпнул некстати, до перерыва еще оставалось пятнадцать минут. Просто струсил. Подумал, что Зайнуллин уйдет, не дожидаясь возобновления занятий. Побоялся продолжать занятия при капитане. Значит, делал что-то не так? Да нет, все как будто говорил правильно. Тогда почему же испугался?
Зайнуллин шагал рядом, как всегда строгий и значительный. Он о чем-то думал. И думы эти, отражаясь на лице, казались тоже важными и значительными.
– Я со стороны наблюдал, как вы проводили занятия, – наконец промолвил капитан. – О содержании ничего не могу сказать – не слышал. А методика неправильная. У вас тактика. Вы людей в поле вывели, чтобы учить их действовать практически. Говорить можно было бы и в классе. Даже удобнее – не так жарко. Раз вышли в поле – используйте местность.
– Я хотел на первом часу отработать теоретические вопросы, а потом перейти к практическим действиям.
Зайнуллин посмотрел Шатрову в глаза, и лейтенант понял, что ротный видит его насквозь, он без слов, одними глазами сказал: брось оправдываться, зачем хитришь? Я все понимаю: ты волнуешься; если бы я не пришел, ты все три часа читал бы лекцию перед строем; я тебя не ругаю, а просто подсказываю, что нужно делать.
Зайнуллин посоветовал, как отрабатывать некоторые приемы на местности, подсказал, какие особенности действий в пустыне нужно помнить. Не дожидаясь начала занятия, капитан пожал руку Шатрову и подбадривающе сказал:
– Ну давай, не теряйся.
Обращение на «ты» чудодейственно повлияло на Шатрова. Как-то сразу все стало на свои места. Лейтенант впервые увидел и окружающую местность, и взвод Анастасьева, и свой взвод, который теперь не казался одноликой массой, одетой в хлопчатобумажные гимнастерки.
Шатров все еще испытывал волнение и думал о том, чтобы не допустить какой-нибудь ляпсус, но после посещения командира роты капитана Зайнуллина это волнение уже не было слепым и гнетущим.
Развертывая и перестраивая взвод по различным вариантам, Алексей теперь вел занятия более сознательно. Каждый солдат постепенно стал принимать конкретный облик.
Первым вырисовался и определился замкомвзвода – сержант Ахмед Ниязбеков. Вчера, знакомясь с ним, Шатров подумал: «Зачем его назначили заместителем? Неужели поживее сержанта нельзя подобрать?» А вот сегодня, видя, как Ниязбеков умело помогает ему на занятиях, как тонко поддерживает и подсказывает иногда, Шатров радовался такому знающему и опытному помощнику. «Хорошо еще, что не ляпнул вчера Зайнуллину свое мнение о его замене».
После сержанта выделился из общей массы здоровенный, рыхловатый солдат со странной фамилией Колено.
Он запомнился и необычной фигурой, и медлительностью. Шатров приметил: Колено при всех перестроениях опаздывает занять свое место. При первом построении солдаты стояли строго по ранжиру и поэтому показались все одного роста и одинаковой комплекции. А вот на занятиях, когда взвод перестраивался быстро, в зависимости от обстановки, и каждый солдат вставал в строй где придется, лишь бы побыстрее, Шатров увидел – есть у него низкорослые и высокие, есть худые и широкие в кости. И фигуры у них разные – одни подтянутые, ладные. А вот у Колено живот выпирает.
Да и глаза у каждого свои – голубые, карие, светло-зеленые. Правда, все они по-прежнему внимательно смотрят на взводного, но что же в этом удивительного – куда же им еще смотреть? Не стоять же с закрытыми глазами. Так будет всегда – они постоянно будут устремлены на командира.
К концу занятий Шатров различал уже не только цвет глаз, а попытался определить по их выражению настроение солдат, их отношение к нему и оценку его действий.
Вот у рядового Судакова, например, выражение глаз явно ироническое. Этот высокий, стройный парень окончил десятилетку. Шатров вспомнил, что говорил о нем сержант Ниязбеков, когда они в канцелярии перебирали служебные карточки взвода. Судаков вырос в семье инженера, получил хорошее, в дополнение к школьному, развитие дома, но, будучи единственным сыном, набалован, изнежен, эгоистичен, не любит черновой работы, служит без желания.
Шатров посмотрел в глаза Судакову еще раз и убедился – в них была нескрываемая ирония. Может, и умный малый, но насмешливым видом своим он был неприятен Шатрову. Глаза его так и говорят: хоть вы, товарищ лейтенант, и громко командуете, хоть и выкатываете грудь колесом, я-то знаю – внутри у вас все дрожит от волнения, думаете вы о том, как бы не ошибиться при подаче команд, голосишко бы не сорвался, как у молодого петушка.
А вот как поведет себя Судаков, если у Шатрова действительно случится оплошность: хохотнет и подсечет его авторитет или промолчит и тем поддержит нового командира, – этого Шатров пока определить не мог.
Выделив и запомнив на первом занятии всего троих, Алексей почувствовал себя спокойнее. «Постепенно всех узнаю. Да и ребята, видно, неплохие. Чего это я так напыжился сначала? Почему ждал от них недоброжелательности? Люди как люди – молодые, веселые, здоровые. Никакой неприязни ко мне у них нет. Даже наоборот, явно пытаются поддержать».
Во время перекура солдаты сели полукругом около лейтенанта, расспрашивали:
– Вы до службы в армии где жили, товарищ лейтенант?
– В Куйбышеве.
– А спортом вы увлекались, товарищ лейтенант?
– Имею второй разряд по кроссу, в волейбол постучать люблю.
– А правду говорят, скоро служба не три, а два года будет? – спросил Колено.
Солдаты засмеялись.
– Этого я не знаю, – сказал, улыбаясь, Шатров.
К обеду взвод возвращался в городок. Была самая жаркая пора. Пот сбегал крупными каплями между лопатками. Шатров чувствовал, как мокрая ткань гимнастерки прилипает к спине. Пропыленные солдаты, раскачиваясь, шагали в ногу. «А что, если дать команду „Запевай”? Полагается же водить строй с песней. А вдруг не запоют? Устали, распарились, не до песни им сейчас».
И все же Шатрова так и подмывало испытать, как выполнит взвод не очень приятную команду.
«А зачем обострять отношения? Что это мне даст? Не буду настраивать против себя людей… Но и быть на поводу у подчиненных тоже не дело. Что же, я так и буду всегда подлаживаться – хотят или не хотят? Приятно или неприятно?»
– А как у нас насчет песни во взводе? – громко спросил Шатров.
– Споем! – задорно откликнулся командир третьего отделения сержант Белик.
– Лучше вечером, – вяло сказал разомлевший от жары Колено.
Остальные солдаты молчали. Шатров все еще колебался – как поступить?
– Запевай! – зычно скомандовал сержант Ниязбеков, и Белик тут же запел приятным напряженным тенором:
Весь взвод подхватил песню, как только кончился запев. Шатров слушал изнывающих от жары, уставших солдат, и теплое чувство признательности и благодарности охватило его. Да, им сейчас не до песни. Они устали. В горле у них пересохло. Но они поют. Поют старательно, желая понравиться новому командиру. Им муторно от жары. Каждое слово сейчас требует усилий. И, несмотря на это, они поют! И сержанты быстро поддержали его, тут же, без промедления. Значит, он, Шатров, пришелся им по душе. Значит, его сомнения были напрасны. Солдаты тоже хотят ему понравиться, они приняли его – признали командиром! Шатров с удовольствием запел вместе со всеми. И почувствовал – солдаты, видя, что лейтенант поет, стали выводить еще стройнее и громче.
Ходили мы походами…
В самое жаркое время подразделения редко возвращались с поля вот так – с песней. Поэтому на взвод Шатрова многие обращали внимание.
– Молодой-то землю роет! – сказал дежурный по полку проходившему мимо комбату Углову.
– Второй батальон, – с шутливой значительностью произнес майор и поднял вверх руку: у нас, мол, все на таком уровне.
Услышал песню и капитал Зайнуллин. Он в этот момент собрался идти на обед и вышел из казармы. «Ну, кажется, не промахнулся, – радостно подумал он о Шатрове, – из лейтенанта будет толк. Цепкий, видно, парень».
5
Прошел первый месяц службы. В нем все было первым – первое занятие, первое заступление на дежурство, первая стрельба и первая получка.
У всех родов войск есть свой день – артиллерии, танкиста, авиации, строителя. А вот про пехоту, или, как сейчас называют, мотострелков, забыли. Нет у них официального праздника. Молодые офицеры решили заполнить этот пробел и отмечали день пехоты двенадцать раз в год – каждую получку.
За месяц Алексей врос в жизнь компании холостяков так, будто провел с ними долгие годы. Он хорошо узнал новых друзей, привык к ним и втайне по-прежнему гордился, что его приняли в эту известную всему полку компанию. Узнав товарищей получше, он увидел в них много интересного, любопытного, порой неожиданного.
У всех родов войск есть свой день – артиллерии, танкиста, авиации, строителя. А вот про пехоту, или, как сейчас называют, мотострелков, забыли. Нет у них официального праздника. Молодые офицеры решили заполнить этот пробел и отмечали день пехоты двенадцать раз в год – каждую получку.
За месяц Алексей врос в жизнь компании холостяков так, будто провел с ними долгие годы. Он хорошо узнал новых друзей, привык к ним и втайне по-прежнему гордился, что его приняли в эту известную всему полку компанию. Узнав товарищей получше, он увидел в них много интересного, любопытного, порой неожиданного.