Страница:
Обычно в компании кто-то верховодит. В «капелле» таким негласным «вождем» был Берг. Он всегда говорил веско и остро. Если спросить «мушкетеров», они единодушно отвергли бы чье-либо главенство, каждый считал себя независимым, но все же мнение или предложение Берга почти всегда было решающим и окончательным.
В первый месяц шевельнулось у Шатрова и первое сомнение. Произошло это так. Алексей писал письмо Наде, он с энтузиазмом рассказывал, какие замечательные у него товарищи – умные, веселые, лихие офицеры. Вдруг он поймал себя на том, что пишет Наде о своих не все, кое-где даже говорит неправду. Именно желание утаить от Нади некоторые черты и повадки товарищей впервые насторожило его. Однако думать об этом не хотелось, жизнь шла легко и весело, и главной причиной удач Алексей считал так счастливо завязанное знакомство. В конце концов Наде все знать и необязательно.
В день получки, который совпал с субботой, друзья решили после сытного обеда в полк не ходить. Придя из столовой, они легли каждый на свою койку, занавесили окна одеялами и, лежа в трусах, ждали, пока спадет жара и можно будет двинуться в парк. Они часто так отлеживались в самые жаркие часы. Лениво беседовали. Читали. Савицкий рассказывал какую-нибудь историю, в которой непременно участвовала женщина. Иногда даже философствовали или рассуждали о жизни.
Сегодня Берг долго и внимательно разглядывал руку и наконец изрек:
– А знаете, люди – как пальцы на руке – бывают большие, средние, маленькие, указательные, безымянные.
– Ты, конечно, большой? – спросил Савицкий. Ему не нравилась самовлюбленность Берга.
– Нет, я указательный – я все вижу и называю своими именами. Ты средний, а Шатров безымянный – потому, что я его еще хорошо не знаю.
Вдруг заговорил Ланев. Копируя Семена, он поглядел на свою ступню, закинутую на колено, и задумчиво произнес:
– А по-моему, люди – как пальцы на ноге: бывают прямые, скрюченные и бывают вонючие.
– Железно! – засмеявшись, сказал Савицкий.
Алексей положил на грудь книгу, которую листал, и высказал свое суждение:
– А я бы сравнил людей с книгами: есть люди – романы, встречаются повести, а бывают и скучные брошюрки.
– Ты кто? – спросил Берг.
– Не знаю, не думал.
– Ты – незаконченное произведение.
– А я? – спросил Савицкий.
– Ты – бульварный роман.
– А я? – Ланев приподнялся на локте и ждал, что скажет Семен.
– Не обидишься? – Глаза у Берга сощурились.
– Давай, трави!
– Ты, Гарри, «Крокодил» – такой же смешной и разно-цветный.
Ланев несколько раз хлопнул ресницами, потом лег на спину и обиженно сказал:
– А ты просто скотина!
– Таких произведений не бывает! – пытался сгладить свою обидную шутку Семен. – Да, я совсем забыл рассказать вам, что сегодня утром было. Иду я в роту, ну и, как всегда, стремительно опаздываю. Вдруг из нашей казармы прямо на меня идет Кандыбин. Отозвал в сторону и спрашивает: «Говорят, вы пьете подряд два стакана водки и не закусываете. Это правда?» – «Никак нет, товарищ полковник, вас обманули – три!»
– Врешь, – возразил Ланев, желая хоть чем-нибудь отплатить Семену, – у тебя при виде полковника язык западает.
– Куда там! Я ему не раз говорил все, что думаю. Чего мне бояться? Скорей уволят.
– Как же, держи карман шире! Из молодых без неприятностей еще ни одного не уволили.
Помолчали.
– Ох и безобразие я однажды устроил, – вдруг весело заявил Игорь. – Когда выпустили из училища, получили документы, купил билет на поезд, и вдруг осенило меня – дай, думаю, дамский парад устрою. Бегу в автомат и по всем телефонам, какие были в моем блокноте, даю команду: «Мусенька, жду тебя под часами около универмага в девять! Аллочка, сосредоточиться в девять ноль-ноль под часами!» И так обзвонил всех. А сам сел на такси и к назначенному времени медленно проезжаю мимо. А они там, возле часов, виражи туда-сюда выписывают, друг на друга поглядывают, как кошки перед дракой. Я дверцу приоткрыл, а они все ко мне. Хорошо, успел крикнуть шоферу «газуй», а то бы всю «Волгу» по винтикам разнесли. Представляю, что там после было. Вот дал копоти! Классическое безобразие получилось!
Смеялись. Шатров подумал: «Это, пожалуй, подло». Алексей не мог похвастаться такими победами. Надя была единственная девушка, которую ему довелось целовать…
Жара спала часам к восьми. Лейтенанты надели легкие тенниски, узкие брюки, остроносые полуботинки. Только Алексей, не имевший гражданской одежды, был в армейских брюках с кантом и в тенниске, которую дал поносить Савицкий. Такая одежда стесняла Шатрова, и он твердо решил купить все необходимое после очередной получки.
По улице компания шла медленно. Через дорогу переходили не торопясь. Разогнавшийся автомобиль, визжа тормозами, едва не ударил шедшего с краю Савицкого, но «капелла» шагу не прибавила: это считалось своеобразным шиком. Бледному, свирепо ругающемуся шоферу небрежно бросили:
– Заткнись!
В парке на волейбольной площадке играли случайные команды любителей. «Мушкетеров» в городе знали, их охотно стали звать в свои команды. Они, снисходительно улыбаясь, сняли наглаженные брюки и рубашечки, вышли на площадку и без труда разгромили противников. После игры, помывшись под водопроводной колонкой, лейтенанты удалились, сопровождаемые восхищенными взорами мальчишек.
С получки первым делом пошли в столовую. Щедро расплатились с Аней. Каждый понимал свою зависимость и старался заручиться расположением официантки на будущее. Эти расходы, безусловно, считались неизбежными и обязательными. Что же касается других долгов, которые числились за всеми, кроме Алексея (он просто не успел их еще завести), то отдача их откладывалась до лучших дней.
Ужинать в столовой офицеры не стали. Сегодня это им не подходило.
Отправились в ресторан. Он находился неподалеку, на перекрестке улиц Песчаной и Достоевского. Это заведение было когда-то открыто с самыми благими намерениями. Считалось, наверное, что сюда будут приходить жители после работы, отмечать дни рождения или молодежь соберется потанцевать. Для танцев была установлена радиола с набором пластинок, для дружеских компаний вдоль глухой стены было сделано несколько кабин с плюшевыми гардинами. В зале стояли столики, накрытые белыми скатертями, на столиках вазочки с бумажными салфетками… Впрочем, дальше перечислять не стоит: ничего этого давно уже нет. Расчет не подтвердился. Сюда не пошли семейные люди отмечать юбилеи, и не успела облюбовать место для танцев молодежь. Заведением завладели личности с фиолетовыми носами, небритыми физиономиями и те, кто считал допустимым быть с ними. Вазочки побили, скатерти пришлось заменить клеенками, перекалеченные стулья уступили место табуреткам, плюшевые занавески стали грязными, как половые тряпки.
Обычно ресторанам дают какое-нибудь название – «Лебедь», «Прохлада», «Луна». У этого тоже было экзотическое имя – «сторан» – не потому, что здесь часто бывали драки и поножовщина – нет, это бывало, но не часто. Да и райсовет ни за что не согласился бы на такое название: шутка ли, «сторан» – хулиганское, блатное название. Все дело в том, что краска на вывеске от солнца потрескалась, а дожди смыли две первые буквы «Ре» – вот и получилось «сторан». Так ресторан, вообще не имевший никакого названия, обрел свое имя.
Из ресторана офицеры отправились на танцы.
На танцплощадке в парке толпилось много парней и девушек, все они знали друг друга. Вели себя свободно. Тут был особый мир, со своими правилами и условностями. Девушки, например, разделялись на тех, кто танцует с гражданскими и кто – с военными. Каждая группа вела себя так, будто других не существовало, – говорили и смеялись громко, у всех были свои шутки-хохмы.
Берг, Савицкий, Ланев и Шатров держались особняком – они тоже знали, кто пойдет с ними танцевать и кто откажет. Берг обычно выбирал высоких, статных – себе под стать. Савицкий искал партнерш поярче. Ланев, стесняясь своей рыжей масти, приглашал только хорошо знакомых – официанток из военторговской столовой, машинисток из штаба, сестер из госпиталя. У Алексея определились две постоянные партнерши: Лена – худенькая блондинка, продавщица из книжного магазина, и вторая – низкорослая, крепконогая армянка Нора, она работала приемщицей в ателье мод.
Несмотря на то что танцплощадка находилась в парке и ее окружала лишь легкая металлическая решетка, было душно, как в закрытом помещении. Приторно пахло одеколоном, смешанным с запахом пота и табака. Танцующие вытирали платочками влажные лбы и руки. Еще хорошо, что в моду вошли медленные танцы, с едва заметным покачиванием. А как тут прежде управлялись с румбами и быстрыми фокстротами – просто непонятно!
Оркестр мягко загасил мелодию, и музыканты ушли с эстрады на отдых. «Мушкетеры» собрались в своем углу, и Ланев небрежно бросил реплику «под Шмагу»:
– Наше место в буфете!
Разгоряченный танцами и духотой, Алексей с удовольствием осушил две кружки прохладного пива. У стойки было шумно, тесно и еще жарче, чем на танцплощадке, хотелось поскорее выйти отсюда. Но сегодня был особый день.
– Четыре по сто пятьдесят! – заказал Ланев, и офицеры с видом людей, утомленных прелестями жизни, выпили по стакану водки. Водка была теплая, глотать ее было противно. Но делать это у всех на виду было почему-то приятно.
У Алексея шелестело в ушах, огни в глазах расплывались. Ему казалось, что он очень хорошо танцует, двигается легко, говорит свободно. Однако танцевать с ним отказалась даже Нора:
– Иди ты, по туфлям ходишь!
Ланев вывел Шатрова из парка, и они пошли по темной улице.
Алексею казалось, что они идут очень долго и не в ту сторону.
– Куда ты меня ведешь?
– Шагай, шагай.
Двинулись дальше. И опять это тянулось бесконечно. Алексей устал. Он теперь висел на руке Ланева. Мысли перепутались и остановились на том, что вот так он идет давным-давно, с тех пор, как отошел поезд от перрона, где стояли, махая руками, провожающие мать и Надя. Идет по этой черноте, и нет ничего ни впереди, ни по бокам, только позади где-то, за тысячи километров, остался светлый перрон и улыбающаяся Надя. Шатров упорно пытался повернуть назад, к этому светлому перрону, но Ланев бесцеремонно дергал его за руку и сердито говорил:
– Да иди ты! Не трепыхайся!
6
7
В первый месяц шевельнулось у Шатрова и первое сомнение. Произошло это так. Алексей писал письмо Наде, он с энтузиазмом рассказывал, какие замечательные у него товарищи – умные, веселые, лихие офицеры. Вдруг он поймал себя на том, что пишет Наде о своих не все, кое-где даже говорит неправду. Именно желание утаить от Нади некоторые черты и повадки товарищей впервые насторожило его. Однако думать об этом не хотелось, жизнь шла легко и весело, и главной причиной удач Алексей считал так счастливо завязанное знакомство. В конце концов Наде все знать и необязательно.
В день получки, который совпал с субботой, друзья решили после сытного обеда в полк не ходить. Придя из столовой, они легли каждый на свою койку, занавесили окна одеялами и, лежа в трусах, ждали, пока спадет жара и можно будет двинуться в парк. Они часто так отлеживались в самые жаркие часы. Лениво беседовали. Читали. Савицкий рассказывал какую-нибудь историю, в которой непременно участвовала женщина. Иногда даже философствовали или рассуждали о жизни.
Сегодня Берг долго и внимательно разглядывал руку и наконец изрек:
– А знаете, люди – как пальцы на руке – бывают большие, средние, маленькие, указательные, безымянные.
– Ты, конечно, большой? – спросил Савицкий. Ему не нравилась самовлюбленность Берга.
– Нет, я указательный – я все вижу и называю своими именами. Ты средний, а Шатров безымянный – потому, что я его еще хорошо не знаю.
Вдруг заговорил Ланев. Копируя Семена, он поглядел на свою ступню, закинутую на колено, и задумчиво произнес:
– А по-моему, люди – как пальцы на ноге: бывают прямые, скрюченные и бывают вонючие.
– Железно! – засмеявшись, сказал Савицкий.
Алексей положил на грудь книгу, которую листал, и высказал свое суждение:
– А я бы сравнил людей с книгами: есть люди – романы, встречаются повести, а бывают и скучные брошюрки.
– Ты кто? – спросил Берг.
– Не знаю, не думал.
– Ты – незаконченное произведение.
– А я? – спросил Савицкий.
– Ты – бульварный роман.
– А я? – Ланев приподнялся на локте и ждал, что скажет Семен.
– Не обидишься? – Глаза у Берга сощурились.
– Давай, трави!
– Ты, Гарри, «Крокодил» – такой же смешной и разно-цветный.
Ланев несколько раз хлопнул ресницами, потом лег на спину и обиженно сказал:
– А ты просто скотина!
– Таких произведений не бывает! – пытался сгладить свою обидную шутку Семен. – Да, я совсем забыл рассказать вам, что сегодня утром было. Иду я в роту, ну и, как всегда, стремительно опаздываю. Вдруг из нашей казармы прямо на меня идет Кандыбин. Отозвал в сторону и спрашивает: «Говорят, вы пьете подряд два стакана водки и не закусываете. Это правда?» – «Никак нет, товарищ полковник, вас обманули – три!»
– Врешь, – возразил Ланев, желая хоть чем-нибудь отплатить Семену, – у тебя при виде полковника язык западает.
– Куда там! Я ему не раз говорил все, что думаю. Чего мне бояться? Скорей уволят.
– Как же, держи карман шире! Из молодых без неприятностей еще ни одного не уволили.
Помолчали.
– Ох и безобразие я однажды устроил, – вдруг весело заявил Игорь. – Когда выпустили из училища, получили документы, купил билет на поезд, и вдруг осенило меня – дай, думаю, дамский парад устрою. Бегу в автомат и по всем телефонам, какие были в моем блокноте, даю команду: «Мусенька, жду тебя под часами около универмага в девять! Аллочка, сосредоточиться в девять ноль-ноль под часами!» И так обзвонил всех. А сам сел на такси и к назначенному времени медленно проезжаю мимо. А они там, возле часов, виражи туда-сюда выписывают, друг на друга поглядывают, как кошки перед дракой. Я дверцу приоткрыл, а они все ко мне. Хорошо, успел крикнуть шоферу «газуй», а то бы всю «Волгу» по винтикам разнесли. Представляю, что там после было. Вот дал копоти! Классическое безобразие получилось!
Смеялись. Шатров подумал: «Это, пожалуй, подло». Алексей не мог похвастаться такими победами. Надя была единственная девушка, которую ему довелось целовать…
Жара спала часам к восьми. Лейтенанты надели легкие тенниски, узкие брюки, остроносые полуботинки. Только Алексей, не имевший гражданской одежды, был в армейских брюках с кантом и в тенниске, которую дал поносить Савицкий. Такая одежда стесняла Шатрова, и он твердо решил купить все необходимое после очередной получки.
По улице компания шла медленно. Через дорогу переходили не торопясь. Разогнавшийся автомобиль, визжа тормозами, едва не ударил шедшего с краю Савицкого, но «капелла» шагу не прибавила: это считалось своеобразным шиком. Бледному, свирепо ругающемуся шоферу небрежно бросили:
– Заткнись!
В парке на волейбольной площадке играли случайные команды любителей. «Мушкетеров» в городе знали, их охотно стали звать в свои команды. Они, снисходительно улыбаясь, сняли наглаженные брюки и рубашечки, вышли на площадку и без труда разгромили противников. После игры, помывшись под водопроводной колонкой, лейтенанты удалились, сопровождаемые восхищенными взорами мальчишек.
С получки первым делом пошли в столовую. Щедро расплатились с Аней. Каждый понимал свою зависимость и старался заручиться расположением официантки на будущее. Эти расходы, безусловно, считались неизбежными и обязательными. Что же касается других долгов, которые числились за всеми, кроме Алексея (он просто не успел их еще завести), то отдача их откладывалась до лучших дней.
Ужинать в столовой офицеры не стали. Сегодня это им не подходило.
Отправились в ресторан. Он находился неподалеку, на перекрестке улиц Песчаной и Достоевского. Это заведение было когда-то открыто с самыми благими намерениями. Считалось, наверное, что сюда будут приходить жители после работы, отмечать дни рождения или молодежь соберется потанцевать. Для танцев была установлена радиола с набором пластинок, для дружеских компаний вдоль глухой стены было сделано несколько кабин с плюшевыми гардинами. В зале стояли столики, накрытые белыми скатертями, на столиках вазочки с бумажными салфетками… Впрочем, дальше перечислять не стоит: ничего этого давно уже нет. Расчет не подтвердился. Сюда не пошли семейные люди отмечать юбилеи, и не успела облюбовать место для танцев молодежь. Заведением завладели личности с фиолетовыми носами, небритыми физиономиями и те, кто считал допустимым быть с ними. Вазочки побили, скатерти пришлось заменить клеенками, перекалеченные стулья уступили место табуреткам, плюшевые занавески стали грязными, как половые тряпки.
Обычно ресторанам дают какое-нибудь название – «Лебедь», «Прохлада», «Луна». У этого тоже было экзотическое имя – «сторан» – не потому, что здесь часто бывали драки и поножовщина – нет, это бывало, но не часто. Да и райсовет ни за что не согласился бы на такое название: шутка ли, «сторан» – хулиганское, блатное название. Все дело в том, что краска на вывеске от солнца потрескалась, а дожди смыли две первые буквы «Ре» – вот и получилось «сторан». Так ресторан, вообще не имевший никакого названия, обрел свое имя.
Из ресторана офицеры отправились на танцы.
На танцплощадке в парке толпилось много парней и девушек, все они знали друг друга. Вели себя свободно. Тут был особый мир, со своими правилами и условностями. Девушки, например, разделялись на тех, кто танцует с гражданскими и кто – с военными. Каждая группа вела себя так, будто других не существовало, – говорили и смеялись громко, у всех были свои шутки-хохмы.
Берг, Савицкий, Ланев и Шатров держались особняком – они тоже знали, кто пойдет с ними танцевать и кто откажет. Берг обычно выбирал высоких, статных – себе под стать. Савицкий искал партнерш поярче. Ланев, стесняясь своей рыжей масти, приглашал только хорошо знакомых – официанток из военторговской столовой, машинисток из штаба, сестер из госпиталя. У Алексея определились две постоянные партнерши: Лена – худенькая блондинка, продавщица из книжного магазина, и вторая – низкорослая, крепконогая армянка Нора, она работала приемщицей в ателье мод.
Несмотря на то что танцплощадка находилась в парке и ее окружала лишь легкая металлическая решетка, было душно, как в закрытом помещении. Приторно пахло одеколоном, смешанным с запахом пота и табака. Танцующие вытирали платочками влажные лбы и руки. Еще хорошо, что в моду вошли медленные танцы, с едва заметным покачиванием. А как тут прежде управлялись с румбами и быстрыми фокстротами – просто непонятно!
Оркестр мягко загасил мелодию, и музыканты ушли с эстрады на отдых. «Мушкетеры» собрались в своем углу, и Ланев небрежно бросил реплику «под Шмагу»:
– Наше место в буфете!
Разгоряченный танцами и духотой, Алексей с удовольствием осушил две кружки прохладного пива. У стойки было шумно, тесно и еще жарче, чем на танцплощадке, хотелось поскорее выйти отсюда. Но сегодня был особый день.
– Четыре по сто пятьдесят! – заказал Ланев, и офицеры с видом людей, утомленных прелестями жизни, выпили по стакану водки. Водка была теплая, глотать ее было противно. Но делать это у всех на виду было почему-то приятно.
У Алексея шелестело в ушах, огни в глазах расплывались. Ему казалось, что он очень хорошо танцует, двигается легко, говорит свободно. Однако танцевать с ним отказалась даже Нора:
– Иди ты, по туфлям ходишь!
Ланев вывел Шатрова из парка, и они пошли по темной улице.
Алексею казалось, что они идут очень долго и не в ту сторону.
– Куда ты меня ведешь?
– Шагай, шагай.
Двинулись дальше. И опять это тянулось бесконечно. Алексей устал. Он теперь висел на руке Ланева. Мысли перепутались и остановились на том, что вот так он идет давным-давно, с тех пор, как отошел поезд от перрона, где стояли, махая руками, провожающие мать и Надя. Идет по этой черноте, и нет ничего ни впереди, ни по бокам, только позади где-то, за тысячи километров, остался светлый перрон и улыбающаяся Надя. Шатров упорно пытался повернуть назад, к этому светлому перрону, но Ланев бесцеремонно дергал его за руку и сердито говорил:
– Да иди ты! Не трепыхайся!
6
Над городом кружил очередной мутный афганец. Песчаные бури, как по расписанию, налетали два-три раза в неделю. Горячая пыль застилала все окружающее.
Зайнуллин ходил по расположению роты злой и угрюмый. Нет, не плохая погода действовала на него. К песчаным бурям, их здесь называли туркменским дождичком, он привык. Настроение у капитана испортилось совсем по другой причине. Зайнуллин видел вчера нового взводного, лейтенанта Шатрова, в компании Берга и Савицкого. А поздно вечером, случайно подойдя к окну, капитан различил в темноте две бредущие в обнимку фигуры. Зайнуллин не разобрал, кто там ковылял, спотыкаясь на ровном асфальте, но ему показалось, что один из пьяных был Шатров. Если он угодил в эту компанию, добра не жди. Нужно, пока не поздно, принимать меры.
– Зайдите ко мне, – сказал капитан Шатрову вечером после занятий.
Алексей понял – ротный недоволен.
В канцелярии Зайнуллин сказал:
– Садитесь.
Это тоже был недобрый признак, обычно он подолгу не разговаривал, отдавал короткие распоряжения и – «можете идти», рассиживаться считал излишним.
– Я хочу поговорить с вами, товарищ Шатров, о неприятном деле.
Голос у Зайнуллина был глухой, обиженный, капитан смотрел не в лицо Шатрову, а на свои черные от загара, жилистые руки, которые положил на стол.
– Вы попали в группу лейтенанта Берга. Эти стиляги в военной форме вам в друзья не годятся. С ними вы пропадете. Пока не поздно, бросьте эту компанию. Они служить не хотят. Добиваются увольнения. Что у вас с ними общего?
Была бы воля Зайнуллина – он просто запретил бы Шатрову встречаться с этими распущенными людьми, но капитан понимал и очень жалел, что на это у него власти мало. Надо как-то убедить, уговорить Шатрова, доказать, что это в его же интересах. Однако, будучи до мозга костей строевым командиром, Зайнуллин пространно говорить не умел. Он считал достаточным сказать один раз и требовал выполнения без повторных разговоров. Сейчас он понимал: нужно бы разъяснить Шатрову, почему он боится за него, за свою роту. Его подразделение может быть опорочено каким-нибудь ЧП, которое непременно произойдет, если Шатров останется в этой компании. Это будет проступок офицера, который служит в четвертой роте, в той самой, что считается красой и гордостью полка. Зайнуллин был убежден – под угрозой долгий и тяжкий труд его, офицеров, сержантов и солдат роты. Так упорно боролись все они за право называться передовыми! И вдруг появляется этот новый, посторонний человек, который ни одной пылинки не вынес из роты ради того, чтобы она стала еще лучше, но может одним махом все испортить и зачеркнуть. Что бы он ни натворил, что бы ни случилось – все теперь ляжет на баланс четвертой роты. Зайнуллин очень хотел вложить все это в сознание молодого лейтенанта, чтобы отвести угрозу от своей роты. Но, как часто бывает у неразговорчивых людей, все эти мысли и доводы, бурно перебродив в душе, так и остались невысказанными.
Зайнуллин долго и тяжело молчал. Хмурился. И все смотрел на свои загорелые руки. Затем, как это обычно случалось в такие напряженные минуты, на него накатил короткий порыв неукротимой ярости. Ротный поднял голову.
Шатрову показалось, что у капитана нет глаз, между красными каемками воспаленных век стояла сплошная чернота. Несмотря на жару и духоту, Алексей вдруг почувствовал, как холодный ветерок прошелся у него по спине.
– Будем считать – поговорили, – глухо сказал Зайнуллин. – Хочешь служить – бросай этих дружков. Не хочешь – скажи сразу. Гадить роте я не позволю. Понял?
Лейтенант вышел из канцелярии, чувствуя, как гимнастерка по всей спине плотно прилипла к телу.
«Дал жизни! – невесело подумал Алексей. – Умеет стружку снимать!»
Шатров уже и сам тяготился дружбой с компанией «мушкетеров». В этот вечер, после разговора с Зайнуллиным, Шатров решил остаться в роте. Он пошел в класс и стал готовить конспекты к занятиям на следующий день. Но работал он недолго. Отворилась дверь, и в комнату вошли иронически улыбающиеся «дружки».
– Привет пролетарию умственного труда! – с легким смешком сказал Савицкий.
– Что пишем? – спросил Берг. – Трактат о том, как громче топать ножкой? Брось, Айк, все равно не оценят. Пойдем в кино.
Шатров, наблюдая за собой, как за посторонним, вдруг в полной растерянности увидел, что покорно встает и идет за товарищами. Не хватило решимости отказаться. Не хотелось терять приятельские отношения. Не хватило чего-то очень нужного, что позволило бы решительно сказать «мушкетерам»: «Нет, я не пойду. Не пойду с вами не только сегодня, а вообще отхожу от вас навсегда».
Алексей искал в себе силы, чтобы сказать это, все существо его лихорадочно металось в поисках твердой опоры… но опоры этой в себе он так и не нашел. Как часто бывает у молодых людей, какая-то стыдливость мешала сделать решающий шаг. Не хотелось оставить о себе плохое мнение, пусть даже у людей нежелательных. Чего доброго, могут посчитать трусом. Молодость горда, она ревниво оберегает свое достоинство!
В следующий вечер после занятий Шатров спрятался в ротной каптерке. Он предупредил дневального:
– Если меня будут спрашивать, скажите, ушел домой.
Алексей слышал, как приходили за ним «мушкетеры». Не поверив дневальному, они, громко хлопая дверями, искали его во всех комнатах. Подходили и к двери каптерки, подергали.
– Ключ у старшины, – соврал дневальный.
Друзья удалились.
Шатров выбрался из укрытия, его встретил улыбающийся солдат, доверительно сообщил:
– Ушли.
Лейтенант обошел расположение роты. Еще в училище, будучи рядовым, он любил эти недолгие часы солдатского отдыха, называемые «личным временем». В казарме стояла уютная тишина. В курилке слышалась беседа. В ленинской комнате шелестели газеты, лоб ко лбу сидели строгие шахматисты. В спальной комнате несколько человек, каждый у своей тумбочки, писали письма – эти были сейчас мыслями далеко.
Грустные думы охватили Алексея. Живут люди спокойной деловой жизнью, а ему приходится мучиться, переживать, искать. А чего искать? Все прозрачно ясно: вот жизнь, к которой он стремился, служба, хорошие трудяги солдаты, строгий деловой порядок. Нужно только бросить кривую дорожку, по которой шел с компанией Берга. «И нечего откладывать – пошлю их к черту, займусь работой, никуда больше не пойду с ними».
Алексей вошел в ротную канцелярию. Комнатка была маленькая; огромная лампочка без абажура переполняла ее светом, все предметы были яркие, четкие, как на картине художника, не успевшего наложить тени.
Давно Шатров не испытывал такого тихого удовлетворения. Он проработал до поздней ночи. Написал подробный конспект, подчеркнул каждый учебный вопрос цветными карандашами, главное выделил красным, доставил расчет времени, продумал весь ход предстоящего занятия.
Уж давно был отбой. Все спали. Но Алексею не хотелось прерывать приятное ощущение деловой занятости.
Предстояли занятия по огневой подготовке – оставалось подготовить материальное обеспечение. Лейтенант вышел к дежурному:
– Где у вас прицельные станки и командирские ящики?
– В роте нет. Помнится, их куда-то сдали. На склад, кажется.
– Не может быть, они постоянно нужны для занятий. Старшина спит?
– Спит.
– Давайте поищем сами.
Комната для оружия после яркой канцелярии казалась плохо освещенной. От пирамид приятно пахло смазкой. Ровными рядами стояли одинаковые автоматы. Командирских ящиков и прицельных станков не было.
– Может быть, в каптерке?
– Точно вам говорю, товарищ лейтенант, на склад их таскали месяца три назад.
– Ладно, завтра разыщем.
На следующий день, после утреннего построения, Шатров спросил капитана Зайнуллина, где взять ящики, но капитан увидел приближающегося командира полка, махнул рукой:
– Потом.
– Мне занятия проводить…
Капитана возмутила непонятливость лейтенанта.
– Да уводите скорее взвод. Неужели не понимаете, время начинать занятия. Сейчас и мне и вам достанется.
Зайнуллин побежал навстречу полковнику с рапортом. Шатров после команды «Вольно» поспешил увести взвод в поле.
К занятиям он приступил с некоторым смущением, его стесняло отсутствие нужных приборов. Он старался подыскать самые доходчивые слова и приемы, чтобы научить солдат тому, что наметил в конспекте. Будь эти приспособления, все воспринималось бы в десять раз легче.
Перед концом первого часа занятий к взводу Шатрова подкатила легковая машина, из нее вышли командир полка и подполковник Ячменев.
Зайнуллин ходил по расположению роты злой и угрюмый. Нет, не плохая погода действовала на него. К песчаным бурям, их здесь называли туркменским дождичком, он привык. Настроение у капитана испортилось совсем по другой причине. Зайнуллин видел вчера нового взводного, лейтенанта Шатрова, в компании Берга и Савицкого. А поздно вечером, случайно подойдя к окну, капитан различил в темноте две бредущие в обнимку фигуры. Зайнуллин не разобрал, кто там ковылял, спотыкаясь на ровном асфальте, но ему показалось, что один из пьяных был Шатров. Если он угодил в эту компанию, добра не жди. Нужно, пока не поздно, принимать меры.
– Зайдите ко мне, – сказал капитан Шатрову вечером после занятий.
Алексей понял – ротный недоволен.
В канцелярии Зайнуллин сказал:
– Садитесь.
Это тоже был недобрый признак, обычно он подолгу не разговаривал, отдавал короткие распоряжения и – «можете идти», рассиживаться считал излишним.
– Я хочу поговорить с вами, товарищ Шатров, о неприятном деле.
Голос у Зайнуллина был глухой, обиженный, капитан смотрел не в лицо Шатрову, а на свои черные от загара, жилистые руки, которые положил на стол.
– Вы попали в группу лейтенанта Берга. Эти стиляги в военной форме вам в друзья не годятся. С ними вы пропадете. Пока не поздно, бросьте эту компанию. Они служить не хотят. Добиваются увольнения. Что у вас с ними общего?
Была бы воля Зайнуллина – он просто запретил бы Шатрову встречаться с этими распущенными людьми, но капитан понимал и очень жалел, что на это у него власти мало. Надо как-то убедить, уговорить Шатрова, доказать, что это в его же интересах. Однако, будучи до мозга костей строевым командиром, Зайнуллин пространно говорить не умел. Он считал достаточным сказать один раз и требовал выполнения без повторных разговоров. Сейчас он понимал: нужно бы разъяснить Шатрову, почему он боится за него, за свою роту. Его подразделение может быть опорочено каким-нибудь ЧП, которое непременно произойдет, если Шатров останется в этой компании. Это будет проступок офицера, который служит в четвертой роте, в той самой, что считается красой и гордостью полка. Зайнуллин был убежден – под угрозой долгий и тяжкий труд его, офицеров, сержантов и солдат роты. Так упорно боролись все они за право называться передовыми! И вдруг появляется этот новый, посторонний человек, который ни одной пылинки не вынес из роты ради того, чтобы она стала еще лучше, но может одним махом все испортить и зачеркнуть. Что бы он ни натворил, что бы ни случилось – все теперь ляжет на баланс четвертой роты. Зайнуллин очень хотел вложить все это в сознание молодого лейтенанта, чтобы отвести угрозу от своей роты. Но, как часто бывает у неразговорчивых людей, все эти мысли и доводы, бурно перебродив в душе, так и остались невысказанными.
Зайнуллин долго и тяжело молчал. Хмурился. И все смотрел на свои загорелые руки. Затем, как это обычно случалось в такие напряженные минуты, на него накатил короткий порыв неукротимой ярости. Ротный поднял голову.
Шатрову показалось, что у капитана нет глаз, между красными каемками воспаленных век стояла сплошная чернота. Несмотря на жару и духоту, Алексей вдруг почувствовал, как холодный ветерок прошелся у него по спине.
– Будем считать – поговорили, – глухо сказал Зайнуллин. – Хочешь служить – бросай этих дружков. Не хочешь – скажи сразу. Гадить роте я не позволю. Понял?
Лейтенант вышел из канцелярии, чувствуя, как гимнастерка по всей спине плотно прилипла к телу.
«Дал жизни! – невесело подумал Алексей. – Умеет стружку снимать!»
Шатров уже и сам тяготился дружбой с компанией «мушкетеров». В этот вечер, после разговора с Зайнуллиным, Шатров решил остаться в роте. Он пошел в класс и стал готовить конспекты к занятиям на следующий день. Но работал он недолго. Отворилась дверь, и в комнату вошли иронически улыбающиеся «дружки».
– Привет пролетарию умственного труда! – с легким смешком сказал Савицкий.
– Что пишем? – спросил Берг. – Трактат о том, как громче топать ножкой? Брось, Айк, все равно не оценят. Пойдем в кино.
Шатров, наблюдая за собой, как за посторонним, вдруг в полной растерянности увидел, что покорно встает и идет за товарищами. Не хватило решимости отказаться. Не хотелось терять приятельские отношения. Не хватило чего-то очень нужного, что позволило бы решительно сказать «мушкетерам»: «Нет, я не пойду. Не пойду с вами не только сегодня, а вообще отхожу от вас навсегда».
Алексей искал в себе силы, чтобы сказать это, все существо его лихорадочно металось в поисках твердой опоры… но опоры этой в себе он так и не нашел. Как часто бывает у молодых людей, какая-то стыдливость мешала сделать решающий шаг. Не хотелось оставить о себе плохое мнение, пусть даже у людей нежелательных. Чего доброго, могут посчитать трусом. Молодость горда, она ревниво оберегает свое достоинство!
В следующий вечер после занятий Шатров спрятался в ротной каптерке. Он предупредил дневального:
– Если меня будут спрашивать, скажите, ушел домой.
Алексей слышал, как приходили за ним «мушкетеры». Не поверив дневальному, они, громко хлопая дверями, искали его во всех комнатах. Подходили и к двери каптерки, подергали.
– Ключ у старшины, – соврал дневальный.
Друзья удалились.
Шатров выбрался из укрытия, его встретил улыбающийся солдат, доверительно сообщил:
– Ушли.
Лейтенант обошел расположение роты. Еще в училище, будучи рядовым, он любил эти недолгие часы солдатского отдыха, называемые «личным временем». В казарме стояла уютная тишина. В курилке слышалась беседа. В ленинской комнате шелестели газеты, лоб ко лбу сидели строгие шахматисты. В спальной комнате несколько человек, каждый у своей тумбочки, писали письма – эти были сейчас мыслями далеко.
Грустные думы охватили Алексея. Живут люди спокойной деловой жизнью, а ему приходится мучиться, переживать, искать. А чего искать? Все прозрачно ясно: вот жизнь, к которой он стремился, служба, хорошие трудяги солдаты, строгий деловой порядок. Нужно только бросить кривую дорожку, по которой шел с компанией Берга. «И нечего откладывать – пошлю их к черту, займусь работой, никуда больше не пойду с ними».
Алексей вошел в ротную канцелярию. Комнатка была маленькая; огромная лампочка без абажура переполняла ее светом, все предметы были яркие, четкие, как на картине художника, не успевшего наложить тени.
Давно Шатров не испытывал такого тихого удовлетворения. Он проработал до поздней ночи. Написал подробный конспект, подчеркнул каждый учебный вопрос цветными карандашами, главное выделил красным, доставил расчет времени, продумал весь ход предстоящего занятия.
Уж давно был отбой. Все спали. Но Алексею не хотелось прерывать приятное ощущение деловой занятости.
Предстояли занятия по огневой подготовке – оставалось подготовить материальное обеспечение. Лейтенант вышел к дежурному:
– Где у вас прицельные станки и командирские ящики?
– В роте нет. Помнится, их куда-то сдали. На склад, кажется.
– Не может быть, они постоянно нужны для занятий. Старшина спит?
– Спит.
– Давайте поищем сами.
Комната для оружия после яркой канцелярии казалась плохо освещенной. От пирамид приятно пахло смазкой. Ровными рядами стояли одинаковые автоматы. Командирских ящиков и прицельных станков не было.
– Может быть, в каптерке?
– Точно вам говорю, товарищ лейтенант, на склад их таскали месяца три назад.
– Ладно, завтра разыщем.
На следующий день, после утреннего построения, Шатров спросил капитана Зайнуллина, где взять ящики, но капитан увидел приближающегося командира полка, махнул рукой:
– Потом.
– Мне занятия проводить…
Капитана возмутила непонятливость лейтенанта.
– Да уводите скорее взвод. Неужели не понимаете, время начинать занятия. Сейчас и мне и вам достанется.
Зайнуллин побежал навстречу полковнику с рапортом. Шатров после команды «Вольно» поспешил увести взвод в поле.
К занятиям он приступил с некоторым смущением, его стесняло отсутствие нужных приборов. Он старался подыскать самые доходчивые слова и приемы, чтобы научить солдат тому, что наметил в конспекте. Будь эти приспособления, все воспринималось бы в десять раз легче.
Перед концом первого часа занятий к взводу Шатрова подкатила легковая машина, из нее вышли командир полка и подполковник Ячменев.
7
Кандыбин спал, не укрываясь. На стуле, рядом с кроватью, стоял вентилятор и, мягко урча, гнал теплый ветер.
Окна были распахнуты, но сквозняка не ощущалось. Нагретый за день воздух стоял неподвижно. Было еще темно, только на востоке начинало сереть.
Зазвонил телефон. Полковник сел на кровати. Протянул руку. Рука безошибочно нашла в темноте трубку. Первая мысль: «ЧП!»
Если звонят командиру полка ночью, значит, случилось что-то необыкновенное. Или возникло такое затруднение, которое никто из офицеров штаба, заместителей и все они вместе разрешить не смогли. Хотя ночной звонок в жизни командира полка не исключение, все равно каждый раз он заставлял Кандыбина вздрагивать и поднимать трубку с ожиданием неприятности.
– Слушаю, – сказал Кандыбин хриплым после сна голосом.
– Товарищ полковник, беспокоит Торопов, завтрак срывается, – сказал в трубке голос заместителя по тылу.
– Опять воды нет?
– Так точно.
– На водопровод звонили?
– Звонил.
– Ну?
– Говорят, нет воды.
Это случалось не впервые. Летом городок всегда страдал от безводья. Реки здесь нет, родников тоже нет. Город питали водой две скважины, пробуренные недалеко в горах. Но и скважины эти, будучи неглубокими, в самые жаркие месяцы иссякали.
– Сейчас приеду, – сказал Кандыбин и стал одеваться.
Подъехав к штабу, он увидел три темных силуэта: толстый, круглый – подполковник Торопов; тонкий и длинный – начальник продовольственной службы капитан Щеглов; маленький, кряжистый – заведующий столовой старшина-сверхсрочник Тимченко.
Поздоровавшись, полковник коротко приказал:
– Вы со мной.
Грузный Торопов полез в машину.
– Вы разбудите начальника военторга, узнайте, сколько у него на складе бутылок минеральной воды.
Щеглов стукнул каблуками и пошел в штаб.
– Вы пройдите по умывальням и посмотрите, где сколько в бочках воды, вернусь – доложите.
Старшина сказал «Есть!» и быстро пошел в сторону казарм.
– На водопровод, – сказал Кандыбин шоферу.
В армейской жизни может случиться все – срываются занятия, не подвезут вовремя обмундирование, перенесут совещание, отложат лекцию, отменят киносеанс, только одно здесь произойти не может – солдат никогда и ни при каких обстоятельствах не будет оставлен без пищи. Вот и сейчас, отправляясь на водопровод, Кандыбин уже готовился к самым крайним мерам: не окажется воды на головном сооружении, завтрак можно будет приготовить, собрав воду из металлических бочек и емкостей, приспособленных для набора воды в умывальни. Если и там она кончилась, придется прибегнуть к такой необычной мере: сварить кашу на боржоми или нарзане. Кандыбин не раз уже сам умывался дома минеральной водой и кипятил чай из солоноватой «Арзни».
Головное сооружение водопровода находилось за городом. Оно было обнесено высокой стеной. Оставив машину у ворот, офицеры пошли к дежурному. Дежурил высокий, стройный Берды Клычев, молодой, но уже с особой туркменской бородкой, которая растет лишь под скулами и похожа на приклеенную. Он знал офицеров, не раз встречались. Клычев повел приехавших вдоль сооружений, виновато говоря:
– Чего будем делать – нэт вода! Дождь нэт, земля сухой, вода нэт.
Бетонированные отстойники зияли огромными пустыми чашами. Только на дне блестели остатки воды – уровень ее был ниже черных отверстий труб, по которым вода должна вытекать из бассейнов.
– Может быть, резерв какой-нибудь есть, хотя бы немного, солдатам пищу приготовить нужно, – сказал мрачный Кандыбин.
– Резерв был. Тоже кончал. Пока резерв раздавал, думал, другой бассейн полный станет. А он не наполнился. Теперь нигде вода нэт. Через сутки будем пускать. Наберем одна котлован – дадим, потом опять сутки собирать будем.
– Тогда разрешите, мы насосом накачаем ту, что ниже уровня осталась. Водовозку подгоним прямо к берегу и накачаем, – попросил Торопов и добавил: – Нельзя солдат голодными оставлять.
Клычев задумался. Отстойники водопровода – святая святых, сюда не только машину – человека постороннего нельзя впускать. Но военных Клычев знал хорошо, их в городе все уважали. И он тоже уважал. Очень хотел помочь им, но нельзя было нарушать инструкцию.
Проще всего сказать «нет». Он был бы прав и поступил бы, как положено по должности. Но Клычев был туркмен, он знал цену воде. Когда дело касается воды, ответить просто отказом нельзя. Вода нужна людям, если ее не дать, будет тем людям очень плохо. Клычев решил:
– Пусть приезжает водовозка. Один раз дам вода. Другой раз директором договаривайся. Другой дежурный не пустит.
Возвращаясь в полк, Кандыбин и Торопов молчали. Оба думали, как быть дальше. В столовую для приготовления пищи воду придется возить, выкачивая ее насосом. Об этом можно договориться с райисполкомом. Ради солдат местные руководители пойдут на такую крайнюю меру. А как быть с офицерами, с их семьями? Кандыбин отчетливо представил дома офицеров, ярко белеющие под палящим солнцем. Ни деревца, ни кустика вокруг – сколько раз пробовали сажать, все выгорает. И в этих голых домах женщины и дети. Даже день прожить в таких домах без воды – пытка. Женщины будут приходить в штаб, спрашивать: что случилось? Одни будут слушать объяснение спокойно, поймут, почему временно нет воды. Другие станут тяжело вздыхать, может, даже поплачут: «Мы-то ладно, а как быть с детьми?» Кое-кто может истерику закатить: «Дожили, воды не хватает! Начальнички! Куда же вы раньше смотрели! Мы будем жаловаться!»
Есть и такие. Жара и жажда изматывают людей, Толкают на крайности. «Будут жаловаться – это неплохо: может быть, скорее пробурят третью скважину», – невесело думал Кандыбин.
В полку Кандыбина встретил Ячменев, у него уже были все сведения, которые командир поручил подготовить начпроду и заведующему столовой.
Ячменев прибыл в полк сразу же после отъезда Кандыбина на водопровод. Замполит отругал дежурного за то, что он не доложил ему, Ячменеву, о срывающемся завтраке. Так уже повелось издавна, что политработники занимаются не только пищей духовной. Несмотря на существующий аппарат тыла, и забота о питании по традиции стала предметом постоянного внимания замполитов.
А сегодня случилось так, что водой занимался сам командир полка. У него и без этого забот много. Ячменев был очень недоволен тем, что, минуя его, сразу обратились к командиру. За это он и ругал дежурного, а тот оправдывался:
Окна были распахнуты, но сквозняка не ощущалось. Нагретый за день воздух стоял неподвижно. Было еще темно, только на востоке начинало сереть.
Зазвонил телефон. Полковник сел на кровати. Протянул руку. Рука безошибочно нашла в темноте трубку. Первая мысль: «ЧП!»
Если звонят командиру полка ночью, значит, случилось что-то необыкновенное. Или возникло такое затруднение, которое никто из офицеров штаба, заместителей и все они вместе разрешить не смогли. Хотя ночной звонок в жизни командира полка не исключение, все равно каждый раз он заставлял Кандыбина вздрагивать и поднимать трубку с ожиданием неприятности.
– Слушаю, – сказал Кандыбин хриплым после сна голосом.
– Товарищ полковник, беспокоит Торопов, завтрак срывается, – сказал в трубке голос заместителя по тылу.
– Опять воды нет?
– Так точно.
– На водопровод звонили?
– Звонил.
– Ну?
– Говорят, нет воды.
Это случалось не впервые. Летом городок всегда страдал от безводья. Реки здесь нет, родников тоже нет. Город питали водой две скважины, пробуренные недалеко в горах. Но и скважины эти, будучи неглубокими, в самые жаркие месяцы иссякали.
– Сейчас приеду, – сказал Кандыбин и стал одеваться.
Подъехав к штабу, он увидел три темных силуэта: толстый, круглый – подполковник Торопов; тонкий и длинный – начальник продовольственной службы капитан Щеглов; маленький, кряжистый – заведующий столовой старшина-сверхсрочник Тимченко.
Поздоровавшись, полковник коротко приказал:
– Вы со мной.
Грузный Торопов полез в машину.
– Вы разбудите начальника военторга, узнайте, сколько у него на складе бутылок минеральной воды.
Щеглов стукнул каблуками и пошел в штаб.
– Вы пройдите по умывальням и посмотрите, где сколько в бочках воды, вернусь – доложите.
Старшина сказал «Есть!» и быстро пошел в сторону казарм.
– На водопровод, – сказал Кандыбин шоферу.
В армейской жизни может случиться все – срываются занятия, не подвезут вовремя обмундирование, перенесут совещание, отложат лекцию, отменят киносеанс, только одно здесь произойти не может – солдат никогда и ни при каких обстоятельствах не будет оставлен без пищи. Вот и сейчас, отправляясь на водопровод, Кандыбин уже готовился к самым крайним мерам: не окажется воды на головном сооружении, завтрак можно будет приготовить, собрав воду из металлических бочек и емкостей, приспособленных для набора воды в умывальни. Если и там она кончилась, придется прибегнуть к такой необычной мере: сварить кашу на боржоми или нарзане. Кандыбин не раз уже сам умывался дома минеральной водой и кипятил чай из солоноватой «Арзни».
Головное сооружение водопровода находилось за городом. Оно было обнесено высокой стеной. Оставив машину у ворот, офицеры пошли к дежурному. Дежурил высокий, стройный Берды Клычев, молодой, но уже с особой туркменской бородкой, которая растет лишь под скулами и похожа на приклеенную. Он знал офицеров, не раз встречались. Клычев повел приехавших вдоль сооружений, виновато говоря:
– Чего будем делать – нэт вода! Дождь нэт, земля сухой, вода нэт.
Бетонированные отстойники зияли огромными пустыми чашами. Только на дне блестели остатки воды – уровень ее был ниже черных отверстий труб, по которым вода должна вытекать из бассейнов.
– Может быть, резерв какой-нибудь есть, хотя бы немного, солдатам пищу приготовить нужно, – сказал мрачный Кандыбин.
– Резерв был. Тоже кончал. Пока резерв раздавал, думал, другой бассейн полный станет. А он не наполнился. Теперь нигде вода нэт. Через сутки будем пускать. Наберем одна котлован – дадим, потом опять сутки собирать будем.
– Тогда разрешите, мы насосом накачаем ту, что ниже уровня осталась. Водовозку подгоним прямо к берегу и накачаем, – попросил Торопов и добавил: – Нельзя солдат голодными оставлять.
Клычев задумался. Отстойники водопровода – святая святых, сюда не только машину – человека постороннего нельзя впускать. Но военных Клычев знал хорошо, их в городе все уважали. И он тоже уважал. Очень хотел помочь им, но нельзя было нарушать инструкцию.
Проще всего сказать «нет». Он был бы прав и поступил бы, как положено по должности. Но Клычев был туркмен, он знал цену воде. Когда дело касается воды, ответить просто отказом нельзя. Вода нужна людям, если ее не дать, будет тем людям очень плохо. Клычев решил:
– Пусть приезжает водовозка. Один раз дам вода. Другой раз директором договаривайся. Другой дежурный не пустит.
Возвращаясь в полк, Кандыбин и Торопов молчали. Оба думали, как быть дальше. В столовую для приготовления пищи воду придется возить, выкачивая ее насосом. Об этом можно договориться с райисполкомом. Ради солдат местные руководители пойдут на такую крайнюю меру. А как быть с офицерами, с их семьями? Кандыбин отчетливо представил дома офицеров, ярко белеющие под палящим солнцем. Ни деревца, ни кустика вокруг – сколько раз пробовали сажать, все выгорает. И в этих голых домах женщины и дети. Даже день прожить в таких домах без воды – пытка. Женщины будут приходить в штаб, спрашивать: что случилось? Одни будут слушать объяснение спокойно, поймут, почему временно нет воды. Другие станут тяжело вздыхать, может, даже поплачут: «Мы-то ладно, а как быть с детьми?» Кое-кто может истерику закатить: «Дожили, воды не хватает! Начальнички! Куда же вы раньше смотрели! Мы будем жаловаться!»
Есть и такие. Жара и жажда изматывают людей, Толкают на крайности. «Будут жаловаться – это неплохо: может быть, скорее пробурят третью скважину», – невесело думал Кандыбин.
В полку Кандыбина встретил Ячменев, у него уже были все сведения, которые командир поручил подготовить начпроду и заведующему столовой.
Ячменев прибыл в полк сразу же после отъезда Кандыбина на водопровод. Замполит отругал дежурного за то, что он не доложил ему, Ячменеву, о срывающемся завтраке. Так уже повелось издавна, что политработники занимаются не только пищей духовной. Несмотря на существующий аппарат тыла, и забота о питании по традиции стала предметом постоянного внимания замполитов.
А сегодня случилось так, что водой занимался сам командир полка. У него и без этого забот много. Ячменев был очень недоволен тем, что, минуя его, сразу обратились к командиру. За это он и ругал дежурного, а тот оправдывался: